Аннотация: Та́к всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые. Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые. (Мф. 7: 17-18)
История первая - Когда смоковница приносит плоды
Глава 1 - Найденыши
Солнце уже давно спряталось за багрово-сизой дугой горизонта, когда бедный фермер наконец-то решил покинуть тесные покои своей полуразрушенной хижины.
В этот день его горячо ненавидимая супруга обогатила свой родной Восток двумя замечательнейшими близнецами. Стоит заметить, что для многих, даже самых нищих ячеек общества, деторождение является большим и довольно радостным событием. Но для семейства глубоко погрязшего в долгах фермера, в доме которого и без того уже бегали пятеро вечно неумытых и постоянно кричащих от голода сыновей, появление на свет сразу двух лишних ртов приравнивалось почти что к смертному приговору.
Ещё когда старая беззубая, все время слегка подвыпившая повитуха перегрызала пуповину у младшего из близнецов, несчастный отец, осторожно выглядывавший из спальни, где мирно почивали во сне остальные дети, уже решил про себя непременно сегодня же вечером избавиться от новоявленных нахлебников. Благо, его жена, измученная претяжелейшими родами, уснула в тот день гораздо раньше обычного, наскоро покормив только что народившихся крошек.
Дождавшись наступления полуночи, фермер тихонько подошел к стоящему рядом с супругой ржавому корыту, заменявшему младенцам колыбель, и осторожно заглянул в него. Однако тут же он вынужден был столкнуться с двумя чудеснейшими хрусталиками новорожденных глаз, невинно выглядывавшими из-под грязного заплатанного шерстяного пледа.
"И какие же они все-таки прехорошенькие!", - грустно вздохнул про себя отец.
Оба младенца с первых же секунд встречи показались ему ужасно симпатичными. Но, тем не менее, младший из близнецов понравился фермеру почему-то немногим больше старшего. В отличие от своего смирно лежащего брата, он постоянно ерзал на месте и то и дело норовил выпрыгнуть из корыта. Взгляд у него, равно как и телесное состояние, был также совершенно иным, нежели у увидевшего грешную землю десятью минутами ранее одноутробного соседа. На окружающий мир младший близнец смотрел не со свойственным всем новорожденным испугом, а вполне осмысленно и прочувствовано, как будто он уже имел возможность побывать в нем ещё до своего появления на свет и узнать суть всех обитающих здесь вещей и явлений.
"И, однако, философ!", - отметил про себя фермер.
Ему до смерти не хотелось браться за свое мерзостное предприятие, но бедственное до крайности положение, в котором пребывало последние лет пять его семейство, не могло не подтолкнуть его к быстрым действиям.
Кинув взгляд на свою усталую супругу и убедившись, что она по-прежнему находится в объятиях крепчайшего сна, он хорошенько закутал в плед бодрствующих малышей и осторожно вынул их из ржавой скрипучей люльки. Оглядевшись по сторонам и убедившись в отсутствии свидетелей своего гадкого поступка, фермер поспешил поскорее покинуть хижину.
На дворе уже вовсю главенствовала тихая восточная ночь. Несмотря на полное неимение фонарей, на улицах было достаточно света, исходившего от добродушной толстощекой луны, окруженной со всех сторон плотным кольцом маленьких остроугольных огоньков. От всего сердца поблагодарив природу за содействие в столь неблаговидном деле, фермер быстро зашагал по единственной деревенской дороге, должной привести его к главной городской свалке. С обеих сторон на него уныло взирали черные оконные квадраты бедных сельских хижин. Кое-где ещё слышались чьи-то тихие миролюбивые разговоры, происходящие обычно между двумя влюбленными сердцами, не могущими никак предаться на волю сну. Но в большинстве домов уже царил полнейший ночной покой.
Достигнув самой последней хижины, фермер обернулся назад. Дорога по-прежнему была совершенно пустующей. Облегченно выдохнув весь свой оставшийся страх быть замеченным, отец вместе с двумя малышами, мирно лежащими на его крепких рабочих руках, покинул пределы родной деревни.
Фермер проживал совсем рядом с первой в стране помойкой, являющейся главной границей Восточного и Западного государств. Однако захаживал он в это место крайне редко, только когда имелась слишком срочная необходимость избавиться от уже никому на свете не нужной рухляди, не помещающейся в стоящий возле дома мусорный ящик. Гигантское королевство отходов, запах которых постоянно достигал его хижины, вызывало в нем чувство жуткой неприязни. По некоторым сведениям, возраст этого мерзопакостного места уже давно перевалил за несколько сотен лет. Свидетельством столь долгого существования свалки являлась, главным образом, огромная гора, образованная из накопившихся со временем отбросов, верх которой достигал уже практически края небес.
Фермеру было доподлинно известно, что данная территория является полностью необитаемой. Именно поэтому он и решил оставить на её попечение своих только что появившихся на свет чад, твердо зная, что они никогда и никем здесь не будут найдены. Ещё раз посмотрев на младшего из младенцев, успевшего, равно как и его брат, по дороге достаточно крепко заснуть, он с глубоким сожалеющим вздохом положил ни о чем не смеющих догадываться малышей к самому подножию зловонной горы и тут же пустился бежать без оглядки обратно в свой дом, содрогающийся от стонов бедной супруги, проснувшейся посреди ночи и не обнаружившей рядом с собой новых членов семейства, которых она успела уже полюбить всем своим огромным материнским сердцем.
Но донельзя расчётливый отец-злодей на этот раз совершил явный промах в своих предположениях относительно дальнейшей судьбы брошенных крошек, представлявшейся ему в весьма трагическом свете.
Буквально через несколько минут около горы показалась роскошная алмазная карета, запряженная тройкой бледно-серых волков. Подъехав вплотную к близнецам, ещё не успевшим до конца осознать свое горестное положение, хищники остановились. Дверца кареты плавно отворилась и из неё показался неизвестный субъект, сверху донизу закутанный в черный габардиновый плащ. Голова таинственного посетителя помойного царства также была сокрыта от посторонних глаз под широкими полами капюшона. Наклонившись к близнецам, он внимательно начал рассматривать каждого из них. При этом старший брат тут же почему-то очнулся от своего сладкого невинного сна и безнадежно-громко заплакал.
- Настоящий царский певун! - радостно воскликнул неизвестный. - Твоим домом должен стать королевский дворец, а не бесприютная гнилая помойка.
С этими словами он отнял старшего брата от младшего и, закутав в свой плащ, удалился к карете. Спрятавшись вместе с найденышем в свой чудесный алмазный дом, черный незнакомец громко вскрикнул: "Трогайте!", и трое его серых спутников стремглав помчались в золотые края.
Но только карета неизвестного покровителя старшего брата скрылась за западным горизонтом, как около помойной горы снова показались двое незнакомцев. Один из них был прекраснейшим юношей, одетым в старое, уже порядком заплатанное платье. Вторым незнакомцев являлся огромный величавый синий орел, сидевший у него на плече с задумчиво-сосредоточенным видом. Заметив лежащего без всякого присмотра младенца, юноша тотчас подскочил к нему и забрал в свои полные бескрайней глубокой нежности объятия.
- Трум, посмотри скорее же на это миролюбивое чудо! - в радостном запале, свойственном обычно юным незачерствелым сердцам прокричал он орлу. - Его глаза полны действенного созерцания, как у заправского живописца. О, как же мне хотелось иметь у себя при дворе самого настоящего художника, могущего запечатлеть на бессмертных полотнах всю красоту нашей прекрасной необозримой земли. Я назову его Яковом, ибо он повсюду будет верно следовать за своим царем и за его законом.
- Ты, как всегда прав, мой любимый Мизрах, - медленно, с присущей всем горным птицам степенностью, прогорланил его синий спутник, - Он не только везде будет нам верно сопутствовать, но также непоколебимо верно служить.
И крепко сжимая в своих руках найденный минутой ранее бесценный дар, Мизрах и Трум направились в родное Восточное государство.
Глава 2 - Четыре правителя Восточной страны
Ах если бы только наш маленький красный комочек, так безжалостно выброшенный из родного гнезда, мог представить, какая жизнь будет уготовлена ему его новым названным отцом! Наверное, уже тогда он смог бы напеть принцу его любимую "Лиру любви" в знак бескрайней сыновьей благодарности. Но, к огромному счастью для души последнего, он был ещё совсем младенцем, а потому не имел привычки пресмыкаться перед сильными мира сего ради собственной выгоды.
Мизрах воссел на трон совсем недавно и сразу же установил в Восточной стране совершенно иные порядки, отличные от тех, что главенствовали при его покойном отце и основанные на одном бескрайнем милосердии, которым было преисполнено его юношеское сердце. Да, да наш правитель был невероятно милостив, и поэтому никогда в своей жизни не смел проходить мимо нуждающегося в помощи собрата. И подданных своих от также всегда призывал оказывать посильное милосердие слабым мира сего.
Уже с первого дня правления Михрах приказал разобрать на части свой златоглавый дворец, несколько веков служивший домом всем представителям королевской династии. Останки бывшего правительственного гнезда были безжалостно розданы бедному люду, а на его месте совсем скоро была воздвигнута скромная деревянная хижина, ставшая новым местом обитания молодого правителя.
Однако верные доселе королевские слуги, привыкшие к чрезвычайной роскоши, не захотели жить в столь ветхих палатах и покинули пределы королевского двора, а затем и страны. Мизраху пришлось делить свой тесный дом лишь с тремя самыми преданными из своих подданных, служивших ещё верой и правдой его покойному родителю.
С одним из них, прекрасным свободолюбивым Трумом, мы уже имели возможность познакомиться в главе предыдущей. Этот старый обитатель горных вершин занимал пост главного дозорного Восточного государства. С самой ранней зари и до позднего краснолицего заката он вместе со своими остроклювыми помощниками парил над страной, строго следя за порядком. И лишь в полночь он снова возвращался в пределы дворца для того, чтобы вместе с принцем выйти на очередную прогулку по ночным улицам города. Так уж случилось, что наш молодой правитель и Трум были необычайными любителями полуночных приключений. И именно это столь странное и опасное увлечение государя помогло Якову так скоро унести ноги от верной неминуемой гибели.
Но прежде чем окончательно остановиться на жизнеописании центрального героя своего романа, автору следует уделить внимание и другим двум главным соправителям Восточной страны.
Первый, о ком и пойдет сейчас речь, происходил из рода редких белогривых львов, отличающихся от остальных представителей животного мира особой силой и мудростью. Во власти строго и справедливого Паиля находился весь царский закон, который наш лев заставлял верно и неукоснительно исполнять. В стране добросердечного Мизраха белокурый царь зверей являлся главным и непогрешимым судьей, отвечающим за мир и покой, должные главенствовать в каждом доме восточного жителя. Уже с первыми лучиками яркого восточного светила около его окна сталкивались лбами несколько десятков бедных несчастных обманутых, требовавших от Паиля немедленного наказания для своих обидчиков. И мудрый хищник до самого забвения дня усмирял и примирял прогнившие от ярости души своих двуногих собратьев.
Вторым помощником Мизраха был двурогий Корбат, исполняющий обязанности главного королевского землепашца. Вместе с синим Трумом сизый бык уже ранним утром спешил на встречу с восточными землями для того, чтобы снова предаться любимому делу. Целый день Корбат без отдыха и устали вспахивал необъятные черноземные владения Мизраха, а к вечеру приходил в дом правителя, нагруженный тяжелыми подарками благодарных фермеров. Этими дарами, большинство из которых были самыми обычными и необходимыми для жизни продуктами, и питались весь долгий год принц и его помощники.
Как вы уже, наверное, смогли догадаться, Мизрах никогда не гнался за беззаботной, но невероятно суетной жизнью, а потому всегда старался вовремя избавляться от разного рода излишков. Столь легкомысленное отношение правителя к деньгам многим жителям Восточного государства было вначале абсолютно чуждо. Но по прошествии некоторого времени некоторые из даже самых закоренелых любителей роскоши, взирая каждый день на достойный пример государя, смогли также отказаться от многих совсем бесполезных для спасения благ.
Ко всем своим жителям Мизрах всегда относился с бескрайней отцовской нежностью и старался по мере возможности угождать даже самым их мелким просьбам. Каждое воскресенье он открывал двери своего бедного дома и собирал за скромной царской трапезой всех своих верноподданных.
По завершении же трапезы принц обязательно провожал гостей в три главные королевские сокровищницы, для того чтобы каждый из них смог вдоволь полюбоваться тем по-настоящему бесценным добром, которое таилось за ветхими дворцовыми стенами.
И нужно отметить, в тесных королевских комнатах действительно было, на что положить глаз. В первой Сокровищнице Вечности обитал безногий горбатый юноша, встреченный принцем несколько лет назад на базарной паперти. Этому дворцовому жителю уже давно перевалило за целый век, однако, выглядел он до сих пор как только что окончивший школу подросток. Глядя на него, гости Мизраха всякий раз почему-то вспоминали об уготованной Творцом Небесной Вечности, где все люди предстанут перед друг другом в своем первозданном обличье, без морщин и надоевших болезней для того, чтобы вместе славить Создателя.
Вторая Сокровищница, находящаяся по соседству с первой, называлась Комнатой Щедрости. И предназначена она была в большинстве своем для людей, особо нуждающихся в денежном покровительстве. Уже с самого порога посетителей встречали несколько тяжелых мешков с медными монетами, жаждущими быть поскорее розданными. Мизрах никогда старался не ограничивать денежные аппетиты своих гостей, и лишь всякий раз тихо напоминал им о главном богатстве, которое должно находиться не иначе, как в человеческом сердце.
В третей же комнате, именуемой Палатой Благодарности, посетителям дворца поживиться было абсолютно нечем, так как она была совершенно пустой. Однако бедные гости правителя старались в любое из своих посещений обязательно оставлять здесь какую-нибудь приятную для глаз безделушку. В конце дня Корбат забирал подаренные бедняками вещи и отвозил их на центральный базар. Все вырученные от продажи деньги он по строгому приказу государя привозил во дворец и оставлял в Комнате Щедрости.
Однако самое дорогое сокровище, привлекавшее сильнее остальных взоры всех бедняков, находилось обычно не в дворцовых палатах, а прямо под окнами спальни принца. Именно здесь больше всего любил играть маленький Яков, с которым читатель войдёт уже в следующей главе нашего романа в весьма близкое знакомство.
Глава 3 - Божественный дар для бедняков
Наш маленький найденыш с первых же дней своего появления в дворцовых сводах стал пользоваться неимоверным вниманием со стороны широкодушного принца и его могучих товарищей.
Особенно полюбил резвого непоседливого Якова грозный суровый Трум, который старался никогда не наказывать воспитанника принца за его ежеминутные шалости. Несчастный выброшенный за пределы родного дома сирота в королевских покоях вел себя необычайно смело, непрестанно бегая по немногочисленным комнатам и постоянно опрокидывая, а иногда и приводя в совершенную негодность многие царские вещи. Впрочем, сам принц, так же, как и синекрылый Трум, к проделкам маленького проказника относился весьма сносно и каждый раз прощал его за очередной разбитый глиняный кувшин, уже несколько лет бездельно пылившийся в углу.
Когда Яков немного подрос и набрался сил и мудрости для самостоятельного совершения прогулок, Трум стал брать его с собой в очередное дозорное путешествие по бесконечным восточным просторам. Маленькому непоседе до смерти нравилось парить над прекрасными вечно зелеными фермерскими садами и черноземными пашнями. Особенно же любил Яков наблюдать за тихой работой всегда смирного Корбата, поместившего под свое сизое жилистое тело все терпение мира.
В покои вечно пребывающего в тихом беспечалии Мизраха Трум доставлял Якова уже к полудню. После скромного, но весьма сытного обеда, любимый царский слуга вместе с правителем шли в ученическую комнату, где их уже с нетерпением ждали запылившиеся за ночь учебники и тетради.
В крошечной школе Мизраха, где учился всего один ученик, преподавалось восемь самых нужных уроков его величество Добродетели. Первый их них именовался уроком Воздержания, за которым правитель учил Якова умеренности и степенности в принятии любой пищи и особенно разного рода сладостей, которые всегда так жаждет детский желудочек.
На втором занятии, называемом уроком Чистоты, Яков постигал непростые для пылкого мальчишеского ума азы целомудренной жизни. Мизрах своим благочестивым примером показывал подобранному когда-то найденышу, как следует держать себя с представителями своего рода скромному и незлобивому мужу. Вместе со своим добрым преподавателем Яков учился подбирать неброские удобные платья, скрывающие от всеобщего обозрения все прелести человеческой фигуры.
Следующий урок Нестяжания проходил за пределами царского дома. Мизрах и Яков, предварительно снарядившись тяжелым упругим рюкзаком, в котором мирно покоились изъятые из Комнаты Щедрости монеты, выходили на узкие восточные улицы. Каждого путника, встреченного у себя на пути, они старались непременно одарить золотым. В дворцовые стены принц и его верный слуга возвращались только с пустым мешком и сразу принимались за изучение следующего урока Кротости.
Эта наука о незлобивом и чистом устроении мира душевного давалась Якову особенно тяжело. За прожитый в стенах Восточного государства день у него обязательно скапливались сразу несколько десятков обид на строгих донельзя дворцовых жителей. И, однако же, Мизрах всякий раз разбирал на маленькие тонкие части каждое из его столь частых недовольств и показывал ему, насколько они негодны и ничтожны по сравнению с теми прекрасными добродетелями, которыми обладал любой из его обидчиков.
Пятый урок Открытости, напротив, был необычайно приятен для Якова, ведь именно за ним он мог наконец-то вдоволь наговориться со своим любимейшим названным отцом. Обычно мальчик достоверно и в мельчайших подробностях описывал все приключившиеся с ним в этот день события, которые, опять же не могли не оставить в его сердце свой достаточно заметный для духовного взора Мизраха греховный след. Когда Яков случайно замечал, пролетая на Труме, ребенка, одетого в красивое яркое платье, у него тут же появлялось огромное желание им обладать. Когда его за очередную преисполненную непослушанием проказу отчитывал справедливый Паиль, мальчику сейчас же хотелось сделать ему в отместку очередную гадость. Всякий раз подобная откровенная беседа с названным родителем заканчивалась горькими слезами истеннейшего раскаяния. Мудрый Мизрах, умевший тонко и правильно определить корень любого из детских желаний, со свойственной всем заботливым сердцам осторожностью указывал Якову на бедственное несовершенство его душевного устроения, целиком и полностью погруженного в однодневные мирские заботы.
Наплакавшись вдоволь, Мизрах и Яков принимались за следующий урок Внимательности, где принц уже на взятых с предыдущего занятия примерах учил мальчика, как правильно следует встречать ниспосылаемые из преисподней искушения. Вместо прекрасной одежды Мизрах учил Якова засматриваться на скрытую под полами платья прекрасную человеческую душу, с которой всегда и везде необходимо быть лишь в крепкой духовной дружбе, а на все замечания Паиля - отвечать лишь кроткой добродушной улыбкой.
Завершался учебный день уроком Любви, на котором Мизрах и Яков снова повторяли и подытоживали пройденный за день непростой материал. Принц вновь давал мальчику возможность вспомнить все приключившиеся за день происшествия и посмотреть на них через прекраснейшие Очки Любви. К этому волшебному предмету правитель всегда относился с особой трепетностью, так как он являлся светлейшей и единственной памятью об отошедшем к предкам короле. Никому принц не позволял пользоваться чудеснейшим сосудом духовного мира. И лишь только Яков имел возможность каждый день на несколько минут погрузиться в прекрасные объятия бесстрастного покоя. Посмотрев всего лишь единственный раз на окружающий мир сквозь светло-лиловые стекла Очков, его душа вновь преисполнялась столь нужной для каждой падшей природы любовью. Каждый увиденный Яковом субъект наполнял его сердце непридуманным детским восторгом, настолько он был девственно чист и прекрасен. После урока Любви пригретый принцем близнец, нутро которого разрывалось на части от сильного желания творить для людей одно лишь благо, шел в свою комнату и тихо отдавался на волю вездесущему сну.
Но однажды Якову пришлось заснуть гораздо позже обычного.
Главной причиной тому стал слишком долго нежелающий прекращаться спор, разразившийся между очередными посетителями хижины Паиля. С самого утра Яков и остальные дворцовые жители вынуждены были слушать неимоверные громкие крики и стоны, раздававшиеся под окнами белогривого царя зверей и принадлежащими неизвестной особе женского пола. Все попытки Паиля усмирить разбушевавшуюся даму заканчивались полным крушением. Когда часы пробили уже почти одиннадцать, лев в довольно вежливом тоне попросил-таки спорщиков покинуть пределы королевского двора. Но не на шутку разгоряченная женщина никак не желала исполнить его просьбу. Даже когда ни разу за свою жизнь не гневавшийся Паиль перешел на рык, она продолжила кричать ему в пасть своим неимоверно визгливым голосочком: "Я требую справедливости для убийцы! Одной, одной лишь справедливости!".
Наконец её вопли достигли королевского сердца. Мизрах, все это время безрезультатно пытавшийся погрузиться в теплые волны юношеского сна, решил в конце концов покинуть пределы спальни и уже от своего имени приказать спорщикам удалиться.
Увидев полусонного государя, главная спорщица, оказавшаяся весьма приятной женщиной средних лет, бросилась к его ногам и с незатихающими весь день слезами простонала:
- Дорогой мой владыка! Смилуйся над просьбой своей несчастной рабы! Почти десять лет назад пережила я великое горе! Вот этот скверный человек (и она указала на стоящего неподалеку от себя косматого обрюзгшего старика, одетого в сильно прохудившиеся, повсюду заплатанные фермерские одежды) унес из дома моих только что родившихся крошек. Десять лет я пыталась дойти до дверей справедливейшего Паиля, но каждый день меня останавливал мой злодей-супруг. И вот сегодня мне наконец-то удалось вырваться из его коварных лап! Я пришла к стенам твоего дворца, чтобы требовать от них справедливости! Но меня гонят отсюда, говоря, что все мои домыслы - пустые фантазии несчастной матери, у которой этот изверг так безжалостно отнял сыновей. Пусть же отцеубийца будет наказан по справедливости! Я требую суда, я требую наказания, я требую мести!
- Каждый ли вы день вспоминаете своих несчастных крошек? - тихим, полным горестного сочувствия, голосом спросил правитель.
- Каждый день и каждую ночь! И вспоминая, начинаю проклинать своего обидчика и просить ему смерти! - вновь прокричала женщина, сердце которой разрывалось от нестерпимой обиды.
- Вы думаете об их кончине, и эта пакостная мысль привносит в душу вашу вражду. Чтобы в ней вновь воцарился мир, вам нужно лишь представить детей ваших в совершенном здравии.
- О как же мне возможно представить живыми тех, кого уже давно проглотили снующие по свалки собаки!
- Не можете представить сами, поищите их среди окружающих вас осиротевших собратьев, которые жаждут быть хоть на минуту усыновленными чьей-то доброй душой.
И с этими словами принц провел рукой по своим дальним и ближним окрестностям, как будто призывая женщину оторваться хотя бы на миг от своего обиженного нутра и посмотреть на окружающую её действительность, заслуживающую гораздо больше внимания, чем горделивые помыслы. Убитая горем мать решив, видимо, послушать государя, оглянулась вокруг. Её затуманенный слезами взгляд быстро пробежал по прекрасным виноградным садам и аккуратным крошечным фермерским домикам, мелькавшим вдалеке, и, наконец, остановился на красивом белокуром мальчике, стоявшем рядом с принцем. Яков, до этого в совершенном спокойствии взиравший на происходящую сцену, вдруг заметно оживился. Его светло-серые хрусталики, ещё минутой ранее желавшие больше всего на свете ночного покоя, наполнились заметным волнением.
Взглянув всего лишь раз в темно-синие оконца глаз крикливой незнакомки, он вдруг понял, что ни за что не сможет отпустить её от себя в столь подавленном состоянии. Горе этой малоизвестной женщины теперь стало и его горем тоже, и каждая из её пролитых слез стекала в его сердце жгучей ртутью.
"Ах если бы только на миг я смог обратиться в её погибшего сына, чтобы в её душе вновь ожила любовь!" - грустно подумал он про себя.
И тут ему на ум вдруг пришли слова одной песни, которую так любил напевать Трум вместе с Мизрахом. Она называлась "Лирой любви" и была посвящена всем обездоленным, затухшим от собственного гнева сердцам.
Посмотрев ещё раз в поблекшие от жажды мести глаза женщины, которую Яков уже всем своим существом жаждал наречь родительницей, он еле слышно запел.
Тихим сладкозвучным потоком полились из его юных алых уст восхитительнейшие слова самой прекрасной из песен. Яков пел о чистой бескорыстнейшей сыновьей любви, могущей покрыть собой все известные в мире страсти и добродетели, о материнской кротости и людском милосердии. И с каждой нотой его бледно-слабый тенорочек крепчал все больше и больше и наполнялся яркими богатыми оттенками, какие можно было встретить только в голосах известных всему миру запевал.
Закончив, наконец, свою чудеснейшую песню о всемогущественной любви, Яков стыдливо потупил взор, будто извиняясь за свой совершенно случайно проявившийся талант, и побежал стремглав обратно во дворец. Уже переступив порог дома он услышал у себя за спиной громкое рукоплескание Мизраха и всех находящихся с ним поблизости поданных.
- Истинно вам возвещаю, мой дорогой владыка, - прокричала наша недавняя знакомая, обретшая после исполнения "Лиры любви" долгожданнейший сладкий покой, - если живы ещё мои деточки, то одна из них обязательно находится у вас во дворце. Ибо так мог петь мне только мой собственный сын!
И обняв своего мужа, ещё несколько минут назад представлявшегося ей самым заклятым врагом, она вместе с ним удалилась в родное село.
Уже ближе к полуночи, дверь их дома сотряслась от громкого стука. Решив, что к ним в хижину ломиться один из соседей, страстно любивший хорошо отметить свою очередную получку, фермер вышел на порог с тяжелой чугунной кочергой. Но вместо знакомой донельзя размытой сине-красной физиономии он вдруг увидел перед собой маленькую корзинку, в которой громко звали на помощь двое крошечных, завернутых в старый прохудившийся плед, подкинутых малышей.
В этот день бедный фермер и его жена наконец-то смогли обрести потерянное когда-то сокровище, а их возросший вдали от отчего дома сын - так хорошо припрятанный в недрах своего тела талант, который в скором времени стал главной причиной зависти для многих лукавых умов нашего бренного мира.
Глава 4 - Пришествие Маараха
С того самого судного вечера из уст Якова практически все время не переставали литься прекраснейшие серебристые потоки нот.
Услышав только раз сладкозвучное пение своего любимца, посвященное так и не опознанной матери, Мизрах на следующий же день незамедлительно издал указ привести к Якову самого лучшего учителя пения. Оказавшись в надежных руках, талант мальчика стал проявляться во всей красе и уже в скором времени о дивном голосе маленького насельника дворца знали все жители государства. Всякий раз в воскресный день в царский дворец стекались люди с самых окраин огромной страны для того только, чтобы услышать восхитительный голос Якова. Его чудные песни, повествующие о всеславных людских добродетелях, заставляли зрителей хоть на несколько секунд да отвлечься от назойливых житейских мыслей и подумать о страшном судном дне, каждый день все ближе и ближе мелькающем перед глазами.
Стоит отметить, что единственным и главным слушателем его все это время был простой деревенский люд, так любящий бывать на воскресной королевской трапезе, за которой можно было без стеснения выпить красного тысячелетнего вина из одной чарки с государем и от души поспорить с мудрым суровым Паилем. И хотя нищие зрители никогда не одаривали его деньгами, он был безмерно счастлив видеть их каждый раз на очередном своем выступлении в главном королевском саду.
К огромному благу юного певца, он ни разу ещё не имел даже малейшей возможности видеть перед собой иную, более зажиточную публику, привыкшую взирать на истинный Господний талант лишь сквозь призму заплаченных за его выступление монет.
Так, быть может, наш герой и прожил бы всю свою жизнь в окружении достопочтенных бедняков, если бы в один из мрачных дождливых дней на королевский двор не пожаловал одноутробный брат его любимого принца, являвшийся, как и его господин, правителем соседствующего с Восточной страной Западного государства.
С Мизрахом король-близнец находился уже давно не в самых ладных отношениях. Что послужило причиной возникшей между государями неприязни, никто не мог даже догадываться. По одним слухам главным виновником конфликта стало когда-то не совсем честно поделенное отцовское наследство, большую часть которого якобы прибрал к себе под крыло Мизрах. По другой, также весьма непроверенной информации, брат принца, отличавшийся слишком желчным несносным характером, просто завидовал излишней доброте покровителя Якова, за которую его совершенно безлестно любили все поданные, начиная от бедной челяди и заканчивая такими же бедными дворцовыми жителями.
Так или иначе, но Маарах (а именно так был наречен правитель Западной страны) не слишком любил проводить время возле названного отца Якова. Поэтому его визит удивил всех подданных Мизраха наисильнейшим образом.
К своему брату Маарах пожаловал на любимейшей алмазной колеснице, управляемой тройкой мрачных бледношкурых волков. Ещё ранним утром Яков, облетающий владения своего господина на крепкой спине Трума, заметил возле самой границы три бледных пятна, за которыми неотступно следовал переливающийся всеми цветами радуги великолепнейший алмазный шар. Подлетев чуть ближе к столь необычному видению, верные прислужники Мизраха смогли уже явственно разглядеть роскошнейший экипаж владыки Западного царства, направляющийся прямо к правительственному дому, расположенному в самом центре Восточной страны.
Подъехав вплотную к невысоким, всегда открытым для посетителя дубовым воротам, карета остановилась и из неё медленно показалась статная фигура правителя, прикрытая златотканым длинным одеянием, вдоль и поперек расшитым чудеснейшими жемчужными нитями.
Однако не успел он покинуть пределы своего богатого дорожного дома, как сразу же оказался в крепких объятиях обезумевшего от радости Мизраха.
Никогда ещё Яков не видел на лице своего господина столько безлукавого светлого счастья. Казалось, за одну секундную встречу с братом Мизрах готов был пожертвовать всеми своими бескрайними землями. Между тем, взгляд Маараха во все время приветствия оставался по-прежнему спокойно-пустующим. Несмотря на свою внешнюю похожесть с братом, западный король разительнейшим образом отличался от покровителя Востока.
К своему собеседнику Маарах всегда обращался лишь с высоты своего царского величия. Даже ростом он казался чуть выше покровителя Якова, спина которого от постоянного прислуживания своим же собственным подданным стала неимоверно сутулой. Впалые щеки западного правителя, покрытые бледной, донельзя ухоженной кожей также не шли ни в какое сравнение с почерневшим от солнца круглым лицом Мизраха. Но самое большое отличие усматривалось во взглядах обоих братьев на окружающую их нерукотворную действительность. Глаза Мизраха всегда и всюду возвещали лишь об одной бесконечной вселенской любви, которой он старался одарить всякого из своих подданных - и зажиточного толстого фермера, и бедную вдову и даже хитрого нищего пройдоху, пришедшего за внеочередной щедрой милостыней.
Маарах же, в отличие от брата, старался никогда не демонстрировать перед широкой публикой своих истеннейших чувств. Взгляд его был всегда безразлично-ровным и абсолютно бездейственным.
Вот и на этот раз, ответив на горячие братские объятья лишь холодным кивком головы, он, задрав к самому верху полы длинного платья, поспешил пройти в покои восточного принца. Уже на самом входе во дворец Маарах вдруг обернулся к робко семенящему за ним брату и, обнажив белоснежные огромные зубы, тихо проворковал:
- А ведь ты знаешь, я совсем забыл про свой главный подарок.
И махнув рукой в сторону серошкурой тройки, он звонко прокричал:
- Савва, выйди на свет!
И сейчас же дверь кареты распахнулась настежь и перед принцем и его верными слугами предстал тоненький невысокий юноша, одетый в черное парчовое платье. На голове его высился длинный желтый колпак, из-под которого выбивались наружу толстые светло-каштановые кудри. Заметив принца, он отвесил ему поясной поклон и еле слышно пролепетал:
- Приветствую тебя, о мой господин!
И тут же принц и все присутствующие при этой сцене слуги в один голос громко закричали друг другу:
- Яков, Яков, это же Яков!
И действительно, появившийся перед дворцовой публикой юноша был необъяснимо похож на главного королевского певца.
Сам же Яков, все это время мирно стоявший в стороне, сильно смутился. Худощавый большеглазый гость показался ему не только невероятно похожим на себя. В его бледном, хорошо очерченном личике Яков успел разглядеть что-то донельзя знакомое и родное, как будто он уже и раньше имел возможность лицезреть его в непосредственной близости от себя.
- Позвольте представить вам, владыка Востока, моего главного придворного художника! - с гордостью продекларировал Маарах все никак не могущему опомниться от изумления брату.
- Ты прекрасен как Божий день, юноша! - дрожащим от волнения голосом воскликнул принц. - Я надеюсь, что смогу тебя полюбить точно так же, как и твоего некровного близнеца.
Савва снова ответил на приветствие принца лишь тихим поклоном. Однако Яков, все это время неотступно следивший за выражением лица нового гостя, заметил, как в его доселе абсолютно немом взоре появился маленький проблеск надежды.
"А если на самом деле он станет новым любимцем владыки?" - тревожно подумал он тут же про себя, и сердце его задребезжало от неведомого доселе чувства глубокой ревности.
Между тем принц, окончательно освободившись от сразившего его наповал удивления, вызванного появлением Саввы, взял под руки двух своих новоприбывших гостей и удалился вместе с ними в королевский дворец.
Глава 5 - Непринятый дар
Две недели, проведенные Маарахом и его придворным художником в доме Мизраха показались Якову целой вечностью. Ещё никогда время в дворцовых стенах не тянулось для него так мучительно и невыносимо медленно.
С первого же дня своего появления в восточном царстве Савва стал вводить самого верного из подданных Мизраха в нестерпимо-мрачное раздражение.
В отличие от Маараха, почти все время суток находящегося у себя в покоях и лишь изредка выходящего на балкон для того только, чтобы проводить багрово-серое вечернее солнце в громадную пасть дикого безжалостного запада, Савва ведь день бродил по широкому королевскому двору и приходил в свою комнату уже далеко за полночь.
Едва переступив порог царского дома, он захотел вдруг непременно познакомиться со всеми обычаями, заведенными в королевстве Мизраха. Узнав от простодушного принца об ученической комнате, Савва в тот же день решил обязательно посетить все совершающиеся в ней занятия.
К большому удовольствию Якова, первые семь уроков Савва пребывал в абсолютном молчании, лишь внимательно слушая мирные духовные наставления принца, которыми тот всегда щедро одаривал своего единственного ученика. И только в конце восьмого занятия, посвященного самой великой из людских добродетелей, он вдруг встал на колени перед Мизрахом и заплакал горькими покаянными слезами.
Однако принц в ту же секунду поднял Савву с земли и проводил прямо к себе в покои, где продержал главного художника Западного края, получившего возможность наконец-то познать всю могучую силу истинной безлукавой отцовской любви, до самой середины светлой восточной ночи.
На следующие сутки Савва снова зашел на урок к Якову, чем весьма опечалил последнего, уже надеявшегося, что этот день Мизрах целиком и полностью посвятит одной только его персоне. Однако по истечении последнего занятия Савва опять затворился с принцем в его тесной донельзя комнате и пробыл там до наступления темноты.
Нужно обязательно отметить, что новый посетитель Восточного края сразу же обрел расположение всех старейших насельников дворца - и сурового Трума, и простодушного Корбана и даже всегда осторожного к людям Паиля. Последний настоль проникся любовью к немногословному скромному юноше, что даже позволил присутствовать ему однажды на одном из своих судов. Эта новая милость, оказанная только что появившемуся юнцу, смогла ввести нашего главного героя в невероятно сильное расстройство. Ведь за все свои пятнадцать лет пребывания во дворце он ни разу не удостаивался от белогривого хранителя порядка подобной благосклонности.
"И как только этому тощему тихоне удалось так быстро завоевать столько чистых, неподкупных на лукавство сердец?" - сокрушенно думал Яков и душа его тут же наполнялась желчным зловонным месивом гнева.
С яростным нетерпением ждал он того самого дня, когда Савва и его постоянно находящийся в затворе правитель покинут пределы Востока. И вот наконец в один из теплых мартовских, переполненных светом дней вышедший к утренней трапезе Маарах громко возвестил принцу, что утром следующего дня они с Саввой должны будут отправиться в обратный путь. При этом глаза его придворного художника в ту же секунду наполнились жгучими слезами горестного сожаления.
Бедный принц, также весьма расстроенный поступившей от брата вестью, сейчас же объявил всем собравшимся за столом, что сегодня вечером в стенах дворцового дома будут устроены торжественные проводы столь дорогих для его сердца гостей.
Весь этот день Яков ходил в неимоверно приподнятом настроении. Даже очередной визит Саввы в ученические покои не смог потревожить его опьяненное от радости сердце. Вечером же, хорошенько умывшись в холодном источнике, устроенном в самой сердцевине величавого столетнего кедра, мирно растущего прямо под окнами дворца, и надев свой лучший наряд, Яков поспешил пройти в королевский сад, где должен был состояться праздник.
Сразу на входе он неожиданным образом увидел вдруг Савву с большим бумажным свертком в руках. Заметив Якова, он кивнул ему вместо словесного приветствия головой и удалился к уже собравшимся за столом трапезнующим.
Стоит заметить, что Мизрах решил позвать в тот день на устроенный в честь отъезжающих гостей богатый ужин не только уже знакомых нам обитателей королевского дома, но также и всех жителей своего бескрайнего царства.
Никогда Яков ещё не имел возможности видеть столько народу на маленьком царском дворе. Желающих проводить любимого брата государя было настолько много, что большинству из них пришлось ютиться возле огромных густых фиг, росших в большом изобилии в царском саду, потому, как просторный трапезный стол смог приютить у себя лишь самую малую часть всех пришедших на праздник.
"А меня мой господин никогда так не чествовал, даже в день собственного дня рождения!" - с громким сожалением отметил Яков, посмотрев на праздничный стол, в самом центре которого гордо восседали Маарах и его спутник.
Незаметно пройдя мимо фермеров, уже порядком повеселевших от нескольких выпитых кубков старейшего вина, Яков остановился возле одной из смоковниц. Но на его собственное счастье, в одиночестве ему пришлось пребывать совсем недолго. Уже через несколько минут главного королевского певца заприметили сразу несколько крестьян, коротающих отведенное для праздника время под соседними фигами. С радостными воплями бросились они к Якову и, схватив его под руки, подвели прямо к принцу, который в это время о чем-то с увлечением спорил с главным судьей. Однако только взглянув на представшего перед ним Якова, принц в ту же секунду соскочил с места и взяв в свою горячую ладонь холодную кисть юноши, робко попросил:
- Иаков, милый мой, спой!
И сейчас же зеленые стены королевского сада затрепетали от громких, исполненных счастья, воплей гостей:
- "Лиру любви"! Просим "Лиру любви"!
"И все же, как они меня любят! Гораздо более, чем какого-то иноземного мазилу!" - гордо воскликнул про себя придворный певец и кинул быстрый победный взгляд в сторону поверженного Саввы, продолжавшего все так же смирно сидеть на месте.
Встав прямо перед праздничным столом, за которым ещё оставались не желающие расходиться по своим землям гости, Яков торжественно открыл рот и начал петь уже хорошо знакомую всем мелодию. Но, к большему для себя удивлению, в этот раз "Лира любви" не смогла вызвать в нем столько сыновьего умиления и восторга, как во все предыдущие выступления. И хотя он вновь восхвалял самое прекрасное из всех человеческих чувств, сердце его, тем не менее, оставалось совершенно немым. Яков пел про бескрайнюю любовь к своему господину, но всем окружающим его людям, в том числе и самому принцу казалось, что поет он лишь про любовь к самому себе. Эта песня возводила на пьедестал отнюдь не светлое милосердие, а отчаянную черную гордыню, придавленную тяжелым сапогом смирения и посылающую всем проходящим мимо свои грязные проклятия.
- Мой господин как восточное солнце раньше всех начинает заботиться о своих подданных! - пели его уста, а омраченное тщеславием сердце вторило: "Посмотри же, чего ты можешь лишиться глупец! Неужели ты ещё где-нибудь сумеешь отыскать столь прекрасный сладкозвучный тенор?".
Поэтому, когда юный придворный соловей закрыл свой рот, зрители ещё с полминуты стояли в совершеннейшем молчании. Наконец, около одной из фиг раздался тихий робкий хлопок, за которым тут же последовал целый рой жидких, выжатых через силу аплодисментов.
Всегда горячо принимаемая "Лира любви" на этот раз потерпела полное фиаско. Униженный и озлобленный столь холодном приемом своих же соотечественников Яков поспешил скорее отойти к близстоящей смоковнице и, спрятавшись в её сочной болотной листве, тихо заплакал. Между тем Савва, все это время лишь внимательно взиравший взглядом мудрого наблюдателя на совершающиеся перед ним действия, встал с хорошо отогретого места и, подняв лежавший рядом с ним бумажный сверток, с которым он и явился в сад, подошел вплотную к государю.
- Позвольте и мне преподнести вам подарок, - еле слышно проговорил он и дрожащими от дикой, непокорной здравому смыслу робости руками развернул сверток.
И тотчас перед зрителями предстал чудесный облик их прекрасного владыки, запечатленный любящей сыновьей кистью. В этом портрете властелина Востока можно был разглядеть любую из восьми великих людских добродетелей, переполнявших его добромудрое сердце.
"Живите воздержанно, целомудренно и в полной кротости, без жалости к деньгам и тяги к унынию. Будьте бдительны и всегда уступайте ненавидящим вас, чтобы ваше сердце, равно как и их, постоянно посещала Любовь", - говорили его чистые беспорочные глаза окружающему, погрязшему в непроходимой бренности миру.
- Чудо! Рукотворное чудо! - кричали наперебой друг другу вчерашние почитателя Якова.
Сам же придворный певец, только взглянув на подарок, сотворенный его самым заклятым недругом, в то же мгновение поспешил исчезнуть с глаз своих недавних поклонников.
Сердце его разрывало отчаяние, а душа яростно трепетала от невыносимого, щемящего донельзя чувства глубокой обиды. С громким стоном повалился он на жесткое деревянное ложе и уже хотел было отдаться на волю вездесущему могучему сну, как услышал позади себя чьи-то тихие крадущиеся шаги.
Глава 6 - Искус
Обернувшись назад, он увидел перед собой беломраморное лицо западного владыки, взиравшего на него своим холодным, полным глубочайшей бесчувственности, взглядом.
Сев подле головы Якова, Маарах сладко пропел ему в ухо кошачьим льстивым голоском:
- Не правда ли, мир грязной черни ужасно неблагодарен? Но что эти грязные повелители черноземов могут знать об истинном даре, каждый воскресный день обнажающим перед ним все недра своей души?
С этими словами его тонкая жилистая рука потянулась к карману и вынула из него большой золотой. Помахав им несколько секунд перед растерянным взглядом Якова, брат Мизраха осторожно просунул его в крепко сжатую ладонь дворцового певчего с тихими словами:
- Каков талант, такова и награда.
А затем ещё тише продолжил:
- Хочешь каждый день получать такие?
Яков, ни разу в жизни не имевший дело с золотыми, также тихо и кротко спросил:
- И на что же они годны?
После этого вопроса Маарах рассмеялся страшным скрипучим смехом и вытащил из складок широкого платья толстую Золотую Книгу Соблазнов. Открыв первую её страницу, он продемонстрировал перед неискушенным взглядом Якова огромный царский дворец, в сравнении с которым дом Мизраха выглядел как бедная фермерская хижина. Вокруг него были раскинуты прекрасные фарфоровые фонтаны, из сердцевины которых длинными пышными струями извергалось расплавленное золото. Возле самого дальнего источника несметных сокровищ стоял старый обрюзгший жид, зачем-то воровато озирающийся по сторонам. Указав на него пальцем Маарах, снова обратился к взволнованному Якову:
- Это его хозяин. Можешь отдать ему свой золотой, и ты выгонишь его и поселишься у него в доме.
Затем он перевернул страницу и показал юному певцу, в душе которого уже начал просыпаться жгучий интерес ко всему происходящему вокруг, сразу несколько десятков неизвестных глаз, смотревших на него с рабским собачьим умилением.
- Дай им только свое золото, и они будут тебе служить вернее твоего старого пса.
Напоследок он открыл ещё одну страницу, и перед Яковом в мгновение ока предстала красивая северная принцесса с белоснежной, нетронутой солнцем кожей и застывшими в холодном безразличии голубыми глазами.
- Можешь отдать ей его, и она станет твоей.
Яков, сердце которого уже погрязло наполовину в неведомом доселе желание обладать, дрожащей рукою протянул принцессе только что полученную монету.
Снова рассмеявшись над несчастным юнцом, Маарах громко захлопнул книгу и выхватил у него из рук золотой.
- Завтра же она будет твоей, если ты решишь поехать со мной.
Наш достославный герой все ещё по-прежнему любил своего благодетеля, но вместе с этой сыновьей любовью в его душе уже соседствовали совсем иные чувства, среди которых можно было отыскать и зависть, и страсть к запретным действам, и дикое необузданное тщеславие. Последнее с особой силой старалось внушить Якову мысль о том, что Мизрах все эти годы самым недостойнейшим образом распоряжался его талантом и вместо положенных золотых платил ему лишь благодарностью неумытой челяди.
И именно оно, в конце концов, и подвигло придворного певца на самый неблаговидный поступок в его жизни.
Совершенно забыв о добродетельном сердце принца, Яков под звук собственного пения в тот же вечер вместе с Маарахом тайно покинул дворец, оставив позади себя свою светлую бедную родину.