Трещалин Михаил Дмитреевич : другие произведения.

Я живу в ожидании клизмы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   Михаил Трещалин

Я ЖИВУ В ОЖИДАНИИ КЛИЗМЫ

Глава I

Начало

   Памятуя великого английского писателя-юмориста Джерома К. Джерома, я начну своё повествование с начала, а вернее, немного раньше.
   Итак, это произошло чудесным августовским утром последнего года столетия, предшествующего нынешнему веку.
   Мой сосед по даче и сослуживец Валера Хгорохов подвез меня на работу. Хгорохов - это производное слово от Горохова на казацком диалекте юга России. Диалект этот был также распространён на необъятных просторах Курской области, откуда и был родом мой сосед.
   В это утро он выглядел каким-то особенно нервным. По-видимому, он с самого утра поругался с женой. Скорее всего, из-за своего взрывного характера с ним повздорила Анна. Да это теперь не так уж важно. Вспомним А. С. Пушкина: "Гости умные молчат, спорить с бабой не хотят", и я не буду на этом моменте заострять внимание. Я тогда только успел подумать: " Может, мне лучше пойти на автобус". Но мысль эта, мелькнув в голове, тут же исчезла. И я сел в Валерины видавшие виды "Жигули". В результате вышеупомянутых событий машина врезалась, не вписавшись в поворот в столб, и я сломал правую руку, здорово согнув при этом балку, на которой крепится "торпеда" в ВАЗ-2106.
   В гипсе я провел больше трёх месяцев, совершенно озверев от вынужденного безделья. Поздней осенью одной левой рукой и помогая ногой, перекопал наш огород.
   Ночью у меня приключился инфаркт миокарда. Это и послужило настоящим началом этой книжки.
  

Центральная районная больница

   Палата интенсивной терапии состояла из двух большущих помещений и была разгорожена цветастыми занавесочками на маленькие кабинки с больничной койкой, тумбочкой и полумягким стулом. В кабинках этих лежали как мужчины, так и женщины. С тех пор я никогда не встречал такой палаты. Да разве в палате дело! Из всех средств диагностики инфаркта существовал тогда только электрокардиограф, а также ещё опыт и интуиция врача. Такими врачами оказались Юрий Викторович Трифонов и заведующая терапевтическим отделением Елена Владимировна Тарасова - маленькая, хрупкая с виду миловидная женщина, на самом деле достаточно требовательная ко всему медицинскому персоналу руководитель, хотя к больным относилась с большой нежностью.
   - Миленький вы мой, давайте я вас послушаю. Вот, у вас всё совсем неплохо. Только ишемийка немного разыгралась, - говорила она мне, будто бы жесткий приступ ишемии - это что-то, схожее с насморком.
   Забегая вперёд, замечу, что именно она вытащила меня из обширнейшего инфаркта.
   В одну из первых ночей, проведённых в кабинке с цветастыми занавесками, в перерывах между уколами в живот, мне пришла вдруг в голову, свободную в эти минуты от житейских мелочей, мысль: " А вполне мой отец в ту знаменательную ночь мог оказаться сильно пьяным и меня не зачать. Меня бы тогда и вовсе не было, а я есть. Нужно поэтому жить и радоваться этому великому чуду каждую секунду, как трудно бы не было". С этой мыслью я живу все последующие годы. Спокойно отношусь к бесконечным скитаниям по врачам, дневным стационарам с уколами рибоксина, а позже милдроната - препарата, теперь объявленного для спортсменов как допинг. И мне всё нипочём!
   Однажды я пришёл в поликлинику к районному кардиологу Юрию Викторовичу Трифонову, чтобы выписать рецепт на бесплатные лекарства.
   - Что-то я себя так плохо чувствую, что жить не хочется, - говорю я врачу.
   Он посмотрел мне в глаза, очень внимательно посмотрел, и сказал сидящей напротив медицинской сестре: "Выпишите ему направление в стационар, ПИКС - инфаркт, - и, обращаясь ко мне, добавил, - посидите, мой хороший, сейчас придут санитары и вас отправят в терапевтическое отделение".
   - Как инфаркт? Вы меня даже не послушали, кардиограмму не сняли?
   - Там снимут, не волнуйтесь, - и позвонил по внутрибольничному телефону.
   В отделении мне сняли кардиограмму. Действительно - инфаркт, не такой обширный, как первый, но инфаркт. После него мне дали вторую группу инвалидности. Инвалидность присваивалась на один год, хотя рубцы на сердце остались навсегда. В 2008 году мне минуло шестьдесят лет, и я стал получать трудовую пенсию. Группу инвалидности мне со второй переделали на третью, боясь, видимо, что будет слишком много денег, отчего здоровье моё может ухудшиться. Вдруг я от чрезмерно сытой диеты прибавлю в весе? Это может создать дополнительную нагрузку на моё больное сердце, что вовсе не желательно.
   Сразу после второго инфаркта меня направили в Тверскую областную больницу для решения вопроса о проведении диагностической операции - коронарографии сердца. Областной кардиолог мне в этой операции отказал, объяснив, что сердце операцию не выдержит.
   Мне больше ничего не осталось, как жить с тем телом и сердцем, которым меня снабдил Господь при рождении и смиренно надеяться на волю Божью, поскольку медицина в моём случае бессильна. Похоже, Господь меня любит, и я дожил до 2016 года. Замечу, что я вспомнил о моём увлечении юности и занялся парусным спортом. Нет, я не планировал ставить рекорды, а просто вместе с женой мы ходили под парусом на крошечном швертботе, благо в районе, где я живу, много красивых озёр.
   Я уж и не помню точно, в каком году это случилось, но при подготовке к очередному переосвидетельствованию моей инвалидности во время ультразвукового исследования брюшной полости врач обнаружила у меня довольно большую аневризму на аорте - самом первом сосуде, отходящем прямо от сердца. Это вздутие, подобное пузырю.
   Тверской сосудистый хирург - далеко уже не молодой человек, вначале очень испугался, послал меня тут же на УЗИ, но, посмотрев результаты исследования, вымолвил: "Будем наблюдать, приедете ко мне через год". Я регулярно ездил к нему три года подряд, пока он не ушёл на пенсию и не прекратил работу.
   Молодой врач по фамилии Анисин совсем иначе отнёсся к моей аневризме. Он решил, что её нужно оперировать, но прежде необходима коронарография сосудов сердца. Направление для постановки на очередь для этой операции дает районный кардиолог.
   Из-за треволнений по поводу аневризмы у меня разыгралась гипертония, и Юрий Викторович Трифонов положил меня в стационар, в свою палату. Давление у меня пришло в норму, и я во время обхода спросил моего врача о возможности коронарографии.
   - Мне разрешается давать направление на эту операцию только в том случае, если пациент настаивает на этом. Такая установка Минздрава.
   - Я настаиваю на коронарографии, - сказал я в ответ и подумал: у нас в стране живут миллионы людей с больным сердцем, которые ничего не смыслят в медицине и слыхом не слыхивали, ни о какой коронарографии.
  

Немного о почках

   Стоял чудесный тёплый июль. Почки на берёзах, осинах и прочих лиственных деревьях давно превратились в ярко-зеленые листья. Давно уже прошёл праздник троицы, когда приходит пора готовить на весь год берёзовые веники для парной бани. Ещё немного, и пойдёт слой белых грибов-колосовиков. Их ещё пока нет, и только красные сыроежки-горянки яркими фонариками светятся средь пушистого мха. Белоснежные облака, подобные огромным наковальням, застыли в лазури неба. Легкий утренний бриз слегка морщил гладь озера, уходящего куда-то за горизонт. Этот бриз наполнил упругие паруса нашего швертбота, слегка накренил его и погнал вперёд, в неведомые дали. По воде то здесь, то там, разбегались стрелки: это порывы ветра будоражили поверхность озера. Яхтсмены называют эти порывы ветра шкваликами и стараются попасть именно в эти места, чтобы увеличить скорость. Мы тоже гонялись за ветром. Меня и мою чудесную жену охватил непередаваемый экстаз. В борт лодки плескала лёгкая волна, и лодка летела под парусами, словно на крыльях. Белокрылые гагары заблаговременно взлетали с воды, освобождая нам дорогу. Утки, напротив, ныряли при нашем приближении. Только чайки, не обращая на нас внимания, метались над водой и нет-нет, да и выхватывали мелкую рыбку. Потрескивали храповые механизмы на шкотоблоках, когда мы подбирали паруса, чтобы идти круче к ветру. Красота, радость, восторг!
   Но всё когда-нибудь кончается, и нам тоже было пора возвращаться. День клонился к вечеру, нужно было собираться домой.
   Причалили к берегу. Вдвоём с женой вытащили швертбот на песок. Убрали парусное вооружение и погрузили лодку на трейлер. Я резким рывком поправил корму, чтобы она точно сидела в кильблоке.
   Резкая боль в пояснице, нестерпимое желание опорожнить кишечник, но ничего не получается. С большим трудом я довёл машину с прицепом до деревенского домика, куда нас любезно пускают наши хорошие друзья, и сразу побежал в туалет.
   - Пописай в баночку из под молока, она чистая. Это, возможно, у тебя почки, - кричала мне жена.
   - Хорошо, - и я писаю в банку. На дне банки слоем в два сантиметра ложится серого цвета песок.
   - Дай посмотрю, так и есть, из почек пошёл песок, - с ужасом сказала жена. Вызвали скорую помощь. Минут через сорок она приехала.
   - Могу взять вас в стационар, в хирургию, но уролога сейчас там нет, будет только завтра, - говорила мне фельдшер.
   - Ладно, я завтра утром сам приеду и схожу к моему участковому терапевту, - ответил я.
   Ночь прошла, можно сказать без приключений, но бесчисленные походы в туалет, по большей части безуспешные, унесли много сил. Поутру я с большим трудом привел машину в районную больницу.
   Мой участковый терапевт Владимир Сергеевич Тарасов, к слову сказать, муж заведующей терапевтическим отделением Елены Владимировны, выписал мне мочегонное и дал направление к урологу в областную больницу.
   Для того чтобы записаться на приём к врачу-специалисту в областную больницу, нужно быть в районной поликлинике не позднее шести часов утра в ближайшую среду. Только раз в неделю по средам ведётся электронная запись к областным врачам. В этом случае есть надежда, что удасться записаться. Хорошо быть в очереди первым. В крайнем случае - вторым. Для последующих больных почти всегда не оказывается талончиков к врачу.
   Мне повезло. Я живу совсем близко с поликлиникой, и у меня есть машина. Я на запись попал вовремя и получил долгожданный талон.
   В областной поликлинике врач-уролог выслушала меня внимательно и даже пощупала мою простату. Не буду заострять внимание на этой процедуре. Она достаточно неприятная, но вытерпеть можно. Потом она выписала мне лекарства и отправила в платное медучреждение "Здоровье и красота", довольно далеко от областной больницы. Там же была и аптека, где можно было купить выписанные лекарства. Они оказались очень дорогими. Что делать? Пришлось раскошелиться. Анализ крови здесь также оказался платным и дорогим. Позже я узнал, что уролог является владельцем этой аптеки и совладельцем медицинского учреждения. Справедливости ради отмечу, что лечение мне помогло, и я долгое время не вспоминал о почках.

Коронарография

   Вернёмся к моим проблемам с сердцем. До первого инфаркта я считал, что дела сердечные относятся к разряду поэзии.
   "Моё сердце болит, не пойму отчего", - слова популярного русского романса. Оказалось - сердце довольно сложный двухкамерный насос для перекачки жидкости под названием кровь. Кровь же - средство доставки ко всем органам и тканям питания и кислорода, что обеспечивает жизнедеятельность всего организма.
   Коронарография позволяет увидеть все кровеносные сосуды, снабжающие питанием и кислородом сердечную мышцу. С её помощью можно выявить различные дефекты в коронарных сосудах сердца и установить целесообразность операции по аортокоронарному шунтированию или стентированию коронарных сосудов. Этим занимается сосудистая хирургия - совсем молодая область медицины.
   Жарким и солнечным июльским днем мы с женой решили оторваться перед предстоящей мне операцией - коронарографией и отправились походить на швертботе на Кафтино озеро.
   Ветер был слабый и к середине дня совсем стих. Мы застыли на зеркальной глади воды довольно далеко от берега и стали ждать, когда вновь появится ветер.
   Моей жене стало жарко. Ей очень часто становится жарко в самых неожиданных случаях, и она, не обращаясь ни к кому конкретно, восклицает: "Жарко мне, жарко!"
   - А ты искупайся, вода чудесная, - говорю я ей и опускаю в озеро руку. Ощущается восхитительная прохлада.
   - И искупаюсь, - говорит она и прямо в футболке бросается в воду.
   - Далеко от лодки не отплывай, вдруг ветер появится, мне с парусами одному не справиться.
   Она действительно благоразумно поплавала возле швертбота и благополучно вернулась назад. Вскоре она замёрзла в мокрой футболке, и я, как истинный джентльмен, снял с себя рубаху и отдал ей. Жена переоделась и повесила сушить футболку на гик. Я же остался сидеть на солнцепёке с голым торсом и, невзирая на смуглую кожу, здорово сгорел.
   На следующий день, покрытый негритянским загаром с пузырями ожогов на плечах, я прибыл в областную больницу для коронарографии. Ночь в больничной палате прошла без приключений. Всё как положено по врачебной инструкции: побрить волосы по локоть на руках и на лобке, перед сном большая сифонная клизма. После этого я к коронарографии готов.
   Утром две миловидные медицинские сестры прикатили каталку с подушкой, простынею и пикейным одеялом.
   - Снимайте всё догола и ложитесь. - Я снял с себя всё, включая трусы, и забрался на каталку. Мы поехали по длинному больничному коридору, чтобы попасть в операционную.
   - Батюшки! Дяденька, где же это ты так загорел? - спросила меня одна из сестёр. По-видимому, моя нагота позволяла обращаться ко мне на ты. Помните, как в бане хоть царь, хоть солдат, хоть генерал - все равны.
   - У южного побережья Кафтина озера, на яхте, - с улыбкой ответил я.
   - А у вас яхта есть?
   - Да, есть, не слишком большая.
   - А нас покатаете? - спросила другая сестрица, та, что моложе.
   - Так вы меня не туда везёте. Нам тогда в Бологое нужно, - так с шуточками и смехом приехал я в операционную.
   Молодой сосудистый хирург, делавший коронарографию, видя моё весёлое настроение, всё время шутил, пока делал операцию.
   - Стеноз четырёх коронарных сосудов миокарда, - вымолвил он и стал совершенно серьёзным. - Я бы мог поставить в эти сосуды стенты, но это решение принимает врачебный консилиум нашего отделения. Возможны и другие решения, например, аортокоронарное шунтирование.
   Консилиум состоялся на следующий день. Меня туда не пригласили. Врач Викулина, которая занималась мной непосредственно, сообщила, глубоко вздохнув: "С вашим случаем лучше всего оперироваться в Тель-Авиве, но боюсь ни у вас, ни у вашей родни денег не хватит".
   - Так что же мне делать? - спросил я.
   - Нужно оформлять квоту в какое-то специализированное лечебное заведение. Все наши медицинские документы я вам подготовлю и прослежу, чтобы они ушли в квотный отдел департамента здравоохранения области, - объяснила мне Викулина, - Я с завтрашнего дня в отпуске и сегодня документы подготовлю.
   Через две недели мне позвонили из квотного отдела и попросили приехать. Начальник отдела квот Татьяна Геннадьевна Коршун отнеслась ко мне очень участливо и посоветовала ехать для аортокоронарного шунтирования в кардиологический центр им. Алмазова в Санкт-Петербург. Я сдал все необходимые анализы, прошёл массу исследований и как раз к этому времени получил вызов из Алмазовского центра.
  

Глава II

Алмазовский центр

   Этот комплекс зданий - типичный образец мегаполюсной архитектуры начала двадцать первого века. Две огромные геометрические формы из сплошного стекла - то прозрачного, то совершенно чёрного. Уносящийся в необозримую высь цилиндр и девятиэтажное здание в форме подковы, объединённые стеклянным переходом на уровне третьего этажа. Всё это обнесено бетонным забором. Вместо парадного входа - одноэтажное здание проходной. Рядом - въездные ворота со шлагбаумом. За проходной находится довольно большая круглая площадь, выложенная цветной тротуарной плиткой. На противоположной стороне площади расположен главный вход в здание ФГБУ "Северо-Западного Федерального медицинского исследовательского центра Им. В. А. Алмазова" Минздрава России.
   Всё это построено на месте снесённой тюрьмы для малолетних преступников, на большом пустыре, где из-под глины с реденькой травой, то здесь, то там проглядывают элементы железобетонных обломков. Пустырь расчерчен правильными прямоугольниками асфальтированных парковочных площадок и змейками подъездов к ним. По будним дням с самого раннего утра парковки заняты личными автомобилями врачей и медперсонала, работающих здесь. Отечественных автомобилей нет, сплошь иномарки. Это наводит на мысль о высоком достатке работающих в центре людей.
   Единственная улица, проходящая в непосредственной близости с учреждением, отделяет этот архитектурный шедевр от парка, на противоположной стороне которого находится тренировочная спортивная зона футбольного клуба "Зенит". На остальной части улицы стройными рядами стоят панельные девятиэтажки. Район хороший - близко Балтийское море. Ветер несёт запахи морской воды и мечты о дальних странах.
   Но попробуем попасть внутрь. Пройдя ничем не примечательную проходную и одолев круглую площадь, мы входим через главный вход в вестибюль и холл центра. Первое, что бросается в глаза посетителю, это бюст В. А. Алмазова. За ним шелестит прохладными струями фонтан. Дальше расположен огромный холл. Белизна мрамора, блеск зеркал, стекла и хрома слепят посетителей. Здесь много уютных диванчиков и интимных уголков, где можно посидеть и спокойно побеседовать с вашим больным родственником или другом. Можно выпить неплохого кофе. Его продают в торговом автомате. Замечу: не дорого.
   Дальше за турникетом с вахтой - стеклянные двери. В них вход только по пропускам. Здесь вы попадаете в приемный покой медицинского центра и в лифты, которые унесут вас на нужный этаж к палатам, в соответствующих вашим недугам, отделениях.
   Меня после проверки результатов анализов и всевозможных исследований направили в башню на десятый этаж. Там расположено кардиохирургическое отделение N 2. Меня поместили в двухместную палату с дорогущими кроватями, оборудованными электрическими приводами. Такую кровать можно изогнуть, как угодно пациенту, или свернуть в бараний рог. Огромный плазменный телевизор висел на стене, и передачи можно было смотреть прямо лёжа в кровати. У каждой кровати была большая тумбочка. Ещё в палате был обеденный стол, два стула и шкаф для одежды. Были ещё душ и туалет. Через окно во всю стену открывался вид на прямую, как стрела, улицу. Когда моя жена шла от метро, то я её видел задолго до прихода в палату.
   Моим соседом по палате оказался деревенский житель из-под Валдая - почти мой земляк Саша. Полгода назад ему поставили в сердце искусственный аортальный клапан, но, по-видимому, из-за сахарного диабета, никак не зарастал шов на груди. Он совершенно озверел от вынужденного бездействия, раздражался из-за любой мелочи, с семи утра до поздней ночи смотрел телевизор и ругал врачей за то, что ему теперь до конца его дней нельзя мыться в парной бане. С ним я пролежал в палате четыре дня, и его, наконец, выписали, а меня в этот день начали готовить к операции: велели побрить руки, грудь, живот, ноги, пах и, что больше всего меня огорчило, приказали сбрить бороду. Я её до этого момента носил, лет тридцать не сбривая. На бритьё у меня ушел почти весь день, и вот вечером долгожданная клизма, приказ - ни сегодня, ни завтра ничего не есть. Потом ко мне приходили молоденькие сестрицы и требовали показать, как я побрился. После прихода третьей сестрички я предложил им собраться вместе и любоваться моим бритым лобком сообща. Но эта сестра заявила, что я плохо побрил живот, достала из кармана халата опасную бритву и ловко поправила дефекты бритья.
   - Вот теперь к аортокоронарному шунтированию готов! - заявила она и быстро ушла из палаты.
   Поутру, как в хирургии заведено, совершенно голого меня погрузили на каталку, накрыли простынёй и отвезли в коридорчик перед операционной. Там продержали меня под вентилятором сорок минут и возвратили в палату. Вышедший ко мне врач сообщил, что привезли внепланового больного, и меня сегодня оперировать не будут. Оказывается, у них и так бывает.
  

Аортокоронарное шунтирование

   На следующий день без повторной клизмы меня взяли на операцию. Меня перегрузили с одной каталки на другую в небольшой комнате с кафельными стенами и ярким освещением. Целая ватага женщин в сине-зеленых хирургических костюмах окружила меня. Моё успевшее замёрзнуть тело накрыли стерильной одноразовой простынёю и в ноги положили включённый фен. Вскоре мне стало тепло. Мне установили внутривенные катетеры в обе руки, на правую руку надели манжетку для измерения артериального давления, на правый безымянный палец - датчик пульса, все тело опутали проводами для непрерывного контроля кардиограммы.
   - Вы будите ставить мне стенты? - спросил я, увидев над своей головой рентгеновский аппарат.
   - Шунты, шунты, - бодро продекламировала молодая женщина, склонившаяся прямо над моим лицом.
   - Мы готовы, - услышал я.
   - Поехали, - ответил кто-то приглушённым голосом, и каталка со мной, и стоящая рядом с каталкой толстенная колонна со свисающими с неё проводами, кабелями и шлангами въехала сквозь огромные двери в просторную комнату под потолком со светильником, не дающим тени и остановилась прямо под ним. На меня надели маску и слегка пьянящий аромат кислорода свободно потек в мои легкие.
   - Сейчас вы уснё..., - конца фразы я не слышал...
  

Реанимация

  
   Я лежал неподвижно, туго принайтованый к кровати бесчисленными проводами. Сил было так мало, что я с трудом приподнял веки. Надо мной было синее-синее небо с белоснежными барашками облаков. "Какой хороший солнечный день", - мелькнуло у меня в голове. И тут я вспомнил об операции и подумал, что здесь что-то не так. Звенело в ушах, как звенит, когда идёшь по кольцевому коридору вокруг циклотрона. Так звенят дроссели ламп дневного света. Здесь совсем нет ветра - полный штиль. Тут я едва заметным движением посмотрел не вверх, а вперед. Я увидел большую кривую комнату, а небо было нарисовано на большущих светильниках в потолке. Теперь понятно, почему нет ветра. Реанимация! Я уже слышал, что после операции в сознание приходят в реанимации. И звон этот от всевозможных приборов, к которым подключены мои провода. Справа от меня - такая же кровать и колонна, и там лежит человек в космическом скафандре. От его головы идут гофрированные шланги. Очень хочется спать, а ещё больше хочется писать. Нужно попросить утку. Вон стоит кто-то в белой одежде. Я из последних сил маню этого человека, едва сгибая пальцы на левой руке.
   - Что тебе, милый?
   Я пытаюсь сказать: "Утку", но у меня ничего не получается.
   - Писать?
   Я едва киваю головой.
   - Так писай, милый. У тебя катетер стоит! - и я писаю, писаю... Какое блаженство, и проваливаюсь в сон.
   Громкий голос, похоже, баритон, кричит: "Просыпайтесь, будем открывать лёгкие". Ко мне подходит мужчина в сине-зелёном костюме - явно представитель востока. Волосы чёрные, прямые, лицо смуглое, глаза узкие. Он молча, снимает с меня кислородную маску с гофрированными шлангами, поднимает головную часть кровати в вертикальное положение, разворачивает крышку тумбочки так, что она становится столом, нависающим над кроватью. Ставит на стол пластиковую бутылку с водой, из которой торчит пластмассовая трубка. Трубку он суёт мне в рот.
   - Будешь вдыхать носом, а выдыхать ртом через трубку так, чтобы через воду пробулькивали пузырьки. Дышать так до тех пор, пока я не скажу: хватит.
   Я стал дышать, как он велел. Вначале плохо получалось. Я всё время, как мне казалось, заваливался на бок и боялся упасть с кровати. Упасть на самом деле я не мог, поскольку был привязан за плечи. Страшно хотелось пить. Я попросил воды у молодого санитара, и тот принёс мне маленький пластиковый стаканчик, наполненный наполовину. Я единым духом выпил его, но жажду не утолил.
   - Дайте ещё, - попросил я.
   - Сразу нельзя, принесу попозже.
   Я продолжал дуть в трубку. Мимо проходила сестра, я попросил у неё ещё воды, и она принесла мне целый стакан. Жажда на некоторое время отступила.
   Сколько прошло времени, я не знаю, а я всё дул и дул в ненавистную мне трубку. Иногда я кашлял. Из лёгких отходили кровавые сгустки.
   Наконец в дверях появилась медсестра, одна из которых привозила меня на операцию.
   - Можно забирать пациента? - спросила она.
   - Сейчас, только от монитора его отстегнём, - ответил миловидный врач, которого я принял за санитара, когда он дал мне попить. Он ловкими движениями отцепил от меня провода и шланги, выдернул мочевой катетер и сказал: "Забирайте".
   Меня осторожно, чтобы не повытаскивать из живота дренажи, перегрузили на каталку и повезли в палату.
  

На десятом этаже

   Вот здесь как раз уместно вспомнить знаменитый анекдот Алмазовского центра.
   - Доктор, а куда вы меня везёте? - спросил послеоперационный пациент, лежащий на каталке.
   - Да, собственно, в морг.
   - Но я же ещё не умер?
   - А мы ещё и не доехали.
   В палате, к моей великой радости, меня ждала жена. Она вместе с сёстрами переложила меня с каталки на кровать.
   Пришла моя ведущая врач-кардиолог Виктория Игоревна и стала допытываться у меня, как её зовут. Я и до операции напрягал всю свою память, чтобы вспомнить её заковыристое имя, теперь же, после почти суточного наркоза, для меня это было сверхзадачей, и я предложил ей послушать стишок: Идёт бычёк качается
   Вздыхает находу,
   Вот доска кончается,
   Сейчас я упаду.
   Она весело подтрунивала надо мной и объясняла моей жене, как я теперь должен себя вести.
   День прошёл очень спокойно, Мне ставили какие-то капельницы. Меня, как могла, развлекала жена. Я, то бодрствовал, то засыпал на некоторое время. Вечером у меня появилась сильная одышка, и мне подключили кислород. С ним я благополучно пережил эту ночь. Утром я проснулся со страшным чувством голода и вспомнил, что в моей тумбочке есть банка консервированной сайры. Я сумел сесть на кровати и спустить ноги. Так я смог добраться до тумбочки и отрыть сайру. Я и теперь помню вкус этой рыбы, так хороша она была. Пришёл не- знакомый мне врач - сосудистый хирург, и очень удивился, что в палате так скверно воняет рыбой. Я в его присутствии встал и сделал несколько шагов до балкона и выставил остатки консервов за балконную дверь.
   - Да вы уже ходите? Молодец! Только осторожнее с банками дренажей, придерживайте их. Через полчасика приходите на перевязку. Вы меня не помните. Меня зовут Иван Владимирович. Это я делал вам операцию, поставил четыре шунта - это максимальное количество, возможное в вашем случае. Почти двенадцать часов с вами провозился.
   - Спасибо, доктор. А куда приходить на перевязку? - спросил я.
   - Это недалеко, рядом с постом дежурной сестры.
   Врач был ещё совсем молодым человеком. Вряд ли ему было многим более тридцати лет. Высокий, несколько нескладный, с открытым улыбающимся лицом, почти юноша. "Этот не может сделать плохо", - подумал я. Врач ушёл.
   Через полчаса я был на перевязке. Мне сменили заклейки на ноге от пятки почти до паха, на левой руке от запястья до места чуть ниже локтя. С большой осторожностью Иван Владимирович заменил заклейку на груди.
   - Потерпите, сейчас может быть немного больно, - сказал он и резким движением вытащил из моего живота два электрода, посредством которых мне запустили после операции сердце.
   Я встал с кушетки и добрался до своей палаты. Ко мне заглянула Виктория Игоревна.
   - Вас уже свозили на перевязку? - удивилась она, увидав свежую заклейку на руке.
   - Я сходил сам.
   - Ну, вы и молодец. Теперь вам следует заказать бандаж. Это можно сделать через сестру-хозяйку. Пусть ваша жена этим займётся, когда вас навестит. А всё-таки как меня зовут?
   - Виктория Игоревна, - с гордостью ответил я.
   Здесь, в Алмазовском центре, у врачей при знакомстве с пациентом не принято называть свою фамилию, только имя и отчество. Я тоже не буду нарушать установленного правила.
  

Новый сосед

   На следующее утро у меня появился новый сосед - пожилой человек, как выяснилось позже, 74 лет от роду Миролюбов Сергей. Он работал до последнего времени инженером-конструктором в каком-то оборонном НИИ. Милый интеллигентный человек он весь светился неуёмной энергией, хотя его привезли в нашу палату из реанимации после аортокоронарного шунтирования. Только шунтов ему поставили меньше, чем мне - всего два.
   - Вот как только меня выпишут из больницы, я с моей Оленькой, поеду на нашу турбазу в Карелии. Ещё успеем клюквы набрать, - говорил Серёжа, а сам еще без посторонней помощи не мог сесть на кровати. С самого утра к нему приезжала его жена Оленька и суетилась вокруг него. Ольга совсем плохо видела, и ей не всегда удавалось помочь мужу в разных мелочах. Сергей её не навязчиво воспитывал, хотя она не очень поддавалась воспитанию. Трудно воспитывать женщину, когда ей за семьдесят. Наблюдая за ними, я понял, что они вместе прожили не- простую жизнь. Когда жена уходила, он беспокоился, как она доберётся до дома. "Оля плохо видит, я всегда волнуюсь, доедет ли она до дома", - сетовал он мне.
   Оля и моя жена Валя быстро сдружились и стали приезжать к нам вместе. Валя стала опекать Ольгу на улице, чтобы её не сбила машина.
   Мне и Сергею в один день сняли дренажи, и мы вместе с жёнами стали "нарезать" круги по кольцевому коридору десятого этажа башни.
   Однажды Сергей рассказал, что у него на даче весь участок зарос клёнами, и он весной собирает кленовый сок, варит его так, как его готовят в Канаде. Сироп по его рассказу получается очень вкусным.
   По вечерам, когда наши жёны уходили, Оля домой, а моя Валентина к студенческой подруге Светлане, я и Серёжа предавались воспоминаниям о годах теперь уже далёкой юности. Миролюбов рассказывал о байдарочных и пеших походах, о Ладоге и Онеге, о необъятных красотах Карелии.
   - В то время Олечка моя была очень спортивная. Она носила оболаковский рюкзак и зелёную брезентовую штормовку. Это всё было ей очень к лицу. Ну, никак невозможно не влюбиться. Вот я и влюбился как ..., - не договорив последних слов, окончил фразу Сергей.
   - Я тогда работал начальником лаборатории стандартизации и метрологии. Ехали мы на "Уазике" вместе с другими сотрудниками с инспекторской проверкой в Лазовский район. Это на севере Приморья. Наш автомобиль не вписался в крутой поворот и улетел с обрыва в ущелье. Я здорово пострадал в этой катастрофе, и долгое время пробыл без сознания. Очнулся я в сельской больнице, о чём узнал позже, на старой медицинской кушетке в каком-то коридорчике. У меня в ногах было окно, заклеенное ядовито-зелёным плакатом с надписью: "Гонорея излечима"... Почему-то меня это очень обрадовало.
   - Интересно, почему?
   - Да просто я с того дня ничего не боюсь, раз даже гонорея излечима, - со смехом ответил я.
   - Я сегодня, пока сидел в очереди на перевязку, увидел, как наш оперирующий хирург Иван Владимирович привёз на кресле-каталке перевязывать старушку, а после отвез её назад в палату, будто бы она ему родная мать. Я удивился, а постовая сестра сказала, что он так всегда делает, если это необходимо. А он сейчас замещает заведующего нашим отделением.
   - Правда, он очень добрый человек, наш Иван Владимирович. Теперь такие люди редкость, - согласился я.
   Ровно на седьмой день меня перевели в отделение реабилитации в совсем другое место на улицу Пархоменко. До того как построили весь комплекс, где я оперировался, именно здесь располагался Алмазовский центр.

Реабилитация

   Реабилитационное отделение состояло из четырёх прямоугольных зданий, образовавших внутренний двор. Попасть во двор можно было через единственную арку, проделанную в одном из зданий. Именно из этого двора был устроен вход в приёмный покой. Во всех верхних этажах от третьего по пятый шли замкнутые коридоры. По их сторонам располагались палаты и всевозможные медицинские кабинеты. Такой роскошью, как в новом центре, здесь даже и не пахло. Большие палаты на пять мест с огромными окнами и одной раковиной, где можно было умыться, и старыми кроватями с паралоновыми матрацами, совершенно непригодными для размещения послеоперационных больных - это всё, чем можно было порадовать пациента. Общие душ и туалет были устроены в конце коридора.
   Но это не главное. Главное - внимательные и отзывчивые врачи, под опеку которых я попал. Столь ненавистное мне надувание детского мячика и непрерывное ношение грудного бандажа, прогулки в парке и лечебная физкультура помогли мне вернуться в моё обычное состояние.
   За проведённые здесь десять дней я познакомился с человеком, по вине которого мне отложили операцию. Толстый, лысый, как колено, шофер-дальнобойщик чудом остался жив. У него испортился аортальный клапан в сердце. Именно тогда, когда я мерз в коридоре возле операционной, его оперировали. Его звали Роман. Он оказался очень милым парнем, любящим читать. В нашем коридоре стоял целый шкаф книг, которые разрешалось брать больным для прочтения. И Роман сидел в коридоре до глубокой ночи и читал, читал всё подряд: классику, детективы, фэнтези.
   В моей палате подобрался очень разный народ. Был питерский таксист с обширным инфарктом. Он очень бодрился, занимался гимнастикой, даже кувыркался через голову. Хорошо, что этого не видала его лечащий кардиолог. Иначе его могли бы выписать из больницы с нарушением режима. Был лесничий откуда-то из-под Петрозаводска - бородатый и молчаливый мужчина. Я так и не узнал, какой у него был диагноз. Лежал с нами совсем молодой юноша, почти мальчик. Его практически всё время держали на капельницах. Он ждал донорского сердца для пересадки. Он стоически сносил все испытания, что уготовила ему судьба. Под окном в ряду, противоположном моему ряду, лежал мужчина, немногим моложе меня. Александр был вдовцом, и я решил познакомить его со студенческой подругой моей жены Светланой. На моих глазах происходила попытка завязать роман. Но, увы, из этой затеи ничего не вышло. Так и остались два одиноких человека каждый сам по себе.
   Однажды я встретил в коридоре бывшего моего соседа по палате Сергея Миролюбова. Оказалось, его перевели в реабилитацию днём позже, чем меня. Я очень обрадовался встречи с ним. Его неуёмной энергии заметно прибавилось с той поры, как мы расстались. Он тут же потащил меня на пятый этаж, где в коридоре была выставлена коллекция картин, собранная при жизни Алмазовым..
   На следующий день его приехала навестить сестра из Крыма. Мы с ним, с нашими женами и его сестрой сидели на скамейке в парке возле больницы, и пили из крошечных лафитников самодельный крымский коньяк и закусывали айвой. Айва имела вяжущий вкус и приятный южный запах, оказавшийся столь неожиданным в осенний петербургский денёк.
  

Дома

   Скорый поезд. Плацкартный вагон. Нижняя полка. Четыре часа полусна под стук колёс, и я дома. Свежий чай не из пакетика с привкусом бумаги, а настоящий индийский из фарфорового заварного чайничка с брусничным вареньем. И, наконец, домашняя огромная кровать с ортопедическим матрасом с хлопковым наполнителем. Блаженство, после многодневных страданий - не болит спина! Конечно, шов на груди ещё заклеен специальной липучей полоской и болит при малейшем движении, но можно лежать на спине, не ощущая боли. Да ведь это же праздник!
   Жена гладит мне правую руку, совсем ещё недавно заклеенную по шву пластырем, а теперь совершенно свободную. Господи! Как хорошо дома. Теперь заживёт шов на груди, и я буду совсем здоров. Ну, если не совсем, то почти здоров. Мне ещё предстоит оперировать сосуды на ногах и аневризму. Но это не сейчас, а тремя месяцами позже, в феврале. А теперь можно гулять на Красной горке в соснах, дышать свежим воздухом и любоваться работой дятла, что стучит по стволу дерева где-то в вышине. Правда, нужно ещё ходить на перевязки к хирургу в поликлинику, сидеть там, в бесконечной очереди, но это не каждый день, а два раза в неделю.
   Очень милая и опытная хирургическая сестра Эля отказалась сразу же от модных теперь, не пропускающих воздух наклеек, а попросила купить к следующей перевязке обычный лейкопластырь и стерильные салфетки.
   - Так быстрее заживёт, хотя сложнее мне делать перевязку, - заметила она.
   - Элечка, спасибо, я всё куплю к следующему разу, - обещал я.
   Но следующий раз случился досрочно. У меня посередине операционного шва открылся свищ. Болело ужасно. Я двое суток не мог заснуть. Моя жена звонила в Алмазовский центр моему кардиологу Виктории Игоревне.
   - Ничего страшного, ваши районные хирурги с этим должны легко справиться. Такое случается, - объяснила она.
   Заведующий хирургическим отделением центральной районной больницы осмотрев меня, пришёл к выводу, что отторгся небольшой кусочек внутреннего шва.
   - В прежние времена внутренние швы шили кетгутом - нитями, изготовленными из бычьих жил. Они довольно быстро рассасывались. Теперь шьют синтетикой. Эти нитки тоже рассасываются, но хуже, и не всегда. Наверное, быков на земле стало не хватать, - пояснил он мне.
   Эля же, без лишних разговоров, увела меня в перевязочную, и уложила на операционный стол, залезла в открывшуюся ранку пинцетом и оторвала небольшой кусочек фиолетовой нитки. Она положила в рану какую-то мазь и велела её купить в аптеке. Я её сразу же купил, но какая это мазь, теперь не помню.
   В течение десяти дней Эля боролась со свищом, всякий раз вытаскивая из ранки куски ниток. Однажды она потянула за нить, стало очень больно, и обильно пошла кровь. "Вот теперь гнилой нитки больше нет, на следующую перевязку принесите левомиколь", - сказала мне она. Через несколько визитов к Эле, свищ закрылся полностью, и мне сняли повязку.
   Теперь мне оставалось только ждать вызова на следующую операцию. Я надеялся, что дальше врачи займутся аневризмой, но случилось иначе. Мне поставили стент в правую подвздошную артерию. У меня сразу заходила правая нога. Мне назначили много различных лекарств, в том числе клопидогрел. Этот препарат нужно было принимать, по крайней мере, год после операции стентирования. Иначе стент может забиться холестерином, и кровоток к ноге будет нарушен.
   После этого напутствия меня отправили домой. В этот раз всё прошло без происшествий, и я надеялся, что в апреле питерские хирурги, наконец, займутся моей аневризмой. Правда, случилась одна неприятность. У меня открылось кишечное кровотечение. Меня положили в хирургическое отделение районной больницы. Вел меня хирург Лаптев. Он быстро остановил кровотечение и объяснил причину его возникновения.
   - У вас очень сильно разжижена кровь из-за приёма аспириносодержащих препаратов. На некоторое время придется отменить прием кардиомагнила, - объяснил он мне. С этого момента я перестал принимать этот препарат. Тогда я не знал, какую ужасную ошибку я совершил. Это выяснилось намного позже. Оказывается, клопидогрел обязательно принимают с аспириносодержащими препаратами. Иначе он не работает, и шунты и стенты забиваются холестерином.

Глава III

  

Третья хирургическая операция в Алмазовском центре

   В апреле я вновь вернулся в Петербург с уверенностью, что теперь уж мне точно вылечат аневризму. Но мне предложили вместо этого поставить стент в левую подключичную артерию, полностью забитую холестерином. Через эту артерию кровью снабжается рука, а если она заперта, как у меня, то кровь крадется у головного мозга. Это может привести к инсульту. Заработать инсульт я вовсе не хотел. Инсульт был у моей тёщи, и она вела себя после него, как трёхлетний ребёнок. Стать дурак дураком, или, как теперь принято говорить, превратиться в овощь, мне совсем не улыбалось, и я согласился на операцию.
   Тут впервые мне пришла в голову мысль, что Господь не разрешает мне оперировать аневризму. По этому поводу у него свои планы.
   В это время у меня обнаружили закупорку левой почечной артерии, что привело к усыханию левой почки. У меня был обнаружен высокий креатинин, и каждый день брали из вены кровь. Как-то я в разговоре с процедурной сестрицей Людочкой назвал креатинин кретинизмом. Сестра, не лишенная чувства юмора, мою шутку поняла. Приходя в палату, чтобы поставить мне капельницу она с улыбкой говорила: "Будем понижать кретинизм" и всаживала мне в вену иглу.
   Через неделю врачам удалось снизить креатинин до нормы и меня взяли на стентирование. Я совсем не волновался во время операции. Я недавно перенёс подобную процедуру, только на подвздошной артерии. После чего я понял, что нет зверя страшнее АКШ (Аортокоронарного шунтирования).
   Во время операции мне показалось странным, что оперирующий хирург заведующий отделением сосудистой хирургии Комаров ругал на чём свет стоит моего лечащего врача. "Это не этично - ругать последними словами при пациенте своего коллегу даже в медицинском споре", - подумал я. Другие его помощники за стеклянной перегородкой травили анекдоты и весело смеялись.
   - У вас есть стент 6 на 14? - спросил Комаров.
   - Есть 6 на 12 и 6 на 16, - ответила хирургическая сестра.
   - Откройте 6 на 12, - приказал оперирующий хирург.
   Вскоре операция окончилась, и меня перевезли в палату.
  

Беда

   После операции прошло немногим более получаса. Вдруг кисть левой руки стала на глазах у меня синеть и приобрела фиолетовый цвет. Этот цвет пополз вверх по руке. Вскоре вся рука стала фиолетовой. Меня охватила такая боль, что я закричал на крик и стал молиться: "Отче наш иже еси на небеси...". Прибежала постовая сестра, следом врач, подали каталку и меня повезли в операционную. Опять на стол. Сейчас дадим вам наркоз...
   Я пришел в сознание. Мне шили операционную рану с противоположной стороны локтя. Отвратительно скрипели нитки, когда их протаскивали сквозь кожу.
   - Потерпите, голубчик, ещё немного. Я заканчиваю, - сказал мой лечащий хирург, - мы поправили повернувшийся стенд, который перекрыл кровоток и для надёжности добавили еще один и выпустили из руки свернувшуюся кровь. Я опять впал с полусонное состояние. Меня в это время отвезли в палату.
   Очнулся ото сна я с ощущением сильной загрудинной боли, такая была у меня во время первого инфаркта. Возле меня дежурила постовая сестра.
   - Похоже, у меня инфаркт, - Сестра прыснула мне под язык нитроспрей. Боль не прекратилась. Вызвали хирурга, сняли кардиограмму и опять отправили меня в операционную. Дорогой я потерял сознание.
   Очнулся я в реанимации от громкого навязчивого писка. Позже я вспомнил, что так пищат приборы с более точным, чем у капельниц дозированием лекарства. Я был подключен сразу к двум капельницам.
   - Нужно попросить, чтобы сообщили Вале. Она, наверное, меня уже потеряла, - подумал я и увидел в дверях её бледное, очень уставшее лицо. Я помахал ей рукой. Она заметила это.
   - Лежите смирно. Вам нельзя двигаться. Вы перенесли клиническую смерть. У вас инфаркт, - сказала мне женщина в белом, по-видимому, сестра.
   В реанимации я пробыл двое суток, мне сделали переливание крови. Затем меня перевели в кардиологическое отделение.
   Это вам не сосудистая хирургия. Здесь в трёхместной палате нас было пятеро. Первые сутки я провёл на каталке, на которой меня сюда привезли. На следующий день кого-то выписали, и я перебрался на освободившуюся кровать. Я даже не стал ждать, когда на ней переменят простыни, просто перенёс бельё на кровать с каталки.
   Наконец ко мне пришла лечащий врач. Я стал рассказывать, что со мной произошло, но она меня резко оборвала: " У меня вас семнадцать больных и мне некогда слушать ваши глупости".
   - Клиническая смерть вовсе не глупость, - подумал я. Хорошо, что меня скоро перевели в отделение реабилитации. По дороге на улицу Аккуратова я вспомнил палату интенсивной терапии с цветастыми занавесками, там было так тихо и покойно, что теперь даже не верилось, что так бывает.
   Я опять попал в пятиместную палату. У меня ежедневно брали из вены кровь на анализ и закололи вены так, что последние разы брали кровь из ноги, да и там у молоденькой процедурной сестры ничего не получилось. Кончилось это измывательство над моими венами после того, как сестричка расплакалась, а я написал заявление, чтобы у меня прекратили брать кровь. На следующий день меня выписали домой. Рана на руке ещё не зажила и кровоточила. Швы снимать было приказано в районной поликлинике.
   В выписном эпикризе, в самой первой строчке, было написано: "Четвёртая степень риска жизни". Я добавлю, что пятой степени не бывает. Попросту это означает, что я в любую минуту могу умереть, если лопнет аневризма.
   Для операции аневризмы теперь потребовалась ангиография, её необходимо было сделать в августе 2017 года и снова оформлять квоту для операции за пределами Тверской области.
  

Глава IV

Первый Московский медицинский университет

   Ангиография и оформление квоты прошло в штатном режиме. Я добавлю только, что в последнем квартале 2017 года квот в Алмазовский центр у Тверской области не оказалось, и меня направили на лечение в Первый Московский Медицинский Университет им. Сеченова.
   Моё знакомство с сосудистым хирургом Иваном Андреевичем Винокуровым произошло в поликлинике Клинической больницы N2. Впоследствии он стал моим лечащим врачом. Я посмотрел на его замотанный вид, и спросил: "Доктор, вы куда-то торопитесь?"
   - Да, я последнее время ничего не успеваю. Сегодня меня даже собрались уволить.
   - Может это и к лучшему. Дольше проживёте, - улыбнулся я.
   С той самой поры он всегда очень спешил, что веселило меня. Худощавый, весь какой-то угловатый, он едва вписывался в дверные проёмы - того и гляди, ударится о дверной косяк.
   Я выполнил все его указания, устроился в палате и стал ждать от него новостей. Через день он показал СМС на своём айфоне, но написано было очень мелко, и я попросил его прочитать текст самого. В СМС говорилось, что стент-крафт мне поставить невозможно из-за какой-то короткой шейки на аорте. Другими словами это обозначало, что малой кровью мне не обойтись. Нужна большая полостная операция.
   У врачей появились сомнения: выдержит ли сердце. Нужна свежая коронарография. Её придётся делать платно. Это ни много ни мало, а тридцать тысяч рублей. Мы с женой собрали такие деньги, и меня стали готовить к этой операции. Вскоре меня взяли на коронарографию. Операцию делал заведующий рентгенодиагностическим отделением ангиографии профессор, доктор медицинских наук Кондрашин Сергей Алексеевич - среднего роста седой и с седеющей короткой бородой пожилой врач.
   Он смотрел меня долго, перемещал рентгеновский аппарат с одного бока на другой и, наконец, молвил: "Я вижу только один шунт, остальные три шунта и два стента непроходимы".
   Для меня эта фраза была как гром с ясного неба.
   - Получается, что аортокоронарное шунтирование и постановка двух стентов пошли псу под хвост. У меня опять совсем плохое сердце, - подумал я. Правда, жена немного меня успокоила, сказав, что о засорившихся шунтах ей сообщили врачи ещё в Алмазовском центре. Но к ним прибавилось ещё два стента. И это за каких-то несколько месяцев.
   По результатам коронарографии консилиум врачей отделения сосудистой хирургии вынес следующий вердикт: "Нужна операция по стентированию коронарных артерий.
   Я не буду вдаваться в подробности врачебно-бюракратической кухни. Отмечу только, что квоту на операцию аневризмы заменили квотой по стентированию. С этим меня отправили домой, чтобы вызвать вновь через две-три недели.
  

Несостоявшееся стентирование коронарных артерий

   После почти трехнедельного ожидания я возвратился в клиническую больницу Первого московского медицинского университета. Правда, теперь меня понизили с седьмого до второго этажа, и я попал в кардиологическое отделение.
   В первую неделю у меня брали анализы, снимали кардиограмму и всячески "тянули кота за хвост" с моей операцией. Наконец, был большой обход, на котором была доктор медицинских наук профессор Привалова.
   - Нужно разобраться с вашей кровью и понять, почему с такой быстротой засоряются шунты и стенты, - заявила она.
   - Когда у меня свернулась кровь в левой руке, то тромбы пошли по всей кровеносной системе. Так объяснили мне врачи из Алмазовского центра, - стал рассказывать я.
   - Любопытно, как могли тромбы пойти против кровотока и забить шунты. Это чушь. Нужно сдать анализы крови в "Гемотест", - заключила она, и вся компания врачей вышла из кабинета.
   - Профессор Привалова - мама твоего лечащего врача Екатерины Алексеевны, - заметил мой сосед слева Сергей Кручинин.
   У него было столько болезней, что только одно перечисление их заняло бы несколько страниц этой книжки. Сам он был интересен не только болезнями, но и любопытной судьбой. Из простых московских таксистов он выбился в работника какой-то спецслужбы, а позже руководил службой безопасности целой сети банков. После лихих девяностых годов сеть банков прижали, нашли массу нарушений, владельцев пересажали с конфискацией имущества, а Сергей вышел из этой истории сухим, поскольку довольствовался очень большой зарплатой. Теперь он у себя на даче разводит аквариумных рыбок. Его хобби превратилось в довольно доходный бизнес.
   Он был хорошо знаком с Приваловой, и именно она устроила его на обследование в эту клинику.
   Напротив меня через проход устроился Геннадий. Он был из Орла, русский богатырь 65 лет от роду. В армии он служил в десантных войсках, и стой поры был любимцем женщин - этакий российский Казанова. Его любовницы постоянно перечисляли на его сотовый телефон деньги, а он не мог определить, кто именно. Он оказался неуёмным балагуром и весельчаком, хотя особенных причин для веселья у него не было. Зато были подозрения на рак простаты. Ему сделали биопсию и ждали результатов. Но занимать место просто для ожидания в клинике Первого медицинского университета - непозволительная роскошь. Его отправили домой в Орёл, пообещав вызвать после результатов анализа. 11 ноября у меня был юбилей - золотая свадьба. Мне назначили очень строгий постельный режим, и именно Гена сходил в цветочный магазин и купил белых хризантем. Подобные цветы были первыми цветами, подаренными мужчиной юной девушке, ставшей впоследствии моей женой.
   Рядом с Геннадием, возле окна поселился Александр Белоусов. По профессии он оказался инженером-металлургом. Работал Саша начальником литейного цеха на ЗИЛе до той самой поры, пока завод не прекратил своё существование. Это был приятный интеллигентный человек, давно овдовевший и теперь связавший свою судьбу с сестрой композитора Берковского Маргаритой. Она два - три раза в неделю навещала его. Они сидели на диванчике в холле и тихонечко ворковали подобно молодоженам, а им было уже за семьдесят лет. Они активно готовили традиционный ежегодный концерт, посвящённый памяти Виктора Берковского.
   Мы, все четверо, подошли друг к другу, хотя и были очень разными. Хохмили, травили анекдоты, поминали годы молодости и вели себя так, будто бы были совсем здоровыми людьми.
   Совсем иначе сложились наши отношения с пятым нашим соседом. Леонид, шестидесятилетний мужчина страдал просто ужасающей полнотой. Мы опасались за его кровать, когда он лежал на ней. Он почти не говорил с нами. С самого утра он отправлялся в курилку и был там целый день, появляясь только к завтраку, обеду и ужину. Это особенно не беспокоило нас, но, страдая страшным метеоризмом, по ночам с таким шумом пускал ветры, что мы подпрыгивали во сне на своих матрацах. Нам повезло. Леонид пробыл с нами не очень долго. Его выписали - к всеобщей радости.
   Самые мытарные дни в больнице для пациентов - суббота и воскресенье. В будни анализы, исследования, процедуры отвлекают от вынужденного безделья, и время бежит незаметно.
   В выходные дни этого ничего нет, и время волочится подобно черепахе. От этого нет спасения. Правда, в холле есть два шкафа книг и там даже встречаются нечитанные бестселлеры. Это помогает терпеть больничную скуку.
   Я в повседневной жизни очень редко смотрю телевизор. И вот именно в больнице я обнаружил, что нормальному, образованному человеку в нём совершенно нечего смотреть. Тут мне вспомнились слова телевизионного мастера, который налаживал мне дома цифровое телевиденье: "Чем больше программ, тем больше смотреть нечего".
   Но довольно о грустном. Были в больнице и приятные моменты. Вот вспомнил:
   Вечер. По длинному светлому больничному коридору движется, именно движется, а не идёт, принцесса. От её головы исходит сияние. Её одежда бела, подобно снегам Монблана. Она едва касается безукоризненно чистого пола, почти парит над ним и источает божественную улыбку. Это - врач-кардиолог Екатерина Алексеевна Привалова. Помните: "Приваловские миллионы". Она вовсе не родня тому Привалову. Она просто потомственный врач.
   Больные меж собой её зовут ласково Катюша, а я при виде её вспоминаю Екатерину Алексеевну Бальмонт и ловлю себя на мысли, что Екатерина Великая тоже была Алексеевной.
   Однажды, встретив меня возле ординаторской, она с улыбкой заметила: "Михаил Дмитриевич, вы очень интересный мужчина".
   - Екатерина Алексеевна, я право, староват для вас.
   - Вы меня не так поняли, я в медицинском смысле этого слова.
   - Понятно, вам интересен мой букет болезней, - рассмеялся я, и мы разошлись.
   Специальные анализы крови показали, что у меня тромбофилия. Меня начали лечить от этого недуга. Назначили фоливую кислоту, но у меня от неё расстроился кишечник. Лекарство отменили.
   Наконец, меня стали готовить к операции - по две капельницы в день. Само по себе это вполне терпимая процедура, но это мочегонное средство. Я три ночи почти не спал.
   И вот, наконец, вечер без ужина, утро без завтрака, каталка, я на операционном столе. Сергей Алексеевич Кондрашин приветствует меня такими словами: "А я вас давно жду, а вас все не подают и не подают на операцию"
   - Я в этом не виноват. Я вел себя вполне прилично, - отвечаю я.
   - Знаете, я вот тут на досуге заглянул в интернет на вашу страничку, почитал, понравилось. Да вы почти мой земляк. Я калужский, а вы из Малоярославца. Ну да, за дело.
   Загудел и начал двигаться операционный стол. Опять на руку надели манжету для непрерывного контроля давления, в вену на правой руке воткнули катетер, рентгеновский аппарат ожил и повис над самым моим лицом. "Так могут и нос свернуть набок", - подумал я и повернул голову направо.
   Каким-то шестым чувством я вдруг понял, что что-то идет не так.
   - Дайте ловушку. Нет, теперь уже не надо, - сказал операционной сестре хирург. Он вытащил проводник с остатками стенда из артерии, как обычно, в конце операции навалился на руку чуть выше ранки и держал меня так около пятнадцати минут. Затем наложил плотную бинтовую повязку. Меня перегрузили на каталку и выставили в коридор. Медицинские сёстры как-то особенно заботливо окружили меня.
   - У вас красивые стихи. Мы все в операционном отделении их читали, - сообщила одна из сестёр.
  
   За мной приехали сёстры из нашего отделения, и мы отправились. Закатили меня в лифт. "На третий этаж", - сказала одна из сестёр лифтерше.
   - Почему на третий, нужно же на второй, - удивился я.
   - Было распоряжение отвести вас на третий, в реанимацию.
   - Тут точно что-то не так прошло, - заключил я. И мы прибыли.
   Стандартная реанимационная кровать. Рядом стойка с кучей различных медицинских приборов. Снова капельница. Я попросил утку. Принесли утку.
   - Вам, может быть, принести что-нибудь из вашей палаты?
   - Одежду. Я же совершенно голый, а тут прохладно. И телефон. Жена меня уже потеряла.
  
  

Реанимационное чудо

   Совсем скоро в палату вошла моя жена! Как её пустили - непонятно. Позже она рассказала мне, что её никто не пускал, и что она взяла одноразовый халат на вешалке в коридорчике, никого не спрашивая. Какая-то сердобольная сестрица прикатила в палату для Вали кровать и принесла чистое постельное бельё.
   - Вы поспите возле мужа. Это ему поможет оправиться поскорее, - сказала она моей жене.
   Вы подумаете, что так не бывает. В реанимацию ни под каким предлогом не пускают родственников больного. А вот чудо случилось! Жена здесь!
   Я лежу весь опутанный проводами, такой беспомощный, что даже без посторонней помощи пописать не могу. А она, словно ангел господний. И одежду принесла, и телефон. Это всё моя милая Валечка. Тут я соображаю, что со вчерашнего обеда ничего не ел, а время идёт к ужину. Вот и ужин принесли, но как поесть человеку, примотанному проводами к кровати? Жена покормила с ложечки. Так приятно!
   Пока хватит лирики. Пришёл хирург Сергей Алексеевич Кондрашин и рассказал, что стент при постановке сломался, и два маленьких кусочка от него снесло потоком крови неизвестно куда. Скорее всего, эти кусочки осядут в аневризме и там приклеятся холестерином к её стенке. Это не опасно для жизни. Но засоренный сосуд удалось прочистить и расширить узкое место. Теперь снабжение кровью сердца стало нормальным.
   - Так, поскольку в сосуде нового стенда нет, нечему вживляться несколько месяцев, то аневризму можно оперировать прямо сейчас? - спросил я.
   - Теоретически можно, но лучше подождать полтора-два месяца. Всё-таки была операция на сердце, - ответил Кондрашин.
   В это самое время в палату заглянул мой сосудистый хирург Иван Андреевич Винокуров, и мне показалось, что он остался недоволен результатами операции. Оба врача быстро вышли из палаты, и мне не известно о чём они говорили.
   Больше до самого утра нас с женой никто не посещал. Вместе нам было очень хорошо. Она рассказывала всякий вздор, гладила мою больную руку или просто молча, дарила мне свою любовь. Такие мгновения дорогого стоят. Ради них есть смысл жить!
   Через три дня я договорился с Винокуровым о том, чтобы я ему позвонил в середине января. Он тогда посуетится насчёт оформления квоты на операцию аневризмы.
   Еще через день меня выписали домой. В этот раз я пробыл в больнице ровно шесть недель.
  
  

Глава V

Ожидание

   Близился 2018 год. Мы с женой собрались встречать Новый год совершенно одни. Сын со своим семейством укатил в Чехию. Моей старшей дочери было совсем ни до кого. У неё в больницу с воспалением лёгких попал сын. Младшая дочь по причине сложного характера просто не желала нас видеть. Правда, мне с женой нас двоих было совершенно достаточно. Мы по вечерам находили в интернете пиратскую версию хорошего фильма, заваливались в семейную кровать и с удовольствием смотрели кино. По утрам, если погода позволяла, ходили гулять на Красную горку, где частенько встречали старых знакомых, в основном сослуживцев и беседовали с ними. Конечно же, речь шла о здоровье. О чём же говорить, когда вам под семьдесят или более того?
   Но, не смотря на эти занятия, разум мой постоянно занят одной мыслью: " Голова моя лежит на гильотине, а палач куда-то отлучился. Хорошо, если надолго, а, возможно, и нет?" С этой мыслью я засыпаю, с нею просыпаюсь. Я оставляю её только когда пишу. Вот при написании этой книжки я на время забываю о ней, о гильотине.
   Я всё чаще утверждаюсь в том, что Господь не желает, чтобы мне прооперировали аневризму. В его планах мне суждено умереть именно от этого. Врачи утверждают, что Это быстро и не больно. Но хочется пожить. Еще есть люди, которым я небезразличен, есть и такие, которым нужен, а моей милой жене - просто необходим. Стоит мне только совсем ненадолго уехать из дому, у неё случаются какие-нибудь происшествия: то водопровод в квартире прорвёт, то весь свет разом выключится, то гипертония разыграется не на шутку.
   Вот я и живу в ожидании клизмы. В ожидании операции. В ожидании отмены страха смерти.
   И ещё. Я люблю вас всех, даже и тех, кто меня не любит.
  
   Екатерина Алексеевна Бальмонт вторая жена поэта-символиста Константина Дмитриевича Бальмонта
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"