Трещев Юрий Александрович : другие произведения.

Превращение

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   Юрий Трещев
   Превращение

роман

"Не погибнет ничто - поверьте! - в великой вселенной.

Разнообразится все, обновляет свой вид; народиться -

значит, начать быть иным, чем в жизни былой; умереть же -

быть, чем был, перестать; ибо все переносится в мире

вечно туда и сюда; но сумма всего - постоянна.

Мы полагать не должны, что длительно что-либо может

в виде одном пребывать..."

(Овидий Метаморфозы XV, 254-261)

  
   1.
  
  
   Был день субботы.
   Дети играли в войну в руинах женского монастыря, старики дремали на ступенях паперти для плачущих и кающихся, бог созерцал.
   Город поблескивал внизу черепичными крышами и казался чешуйчатым чудовищем, выползшим из моря на извилистый берег.
   Послышались аплодисменты.
  -- Что там происходит?.. - спросил тучный старик, роясь в карманах, в поисках очков.
  -- Что-то странное... - отозвался худой старик и близоруко сощурился.
   Некоторое время старики молча смотрели на сцену летнего театра, декорациями которой служили отроги Лысой гору, ступенями поднимающиеся к небу. Сцена казалась им слишком маленькой, а пьеса довольно нелепой.
  -- Мне кажется, они не знают, как довести пьесу до развязки... - сказал худой старик.
  -- Скоро развяжутся все завязки... - пробормотал незнакомец в сером плаще. Он стоял у афишной тумбы и разглядывал афишу, на которой был изображен осел с двумя головами.
  -- О чем это он?.. - худой старик взглянул на незнакомца, потом на тучного старика и изобразил на лице удивление или как бы удивление.
  -- О чем все говорят... о конце света...
  -- Мир этот создан... и вследствие своей порчи должен быть спасен или исправлен... - незнакомец в сером плаще принужденно улыбнулся.
  -- Вы хотите сказать, что нас ждет не конец света, а спасение?.. что-то мне не верится...
  -- Потому и не верится, что это удивительно...
  -- А меня это не удивляет... такое уже было и не раз...
  -- И все же это удивительно...
  -- Вы так думаете?..
  -- Многие так думают...
  -- Пусть будет так, как они думают... или уверяют, что думают...
   Воцарилось молчание.
   Незнакомец в сером плаще любовался пейзажем с отрогами Лысой горы и серым небом, в котором ничего нельзя было разглядеть, но можно было вообразить все, что угодно, даже бога. Пейзаж вызывал у него воспоминания о прошлом, которое он наполнял подробностями и деталями, обычно ускользающими от внимания историков.
   Окрестности постепенно исчезали в туманном сумраке.
   Вдруг блеснула молния.
   Гром потряс небо и эхом отозвался в ущельях Лысой горы.
  -- Как вы думаете, есть ли бог?.. - спросил худой старик.
  -- Не знаю, есть ли бог... знаю только, что с богом жить легче... - отозвался тучный старик. Глянув на руины женского монастыря с унылыми и мрачными кельями, стены которых могли бы рассказать не одну страшную историю о своих обитательницах, он вспомнил, как прошлой ночью блуждал по сводчатым переходам и галереям и очутился в пустоте, в которой не видел никакого берега, к которому можно было пристать, и никакого бога. Это весьма озадачило и смутило его, и он очнулся с ощущением, что пустота и есть бог.
   Внимание тучного старика привлек рыжеволосый незнакомец, который вышел из портика входа полуразрушенной башни монастыря. У афиши с изображением осла с двумя головами, незнакомец приостановился и стал спускаться вниз по лестнице к летнему театру, но, по всей видимости, был не совсем уверен, туда ли он идет. Волосы незнакомца были туго стянуты к затылку и заплетены в косичку, лицо у него было бледное, вытянутое, нос тонкий, острый, глаза карие, вопрошающие...
  
   Рыжеволосого незнакомца звали Харон. Это имя он получил, похоронив третью жену.
   День Харон проводил в институте, а ночь - в четырех стенах дома на Болотной площади, фасад которого украшали горгоны и двуликие химеры, плюющиеся огнем. Задумчивый и неудовлетворенный, он бродил из угла в угол. Иногда он подходил к окну и всматривался в темноту.
   Накануне исчезла жена Харона и он не находил себе места.
   Воображение рисовало ему всякие ужасы.
   Очередную картину воображение не рассказало до конца.
   Харон сел на ложе, потом лег и заснул.
   Во сне он следил за женой, которая шла вдоль извилистого берега неверным шагом, как будто вокруг зияли пропасти. В небе мерцали лишь звезды. У камней, похожих на стаю присевших волков, жена остановилась, что-то прошептала, мешая слова со всхлипами. Внезапно темноту осветила молния. Гром потряс небо и пошел дождь. Харон огляделся. Жены у камней уже не было. Из ущелья донесся волчий вой, трижды повторенный эхом. Промокший, дрожащий, одолеваемый темными предчувствиями и страхами, Харон втиснулся в расселину и заснул.
   Услышав шаги, смех жены, Харон попытался выбраться из расселины, но застрял. Щель не отпускала. И плющ стал сообщником щели, оплел его изгибами.
   Харон молча наблюдал за женой. Танцуя и смеясь, жена трижды обогнула камни, пленяя прелестями, которые открывались в бесчисленных соблазнительных движениях, и превратилась в волчицу.
   Харон очнулся в ужасе.
   "Так это был сон... всего лишь сон..." - Он потянулся, нервно зевнул и подошел к окну.
   За окном цвела ночь. Луна была подобна тлеющему угольку, то гаснущему, то раздуваемому изменчивым дыханием некоего невидимого существа.
   В стекле отразилось чье-то лицо. Харон невольно обернулся. Он не узнал себя.
   "Заполз в щель молодым, а выполз стариком..." - подумал он и сел на ложе, потом лег. Он долго не мог заснуть, ворочался, удлиняя ночь. И все же он заснул и тут же проснулся, напуганный сном. Во сне он обнимал осла с двумя головами вместо жены.
   За окном все еще цвела ночь.
   Глянув на пейзаж с оливами, пиниями и траурными кипарисами, похожими на обелиски, Харон оделся и вышел из дома. Он решил навестить осла с двумя головами, который появился в институте неделю назад и стал предметом научного изучения...
  
   В хлеву вместо осла с двумя головами на соломе спал человек.
   Разбудив человека, Харон узнал, что около полудня прошлого дня явился бритый мальчик, который назвался племянником Харона и увел осла для участия в каком-то представлении.
   Человек порылся в карманах плаща, нашел афишку с изображением осла.
  -- Вот... мальчик просил передать...
   Сообщение человека весьма удивило Харона. У него не было племянника.
   Обменявшись с человеком впечатлениями о погоде и приближающемся конце света, Харон ушел...
  
   Звезды потускнели и вскоре вовсе погасли.
   Светало.
   Устав от блужданий, Харон сел на ступени паперти у руин женского монастыря, потом лег. Он лежал и размышлял...
  
   Харон был сиротой. Воспитывал его дядя Иосиф. Он преподавал философию в университете, но не стал ни мудрым, ни знаменитым. Философия сделала его диалектиком. Он говорил одно, а думал другое. Кроме того он приобрел некоторую возвышенную серьезность, скорее всего напускную. Его страстью был театр и женщины.
   Другого дядю Харона звали Петр. Он жил один, как бог.
   У Харона была еще тетя, актриса. Ее звали Лия.
   Все они давно умерли...
  
   Закрыв глаза, Харон очутился на небе. Он хотел найти отца, в чем отцовстве был не вполне уверен.
   У портика входа в полуразрушенную башню Харон наткнулся на дядю Иосифа. Он сидел на камне, голову его украшал венком из цветов и листьев мирта, в руке он держал гроздь винограда.
  -- Смотрю и удивляюсь... - заговорил дядя. - Неужели это ты?.. тебя просто не узнать...
  -- А ты совсем не изменился... - пробормотал Харон, озираясь. Декорациями этой сцены служили отроги Лысой гору, ступенями спускающиеся вниз. - Что внизу?..
  -- Внизу ничего... все теперь здесь... как ты?..
  -- Как видишь, я удручен...
   Откуда-то проник свет, распугал пугливые тени.
  -- Пейзаж какой-то неправдоподобный...
  -- Смерть еще неправдоподобней... отца твоего я не видел, а мать где-то здесь... и не одна... со своим женихом...
   Харон вспомнил этот прервавшийся пир, превратившийся сразу в смятенье. Жених умер, не дожив до брачной ночи. Происходящее напоминало сон, постепенно превращающийся в кошмар.
  -- Я здесь тоже не один... с первой женой... она исчезла... одни говорили одно, другие - другое... говорили, что она утопилась... были и такие, которые уверяли, что она превратилась в волчицу... у камней, похожих на стаю присевших волков, нашли ее одежду... я не поверил... в поисках жены, где я только не был... и нашел ее на небе... я просил ее вернуться, но она наговорила мне много красивых слов и отложила возвращение на неопределенное время... это было мое первое разочарование, за которым последовали и другие...
   Харон невольно рассмеялся.
  -- Смейся, смейся... для слез впереди будет времени много... - дядя Иосиф встал, сделал несколько шагов, остановился, глянул на пейзаж с оливами, пиниями и траурными кипарисами, похожими на обелиски. - Я ведь тоже жил без отца... правда, был дядя... но я избегал его общества из опасения заразиться безумием... все считали его сумасшедшим... однако жил он без скуки... и даже с удовольствием... мне было 7 лет, когда мать, побежденная несчастьями и рядом бедствий, решила переехать в город... сознаюсь, она бежала, оставив дом, семью... помню, мы ехали всю ночь... мне казалось, что мы спускаемся в темноту преисподней... утром нас встретил Цербер, три пасти вытянув лаем... а ты...
  -- Что я?.. - Харон глянул на дядю и почувствовал, что проваливается в пустоту.
   Очнулся он с жутким всхлипом.
   Он лежал, кутаясь в плащ, на ступенях паперти для плачущих и кающихся и размышлял:
   "В нашей семье все были немного тронутые... и все что-то писали... даже тетя Лия облачалась в тогу и, отрешенно блуждая глазами в облаках, среди достоверного и кажущегося, писала стихи... и весьма изящные стихи... иногда она писала и прозу, но слишком изощренную, имеющую привкус вычурности... она говорила, что страсть сочинять стихи - это проклятие, наказание... - Харон невольно вздохнул и повернулся на спину. - Тетя любила сумерки и все сумеречное, цветы, мужчин... она писала им письма... помню, как-то, роясь в ящиках стола, я наткнулся на целую пачку неотправленных писем... - Взгляд Харона скользнул по черепичным крышам города, потом по отрогам Лысой горы, ступенями поднимающимися к небу. - А дядя Петр был отшельником... он спасался от жизни в пещерах Лысой горы, где всецело отдавался безмолвию и уединению... тетя говорила, что он иногда покидал свое тело и совершал путешествия на небо..."
  
   Харон встал и, прихрамывая, стал спускаться вниз по лестнице, по которой шли и другие люди. Они не сами шли. Лестница их вела, кругами спускаясь на самое дно преисподней.
   Небо внезапно потемнело. Начался ливень. Люди не знали, где укрыться и гибли в хлябях грязи.
   Харон тонул, шел на дно, когда кто-то окликнул его, и он очнулся.
  -- Ты кто?.. - спросил Харона незнакомец.
  -- Я Харон...
  -- Тот самый?..
  -- Нет, другой...
  -- А я Симон...
   Симон был странником, увлекаемый своими мыслями и видениями в такие места, куда никто не осмеливался за ним последовать. Симон шел и рассказывал свою историю. Он умел говорить, давал почувствовать темную, стихийную душу вещей, которую мы ощущаем вокруг себя, не понимая ее.
  -- Куда мы идем?.. - Харон глянул по сторонам.
  -- Куда все идут...
   Дорога спускалась все ниже, извиваясь и петляя.
   Рассказав свою историю, Симон погрузился в схоластические тонкости философии относительно достоверности воображаемого.
   Харон, опасливо оглядывался и размышлял.
   Мрачный пейзаж весьма способствовал его опасениям и размышлениям.
   День погас.
   Сумерки привели ночь.
   Ночь обняла все темнотой.
   Они шли в кромешной тьме наощупь, спотыкаясь и чертыхаясь на каждом шагу.
   Внезапно скалы расступились, и странники оказались на небольшой площади, запруженной людьми. На возвышении стоял оратор и что-то говорил хриплым голосом.
   Люди слушали его со страхом и вздрагивали от слов.
  -- Симон, куда ты меня привел?.. что это за место?.. - спросил Харон, изобразив на лице недоумение.
  -- Место как место... - Симон распустил рыжие волосы и вновь собрал их на затылке, огляделся. - Я здесь уже был несколько дней назад... понемногу соблазняюсь и привыкаю к здешней жизни...
   Харон зябко повел плечами, подумал:
   "Однако не лучшее время года я выбрал для странствия на тот свет..."
  -- Нужно занять очередь... - сказал Симон.
  -- Зачем?..
  -- Делай, что все делают...
  -- А что они делают?
  -- Ждут своей очереди и готовят речь... спасение человека в его устах, ибо слово пробуждает снисхождение... - Симон помолчал. - Ты здесь один или с женой?..
  -- Один...
  -- Был женат?..
  -- Был... и не раз... - Харон попытался изобразить улыбку, но получилась гримаса. Ему вспомнились жены. Первой жене он не доверял и следил за ней. Была ночь. Рога у луны почти истаяли. Он шел за женой вдоль извилистого берега. В этом месте море ближе всего подходило к городу. У камней, похожих на стаю присевших волков, жена свернула к скалам, пошла через рыхлый песок, поднялась на скалу и исчезла. Обогнув камни, Симон наткнулся на ее тело уже без души. Мертвой он ласки дарил, жаловался. Слова были неясны, и жалобы трудно было разобрать. И вторая жена Харона покончила с собой. Вода чешуей заменила ей кожу и превратила в рыбу. От третьего брака воспоминаний почти не осталось, осталась головная боль и судороги, случающиеся с ним иногда...
  
   Очередь подвинулась на шаг, а на возвышение поднялся очередной оратор.
   Он говорил, заикаясь, к тому же картавил.
   Очередь подвинулась еще на шаг.
   Очередной оратор говорил о своих сомнениях, потом отказался от своих слов и смешался с толпой.
  -- Не знаю, откуда он набрался таких мыслей... в прошлой жизни он был сиротой... его мать умерла в родах, а вслед за матерью и отец ушел в эту темноту, которая всех нас ждет... хотя некоторые уверяют, что нас ждет некое будущее...
   Харон промолчал. Он следил за незнакомцем в сером плаще.
   "Где я мог его видеть?.."
   Все в незнакомце казалось изменчивым, неуловимым.
   К очереди подошли несколько человек с жуткими лицами.
   Харон невольно содрогнулся, подумал: "Настоящие мертвецы из могил..."
  -- Некоторых я знаю... - заговорил Симон. - Этот с пустыми глазами и сморщенным лицом был поэтом... говорят, он менял пол, превращался то в мужчину, то в женщину с проколотыми ушами... мог и замуж выйти... изменял и природе, и скромности... и этот с тростью понимал кое-что в философии Эпикура и в играх Венеры...
   Харон с изумлением воззрился на старика в темных очках.
  -- На земле его звали Фома... он выдавал себя за двойника бога... увлекался он и другими безумствами... предсказывал будущее...
  -- И многих погубил без вины... - сказал человек из толпы.
   Оставив реплику без ответа, Симон продолжил свой рассказ.
  -- Всю жизнь он писал стихи, а на старости лет вдруг понял, что писал прозу... свой труд он назвал введением в философию... философы теперь пишут только введения... труд его напечатали... надо сказать, что его философия заводила читателя куда-то в темноту и бросала... началась эпидемия самоубийств, которая прекратилась только, когда его книги публично сожгли... груду горящей бумаги ворошили вилами... вдруг порыв ветра взметнул сотни горящих листов в воздух... как огненные бабочки они вспорхнули над толпой... толпа бросилась их ловить...
   Очередь подвинулась еще на шаг, и на возвышение поднялся очередной оратор.
   Говорил он интригующе и привлекательно, соблазнял толпу образами райской жизни.
   Очередь подвинулась еще на шаг.
   Очередной оратор говорил, размахивая руками. Тень его пошатывалась, кривлялась, передразнивала его.
  -- Он как будто сражается с собаками... - заговорил Симон. - Говорят, его растерзали бродячие собаки, но можно ли верить слухам?.. кстати, он тоже был поэтом...
   Очередь подвинулась еще на шаг.
   Харон огляделся. Площадь окружала ограда. За оградой было место для сада.
  -- Чей это сад?..
  -- Чужой...
  -- Можно туда пойти?..
  -- Нельзя... можно только смотреть...
   Харон невольно сморгнул, увидев, как лавр склонил ветви, как будто кивая.
  -- Симон, скажи, что меня ждет, когда подойдет моя очередь?..
  -- После некоего ритуала ты из человека превратишься в бога... может быть...
  -- Я стану богом?.. - воскликнул Харон.
  -- Сам не знаю, поздравлять тебя или утешать?.. однако, стой спокойно и не говори лишних слов...
  -- А кто судья?..
  -- Некий бог - какой, неизвестно... судит он по строгому и тщательному исследованию, а не руководствуется предубеждениями или слухами...
  -- И что будет, если окажется, что я не подхожу для этой роли?..
  -- Ничего...
  -- Зачем же тогда все это представление?.. может быть, нам лучше удалиться?..
   Симон промолчал.
   Очередь подвинулась еще на шаг.
   Очередной оратор говорил, как умел и, вероятно, не очень блестяще. Речь его утонула в шуме протестующих голосов.
   Очередной оратор поднялся на самую высокую ступень, чтобы все видели и слышали его. Когда сделалось молчание, он заговорил.
   Речь оратора понравилась собранию. Он говорил о происходящем, не договаривая все до конца.
   Раздались аплодисменты.
  -- Я знал его... - заговорил Симон. - В прошлой жизни он был гением... говорят, когда ему исполнилось полгода, мать поставила его на пол, чтобы увидеть, может ли он стоять и отошла... он сделал семь шагов, дрожа от радости, и упал в объятия матери... а в 3 года он уже был предметом удивления, ходил степенно, как взрослый человек, исполненный лет... в 7 лет он уже сочинял речи, проповедовал... впрочем, надежда смутна, а к словам мало доверия... у него были две сестры девственницы, которым он предсказал, что они станут невестами бога... они бросились в море со скалы и уже на лету стали птицами... он оказался прав... всякое событие заканчивается превращением...
   Симона отвлек старик в темных очках. Он шарил в пустоте, пытаясь нащупать стену.
  -- Где же стена?.. здесь должна быть стена и дверь... - бормотал он.
  -- Мне кажется, я уже видел все это... - сказал Харон, со страдальческой гримасой озираясь по сторонам. - Я видел и этот сад... и эту толпу... и этого старика в темных очках....
  -- Видения и женщины ненадежные свидетели... - отозвался Симон.
  -- Странно, я не вижу в очереди женщин...
  -- У них отдельный вход... помню, прогуливаясь вдоль ограды, я свернул за угол и наткнулся на женщину... смотрю, стоит у стены и что-то пишет, сочиняет... на земле она была довольно известной поэтессой... я хотел утешить ее, но не нашел слов, прошел мимо, опустив глаза... сознаюсь, одно время я был влюблен в нее... она была довольно привлекательной женщиной... на таких женщинах не одежда, а одеяние... они не идут, а шествуют... и живут они в чертогах... кстати, она жила в доме на Болотной площади, фасад которого украшали горгоны и химеры, плюющиеся огнем...
  -- Я читал ее стихи... они показались мне немного странными...
  -- Поэзия и должна быть немного странной...
  -- Поэзия оскудела... - вмешался в разговор человек из толпы. - Большинство стихов просто плохие... и ваша поэтесса мне никогда не нравились... ее стихи оставляли во мне только раздражение... конечно, для своего времени она была храброй женщиной... впрочем, храбрости в ней было не меньше, чем надменности... вы, должно быть в недоумении, кто я такой?.. я жил в одном доме с поэтессой... и тоже писал стихи по ночам, чтобы все сжечь утром... иногда, вдруг, находило... и без всякого повода... и совершенно некстати... время было такое... все что-то писали... одни писали доносы, другие - допросы... впрочем, я говорю лишь то, что вы, наверное, и сами знаете... или должны знать...
   Очередь подвинулась еще на шаг.
   Очередной оратор сразу взял высокую напряженную ноту, оглушив самого себя. Он говорил о приобретениях и утратах.
  -- Расскажите о поэтессе?.. - попросил Харон человека из толпы.
  -- Извольте, я расскажу, хотя, по сути дела, рассказывать нечего... родилась она, как все... начала расти, выговаривать слова, спрашивать и отвечать, даже делала попытки рассуждать, помогая словам жестами и гримасами... в 5 лет она уже писала поэмы... я познакомился с ней, когда ей было 7 лет, а мне чуть больше... она учила меня понимать стихи... в 13 лет она пыталась покончить с собой... и я потерял ее... встретились мы случайно на сцене летнего театра... она читала стихи... я узнал, что ее первого мужа расстреляли, а к ней приставили агентов... она говорила, что жить ей осталось недолго, что ее убьют... хотя врагов у нее не было... был один, пробовал прикинуться врагом, да не смог... сам сознался... что еще?.. она держала птиц, некоторые из которых были певчие и говорящие... надо ли продолжать?.. бог одной рукой дает, другой - забирает... все взятое в долг в одном месте возвращается в другом месте...
  -- Кто вы на самом деле?.. и что вы здесь делаете?..
  -- Я здесь случайно... заблудившаяся овца... - человек из толпы окинул взглядом пейзаж. - Они хотят повелевать всей этой созданной не для них красотой... такие и подобные желания лишь будят в народе, вроде нашего, нездоровые настроения... но я продолжу... после расстрела мужа поэтесса не получила помощи ни от властей, ни от неба... жила как монахиня... люди слушали ее, не понимая, и даже пугались... да, были и такие... славы она избегала... не маячила повсюду, огласки себе не искала... да ей и не нужна была слава... помню, как-то я прогуливался по садовой террасе у руин женского монастыря... у полуразрушенной башни я остановился, стою, размышляю... вдруг послышался шум шагов, бормотание... показалась женщина в черном, похожая на монашку... я невольно отступил в тень, думаю, что это?.. галлюцинация?.. обман зрения?.. она обратила ко мне свое грустное лицо и смущенные глаза и сказала что-то сдавленным голосом... это была она... она исчезла, а я еще долго стоял, оглядывался... луна увела ее из нашего мира в мир иной... она была больна сердцем и одержима луной, как, впрочем, и я... я из тех, кто отмечен луной и найду свою смерть на крыше... такая вот история, подобная многим другим... она может быть и вымышленным рассказом и биографическим фактом, который, тем не менее, остается странным и сомнительным... - человек из толпы умолк.
  -- Слышите?.. кажется, сова закричала... - Харон невольно повел плечами, как от озноба.
  -- Дурное предзнаменование... крик совы - это песня смерти... - сказал Симон.
  -- Куда он делся?.. - спросил Харон, оглядываясь.
  -- Кто?..
  -- Человек из толпы... странно, как сквозь землю провалился...
  -- Мы все здесь тени и с заходом солнца исчезнем...
  -- Что за нелепость?.. я не хочу в это верить... это какой-то кошмар, бред... - воскликнул Харон. Вслед за этим восклицанием последовали и другие.
  -- Это не кошмар и не бред... - Симон беззвучно рассмеялся. - Сначала тебя обнимет темнота, потом свет пронзит, как неожиданное счастье... но не смерти надо бояться, а того, что ждет нас за смертью...
  -- Я сплю... хочу проснуться и не могу... мне некуда проснуться...
  -- Ты думаешь, что это сон?.. ловушка, подстроенная чувствами?..
  -- Нет... не знаю... - В смятении и замешательстве Харон привстал и очнулся, глянул по сторонам.
   Туман преобразил пейзаж. Руины женского монастыря выглядели величественно.
   "Как будто кто-то водит меня вокруг и около этих развалин... - Харон лежал на ступенях паперти для плачущих и кающихся, кутаясь в плащ, и размышлял. - Какая-то смута в мыслях... печальное следствие всех этих бессмысленных блужданий... и все же интересно, кто был этот странный человек из толпы?.. назвался он мужским именем, но голос у него был женский... как у сирены... точно такой же голос был и у тети Лии... стыдно об этом говорить, но с тетей Лией у меня был роман... необъяснимая, абсурдная, болезненная связь... она была почти на тридцать лет старше меня, если конечно не врала, занижая свой возраст... я боялся женщин, смущался... а с ней я утратил свою невинность и наивность... иногда я сомневался в искренности ее чувств и принимал всякое их проявление за вымученные театральные сцены... тетя Лия была известной актрисой... когда она не была актрисой, она писала стихи... и всегда с неизменным выражением лица... с этим же выражением лица она сделала петлю и вложила в нее шею... она пыталась покончить с собой... наверное, я любил ее... или мне так казалось?.. в свидетели этого можно взять мои стихи... и Муз, хотя они не всегда говорят правду... она была уже в возрасте, когда многие искушения недоступны или теряют свою обольстительность и остроту... притупляется жало желаний... она вожделела ливня... и я был для нее этим ливнем... ей дано было видеть в простых вещах истинную красоту, к которой обычные люди слепы... одно время она учила меня писать стихи, но, увы, поэтом я не стал... тетя говорила, что мои стихи напоминали ей предсмертный бред ее мужа... как приготовление воспринять иную жизнь... ее мужа звали Марк... просыпался он после полудня и остаток дня проводил у зеркала, подбирая подобающий облик... вечер и ночь он посвящал театру и женщинам... в 37 лет он выпустил несколько книжек стихов, правда, его изобличили в плагиате... перед войной он якобы бежал на западные острова и воевал на стороне немцев, но это вряд ли... здесь явная неувязка... к тому времени он был уже стариком... либо это был не он, а его младший брат, который умер в психиатрической лечебнице... все они уже на небе... в детстве я умел летать и был уверен, что люди падают на землю, чтобы вырасти в богов, и снова вернуться на небо... стихи тети Лии тревожили, волновали меня как наваждение... мне казалось, что в ее власти было изменить прошлое, что не дано даже богу... что говорить, не будь женщин, мир лишился бы половины своих достоинств, а без них прочие достоинства очень легко стали бы недостатками... где все они?.. дядя Иосиф, дядя Петр, тетя Лия, Марк... и эта странная дева из предместья... обычно тетя Лия входила в мою комнату одна, но иногда нас было трое... с тетей была ее подруга, эта странная дева из предместья... люди о ней говорили такое, что лучше бы они о ней совсем забыли... мужчины глаз с нее не спускали, хотя бы и спиной повернувшись... - Харон наморщился, потер виски. - Помню, как-то я шел куда-то... идти было трудно, но я шел и шел... казалось, дорога поднималась на небо... день был ясный, ничто не предвещало несчастья... около полудня небо заслонили тучи с молниями и громом... разразилась жуткая гроза... большая часть прохожих так и осталась на дороге... в тот день тетя Лия умерла... перед смертью она явилась мне... боже, как она выла, кричала, молила, как жить хотела, как боялась смерти и кляла меня, бога, всех... потом умолкла... это была последняя ее минута жизни, жалкая, пустая... она хотела удержать ее, несчастная... а потом вернуться не хотела оттуда, куда ушла... тетя была необычной женщиной, можно даже сказать, почти мифической... могла явиться в любом обличье... и голос у нее был как у сирены, кажется я уже говорил об этом... птицы и животные умолкали, чтобы послушать ее голос, который мог отменить даже саму смерть... нет, я не выдумываю, я пытаюсь изобразить тетю похожей на портрет, который висел в ее спальне, хотя на портрете у нее было не тело, а как бы тело... сон она делала явью, а очевидное скрывала... в том числе и нашу преступную связь... помню, как однажды она вошла без стука... движения ее были застенчивы и нервны... она приблизилась, обвила меня своим змеиным телом, мерцающим чешуей... помню ее сухие губы... я не мог ни двигаться, ни говорить, лежал и дрожал, бледный, озябший... когда я очнулся, было уже утро, сырое, затянутое туманом... тетя Лия стояла на террасе... я прислушался... она молилась, но не слышал бог ее молитв... что такое бог?.. чем больше я об этом размышляю, тем этот вопрос кажется мне более темным... бог - это все... и ничего... многое меня смущает, порой начинает казаться, что вовсе нет никакого бога... да и доказательства его существования, которые приводят, не кажутся мне достаточно убедительными... - Харон прислушался. Донеслись звуки скрипки. Они сливались в приглушенную неясную мелодию. Харон почувствовал, как его глаза наполняются слезами. - Боже мой, это же Паганини... одно время он тоже был без ума от тети Лии... надо сказать, что с возрастом тетя Лия превратилась в довольно тучную женщину, но какое изящество сквозило в ее походке и во всей ее фигуре... так случилось, что однажды она исчезла... смерть увела ее во тьму или кто-то еще?... от нее остались эти путаные воспоминания и пустая могила на кладбище утопленников у маяка... правда, многие видели ее после исчезновения в разных местах... может быть, это была не она?.. иногда она и мне мерещилась в толпе прохожих... все уходят туда, в эту темноту, и никто не возвращается... - Харон зябко повел плечами. - Опять начался дождь. - Надо поискать более надежное укрытие... - Харон встал и пошел.
   Харон шел и не знал, что тетя Лия шла рядом с ним и пыталась что-то сказать ему.
   "После ухода со сцены Лия несколько раз пыталась покончить с собой... когда она умерла, я тоже пытался утопиться, но меня выловили и примирили с жизнью... не знаю, зачем мне дано было любить ее и знать о ней так много всего, вероятно, даже больше, чем нужно..."
   Харон невольно заговорил вслух, но не сказал ничего внятного, запутался в словах, и тетя Лия отстала, не выслушав до конца его монолог, который он еще раз или два повторил, прежде чем сомкнул губы и сел, потом лег и почувствовал, что проваливается в темную бездну. Он падал и падал и не видел конца своему падению...
  
   * * *
  
   Светало.
   Харон очнулся и продолжил свое странствие. Он шел и вспоминал:
   "Помню, как-то во сне я увидел тетю Лию и пошел за ней... она шла и оглядывалась... и шептала стихи... не знаю, кто мне придумал эту роль, быть переводчиком и превращать ее стихи в прозу...- Харон зябко повел плечами. - Однако что-то стало мрачновато... всего не передать словами, что мы делали в этом сне... мы то летали, как летают птицы, то плавали, как плавают рыбы... иногда она представлялась пылающим кустом... я сам это видел?.. и не во сне, а наяву... хотя, что я видел?.. не знаю, все происходило в темноте... помню, мы вышли из какого-то пролома... шли медленно, какими-то задворками кошмара, который длился и повторялся без конца... потом плыли... обогнув мыс, мы увидели незнакомый город... я понял, что мы заблудились, сбились с пути по неопытности и пошли не по той дороге... я пытался сказать тете Лии об этом, но она меня не слушала... она шептала свои стихи... я слышал голоса чаек, среди которых различался и ее голос, но слов я не мог понять... вдруг она исчезла и снова появлялась, но уже другая... как эхо слов... другая фигура, другое лицо, другие руки, другой смеющийся взгляд... она как будто училась смеяться... и она не шла, а шествовала... люди встречали и провожали ее криками и аплодисментами... одних она ослепляла взглядом, других повергала в трепет голосом... это был ее триумф, возвращение на сцену жизни... потом был прием... приветствия, дары... за этим вслед был обед... амброзию подавали на блюдах, нектар в кубках... и вдруг стук в дверь... она подозвала меня, говорит, пойди, узнай, кто это, да не трусь, а сама была полна тревоги... я говорю, наверное, какой-нибудь очередной ваш поклонник... или бог... ну, да, почему бы нет?.. и, окинув взглядом толпу гостей, подумал, какие они скучные, напыщенные, неумные, но почему-то все их чтут, хотя и знают все их повадки и слабости... впрочем, без греха и упрека нет никого... открыв дверь, я увидел на террасе человека в сером плаще... он стоял и разглядывал пейзаж с серым небом, в котором ничего нельзя было разглядеть, но можно было вообразить даже бога... он перевел взгляд на меня, как-то странно усмехнулся и направился к тете, почему-то ставшей унылой и мрачной... мне показалось, что она была смущена и готова была исчезнуть, провалиться сквозь землю и снова появиться в другом обличье, с чьим-нибудь чужим лицом, с чужой походкой, с чужой речью, в чужой стране... иногда она напоминала мне графиню из "Пиковой дамы" Пушкина... часто она сама себя не узнавала и пугалась, отступала, всей тяжестью своей теснила меня, надвигалась, как тьма... теперь она на небе... - Харон взглянул на небо. - Что такое ад, я могу вообразить, но о рае я ничего не знаю... как он сотворен и устроен?.. и какие муки и терзания ждут людей там..."
   К Харону подошла собака.
  -- Ты тоже хочешь узнать, что такое рай?.. об аде тебе уже все известно... собачья жизнь не лучше ада... говорят, что рай - это место расположено не так далеко от ада... в аду грешников ждет вечная ночь и муки, которых невозможно ни измыслить, ни представить, а в раю - вечный день и благодать... вот не знаю только, на небе ли тетя Лия... и живет ли она там блаженной жизнью, или мучается, мечется, мечтает очутиться где угодно, даже в аду... ад напоминает мне чрево женщины, он так же ненасытен и жаждет поглотить и грешников и праведников...
   Харон взлохматил загривок собаке и продолжил свой монолог.
  -- Здесь на земле мы только приобретаем чувственную одержимость страстями... и воспоминания об этих страстях... мне кажется, людей ожидает после смерти то, чего они и вообразить не могут... бог сокрыл это от нас... если бы мы знали, что ожидает нас там, ничто бы не удержало нас здесь... - Харон прислушался. - Кто-то проповедует... слов не разобрать... голос как будто знакомый... похож на голос дяди Петра, когда его посещало вдохновение и ему являлись изображения неизвестных мест и призраки людей, как живых, так и мертвых... он мнил себя пророком, но воздерживался философствовать открыто, изображал юродивого и говорил стихами, переложив свои безумные воззрения в поэзию... надо сказать, что как поэт он был изобретателен... правда, сам он так не считал, говорил, что он лишь переводчик, доводящий до понимания язык ощущений... поэты ощущают, но не понимают... ощущения недостоверны, их можно свести к обману воображения... поэты не могут соединить начало с концом... для них не существует раньше и позже... порядок сцепления событий у них такой, что замыкается в круг, у которого нет ни начала, ни конца... элегии и гимны дяди внушали благоговение и в то же время трепет... я был молод, а он уже очень стар... волосы седые, заплетенные в косичку, на вид благообразен... завистники говорили, и это всего отвратительней и всего лживее, что я был его любовником... это ложь... просто я пытался приободрить старика и рассеять его мрачные мысли... - Харон смахнул рукой невольные слезы. - Вначале умер дядя Иосиф, потом Марк и за ним тетя Лия... остался дядя Петр... я сблизился с ним, стал подражать ему... он философствовал в стихах, чтобы избежать прозаичности и добавить неясности к рассуждениям о том, что существует нечто помимо того, что есть, нечто невидимое, без которого ничего не было бы из того, что мы видим... - Харон привстал, побледнел. - Что это было?.. не знаю, мелькнуло что-то и исчезло... такое впечатление, что я умер... свет, тепло и голос я не ощущаю, а холод, молчание и другие противоположности ощущаю... впрочем, ощущения могут быть и ложными, как я уже говорил... - Харон сел, потер виски. - Помню, я заснул, слушая дядю, и мне приснился странный сон... меня несли крылья... иногда они издавали ржавый скрежет... эти крылья доставили меня к створчатым воротам, которые сторожила седая старуха... я уговорил ее открыть мне дверь... старуха приоткрыла створку ворот и я очутился в комнате, в которой царили сумерки... тетя Лия лежала на кровати с балдахином, закутав голову покрывалом... я лег рядом... она, как обвила меня руками, так и держала, пока я не проснулся... странный сон... и почти достоверный... в этих кажущихся вещах мне виделось или мнилось что-то правдоподобное, убедительное, что есть, и что не может не быть, о чем дядя Петр говорил намеками... дядя Петр о многом говорил намеками... это вызывало у меня раздражение и недоумение... особенно, когда речь шла о начале чувственных вещей... начало он называл Тьмой... потом был Свет, который возник порывом из того, чего не было или как бы не было... тьма стережет границы звезд и всем правит, находясь в середине всего... все проникнуто Тьмой, из которой и суша и небо и море появились на свет и заняли свое место... и звезды из Тьмы собрались на небе толпой, тревожно взирая по сторонам, в страхе, что могут упасть, провалиться в бездну, на самое дно... тьма связала их враждой и любовью, как цепью, чтобы они не разбрелись кто куда, полагаясь на случай... - Харон невольно улыбнулся. - Надо сказать, дядя сочинил свою собственную космологию, а не испортил чужую... и не обошел молчанием ни одного важного вопроса, постигаемого мнением или умом... он учил меня, чему надо следовать и чего избегать, примешивая принуждение к убеждению... космология немногим отличается от поэзии... свою космогонию он записал стихами, но не так, как это делали другие, пришедшие к этому же занятию, от которых он почти ничем не отличался, кроме одежды и особенностей языка... он картавил и слегка заикался... и он носил длинные волосы, которые красиво падали на плечи и завивались, как у цветка гиацинта... спереди посередине они были разделены пробором... дядя Петр был пророком... правда, он умел предсказывать только несчастья... предсказал он и тот жуткий день, когда многих нашла смерть... в тот день в небе над городом нависла комета с хвостом, причем хвост был спереди, а не сзади... а ночью луна окрасилась кровью... при виде этих зловещих знамений многих охватил страх и они бежали из города в горы... скитались в потемках, объедая плющ, вьюнок и лавр... в город не возвращались, говорили, что в городе появился Сатана, переодетый в женское платье, который блуждает в темных переулках, где клубится тьма... целых три дня море бушевало, наводя ужас, лишь на четвертый день оно улеглось, стало как зеркало, но к вечеру вновь зыбь поднялась под порывами ветра... помню, меня смыло в море волной... я плыл, волны несли меня... опомнился я на берегу среди камней, не зная, живой я или уже умер... вокруг лежали трупы утопленников, одни лицо в воду погрузив, другие - в песок лицом зарывшись, ноги оставив в воде... смятение охватило город, плачем и криком наполнились улицы... люди не догадывались, что другое, еще более страшное несчастье приближалось к ним... ливень наполнил водой ущелья Лысой горы, и город затопила грязь... то, что должно было случиться, случилось и многие прошли путь, ведущий в преисподнюю... в тот день и тетя Лия умерла, а вместе с ней умерла и ее известность и слава... помню, как она шла, слепо ощупывая рукой стены домов, прислушиваясь к воплям, взывающим неизвестно к кому... - Харон прислушался. - Мне послышался ее голос... наверное, показалось... колени тети дрожали... она была очень слаба, лишь кожа да кости ее держали... перед смертью она ужасно похудела... две недели ничего не ела, только воду пила... она пыталась увидеть то, чего нет, пыталась понять устроение души, сущность вечного, в котором нет ни прошлого, ни будущего, но есть их образы, существующие как настоящее... иногда она размышляла вслух, как дядя Петр, ее учитель, о том, что делает человека блаженным или несчастным... и хихикала, смеялась, как блаженная... она плохо относилась к своему учителю, у которого, правда, ничему не научилась, называла его комедиантом, шутом гороховым и осыпала его бранью, а он был великим человеком, и как все великие люди безумствовал, сходил с ума... точно таким же смехом тетя смеялась и над своими врагами, которые ее преследовали, и своим преследованием еще больше ее прославили... сначала она была принята обществом благосклонно, но затем стала ему в высшей степени неприятной, так как возымела о себе слишком высокое мнение, не соответствующее ее положению... так им казалось... она пыталась перевернуть с ног на голову некоторые известные факты... и иногда побеждала в спорах... и все же она вынуждена была бежать... страх окрылил ей ноги... в тот день все искали спасения в бегстве... почти год я носил траур по тете Лии... она являлась мне по ночам, изменив и свой облик, и нрав... оставив себе только голос и платье вдовы... своим голосом и стихами она многих спасла...
   Харон умолк, устроился поудобнее и заснул...
  
   Час или два Харон провел у Мертвого моря, спасался от летучих змей, которых ветер занес из пустыни.
   Потом налетели двуликие химеры.
   Харон сошелся с одной из них и испытал постыдное наслаждение.
   Невольно застонав, Харон очнулся.
   "Опять этот странный сон... и снова все свелось к наслаждению..." - подумал он.
   Все еще длилась ночь.
   Раздраженный видением, Харон вертелся на ложе монахини как на углях.
   Вдруг послышался голос, как стон.
   Он привстал, озираясь.
   Сначала показалось лицо, потом руки и вот уже весь человек предстал перед ним.
   Это был Симон.
  -- Нет, нет, лежи, не вставай... впрочем, уже светает... - Симон сел.
  -- Ты меня напугал... ты вернулся?..
  -- Долго ли крылья к ногам привязать и вниз соскользнуть... а мог бы стать богом и казаться счастливым, но не решился...
  -- Расскажи, если можешь рассказать...
  -- Судьба всего меня лишила, жизнь только оставила и голос... не знаю, винить ее или защищать?..
  -- А ты похудел...
  -- Чахну здесь... хочу вернуться туда... и не знаю, зова ждать или звать?.. - Симон встал, потянулся, снова сел, потом лег и заснул...
  
   День благополучно вывел Харона из руин и из всех злоключений, в какие он мог попасть...
  
   День погас.
   Во сне Харон опять очутился на небе, которое нашел в таком же виде, в каком оставил в прошлый раз, когда искал там отца, а нашел дядю Иосифа.
   На площади стояла толпа, образуя очередь.
   Люди слушали ораторов, которые считали себя знающими что-нибудь достоверное.
   На возвышение поднялся человек в темных очках. Говорил он в нос убого и неуверенно.
   Харон стал в очередь.
   Чтобы стать богом из человека, нужно было попасть в списки и пройти некий ритуал.
   Очередь двигалась медленно.
   Входили в ритуальный зал поодиночке.
   Человек похожий на бога проводил расследование и либо объявлял вновь прибывшего богом, либо отсылал его обратно в могилу.
   В ожидании своей очереди люди переговаривались между собой о том, чего они не понимали. Некоторые из них приобрели известность на земле, были предметом удивления. Они имели в себе действительно что-то божественное, чего нельзя было сказать о Хароне.
   Пребывая в беспокойстве и неуверенности, он стоял и ждал своей очереди.
  -- Кажется, я вас знаю... что вы здесь делаете?.. - спросил Харона человек похожий на пугало.
  -- Я?.. не знаю?.. а вы?.. вы кто?.. - Харон близоруко сощурился.
  -- Бог долго думал, что из меня сделать... сделаю пугало, подумал он... подумал и сделал... я пугал птиц и воров в саду Гесперид... кстати, я Фома, так меня зовут, вернее, звали... я был поэтом...
   Выглядел незнакомец ужасно и говорил завывающим голосом, к тому же картавил, как все известные поэты.
   История его жизни была довольно обычной для поэтов. Его осудили по доносу. Отсидев в тюрьме по суду 7 лет, он вышел на свободу и столько же лет был смотрителем маяка, прежде чем снова обратился к писательству. Он написал много сомнительного, пытался создать какую-то свою религию с шествиями и представлениями. Одним словом, он вел себя как обычный безумный. Одни восхищались его безумием, другие негодовали, некоторые смеялись. Читая свои стихи, он так вопил, что не было никакой возможности слушать кого-либо другого, оставалось только ждать, когда он кончит вопить, чтобы рассмеяться.
   У людей все достойно смеха.
   Около года Фома провел в стенах желтого дома.
   Закрыта гора Геликон, пристанище муз, для поэтов со здравым рассудком.
   Уже с самого утра у стен желтого дома собирались женщины, чтобы утешить Фому. Вид у них был самый трагический.
   Желтый дом располагался в черте города на склоне Лысой горы. С запада к его стенам подступала зыбь болот, оставшихся после потопа. С востока его огибала река, которая нашла себе новое русло после засухи. С северной стороны свет желтому дому загораживала Лысая гора, на которой Фома одно время пас коз.
   Внизу располагался город. Он напоминал чешуйчатое чудовище, выползшее на берег из моря.
   В этом приморском городе прошло детство Фомы.
   Фома молча смотрел на пригрезившийся ему город и вспоминал.
   Воспоминания вызвали у Фомы невольные слезы.
  -- Почему вы замолчали?.. - спросил Харон.
  -- История творится и без помощи слов... я стал поэтом, хотя мог бы стать кем угодно, даже преступником... был ли я женат?.. да, я был женат, но не долго... я не доверял ей... меня арестовали по доносу... уже в тюрьме я узнал, что жена покончила с собой... по моему мнению, ей следовало подождать прихода смерти, а не бежать к ней... а если уж она решила избавиться от жизни, могла бы избрать какой-нибудь другой способ смерти, более изящный... их множество...
  -- Ваша жена покончила с собой?..
  -- Первая моя жена погибла в ту страшную ночь, когда над городом повисла комета с хвостом не сзади, а спереди... вторая моя жена пыталась покончить с собой на сцене летнего театра... она была актрисой... жалкая комедиантка... жила жалко и погибла жалким образом... ее растерзали бродячие собаки, которые бежали с виллы судьи... у судьи их было около сотни и однажды они сожрали судью и всех обитателей виллы, увы... впрочем, судья вполне заслужил такую участь... вы верите в бога?.. нет?.. а я верю, но не понимаю, зачем ему нужны копии... очередь становится все длиннее...
  -- Тогда что вы здесь делаете?..
  -- Тоже, что и вы... жду своей очереди, хотя... не знаю... я ведь ублюдок, родился от неизвестного отца... моя мать была шлюхой, родила меня в тайне и подбросила монахиням... от монахинь я получил воспитание и образование... а от бога дар играть словами... такая вот история с биографией... а вы?..
  -- Что я?.. ну стану я богом с тем обликом, который они соизволят мне придать... и что?.. не знаю... знаю только, что земля не центр вселенной и не человек цель мироздания... и вообще, мне кажется, что все это драматическое действо придумано кошмаром...
  -- И правдоподобно придумано... так вы не хотите стать богом?..
  -- Вы думаете, что это возможно?..
  -- Почему бы и нет?.. надо только дождаться своей очереди... видите вон того старика?.. - Фома указал взглядом на худощавую, изнуренную болезнью фигуру известного поэта. Впечатление было подавляющее. Поэзия превратила этого приятного, нежного молодого человека в привидение, которое продолжало жить, точно не замечая своего превращения. - Когда-то он был моим учеником... я учил его чтению и письму, но не страху Божьему... он был обычным человеком с простой и наивной душой, пока не решил стать поэтом... сочинил несколько драм, поражая Шекспиру... участь у всех участников его драм была одна... они умирали... и появлялись уже тенями из могил, чтобы сцена не оказалась пустой... после окончания школы он поступил в университет, продолжил образование на факультете философии и даже родил несколько идей общего характера, изъясняясь на языке поэзии, но, увы... он стал предаваться заблуждениям студенческой жизни... в нем начала проявляться страсть к театру и к женщинам... бросив университет, он женился на актрисе, потом развелся, снова женился столь же неудачно и вернулся к философии... попытался создать учение под своим именем, а поскольку ничего нового создать не смог, то стал опровергать уже устоявшиеся учения...
  
   Харон с трудом выбрался из этого путаного сна, так и не узнав, чем все кончилось, и стал ли он богом.
   Он шел по дороге, которая петляла, и размышлял.
   От сна сохранилось впечатление полного правдоподобия, как будто действие происходило наяву.
   Обогнув скалу, Харон наткнулся на некоего господина.
  -- Куда идешь?.. - спросил незнакомец.
  -- Далеко... - Харон опасливо глянул на незнакомца и отвел взгляд.
  -- Значит нам не по пути... я уже почти пришел...
   Впереди темнели развалины женского монастыря.
  -- Там, в развалинах у меня келья... живу с пауками, змеями и подагрой... дни бегут, я за ними едва поспеваю... у тебя жена, дети есть?..
  -- Нет...
  -- И у меня никого... одни горбы могил... жду с этой кипой стихов подходящего человека, который сжег бы их и меня заодно... стихов хватит на всю церемонию... не хочу червям достаться... писал стихи для немногих, затылок скреб и ногти грыз до мяса... каждую строчку отделывал, пытался достичь совершенства... все свои тайны им доверил... вот, опять в голове зашумело и лицо твое двоится... смерть где-то поблизости витает, все перекрашивает в черную краску... мне кажется, или я тебя знаю?..
  -- Кажется...
  -- Иногда мне не верится, что вокруг живые люди... от смерти никто не спасется, все ей подвластны... а пока живи, наслаждайся, пользуйся жизнью, но помни, что смерть за спиной дышит... она ангел-избавитель для тех, кто увяз в жизни как в болоте... и я такой же, если не хуже... на старости лет вдруг из попугая стал поэтом... почти пророком... правда, говорят, что я чужими стихами прикрываюсь... я расскажу тебе все... нет, я не вор, если только из страха... всего боюсь... боюсь бедности, смерти... и бегу от них, но они нагоняют... - Незнакомец полистал рукопись. - Кто это станет читать?.. что?.. нет, я не пытался читать стихи публично... мог бы, конечно... и то с принуждением и не везде, не при всех... не все поймут мое невнятное бормотание... вряд ли и бог поймет... как-то я читал их богу, шепотом открывал ему свои тайные желания... другие откровеннее просят... и громко... начало моей истории вполне обычное... родился я в обычной семье, несчастной по-своему... женился рано, сразу после окончания института, в котором меня держали за гения... в первую же брачную ночь понял, что жена изменяла мне... ей это ничего не стоило, как собаке ногу поднять... чувственная была женщина... от чувств она и умерла... на кладбище я рыдал над ее могилой так, что даже она услышала, вылезла наружу, бледная, изможденная... и другие покойники ожили, повылезали из гробов, стоят вокруг, перешептываются... я едва узнал жену... попытался ее обнять, но не успел... меня потащили куда-то... глянув по сторонам, я понял, вернее, догадался, что меня тащат в преисподнюю... если ты не против, я сяду, ноги едва держат... - Незнакомец сел, отыскивая слова, какими вести рассказ дальше.
   День погас.
   Появилась луна, покраснела и скрылась.
   Незнакомец все говорил и говорил.
   Харон же сказал всего лишь два-три слова, чтобы не показаться равнодушным.
   Из рассказа незнакомца Харон понял, что у него было несколько жен, и все они умерли одна за другой, радуясь вечности больше, чем надо.
   Наконец незнакомец умолк.
   Он заснул.
   Вдруг он закричал: "Бис... браво..." - как будто фурии в него вселились.
   Вглядываясь в лицо незнакомца, Харон вспомнил, где его видел. Вечером он за деньги аплодировал в театре, а ночью работал сторожем на кладбище утопленников у маяка.
   Остаток ночи Харон заполнял клочки бумаги стихами. Слова как будто оживали под его рукой.
   Услышав шум шагов за спиной, Харон оглянулся и увидел старика в темных очках.
   Старик улыбнулся, сел и начал рассказывать свою историю.
   История старика могла бы занять несколько страниц в книге.
   Старик умолк. В целом он не все выдумал, а только придал повествованию некоторую изящность, и кое-что скрыл, покрыв правду покровом вымысла.
   Этот старик одно время был соседом поэтессы. Ему было уже за семьдесят, но женщины все еще приходили к нему. Жил он с сыном, который был совершенно не похож на отца. Звали его Иосиф. Старик потратил немало времени и сил, отыскивая того, кто скрывался под обликом сына. Тайны он так и не разоблачил и увел историю на небо, решил, что мальчик упал с неба.
   Заговорив о сыне, старик разволновался, стал что-то говорить об опасности, которая подстерегает блуждающих в темноте, но как-то неуверенно. По всей видимости, он не совсем доверял своим ощущениям...
  
   Не доверял своим ощущениям и Харон. Слушая историю старика, он невольно заснул. Во сне он был то стариком, то сыном старика, то его женой.
   Иосиф был красив. В детстве все восхищались его изяществом и прелестью. В 27 лет он был уже известным поэтом. Магией своих стихов он притягивал женщин, животных и растения. Даже камни украдкой спускались с гор, чтобы послушать его. Он был для них богом, фигурой столь же мифической и вымышленной, как сам Орфей, которому фракийские женщины, приведенные в транс поэзией и музыкой его стихов, отрезали голову, но она продолжала петь. Многие подражали Иосифу. Его стихи были похожи на сны. Правда, были и сомнительные стихи. Читатели погрязали в них как в зыбучих песках. Многое было окутано туманом в жизни Иосифа. Говорили, что своими стихами он мог отменить даже смерть. Иосиф пользовался своей славой, не удерживал себя ни от девственниц, ни от замужних женщин, жены же не касался.
   Жена Иосифа носила льняное платье, обшитое бахромой по подолу, питалась пылью книг и имела некоторое представление о боге и душе. Она была актрисой, играла роли второго плана. После того, как она несколько раз пыталась покончить с собой, ее заперли в желтом доме, где она развлекала обитателей, обнажая себя. Она играла безумную, как на сцене. В желтом доме она и забеременела. Ее сыну не было и года, когда она умерла. Какое-то время заботилась о мальчике и кормила его собака. Ночью она пела ему свои песни, если он не мог заснуть. Малыш ползал, учился говорить и ходить как собака, склонив лицо к земле, как будто был рожден четвероногим. Он искал внизу то, что должен был искать на небе. Так он жил, пока его не нашел блаженный.
   Малыш выжил и стал поэтом, как отец.
   Он слагал стихи, обманывал других, сам, однако, он не обманывался и не заблуждался.
   Не все доверяли его вымыслам, называли его чуть ли не безумным, говорили, что он пошел весь в мать, которая выла и скакала в постыдных плясках.
   В своей первой поэме он описал свою спасительницу, собаку.
   Поэму пытались публично сжечь, что было безрассудно. Если до публичного сожжения поэмы даже имени поэта никто не слышал, то после этой церемонии женщины, забыв мужей, стали почитать поэта богом, верили каждому его слову и отдавались ему. Поэт обрел власть и достиг такого высокомерия, что сам себе во многих местах установил статуи, от созерцания которых женщины получали некоторое утешение и оставляли на них следы любви...
  
   Переселившись из тела сына, в тело отца, Харон умер и оказался на небе. Он стал в петляющую по небу очередь, чтобы попасть в списки и стать богом.
   Люди в очереди были разные, были и поэты.
   Как бы люди ни рождались, все равно они умирали, но лишь немногие из них почитались в том возрасте и облике, какими их застала смерть.
   Стоя в очереди, Харон созерцал, что происходило внизу на земле, где государства достойным образом вступали в войны, граждане совершали то, что им подобало совершать сообразно воспитанию и образованию, а историки и поэты все это описывали, и не только это, но и то, что лежало за пределами привычного.
   Харон обратил внимание на старика в темных очках. Он выделялся среди рассеянно блуждающих по площади людей, успевших познать лишь ложь жизни и полагающихся на великодушие бога лишь в стесненных обстоятельствах. Выглядел он как человек, причастный к философии.
  -- Мне кажется, мы уже встречались... - заговорил Харон.
  -- А?.. да, я вас помню... вы поэт?.. и о чем вы пишете?.. - Старик принужденно улыбнулся. - Наверное, сумрачные и старомодные драмы... вид у вас сумрачный и старомодный... смотрите, смотрите... опять эти проходимцы... один, два, три... а где же четвертый?..
  -- Отстал, наверное...
  -- Однако странно... у вас дети есть?.. что?.. нет?... а у меня был сын... жена родила его, не познав моих объятий и брака... что?.. такого не бывает?.. бывает и такое... у вас жена здесь или там?.. что?.. не жена, а жены?.. к ним спешите?..
  -- Нет...
  -- Все равно женщин берегитесь, как бы не ослепили они вас бессмысленным блеском... впрочем, дело ваше... - Голос старика изменился. - По доброй воле никто не страдает и не несчастен... все это мы делаем по принуждению... иногда хочется побыть обманутым... и все же не в женщинах, а в нас самих наслаждение зарыто... сын у меня был поэтом... добивался известности, славы, как и я, но мне вино и сонливость мешали... и счастье мне изменяло, да и не мне одному... а сын превзошел всех поэтов, но, увы... безумной страстью его связала женщина... красавицей она не была, зад тощий, ноги кривые, носатая, не на что смотреть, но старалась казаться стройной, изящной... ослепленный страстью, сын не видел в ней недостатков, все ему нравилось в ней, даже ее безобразие... помню, я был настолько им разочарован, что даже купил место на кладбище и поставил ему памятник в бронзе как умершему...
   Старик умолчал о том, что когда сын умер, и умер постыдно, глупо, он ходил к Прозерпине, просил богиню преисподней вернуть ему сына, но вернулся ни с чем...
  
   Светало.
   Старик спал, приоткрыв рот и прижавшись к теплому боку собаки.
   Утро разбудило его. Он встал и пошел. Он шел за собакой, которая вела его, и одним утешался в мыслях, что за все злоключения, какие он испытал, будет наградой ему место на небе, где он думал стать богом и обрести блаженство и вечную жизнь. Он шел и не догадывался, что вода унесет его в пропасть и утопит, укрыв тиной и водорослями...
  
   От потопа и ветров Харон укрылся в расселине. Там же он и зиму переждал. Потом зной был. Земля трескалась. В трещины руку можно было просунуть по локоть и глубже. Даже статуи трескались. Осенью дожди пошли, снова потоп устроили. Река не знала, куда ей течь. Рыбы жили на вершинах вязов, в гнездах ворон. Харон чудом спасся. Он плыл, не зная, какому богу молиться и где пристать. Вокруг вода и небо, с которого лились ливни. Он плыл и думал:
   "Кто бы мне дал рыбью чешую и плавники, чтобы плыть... или крылья... лучше крылья..." - почувствовав под ногами землю, он обрадовался, невольно всхлипнул и очнулся.
   Вокруг царила ночь.
   На миг из облаков выскользнула луна, и Харон увидел нимф, которые сплетались в легкомысленном танце, прельщая опасными для глаз вольностями.
   Харон закрыл глаза, но видел, как нимфы со смехом поводили бедрами, пожалуй, и обольстительно. Смеясь, они обвили ему голову венком из темного мирта и оливы как богу и увлекли за собой под воду...
  
   Отхлынула вдруг хлябь и Харон оказался лежащим на мокром песке. Он лежал как камень среди камней.
   Ветры смолки. Тучи разбрелись, открыв вечернее небо.
   И снова пеной одетая волна накрыла Харона, венок сорвала, чтобы венчать другого утопленника и понесла в море.
   Пытаясь удержаться, Харон обнял камень, выступами и изгибами напоминающий женщину, застонал как в любовной муке и очнулся.
   Он лежал и слушал, как голосил ветер, оплакивая утопленников...
  
   Светало. Ночь подходила к концу.
   Люди спали и бог спал.
   Харон встал и увидел перед собой развалины женского монастыря.
   "Опять эти развалины..." - пробормотал он.
   С опаской глянув по сторонам, он пошел. Нельзя сказать, чтобы он шел уверенно.
   Повернув налево, потом направо он наткнулся на толпу монахинь, которые встретили его недружелюбно.
   Он отступил в тень.
   Потемнело в глазах от жуткого грохота. Как будто небо на землю упало. Он присел в страхе, прикрыв голову руками.
   Начался ливень.
   Харон не в силах был помочь себе, он нуждался в поддержке, но неоткуда было ждать помощи, и он обратился к богу, переходя от шепота к восклицаниям и воплям.
   И бог нашел ему келью в руинах, убежище, в которое он заполз и заснул как младенец в яслях...
  
   Во сне Харон женился на сводной сестре, но между ними возникло недоразумение, и они разошлись. Брак у них был бесплодный.
   Похоронив этот брак, Харон стал жить дальше, приобретая без забот все нужное для жизни. Дожив до старости, он умер и оказался в месте, к которому вела целая сеть дорог, но не выходило ни одной.
   Харон стоял и оглядывался. Вокруг не было никого, но он слышал шаги, голоса, вздохи прохожих, иногда смех...
  
   Снова начался дождь.
   Спасаясь от дождя, Харон протиснулся в щель в камнях и очутился в узкой и тесной келье. В мертвенно-бледном свете, какой бывает только во сне, он увидел человека уже неразличимого возраста в лохмотьях с пересохшим ртом и тупым от страдания взглядом.
   Человек сидел на подстилке.
   Харон подумал, что это сонное видение.
   Семь лет человек подвергал себя пыткам, чтобы приблизиться к богу. Он избегал дневного света, жил в темноте, накладывая запреты на одни поступки и разрешая себе другие.
   В руках у человека была книга. Он читал и что-то исправлял в тексте.
   Дождь усилился.
   В келье стало совсем темно. Харон видел только руку незнакомца, держащую перо, и слышал шелест страниц.
   "Кто он?.. наверное, писатель... странно, что он не обращает на меня внимания, как будто не видит меня... может быть, я уже умер?.." - подумал Харон, кутаясь в плащ.
   Незнакомец заговорил:
  -- Я читаю эту книгу уже много лет и не могу дочитать до конца... теперь таких книг не пишут... теперь только опубликованное считается написанным... хотите знать, кто я такой?.. некогда я был смоковницей, потом пнем бесполезным... бог долго думал, чем мне стать... да, я был смоковницей, которая семь лет не приносила плодов и заслужила того, чтобы ее спилили, хотя лишь богу дано право решать участь живых... - Незнакомец умолк и заговорил после довольно продолжительной паузы. - Я не похож на смоковницу?.. я напоминаю вам огородное пугало?.. сознаюсь, одно время я пугал воров и птиц в саду Гесперид, которые иногда на меня гадили, правда, это могло происходить и случайно... - Незнакомец глянул на небо. Небо было влажное и сумрачное, с тучами, дождем и ветром. - Заглядывая в эту бездну, чувствуешь головокружение?.. нет, я не сумасшедший... и я не бог... мы не на небе... кстати, как вы считаете, бог существует?.. что?.. может быть, вероятно, существует... вы сомневаетесь... я тоже в сомнении... вопрос этот темный... большинство думает, что бог существует, но некоторые сомневаются, а есть и такие, которые считают, что нет никакого бога... боги поднялись на небо благодаря бродячим поэтам, которые, не имея крыши над головой, всматривались в небо и воображали... небо вызывало у них удивление, которое сделало их поэтами, а некоторых и философами... воображали они всякое, некоторые даже уверяли, что они посвящены в замыслы бога и знают будущее, чем вводили людей в заблуждение, лишая их спасения и вечной жизни... - Незнакомец умолк. Он размышлял сидя или прохаживаясь. - Все несчастны, даже мертвые в загробном мире, если он существует, а он не может не существовать, ведь должны же мертвые где-то жить?.. они и живут... где?.. нигде... и потому они несчастны... вы боитесь смерти?.. что?.. мертвым уже нечего бояться... смерть спасает и от жизни и от страха... и все же страшно умирать, превращаться в мертвого, чувствовать это... и даже не чувствовать, а предчувствовать... хотя, я думаю, что люди не умирают... и то, что я сам видел и не раз, правда, во сне, убеждает меня, что ушедшие из жизни живы... и они испытывают боль и тоску... в сознании неким образом живет предчувствие этой будущей жизни, которая иногда даже видится спящим... впрочем, я могу и ошибаться... и заблуждаться...
  -- Я охотно готов заблуждаться вместе с вами... - Харон улыбнулся.
  -- Итак, что есть бог?.. для чего он сотворил мир и поселил в нем человека?.. - Незнакомец глянул на Харона.
   Харон промолчал, а незнакомец продолжил свой монолог.
   Говорил он велеречиво, изящно.
   Закончил он свой монолог возгласом:
  -- К тебе, бог, о защите я взываю, кричу, молю, требую... а вот и наш пропащий... явился, не запылился... где тебя носило?.. тебя только за смертью посылать... пришел ты, однако, кстати, тебе с твоей склонностью к подобного рода обсуждениям будет совсем не лишним присутствовать... итак, что ты думаешь о наделенном душой и чувствами человеке и о бесчувственном боге?.. я не смогу объяснить это с таким изяществом, как это делают философы... а он у нас философ...
  -- Ну да, я философ... - пробормотал человек похожий на философа и ушел в темноту.
  -- Опять ушел... он как Орфей, только наоборот, тот водил за собой все, что двигалось, даже камни с гор спускались его послушать... он вызывал радость своим голосом, а этот только угнетает и отпугивает всех своим скорбным обликом и своим замогильным воем... говорят, мать родила его без мужа... как?.. ветром надуло... об этом сказано в ее письмах к сестре, но вкратце и вразброс... сестра опубликовала их, слегка подправив... она такого наговорила о нем в этих письмах, что и о врагах никто бы не посмел сказать... обвинила его в совращении сына, когда он был еще мальчиком с детскими мыслями, и не думал о том, как ему стать богом из человека... надо сказать, он с детства был одарен способностями к поэзии... после смерти матери он почти ослеп от слез, повел замкнутую жизнь, затворился в слепоте и одиночестве, окруженный толпой призраков... его поздно узнали и признали... жил он очень скромно на доходы от уроков... днем преподавал, а ночью писал стихи полные ужаса апокалипсических сцен и торжества зла... даже рай у него превращался в ад... кстати, как вы считаете, рай существует?.. ад, я знаю, существует... в аду мы живем и надеемся на спасение... а вы?..
  -- Что я?..
  -- Вы надеетесь на спасение?..
   Харон промолчал.
  -- Говорят, что спасение существует и для тех, кто жив, и для тех, кто уже умер, но я думаю, что всех нас ожидают ужасы... - Осыпали камни. Незнакомец оглянулся. - Иногда я оглядываюсь на свою жизнь... и что?.. ничего, за спиной одни горбы могил... Жизнь - полосатая змея, ползущая за нами... и нет ни одной беспечальной души...
   Незнакомец так же вдруг исчез, оставив книгу на камне.
   Медленно, неуверенно Харон открыл книгу и стал читать. Он читал, пока книга не выпала из его рук, и он очнулся...
  
   Светало.
   Харон встал и пошел по дороге, по которой шли и другие.
   Дорога была жуткая, не дорога, а сплошная погибель.
   Шел он как сомнамбула.
   Дорога привела его на площадь, где толпа горожан внимала пророку.
   Пророк просил горожан покинуть город, ничего не взяв с собой кроме одежды.
  -- Ваша одежда станет ангельской... оставьте тьму и бежите к свету... город обречен... несчастье случится в ближайшие часы... - бормотал он с дрожью в голосе, невнятно, как говорят во сне, перемежая прозу стихами.
   Одни горожане решили, что он лишился ума, и отошли от него, другие упали ниц перед ним с верой, что он претворит все их несчастья в благословение...
  -- Вы думаете, он сумасшедший?.. - спросил Харона толстый горожанин.
  -- Я думаю, что он упал с неба...
  -- Вы были на небе?..
  -- Нет... впрочем, не знаю...
  -- А я был...
  -- Хотите вернуться туда?..
  -- Нет, нет... чего ради... если бы у меня были какие-нибудь обязательства перед богом, я бы еще подумал...
  -- У вас есть жена, дети?..
  -- Нет у меня ни жены, ни детей... какая жуткая тишина... что-то случилось...
  -- Пророк умолк... вас пугает тишина?..
  -- А вы не пугаетесь, проснувшись среди ночи в темноте?..
  -- Темнота порождает иллюзии... впрочем, как и свет...
  -- Я боюсь тишины... безмолвия... в такие минуты все, что представлялось реальностью, превращается в свою противоположность... реальность перестает существовать вовсе... все кажется призрачным... из темноты, как из кулис, выглядывает другая, темная, страшная настоящая реальность... я слышу шаги, вздохи, смех... и вдруг понимаю, что это мои шаги, мои вздохи... и в зеркале я вижу только свое хихикающее отражение... и что с этим делать?..
  -- Удавиться... или утопиться... - сказал худой горожанин, стоящий за спиной толстого горожанина, и беззвучно рассмеялся.
  -- Именно так я и поступил... - толстый горожанин разрыдался.
   Как-то вдруг потемнело.
  -- Помню, узнав, что жена ушла от меня, я хотел утопиться... - заговорил худой горожанин. - Я вошел в воду и поплыл... заплыл я слишком далеко... человек существо подлое... вместо того, чтобы утонуть, я стал звать на помощь... очнулся я в больничной палате... я ничего не помнил... в палате было тихо и светло... я подумал, что умер... от страха у меня случился удар... все как будто куда-то провалилось... несколько дней я был бесчувственным бревном, но жизнь еще теплилась во мне... ночью я почувствовал себя лучше и решил уйти... я вышел из палаты в коридор, залитый грязно-синим светом, и пошел... шаги гулко отдавались в тишине... санитарка, увидев меня, побледнела от страха... на нее двигалось что-то огромное, темное... я улыбнулся ей и вышел на террасу... дождь лил как из ведра... я вернулся в палату, думаю, надо переждать непогоду... в следующую ночь все повторилось... только я вышел на улицу, как начался ливень... ощутив странную тяжесть, можно даже сказать оцепенение, я сел на корточки у стены... я сидел, обхватив голову руками... к утру я остыл...
  -- Вы умерли, жили мертвым, потом снова умерли... вы в своем уме?..
  -- Да... теперь да, но был сумасшедшим... иногда на меня что-то находит... я бываю словно бы не в себе...
  -- Вы все время вздрагиваете и оборачиваетесь...
  -- Я ищу в толпе свою первую жену... я случайно убил ее... она была такая пухленькая, грациозная, порхала как бабочка, не то что ее кузина, высокая и худая как палка, в очках с толстыми линзами... настоящая фурия... из ее горла вырывались не слова, а визг, от которого меня передергивало всего... я готов был убить ее... однажды жена ушла из дома и не вернулась... я искал ее... и нашел в горах... смотрю, она стоит на краю обрыва, на фоне сырого бледного рассвета... оцепенелая, неподвижная... не помню, что я говорил... когда я взял ее за руку, она испуганно вздрогнула, шагнула вперед и исчезла в темноте... она умерла так и не узнав, для чего жила... уже после похорон я узнал от кузины, что жена изменяла мне с одним молодым человеком... не такой уж он был молодой... сорок лет, как и мне... правда, я выгляжу на все сто лет... я не могу даже спуститься с лестницы, ноги не несут... и воздуха не хватает из-за одышки... он жил этажом ниже... ночью во время бессонницы я спустился вниз, подошел к его кровати... он лежал у стены и обнимал жену... так мне показалось... помню, я что-то крикнул, ударил его и очнулся... пришел в себя... смотрю и ничего не понимаю... в зеркале я увидел, что стою у пустой кровати, худой, бледный с недельной щетиной на ввалившихся щеках... в детстве я был вундеркиндом, все ждали от меня чего-нибудь великого... я увлекался литературой... хотел стать поэтом с единственной целью удивить всех... в сущности, я был очень наивен, хотя и не казался таким... я написал несколько тощих книг, пока не понял, что это проза... и вся моя жизнь - это чудовищный кошмар... - Худой горожанин опустил глаза и поджал губы. - Не было у меня ни жены, ни детей... и все из-за моей нелепой робости и нерешительности... правда, однажды я едва не женился... захотел иметь ребенка, но, увы, моя пассия оказалась бесплодной, хотя, вполне возможно, причиной этого мог быть и я сам... помню, я потерял надежду и совершенно отчаялся, но быстро утешился, когда увидел ее в сквере с ребенком... соседка сказала мне, что она выносила его в подушке... - Худой горожанин умолк. Лицо его приняло отсутствующее выражение...
  -- Он думает, что мы на небе?.. - сказал долговязый горожанин.
  -- Ну и что в этом плохого?.. - спросил Харон, провожая взглядом фигуру худого горожанина, который удалялся мелкими шажками, прихрамывая и шаркая ногами. На его затылке в виде полумесяца поблескивала лысина, окаймленная серебристыми прядями волос. Вдруг он обернулся, бледный, как мертвец, пробормотал:
  -- Чуть не поддался искушению вернуться... но куда?.. мою комнату уже оккупировали соседи, а в моем садике на террасе не осталось ни одной живой травинки... и библиотека перекочевала на прилавки уличных букинистов... а бюст Сократа забрал скрипач, мой сосед через стенку...
  -- Боже мой, я чувствовал себя как в раю, но появились вы со своими откровениями и все испортили...
  -- Хотите, я почитаю вам свои стихи?.. - Худой горожанин принял позу поэта и стал читать стихи. Говорил он в нос и картавил.
  -- А можно чуть громче... я ничего не слышу...
  -- В детстве я мог свести с ума своим голосом... и я не раз этим пользовался... я рос без родителей... воспитывал меня дядя... он был библиотекарем... весь день я вынужден был дышать запахом книг... он завещал мне свою должность после смерти... он несколько раз умирал, два или три раза... и окончательно умер в сумасшедшем доме, куда попал после того, как стал смеяться над всеми своими несчастьями и печалями... он смеялся до слез и икоты, не встречая ни у кого не только сочувствия, но даже понимания... все считали, что он вполне заслужил свою участь... в сумасшедшем доме он оглох, почти ослеп и впал в детство, но продолжал писать... он писал стихи по случаю и эпиграммы, пьянея от приступов злобной веселости и показывая желтые зубы... вероятно, он пытался улыбнуться...
  -- Вы думаете, что мы на небе?.. - спросил худого горожанина долговязый горожанин.
  -- Нет, нет... что вы... на небе я уже был...
  -- Хотите вернуться?..
  -- А у меня есть выбор?..
  -- Вы можете выбирать: безмятежное существование или гонения и несчастья...
  -- Я хочу вернуться...
  -- Вам нужны несчастья?.. для чего?.. для славы?..
  -- Не знаю... наверное, это дьявольское искушение... стоит мне задуматься, как чей-то голос начинает нашептывать мне стихи и всякие пагубные мысли... меня преследуют видения и страсти, которые бросают в дрожь...
  -- Что вы еще писали?..
  -- Стихи по случаю и эпиграммы...
  -- Пишите вы превосходно... прекрасно располагаете свои затаенные мысли... к некоторым из них я даже готов присоединиться... у вас есть враги?..
  -- Нет...
  -- Вы давно пишите... и вы не нажили ни одного врага?..
  -- Ваши нападки неискренни и потому уязвимы...
  -- Так вы хотите вернуться?..
  -- Я хочу вернуться... и разоблачить скрытое преступление... потребовать возмездия, прежде чем меня поглотит бездна смерти и пучина забвения еще более глубокая... - Худой горожанин глянул на толпу. - И я не понимаю, почему вы выказываете мне свою неприязнь...
  -- У него, наверное, есть на то свои причины... - сказал толстый горожанин.
  -- Эти развалины придают пейзажу романтический колорит... - вмешался в разговор неизвестно откуда появившийся человек в сером плаще.
  -- На меня эти развалины наводят ужас... и вызывают дурные предчувствия... - худой горожанин невольно повел плечами как от озноба. - С ними связана одна странная история...
  -- Говорят, там не раз видели женщину и преследующих ее монахинь...
  -- И это не просто преследование... возможно, это попытка предотвратить преступление... помню, как-то я даже записал эту историю и пытался опубликовать, но тема показалась редактору слишком рискованной... суть ее такова: отец, довольно известный в городе человек, претендовал на руку невесты сына, но она воспротивилась... он объявил ее умершей и заключил в пустующей башне монастыря, где она пребывает до сих пор...
  -- Кто этот человек в сером плаще?.. - спросил Харон долговязого горожанина. - Я уже где-то видел его...
  -- Он писатель... долгое время жил заграницей по каким-то своим причинам или по необходимости, не могу сказать... ужас - главный герой в его трагических и драматических повествованиях... - худой горожанин, окинув взглядом развалины, покрытые плющом, и вдруг отступил, как будто он стоял на краю пропасти, и увидел руки, тянущиеся к нему и готовые его туда ввергнуть.
  -- Театр абсурда... - Толстый горожанин зевнул с криком, и Харон очнулся, глянул по сторонам и снова заснул.
   Во сне он пас коз в горах в тиши и безвестности. Иногда он спускался в долину, обольщая себя разными надеждами, которые, разумеется, никогда не оправдывались.
   Дорога была жуткая, не дорога, а сплошная погибель.
   У развалин монастыря он остановился.
   Вокруг царило безмолвие подобное безмолвию могилы.
   Прохожие напоминали живых мертвецов.
   Утомившись лицезрением обломков карнизов, пилястр и колон, Харон сел, потом лег и заснул...
  
   Спустя час или два Харон проснулся.
   Сон не оставил ни следа, ни отзвука, ни воспоминаний.
   Вокруг царила кромешная тьма.
   Он подумал, что ослеп, и нерешительно ощупал темноту.
   Темнота была осязаема.
  -- Кто вы?.. - спросил он, не доверяя своим ощущениям.
   Лежащий рядом с ним старик промолчал.
   "Мертвый..." - подумал Харон.
   Нет, старик был еще живой и смотрел на Харона, хотя казался мертвецом, выползшим из могилы. Лицо старика исказила гримаса.
  -- Что с вами?..
  -- Ничего... я смеюсь... всю жизнь я обманывал других, которые, кстати сказать, и сами хотели быть обманутыми...
   Харон потер глаза.
   Старик был малого роста, довольно худощавый, с тихим даже подобострастным голосом.
  -- Я Аркадий... - сказал старик и улыбнулся. С детства он всем улыбался, кланялся, и улыбка постепенно превратилась в гримасу.
   В глазах людей старик был блаженным, одним из тех нищих духом, которым будет принадлежать Царство Небесное. Рос он без родителей. Воспитывал его дядя, который относился к мальчику с боязливой нежностью. Всю жизнь он работал библиотекарем, уверял, что каждая книга имеет свой запах и свою историю. Человек, говорил он, существует для того, чтобы сочинять истории и записывать их в книги, иначе, кто вспомнит о нем. Говорил он в нос и смеялся, прикрывая беззубый рот ладонью. Он не знал жизни и рассуждал совсем как ребенок. Женщин он избегал. Все они, по его мнению, были странными. Когда он это говорил, он волновался, и глаза у него косили, смотрели в разные стороны. Волнение, надо сказать, было вполне правдоподобное, хотя он испытывал презрение ко всякой правдоподобности. В 27 лет он женился и несколько лет был счастлив, пока его жена не покончила с собой. Она повесилась. Вместо света она снискала себе тьму. Он попал под подозрение из-за записки, которую нашли в ее одежде. Почти неделю он провел в смрадном месте, скрываясь от преследователей и питаясь только молитвами.
   Сменив имя и внешность, он стал скитальцем. Где он только не был. Он обошел все земли и пустынные кущи, побывал он и в лоне Авраамовом. Бог был хозяином его воли. Он шел, сохраняя на лице заученное выражение покорности, но ум его терялся, приходил в смущение от зрелищ.
   Так он жил и старел от затаенных желаний и пагубных мыслей...
  
   Весь день старик рассказывал Харону свою историю.
   Не обошлось и в этот день без искушений.
   На Харона и старика напала туча гнуса. Насекомые набивались в рот, в глаза, в уши. Потом к гнусу присоединились мухи, от укуса которых на теле вздувались волдыри.
   От этой напасти они спасались благовониями. Старик жег можжевельник и говорил, как будто читал книгу:
  -- По желанию отца я получил имя деда, его привычки и мании... смерть ходила за отцом как любовница... - старик вздохнул. - Он покушался на власть и, спасаясь бегством от преследователей, утонул... так говорили одни, другие говорили, что он нечаянно повесился, собирая яблоки в саду Гесперид... но я думаю, что его вначале удавили, а затем распяли на дереве... моя мать умерла еще раньше от родов... я остался один, жил с собакой, которая кормила меня и лечила от всяких болезней... мне было 3 года, когда меня нашел прохожий... он дал мне воспитание и обучение... я любил его и боялся... ему повиновались стихии... помню, я прятался от него на крыше... там я был ближе к богу, который спасал меня от бесовских внушений... когда мой благодетель умер, мои глаза лишись света, в них остались лишь слезы... в 27 лет, я женился на вдове... глаза у нее были странного зеленого цвета и смотрели они как-то уж очень мрачно... она имела некоторую привязанность к несчастьям и ощущала почти радость при их приближении... она искала несчастья повсюду... и оправдывала их... она оправдывала даже смерть своего мужа... помню, как-то ей привиделось, что я ее первый муж... а однажды ей привиделся конец света... от страха она лишилась всех чувств более чем на три дня... и противилась возвращаться к жизни... она хотела жить и там и здесь, хотя не могла поверить, что такое возможно... все эти искушения вызывали у нее волнение и безумное желание испытать смерть как некое наслаждение... не знаю, любил ли я ее... с ней я не испытывал наслаждения... иногда она устраивала мне сцены ревности... она ревновала меня к соседке, которая все выставляла напоказ... все у нее было приглажено, прикрашено и подмазано подысканными красками... она пыталась соблазнить меня... почему бы и нет?.. лицом я был приятен, любил изящно одеваться... помню, как-то соседка привела свою подругу, которая решила свести знакомство со мной, но как человек верующий, опасливый, сознающий слабость своих сил, я не отозвался на ее призыв, обошел его молчанием... после смерти жены, я ушел из города... почти год я скрывался от властей, подозревавших меня в убийстве жены, блуждал, чтобы выздороветь для обычной жизни... - Лицо старика исказилось. Он заговорил путанно, стремясь открыть смысл своих прозрений, не очень заботясь о словах.
   Внезапно воцарилась тишина.
   Харону показалось, что старик обратился к нему с просьбой отпустить его, после чего облегченно вздохнул и затих.
   Харон привстал и глянул на старика.
   Глаза старика были закрыты, руки лежали крестом на груди, как у покойника.
   Старик скончался.
   Харон обложил тело старика листами его книги, состоящей из размышлений, драм и мистерий, и придавил листы камнями...
  
   Похоронив старик, Харон продолжил свои странствия в поисках осла с двумя головами.
   Он шел и размышлял.
   "Я был свидетелем смерти, но смерти не видел... и не видел страха на лице старика... он казался счастливцем... благородно умер, как будто не в смерть ушел, а в жизнь вернулся..."
  
   * * *
  
   На пустой дороге Харон встретил человека, который шел, пел и рукоплескал, чтобы развлечь себя. Выходило очень недурно.
  -- Я вижу, у вас трагедия... умер кто-нибудь?.. - заговорил человек, близоруко сощурившись. Сумерки придавали чертам Харона утонченность и печальное благородство.
  -- Жизнь несравненно трагичнее, чем смерть... - пробормотал Харон, вспоминая сон, в котором он переправлял на тот свет всех желающих.
   От сна остались какие-то картины, образы, правда, они были настолько спутаны и неясны, что их невозможно было как-то сочетать или связать друг с другом.
   По неопытности Харон принимал за действительно существующее все то, что создавало воображение и на что нельзя было полагаться. Его воображение проникало и в божественные выси, где нет ни материи, ни движения, или как бы нет, потому что божественная материя невидима, а ее движение никак не ощутимо.
   Незнакомец остановился у подножия каменных истуканов, сбившихся в кучу на берегу залива с молитвенно сложенными руками и бессмысленными, незрячими ликами.
   Он стоял и что-то бормотал.
   Харон прислушался.
   В незнакомце было что-то странное, нереальное, противоестественное, что-то неблагополучное и слишком нелепое, чтобы поверить в его существование.
   Харон попытался заговорить, но не смог.
   Слова застревали в горле.
   Шум прибоя оглушал.
   Блики солнца ослепляли...
  
   Незнакомец не был вымыслом. Он был поэтом. Звали его Иосиф. Он писал стихи похожие на акварели, иллюзии реальности поражающие изысканностью слога и пользовался известностью. Одни читали и даже наслаждались его поэтическими откровениями, другие только делали вид, но были и такие, которые попадали в плен его музе, давали увлечь себя. Муза Иосифа обещала доставить удовольствие и наслаждение, но, увы. Она лишь нарушала сон, смущала, наполняла спящих страхом и бессилием.
   Одно время Иосиф жил у женщины, которая была намного старше его. Ее звали Вера. Она была красива и призывала к себе, ни слова не промолвив. Иосиф любил ее, но иногда влюблялся в других женщин и изменял ей. Это случается со всеми. Притворная уступчивость женщин покоряет всех, и воинов, и даже евнухов. Надежда, вторая жена Иосифа, тоже не была лишена изящества и честолюбия. Она бежала от него в одной ночной сорочке. От третьей жены, которую звали Любовь, Иосиф бежал сам, оставив ей долги и неудовлетворенные желания. Не любя, она искусно притворялась, умела быть приветливой, прибегала и к уверткам, выдумывая оправдания своим изменам. Она носила искусственные волосы, подводила глаза, подкрашивала губы и щеки, что заставляло подозревать, что на ее лице уже заметны признаки старости. Она не доверяла своей красоте и уже не могла обходиться без обманчивых ухищрений греческих гетер. В плену у наслаждения и страсти Иосиф ничего этого не видел, пока у него не открылись глаза. Четвертая жена Иосифа, Сара, умерла от преждевременных родов. Пятая жена, Юлия, досталась Иосифу по наследству от брата. Внешне она была похожа на рыжего ангела, правда, иногда из нее выглядывал бес. Когда это случалось, Иосиф уходил странствовать.
   Иосиф часто странствовал в воображении, ничем не отличаясь от любого неподвижного предмета, который по необходимости остается всегда на одном и том же месте.
  -- Вы хотите знать, кто я?.. - заговорил Иосиф. - Я бездомный поэт... живу, как бог, далеко от всех... так что и прикрыть землей некому будет... достанусь птицам... или бродячим собакам...
   Харон промолчал, и Иосиф продолжил историю своих бедствий.
  -- Я понимаю, что логика жизни и событий требует жертв, но почему эта рыжая сирена выбрала меня?.. именно ей я обязан всеми моими прозрениями и ослеплениями... она же вынудила меня странствовать... сначала я пошел на восток... восток связан с богом и светом, запад же, напротив, отдан во власть ночи, мятежному и превратному духу, тому, кого мы называем завистником бога... я оставил свой сад, который заглох под сорной травой, все свои семейные дела и удовольствия и отправился восвояси... я скитался и блуждал среди непроглядного мрака, искал путь обретения бессмертия... и почти приблизился к истине, если бы не моя извращенная привычка во всем сомневаться... сомнения повернули меня вспять... я вернулся в город, в котором нашел для себя не столько успокоение, сколько беспокойство... - Иосиф полистал книгу, которую держал в руках.
  -- Что это за книга?..
  -- Наследство, доставшееся мне от дяди... ему я многим обязан... после смерти жены он исчез, а в его комнате я обнаружил статую женщины, которая держала в руке эту книгу с пророчествами дяди... дядя был известным писателем... его почитали почти как бога... у меня был еще один дядя... его убила молния, когда он пас чужое стадо... умер он не сразу, какое-то время был то жив, то мертв... как оказалось, он ждал смерти жены... на небо он поднялся вместе с женой... была у меня и сестра, которая опорочила себя не только нарушением женского целомудрия, но совершила насилие и в отношении своего пола, стала мужчиной против природы... семь лет она провела в тюрьме, вышла на свободу и женилась на женщине, которая была уверена, что доставляет другим лишь неприятности... сестра испытывала то же самое чувство... это и сблизило их...
  
   Иосиф рассказывал о своей семье и о себе пока не стемнело.
   День погас.
   Харон и Иосиф заползли в щель в камнях и заснули, обнявшись.
   Утром они продолжили свое странствие.
   Дорога была пустынна. Вокруг царили болота, потом безводные пески, но для них с неба пролилось немного воды.
   Харон поведал Иосифу о старике, который поклонялся богу, живущему в огне, и просил сжечь его тело после смерти, обложив листами рукописи, написанной стихами.
  -- Он говорил, что человек не может превращаться один в другого без того, чтобы не быть превращенным в золу... мол, вот тогда и возможно превращение...
  -- То, что было сказано им велеречиво и изящно, как ты говоришь, по всей видимости, справедливо, но смешано с заблуждениями... - заговорил Иосиф после паузы. - По всей видимости, старик был философом... многое он украл у евреев... то, что они не вполне поняли и местами извратили... конечно, есть авторитеты, к чьим взглядам иногда следует прислушиваться, однако происхождение мира не имело свидетелей, присутствовал лишь бог, его создатель... правда Эпикур, не поняв божьего замысла, уверял, что мир никем не создан... я же думаю, что мир был создан пустотой... все от пустоты, чем бы она не была, богом или Черной Дырой... пустота была прежде всего, прежде всех вещей... что такое Пустота?.. это ничто... ты можешь спросить, как начинаясь из ничто, мир достиг завершения?.. впрочем, рассуждать о подобных вещах дело неблагодарное и рискованное... мы не знаем того, чего нам нельзя знать... философы лишь отчасти приподняли завесу тайны, основываясь на предположениях и догадках... человек не может самостоятельно открыть истину, он способен лишь принять ее извне... человек существо незначительное, слабое и бесполезное для мира... и не только телом, но и душой, склонной к пороку... и разум его не защищает, а губит...
   Иосиф оглянулся. Они шли, не оставляя следов в песке.
   Ветер заметал их следы.
   День погас, но они продолжали идти.
   Постепенно их беседа, как и странствие, превратилось в блуждание в темноте вокруг и около каких-то развалин, так как не было никаких иных примет - ни звезд, ни неподвижных холмов, по которым они могли бы определять направление.
  -- Нас ведет бог... - сказал Иосиф, заметив беспокойство Харона.
   Харон промолчал.
   О том, что вмешательство бога имело место, можно было говорить с уверенностью, потому что это было вполне естественно в этих гиблых местах. Они вернулись к болотам и шли, обходя торфяные карьеры.
   Иосиф шел и беседовал сам с собой, подражая сутулости Платона и шепелявости Аристотеля.
   Харон шествовал молча.
   Иногда Иосиф умолкал. От природы он был сонлив и мог заснуть даже на ходу, продолжая говорить.
  -- Мне кажется, мы заблудились... - Харон остановился, глянул по сторонам.
  -- Странно... и старик не вернулся... нет и тех, кто за ним пошли...
  -- Какой старик?..
  -- Тот, который был похож на Моисея...
  -- Ах, этот... наверное, ему понравилось жить в пустыне... или он вернулся в город...
  -- Почему бы и нам не вернуться в город?..
  -- Мне город не нравится... А вот и наш старик... что-то он слишком хмур и мрачен...
   Из тени, отбрасываемой скалой, вышел старик.
  -- Боже, на кого он похож... - невольно воскликнул Харон.
  -- Он похож на очнувшееся привидение... - шепотом пробормотал Иосиф.
   Сцена с кулисами в виде скал и серым задником, изображающим небо, была как будто нарочно создана для действа, напоминающего египетскую мистерию из книги мертвых.
   Старик представился и сообщил некоторые сведения о себе.
   Следует отметить его речь и грацию жестов, не лишенных изящества
   Звали старика Глеб. До 13 лет он жил как все. В 13 лет у него случилось сомнительное любовное приключение. Ночь он провел как во сне и очнулся далеко от города. Кто-то перенес его в провинцию, не причинив никакого вреда. Он не знал кто, но чувствовал, как его несли. Привстав, он огляделся. Со всех сторон его окружали скалы, по уступам которых можно было подняться как по ступеням на небо и даже выше. Место было бесплодное и безлюдное. Его населяли только птицы и ветры. Куда ни повернись, ветер дул в лицо. Среди камней росли колючие заросли, посаженные воронами. Они цвели как виноградные лозы. Ягоды у них были крупные.
   Глеб нашел рядом с водой щель, заполз туда и затих.
   Ночью в этом богом забытом месте царил жуткий холод, днем - нестерпимая жара. Казалось, вместо воды течет расплавленный свинец.
   Глеб не спал. Он был удручен и напуган. Какие бы звуки не долетали до его слуха, все они были ему неприятны. Он не знал, где он, и у кого искать утешения. Понимая, что сам виноват в своих несчастьях, он обратился к богу.
   Он был на грани безумия, когда бог явился ему в виде некой духовной сущности. Внешне бог был похож на отца Глеба, о котором у него остались нежные воспоминания. Бог рассказал ему, куда он попал и что это за место. Говорил он невнятно, как Моисей. Из его рассказа Глеб понял, что это не место уединения, а место испытаний, и даже не столько испытаний, сколько искушений, куда приходят скитальцы, порвав со своими прежними привязанностями. Бог раскрыл Глебу причину и смысл испытаний и исчез.
   Среди ночи в расселину к Глебу заползла женщина.
   "Наверное, я должен испытать с ней сомнительное удовольствие..." - Глеб взглянул на женщину и отвел взгляд.
   Женщину звали Серафима. Одно время она пела в хоре.
   Серафима и отталкивала и манила Глеба к себе.
   Он стал жить с ней сначала как с невестой, потом как с женой.
   Надо сказать, что невеста оказалась беременна, и ангелы насыпали им в брачную постель крапивы и колючек.
   Уколов щеку, Глеб очнулся от боли.
   Оглядевшись, ему стало страшно.
   Бог и воображение населили это место бездонными пропастями и ужасами.
   Несколько дней Глеб провел в этом уединенном месте как во сне и очнулся в доме для сирот, хотя мог очнуться где угодно, даже на небе.
   Надо было сойти с ума, чтобы жить в этом сумасшедшем доме, и Глеб поселился в книгах. До 27 лет он питался книжной пылью. Невидимая реальность была для него более достоверна и осязаема. В 27 лет Глеб окончил юридический факультет университета и женился на дочери судьи. Почти 7 лет он был помощником судьи и мужем. Днем он заседал в суде, а ночью прислушивался к голосу своего гения и сочинял сонеты наугад с тоской в сердце. Жену он не любил и не жил с ней как с женщиной.
   Время было смутное. Жизнь отдельных личностей была крайне сложной и запутанной. Как-то ночью в дом судьи явились незваные гости. Судью арестовали по доносу. Вскоре он умер в тюрьме. В тот же год жена Глеба покончила с собой, оставив записку, в которой обвинила Глеба в своей смерти. Она подозревала, что он написал донос на отца. На суде Глеб притворился безумным, но это его не спасло. Отсидев 7 лет в тюрьме, питаясь ненужными и ложными догадками, которые лишь затемняли дело, Глеб вышел на свободу и пошел, сам не зная, куда идет: к горю, к безумию или к преступлению. Вел его не бог, а случай. Переплыв море, Глеб поднялся на Лысую гору и увидел город, похожий на выползшее из моря чудовище. Он стоял и смотрел. Воспоминания наполняли глаза слезами. Он видел это место в одном из своих снов.
   "Что я буду делать в этом городе?.." - думал Глеб.
  -- Что все делают - убивать себя жизнью... - сказал кто-то за спиной Глеба и рассмеялся.
   Глеб испуганно обернулся, но никого не увидел. Взгляд его поднялся к небу. Там жил бог своей скучной, унылой жизнью.
   В городе Глеба ожидала ограниченная привычками жизнь и смерть, которую мы воспринимаем как темноту. Мы все осуждены блуждать в ней, наугад отыскивая дорогу назад.
   В городе Глеб нашел себе место библиотекаря. Жить ему было негде. Одно время он жил в развалинах женского монастыря, потом в кинотеатре, приходил на последний сеанс и прятался за экраном.
   Прошел год или два, а, может быть, вечность.
   Как-то роясь в старых книгах, Глеб наткнулся на книгу без начала и конца, полную всяких историй. Еще не имея ясного осознания своих сил, Глеб решил записать и свою историю в эту книгу.
   Несколько дней он писал, задыхаясь от слез. Вышла настоящая драма, ни в чем не уступающая вымыслам других поэтов.
   Перечитав пьесу, Глеб вышел на улицу, ощущая себя гением.
   Вокруг царила тьма, и ему пришлось идти ощупью.
   Всю ночь он блуждал вокруг развалин монастыря. Он искал сцену, чтобы устроить театр. Он обходился без сценических приспособлений и костюмов и нисколько не смущался этим. Мужские и женские роли он исполнял сам. В антрактах иногда играла музыка. Исполнителем музыкальных пьес был Паганини. Он же был суфлером. Иногда он принимал участие и в действах, исполняя роли без слов.
   Вскоре театр приобрел известность и в интригу стали вмешиваться всякого рода неожиданности и капризы со стороны обстоятельств и людей, большей частью женщин. Глеб сторонился женщин. Он любил их боязливо и скрытно, готов был без конца прощать и снисходить. Он был человеком, для которого счастье давно стало воспоминанием, а слава - ложью, но он все еще испытывал трепет и робость при встрече с женщинами.
   Став известным поэтом, Глеб женился на некрасивой женщине приятной своей скромностью.
   Когда жена Глеба покончила с собой на сцене, не смогла выйти из роли, театр закрыли.
   Прошло еще несколько лет. Глеб почти дожил до старости. Одно время он лепил глиняные фигурки, которые доставляют забаву ползающим детям, потом стал проповедовать и предсказывать будущее.
   За предсказание конца света его арестовали.
   Отсидев семь лет и еще три года за побег, Глеб вернулся в город стариком...
  
   Харон с любопытством рассматривал старика. В нем было что-то знакомое.
   "Где я мог его видеть?.." - подумал он. Смутный свет и перспектива придавали фигуре Глеба призрачность, бесплотность.
  -- Вы не знаете, кто он?.. - спросил Харон Иосифа.
  -- Он художник, артист, пытающийся исправить этот испорченный мир... говорят, он написал так много всего в прозе и стихах, что вряд ли найдется человек, который сможет все это прочесть, правда, многие его книги исчезли... а однажды исчез и он сам... его нашли покрытого струпьями в двух шагах от рая... в восторженном удивлении он уже видел верхушки гесперидских деревьев, споткнулся о незамеченный камень, упал и умер, отдался во власть тьмы и вечности... он попал туда, где нет ни цели, ни смысла, ни чувства восторга, ни холода отчаяния... все это там не нужно... да и здесь это не нужно... вся наша жизнь - это одно сплошное недоразумением...
  -- А кто эти люди, которые пришли с ним?..
  -- Это его свита... артисты его театра... люди между собой знакомые, а то и близкие... все они, по крайней мере, некоторые из них, реально существовали... Впрочем, нет, не все... - Иосиф взглянул на незнакомца, лицо которого сначала ошеломляло своим видом, а потом неодолимо увлекало.
  -- А говорили, что вы... что вас... - заговорил Иосиф, не сводя глаз с незнакомца. Он умолк, не закончив фразу.
  -- Чего только люди не говорят... - заговорил незнакомец после довольно продолжительной паузы.
   Говорил он долго и невнятно.
   Харон и Иосиф молча слушали его. Они были похожи привычками и увлечениями.
   В свой монолог незнакомец немало чего добавил из чужих пьес и из книг тех авторов, которые пишут одни об одном, другие о другом.
   Иногда голос незнакомца звучал почти как хор, созданный из многих голосов, мужских, женских и детских.
   Он не прерывал рассказ даже во сне, правда, характер повествования изменился, в нем было уже меньше строгости и больше запутанности.
   Утром другого дня беседа возобновилась. Так это длилось на протяжении нескольких дней, в течение которых они почти приблизились к жизни тех, кого называют блаженными...
  
   * * *
  
   Борис следил за игрой дельфинов.
   Они играли в водоворотах у рифов, пленяя распутных и жеманных нимф, которые грелись на солнце и любовались собой.
   Внезапно им почудилась угроза, и они скрылись в воде.
   Борис присоединился к странникам прошлой ночью.
   Он родился философом. Еще не обмытый, он уже размышлял, как философ. В детстве он любил все уродливое. Большую часть дня он проводил среди пауков, аспидов, жаб и других исчадий, подальше от людей и родителей, от которых днем слышал лишь проклятия, а ночью стоны. Молитвы он подслушал у бабушки. Прежде чем заснуть, она шепталась с богом.
   Борису было 9 лет, когда мать прокляла сто раз проклятого отца и покончила с собой. Она совершила грех самоубийства и населила сны Бориса кошмарами.
   Слепой от слез, Борис шел за гробом матери и размышлял, впутывая в размышления и бога.
   Участь матери ужасала его.
   Забывшись, Борис заговорил вслух и очнулся, оборвал себя:
   "Тише, тише, напугаешь бабушку... ты научился размышлять, но разучился понимать... отбрось все эти размышления о том, что ждет нас за гробом... но если не размышлять, чем же тогда жить?.. - Он глянул на мать, на шее которой проступала лиловая полоса, и отвел взгляд. - Ночью она явилась мне живой с этой жуткой полосой на шее... зачем она явилась?.. винить меня?.. напомнить о мщении?.. зачем еще?.. молча взглянула и ушла... какое объяснение принять?.. неясно все, смутно, как будто кто-то нарочно перепутал страницы этой пьесы... кто меня загнал в нее?.. судьба?.. так пусть она и мстит... я не судья и не палач..."
   Ночью другого дня отправился на небо и отец Бориса. Там он был нужнее богу.
   "Мне нужно проснуться, но некуда... увы... - размышлял Борис. - Опять этот кошмар... я вижу мать... она висит в петле и смеется... и ни слова не говорит... зачем?.. какой смысл в словах, в этом случайном сплетении звуков, голосов, которые доносятся до меня, повторяются, смешиваются?.. бедные родители, что они потеряли?.. сомнения и суету... жизнь всех нас заманивает в эту ловушку... зачем?.. и кто посылает нам все эти несчастья?.. говорят, что страдания приближают нас к богу... нет, не страдание, а сострадание приближает нас к богу..."
   Размышляя, Борис не заметил, как прошли детство, юность, отрочество.
   В 27 лет он женился.
   Жизнь его была приятной и легкой, но не слишком. Жил он с женщиной, старше его на 7 лет, возможно, он даже любил ее, тем более, что это ничего от него не требовало, и очнулся, обнимая мокрую от слез подушку. Его жена покончила с собой.
   Он лежал и размышлял:
   "Меня преследуют самоубийцы... кто подталкивает их к смерти?.. и почему они обвиняют меня в своей смерти, а не бога?.. и существует ли бог?.. не пусто ли небо?.. говорят, целых шесть дней бог не спал, творил, а в седьмой день опочил... и все же червь сомнений гложет, не верю я, что жена написала записку, в которой обвинила меня в своей смерти... слог не ее... человек, который писал эту записку, похож на пса, который, то хочет укусить, то виляет хвостом... - Борис провел рукой по лицу, как будто паутину смахнул. - Опять мне снился этот странный сон, и опять он прервался в самом интересном месте... я проснулся, не понимая, где я и кто я... лицо было мое, но голос был явно не мой... - Борис встал, кутаясь в плащ. - Небо все в тучах... на море зыбь... все пророчит ненастье, бурю... надо убежище искать, иначе вода смоет в пропасть... заползти в щель и заснуть, если смогу, вот и все мои желания... чтобы опять увидеть, досмотреть этот странный сон... или кошмар, в котором жена висит в петле и смеется смехом матери... и зовет... наверное, страшно ей там одной в этой бездонной темной яме..." - Борис прервал себя на полуслове. Бледное лицо его изобразило ужас.
   Что-то он увидел страшное или вообразил.
   Воображение умножает, преувеличивает все злое, недоброе.
   Дрожа и задыхаясь, Борис заполз в расселину. Постепенно он успокоился и погрузился в привычные размышления...
  
   Харон глянул на Бориса, потом на Глеба, снова на Бориса.
   "Похожи как братья..." - подумал он и спросил:
  -- Борис, что вас так напугало?..
  -- Жизнь... она была сном, а стала явью, кошмаром... - сказал Борис, кутаясь в плащ с золотыми пуговицами.
  -- И что вы увидели?..
  -- Чтобы это ни было, но я не должен сомневаться, хотя толком ничего не рассмотрел, и зрелище доставило только повод для размышлений, конечно в границах разумного...
  -- Непонятно, но интересно...
  -- Он вынужден ограничиваться намеками и иносказаниями, как это делают философы... - сказал Глеб.
  -- Почему?..
  -- Есть причины...
  -- Какие же?.. надеюсь, не опасные?..
  -- С божьей помощью и зло ведет к добру...
   Так они беседовали, пока не начал распознаваться день.
   Встало солнце и вывело странников из мрачной и безрадостной жизни...
  
   Когда угроза ливня окончательно миновала, Харон и Иосиф пошли дальше, оставив Бориса и Глеба видеть чудеса в пещере нимф.
   Они шли и шли, обходя холодные и болотистые места, пока перед ними не протянулась пустыня.
   Бог вел их по пескам и привел к воде.
   У воды росли маслины и финиковые пальмы.
   Вода была ледяная на вкус.
   Они с изумлением осмотрели это место. Ржа не портила здесь деревьев, и влаги было в меру, потому что без влаги работа на земле бесплодна и жалка, а без успеха нет работы, есть только напрасная трата сил.
   Насладившись покоем, Харон и Иосиф пошли дальше в другом направлении.
   Там, куда они пришли, располагался провинциальный город.
   Стряхнув с себя пыль, они вошли в город, хотя могли обойти его и идти дальше.
   В городе они жили как обычные люди, но недолго.
   И снова дорога повела их.
   Устав идти, Иосиф сел, потом лег, подложив под голову рукопись незаконченной пьесы. Он и во сне дописывал ее, пел и рукоплескал под аккомпанемент труб и литавр, правда, литавры немного фальшивили, почти вдвое затягивали темп. Пел Иосиф то басом, то тенором. Иногда, привстав, он что-то записывал на клочке бумаги. Он засыпал, а рука продолжала писать, запутывая повествование случайными словами.
   Во сне Иосиф жил, как и наяву, то ржавел, то зацветал, точно застоявшаяся вода в пруду. Иногда его сотрясали несвязные видения, но день обычно отгонял их.
   В этот раз все было по-другому.
   Привстав, Иосиф увидел своды пещеры и тени танцующих женщин на стене. Одна из женщин в венке из плюща подошла к Иосифу с грудным ребенком и стала уверять, что он отец ее ребенка, хотя с некоторых пор он избегал женщин.
   Малыш глянул на Иосифа и рассмеялся.
   "Он как будто узнал меня..." - подумал Иосиф. Он уже готов был поверить женщине из-за своих приступов потери памяти и судорог, которым он часто и внезапно подвергался ночью, и не только во время сна. Лицо его изобразило улыбку, больше похожую на гримасу боли. Он пытался вспомнить, что еще сказала ему женщина, представшая перед ним в нескромной одежде.
  -- Вы представляете... - заговорил Иосиф, обращаясь к Харону. - Мне кажется, я видел во сне жену и сына, правда, выглядела она как гетера... что поделаешь... теперь это модно... действо происходило на террасе дома поэтессы... вон там... нет, чуть ниже... а правее и еще чуть ниже расположена вилла моего отца... странный он был человек, на всех был зол... и людям никогда не был рад... слова доброго никому не сказал... ну, разве что мне... я был еще мал тогда... он умер во сне... бог послал ему легкую смерть... оставил меня с собакой, которая кормила меня и лечила от всяких болезней, пока меня не нашел блаженный монах... я рос, как растет трава на пустошах, греха не знал, и вот я вырос... вот существо событий... подробности можете сами сочинить... вы, я вижу, собаку съели в таких делах... кстати, почему вас зовут Харон?.. - Иосиф встал, оставив свою тень лежать на ложе. Он стоял, боязливо сгорбившись, и за ним в той же позе маячили истуканы в мглистом сумраке. Глянув по сторонам, он пошел к месту последней встречи с сыном, прислушиваясь к торжественным и отдаленным звукам прибоя, исполняющего реквием. Он шел, терзаемый сомнениями и разочарованиями, и шептал молитвы. Обычно это случалось, когда он видел мир без бога и без смысла.
   Под ногами шуршал песок, подражая его шепоту и эху, живущему в скалах.
   Иосиф остановился у воды. В голове было пусто, но иногда он находил там проблески мысли, обрывки поэм, упования, целый хаос поползновений, расплывчатых, смутных, неопределенных намерений...
  
   Наступила ночь.
   Иосиф заполз в расселину и уснул.
   Проснулся он почти бесплотный. С удивлением оглядев себя, он пошел дальше.
   Не было у него ничего, кроме души, и не звезда вела его, а болотные огни.
   Иосиф остановился, почувствовав, что земля качается под ним.
   Огни завели его в зыбкую топь.
   Он стоял и в ужасе вглядывался в темноту, хотя в ней не было ничего определенного, окончательного...
  
   На самом деле Иосиф спал и проснулся. В ушах еще звучала фраза, произнесенная темнотой.
   "Темный сон... и темные слова..." - подумал Иосиф, прислушиваясь к всхлипам волн в камнях, и сонному бормотанию Харона. Он с кем-то говорил и не всегда шепотом.
   Иосиф повернулся спиной к Харону и попытался заснуть.
   Во сне он встал и пошел.
   Харон остался лежать.
   В небе висела полная луна. Иосиф шел, стараясь не привлекать к себе внимание. Время было неспокойное. Иногда люди исчезали. Когда пропали несколько девиц, стали искать козла отпущения и нашли Иосифа, но отвели его не в пустыню. Почти неделю Иосиф провел в следственном изоляторе, чудом уцелел. Его освободили. Трупы девиц нашли в камнях под черной скалой. Они думали, что могут летать.
   Арест Иосифа был ошибкой...
  
   Светало.
   Иосиф очнулся, привстал, с изумлением оглядел место, где провел ночь.
  -- Какая смерть лучше всего?.. - спросил Иосиф Харона.
  -- Неожиданная... - сказал Харон. Он сидел на камне, кутаясь в потертый плащ. Он был похож на ворона. Таким увидел его Иосиф и подумал:
   "Человек он благородный, но испорченный воспитанием и образованием... как и я... по всей видимости, он поэт... и малоизвестный... пишет элегии... не сирена, хотя профиль у него плачущей женщины, если отойти и стать дальше... - размышлял Иосиф. Он лежал, грелся, растянувшись на камне как на ложе. - А кто были мои учителя?.. дед по материнской линии был плотником... еще один дед был комическим актером и пьяницей, умер от белой горячки... дед по отцовской линии был музыкантом и философом... размышлял наедине с собой... проповедовал бездействие и смирение... с философским спокойствием и безразличием он относился ко всему происходящему, говорил, что миром управляет не закон, и не случай, а молитва... и каждому достается та жизнь, которой он достоин... дед был прав и с этим надо мириться, как с неизбежностью... отцу я почти ничем не обязан... он занимался сочинительством всяких теорий... и страдал припадками... а матери я обязан тем, что не узнал женщин раньше времени, даже запоздал в этом отношении... жизнь смутна и недостоверна... похожа на сон и дым... что я приобрел?.. одни поношения и изъяны... кстати, там что-то происходит... о, боже!.."
  -- Бежим!.. - воскликнул он.
   Спасшись бегством от роя ос, Иосиф и Харон добрались вместе до залива и переправились на другой берег, где провели несколько дней.
   Во время переправы произошло много разных событий, вызывающих удивление.
   Паромщик проводил время в праздности с совсем юной женой и его роль исполнял Харон.
   Паромщик уверял, что жена сама упала к нему с неба и до него рука человеческая к ней не притрагивалась.
   Жена паромщика была прекрасна.
   Иосиф был поражен и смущен ее историей и красотой.
   Смеркалось, когда Иосиф и Харон высадились на берег и пошли.
   Заночевали они в расселине. Во сне Иосиф продолжил плавание с женой паромщика, но паром неожиданно остановился посреди залива. Вода от холода замерзла и превратилась в стекло...
  
   * * *
  
   Блуждающий взгляд Иосифа остановился, наткнувшись на виллу отца, из портика входа которой вышла рыжеволосая женщина.
   "Это же жена паромщика... куда это она так спешит?.. и вид у нее не очень-то приветливый... сама с собой вслух на ходу беседует... мне кажется, она не в себе... а где же отец?.. а вот и он... заползу-ка я поглубже в расселину... разве я не был счастлив там прошлой ночью, пока сон не превратился в кошмар, а жена в беса... хорошо, что кто-то дал мне крылья, чтобы я мог бежать от нее..."
   Женщина скрылась в развалинах женского монастыря.
   "Может быть она мне привиделась?.."
  -- Что вы там увидели?.. - спросил Харон. Он лежал среди камней и жил робкой хоронящейся жизнью.
  -- Скажу вам нечто невероятное и странное, не удивления, я думаю, достойное, а смеха... я видел красавицу и чудовище... вы думаете, что я выжил из ума?.. нет, я не выжил из ума... я видел жену паромщика и отца... для которого я давно умер... мой отец был философом... я тоже иногда размышляю, философствую, хотя философию я никогда не понимал и не пытался понять... философы говорят, что ведут нас к наслаждению, к счастью, но где это счастье?..
  -- В отличие от вас, я извлекаю наслаждение из того, что мне доступно... я не разыскиваю его там, где его нет, и вам не советую...
  -- Это ваше право... - Иосиф выполз из расселины, озираясь и оглядываясь.
   "Ну и ночь... бока, спина, шея, все болит... во рту горечь, полынь... - Он с трудом выпрямился. - А солнце припекает... мне оно глаза открыло, а сон закрыл... что было во сне, помню смутно... были объятия, поцелуи... приятное занятие... эй, Харон, вы опять спите, просыпайтесь, смотрите... нимфы, опять свои игры начали, лица стыдливо прикрыв... но я, увы, лишь зритель... кажется, они смеются... и смеются над нами... как здесь прекрасно, а там, где я был, было еще прекрасней... невыносимо прекрасно... - Улыбающееся лицо Иосифа погасло. - Боже, каким же глупым я был... что я себе вообразил?.. это же был сон... я жил, как живут во сне... или вне себя... если жил вообще..."
  -- Что с вами опять?.. вы как будто не в себе... - Харон наморщился.
  -- Мне приснился кошмар... а вы?..
  -- Что вы видели?..
  -- Мне тоже снился кошмар, в котором я был не живой, но мучился...
  -- Возможно ли такое?..
  -- Наверное...
  -- Уже которую ночь мне снится один и тот же сон, превращающийся в кошмар... я вижу висящий на стене портрет поэтессы в раме... на портрете она изображена тучной, огромной как гора... помню, я отошел от нее шагов на тридцать, потом еще чуть-чуть, смотрю, она идет за мной... что за напасть?.. а впрочем, что за дело мне, думаю, пускай идет... свернув за угол скалы, я побежал... я бежал без памяти от нее, как будто сделал что-то недоброе, хотя бежать было некуда... все происходило в этой расселине...
  -- Кто эта поэтесса?.. у нее есть имя?.. - Харон зевнул и отвернулся к стене.
  -- Можете мне не верить... мне все равно... но она хотела меня... я это почувствовал и бежал... - Иосиф умолк и снова заговорил. - С некоторых пор в мире все перевернулось... все идет к концу... и молитвы мир не спасут... что вы на меня так смотрите?.. думаете, наверное, что это я накаркал конец света...
  
   Встало солнце, являя в небе как в зеркале изображение и образ бога тем, кто способен видеть его.
   Иосиф запел.
   Пение Иосифа и хора других невидимых участников этого представления вызвало умиление и восхищенный трепет у Харона, о чем он сообщил Иосифу в совершенно восторженных выражениях, хотя и не совсем понятных, и даже попытался обнять его, но наткнулся на сопротивление.
  -- Вели бы вы себя тише... и не пугали других... - заговорил незнакомец. Он лежал чуть поодаль, подложив под голову нечто, напоминающее футляр для скрипки. - Такой сон загубили...
  -- Кто вы?.. откуда и куда направляетесь?.. - спросил Иосиф, сонно жмурясь.
  -- Я Паганини... иду оттуда и туда...
  -- Вы Паганини?.. - Иосиф с любопытством разглядывал музыканта и вспоминал свой сон. Во сне жены передавали его одна другой, покуда он, отовсюду получая удары, не упал лицом в грязь и не очнулся, испытывая приступы тошноты и головокружения. - Тот самый?..
  -- Тот самый...
  -- Артист?..
  -- Во всяком случае, был артистом... в настоящее время я бедствую... как и вы... - Паганини взглянул на Харона. - А вы Харон... я узнал вас... и вас я узнал... - Паганини взглянул на Иосифа. - Вы поэт...
  -- В той жизни кем я только не был... даже увлекался охотой... знал толк в лошадях, в собаках... и в шлюхах... боже мой, как давно это было... одно время я работал в театре... аплодировал за деньги, плел интриги с манекенами... однако в силу неких обстоятельств театр закрыли... и я все потерял... жену, детей... и сам едва ноги не протянул...
  -- С жизнью спорить бесполезно... она всем обещает рай и толкает в смрадную яму... - Паганини улыбнулся как из ямы... - Ничтожные здесь мы и там ничтожные... и в бездну глядя и глядя из бездны мы видим одно и то же - ад... жизнь человека - обман и разочарование... и вещи вокруг - не вещи, а одни измышления, подделки... - Последние слова Паганини шепнул Харону на ухо и рассмеялся беззвучным смехом...
  
   Паганини был соседом Иосифа, жил в угловой комнате дома на Болотной площади, фасад которого украшали горгоны и двуликие химеры, плюющиеся огнем. Он не был слишком счастлив, знал, что от жизни можно ждать только унижения и мучения, и все же жил или как бы жил, на что-то надеялся, ждал. Жил он один с еще не выросшей собакой. Щенок сопровождал его в ночных скитаниях. Вокруг громоздились дома. Они казались ему неприступными скалами. Он шел и боялся, как бы они не обрушились на него. Молнии и раскаты грома сопровождали его. Он любил бродить по городу в ненастную погоду. Иногда он останавливался и что-то записывал на клочках бумаги. Это были обрывки мелодий, иногда стихи. Его карманы были полны счетами, квитанциями, записками, адресованными воображаемым возлюбленным, не названным по имени, или названным, но, по всей видимости, вымышленными именами.
   Письма воображаемым возлюбленным Паганини начал писать в возрасте 7 лет. В 9 лет он испытал любовное приключение с девочкой чуть старше его. Она играла на скрипке. Девочка умерла, оставив ему скрипку. С тех пор он не расставался со скрипкой, играл, иногда и по ночам. Щенок подпевал ему, издавая протяжные визгливые звуки, услышав которые собаки в округе начинали волноваться, кошки тревожиться, а соседи стучать в стены.
   Уложив скрипку в футляр, Паганини впадал в уныние.
   Днем он притворялся больным или же еще чем-либо озабоченным и удрученным.
   Ночью он преображался. Ночь была для него источником радости и утешения. Ночью он сочинял и импровизировал. Изменялась его осанка, манеры, мысли, взгляд, прическа...
  
   Устав лежать на камне, Паганини встал и заговорил сам с собой. Его речь была простой и понятной, вместе с тем не лишена приятности. Невыразительность скрашивалась благозвучностью.
   Паганини умолк. Он ходил кругами, погруженный в свои мысли, которые он скрывал, но иногда, забывшись, высказывал вслух. Щенок копировал его, пугая мелкий народ, живущий в сухой траве и трещинах земли. Лето было знойное
  -- Что вы все ходите, ходите?.. ждете вдохновения?.. - заговорил Иосиф, заикаясь и зевая.
  -- Не знаю, может быть...
  -- Это вам не вокзал... и не зал ожидания... - Иосиф глянул на Паганини и отвел взгляд, не в силах скрыть раздражение.
   Иосиф не был врагом Паганини, хотя некоторые из жильцов дома на Болотной площади были вполне убеждены в этом. Иосиф соперничал с Паганини в игре на скрипке. Иногда на него что-то находило, он мог заставить скрипку говорить, звучать как проповедь, как хорал или одноголосное песнопение.
   Все это Иосиф мог сказать Паганини, но не сказал. Он спросил:
  -- Так чего вы ждете?..
  -- Жду праздника...
  -- Все это желанно в юности, но не всегда и не всем доступно... - Иосиф невольно вздохнул. - Столько лет не оставили следа... зимой холод, весной грязь, летом пожары, осенью напрасное ожидание зимы... и снова лето... все как обычно, днем я сижу в библиотеке, вечером распеваю песни в церковном хоре, ночью пишу... дни проходят в окружении каких-то бесплотных теней, а ночи среди реальных лиц... вы знаете, кто был ваш отец?..
  -- Нет... не совсем...
  -- А мой отец был лицемерным, распутным и хромым... его звали псом Беса за собачьи повадки... Бес был у нас местной знаменитостью... мать я почти не помню, она умерла раньше отца... говорят, меня воспитывала собака, потом блаженный монах, который только и умел говорить... говорил и неизменно возвращался к страстям господним, к смерти бога на кресте... я не уставал удивляться тому, как он разнообразил эту историю... помню, он все хотел совершить паломничество в Иерусалим на осле, как Иисус... такое же желание было и у меня... и однажды это случилось, правда, во сне... я присутствовал при этом событии, но я был слишком мал ростом и ничего не мог увидеть, даже встав на цыпочки... отец угадал мое желание и посадил меня на осла... и я въехал в ворота вслед за спасителем... - Иосиф умолк.
  -- И что было потом?.. - спросил Паганини.
  -- У осла вдруг выросли крылья, и мы вознеслись на третье небо... я слез с осла... я стоял, оглядывался и удивлялся... появился бог, он глянул на меня и неожиданно для себя вздохнул... и разыгралась буря... воздух задрожал от стонов и воплей ветра... буря не утихала три дня... воздев руки и растопырив пальцы, я стал кричать, молить бога вернуть меня и осла на землю... и проснулся в слезах... такая вот история... под потолком летали ангелы, одни с крылышками на пятках, другие с такими же крылышками на голове... я присоединился к ним... внезапный порыв ветра распахнул створку окна и очутился в пустоте, в которой не видел никакого берега, к которому можно было пристать, и никакого бога... это весьма озадачило и смутило меня, и я очнулся с ощущением, что пустота и есть бог... Глянув по сторонам, я понял, что сон продолжался... вокруг только вода и небо... лицо мое изменяло цвет под действием страха и других чувств... оно, то бледнело, то приобретало багровые тона, пока не стало серым как цвет шерсть осла... сушу я увидел лишь к вечеру четвертого дня... моему взгляду открылся птичий остров... у рифов плескались дельфины и нимфы в своем подлинном виде... с их помощью я выполз на берег, обсох, успокоился, повеселел... и все же к радости примешивались опасения, и сон мой был беспокойный... я спал в расселине... всю ночь ветер пел и млел, льнул ко мне как влюбленный, ласкал нежными прикосновениями... он обходился без слов и других убеждающих доказательств любви...
   Иосиф надолго умолк...
  
   Паганини взглянул на Иосифа и отвел взгляд.
   Иосиф, этот безвестный писатель, собирающий повсюду истины и слухи, раздражал Паганини и своим видом и своими историями.
   Паганини открыл футляр, достал скрипку, тронул струны, подкрутил колки, вскинул голову и из скрипки полилась мелодия.
   Харон слушал и изумлялся.
   Паганини играл на фоне неба и гор, ступенями поднимающихся к небу.
   Чуть поодаль громоздились руины монастыря, от которого отходила улица, которую жители называли римской дорогой. По дороге шел траурно одетый человек с назарейской бородкой и рыжими редеющими волосами на голове.
   "Где-то я его уже видел..." - подумал Паганини...
  
   История Иосифа напомнила Харону прошлую ночь, когда он внимал незнакомым, но, тем не менее, понятным звукам, полным странных предчувствий, которые словно исходили из иного мира. Они доносились из комнаты Лии. Пела дева из предместья. К сожалению, она покинула сцену. Ее звали Кларисса. Она была подругой Лии. Еще в детстве она заглянула за кулисы театрального мира, который ослепляет любого непосвященного. Говорили, что Кларисса всех своих мужей свела с ума голосом. Их заперли в стенах желтого дома, где они были вполне счастливы. Голос у нее был как у сирены. Она умела изображать в звуках определенные ощущения и даже события. Ее голос уводил из действительной жизни в бесконечную ночь, где в вечном танце кружили безвестные звезды, все теснее обступая Черную Дыру, бога нашего неба.
   Слушая деву, Харон мучал себя ощущениями, печальные и пагубные последствия которых не могли не отразиться на его работе в институте. Дева виделась ему и во сне, в котором было больше знакомого и привычного, чем наяву. Он слышал нотки ее обольстительного голоса в крике осла с двумя головами. Даже когда она говорила о чем-нибудь обычном, как все люди, она не говорила, а пела, окружая себя обманчивыми образами.
   Когда Паганини стал в позу и заиграл, Иосиф закутался в плащ.
   "Эти звуки сведут меня с ума..." - подумал он и притворился мертвым. Он уже не раз притворялся мертвым, вводя в заблуждение то одну жену, то другую. Правда, однажды он притворился сумасшедшим, когда скрывался от преследования властей в келье женского монастыря.
   Вспомнив это приключение, бледное измученное ночными бдениями лицо Иосифа попыталось изобразить улыбку, но вышла гримаса. Он все больше отдавался пагубному настроению.
  -- Я смотрю, вас раздражает музыка... - сказал Харон.
  -- Дьявольская музыка... - пробормотал Иосиф и принужденно зевнул. - Некоторые утверждают, что дьявол - это тот же бог, только вывернутый наизнанку, как рукавица... - Иосиф невольно привстал, увидев танцующую в темноте фигурку Сары.
   Саре было семь лет, Иосифу - чуть больше и он был уже весьма впечатлителен.
   Бледное лицо Иосифа покраснело, стало почти багровым.
  -- Что с вами?..
  -- Ничего хорошего... - Иосиф провел рукой по лицу, разглаживая морщины. - К сожалению, возраст не исцеляет от многих опасных заблуждений... лишь притупляет желания, но не освобождает от них...
   Какое-то время Иосиф расписывал печали земной жизни, потом радости и блаженства вечной жизни, доказывал, что отошедшие в мир иной счастливее тех, что остались жить в этой юдоли скорби.
  -- Что за день сегодня?.. - спросил Паганини. Он укладывал скрипку в футляр.
  -- День как день... уже половина его прошло... - сказал Иосиф.
   Щенок внезапно заскулил.
   Откуда-то появились собаки. Нашествие собак вызвало панику. Все побежали, понеслись, очертя голову, не выбирая хорошей дороги.
   Харон остановился отдышаться у ворот, украшенных саламандрами.
   Ворота жалобно поскрипывали.
   При свете луны Харон стоял и разглядывал незнакомца в траурной одежде с назарейской бородкой и рыжими редеющими волосами, который пристал к нему во время панического бегства.
   Человек в траурной одежде был в свое время учителем, но не знал чему учить. Его жизнь напоминала бессвязные сны. Он мыкался, голодал несколько лет, пока не связался с неким господином. Этот господин ставил фарсы и проповедовал учение довольно удивительное и невероятное с богом в виде Черной Дыры, о которой никто не мог иметь даже какого-либо предположения, потому что она невидима и неощутима, и галактиками, похожими на свернувшихся в клубок змей, у каждой из которых был свой бог рангом ниже, огнь и свет поядающий. Говорил он о звездах, но переживал отнюдь не свой звездный час. В 27 лет его осудили по доносу. Он побывал и в аду, и в чистилище. Освободившись по амнистии, он нашел пристанище на кладбище, рыл могилы и пел в церковном хоре. Как-то ночью он увидел бога и умер от страха. В церкви, уже отпетый, он вдруг опомнился и воскрес, стал жить дальше. Он стал паломником. Где он только не был, был он и в Иерусалиме и в других местах, где люди обходились без псалмов, гимнов и молитв, хотя задумывались о спасении и верили, что покойники превращаются в богов на небе, которое начинается там, где кончается наше небо, и называется чистилищем бога, или Черной Дырой, перед всесилием которой склоняется даже судьба. Не будь этой дыры, судьба обходилась бы с людьми еще более жестоко. Побывал он и на краю света. Случилось это в год, когда все ожидали очередной конец света. Трава сохла, птицы, падали с неба, как камни, задыхаясь от дыма и гари. Горели торфяники. Люди шли в церкви и писали завещания в пользу бога, чтобы пристроиться в раю, подальше от дьявольских глаз и когтей.
   Время было смутное. Все жили слухами и молитвами. Проповедники проповедовали спасение, но сами не слишком верили тому, о чем говорили...
  
  -- Кто вы?.. откуда и куда идете?.. - спросил Харон человека с назарейской бородкой и рыжими редеющими волосами.
  -- Я учитель и несчастный человек... меня ограбили и закопали, но не глубоко... пес когтями вырыл меня назад, когда грабители ушли...
   Несчастный человек умолк. Он сидел на камне как на троне.
   Харона тревожило и смущало его молчание.
  -- И где он?.. - спросил Харон.
  -- Кто?..
  -- Пес, который вас откопал...
  -- Я здесь... - Иосиф выполз из щели в камнях.
   Глянув друг на друга, Иосиф и Харон рассмеялись. Рассмеялся и учитель. Сквозь смех он силился объяснить что-то Иосифу относительно своего воскресения.
   Выслушал историю еврея, похожую на бред, Харон с полуулыбкой, пробормотал:
  -- Я вас понял... хотя и не вполне...
   Остаток ночи Иосиф, Харон и еврей прогуливались и любовались ночью.
   Иосиф вдруг остановился, спросил:
  -- А где Паганини?..
   Они вернулись и нашли Паганини в расселине. Он спал, обнимая скрипку как жену...
   Иосиф сел на камень. Помедлив, он достал свои записи на клочках бумаги, бессистемные и беспорядочные. Он читал и размышлял.
   Начали петь свои песни цикады...
  
   * * *
  
   Встал новый день.
   Странники шли молча.
   У груды камней, похожих на стаю присевших волков, они увидели старуху.
   Старуха сидела, кутаясь в пальто, безмолвная, тучная, и смотрела на небо, как будто ждала, что небо вот-вот извергнет из своих недр Антихриста.
   Иосиф попытался заговорить с ней, но она промолчала, только посмотрела на него с неудовольствием.
  -- Она тебя не слышит... - сказал Харон.
   Тучная, седая, старуха сидела молча, не меняя позы.
  -- Она так похожа на известную поэтессу... - Иосиф близоруко сощурился. - Я писал исследование о ее стихах, но, увы, все мои попытки закончились ничем и только измучили меня и ее... - Иосиф скорбно улыбнулся. - Боже мой, сколько же лет прошло?.. она перевернула всю мою жизнь, которую, впрочем, нельзя было назвать приятной... помню, как-то она спросила меня, что я думаю о ней?.. и, взглянув на меня словно сквозь слой мутной воды и заговорила о своей миссии... на старости лет у нее в голове засела странная мысль, что на ней лежит какая-то миссия, но мне кажется, на ней лежала не миссия, а проклятие...
  -- Как и на всех поэтах... - заговорила старуха, глядя куда-то в пустоту.
   Выглядела она ужасно. Седые волосы торчали во все стороны, темное лицо казалось еще темнее из-за пигментных пятен размером с монету.
   Харон едва понимал ее неразборчивое бормотание. Она говорила, не разжимая рта, рассказывала какую-то длинную путаную историю о своей жизни, из которой он понял только, что она страдала сомнамбулизмом, боялась заснуть и ночью, пила портвейн и раскладывала пасьянсы, которые не сходились.
  -- Жизнь должна опьянять, вводить в заблуждение, иначе она ничего не стоит...
   Речь старухи напоминала нечто вроде тонкой, вдохновенной декламации, которая воспаряла от речитатива к арии.
   Харон смотрел на старуху и не мог отвести взгляда. В ней была какая-то извращенность.
  -- Не понимаю, о чем она говорит?..
  -- Она говорит о своих мужьях... их у нее было пять или семь... и всех их она вывела в люди, некоторые даже разбогатели настолько, чтобы быть неблагодарными...
  -- А теперь о чем она говорит?..
  -- Она сочиняет... иногда даже во сне... хотя мне кажется, что она все еще спит, еще полностью не проснулась...
   Харон слушал, пытаясь понять стихи, которые бормотала старуха, вернее обрывки яви, которую она населяла галлюцинациями.
   Стихи казались ему серьезными и очень глубокими.
   Харон прикрыл глаза рукой...
  
   Старуха сидела на камне как на троне и декламировала.
   Неожиданно на сцене появился новый персонаж. Это был человек с трагическим лицом.
  -- Вы не против, если я присоединюсь к вам... боюсь заснуть... кошмары мучают... сознаюсь, я боюсь темноты и смерти... знаю, что ада не существует, как и рая, но боюсь...
  -- Просто копия последнего формального мужа поэтессы, который пытался записать ее последнюю волю на бумаге... - сказал Иосиф.
   Глянув на человека с трагическим лицом, старуха рассмеялась.
  -- Это же мой муж... - сказала она.
  -- Что происходит?.. - спросил Харон.
  -- Ты проспал сном младенца все самое интересное... - отозвался Иосиф.
  -- Я задыхаюсь рядом с этой женщиной... - заговорил человек с трагическим лицом. - Мне не хватает воздуха... я познакомился с ней в театре... когда-то я был актером, потом ушел со сцены и стал экспертом по театральному миру, имел связи и даже написал книгу, которая имела успех, хотя моей она была едва наполовину... помню, однажды утром я проснулся в незнакомом месте... комната напоминала номер гостиницы... рядом со мной лежала женщина, которая диктовала мне наставления голосом сумасшедшего тирана с болезненным стремлением к совершенству и приступами мании... когда я увидел ее лицо, в мою душу начали заползать самые черные подозрения, уж не умер ли я?.. такое со мной время от времени случалось... я умирал и воскресал, уходил и возвращался... что я там видел?.. видел сцены, немыслимые даже в Апокалипсисе... так вот, я увидел ее лицо, которое привело меня в состояние близкое к панике... я спросил, кто она?.. она только пожала плечами, сказала, что не надо ее бояться, что она не убийца, и что меня убьет не она, а жизнь... - Незнакомец помолчал. - Она была поэтом от бога... могла насыщать свои стихи музыкой и множеством смыслов... когда она сочиняла, я чувствовал себя несчастным евреем и больше никем... в конце жизни она приобрела славу отшельницы... так вот где теперь ее убежище... надо сказать, что она не плохо выглядит, все так же хороша собой и полна достоинств, чего не скажешь обо мне... - Незнакомец принужденно улыбнулся. - Да, смутное было время... и веселое... с коричневыми кругами под глазами и выражением разочарования и неуверенности на лице я пытался написать трактат о поэзии, а она делала то, что полагалось делать поэтам... кстати, мне кажется, она была лесбиянкой... вы не читали ее оды в стиле Сафо?..
  -- Нет...
  -- Некоторые утверждали, что она вульгарна... может быть, и так, но все-таки она была великолепна, божественна, если видеть вещи в том свете, в каком видит их бог... она писала, пока мании и депрессия не довели ее до сумасшедшего дома, в котором она и умерла после четвертого инфаркта... и удостоилась некролога в газете... но потом вышло опровержение... на меня она смотрела как на пустое место, держалась покровительственно... иногда у меня возникало такое впечатление, будто она, а не Черная Дыра, решает судьбу нашей вселенной... возможно, так и было... ее туманные стихи весьма раздражали власть и вынудили окружить ее дом агентами и шпионами... она здоровалась с ними... они ей не мешали... надо сказать, она обожала двусмысленности, интриги... - Незнакомец беззвучно рассмеялся. - И я играл свою роль в этой комедии, роль совы, пока на меня не надели смирительную рубашку...
   Харон разжег костер.
  -- Не жалей дров... этой ночью мрак лучше близко не подпускать... мне кажется, старуха будет читать свои лесбийские оды... - сказал Иосиф. Он лежал на спине, любуясь красотой неба.
  -- Так ты ее знаешь?..
  -- Мой дед по отцовской линии называл ее оды лесбийскими гимнами... иногда он помогал ей устраивать свои дела... у него была страсть устраивать чужие дела... чем он только не занимался... сводничал, устраивал похороны... крупный и угрюмый был мужчина... женщины его восхищали, изумляли и немного смущали... помню, он уверял меня, что был восхищен на третье небо и слышал слова, которых человеку нельзя слышать... место, где он был свидетелем и очевидцем истины, было тесное и узкое, как гроб, он с трудом в нем поместился... дверей в этом месте не было, только окна... он увидел сад... любопытство призывало его рассмотреть этот неувядающий сад, а страх удерживал от такой пытливости... он видел все как бы сквозь тусклое стекло, гадательно... он говорил, что вначале весь мир был построен по типу рая... а все люди от первого до последнего были богами...
  -- Говорят, что мы движемся к потерянному раю...
  -- Раньше рай был везде, пока не случилось то, что случилось... и люди стали жить в долине ниже рая и ангел с огненным мечом отсекал им возможность переселиться в рай... а теперь всем открыт вход на небо, с тех пор, как распятый евреями бог воскрес...
   После довольно продолжительной паузы, Иосиф снова заговорил:
  -- У моего деда не было детства, как у Адама... и у него не было старости, как у Ильи... он жил в своих видениях и кошмарах... жил, жил и внезапно исчез... тетя говорила, что он переселился на небо и стал богом... он оставил мне свой портрет в металлической рамке с треснувшим стеклом и книгу без начала и конца со своей родословной... кстати, на портрете он выглядел как обычный человек, был аккуратно причесан и вежливо улыбался... мне он представлялся человеком не слишком искренним... меня раздражала его манера говорить вкрадчиво, стараясь вызвать симпатию... тетя говорила, что он был девственником... длиннорукий, рыжий после окончания университета он вел философские исследования особого рода... увлекался и поэзией... мог разразиться слезами и стихами... его стихи напоминали мне видения апокалипсиса... в видениях он однажды заблудился и исчез... - Иосиф привстал.
  -- Что с тобой?..
  -- Показалось... - Иосиф потряс головой. - Мне показалось, что дед стоит за спиной и смеется.
   Внезапно блеснула молния. Гром потряс горы. Начался дождь.
  -- Мой дед по материнской линии тоже писал стихи... пробовал он себя и как музыкант, но не состоялся... он знал греческий, латынь, правда, с женщинами он и двух слов связать не мог... мог только улыбаться и сиять... тетя говорила, что скромность у них в семье наследственное... он жил в доме с террасой напротив театра... этого дома уже нет... и жильцы его все на кладбище... кто-то из них написал на деда донос... он знал об этом и жил с сознанием своей обреченности, боялся стука в дверь, ждал ареста... и все же он верил, что справедливость, хоть в какой-то форме, еще существует... кстати, как и поэтесса... в детстве ей казалось, что она была нежелательным ребенком, отсюда и все ее несчастья и неудачи... она была неудачницей, хотя и добившейся успеха... талантливой неудачницей... и несчастливой... такой ее сделали стихи и сын, которого она знала довольно мало, либо вовсе не знала... помню, я сидел у окна и тупо, боязливо следил за шпионами поэтессы... они кружили вокруг дома... а поэтесса беседовала со своей тетей, которая снабжала ее странными идеями и слухами... она покончила с собой, повесилась... сделала то, что давно собиралась сделать... лето поэтесса проводила на вилле тети... на острове... место тихое, уединенное... туда можно было добраться на пароме... худая, нервная тетя поэтессы, жила, окружив себя книгами и тишиной... дед говорил, что на материке у нее был любовник... на нее иногда находила эротическая одержимость, страсть без чувств... ее любовник давно умер, но она продолжала его навещать по субботам... он был тучный, молчаливый... ему нравилась поэтесса, что вызывало у нее неловкость, так мне казалось... весь этот тетин ритуал причинял поэтессе только боль и унижение... выглядело все это странно и не могло избавить меня от вопросов... почему возникает это настойчиво требующее удовлетворения желание?.. этот приступ безумия, пугающий, вызывающий у поэтессы отвращение и брезгливость... помню, однажды я нашел ее на полу почти обнаженной в обмороке... я думал, она умерла... в ужасе я схватил телефонную трубку, слышу какие-то потусторонние звуки, оглядываюсь... она сидит на полу и беззвучно смеется... я расплакался, обнял ее, но она отстранилась, объявила меня идиотом и выставила за дверь... с облегчением я покинул этот дом на острове... распрощался и с поэтессой и с исследованием, чересчур длинным и путанным... а спустя неделю я снова оказался в той же комнате, но в другой роли... поэтесса обнимала и ласкала меня, шептала нежные слова и, сознаюсь, это доставляло мне удовольствие... потом мы танцевали на террасе... тетя поэтессы играла на пианино... пианино было расстроено, но ни у кого это не вызывало раздражения... происходящее напоминало сон, который постепенно приобретал реальные очертания кошмара... он изменял, переделывал сам себя, переносил сцену и исполнителей с места на место... я чувствовал себя странно, но не противился... меня все устраивало, даже когда у поэтессы появился очередной муж... так мы и жили, они, обе огромные, тучные... и я тощий и бледный в темных очках... я тогда носил темные очки, это было модно... день клонился к вечеру... мы сидели молча... слова давно потеряли для нас всякий смысл... мы обменивались лишь междометиями... ничего не происходило... и вдруг мне показалось, что у поэтессы два лица... странное ощущение, как в кошмарном сне... помню, я хотел сказать ей об этом, но не решился... ночью меня разбудил грохот и хохот... поэтесса уронила ночной горшок... я бежал от них... пришел в себя я уже в городе у дома, фасад которого украшали горгоны и двуликие химеры, плюющиеся огнем... на террасе я увидел Паганини и немку с глазами итальянки.. Паганини играл на скрипке, а немка купалась в лучах восходящего солнца... помню, эта сцена несколько раз повторялась и во сне... и имел продолжение... я поднялся на террасу... немка была не одна... ее развлекала обаятельная и некрасивая дева из провинции, актриса, которая привлекала к себе интерес, лишь тогда, когда была загримирована... голос у нее был странный, он напоминал хор шепчущихся голосов, которые говорили, перебивая друг друга... ее звали Надя... она писала элегии и портреты... надо сказать, что дружеское расположение ко мне немки было не вполне искренним... Надя вела себя как старая дева, хотя у нее был муж, смертельно уставший человек, который уже дважды умирал, но застревал на полдороге...
   Иосиф умолк, глянул по сторонам.
   Все спали.
  -- Кажется, я почти убедил их в том, что невозможно даже понять... - пробормотал Иосиф. Он лег, закутался в плащ и попытался заснуть....
  
   * * *
  
   Наступило утро.
   Харон глянул на Иосифа, который спал, обнимая незнакомца, встал и пошел.
   Он продолжил свое странствие в поисках осла с двумя головами уже без спутников.
   И день шел за ним по пятам...
  
   День померк...
  
   Ночью Харону явилась поэтесса, тучная, мрачная, седая. С неудовольствием она смотрела на него из иного мира, он же демонстрировал покорность и подчинение, боялся ее разочаровать.
   Ночь была душная, влажная, пахло гнилью.
   Харон излагал поэтессе свой взгляд на поэзию, впрочем, без особого успеха.
   Он пытался уверить ее, что поэт должен творить мифы, а не рассуждать...
   Поэтесса молча глянула на него и отвела взгляд. Она сидела на камне. Ее поза служила напоминанием о чем-то нездешнем, величественном.
  -- И это все?.. - спросила она.
  -- Все... - растерянно пробормотал Харон.
   Повисло гнетущее молчание.
   Харон не выдержал, стал жаловаться, что притягивает неприятности. Получилась целая драма обид, болезней, сплетен, мнений из реальной и воображаемой жизни.
  -- Мне кажется, ты прекрасно выглядишь... а вот я старею... чувствую себя разбитой, но это все погода... жуткая жара... ночью прохладнее и я выгляжу лучше...
   Харон взглянул на поэтессу, потом на свое отражение в зеркале, и удивился. Он не узнал себя в том облике, который соизволило придать ему ночное воображение.
   "По всей видимости, у воображения более высокое мнение обо мне..." - подумал Харон и спросил:
  -- Вас не пугает одиночество?..
  -- А вас?.. - поэтесса с любопытством взглянула на Харона.
   Харон отвел взгляд, подумал:
   "Она меня пугает, когда так смотрит... нет, это не кокетство, просто ее воспитали очаровывать..."
  -- Я боюсь не одиночества... - заговорила поэтесса. - Я боюсь заснуть... боюсь темноты, смерти... даже перестала ходить на похороны... мне кажется, что если я засну, мне некуда будет проснуться... ну, мне пора... надеюсь, мы еще увидимся... - сказала поэтесса и ушла, прихрамывая и сутулясь.
   Харон проводил ее взглядом и очнулся.
   В темноте угадывались руины женского монастыря.
  -- Боже, опять эти развалины... - пробормотал Харон и испуганно обернулся.
   Ему послышался женский смех.
   Это смеялись чайки.
   Выглядел он помятым и сонным.
   Он привстал, огляделся. Сквозь дыру в стене можно было заглянуть в кельи и увидеть спящих монахинь.
   Харон встал и пошел...
  
   Устав идти, Харон лег, прижался к земле животом, как к жене, потом перешел к ласкам.
   Земля была не против ласк. Возня Харона ее занимала и забавляла.
   Невольно застонав, Харон очнулся. Место, на котором он спал, увиделось ему в форме раковины под балдахином из шелка и парчи, покрытой рябью набегающих складок и меняющей цвет.
   Он сел на ложе, потом снова лег, закрыл глаза и запел. Он копировал Иосифа и пел о том, как, оставив свой дом, прячущийся в тени виноградников и олив, он отправился узнавать мир. Три дня он шел по горам, как волхвы за своей звездой, потом спустился в долину и очутился в городе, где его встретила толпа, внимающая поэтессе.
   Харон обошел толпу стороной и направился к руинам женского монастыря.
   Он укрылся в одной из келий, сел на узкое ложе.
   Со стены на Харона смотрел распятый евреями бог.
   Харон закрыл глаза.
   Когда Харон открыл глаза, распятый бог превратился в тучную женщину.
   Женщина стояла у стены и с любопытством разглядывала его.
   "Просто копия поэтессы, какой ее описал Иосиф..."
   Харон отвел взгляд. Неловко стало ему и совестно смотреть на незнакомую женщину.
   Снова глянув на стену, он увидел распятого бога, вокруг которого танцевали тени.
   Женщина отошла от стены и села рядом с Хароном, потом легла.
   Харон лежал недвижно, томился от вожделения.
   Женщина искушала его. Лица ее он не видел.
   "Женщина - это начало порочной жизни... - подумал Харон. Вслух он не решился это сказать. - Человек получил свой облик и жизнь от распятого бога... невидимый, он стал видимым, наделенный дарами бога, который соизмерял их с возможностями человека..." - размышлял Харон, ведомый не знанием, но допущениями и догадками.
   Незнакомка рассмеялась, она как будто прочитала его мысли.
   Харон понял, что это не сон, а явь.
   На обольстительнице была скорбная одежда монашки. Черный цвет был ей к лицу. Выглядела она обворожительно, цветы в рыжих кудрях, радостно сияющие глаза, обещающие наслаждение губы. В ней были заложены некие способности к властвованию, в облике, в движениях, в темных словах и в неопределенных жестах...
  
   Длилась ночь.
   Ночь порождала у Харона подозрения, что он живет в кошмаре, а день их рассеивал.
   Иногда в его кошмар протискивался Харон или Иосиф. На нем был потертое пальто, пропитанное табачным дымом, шляпа с узкими полями и крылышки на голове и на щиколотках. В руке он держал трость, похожую на жезл глашатая. Он устраивал сатурналии, шум от которых разносился по развалинам монастыря и отзывался эхом в кельях...
  
  
  
   * * *
  
   Был день субботы.
   Размышляя о поэтессе, Харон забылся, задремал и проснулся, нелепо всхлипнув, в незнакомом месте.
   В комнате царили зеленоватые сумерки.
   Иосиф стоял у зеркала. В зеркале он видел жену, терзаемую предсмертной икотой, бьющуюся в судорогах на кровати, хотя последние остатки жизни еще теплились в ней.
   Это несчастье обрушилось на Иосифа внезапно, без всяких знаков свыше.
   "Кажется, я задушил ее во сне... как змею..." - подумал Иосиф, глядя то на свои руки, то на двоящееся отражение в треснувшем зеркале. Он тяжело дышал. Веки его были красные. Он хотел что-то сказать отражению, но не смог, разрыдался.
   Харон попросил его успокоиться и рассказать, в чем, собственно, дело.
   Иосиф снова и снова пробовал заговорить, но тщетно. Он выл, кричал, бил себя в грудь.
   Крик не прекращался, даже когда он умолкал, продолжал отдаваться эхом в лабиринте коридоров и переходов.
   Это было невыносимо, и Харон очнулся там же, где и заснул, на узком ложе в келье монахини...
  
   Светало.
   Тучная женщина спала у стены, подложив камень под голову.
   Харон посмотрел на нее с сочувствием.
   "Боже, если ты есть... можно ли обратиться к тебе с уместными случаю и обстоятельствам словами... я хочу попросить сочувствия для Иосифа и этой женщины?.. ты молчишь?.. ты веришь слухам... обидно, когда тебя делают жертвой догадок и слухов?.. а Иосиф жертва догадок и слухов... позволь мне их опровергнуть... я знаю, как тяжело быть осужденным без суда... по себе знаю... а если я не смогу убедить тебя, что помешает тебе исполнить то, что ты уже задумал?.. и, надеюсь, еще не осуществил... или уже осуществил?.. молчишь?.. и правильно, зачем излагать дело раньше дела?.. что?.. ты предлагаешь и мне помолчать?.. зачем кому-то знать мои мысли?.."
  -- Он не жертва... он преступник... - отчетливо сказала женщина. Цвет ее лица стал меняться, вначале багровое, оно сделалось мертвенно-бледное, потом синюшное и стало чернеть. Ее била предсмертная дрожь.
  -- Нет... я не верю... - Харон искал оправдания для Иосифа, но, увидев на ложе извивающуюся в судорогах женщину, вышел из кельи.
   Он шел, покачиваясь, и кошмар шел за ним.
   Обогнув скалу, Харон увидел странного человека. Человек сидел на камне и улыбался улыбкой счастливого человека.
   "Вот и цель жизни... дожить до смерти с улыбкой..." - подумал Харон.
   С этим странным человеком Харон провел день, испытывая спокойствие и безмятежность, к которой мы все бессознательно влечемся.
  -- Вы, люди, не знаете ничего достоверного... - заговорил странный человек. Его речь напоминала вещание оракула, а сам он был похож на пифию, сидящую на треножнике. Полагаясь на свое усмотрение, он рассуждал о том, как устроен видимый мир, и не только. Он говорил и об известных событиях, не вошедших в библейскую историю.
   Странный человек ни о чем не рассуждал некстати.
   Иногда его можно было видеть на городской площади у статуи кумира, где он выступал с речами, когда представлялся случай, или в сквере у театра.
   Речи его были приятны, разнообразны и изысканны слогом. Слова умело подобраны. Они не прерывали и не задерживали дыхание, не заставляли напрягаться.
   В сквере у театра собирались разные люди.
   Среди людей с серьезными лицами и насупленными бровями, жизнь которых прошла в сожалениях, были и шпионы. Они записывали речи странного человека, собирали улики.
   Были в толпе и подражатели. За плату они рассказывали истории странного человека в других местах города, вызывая слезы восхищения у слушателей, и становились известными. Правда, некоторые не выдерживали славы и кончали жизнь самоубийством. Их хоронили с почестями на общественный счет.
   "Так кто он на самом деле, Бог или Сатана?.. и кто мне нужен?.." - размышлял Харон.
   Происходящее напоминало сон, порождаемый самой действительностью, а не воображением, которое иногда обманывает.
   Из речи и молчания странного человека Харон понял, как надо жить и что делать, чтобы умереть счастливым.
   Странный человек не нуждался в подстилке, как Иосиф, чтобы заснуть, не пугался темноты, как Харон, и не искал никаких воображаемых наслаждений, как Паганини. Всякое место было ему одинаково подходящим для созерцания. Он сидел и грелся от камня, даже запорошенного снегом.
   Взгляды Харона и странного человека встретились.
  -- Тебе надо проснуться... - сказал странный человек.
  -- Я знаю... - сказал Харон, встал и пошел.
   Вокруг царила тьма кромешная, в глубинах которой что-то пряталось, пыталось стать видимым.
   Харон шел и размышлял, опасливо вглядываясь в темноту. Иногда он останавливался и оглядывался. Ему казалось, что кто-то преследует его.
   "Кто бы это мог быть?.. не смерть же..." - Его пугали мысли о смерти, и он пытался думать о ней, как если бы это было бессмертие...
  
   Светало.
   Из ущелий Лысой горы выполз туман, превратив развалины в нечто иное.
   Возводились стены, арки, купола.
   Харон сидел, наблюдал за строительством и пытался вспомнить лицо странного человека.
   "Странно, не могу вспомнить его лицо..."
   Осыпались камни.
   Невольно вздрогнув, Харон оглянулся и, увидев рыжеволосую деву с собакой. Это был черный пудель.
   Собака оскалилась, и Харон бежал, сопровождаемый лаем и смехом.
   Ему казалось, что его преследовала не одна собака, не две, а целая свора собак...
  
   Собаки отстали.
   Харон протиснулся в щель в стене и лег на узкое ложе монахини.
   Туман рассеялся. Ветер его разогнал.
   Ветер все больше безумствовал. Он выл, как стая волков, Волчий хор слился с голосами жен Харона, которые одна за другой входили в келью.
   Окружив ложе, они набросились на Харона, и он очнулся в келье монахини.
   Он лежал и разглядывал стены, украшенные плесенью и паутиной.
   Монастырь давно превратился в жилище пауков и сов...
  
   Ветер умолк и Харон заснул.
   На полу у ложа, на котором Харон спал, лежало недописанное письмо жене и огрызок яблока из райского сада.
   Харон проснулся от холода.
   Какое-то время он блуждал по келье, пытаясь согреться, потом стал дописывать письмо жене. Он писал, пока в подводный сумрак кельи не заглянуло солнце, рыжий бог аметистового неба.
   Бог оглядел стены кельи, вскользь глянул на смятые листы бумаги, похожие на розы, ими был усыпан пол, на несчастного писателя, на прочих живых тварей и вышел.
   В келье потемнело.
   Харон смял недописанное письмо жене и закрыл глаза. Он то засыпал, то просыпался и снова засыпал. Иногда он подходил к окну и стоял, словно увенчанный пламенем, смотрел на город.
  -- Я сплю и мне некуда проснуться... - пробормотал он вдруг, озираясь. Его испугал собственный смех, больше похожий на рыдания. - А ведь я был на небе... должен был стать богом... - Он глянул на стены, расписанные плесенью. - Не знаю, за какое преступление меня снова вернули на землю человеком?.. может быть из-за этого недописанного письма жене?.. - Харон развернул смятое письмо, перечитал и снова смял. - Не она жертва, а я... - пробормотал он, лег и закутался в плащ...
  
   Во сне Харон по привычке вставал и шел куда-нибудь, но не уходил далеко.
   Откуда-то он знал, что он божье дитя при монастыре. Его подбросили под дверь.
   "О таких детях говорят, что они упали с неба..." - подумал Харон и, приоткрыв веки, глянул на стену, к которой ночью прижимался и обнимал как жену.
   "Что я делаю в этих развалинах?.."
   Он повернулся спиной к стене.
   Он ворочался на узком ложе, как будто это было не ложе монахини, а раскаленные угли. Иногда он что-то говорил стихами или прозой, подражая Иосифу, убеждал себя в чем-то, притворялся простодушным, запугивал себя гибельным падением в Яму, и, на первый взгляд, очень убедительно, но чем больше он изнурял себя страхом, тем больше окружающие его люди веселились и умножались.
   Они росли числом.
   Харона уже окружала целая толпа бездомных.
   Он встал и возвысил голос. Он уверял толпу, что на месте города воздвигнется Яма и проглотит город вместе с горожанами.
   Бездомные кричали "бис", "браво" и аплодировали.
   Оглушенный рукоплесканиями, Харон сказал будничным голосом:
  -- Занавес... - и очнулся.
   На том сон и закончился...
  
   * * *
  
   Какое-то время Харон пребывал в недоумении, он не мог понять, где он, потом сделал то, к чему никак не мог приступить весь прошлый день: он дописал письмо жене
   "Надо сходить на почту..." - подумал Харон.
   Кто-то окликнул Харона, назвав его по имени, которое он уже забыл.
   "Или мне показалось?.." - Привстав, Харон увидел поодаль рыжеволосую женщину.
   Изображая застенчивость, она прикрыла лицо рукой.
   Узнав в женщине незнакомку из сна, Харон смутился.
   Незнакомка была беременна.
   Потрясенный и растерянный, Харон сидел и размышлял.
   "Похоже, что сон доставил мне не только приятные ощущения... что ей нужно?.. если она моя муза, ей следовало бы быть более изящной и совершенной..." - Уже не скрывая раздражение, он встал и хотел сказать женщине, что он о ней думает, но во время опомнился.
   "Боже мой, это же Сара?.. нет, я сплю... и этот длящийся кошмар сводит меня с ума... помню, я пытался дописать письмо жене... потом сон завел меня в сад Гесперид и бросил..."
   Мысли Харона смешались.
   Его отвлек случайный прохожий.
  -- Вы что-то хотели спросить?.. - заговорил случайный прохожий.
  -- Нет, нет... просто мне стало не по себе... помешаться можно от этой ночи, от этих мыслей... да еще комары, лягушки... - В голосе Харона послышалось отчаяние, безнадежность. Он умолк и после довольно продолжительной паузы заговорил, путаясь, проглатывая слова. - Только представьте себе, мне было 13 лет, когда я увидел Сару... она была прекрасна, но никто не мог понять ее красоты... она узнала все дурное, едва начав говорить... ей не было и года, когда ее мать исчезла... несколько дней она кричала, звала мать... от крика у нее вздувалась пупковая грыжа... а ее мать нашли мертвой в сточной канаве... она захлебнулась... отца девочка узнала в семь лет, хотя, вполне возможно, что это был не ее отец... он лишил ее девственности... в тринадцать лет она была уже подругой многих мужчин...
   Харон говорил, говорил и не мог остановиться.
   Случайный прохожий тоже склонен был сочинять разные истории и высказываться некстати.
   Жизнь незнакомца была обычной, пока он не женился.
   Когда жена ушла от него, он пытался покончить с собой, несколько дней морил себя голодом.
   Родственники горевали, оплакивая его как умершего.
   На третий день они собрались его отпевать, но он ожил.
   В ужасе родственники разбежались, а он сидел в гробу, склонив голову, и тихо смеялся.
   У него была странная привычка склонять голову набок, как это делают птицы.
   И внешне он был похож на птицу. Иногда он окрылялся и летал вместе с птицами и ангелами на Лысую гору.
   Харон стал расспрашивать случайного прохожего, кто он и чем занимается?
   Из скупых ответов незнакомца Харон понял, что в результате какой-то неясной интриги он потерял все лишнее, но приобрел некоторую известность.
   "Наверное, он музыкант... или поэт... с некоторых пор меня преследуют поэты и музыканты... и эти руины..." - подумал Харон.
   Внешне незнакомец был изящен и почти приятен. Лицо спокойное и кроткое, как у ангелов на иконах. Женщины и звали его Ангелом. Они ходили за ним по пятам. Он укрывался от них в развалинах монастыря.
   Речь Ангела обычно была медлительной, невнятной. Он казался невеждой, но когда начинал говорить о боге, его голос, облик и жесты преображались. Он говорил с удивительным изяществом и производил впечатление на публику. Многие даже лишались чувств и их с трудом приводили в сознание. Очнувшись, они рассказывали, что видели зрелища пленяющие взгляд, но затем спускалась тьма жуткая, мрачная, неописуемая, свивающаяся как змея, из лона которой доносились странные скорбные звуки...
   За спиной Ангела встало солнце.
   Закрыв глаза, Харон увидел в благолепии света лицо незнакомца, невольно улыбнулся. И незнакомец улыбнулся. Улыбнулись и посторонние люди, из любопытства и сочувствия толпящиеся вокруг них...
  
   * * *
  
   Сара снова явилась Харону в образе рыжеволосой незнакомки. На ней было узкое черное платье из тонкого шелка и вуаль вдовы. В руках она держала тонкую свечу. Пламя подрагивало.
   Вокруг темнели кресты. Они как будто росли из земли.
   Порыв ветра погасил свечу и поднял ворох мертвых листьев в воздух.
   Сосны склонились, запели, качая ветками, как руками.
   "Точно хор монашек..." - подумал Харон и с опаской глянул по сторонам.
   Показалось, что кто-то следит за ними.
   Харон попытался обнять Сару как жену, но она отстранилась.
   Он сел на ступени паперти, потом лег.
   Стало так тихо.
   Вокруг никого, лишь стая ворон кружила над полуразвалившейся башней монастыря.
   Появились первые звезды, как божьи глаза с трепещущимися ресницами...
   Туман, спустившийся с гор, поглотил все.
   В тумане исчезла и Сара, и город.
   Из тумана Иосиф позвал Харона.
   Харон встал и пошел. Он шел и смеялся сквозь слезы.
   "Я никогда бы не осмелился полюбить Сару... слишком она красива..." - думал он, хотя Сара была не слишком красива и немного прихрамывала.
   Услышав за спиной чьи-то шаги и смех, Харон невольно оглянулся.
   Никого. Все тускло, серо, глухо, лишь деревья сплетали над ним голые ветви, как руки.
   Устав идти, Харон сел, потом лег и закрыл глаза...
  
   Очнулся Харон в незнакомой комнате.
   Уже светало.
   Подводный свет заливал комнату. Комната казалась аквариумом. Вещи плавали вдоль стены как рыбы.
   На стене висел портрет Сары. Художник изобразил ее в узком черном платье и в шляпке без полей по итальянской моде.
   "Где я?.. и что я здесь делаю?.." - Оглядываясь, Харон вышел на террасу и подошел к балюстраде.
   Сара стояла у афишной тумбы и разглядывала афишу с изображением поэтессы.
  -- Приятная особа... она живет в доме напротив... дает уроки музыки и пения... - заговорил странный человек. Он сидел в кресле в нише стены и Харон не сразу увидел его. - Мне она тоже нравится... лицо у нее такое нежное, тонкое... и голос как у сирены... она вдова... ее муж умер год назад...
  -- Он покончил с собой?.. - спросил Харон, зная, что услышит.
  -- Удавился...
  -- Я видел его...
  -- Где?..
  -- Не знаю... может быть, на небе... или в преисподней... вы думаете там темно и сыро?.. нет, вовсе нет... там благолепие света... и цветов там так много, прямо как в саду Гесперид... и они никогда не вянут... - Харон сел на ступени лестницы. Он сидел и размышлял...
  
   Харона отвлекли голоса, смех, детские крики.
   Дети играли в войну в развалинах монастыря. Среди детей Харон увидел и себя. Ему было семь лет, может быть чуть больше.
   Дядя сидел на террасе на своем обычном месте и ждал, чего обычно ждут старики.
   Детей сменила стайка девушек, цветущих словно сад.
   Харон проводил их взглядом, целуя каждую, хотя и в воображении.
   Его блуждающий взгляд остановился, наткнувшись на странного человека.
  -- Наверное, страшно было вдруг очутиться на том свете?.. - заговорил странный человек.
  -- Нет, не страшно... почти не страшно... помню, я подошел к ограде, и увидел внизу город, дом, эту террасу... я увидел и дядю, и даже собаку, которая полаяла немного и легла у ног дяди, уткнувшись носом в пыль... дядя сидел в кресле на своем обычном месте и ждал чего-то для себя... Я услышал даже хор цикад, потом звуки скрипки... играл Паганини... он играл на скрипке, как бог... обычно по ночам... - Харон вдруг рассмеялся. - Как-то ночью он перепутал меня с вдовой и предложил мне стать его женой... говорит, чтобы все у нас было общее... и постель, и вино... от него ушла жена, и он пропах вином и тоской... мне тогда было... не помню, сколько лет... я был молод, весел, изыскан, и не заботился о спасении души, пока со мной не случилось то, что случилось и я не очутился на небе... три дня я лежал мертвый и познавал то, что прежде не знал... потом появился незнакомец в сером плаще с рыжей сукой... я хотел окликнуть его, но не смог... собака увидела меня, заскулила, попятилась... я попытался встать, но мое тело упало на ложе, точно в нем никогда не было души... глаза закатились, нос заострился, губы посинели, подбородок отпал, члены отвердели... все признаки смерти были налицо, но я был жив, все видел и все чувствовал, как жены меня обмывали и плакали... после отпевания на небо меня сопровождал какой-то странный человек...
  -- Это был я... - странный человек улыбнулся.
  -- Так это были вы... жены похоронили меня... но в могиле я ожил, стал кричать... они услышали, поняли, что я жив и стали откапывать меня... такая вот история... как оказалось, похоронив меня, они не ушли, легли рядом с могилой и уснули, обнявшись... проснулись они около полуночи и увидели толпу нечистых духов, которые, окружив могилу, пели срамные песни и танцевали... а я скрежетал зубами и царапал крышку гроба, испытывая муки ада... смерть уже обнимала меня... услышав мои крики, жены назвали меня по имени, которое я уже забыл, и нечистые духи в страхе удалились, оставив позади себя зловоние, а жены стали откапывать меня, исполненные и страхом, и радостью... такая вот история с биографией... бог кого хочет, губит, кого хочет, спасает... и воздает каждому по делам его... я уже претерпел многое из того, что заслужил... - Харон умолк...
  
   * * *
  
   Ночь Харон провел в развалинах монастыря на узком ложе в келье монахини. Он пытался заснуть, ворочался с боку на бок, но сон бежал от него.
   Чуть стало светать, он встал и отправился на поиски осла с двумя головами.
   Начался дождь.
   Дождь не прекращался несколько дней.
   Все это время Харон скрывался в развалинах монастыря и приблизился к жизни монахинь и тех, кого называют блаженными. Он словно бы присутствовал среди них.
   Дождь кончился.
   Харон выглянул в окно и увидел внизу город.
   Всякий город состоит из зданий, жителей и законов. У каждого жителя был ум, свидетель тайных намерений, и совесть, а закон был пастухом, собирающим их в послушное стадо.
   Закон сильнее дружбы, любви и всяческих других земных иллюзий.
   Опасаясь закона, Харон не решился спуститься в город. Он лежал на соломенной подстилке, доставшейся ему от прежнего обитателя кельи, и вспоминал.
   "Моя мать умерла от родов, а отец утонул, достался рыбам, а не червям... как сказал дядя Иосиф... тетя Лия поведала другую историю... без сожаления мой отец простился с этой жизнью и переселился на небо, где получил дар знать о том, что было, когда ничего не было... после напрасных скитаний по небу, он, наконец, обрел покой и очнулся в вечности... он лежал и ждал окончательной смерти и развлекал себя философией и стихами... увлечение философией привело его снова на землю... он поселился на острове, построил там дом и устроил сад... все три его жены повесились в этом саду... мужчины издалека приходили к нему, брали отростки от яблони, и у каждого из них вырастало дерево, на котором могла удавиться его жена..."
   Такую историю поведала Харону тетя Лия...
   Дядя Петр ничего не сказал...
  
   Почувствовав присутствие постороннего человека, Харон привстал.
  -- Мне кажется, я знаю вас... - заговорил человек, лежавший рядом с Хароном.
  -- И что?.. - пробормотал Харон. Перед его глазами все еще висели в воздухе трупы трех жен отца, качаясь то в одну сторону, то в другую. Они как будто танцевали.
   Вскользь глянув на незнакомца, Харон подумал:
   "Этого человека я не знаю... стоит ли его опасаться?.. я думаю, нет... он, скорее несчастный, чем порочный..."
  -- Вы жили в этом проклятом доме, фасад которого украшали горгоны и двуликие химеры, плюющиеся огнем... в этом же доме жила и поэтесса... вы должны меня знать... я жил этажом ниже...
  -- Как вы?..
  -- Все так же... еле-еле жив...
  -- А как ваша философия?..
  -- Она слишком путанная... я утверждал, что каждый нуждается в каждом, но это не совсем так... даже бог сам по себе... - Человек встал, покачнулся и рухнул бы на землю, если бы Харон не подхватил его.
   В беспамятстве незнакомец провел несколько минут и очнулся.
  -- Что это было?..
  -- Не знаю...
  -- На меня навалилось что-то темное, невнятное... это была она... поэтесса... вы не должны смеяться... той ночью она разрезала книги и случайно ранила себя... покрыла своей кровью пол, стены... оставила следы и на зеркале, в котором я ее увидел... я лежал в путах, связанный веревками и читал ее стихи... они думали что я сошел с ума и связали меня... развязали меня только через неделю, хотя время для меня не существовало, так как был хаос... мир еще не был завершен во всех своих частях и составляющих...
   Незнакомец не мог избавиться от преследующего его кошмара, и превращался то в мужчину, то в женщину и наполнял келью стонами от ран и трепетом от позора, стыда и поношений, от которых он с рассветом окончательно умер...
  
   Харон похоронил незнакомца в камнях и продолжил поиски осла с двумя головами.
   Извиваясь как змея, дорога увела его в горы и снова привела к развалинам монастыря.
   Внизу на открытой сцене летнего представления что-то происходило.
   "Похоже, что там разыгрывается какое-то представление..." - подумал Харон и сел на ступени лестницы, потом лег.
   Прислушиваясь к шуму прибоя и крикам чаек, он задремал...
  
   Приоткрыв веки, Харон увидел пастуха.
   "Вылитый Пан..." - подумал Харон и шевельнул губами для улыбки от веселости и безумия свиты незнакомца: танцующих в воздухе коз и бесов болотистой долины. Их голоса смешивались со смехом прочих злых существ, живущих в рыжей топи, которых кошмар превратил в жен Харона, прекрасных и совершенных. Они развлекали Харона игрой и разными милыми забавами, пока он окончательно не проснулся.
   Харон лежал и слушал плеск волн в камнях.
   Дельфины вели свои игры с нимфами у рифов. Чайки и тритоны им подыгрывали.
   Чайки были похожи на женщин. Их крики напоминали женский смех.
   Харон встал и стал спускаться вниз, пытаясь вспомнить сон. Иногда он оборачивался. Ему казалось, что кто идет за ним по пятам, хотя он никого не видел.
   Зрителей в летнем театре было немного, в основном дети.
  -- Ты кто?.. - спросил Харона бритый мальчик.
  -- Харон...
  -- Тот самый?..
  -- Нет, другой...
  -- Почему тебя зовут Харон?..
  -- У меня было много жен... и всех их я перевез на ту сторону жизни, одну за другой... - Харон прослезился. - Всех их смерть нашла, но с недавних пор они стали сниться мне...
  -- Ты думаешь, что от них и тебе будет смерть?..
  -- Не знаю, что и думать...
   Рассказав мальчику все о своих кошмарах и страхах, Харон умолк.
   Пришла очередь мальчику рассказывать свою историю.
   Его история была копией истории Харона. Крыши над головой он не имел, был бездомным, как бог, рос и спал с козами, грелся от них, и думал про себя больше, чем говорил вслух.
   "Он и внешне похож на меня..." - подумал Харон, взглянув на мальчика.
   До 7 лет ничего особенного с мальчиком не случилось.
   Днем он пас коз и ждал ночи.
   Ночью ему снились сны.
   Начинало светать, и он просыпался, вставал и шел за козами. Он шел и пел, играл словами и рифмами, был изысканный, вежливый, воспитанный. Иногда его глаза застилали слезы, но это было иногда. Он останавливался и смотрел в пустоту, в которой, как в раме, видел свою будущую жизнь с Сарой. Так звали его пассию. Сердце его было готово любить всякий день, кроме седьмого.
   Что тут скажешь? Как всякое божье творение он искал везде не блаженства, а наслаждения и делался сам не свой.
   Сильна как смерть любовь.
   Ночью мальчик ждал Сару, но ждал напрасно. Она не пришла.
   Всю ночь выл ветер.
   Ветер служил богу, огонь - ангелам, вода - демонам, а земля - людям.
   Ветру мальчик открыл свои мысли. Он рассуждал как философ, говорил не торопясь, предпочитая коротким путям долгие кружения, используя логические доводы и вещи самоочевидные в качестве свидетельств и примеров, и неясное постепенно приобретало ясность, становилось понятным. Но иногда он говорил опрометчиво и необдуманно, особенно о Саре и счастье. В этом вопросе ему нужны были не рассуждения, а ощущения, которых он еще не знал. В погоне за ощущениями он готов был пожертвовать жизнью философа и стать поэтом, что и случилось.
   Как-то мальчик пас коз и задремал. Услышав шаги, он приоткрыл веки и увидев Сару. Она только что вышла из воды. Капли влаги поблескивали на ее коже.
   Робея, он что-то пробормотал невнятно, как во сне, и очнулся с улыбкой.
   Он стоял на коленях, промокший до костей, страждущий, не обогретый, и прислушивался к шуму дождя.
  -- Сара... - прошептал он и закрыл глаза, чтобы вернуться в сон, но, увы.
   Встал день.
   Мальчик шел молча или пел, подражая цикадам. Иногда он останавливался и что-то записывал на обрывках бумаги.
  -- Что случилось с Сарой?.. - спросил Харон.
  -- Сара умерла... - сказал мальчик. - Такая вот история... ладно, пошли... нет, нет... не в ту сторону...
  -- Сильна как смерть любовь... - пробормотал Харон и умолк...
  
   * * *
  
   Ночью Харона тревожили зловещие сны. Он видел мрачные долины, отвесные скалы в трещинах, стремнины и бездонные пропасти.
   Тропа, по которой он шел, с усилием протискивалась между скал.
   Он шел, пряча тревогу, хмуро оглядываясь вокруг, но взгляд его преображался, когда он думал о рыжеволосой незнакомке в узком черном платье, как о будущей жене.
   Небо внезапно закрыли грозовые тучи. Они были похожи на камни. Их катил ветер с треском, грохотом и блеском частых молний.
   За время своего странствия вокруг развалин Харон претерпел и холод, и палящий зной. Теперь его ждал потоп.
   Мрак сгустился.
   Харон стоял и оглядывался. Он не мог понять, где он и как оказался среди этих теснин, и мрачных ущелий?
   Вспышка молнии ослепила Харона, гром потряс, он покачнулся, взгляд его стал мутным, ноги подогнулись. Он опустился на землю и лишился чувств.
   Всю ночь Харон лежал почти остывший.
   Посторонний человек наткнулся на него. Человек был худощавый, смуглый и ростом почти как карлик.
  -- Эй, любезный, ты живой?.. - спросил посторонний человек.
  -- Не знаю, ни кто я, ни кем был, ни кем быть должен... и вижу лишь темноту... - пробормотал Харон. Он был объят сонной немощью и ощущал холод смерти.
  -- Я могу тебе помочь?
  -- Чем ты можешь мне помочь?.. да и какой в этом смысл?..
  -- Ты собрался умирать?.. говорят, на небе все становятся богами...
  -- Ты думаешь?.. - Харон взглянул на карлика и отвел взгляд. За спиной карлика он увидел башню маяка и кресты кладбища утопленников.
   Донеслись звуки духового оркестра. Кого-то хоронили.
   Харон увидел женщину в узком черном платье и в шляпке без полей по итальянской моде.
   Отдаленность делала ее еще прелестней.
   "Не сразу, но со временем печаль пройдет, тогда я и постучу к ней в дверь..." - думал Харон, ощущая скорбь женщины и испытывая сочувствие. - Если в печали она так прекрасна, какая же она в радости?.."
   Но пока незнакомка не жить хотела, а умереть, и ложе делить не с новым мужем, а со смертью.
  -- Любовь - это безумие... однако, женщинам оно привычно... - забывшись, Харон высказал свои мысли вслух.
  -- Вы думаете, что все это игра, притворство?.. - Не дождавшись ответа, карлик закутался в плащ и исчез...
  
   Из облаков вышла луна и превратила ночь в день.
   Осыпались камни.
   Харон пугливо оглянулся и увидел женщину в узком черном платье и в шляпке без полей по итальянской моде.
   Заикаясь от волнения, он попытался что-то сказать, спросить, но не смог. Он лишь рассмешил незнакомку своей мимикой, и очнулся, смущенный сном.
   Ночь ушла, оставив ему воспоминания о превратностях любви.
   Харон лежал в расселине и со слезами на глазах смотрел на светлеющие дали. Губы его искривила улыбка. Некоторые воспоминания давали повод для смеха, другие заставляли желать смерти.
   Мимо прошла тучная рыжеволосая женщина с бритым мальчиком. Увидев Харона, мальчик улыбнулась в ладонь.
   "Нет более сострадательных существ, чем женщины и дети..." - подумал Харон.
   День рассеял мрак, застилавший рассудок Харона и высушил слезы презрения и жалости к себе.
   Харон встал и стал спускаться по лестнице, ведущей к летнему театру. Он шел и размышляя о вдове.
   Задумавшись, Харон забрел в заросли крапивы, чертополоха и прочих колючих созданий.
  -- Черт... - пробормотал он и обернулся, услышав удаляющийся смех вдовы.
   Поодаль громоздились скалы, как ступени лестницы, поднимающейся к небу.
   Харон пошел дальше, продираясь сквозь дебри. Дорога становилась все опаснее. Он прошел еще немного и остановился. Не зная, куда направиться, он стал оглядываться и увидел бритого мальчика, который вышел из-за камней.
  -- Я, кажется, заблудился... - заговорил Харон.
  -- И я не знаю, как я здесь очутился...
  -- Мне кажется, я сплю и мне некуда проснуться... что ты делаешь?..
  -- Я молюсь...
  -- Не слышит бог наших невнятных молитв...
  -- Ничего другого нам не остается...
   Харон промолчал.
   Тьма спустилась с гор.
   Завыл ветер.
   У камней, похожих на стаю присевших волков, Харон остановился, озираясь. Почудилось, во тьме кто-то рассмеялся. Смех перешел в вой. Пели волки, звеня обрывками цепей. Пасть у них была покрыта пеной, и в пасти клокотало пламя.
   Харон видел все это глазами воображения и верил тому, что видел...
  
   Солнце озарило серые, как свинец, скалы, и рассеяло туман и тоску всех томившихся в потемках созданий.
   Запели цикады в траве.
   Появились прохожие.
   Харон лежал в узкой и тесной как гроб расселине и созерцал.
   Около полудня небо опять укрыли тучи. Пошел дождь, и дождь шел, пока не пришло время заката, который застал Харона спящим.
   Сон перенес Харона на небо. Место показалось Харону знакомым. Он увидел площадь, запруженную людьми. Люди внимали оратору.
  -- Каждая часть нашей жизни исполнена пороков, но в целом она является раем... - сказал кто-то за спиной Харона. Он обернулся и увидел Симона.
   Между тем оратор, краснея и меняясь в лице, перечислял все свои прегрешения, которые вызывали у него теперь стыд, ибо он воображал, что бог видел все, что он творил в прошлой жизни.
  -- Чем-то оратор похож на меня... - заговорил Симон. - Как и я, он жил умеренно, стремился не к тому, чтобы тратить, а к тому, чтобы как-нибудь прожить... и не искал, и не желал ничего большего...
   Очередь подвинулась на шаг, и на возвышение поднялся очередной оратор, который с обычной для него легкостью стал рассыпать похвалы своему роду и со всеми украшениями речи утверждать превосходные качества человеческой природы. Нельзя было не поддаться очарованию удачных поворотов его мысли и изящности выражений.
  -- Все это грубая лесть и, если позволите, отвратительная ложь... - заикаясь от волнения, пробормотал Харон. - Хотелось бы знать тот побудительный мотив, исходя из которого, он все это говорит...
  -- Он думает, что весь мир разделяет его мнение относительно его собственной ценности... а он, как и все мы, всего лишь мыльный пузырь... и исчезнет без следа...
  -- Как заставить людей поверить в то, что для каждого из них более выгодно сдерживать свои желания, чем следовать им?..
  -- Не знаю... можно ли убедить человека не одобрять свои естественные наклонности?.. или предпочитать благо других своему собственному?.. зов природы слишком настойчив, сопротивляться ему бессмысленно...
  -- А полностью подавить - опасно... - сказал Харон и очнулся, задыхаясь от воображаемого дыма, чада, и ощущая трепет. Ему показалось, что он очутился в аду. В глазах все плясало и танцевало, скалы, небо.
   Харон встал, закутался в свой плащ и пошел, поручив себя богу. Шел он пока море остановило его.
   Увидев в скалах бритого мальчика, он спросил, где ему найти лодку.
   Мальчик молча указал на камни, за которыми Харон нашел залитую водой лодку.
   Он вычерпал воду из лодки, оттолкнулся от берега и поплыл, доверившись ветру и волнам.
  -- Не за жизнью, за смертью поплыл... - сказал бритый мальчик, проводив взглядом Харона.
   Днем Харон плыл по воде как по небу, искал свой путь, а ночью искал наслаждений во сне с вдовой.
   В очередном сне жены расправились с Хароном так, чтобы он не мог причинить больше наслаждения ни вдове, ни кому-нибудь другому.
   В ужасе Харон проснулся. Он не ощущая себя мужчиной.
   Он лежал на дне лодки, застрявшей в камнях, и выглядел как покойник, обмытый для погребения.
   Небо было затянуто тучами.
   Шел дождь.
   Харон закутался в плащ, хотел подняться, но упал без сил, увидев вдову, а за ее спиной всех своих жен, исполненных совершенства. Они гнули шеи, исполненные сочувствия к Харону. Когда нужно, они умели быть послушными и приятными.
   Жены вылечили Харона сочувствием и любовью, всем тем, чем привыкли лечить женщины.
   Харон застонал от удовольствия и очнулся, встал, потягиваясь и улыбаясь. Одежда неожиданно спала с него, и он увидел, что лишен мужского достоинства.
  -- Так это был не сон... - пробормотал Харон, пытаясь поймать спадающую одежду.
   Глянув по сторонам и увидев довольно мрачный пейзаж, Харон сел на камень. Он сидел и вздыхал, когда появился пес рыжей масти.
  -- А ты куда идешь?.. - спросил Харон пса. - Тоже ищешь свой путь...
   Пес промолчал, но Харону показалось, что пес что-то сказал. В темноте он не разглядел женщину, которая вышла из тени и села на камень.
   Женщина овдовела недавно. Муж годился ей в отцы, уже давно в гроб глядел, ослеп и оглох с годами, и разум изменял ему, лежал на одре как камень, томясь напрасным желанием слиться с женой в объятье и забыть все свои страхи и печали.
   Похоронив мужа, женщина несколько дней вела жизнь вдовы.
   Вскоре поползли слухи, что муж женщины умер не своей смертью.
   Чему тут удивляться? Но слухи застали женщину врасплох. Как быть, что делать?
   Привязав к животу подушку и сделавшись беременной, она ушла рожать в райцентр и не вернулась. Шла она точно сомнамбула, то слезы лила, когда жизнь казалась ей страшнее смерти, то смеялась, пела, подражая цикадам. Глаза ее сияли, в них отражалось небо, и цвела любовь.
   Пес рыжей масти сопровождал женщину.
   Начало темнеть.
   Тоскливо стало на душе женщины, она остановилась, глянула по сторонам и зарыдала.
   Начался дождь.
   Спасаясь от дождя, женщина заползла в расселину и попыталась заснуть, но сон бежал от нее. Чудилось ей разные страхи.
   Среди ночи она встала и пошла, доверившись дороге, не стала ждать рассвета.
   Куда? Куда угодно, только прочь из этих мест, населенных кошмарами.
   Шла она с тоской на сердце, забылась, свернула не туда и поняла, что заблудилась.
   Устав идти, она остановилась, уныло и устало глянула по сторонам.
   Вокруг царила тишина.
   Даже цикады умолкли, отдались сну.
   Светало. Из ущелий Лысой горы выползал туман.
   "Где я могла видеть эти скалы, пропасти?.. если только во сне... кошмар нарисовал..." - подумала она.
   Глянув вниз, она увидела дом и сад, огороженный оградой, одетый предрассветной мглой. Из дома вышла женщина в платье, украшенном узором горящих цветов.
   Она невольно вздохнула, узнав в женщине себя, и села на камень, потом легла.
   "Что я теперь?.. худая, бледная, как бы уже мертвая среди этой красоты... и платье все в лохмотьях... едва прикрыта нагота... ветер растерзал всю мою одежду в клочья... я похожа на пугало в этом райском саду... - Она невольно вздохнула, провела рукой по волосам. - Как странно... жизнь все портит и мертвит..."
   Вздыхая и скуля, пес прижался к женщине.
   "Собака пожалела... а бог так высоко и всегда так суров в окружении своей свиты..."
   Женщина встала, зябко повела плечами.
   Взгляд ее протиснулся меж скал к морю.
   На море царил штиль. Вода казалась зеркалом, кристаллом, таящим в глубине все небо.
   Женщина улыбнулась. Что-то ей вспомнилось.
   Улыбка изменила лицо женщины.
   И снова женщина нахмурилась.
   Одно настроение сменялось другим. То она готова была впасть в слепое отчаяние, думала повеситься или утопиться, то исполнялась надежды, без крыльев летала, обнималась с ветром.
   В камнях она разделась и вошла в воду.
   Из воды она вышла в серебристом платье, похожем на рыбью чешую...
  
   Светало.
   И вдруг стало темно.
   "Или в глазах потемнело?.." - подумала женщина.
   Она шла и боялась, колени подгибались от бесовского смеха, визга, воя. В ущельях эхо повторяло, множило эти звуки. Эхо то хохотало сворой бесноватой, то заманивало, соблазняло похотливым смехом, то с ужасом бежало вперегонки, то плакало навзрыд, пользуясь всякими уловками.
   "Всесильна похоть... первый мой муж был погублен ею... и второй... склоняет всех похоть, сомнений нет, даже божий рай она закрыла, чтобы плодить людей для старости и смерти, для жалкого итога... спасения нет от этой сладкой напасти... ее не обуздать, она всегда несыта... и бесполезно слезы лить, рыдать и сетовать на бога... как на обреченных он смотрит на людей... и по заслугам, несомненно, сколько можно терпеть всю эту мерзость, вожделение, что искажает суть жизни... за что мне это наказание?.. какое зло я сделала?.. родилась и это уже преступление... была низринута из своего блаженного состояния в вечную немилость... боже, опять завыли эти бесы... боже, помоги мне унять дрожь, испуг..." - Женщина обратилась лицом к небу, откуда исходит всякое озарение и спасение, но небо было затянуто тучами.
   Женщину окружали скалы.
  -- Как ступени лестницы на небо... так вот он путь... - прошептала женщина.
   Услышав стоны и вздохи, женщина с опаской заглянула в расселину.
   Харон лежал как камень среди камней.
   "Кто он?.. телом тощий, бледен, лицо морщинами изрезано точно клинописью... и одет не по сезону... наверное, бездомный, как и я... бродит по бездорожью, ищет свой путь в темноте, не зная, доживет ли до рассвета... кажется, очнулся... выглядит так, как будто его только что сняли с креста, хотя и смеется... - Женщина отвела взгляд. Харон пробуждал в ней и страх, и жалость. - Странно, он не смотрит на меня... смущен... или думает, что это соблазны сна?.. или к женщинам в нем пропало притяжение?.. не думает ли он, что женщина причина всех его бед?.. а вдруг он беглый преступник?.. тогда мне надо спасаться, пока есть куда... в щель заползти, как в гроб, и затаиться там, где ждут меня лишь слезы, а не утехи ложа... ну же, взгляни на меня!.."
   Веки Харона задрожали.
   "Мне кажется, он не в себе... что-то шепчет... думает, что я сонное видение... взглянул и опустил глаза... взгляд, как у безумного... нет, улыбнулся... впрочем, это скорее не улыбка, а гримаса... думай, что хочешь, только без раздражения, улыбнись, спрячь за улыбкой свои страхи... а вдруг он маньяк, безжалостный убийца... он все молчит... снова взглянул и взгляд отвел... наверное, на женщин он озлоблен... бежать бессмысленно, на скалы мне не взлезть, только в пропасть, в эту тьму без дна... нет, только не это... однажды я уже стояла одной ногой в могиле, но мне не хватило духу... я только представила себя мертвой в яме, которую я упорно, как сумасшедшая, рыла для себя, и мне стало страшно и жалко себя... если он убийца, что же он медлит?.." - думала женщина, вслух же сказала:
  -- Какая тишина... мы как будто здесь заживо погребены...
   Харон промолчал.
  -- Вы молчите?.. не знаете, что сказать?..
  -- Все так... мы заживо погребены в своем теле... - заговорил Харон. - А смерть может оказаться воскресением...
  -- Для грешников нет воскресения... а мы все грешники, нечисты, прокляты и живем для ада...
  -- Это точно... всем нам место в адской яме...
  -- Остается только ждать и молиться... - Женщина переступила с ноги на ногу, покачнулась.
  -- Что с вами?..
  -- Голова кружится... мутит и скребет под ложечкой... это от голода... - Бледное лицо женщины стало еще бледнее.
   Харон промолчал. Голод мучил и его.
  -- Вы женаты?.. - спросила женщина после довольно продолжительной паузы, в течение которой Харон бродил вокруг нее как тень.
  -- Был женат... а вы?..
  -- Я вдова...
   "Еще одна вдова..." - подумал Харон и спросил:
  -- Откуда вы?.. и как здесь очутились?..
  -- Я шла и очутилась здесь... мне можно сесть?.. - спросила женщина, боясь упасть.
  -- Да, конечно, садитесь... - сказал Харон и тоже сел.
   Харон слушал историю вдовы молча, иногда он улыбался почти бессознательно.
   У женщины дрожали руки, и иногда прерывался голос.
   Выслушав историю вдовы, Харон сказал угрюмо, не поднимая головы:
  -- Ясно... но не все... - Сам он постыдился рассказывать о себе.
   На небе рождался день.
   "Что он может подумать обо мне?.. - размышляла вдова. - Пристойно ли в мои годы бродить одной ночью?.. какой женщине взбредет в голову такое?.. если только ее не выгнал из дома муж... или любовница мужа... молчит и смотрит мимо... а ты что думала?.. что он зальется слезами от твоих несчастий?.. впрочем, не важно, о чем я думала... и что довело меня до предела отчаяния... одно я поняла, что ничего не понимаю ни в мужчинах, ни в женщинах... как глупо я вела себя с ним... я настолько вошла в роль жертвы, что едва не выдала себя, но вовремя удержалась, поняв, благодаря случайному проблеску разума, что он ловит меня в свои сети... а ведь я уже готова была сознаться, что пыталась покончить с собой... потому что не хотела так жить... дрожь пробрала до костей... кажется, и волосы дыбом встали... помню, как я очнулась на кладбище среди крестов, хотела бежать и бежала бы, если бы могла... так часто бывает во сне, ноги сделались словно ватные... я очнулась и поспешила уйти, пока этому ничто не препятствовало... и уже ушла, но вернулась, мне было интересно узнать, что это за место, и правда ли, что однажды попав в это место, никто не может найти выход оттуда... увидев человека в сером плаще, я испугалась... он был похож на привидение и я поняла, что уже не живу в этом мире... но где же я живу?.. и где мы все живем?.. и обещано ли нам спасение хотя бы отдаленное?.. или всех нас ждет адская яма... и тьма... она прольет благодать и милосердие на всех, кому это дано понять... и увидеть, хотя лучше это не видеть... помню, как вконец измученная, растерянная и обессиленная, едва ли не потерявшая рассудок я очнулась на дне ямы, ощущая себя сосланной в изгнание... не помню, как я выползла из ямы и пошла... увидев свое отражение в стекле витрины, я едва узнала себя... на мне было узкое черное платье, шляпка без полей по итальянской моде и вуаль... надо сказать, черный цвет был мне к лицу, подчеркивал многие мои достоинства... отчаиваться рано... спасение еще возможно... жизнь всем нужна... нет ничего ужасней смерти..." - женщина невольно вздохнула, глянула по сторонам.
  -- Уже светает... всюду жизнь... везде ликование... - женщина улыбнулась. - Заговорила чуть ли не стихами, правда, довольно нескладными... мой первый муж был поэтом... а последний заменял мне отца... семь раз он блаженство в супружестве изведал... две войны прошел, грудь вся в орденах как в латах... побывал и в аду, и на небе... говорил, что там нет женщин, и нет различий пола... а ангелы в сравнении с земными женщинами жалки и убоги... - Женщина провела рукой по волосам.
   Ее волосы женщины спадали муаром на грудь, плечи.
   Улыбка - ослепляла жемчугом и перламутром.
   "Красива... ничего не скажешь... впрочем, все живое цветет и вянет... и не беспричинно..." - подумал Харон, вслух же сказал:
  -- Мне кажется, нас судьба свела... - Глянув на женщину, Харон отвел взгляд, ослепленный ее улыбкой.
   День все преобразил, даже серые скалы, в них горели смарагды и ониксы.
   Женщину он сделал юной, и черное платье он ей заменил, украсил его птицами, цветами.
   Женщина пришлась Харону по сердцу, да и он стал мил ей.
   Они слились в объятье. Затмение на них нашло...
   Сильна как смерть любовь...
  
   * * *
  
   Светало.
   Харон сидел и любовался пейзажем, когда появился призрак, закутанный в плащ.
   Призрак оказался поэтом. Вид у него был смущенный и озабоченный, словно он догадывался, какое ужасное впечатление производит на Харона.
  -- С вашего позволения... - сказал поэт, принужденно улыбнулся и сел поодаль.
   Поэт рассказал Харону свою грустную историю.
   Он был сиротой, воспитывал его дядя по материнской линии. В 27 лет он женился. Жил он в доме жены. Когда его жена умерла, он очутился на улице.
   "Еще одна моя копия... он рассказывает мне мою историю..." - подумал Харон
   Харон слушал поэта с недоверием и сожалением. На его губах блуждала странная улыбка. Он как будто не знал, разрыдаться ему или расхохотаться.
  -- Я просто в отчаянии... она сожгла мои стихи... даже у покойников есть дом, а у меня нет ни жены, ни дома... ничего... - бормотал поэт. Он заикался и глотал окончания слов.
   Из-за камней вышла женщина в узком черном платье. Лицо ее скрывала вуаль.
  -- Это же она, моя жена!.. - воскликнул поэт шепотом и отступил в тень.
   Женщина в трауре подняла вуаль и чуть склонила голову.
   Харон церемонно приветствовал ее.
  -- Вы поэт?.. - спросила женщина и опустила вуаль.
  -- Поэт?.. а почему бы и нет... да, я странствующий поэт, артист, как вам будет угодно... а вы?..
  -- Я потеряла жениха... представьте себе, накануне свадьбы... несчастный случай на охоте... об этом писали в газетах... а потом пошли разговоры, как будто я обручилась с ним уже после его смерти...
   Осыпались камни, и появился незнакомец.
  -- Это мой муж... - заговорила женщина в трауре. - Он сопровождает меня, боится, как бы романтическая экзальтация не толкнула меня на какую-нибудь крайность...
  -- Но я никого не вижу... я что, ослеп?..
  -- Только я могу его видеть, закрыв глаза...
  -- Теперь я припоминаю эту историю на охоте... - Закрыв глаза, Харон увидел незнакомца с дырой в груди.
   Незнакомец обратился к Харону с весьма странной речью.
   Харон с изумлением открыл глаза.
  -- Что он вам сказал?.. - спросила женщина в трауре.
  -- Ничего... - пробормотал Харон, начав сомневаться, в своем ли он уме. Взглянув на женщину, он отвел взгляд.
   "Выглядит она неопытной, доверчивой девочкой, вызывающей сочувствие..."
  -- Я жила с ним в гражданском браке... - Женщина в трауре промокнула глаза батистовым платком. - Моя семейная жизнь была совсем не радостной и весьма неспокойной из-за характера мужа и его стремления к полной независимости...
  -- Все это, я думаю, можно понять и простить... и это и многое другое... если вас связывает любовь... - сказал Харон и вздохнул, вспомнив все свои обиды и унижения, которые он терпел от жен без всяких на то причин.
   Женщина в трауре протянула Харону рукопись.
  -- Что вы можете сказать об этих стихах?..
  -- Ну, не знаю, не знаю... - сказал Харон, делая вид, что читает стихи.
  -- Их непременно нужно напечатать... муж думает, что я из ревности все сожгла...
   Харон молча пожал плечами.
   Закрыв глаза, Харон увидел гроб и мертвеца в гробу. Вокруг гроба молча стояли люди в трауре. В толпе он увидел вдову поэта. Вид у нее был растерянный, глаза, покрасневшие от слез, полные смутной неосознанной тревоги и скорби.
   Какой-то человек читал некролог, в котором говорилось о тщете всех устремлений и тоскливой унылости человеческого существования. Паузы заполняли траурные звуки духового оркестра и прибоя, исполняющего реквием.
   Харон открыл глаза.
   Вокруг громоздились скалы. Между скал бились волны, то с глухим шумом набегая на берег, то откатываясь с долгими всхлипываниями в камнях, оставляя на них кружева пены.
   Харон с шумом выдохнул вместе с воздухом весь накопившийся в нем ужас от кошмара, и сел на узкое ложе.
   Длилась ночь.
   Харон не спал. Он сочинял. Иногда его лицо искажала гримаса. Его мучили боли в боку, головокружение и страхи, от которых до срока сошли в могилу все его родственники...
  
   Осыпались камни.
   Харон как будто очнулся и с изумлением огляделся.
   В келье было душно.
   Он встал и приоткрыл створку окна.
  -- Хоть немного воздуха, чтобы было, чем дышать... - пробормотал он, заикаясь.
   В створке окна он увидел свое отражение.
  -- Ты только посмотри на себя... - заговорило отражение. - На кого ты похож... худой, бледный, глаза потухшие... ты похож на мертвеца, вышедшего из могилы...
  -- Что?..
  -- Я говорю, тебе надо жениться на вдове... ей лет тридцать, не больше... конечно, красавицей ее не назовешь, она скорее уродлива, но для жены сойдет... она нетребовательна, будет довольствоваться тем, что есть...
   Харон как-то видел эту женщину в сквере у театра и попытался вообразить ее в подвенечном платье. Она показалась ему старой и жалкой. Платье висело на ней как на вешалке. Он представил себе келью, вдову на ложе, потом в гробу. Две его жены умерли сразу после свадьбы.
   Испытав странное чувство горечи и отвращения, он провел рукой по лицу, как будто паутину смахнул...
  
   Харон сочинял, когда вдова окликнула его. Она прогуливалась по садовой террасе с одноглазой лорнеткой.
   С террасы открывался вид болота и город.
   После ареста сына вдова жила одна, словно в ссылке на краю света.
   Харон стал читать ей стихи.
   Он видел, как вдова давилась смехом и закусывала губы, чтобы не рассмеяться. И все же она рассмеялась.
   Смех вдовы разбудил Харона. Он сидел на ступенях лестницы и с удивлением и недоверием прислушивался к разговору стариков. Они говорили о поэтессе.
  -- Женщина есть женщина, она не может не изменять, так уж она устроена...
  -- Говорят, вы убили свою жену из ревности?..
  -- Убил и что?.. говорить тут не о чем...
   Харон знал этого старика. Он жил в угловой комнате дома, фасад которого украшали горгоны и двуликие химеры, плюющиеся огнем.
   "Мне лучше уйти... и как можно скорее... но куда?.." - Харон устало огляделся.
   На пепельно-бледном небе вырисовывались отроги Лысой горы, чуть правее и ниже темнели руины женского монастыря.
   Кутаясь в плащ, Харон стал спускаться вниз по лестнице к сцене летнего театра...
  
  
  
   2.
  
  
  
   Был день субботы.
   Несколько стариков уже безразличных этому миру сидели на ступенях лестницы, поднимающейся к развалинам женского монастыря. Они беседовали. Их отличала благородная простота и спокойное величие, как в позах, так и в выражении лиц.
   Чуть поодаль сидели две девы, одна - худая в узком черном платье и в шляпке без полей по итальянской моде, другая - тучная в очках. Соблюдая созерцательную дистанцию, они наблюдали за незнакомцем в сером плаще, который стоял у афишной тумбы и делал вид, что он как бы случайно попал в число свидетелей происходящего. Его поза и манера держать себя создавали впечатление какой-то фальши, неестественности.
   У всех свидетелей происходящего были свои роли.
   Была роль и у пейзажа с серым небом, в котором ничего нельзя было разглядеть, но можно было вообразить все, что угодно, даже бога.
   На сцене разыгрывалась довольно странная пьеса, в финале которой ее автор превратился в осла с двумя головами,
   Не успев понять происходящего, публика увидела на сцене рыжего и уже немолодого человека.
   Видно было, что рыжий незнакомец рад встрече с ослом.
   Они обнюхались, пошептались о чем-то.
   Осел фыркнул рыжему незнакомцу в лицо.
   Зрители, среди которых были в основном дети, засмеялась.
   Херувим и Бес, исполнители и действующие лица пьесы, с детским простодушием попытались убедить рыжего незнакомца в том, что осел с двумя головами вовсе не осел, а Шекспир, автор пьесы.
   Этим рыжим незнакомцем был Харон. Он запутался в сумасшедших доказательствах. Люди и вещи исказились до обмана. Почувствовав в этом опасность, он отступил и глянул по сторонам.
   Весна уже набрала силы и собиралась перейти в лето. Неистовый звон цикад оглушал.
   Блуждающий взгляд Харона остановился, наткнувшись в толпе зрителей на человека в сером плаще. Он побледнел, вспомнил, где видел его и понял, что умер.
   "Все повторяется... - подумал он, одолеваемый темными предчувствиями и страхами. - Правда в прошлый раз все началось с Ночи, вынашивающей в своем бездонном чреве яйца, из которых, разбив скорлупу, вылупливались галактики... став видимыми, они двигались, кто как начал, издавая змеиное шипение... и обликом они были похожи на змей..."
   Харон постепенно приходил в себя, когда к нему обратился незнакомец в сером плаще.
  -- Думаете вы уже на небе?.. - Незнакомец рассеянно глянул на небо. - Когда-нибудь мы все окажемся там... все кончится не взрывом, а всхлипом чрева этой черной Ямы, которая то пожирает, то изблевывает из себя богов, людей, рыб, птиц и прочих окрыленных тварей...
  -- А вы оттуда?..
  -- Нет, я не оттуда... - Незнакомец улыбнулся, мерцая взглядом. - Впрочем, это ничего не меняет... ну, стал бы я богом из человека, натирался бы амброзией и пил бы нектар... целую вечность я пребывал бы в опьянении... и что?.. что внизу, то и вверху... и там редко кто доволен жизнью и всякому завидует...
  -- Пожалуй, я сяду, чувствую, устал, все тело ноет... - Харон сел на ступени. - Как вас зовут?..
  -- Неважно... все мы дым, туман... вон он выползает из ущелий Лысой горы... обнимается с ветром... кто без греха?.. все мы грешны и вместо блаженства и вечного опьянения бросят нас в грязную яму... или, выражаясь изящно, в лоно Персефоны... и придется смириться перед неизбежным...
  -- Никто не знает предела всех путей и цели всех вещей...
  -- Даже бог?.. - Незнакомец протянул руку. - Будем знакомы... меня зовут Фома...
  -- А я Харон...
  -- Тот самый?..
  -- Нет, другой... - Харон взглянул на Фому и отвел взгляд. - Мне кажется, я вас где-то видел?..
  -- Я был смотритель маяка... была у меня жена, дети... я жил, утешался, что будет у меня спокойная старость... увы... дом с берегом вместе вода снесла... ветер с крыши железо сорвав, как топором разрубил жену почти пополам... все вода забрала, потопила в жиже, мути... а я живу, сжился с язвами, которые едят сами себя... утешаюсь молитвами к неизвестному богу, сложителю наших забот, облекшемуся в человека и распятому евреями... одним словом, живу и никому не завидую... ночью сплю, утром просыпаюсь, смотрю на свое отражение в зеркале и хлопаю в ладоши... чему вы смеетесь?.. вы тоже этим делом занимаетесь?..
  -- Нет... - пробормотал Харон и очнулся, задыхаясь, как будто его душили.
   Незнакомец исчез, но его голос все еще звучал в ушах.
   Харон потер виски. Его блуждающий взгляд остановился на девочке. Она была похожа на Сару с пугающими и испуганными глазами еврейки. В детстве он провалился в них как в бездну, испытывая ужас, сливавшийся с изумлением и радостью.
   Радость лучший врачеватель.
   Во всем облике этой девочки ощущалась какая-то утонченность, неизъяснимое изысканно-женственное нечто, может быть, даже не существующее в действительности. Лицо ее вызывало очарование и пугало скрытой чувственностью, проявляющейся в мерцании чуть косящих глаз, в цветении губ.
   Внимание Харона привлек едва заметный шрам на лбу девочки.
   "Вылитая Сара... даже шрам как у нее... что, если это она?.." - размышлял Харон. Он хотел что-то сказать, но голос его прервался. Выглядел он совершенно безумным.
   Девочку окружали какие-то странные люди с застывшими лицами.
   Вдруг Харон понял, что он стоит на сцене среди не нуждающихся в словах персонажей, лица которых скрывали театральные маски.
   Предстоящее ожидание радости сменилось смущением и замешательством.
   Пятясь, Харон отступил к кулисам.
   Уже он шел по дороге, кутаясь в облако пыли и размышляя об игре со смертью, которую люди называют жизнью.
   В воздухе царили пыль, зной.
   Небо было с серым отливом.
   Все казалось призрачным.
   Цикады оглушали.
   Харон шел и видел как сквозь дымку лицо рыжеволосой девочки с пугающими и испуганными глазами еврейки, которая что-то пела. Губы ее были похожи на лепестки роз...
  
   Сара давно умерла, но иногда Харон видел ее во сне и даже ласкал, пока однажды вся нижняя половина тела девочки не покрылась шерстью, а из лона вдруг высунулись две собачьи головы. С рычанием собаки набросились на Харона, разрывая в клочья одежду. Он очнулся в ужасе. Никогда он не испытывал подобного потрясения.
   Харон остановился у камней, напоминающих стаю присевших волков.
   Море было светлым, сверкающим. Внезапно волны вынесли на берег рыжеволосую девочку с пугающими и испуганными глазами еврейки и снова унесли, оставив на камнях грязную пену и водоросли.
   Харон бросился за девочкой в волны и очнулся.
   Он стоял по колени в воде и смотрел на перекатывающиеся волны и видел в них тело девочки, которые море то выбрасывало на берег к его ногам, то снова втягивало в себя.
   Видение казалось осязаемым, но он не осмеливался прикоснуться к девочке и упрекал себя за сдержанность.
   "Это всего лишь видение..." - Харон попытался прогнать с лица улыбку удивления и недоумения. Девочка была копией Сары не только чертами лица, но и повадками.
   В безмолвном бессилии Харон сел на камень.
   Девочка вышла из воды, закуталась в полотенце и скрылась за камнями, похожими на стаю присевших волков...
  
   Смеркалось.
   На море царил штиль, а на небе - луна, но Харону казалось, что это не ночь, а день с черным солнцем.
   Сара блуждала поодаль. Он чувствовал ее присутствие.
   В 7 лет Сара уже писала стихи о любви и смерти. Хариты ее обласкали и окрылили.
   Описывала она и свое тревожное будущее.
   В сущности все в нашем мире сводимо только к двум действам - к любви и к смерти.
   Человек - ничто, но есть нечто, возносящее и нас до небожителей. И это нечто - любовь.
   Стихи Сары о любви поражали своей страстностью и откровенностью. Они усмиряли ее, вернее не ее, а живущих в ней чудовищ.
   Иногда Сара набрасывалась на Харона во сне, как волчица. Он в ужасе просыпался, отпрянув от нее словно от бездны.
   Воспоминания увлекли Харона в прошлое, в ту августовскую ночь блаженства.
   Харон вошел в комнату, когда Сара сидела у зеркала, которое втянуло в себя и его.
   Сара опутала его обманом, уловками, убедила, будто на нее было покушение, расплакалась, обвилась вокруг него точно змея, нашептывая в уши свои стихи, как некую молитву.
   "Может быть, эта страстность была связана с предчувствием близкой смерти?.." - подумал Харон. Глаза его увлажнились. Он глянул на море.
   Сара всегда боялась воды, этой зыбкой стихии, словно ей грозила неизбежная гибель и даже выражала это ужасное чувство роковой обреченности в стихах.
   Она утонула в ручье, утонуть в котором было невозможно даже во сне.
   Случилось это около полудня. Внезапно солнце померкло. Стало темно как ночью. Поднялся ветер. Зловещие вспышки молний разрывали клочковатые облака, из которых лилась вода. Ручей вздулся. Сара переходила ручей вброд. Вспышка молнии ослепила ее, грохот грома оглушил. Вскрикнув, ослепленная и оглушенная, она поскользнулась и упала ничком. Вода покрыла ее рыбьей чешуей и понесла.
   Все это Харон увидел, глядя в полдень на сонно и безразлично текущую воду ручья.
   Увидев в потревоженной глади воды улыбающееся лицо Сары с пугающими и испуганными глазами еврейки, Харон невольно отвел взгляд.
   "В странствии своем я достиг предела, но не стал ни мудрым, ни счастливым... От Сары ничего не осталось, кроме стихов, которые никто не видел и не слышал, потому что они не успели излиться на бумагу... только ветер их шепчет и шумящая листва на деревьях, наполняя слух благозвучием, сбивая с пути даже мудрых... поэзия должна потрясать, а не убеждать... я бы тоже что-нибудь написал, но годы не те, и не те уже мысли... и все же я напишу историю Сары, если подагра не скрючит пальцы... и я не увязну в прошлом как в болоте... я напишу ее историю стихами, рискуя прослыть безумным в глазах сознательных людей... - Харон утер пот с лица. - Как жарко... уже который день стоит эта жуткая жара... говорят, статуи трескаются и даже прикованные к подножию сходят со своих мест..."
  
   Блуждающий взгляд Харона остановился на прохожих.
   Люди уходили из города.
   Время было смутное.
   Город наводнили безумцы и толкователи знамений, которые обещали всем погибель и у многих будили удивленное одобрение.
   Один из пророков воззвал к некоему богу, пекущемуся о его помышлениях, и испросил себе того, что лучше всего для человека. В тот же день он скончался.
   Одни говорили, что бог обрушит на город гору, другие - что город провалится в Яму, которую затопит вода.
   Одни говорили одно, другие другое, но не было в их голосах ни веры, ни смятения.
   Харон стоял с запрокинутым лицом и следил за кометой, хвост у которой был не спереди, а сзади, и размышлял.
   "Конец света - это испытание для людей... разным людям разное... я думаю, что все устроится к лучшему само собой... будем надеяться, что бог не забыл о нас... и окажет благодеяние... но заслуживаем ли мы его благодеяния?.." - Харон глянул на свое отражение в воде.
  -- Скажи что-нибудь... что ты молчишь?..
  -- Я не молчу, я думаю и вижу затруднение не в том, что тебе посоветовать, смущаюсь я тем, как сказать тебе об этом и станешь ли ты поступать так, как надо... сказать легко, стоит только собрать нужные слова... легче всего бывает обмануть самого себя... действительность часто совсем не такова, какой ты ее себе воображаешь... итак, прежде всего не следует падать духом, глядя на теперешнее положение, как бы плохо оно не представлялось и какими бы знамениями не пугало... для будущего они, возможно, окажутся весьма благоприятными... в общем, если ты будешь держаться настороже, ничего для тебя страшного не случится...
   Харон вышел из воды и пошел по направлению к городу. Он шел пока неожиданный туман не остановил его. Потеряв возможность передвигаться, он сел на камень, потом лег и заснул.
   Свое странствие Харон продолжил во сне.
   Он путешествовал как пилигрим и очутился на небе в толпе небожителей. Их явилось столько, что не охватить взглядом.
   В толпе Харон увидел уже знакомого пророка, повитого плющом. Он изрекал приговоры.
   Увидев в толпе Иосифа, Харон невольно улыбнулся.
   Иосиф пел скорбные песни, внушая жалость и сострадание, голосил, как голосят женщины по покойнику.
  -- Рад тебя видеть... - заговорил Иосиф. - Гул в ушах и глазах темнеет... я, пожалуй, сяду, ноги не держат. Он сел, потом лег, в рост вытянулся. - Еще шаг, и я бы упал и умер, так и не узнав счастья... туман рассеивается... а вот и луна вернулась из туч... вернулась и снова скрылась... а туман превратился в морось...
   Повисло молчание.
  -- Откуда ты и куда?.. - спросил Харон, чтобы не утонуть в молчании.
  -- Оттуда и туда... город меня не тянет... чем они там заняты?.. насыщаются и совокупляются... иногда лягают друг друга...
  -- Ты что-нибудь пишешь?..
  -- Пишу... правда, слезливых драм я уже давно не пишу... теперь я занимаюсь неким учением...
  -- Ты сошел с ума?..
  -- На себя посмотри...
  -- Извини, что помешал так некстати и прервал тебя, продолжай... что за учение?..
  -- Я изложу его не стихами, а прозой, если подагра не скрючит пальцы... и если не увязну в этом болоте... я хочу не убеждать, а привести всех в состояние изумления и восторга... вот, послушай...
   Иосиф читал стихи, а Харон смотрел на толпу.
   Большинство толпящихся и ожидающих своей очереди людей благородного воспитания обратили свой взор на Иосифа.
  -- Крадешь чужое и выдаешь за свое?.. - заикаясь от волнения, пробормотал Харон.
  -- Подражание не кража... я заражаюсь чужим вдохновением... ты знаешь, как этот пророк стал пророком?..
  -- Нет... ты что, знаком с ним?..
  -- Известная личность... одну жену он отравил, другую удавил, третью сожрали его собаки... все они превратились в фурий его преследующих... сына он не тронул... его сын сам покончил с собой из-за женщины... с моста бросился вниз головой... река пересохла и он насмерть расшибся о камни... хотя, может быть, не по своей вине... или случайно... не знаю, что он в ней нашел?.. зад тощий, ноги кривые, носатая, глаза разбегаются... так что никакой он не пророк, а убийца, который сумел ускользнуть от наказания... его признали сумасшедшим и заперли в сумасшедшем доме, где он стал пророком... помню, отец говорил: если станешь поэтом, ты мне не сын... хотя, надо сказать, он сам увлекался стихами и женщинами... соблазняла его слава... видел себя в бронзе... с войны он вернулся весь в орденах, как в латах... он думал, что я схожу с ума, неистовствую в безумии, затылок скребу и ногти грызу до мяса, а я забавлялся... я был изящен и тонок... трудно в это поверить, однако же это правда... и чем все кончилось?.. я вынужден был бежать из города, потом из страны... с тех пор и блуждаю по небу... вот, бороду отрастил в утешение... изворотливым стал, опутай меня хоть цепями, все равно ускользну, то птицей прикинусь, то рыбой, бывало, что и камнем или деревом... но вернемся к пророку... он всегда умел пользоваться обстоятельствами... в желтом доме он одно время писал пьесы драматически окрашенные, вселяющие ужас и повергающие сумасшедших в трепет, но если в них вглядеться, его пьесы из пугающих превращались в привлекательные... через три года он вышел из стен желтого дома и стал странствовать... и не один, со свитой... несколько уличных женщин и одна полоумная поэтесса... она всем грозила карой небесной... и ее угрозы казались правдоподобными, хотя ненависть ее к людям проистекала от личных обид... А ты?..
  -- Что я?.. - Харон склонился.
  -- Что ты там нашел?..
  -- Следы копыт...
  -- Ты думаешь, что это твой осел с двумя головами наследил?..
  
   Гладь воды покрылась золотой патиной, постепенно краснеющей.
   Из лощины выполз туман и пополз по суше к морю, вздымая зыбкую спину.
   Харон встал и невольно вскрикнул, увидев девочку с бледным лицом и венком на рыжих кудрях.
   Девочка стояла на краю кручи.
   Это была Сара...
  
   Сара исчезла, когда ей исполнилось 13 лет. Тело ее так и не нашли.
   Возможно, она погибла или сама ушла из жизни, по собственной воле.
   Между этими крайностями существовали и другие версии.
   Их высказывал следователь Каинов. Он вел дело, которое было открыто по просьбе Харона.
   Харон был уверен, что Сара спаслась.
  -- Она не могла исчезнуть... - уверял он следователя.
  -- Может быть, ты и прав... - Каинов улыбнулся. - Но, вообще говоря, для того чтобы жить как следует надо иметь голову... и сразу в петлю... - Каинов рассмеялся, настолько несерьезным казалось ему все, что делалось людьми.
   Каинов увлекался философией и жил, подражая философам.
   Харон промолчал. Мысли его путались в словах, большей частью не нужных.
   Они шли по улице, свернули налево, потом направо, снова налево. Дорога вела их, пока ее не размыло дождем.
   Внизу поблескивали крыши города.
   Город казался чудовищем, выползшим из моря.
  -- Должен тебе сказать, что нашли в камнях ее вещи... - Каинов стоял и размышлял, как им перебраться через ручей, и не сломать шею. - Можно обойти ручей, но там болото, а там бродячие собаки...
  -- Нет там никаких собак... - отозвался Харон и вскользь глянул на Каинова. Обликом он был похож на Диогена и многим казался сумасшедшим.
  -- Будем держаться середины...
  -- Что вы хотите этим сказать?..
  -- Что сказал...
  
  
   * * *
  
   Воспоминания увели Харона со сцены летнего театра.
   Между тем представление продолжалось, вернее некое действо, персонажи которого использовали условные лица и декорации.
   Осел с двумя головами переступил с ноги на ногу.
   На полу сцены обозначились две лепешки.
   Собака, наблюдающая за происходящим на сцене, понюхала лепешки и, обнаружив, что это обыкновенная вонь, отошла в чистый воздух.
   Зрители загалдели. Напирая, они притиснулись к сцене, и случилось то, что случилось: в заднике образовалась дыра. В эту дыру зрители и исполнители ролей увидели Шекспира. Он шел по дороге к морю, что-то насвистывал и думал о том, что произошло, но осталось незамеченным.
   Услышав шум, возгласы за спиной, Шекспир оглянулся.
  -- Что смотрите?.. хлопайте и расходитесь... - сказал он и пошел дальше.
   Впереди было лето детского существования...
  
   В детстве у Шекспира были способности к рисованию, и родители отдали его в школу с художественным уклоном. Школа была старая, с репутацией. Ее основала немка с глазами итальянки, бывшая графиня. Она писала элегии и акварели. Мужа у нее не было, но сын был. Она говорила, что его ветром надуло. Ходили слухи, что она исхитрилась взойти живой на небо. Смерть она приняла от рук женщины. Как Сафо она околдовывала и женщин. Обе упали в воду, хотя воды она всегда боялась, даже близко не подходила. Жила она в доме, фасад которого украшали горгоны и двуликие химеры, плюющиеся огнем. Когда Шекспир проходил мимо этого дома, ему казалось, что химеры смотрят на него. Его охватывал трепет.
   Глаза химеры были глазами Ады, его кузины, которые грозили и манили смеющейся похотью. До 7 лет они спали в одной кровати и Шекспира мучили кошмары, в которых он долго убивал ее любовью.
   В вестибюле школы висела мраморная доска с рельефным изображением графини. Там же стояло гипсовое изваяние Сталина в кителе довоенного покроя. Он возвышался судьей над всеми, хотя каждый знал, что он грешник. Осанка кумира не согласовывалась с его совестью и была лишь следствием лицемерия. Множество художников публично искажали его облик в бронзе и в красках. За спиной Сталина висела огромная картина, изображающая историческую сцену захвата власти. В первый же день Шекспир обратил на нее внимание. Он осмотрел картину, странно хихикнул, оборвал себя, прикрыв лицо ладонью и задумался. Несколько дней он был как бы не в себе, водил пальцем в воздухе, что-то рисовал. В ночь с пятницы на субботу он затаился в вестибюле школы, прижимая к груди авоську. В авоське что-то звякало, булькало. Когда стемнело, он подкрался к месту, где сидел вахтер, подсыпал ему в стакан с чаем какой-то порошок белого цвета и снова затаился в укромном месте. Вахтер прошел мимо, допил остывший чай, зевая, улегся на кушетку и тут же захрапел. Шекспир выполз их убежища, включил свет и углубился в работу. На картине он исправил главное действующее лицо, переставив его с ног на голову...
  
   Утром директриса была срочно вызвана на место преступления.
   Спустившись вниз по круглой лестнице в вестибюль, она пришла в изумление, бросилась вперед, повернула назад.
   Шекспир стоял у колонны, бесстыдно посмеивался.
  -- Ты что тут хихикаешь?.. чему радуешься?.. - Директриса попыталась схватить Шекспира за шиворот, но он увернулся и исчез...
  
   Через неделю Шекспир удивил школу новой выходкой. Усыпив вахтера, он подпилил ноги гипсовому изваянию Сталина, протянул шнур от его головы мимо входной двери к каморке вахтера и затаился среди флагов и транспарантов, сваленных в кучу после праздничного шествия. Когда утром директриса вошла в дверь, он натянул шнур. Директриса, энергичная, тучная женщина, зацепилась за шнур и упала. Сталин покачнулся. Он стоял как бы и в том мире и в этом, все еще покачиваясь, пытался держать осанку. И все же он рухнул и превратился в груду обломков...
  
   История с картиной и гипсовым изваянием возмутила директрису, однако преступника не нашли, так что средства воспитания, то что делает детей мудрыми и полезными гражданами общества, остались не потраченными. Директриса ограничилась тем, что уволила преподавателя живописи, не сумевшего распознать руку преступника, и вахтера, проявившего преступную халатность.
   Между тем Шекспир увлекся новым делом. Он пропадал в библиотеке, рылся в старых журналах, что-то искал. Чтение превратилось в увлечение на долгие годы и окончательно сформировало его характер, намного раньше, чем принято думать...
  
   Как-то в дождливый день Шекспир сидел у окна.
   На подоконнике стояла стеклянная банка. В банке жила лягушка.
   Приглядевшись, Шекспир нашел в лягушке сходство с человеком.
   Он сказал лягушке об этом.
   Лягушка квакнула.
   Он протер глаза, уставился на лягушку.
   Лягушка сидела спокойно.
   Под окном прошла девочка.
   Дождь усилился. Побежали ручьи. Мокрое зеленое платье облепило девочку. Она стала похожа на лягушонка. Взглянув вверх, девочка увидела Шекспира, приветливо улыбнулась.
   Девочку звали Юлия.
   Шекспир выбежал на улицу, забросал ее вопросами.
  -- Откуда идешь?.. и куда?..
  -- В клуб...
  -- И чем ты там занимаешься?..
  -- Пою в хоре...
  
   Дождь кончился. Небо просветлело.
   Шекспир наблюдал за девочкой с большой симпатией и интересом. Что-то теплое, приятное было во всем ее облике, и когда она заторопилась прочь, повлекся за ней.
   У клуба в толпе зрителей покидающих кинозал он потерял девочку, и нашел ее уже на сцене. Он молча встал за ее спиной.
   Юлия пела в хоре и заметно вздрогнула, когда Шекспир коснулся ее руки...
  
   В хоре пел и Херувим. Он был помощником Шекспира во всех его преступных начинаниях.
   Отец Херувима, вдовец, держал сына в строгости. Страшен он был лицом, с короткой шеей, одноглазый, вечно нахмуренный, заросший рыжими волосами с желтизной. Херувим пошел не в отца, а в мать, тонкую, впечатлительную. Она работала в детском театре, была занята в ролях второго плана. Умерла она, когда Херувиму исполнилось 7 лет. Жил Херувим в цокольном этаже дома, фасад которого украшали горгоны и двуликие химеры, плюющиеся огнем. Комнатка была почти пустая, перегороженная деревянным шкафом. За шкафом стояла кровать и стол отца, там же было и окно. У окна стояла венская этажерка с сектантскими книжками.
   Херувим жил и спал за занавеской в нише стены. Он старался не мешать отцу. Утром он просыпался и уходил на улицу, шел и радовался. Он умел радоваться. Горбатый от рождения, он шел как-то боком, подергивая плечом и выгибая шею.
   В жизни отцу Херувима нужен был только стол и крепкий чай. Он был писателем. Склонив голову набок, он сидел с утра до вечера, грыз карандаши разного цвета и ждал вдохновения. Вдохновение редко водило его рукой.
   Когда Херувим был в нежном возрасте, отец рассказывал ему разные истории из своих книжек. Звали его Моисей. Он и похож был на Моисея, такой же косноязычный. Слова терлись, свистели в его пересохшем горле змеиным свистом, сами по себе.
   От горячего, сухого лопотанья отца Херувим зяб, злился, старался помочь ему договорить, сочинял про себя концы фраз, как нужно.
   Херувим быстро перерос отца. В 7 лет он написал стихи на смерть матери. В 9 лет он уже писал повести. Одну из повестей учительница литературы послала на конкурс и ее опубликовали в толстом журнале. В то время улицы кишели поэтами, художниками и бродячими собаками.
   Смутное, беспокойное было время.
   В стекла бились намокшие воробьи, а в запертые двери ломились незваные гости в серых плащах с фальшивыми лицами...
  
   Кроме Херувима помощников Шекспира был и Бес.
   Виделись они редко и необязательно, иногда, обычно по субботам...
  
   Была суббота.
   Шекспир и Бес шептались, что-то замышляли.
   Херувим терпел их шепоты, мучительно скрипел стулом, деликатно созерцал что-то утаиваемое, посматривал на них издалека, прикрыв лицо ладонью. Он редко вмешивался в замыслы Шекспира и Беса, тронет вьющуюся прядку, с младенческой нежностью улыбнется, скажет:
  -- Мм-да... и охота вам... это же подлое дело... - Профиль его тонко вырезанный, готический вдруг перечеркивался ужасом и гадливостью.
  -- Не подлое, а справедливое... - выкрикивал Бес, пожираемый какой-то злой силой. Он, то вертелся на стуле, то прятался в тень или сходил с ума от беспричинной мрачности.
   День был дождливый.
   Устав подслушивать, Херувим стал читать стихи.
   Слушая бормотание Херувима, Шекспир почему-то вспомнил уличного блаженного, на которого он иногда натыкался в переулках. Его звали Харон.
   Далекий от политики и непрактичный в обыденной жизни Харон сидел несколько в театральной позе в окружении собак и скреб тросточкой землю, чертил фигуры, доказывающие нечто важное, но бесполезное, что создавало ему репутацию философа. Иногда он поднимал голову и размышлял о творце всех вещей, догадывался, из каких начал рождаются небосводы и находящиеся в них бесконечные космосы, движимые кругами, к которым они были прикреплены словно цепью.
   Свои мысли он иногда осмеливался доверять бумаге.
   Бога он не отрицал и не замалчивал, полагая, что им сотворено небо небес, которое содержит в себе ныне видимые небосводы и космосы, но у каждого небосвода есть свой бог рангом ниже, которого он называл Черной Дырой.
   Черная Дыра была не всегда одна и та же. Через определенные периоды времени она, то изблевывала свои порождения, то пожирала их.
   Забывшись, Харон иногда говорил вслух монологи.
   Монологи его были пространные и путанные.
   Собаки внимательно слушали Харона, если не были заняты каким-нибудь делом...
  
   Одно время Харон числился научным сотрудником одного закрытого учреждения, где его держали за гения, потом вдруг исчез.
   В городе Харон появился, когда день внезапно стал ночью.
   Произошло солнечное затмение.
   С суеверным ужасом Шекспир обходил блаженного, хотя и был соблазн остановиться за его спиной, подслушать, чтобы лучше понять свой ужас.
   Запах псины и карие глаза сумасшедшего часто преследовали Шекспира в его снах.
   Однажды Шекспир осмелился подойти к Харону, когда он читал стихи.
  -- Чьи это стихи?.. - спросил Шекспир.
  -- Одни раньше другие позже выдавали эти стихи за свои собственные... - заговорил Харон. - Имена их я знаю, но не стану называть... ты кто?..
  -- Шекспир...
  -- А я Харон... как ты?..
  -- Ничего... а вы?..
  -- И я живу, еще не умер, правда подагра замучила и боли в боку... - Харон взглянул на небо. - Уже полдень, а я еще не завтракал... да и не ужинал... живу, как живут почти все поэты... будешь смерти желать, но не на что будет купить и веревку... такая вот история с биографией... спал, спал и вот проснулся стариком... такие дела...
   Голос Харона, его манера держаться и все прочее выглядело необычно, производило впечатление.
   Харон говорил и говорил. Он не мог остановиться.
   Из монологов Харона Шекспиру запомнилось, во-первых, что душа бессмертна, во-вторых, все, что когда-то произошло через определенные периоды времени происходит снова, в-третьих, следует избегать убийств и убийц, и в-четвертых, никто не мудр, кроме бога.
   Так они познакомились.
   Узнав, что мальчика зовут Шекспир, Харон высказал мнение, будто бы Шекспир не реально существующее лицо, а литературный персонаж, вышедший из книги, как отражения выходят из зеркала.
  -- Шекспир давно умер... - сказал Харон. - Я тоже умирал несколько раз... и все еще жив...
  -- Это вы так думаете, что вы живы... - отозвался Шекспир.
  -- А по тебе не скажешь, что ты умер... нет, на самом деле, я был на небе, когда кто-то столкнул меня оттуда... я бы пропал без вести, если бы не вдова... она спасла меня... Нора, так она назвала себя, но имя явно вымышленное... у нее я нашел прибежище... помню, я все боялся, как бы не доставить ей неудовольствие... ну ты понимаешь... - Харон хихикнул и умолк.
   Харон умел говорить много лжи похожей на правду о том, что будет или что было.
  -- Хочешь, я расскажу, как все было?..
  -- Хочу...
  -- Падал я девять дней и девять ночей, и только на десятый день я достиг земли... вернее, воды... очнулся я в воде, смотрю, вокруг ночь и вода... и вода мне по шею с гнилостно-затхлым запахом... весь в тине я выполз на сухое место и пошел... я шел, пока не наткнулся на Нору... это целая история с биографией... еще девочкой Нора бежала из дома... она хотела стать поэтессой, всё что-то писала, сочиняла... в то время все что-то писали... сознаюсь, и я писал о восходах и закатах, как все, ямбами, а позже я перешел на прозу... совращенная отцом, который вел постыдную жизнь и весьма позорно умер (его сожрали вши), Нора забеременела... чтобы не быть уличенной в греховной связи, она ушла в горы... там она сошлась с неким козопасом, родила мальчика и назвала его Аркадием... с тех пор прошло почти полвека... Нора стала известной поэтессой, даже могил ее несколько в разных местах, хотя, говорят, если не лгут, что она не умерла... выпросила себе у бога вечную жизнь... когда я ее встретил, она была уже тучной женщиной, но все еще писала стихи... и мою историю она записала в стихах, все подряд, как я падал с неба камнем... одним словом, жуть... меня носило туда и сюда.. почти год я жил с Норой в пещере как с женой, дышал одним дымом, но то было в прошлом, которое, кстати, тоже гадательно и многое в нем остается незамеченным... кстати, древние называли космос пещерой, тюрьмой, гротом, ямой... у всех было свое мнение, а во всяком мнении есть и истина, и ложь... есть и совершенно неудобные и даже непристойные мнение на этот счет... небосводы и космосы, неразличимо сходные, кружатся, касаясь друг друга словно в танце... и подчиняются богу неба небес, которое объемлет все космосы... - Харон помолчал. - К чему я это говорю?.. а к тому, что жили мы с Норой на краю болота... в сумерки, когда умирают люди и воскресают тени, она бродила как лунатичка в своей старой серой шубе, а под ней только рубашка... с зелеными глазами и лицом утопленницы она шептала стихи... она играла словами, как играют на музыкальных инструментах... вокруг уже только ночь и тьма... иногда она переходила черту дозволенного, говорила, что она была женой бога, от которого имела сына... у нее было несколько мужей... по ночам они иногда приходили к ней... было весело... она писала им записки и читала вслух, как в рупор говорила... - Харон неуверенно оглянулся. - Она где-то здесь... или мне показалось?.. впрочем, о ней уже довольно... - Харон надолго умолк. - Не помню, лето было или моросил холодный серый дождь... я сидел молча, слюну глотал от голода... она выглядела скверно, ужасно... и стихи ее напоминали унылый бред... кому-то она завещала свое отчаяние... и все это под аккомпанемент скрипки... играл Паганини... ты должен его знать... известная личность... я слушал, пока она не умолкла... видел бы ты ее... рот открыт, но ни вопля, ни вздоха, лицо словно сведено судорогой... в тот серый день она читала свои сонеты... тогда многие венки плели из сонетов... не знаю, зачем я все это вспоминаю?.. и кто придумал мне эту роль, вспоминать все, что было и быльем поросло?.. должен тебе сказать, что воспоминания подменяют действие, создают впечатление чего-то, чего на самом деле не было и нет... помню, как-то ночью я ушел, оставил ее, а когда вернулся, не нашел ее ни живой, ни мертвой... она исчезла во второй раз... ушла в свой дым, туман... и выглядывает оттуда, следит за мной, траурная и мрачная в своей серой шубе, под которой только ночная рубашка... иногда она напоминала мне пиковую даму из трагедии Пушкина, правда, профиль у нее был горбатый... а может быть, она стала бабочкой... или вороной, вон той, что сидит на камне, подслушивает и ждет моей смерти, чтобы выклевать мне глаза... но скорее всего она жива... живет где-нибудь и учит детей играть словами... надо сказать, многие ее сочинения не сохранились, а те, которые сохранились, не всеми признаются подлинными... она говорила, что ее душа иногда покидала тело и скиталась... так она знакомилась с жизнью и тем многим, что говорилось и делалось в ее книгах... она уверяла меня, что над нами живут соседи, которые внешне похожи на нас, но могут ходить по воздуху... кое-чему она у них научилась...
  -- Чему же?.. - спросил Шекспир.
  -- Этого я не могу тебе сказать... - Харон умолк.
   Заговорил он после довольно продолжительной паузы, напустив на себя трагический пафос и величие без всякой на то нужды.
   Кончил он свой трагический монолог фразой:
   "Мне кажется, она у них осталась..." - после чего надолго умолк.
  -- Иногда она является мне во сне и шепчет на ухо свои стихи, те, которые сожгла... эти сны с ней как вставные новеллы в основном повествовании, которое я не помню... и ее картины висят в воздухе и пустые рамы... я как бы наследую все это... но, просыпаясь, я вижу только себя и отошедшую от меня тень... все в ней было странно, начиная от странностей психологии и до извилин биографии... ее стихи мучали, царапали ухо... - Харон умолк.
  -- Где вы живете?.. - спросил Шекспир, чтобы прервать затянувшуюся паузу.
  -- Я теперь живу на черной лестнице, в том доме, где она жила... сплю на ступенях лестницы, которая то растет до неба, то спускается в ад... засыпаю и думаю, проснусь ли?.. и я ли это буду или это будет мой двойник, который смотрит на меня из пустого зеркала... и он не один, целое шествие призраков, которым светит тьма... внешне они похожи на тайные знаки... кружатся, как в танце от полуночи до рассвета, рукоплещут... глаза у них странного зеленоватого цвета и сияют... впрочем, забудь... все это бред... не знаю, отчего она бежала... может быть от жизни... или от смерти, выражаясь на мифический манер... как-то, истребив толпу людей всевозможными напастями, смерть предстала и передо мной, приняв обманчивый облик поэтессы, но я понял, что она не та, за кого себя выдает... она не опорожнялась, и я не видел, чтобы она ела... однако пристала, как банный лист... не знаю, чем я ее привлек?.. помню, как-то ночью я попытался расспросить ее о Норе... и той же ночью чудом набрел на нее... я шел по аллее, слышу лепет, вздохи... забудь, это тоже бред, ненужный, мрачный бред сумасшедшего... впрочем, вполне обычная история... с ней приключилось тоже, что и с Фомой, о котором я уже говорил... или не говорил?.. все они вернутся к своему создателю... боже, как здесь душно...
  -- Что с вами?..
  -- Не пугайся, я еще не умер, но уже и не человек, просто прохожий, который живет на лестнице, взбирающейся к небесным хорам... но иногда оказывается в угловой комнате дома, фасад которого украшают горгоны и двуликие химеры, плюющиеся огнем... прошлой ночью я был у нее... она показалась мне какой-то невзрачной, плоской... увидев мое изумление, она сказала, нет, это не я, встала и подошла к окну... я говорю, может быть, я зайду в другой раз... и протягиваю ей розы... понимаю, что надо опомниться и не могу... комната была залита каким-то подводным светом... вещи плавали вдоль стены... она стояла у окна, вроде как в трауре спиной ко мне, стройная, изящная... и лежала на смятом ложе, истлевала вместе со своими стихами... старая, оглохшая, слепая старуха... слышу, она говорит, что другого раза может и не быть... оглянулась, увидела, что я напуган и попыталась меня успокоить, но только еще больше напугала... говорит, не пугайся, я не наваждение, я ангел... ну да, близорукий ангел, только без крыльев... она рассеянно прошлась по комнате с грацией непостижимой, туда и сюда, говорит... такое впечатление, что я живу в чьем-то сне... на миг она исчезла и вышла сразу из всех зеркал... но я сразу опознал ее... походка ее выдала... она рассмеялась, говорит, смерть прислала тебе невесту... безымянную и безродную... я стою, молчу... и она стоит, молчит, осматривается, потом говорит... здесь стало не так мрачно и тревожно, как было... глянула в зеркало, как в омут... что ж, буду тебе невестой, женой, вдовой, хотя, что у нас общего?.. только этот сон... - Харон невольно всхлипнул. - Слышишь, ветер поет... допевает, все, что она не допела...
   Он попытался запеть, запел не своим голосом, задохнулся, умолк.
  -- Забудь... все это вздор... бред...
  -- Вы кричите... перестаньте кричать...
  -- Я не кричу... я говорю... и она меня слышит... отзывается... или это эхо?.. говорят, дом, фасад которого украшают горгоны и двуликие химеры плюющиеся огнем, был проклят... и прокляты были все его жильцы... боже, какое небо, ты только посмотри... эта бездна и манит и пугает... а вот и моя муза... явилась не запылилась... что-то ей не спится... дважды она была моей невестой и ни разу женой... ты ее не видишь, а я вижу... выглядит она довольно изящно... я бы даже сказал, аристократично, хотя уже познала ужас загробной жизни... идет к выходу на террасу... и она не одна, со своей обычной свитой... и нет в этой свите ни одного не проклятого... ушла... какая-то она сегодня странная, чужая... или это не она?.. конечно же, это не она... это же ее соседка, графиня, немка с глазами итальянки... у меня с ней одно время был роман... все еще стройная, грациозная... руки как ветки качаются с таким изяществом и простотой... боже, как давно это было... я тоже был стройный, юный и рыжий... а она прелестница, соблазнительница, колдунья... летала по ночам на Лысую гору... помню, меня трясло, я боялся разочаровать ее... и она все превратила в любовную игру... странно, что я забыл ее... вероятно, случилось нечто, что позволило мне все забыть... и этот сон и пролог к нему... когда я очнулся, в комнате царили сумерки... все вверх дном... за стеной Паганини пиликал на своей скрипке, тосковал по вавилонской блуднице... по комнате бродил кто-то, навязчиво мелькая, то тут, то там... это был я в роли прохожего без лица и имени, с походкой лунатика... утро окончательно меня разбудило... я записал этот сон прозой... в него уместилась вся моя ночная жизнь... не знаю, сколько раз она вступала в брак с другими, сколько родила детей, прежде чем стала водой и землей... похоронили ее за общественный счет и памятник поставили от государства, но она является мне живая, в обычной одежде... имеет и голос, и облик вовсе не призрачный... обычно она входит без стука... стоит и в воздухе что-то рисует руками, как будто что-то пишет... помню, когда это случилось в первый раз, я отшатнулся, отпрянул... но если не ко мне она приходила, то к кому?.. выглядела она жутко, слегка хромала... и как будто у нее была лишняя тень... наверное, это была дева из провинции, ее подруга... я сел, подагра меня усадила... сижу, смотрю... она вошла в зеркало и оттуда сказала, улыбаясь мнимо, что смерти нет... это всем известно... я почувствовал, как по спине пробежал озноб... голос был знакомый, но не ее... - Харон помолчал. - Уже другая ночь и другой сон... я иду по темной аллее безлюдного сквера... иду, опасливо поглядывая по сторонам... в такую ночь что угодно может случиться... вижу тени, одна, другая... между ними трепещет афиша с ее силуэтом... или профилем... все это я вижу на афишной тумбе у этого проклятого дома, охраняемого химерами... тени лепечут что-то... или это лепет бесноватого ветра... он все превращал в ее стихи... уже под утро тени стали плотью... она была не одна, кто-то был с ней без лица и имени... может быть это был сам сатана?.. но это был не он... походка бы его выдала... незнакомец ей стихи шептал, путал мысли, смущал неуместным смехом... впрочем, ей было все равно... такая вот история с биографией... почти год я жил на черной лестнице этого проклятого дома, самого страшного дома в городе... а до этого я жил под лестницей на колокольню... чудное место...
   Харон умолк, снова заговорил:
  -- Почти год я жил там с богом... церковники пытались затворить бога в храме, а он жил со мной под лестницей... впрочем, весь космос его храм, разнообразно украшенный животными, растениями и звездами... а что до церковников, то ну их всех, пусть думают, что хотят... преисполненные благих намерений, они не осознают того, что они делают... мне надо было много скитаться, чтобы это понять...
  -- Что понять?..
  -- Как происходит то, что происходит... истина не лежит на виду, она любит прятаться... и многое ускользает от понимания по причине неверия и изумления... глаза и уши плохие свидетели... бог ничего не говорит и ничего не утаивает, он подает знаки... от него поэтесса получила этот дар... или проклятие... поэзия вселилась в нее еще в детстве и дожила до старости... у нее не было учителей, она все узнала от самой себя, кроме радости... вначале она была изящной, равнодушной и гордой, потом стала старой... и вместо цветущих на губах стихов проклятия ее душили... и меня они душат...
   Харон невольно всхлипнул и умолк надолго. Лицо его увяло...
  
   Небо посветлело, и сквер стал напоминать райский сад.
   Поэтесса вышла из тени, гибкая, как змея, обвилась вокруг Харона.
   Шекспир невольно повел плечами, как от озноба, вообразив эту сцену.
   "А он умеет говорить, ничего не сказав... - размышлял Шекспир. - И вся эта запутанная история о поэтессе, имя которой он почему-то скрывает, скорее всего миф... - Шекспир потряс головой. - Кажется, он и меня заразил своим безумием... и это можно было предвидеть..."
  -- Я смотрю, ты мне не веришь... - заговорил Харон. - Думаешь, наверное, что я понадергал из книг разных темных историй и выдаю их за свои собственные... и поэтесса вовсе не поэтесса, а обычная женщина, у которой я не постыдился взять то, что женщины отдают сами... и с такой готовностью... - Харон погрузился в размышления и заговорил после довольно продолжительной паузы.
  -- Женщины любят, чтобы ими восхищались, обожали... любовь их ослепляет, а старость обезображивает... - Харон глянул на небо. Небо и море, казалось, пылали. - Иногда я вижу ее на фоне гаснущей зари, то совсем молодой и знаменитой, то старой и забытой... довольно часто она появляется в сквере у театра... стоит у клумбы, на которой цветут анютины глазки, словно стайка бабочек... в длинном черном платье она похожа на монахиню... в ее руках записная книжка... она что-то пишет... в этой записной книжке без начала и конца вся ее жизнь... все ее кошмары... иногда я ловлю ее пьянящий взгляд... она смотрит на меня и улыбается... весь космос существует благодаря известному любовному совокуплению и если совокупления прекратятся, воцарится Безумие и Хаос... с ней я так изменился, что до сих пор не узнаю себя... и меня преследуют несчастья, хотя я родился под знаком тех планет, которые не сулили мне ничего подобного... что это?.. пахнуло чем-то... запах странный... гнилостно-затхлый... запах старости... скоро и я окажусь там, где меня уже заждались... эта темнота манит, зовет женским голосом... ее голосом... говорят, что хорошо снаряжен для смерти тот, кто знает, куда идет... помню, забыть не могу смерть одного старика... он был учителем истории... была бурная ночь... ветер гнал на скалы почерневшие волны... старик лежал как камень среди камней, молчал, вдруг заговорил... "Опрокинь меня ногой в море, в волны... могилу тебе здесь не вырыть... впрочем, все равно, птицам достанусь я или рыбам... я жил так, как будто смерть и старость надо мной бессильны..." - Всю ночь, терзаемый болью, старик катался по камням, ползал, извиваясь, туда и сюда, под утро затих, дух испустил... я смотрю, ты сомневаешься в подлинности этой истории... вероятно, ты прав... можно усомниться и в том, что я рассказывал тебе о поэтессе... многое из того, что касается ее жизни, я узнал из ее записных книжек и от людей, которые с ней встречались... в гневе она была ужасна, не воздерживалась ни от слов, ни от действий... особенно по отношению к женщинам... с мужчинами она была иной... я бы не сказал, что она была без ума от мужчин, но ее влекло к ним... одно время у нее одновременно было два мужа, которые постоянно ссорились друг с другом, а прекратив свои ссоры, накидывались на нее, так как она никогда не мешала им ссориться и только смеялась, видя, как они это делают... она могла быть дерзкой и грубой... она плохо вела себя уже в детстве, бродила, где ей хотелось... ее первым учителем был муж, которому она, кажется, дала наслаждение... правда, она думала, что нашла все в себе самой и не нуждалась ни в ком... любил ли я ее?.. может быть, любил... потом ненавидел... и жалел... она ушла и унесла с собой ненаписанные стихи... нет, не от меня она ушла... и не ко мне она приходила... у нее была миссия... ушла она весной, когда клумбы казались свежими могилами... натешилась всласть и ушла... и стала мне сниться в моих греховных снах... как-то она привиделась мне пылающей, как тот библейский куст, который горит и не сгорает... чем-то она меня приворожила... в то время о поэзии я еще ничего не знал, пока не наткнулся на Иосифа, ее секретаря... он дал мне ее записную книжку с выцветшими стихами... я сидел на камне и читал... ветер пел и сплетал гирлянды тубероз, ночных красавиц... смотрю, она вдруг появилась... нашептывая что-то, ветер коснулся пальцами ее плеча... я отвернулся и глянул на город... он мнился мне чудовищем, выползшим из моря, поблескивая чешуйчатой черепичной шкурой... выполз и так и остался лежать... я сказал ей об этом... несколько восторженно... выглядел я немного смешно... она встала и ушла... и вернулась уже белым, легким привидением в фате до пят... и это не был полуночный бред... уже светало... я ей говорю, перестань мне сниться... ни тебя, ни слов твоих мне не надо, уходи... она улыбнулась и ушла... не знаю, она это была или не она... однако и цвет волос был ее, и улыбка, и родинка... с тех пор я ночь не отличаю от дня... помню, как-то я заглянул в ее сон и теперь живу в страхе, не могу забыть, во что превратила ее Смерть... по всей видимости, из зависти... день был влажный, грязный... из окна был видел угол кладбища... оттуда доносилось отдаленное пение и какие-то глухие звуки, похожие на вздохи... я стоял, пытался вспомнить сон и думал, как беспамятна жизнь, и как памятлива смерть... забывшись, я заговорил вслух, оглянулся... мне показалось, что поэтесса стоит за спиной... или это была ее тень, которая тоже слышит, видит и чувствует?.. не знаю... может быть, она не умерла, ведь тело ее так и не нашли и хоронили пустой гроб на кладбище утопленников у маяка... может быть, она где-то еще живет, бродит, шепчет стихи, которые сожгла в ту душную августовскую ночь... помню, она говорила, что ее смерть не будет концом, что она как-то останется... может быть, и я останусь... кстати, кто-то повесил вывеску на двери ее дома, охраняемого химерами: "Проклятый дом..." - Эта дверь заперта, но время от времени она приоткрывается, издавая протяжные стоны... а из угловой комнаты иногда звучит музыка... она стоит у окна и рисует в воздухе цветы, птиц... однажды она вышла из дома и не вернулась, исчезла... может быть заблудилась... от этого проклятого дома отходило много дорог, и она шла по ним... одновременно по всем... не оглядываясь... и не встречая никого на пути... в ту жуткую ночь даже собаки молчали... мне кажется, она никогда никого не любила... и ее никто не любил...
   Харон умолк.
   Не выдержав долгого молчания, Харон начал очередной монолог, в рамках которого убедил себя, что почти год он был мужем поэтессы.
   Порывшись в кармане, он достал записную книжку и стал читать стихи.
  -- Это ее неизвестные стихи... она поэт еще не прочитанный... всех занимает только ее скандальная слава и вымышленные мужья, о которых она иногда говорила с сожалением и оглядкой... погода меняется... ветер поднялся, поет... и в этом пенье можно угадать обрывки ее спрятанных стихов, в которых она жалуется на что-то... она писала и темные стихи, доступные только способным их понять, многие из которых она оставила неоконченными под влиянием меланхолии... я читал эти стихи, когда на нее повесили позорные обвинения... те, что я понял, были великолепно, те, что не понял, думаю, тоже... я читал, рыдал и жалел ее и всех, кто сам себе казался счастливым... время было мрачное и позорное... несколько лет страха, скуки, пустоты одиночества на краю болота не сломили ее, она снова начала писать, правда, почерк изменился и голос ее стал звучать по-другому... уже не Пегас, а Конь Бледный носил ее... она исчезла, никого не сделав счастливым, взяла сама себя за руку и увела, смешалась с толпой христовых невест... да и меня уже почти что нет... а ветер все еще шепчет ее сожженные стихи... и проклятый дом все еще стоит, правда, пустой... все жильцы умерли... в нем страшно стало жить... жизнь ее забыла, но смерть вспомнила о ней... однако хватит вспоминать о несчастьях в этом храме бога, украшенном животными, растениями и звездами... она исчезла и ее забыли, потом вновь открыли, стали понимать ее стихи, но даже филологи читали ее неохотно...
  
   Было уже поздно.
   Недослушав очередную историю Харона, Шекспир ушел.
   У проклятого дома, фасад которого украшали горгоны и двуликие химеры, плюющиеся огнем, он остановился.
   Дом давно пустовал, окна были темными.
   Шекспир стоял и слушал.
   Поэтесса читала стихи, Паганини играл на скрипке, а Харон шептал молитвы...
  
   * * *
  
   Светало.
   Шекспир накинул на плечи плащ и вышел на улицу.
   Он шел по безлюдному скверу и пытался увидеть будущее.
   Иногда ему это удавалось.
   Увидев Юлию мертвой, Шекспир в ужасе остановился, долго не мог понять, что собственно он видел.
   В небе расцветало утро.
   У проклятого дома Шекспира ждал Харон, который все окончательно запутал.
   Начал он с вопросов:
  -- Куда идешь?.. по делам или блуждаешь бесцельно?..
  -- Я хотел зайти к вам, но не решился...
  -- Я же говорил тебе, что живу на черной лестнице... внизу меня ждет ад, вверху - рай... только бог знает истину, что лучше, а люди могут лишь догадываться, хотя они и думают, что что-то знают...
   Харон заразил Шекспира своим безумием и ушел в вечное скитание, так и не совершив ничего, на что надеялся и, претерпев несчастий больше, чем причинил...
  
   Весь день Шекспир бесцельно блуждал по городу.
   Вечером он узнал, что Юлия исчезла.
   Тонкая, смуглая, смешливая, Юлия нравилась Шекспиру. Картавила она нарочно, говорила и глупости, и тут же, закидывая голову, заходилась беззвучным смехом. Зубки ее поблескивали матовой белизной.
   Шекспир столкнулся с ней на улице Старых Особняков. Выглядела она необычно и празднично. Она мельком взглянула на него и улыбнулась ускользающей улыбкой.
   Невесть откуда налетели воробьи, стайкой упали в траву, поднялись вверх, расщепились, разбрызгались на проводах нотными знаками.
  -- Меня ждут... - сказала Юлия и ушла.
   Юлия ушла и не вернулась домой ни в этот день, ни в другой.
   Несколько раз Шекспир заглядывал в милицию, натыкался на ржавый взгляд дежурного и бежал дальше, расспрашивал подруг и знакомых Юлии. Все только охали и ахали, округляя глаза и помогая себе жестами рук...
  
   Вера, мать Юлии, невысокая привлекательная женщина в очках, зареванная, вся в черном стояла у окна, выглядывала из-за занавески. Она высматривала Шекспира.
   В дверь позвонили.
   Пришел Шекспир.
  -- Ты один?..
  -- Один...
  -- Входи...
   "А чтобы она стала делать, если бы я пришел не один?.." - подумал Шекспир и стал рассказывать историю своих поисков Юлии.
   С каким-то рассеянным спокойствием Вера слушала Шекспира. Она как будто с трудом узнавала его.
   "Кажется, ей нравится разыгрывать из себя жертву..." - думал Шекспир.
   "Видно, что он очень собой доволен... возбужден и как будто даже счастлив..." - думала Вера, едва сдерживая раздражение и слезы. Ей хотелось лечь, вытянуться на постели, закрыть глаза и не думать ни о чем. Такое бывало с ней, особенно в дождливые дни. Она устала от своих мыслей и страхов, неизбежных в таких случаях.
   "Никому я не нужна... и дочь меня бросила... - Вера взглянула на Шекспира, но не нашла, что сказать. - Такое впечатление, что он что-то просит, но так невнятно... - Она остро почувствовала это. - Он просит то, что я не могу ему дать... и никогда никому не могла дать... - Она подошла к зеркалу. - Выгляжу ужасно... а он слишком худой и, пожалуй, излишне изящен..."
   В дверь снова позвонили, потом постучали.
   Оставив Шекспира, Вера ушла в прихожую. Вернулась она с прыщеватой, тщедушной женщиной, ярко одетой. Они зашептались. После каждой фразы незнакомка осторожно улыбалась и поглядывала на Шекспира.
   Шекспир стоял у окна, закрыв глаза.
   Доносились шепоты, вздохи, всхлипы...
  
   В дверь снова позвонили.
   Шекспир вздрогнул, обернулся и проводил взглядом Веру, которая ушла открывать дверь.
   Вера вернулась в комнату. Лицо ее менялось каждую минуту.
  -- Соседка сказала, что Юлию видели на торфяных болотах... - С надеждой Вера посмотрела на Шекспира и стала рисовать на клочке бумаги дорогу к болотам.
   Грифель карандаша ломался, разрывал бумагу.
  -- Представляешь, зачем-то остригла свою куклу, с которой не расставалась с детства, даже спала с ней... я боюсь... - бормотала она, обгрызая зубами карандаш.
   Шекспир слушал ее, наматывая на палец бахрому скатерти. В зеркале он увидел остриженный затылок куклы, хмыкнул, забылся, потянул скатерть. Поехала, покачнулась синяя ваза с прозрачными гранями, пролилась на скатерть рыжая, ржавая вода...
  
   Шекспир увидел торфяные болота, изрезанные карьерами, и так ясно.
   Юлия бежала по узкой, обрывающейся тропинке между двумя карьерами.
   По коричневой воде за ней бежала ее тень.
   День уже начал тускнеть.
   Юлия остановилась.
   "Куда идти?.."
   Под ногами дышало болото.
   Вдруг провалилась ее нога.
   Она вскрикнула, подалась назад, сжатые кулачки прижала к груди.
   На шее набухла жилка.
   Качнулось, заскрипело дерево, жутко, склонилось к ней.
   Пугливо оглядываясь, Юлия побежала дальше наугад по переплетающимся узким тропинкам, перепрыгивая сучки и корни, торчащие из коричневой воды и там и сям, цепляющие за ноги, пытающиеся остановить ее.
   Шаткими призраки виделись редкие деревья, пугали.
   Услышав лай собак, Юлия замерла.
   Уже карабкалась она на дерево, напряженно сопя.
   Комары липли к губам, лезли в глаза.
   Она не удержалась, соскользнула вниз, в рыжую, ржавую воду.
   Быстро темнело...
  
   Все это мнилось Шекспиру.
   Он отвлекся, наблюдая за бабочкой, которая ползала по стеклу, как будто копируя позы Юлии.
   Наверху что-то передвигали, подрагивали, звякали сосульки стеклянной люстры.
  -- Сначала отец, а теперь и дочь... - сказала вдруг Вера рыдающим голосом.
   Шекспир посмотрел на потолок весь в потеках и трещинах, и медленно, неуверенно отступил к двери. Он сбежал вниз по лестнице на улицу, повернул налево, потом направо, снова налево и устремился к торфяным болотам...
  
   * * *
  
   Серафим, отец Юлии, сердечник, умер в вытрезвителе, под душем, куда его доставили с улицы два дюжих милиционера. На улице с ним случился сердечный приступ. От внезапной боли перехватило дыхание. Судорожно, нелепо всхлипнув, он обнял столб. Стало хорошо, светло. Звон тонко пел в ушах. Ему показалось, что он летит куда-то в пространства. Глупо, растерянно улыбаясь, он медленно осел в рыжую слякоть.
   Таким его и подобрали два дюжих милиционера.
   Таким он и умер в вытрезвителе.
   Надзиратель с удивлением и досадой обнаружил в душевой кабинке труп, сидящий на полу со скрещенными ногами. Труп улыбался...
  
   Серафим преподавал в школе историю, для которой важны герои, а все прочие - как бы посторонние люди. Выглядел он нелепо в своем желтом свитере, со следами штопки на рукавах и перхотью на плечах. Лицо пятнистое. За стеклами очков подслеповатый, доверчивый взгляд. В школе он был объектом постоянных насмешек. Дети обманывали его. Запинаясь, делая вид, что вспоминают из головы, читали они заданные к уроку отрывки из книги. Книгу они заранее прятали в застекленный шкаф за его спиной. Он никогда не поворачивал своей рыжей головы, вероятно, знал и без сопротивления терпел этот заговор, лишь дергал иногда острым плечом, слушая шелест переворачиваемых страниц.
   Звенел звонок. Перемена. Вокруг шум, гам, толчея. Роились, вылетали из углов стайки мальчишек, с диким топотом неслись вскачь по коридорам. Серафим уворачивался, жался к стене, поправлял очки и мягко, приветливо щурился.
   По субботам Серафим путешествовал по городу. Юлия сопровождала его. Он рассказывал ей истории из книг о боге, рисовал в воздухе различные его наглядные представления. Кое-что он вставлял и от себя. Мысли его были ясны и понятны. Манера и способ изложения изящны и убедительны. Голос его волновал и мог вызвать даже слезы.
   Слушая отца, Юлия создавала в воображении самые различные образы бога, но не слишком верила им. Они пугали, лишали ее уверенности.
  -- А ты сам хоть раз видел бога?.. - спросила она отца.
  -- Иногда... и гадательно, как сквозь закопченное стекло...
  -- Не понимаю, как можно увидеть то, что невидимо?.. ни один человек, будь он даже безумен, не способен на это...
   Серафим промолчал, лишь улыбнулся.
   Серафим знал трагиков, не чужд был философии и вплетал в свои истории много изречений, которые могли пригодиться при любых обстоятельствах. Кроме того он умел предсказывать будущее, правда, только для себя самого. Как-то он предрек, что день превратится в ночь и с неба посыплются камни. И действительно во время обычной субботней прогулки случилось затмение и на них посыпались камни с неба. Обрушилась стена дома и пророчество исполнилось в точности...
   И вдруг Серафим умер. Дети шли чередой проститься с ним. Мальчики жались по углам, девочки плакали.
   Серафим лежал в гробу как живой. На нем был новый костюм, белая нейлоновая рубашка и галстук, хотя он никогда не носил галстуков. Потупившись, Шекспир стоял за спиной Юлии. Странно было видеть Серафима в гробу и в галстуке. Галстук делал его другим. Строгое, торжественное, даже праздничное лицо его, слегка припудренное, высилось на подушках...
   Похороны пришлись на выходной день, и на кладбище собралась почти вся школа. Было много венков. Вера и Юлия стояли у изголовья Серафима. Юлия дергала ноздрями. От трупа припахивало. Она долго не решалась, в конце концов, заставила себя поцеловать лоб отца, ощутила холодный вкус кожи, отошла в сторону, тайком сплюнуть слюну. Она потом корила себя за это. Вечером она спросила у матери, как нужно молиться, и ночью молилась, с опаской прислушиваясь к скрипам, шорохам, ожидала чего-то. Вдруг она подняла голову. Ей привиделось в воздухе белое улыбающееся лицо отца.
   Во сне она видела отца, как наяву. То она догоняла его, то он шел ей навстречу, прихрамывая, покашливая и поводя головой...
  
  
   * * *
  
   Солнце припекало после дождя. Шекспир бежал, прыгая через лужи, по направлению к торфяным болотам, раскраснелся от бега.
   Не успел он опомниться, как надвинулись хляби.
   Он остановился.
   Сползло, бултыхнулось что-то в черно-коричневую воду.
   Шекспир поежился. Он не решился заходить далеко в болота, с криком побегал по краю взад и вперед, нелепо размахивая руками, и вернулся в Город.
   Он еще раз обошел пустые, темные дворы, заглянул в милицию, наткнулся на ржавый взгляд дежурного и потащился к Вере...
  
   В комнате царили сумерки. У окна стояла тонкая фигура.
   Шекспир подумал, что Юлия вернулась, но это была Вера, ее мать.
   Шекспир следил за ней.
   Вдруг Вера вскрикнула, неловко всплеснула руками. Шекспир успел подхватить ее и упал вместе с ней на просиженный диван с выпирающими наружу пружинами...
  
   Оставив Веру на диване, Шекспир подошел к окну и увидел Юлию. Она брела под дождем, остановилась под окнами дома, фасад которого украшали горгоны и двуликие химеры, плюющиеся огнем, потерла ободранное колено и искусанные комарами лодыжки, поглядела куда-то в этажи, обернулась, исподлобья глянула на свои окна...
  
   Хлопнула входная дверь.
   Юлия медленно вошла в сумерки комнаты, волоча за собой длинный желтый шарф.
  -- Ты что здесь делаешь?.. уходи... - сказала она низким, не своим голосом и устало сощурилась улыбкой отца...
  -- Что случилось?.. - Шекспир улыбнулся щербатым ртом, всхлипнул от какого-то щенячьего восторга... подобрал губы... растерянно оглянулся...
  -- Уходи...
  
   Шекспир шел, глотая слезы, сам не зная, куда идет.
   Услышав странный шум за спиной, он остановился, настороженно оглянулся и попятился, увидев стаю бродячих собак.
   Одна из собак, рыча, набросилась на него.
   Шекспир отдернул прокушенную руку, отбросил собаку пинком, но она не отставала, наскакивала зло.
   Незнакомец в очках палкой отогнал собаку и увлек Шекспира в подъезд дома украшенного горгонами и химерами плюющимися огнем, и дальше, в этажи.
   Шекспир шел за незнакомцем, тихо постанывая от боли и глотая слезы. В первый момент он не почувствовал боли, теперь же рука болезненно ныла, кровоточила...
   Филонов перевязал Шекспиру рану и вышел в соседнюю комнату...
  
   Шекспир огляделся.
   Комната была залита каким-то подводным светом. На стенах висели иконы и картины в черных рамах, некоторые без рам.
   В комнате было тесно от книг, душно.
   В тесных черных рамах мерцали слепым блеском глаза, затканные паутиной трещин. Они следили за Шекспиром...
   Потерянно оглядываясь, Шекспир увидел кровать под балдахином.
   На кровати лежал длинный желтый шарф.
   "Точно такой же шарф, как у Юлии..." - подумал Шекспир...
  
  
   Размышляя о том, каким образом шарф Юлии попал к Филонову, Шекспир не заметил, как заснул.
   Разбудили его аплодисменты.
   Он встал и заглянул в соседнюю комнату.
   Незнакомец читал стихи.
   "Это же Харон!.." - подумал Шекспир. Лишь приглядевшись к незнакомцу, он понял, что ошибся.
   Незнакомец то завывал не своим голосом, то переходил на шепот.
   Филонов незаметно следил за Шекспиром.
   Когда все стали расходиться, он сказал Шекспиру:
  -- Останься...
  
   Филонов вышел проводить гостей, а Шекспир подошел к зеркалу.
   Он следил за тем, что грезилось только ему.
   Юлия таилась в створках зеркала, постепенно тускнеющих.
   Запихнув под диван стоптанные туфельки, Юлия забралась с ногами на рыжее, ворсистое покрывало. Филонов что-то говорил, а Юлия рассеянно слушала, нервно позевывая. Вдруг ей показалось, что кто-то тихо-тихо гугукнул где-то в комнатах, рассмеялся и смех покатился по переходам дальше-дальше.
   Юлия невольно хихикнула.
   Филонов удивленно глянул на нее и замер, залюбовался.
   Увидев близко-близко глаза, губы Филонова, Юлия сгорбилась, натянула на колени юбку, вцепилась пальцами в лодыжки.
   Блузка задралась, оголила спину.
   Издеваясь над своей трусостью, Юлия неуклюже прильнула к Филонову.
   Сильно забилось сердце. Стало жарко.
   Юлия откинулась на спинку дивана.
   Близился рассвет.
   Туман выполз из ущелий Лысой горы и уполз обратно в ущелья.
   Часы зашипели в темноте, пробили три раза.
   "Где я?.. и что я здесь делаю?.." - Юлия привстала, испуганно огляделась.
   "Спохватилась... нечего сказать..." - подумал Шекспир и сел на диван, на то место, на котором сидела Юлия, потом лег и провалился в сон, как в яму...
  
   Проснулся Шекспир ближе к полудню. Он лежал и размышлял.
   Филонов сидел за столом и что-то быстро-быстро писал.
   "Кто он?.. наверное, поэт, как и я... известный среди неизвестных..."
  -- Проснулся?.. - спросил Филонов.
   Шекспир промолчал, ограничился принужденной улыбкой.
  -- Рано или поздно, но приходится просыпаться... а я не спал всю ночь... - Филонов разворошил стопку листков. - Что я пишу?.. пишу мемуары... - Фраза осталась не оконченной. Филонов зашелся каким-то лающим кашлем, и листки разлетелись по комнате...
  
   Шекспир закрыл глаза и увидел, как Юлия босиком на цыпочках перебежала комнату, отметив про себя, что комната заметно изменилась. Исчезла позолота с картин и икон. Лица святых и мучеников стали тусклыми, мутно-желтыми.
   Юлия заглянула в зеркало.
   "И что он во мне нашел?.. Господи... бледная поганка..." - подумала она и неслышно закружила по комнате. Налетев на Филонова, она обняла его плечи, прижалась грудью к спине.
   Уже он целовал ее глаза, языком ловил скатывающиеся по ее щекам прозрачно-зеленоватые капельки влаги, целовал ее маленькую упругую грудь, пьянея от прохлады матовой кожи... шептал он что-то глупое, нежное...
   Потная, растрепанная Юлия лежала на ковре, переводила взгляд с потолка на стены и неизвестно о чем думала...
   Филонов что-то писал, покачивая головой и шевеля губами.
   Юлия подумала: "Убирайся ты, милая, отсюда к черту... ему же совершенно все равно, уйду я или останусь... - Она сглотнула комок в горле, сквозь слезы посмотрела на Филонова. - Все-таки он милый... и ласковый..."
   Солнце наползло на нее, ослепило...
  
  -- О чем задумался?.. - спросил Филонов, ползая по ковру и собирая разлетевшиеся по комнате листки рукописи.
  -- Так, ни о чем... - отозвался Шекспир, с трудом приходя в себя. Сквозь полуоткрытые припухшие веки он увидел увенчанную длинными, ломкими лучами и нимбом голову Филонова.
   "Голова у него, как и моя, рыжая и увенчана рогами..." - подумал Шекспир.
   За стеной кто-то грубо неумелой рукой дергал за струны скрипки. Струны жалко дребезжали.
   Шекспир встал, подошел к окну, из которого открывался вид на море.
   Ему увиделась Юлия, выходящая из воды, одетая лишь в кружева пены. На вид скромная, недоступная. Капли влаги осыпались с нее, сияя зеленоватым сиянием как смарагды...
  
  
  
   * * *
  
   Прошел год или два.
   Шекспир стоял у ворот, украшенных саламандрами.
   Хлопнула дверь подъезда.
   Шекспир невольно оглянулся. Из подъезда вышла Юлия. За ней с лаем устремился рыжий пес.
   Юлия завернула за угол.
   Шекспир устремился за ней, повернул налево, потом направо.
  -- Ха... Вот так встреча...
   Перед Шекспиром стоял Херувим.
   Они помолчали, улыбаясь, и посматривая друг на друга.
  -- Вот что... - заговорил Херувим... - Я иду к Филонову, можешь составить мне компанию... ты знаком с ним?..
  -- Нет...
  -- Вот и познакомишься... пошли... он живет в доме на набережной... когда-то и я жил в этом доме...
  
   Филонову повезло родиться в обеспеченной семье. Родители его играли заметную роль в Городе. Отец Филонова служил в Учреждении в чине полковника, был хмур, тяжел. Ходить на цыпочках и говорить шепотом он не умел. Мать Филонова имела склонность к музам. Она писала стихи и пила. Обыкновенно она проводила время вне дома, в стихах и слезах. Она умерла, когда Филонову было 13 лет.
   Похоронив жену, отец Филонова снова женился.
   Внешне вторая жена отца Филонова была обаятельна. Белое, чистое лицо. Черные, слегка вьющиеся волосы. В глазах романтическая дымка, далекость. Обыденная действительность раздавливала ее. В обыденной действительности она чувствовала себя уродливой, никчемной.
   И она умерла.
   Третья жена отца Филонова целыми днями что-то вязала, но как-то неумело, выходило все мешком.
   Иногда она заглядывала в комнату Филонова.
   Филонов встречал ее с застывшим на лице выражением какой-то общей скуки.
   По характеру своему Филонов был добр и ленив. Учился он посредственно, на уроках больше спал, или воображал, что-то строил, собирал в себе из обрывков фраз.
   Открыв глаза, он зевал с криком, озирался.
   В действительности все было иначе.
   Так он жил и спасался от всякого воспитания, получая наслаждение от вкушения любви и песен сирен...
   Филонову было 27 лет, когда он познакомился с Лизой, дочерью известного адвоката. Она была старше Филонова, но все еще трепетала от случайного взгляда, прикосновения. Порыв чувств, правда, тут же и угасал. Робость ее была так велика, что даже в воображении она не позволяла себе заглядывать слишком далеко.
   "Тебе не нужно этого делать... для собственного же спокойствия..." - убеждала она себя. Все мысли и желания ее были ограничены этими доводами. Она долго приучала себя не смотреть на мужчин. Рано ложилась спать. Подруги старались расшевелить ее, при всяком удобном случае пытались вовлечь ее в свои игры. Иногда им удавалось оставить ее с кем-нибудь наедине. Она сидела, как на иголках, воды в рот набрав. Завидев подруг, она бежала к ним, нашептывала зло:
  -- Что это на вас нашло?.. зачем мне это?.. ни к чему...
   С Филоновым все было иначе. Если бы неделю назад кто-нибудь сказал Лизе, что она будет без ума от Филонова, она бы нашла что сказать.
   Днем они ходили, взявшись за руки, чтобы не потерять друг друга, а вечер проводили у Лизы.
   Малоискушенный в житейских хитростях, Филонов внимательно слушал отца Лизы, у ног которого дремал старый, тощий пес с потускневшими, мутными глазами.
  -- Голова идет кругом от этой жизни... - говорил старик, обращаясь к Филонову, потом к псу. - Не зевай так, ворона залетит... - Пес ухмылялся, лениво вставал, чтобы ткнуться носом в колени старика. Отец Лизы был маленького роста, худощавый, щеки лиловые, руки несоразмерно большие, в желтых пятнах. Жидкие прядки курчавящихся волос с желтизной обрамляли его лицо. Он гладил ладонью впалые бока пса, почесывал, лохматил загривок и говорил, говорил...
  
   Филонов слушал старика, но не слышал. Смутная улыбка блуждала на его губах...
  
   Вскоре Филонов женился, а через год развелся со скандалом. Он даже заболел, слег и чуть было не отдал богу душу. Его спасла вдова, молодая одинокая женщина, круглолицая, хорошенькая с большими, карими глазами. Ее тонкий, с приятной картавостью голос разбудил в нем склонность к искусству и открыл дар не развитый воспитанием. Филонов стал поэтом. Во всякой другой стране, наверное, иначе оценили бы его ловкость в этом виде искусства. Там же, где довелось жить Филонову, его холодно и гордо отвергли. В то время увлечение поэзией и хоровое пение было общим, но никак не частным делом. Из чувства протеста Филонов стал расклеивать свои стихи на заборах и стенах.
   Его духовные объявления срывали, но они снова появлялись, дразнили воображение случайных прохожих. Малоуспешное занятие Филонова кончилось полным крахом: его арестовали. Пройдя еще один круг ада, побежденный, но не смирившийся, он затих, женился на вдове, много и упорно работал. Недостатки в его характере, воспитании и образовании уступили место другим качествам.
   Через пять лет жена родила Филонову сына, Николеньку. Это был худенький, болезненный из-за трудных родов мальчик.
   Филонов был без ума от сына, готовил его для какой-то окончательной и неясной жизни уже с малолетства, приучал гордиться собой.
   Несчастье разрушило и эти построения Филонова.
   Как-то всей семьей они гуляли на Лысых горах. Сын катался на санках, а Филонов с женой выясняли отношения. Последнее время жена вела себя странно, где-то пропадала по вечерам, возвращалась поздно. Филонову это не нравилось, но он молчал. Накануне жена вернулась уже за полночь, и это вывело его из себя. Он потребовал объяснений. Жена созналась, что ходит на собрания. Их устраивал некто Князев, о котором ходили слухи, что он подсадная утка, стукач.
  -- Мне это доподлинно известно... - Филонов долго убеждал жену. Жена недоверчиво слушала. За разговорами они совершенно забыли о сыне, и случилось то, что должно было случиться. Сын утонул, вместе с санками он скользнул под лед.
   В отчаянии Филонов пополз к проруби.
   Увидев лицо сына в мутной прозрачности льда, он закричал, встал на ноги и ушел под воду...
  
   После похорон сына Филонов уехал из Города, долго колесил по всему свету, пытаясь забыть то, что он видел под водой. Пока он странствовал, его жена наложила на себя руки. Долго бы она пролежала в пустой квартире, где никто ее не искал. Ночью кровь просочилась через пол. Расплылось темное пятно на потолке у соседей. Они всполошились, поднялись этажом выше, постучали в дверь. За дверью тишина. Вдруг поскребся кто-то в дверь, жалобно повизгивая.
   Дверь сломали, увидели жену Филонова в луже крови и щенка рыжей масти...
   Все имеет свою причину и происходит по воле Божьей. Мертвые отходят к мертвым, живые к живым.
   Убившую себя женщину, похоронили, а щенка забрал отец Яков, обрусевший швед, инвалид с одной ногой, и подарил его своей дочери, Анне...
  
   Несколько лет Филонов скитался, прежде чем вернулся в Город.
   Жил он тихо, все о чем-то размышлял.
   За окном выл ветер, шел дождь. На стене постукивали часы с кукушкой. Сквозняки подвывали в глиняных горшках. На грязно-желтых обоях на мгновение выступали неясные очертания красоты, как отцветшие фрески в церкви...
   Филонов стал художником.
   Увиденные в воображении фрески, он переносил на холсты и стены.
   Картины накапливались, громоздились по углам...
  
   Выставка картин Филонова наделала шума.
   Филонов стал предметом всеобщего любопытства и поклонения. Он был еще не стар, и слава увлекла его вихрем опьяняющих ощущений. Днем и ночью любопытное ухо могло слышать за его дверью громкие чуть охрипшие голоса, взрывы смеха. В комнате, где едва ли можно было повернуться, собиралась толпа гостей. Рассевшись в кружок, гости вели между собой философские разговоры. Каждого нового гостя хозяин встречал с испугом, настолько сомнительной была свежесть лиц и одежда гостей. Пока хозяин нерешительно переминался с ноги на ногу, гость восторженно таращился, выпячивал губы и чмокал воздух у его щеки. Из комнаты в комнату летали восхищенные возгласы: "Божественно... великолепно..."
   Было шумно, душно.
   Над красными лицами гостей клубились сизые облака дыма.
   Подогретые вином, гости крикливо спорили.
   Хозяин меланхолически улыбался, щурил глаза...
  
   Под утро утомленный, осунувшийся Филонов провожал гостей.
   Гости уходили вниз по улице, а он стоял и смотрел им вслед.
   На улице было пусто, тихо.
   Это был час утра.
   В серебристой дымке над рыжими черепичными крышами еще висела луна, чуть поблекшая.
   Филонов невольно прослезился, растроганный этой неземной красотой.
  -- Кхе-кхе... - закашлял кто-то за его спиной.
   Филонов испуганно оглянулся, увидел круглую, ухмыляющуюся физиономию соседа-инвалида.
  -- Чертова баба, опять все карманы вывернула... угостил бы сигаретой... - инвалид похлопал ладонью по протезу, улыбнулся заискивающе. У инвалида не хватало нескольких передних зубов, и Филонов не сразу понял, что ему нужно. - Извините великодушно... - Инвалид окутался дымом. Откуда-то появился рыжий щенок, заскулил. Блохи одолевали его. Задней лапой он потрепал за ухом, закрутился, догоняя собственный хвост. Инвалид рассеянно улыбнулся и исчез в сумерках подъезда...
  
   * * *
  
   Дверь в мастерскую Филонова была не заперта.
   Шекспир и Херувим вошли в довольно большую прихожую.
   Филонов представил их толпе гостей.
   Пестов выделялся среди них. Он устало, как-то даже брезгливо, оглядел Шекспира, протянул ему маленькую, слегка влажную руку, закутался в хламиду грязно-мышиного цвета.
   Пестов был философом и смотрел на эту жизнь издалека, как бог...
  
   Филонов и Пестов оживленно заговорили между собой.
   О Шекспире они как будто забыли.
  
   За окном царил вечер. Солнце заходило, погружалось в мутную воду горизонта...
  
  -- Да... да... я тебя понимаю, но не знаю, что с этим делать... нет, я не философ, я поэт, интересующийся философией...
   Неожиданно Пестов обернулся к Шекспиру, спросил тихо:
  -- А вы как считаете?..
   Шекспир смешался, покраснел, тревожно оглянулся на Филонова, но Пестов уже отвернулся от него.
   "Никак я не считаю... я не умею считать..." - Шекспир поискал взглядом Херувима, потом подошел к окну, у которого молча сидела рыжая девушка в узком черном платье, странная на вид.
  -- Вы кто?.. я вас не знаю... - девушка близоруко сощурилась.
  -- Я Шекспир...
  -- Вы Шекспир?.. это правда?.. - девушка как-то нелепо хихикнула, куснула губу.
  -- Ну, предположим...
  -- Что вы пишите?..
  -- Так, ничего особенного... а вы?..
  -- Я пишу акварели... извините... мне нужно идти... я слишком задержалась тут, вместо того, чтобы уйти, как делала это всегда... не помню, что меня отвлекло или привлекло в этих потемках, да и не важно... у отца здесь каждый день общество... боже, сколько здесь лишних вещей... где есть люди, там всегда полно лишних вещей... они появляются и исчезают сами собой, как и люди... утром были здесь, а вечером их уже нет... куда они уходят?.. и откуда приходят?..
  -- Люди или вещи?..
  -- Вспомнила, я видела вас с Юлией... в школе мы одно время сидели с ней за одной партой... как она?..
  -- Не знаю... я ее давно не видел...
  -- Но ведь вы... или я ошибаюсь?.. странно...
  -- Ну, не знаю я, где она... может быть, умерла... или ее заперли в сумасшедшем доме...
  -- Говорят, она сошлась с каким-то художником, который живет отшельником... я тебе сочувствую... позволь мне тебя поцеловать...
   Шекспир невольно отступил, подумал со страдальческой гримасой: "Что это она... зачем?.."
  -- А что случилось с Бесом?.. забыла его имя...
  -- Вы имеете в виду Леонтия?..
  -- Да... наверное... одно время у меня с ним был роман... помню, он уверял меня в том, что воздух полон видимостей, истекающих и воспаряющих... и что сам он богом вдохновленная видимость... не знаю, есть ли бог или его нет, вопрос этот темен, но знаю, что Бес гений... правда, он боялся кошек и мертвецов... и он был вором... он украл у записную книжку и отказался ее вернуть...
  -- Леонтия теперь поэт... он философствует на сцене... стал почти богом, правда, его мучают те же сомнения, которые мучали его, когда он был бесом...
  -- А что с Фомой?..
  -- Он живет отшельником, проводит время в молитвах и размышлениях о сущности и происхождении богов... говорит, что бог слышит только его молитвы... и даже является ему...
  -- А что такое бог?..
  -- Темный вопрос... оставим его без ответа, подобно другим...
  -- А что такое человек?..
  -- Человек - это то, что все мы знаем...
  -- Зачем человек был нужен богу?.. ведь бог все сам сделал, не пошевелив и пальцем... сотворил вселенную одним своим словом...
  -- Об этом я могу сказать немного и неясно... не бог сотворил все... матерью всего была Ночь, а отцом Хаос...
   Монолог Шекспира затянулся.
  -- Это все бредни Херувима... вы не доказываете, а лишь желаете, чтобы так было...
  -- В какой-то мере это и мои бредни...
  -- Вы и похожи на Херувима...
  -- Все это не более так, чем иначе...
  -- Вы знаете, я боюсь Херувима... и всегда боялась... он производит впечатление помешанного... все что-то пишет, пишет... он еще пишет?..
  -- Пишет... запирается и пишет, как его отец... его отец был известным историком и писателем, но пренебрегал славой... он знал многих известных людей... знал он и Иосифа...
  -- Но Иосиф его не знал... говорят, Иосиф избегал женщин и даже пытался ослепить себя, так как не мог смотреть на женщин без вожделения... и страдал, если не мог ими овладеть...
  -- Люди чего только не говорят...
  -- Лишь бог знал о его желаниях и явных, и тайных...
  -- Что еще говорят?..
  -- Говорят, что жена его была ведьма... по ночам она летает на Лысую гору...
  -- Оставим это...
  -- Сознаюсь... одно время у меня и с Херувимом был роман... я давно его не видела...
  -- Он пытается повторить путь отца... отец Херувима умер, оставив ему книгу вместо завещания, от зловещей криптографии которой мне становилось не по себе, возникали какие-то неясные, жуткие ассоциации... Херувим читал книгу снизу вверх, не обращая внимание на гласные звуки... постепенно слова превращались в мелодию, напоминающую птичьи посвисты, которая поражала слух, хотя была непонятна и, казалось, была лишена всякого смысла... Херувим говорил, что в этой книге отец описывал свой мистический опыт... короткую дорогу к богу... не посвящая посторонних... - Шекспир умолк, задумался. Он вспомнил, как, прочитав несколько страниц этой книги, он заснул, и ночь провел в любовном борении с Юлией.
  -- Эй, о чем вы задумались?..
  -- Я вспомнил, как пытался читать эту книгу... Херувим говорил, что авторство стихов в этой книге приписывали поэтессе... они напоминали канцоны своей формой...
  -- О чем вы говорите?.. я слушаю, но ничего не понимаю... ваши тонкие философские речи напоминают болтовню птиц... кто такая поэтесса?..
  -- Я знаю о ней только из рассказов Харона...
  -- А кто такой Харон?..
  -- Он был мужем поэтессы... или ему казалось, что он был ее мужем...
  -- Вспомнила... я видела ее... мне было тогда 5 лет, может быть, чуть больше... она поразила меня своим видом и голосом... она читала стихи... ночью она приснилась мне и я проснулась вся в слезах... она напугала меня... а потом я познакомилась с Херувимом... он завел меня в темный лабиринт коридоров и лестниц... я полностью потеряла ориентацию... и настолько устала, что была не в состоянии что-либо узнать... я ошиблась дверью и очутилась в ее комнате... у нее обитали вороны, попугаи, скворцы, сороки... она всех приручала и превращала в поэтов... учила их говорить на своем языке... говорила, что быть поэтом - это значит предаваться удовольствию... или веселости... она жила в угловой комнате дома, украшенного горгонами и химерами, плюющимися огнем... я смутно помню ее комнату... у нее была кровать с балдахином от комаров, увенчанная головой ангела... или ангелочка... когда я вошла, она лежала на кровати, потом встала и, хромая, подошла к окну... из окна видно было море и руины монастыря... створка окна покачивалась от порывов ветра и издавала стоны... потом в комнату вошел Иосиф... он читал ей свои стихи... слова вылетали из него и оживали... они были весьма неприятные с виду... напоминали человеческое туловище без рук и без ног, а иногда и без головы... помню, я была напугана их видом и бежала... они меня преследовали... и опять я очутилась в том же темном лабиринте коридоров и лестниц, но неожиданно темнота рассеялась... рассеялся и мой сон... - девушка невольно вздохнула. - Херувим говорил, что все дела человеческие не более чем сон...
   Шекспир помолчал, потом спросил:
  -- А кто такой Иосиф?..
  -- Иосиф?.. - Девушка вскинула руки, поправила волосы. - Он был учеником поэтессы... повторял ее мысли, изменяя лишь очень немногое... и притом так, что то, что он хотел исправить, лишь портил... Вы знаете, как умер отец Херувима?..
  -- Нет...
  -- Он сказал: "В любой вещи больше поэзии, чем во всех поэтах..." - рассмеялся и умер... он сам пошел навстречу смерти, отказавшись от пищи... и был погребен на государственный счет... - Девушка помолчала. - Я живу в доме с колоннами у прудов... - зашептала она, кутаясь в мантию с капюшоном, подбитым собачьим мехом. - Под арку и по винтовой лестнице черного хода... упретесь в дверь... - Хромая, девушка подошла к зеркалу.
   "С чего это она вдруг захромала?.. и кто она?.." - Шекспир взглянул на отражение девушки и отвел взгляд. Какое-то время он наблюдал за человеком в сером плаще, потом перевел взгляд на незнакомку в очках. Она стояла у книжного шкафа и листала какую-то книгу. Горло ее обвивал длинный желтый шарф.
   "И у нее точно такой же шарф, как у Юлии..." - подумал Шекспир.
  -- Куда вы смотрите?.. - спросила девушка, поправляя прическу.
  -- Никуда... как вас зовут..
  -- Ада... что с вами?.. вы побледнели... вас что-то беспокоит?..
  -- Нет... ничего... это вас что-то беспокоит...
  -- Не знаю, о чем вы говорите...
  -- Будет лучше, если вы продолжите свой монолог о поэтессе, а возможно и закончите...
  -- Напомните, о чем я говорила...
  -- Вы говорили об Иосифе...
  -- Мне кажется, этого человека следует остерегаться... он вызывает непонятное беспокойство...
  -- Какого человека?.. ничего не понимаю...
  -- Человека в сером плаще... извините, мне нужно бежать...
   Шекспир проводил девушку взглядом и направился к незнакомке в очках. Незнакомка обернулась и так посмотрела на Шекспира, что ему стало неловко. На мгновение его даже охватил панический страх.
   "Наверное, знаменитость... так изящно выглядит, лицо тонко очерченное, нежное, правда чуточку осунувшееся... сколько ей лет?.. лет двадцать семь, не больше..." - Шекспир глянул на свое отражение в створке книжного шкафа и наткнулся на взгляд человека в сером плаще.
  -- Ты кто?.. твое лицо кажется мне знакомым, хотя, безусловно, я заблуждаюсь... - человек в сером плаще близоруко сощурился, изменяя Шекспира и превращая его в того, кем хотел видеть.
   "Еще один сумасшедший..." - подумал Шекспир и принужденно улыбнулся.
  -- Что вы хотите этим сказать?.. - спросил человек в сером плаще. Он как будто услышал мысли Шекспира.
  -- Разве я что-то сказал?..
  -- Это кажется невероятным, но вы очень похожи на одного известного мне человека... - человек в сером плаще вытянул руку, пытаясь дотянуться до отражения Шекспира.
  -- Вы думаете, что он мое отражение?..
  -- Странный мы ведем разговор... я Фома... а вы?..
  -- Я Шекспир... правда иногда мне кажется, что я лишь видимость... галлюцинация... странное заявление... да?..
  -- Не только странное, но и подозрительное... впрочем, все это мои догадки... забудьте...
  -- Можете дотронуться до меня, только вряд ли это что-либо изменит... копия тоже я... иногда я раздваиваюсь... и я почти чувствую это... нельзя не признать, что это довольно соблазнительное ощущение...
  -- В конечном счете, все мы представляем собой смесь бреда и слез... хотите вина?..
  -- Нет... мне надо прийти в себя, здесь душно... - блуждающий взгляд Шекспира остановился на Филонове, который читал стихи.
   "Эту стихи я уже где-то слышал..." - подумал Шекспир.
  -- Это стихи поэтессы... - сказал человек в сером плаще. - Только она, умела говорить, ничего не сказав...
  -- А вы?..
  -- Я люблю слушать...
  -- Хотите сказать, что у нее были свои хитрости?.. - Шекспир перевел взгляд на незнакомку в очках.
   "Как она красива... даже тень ее грациозна, изящна..." - размышлял Шекспир, слушая человека в сером плаще...
  
   Филонов курил и наблюдал за Шекспиром. Он вдруг понял, что думает о мальчике как о сыне.
   "Что я вчера наговорил ему об этой сумасшедшей, которая пыталась соблазнить меня, если только она мне не пригрезилось?.. - Филонов почувствовал себя растроганным, но испытал чуть ли не страх, представив совместное пробуждение с Юлией. Он защищал свое одиночество. - Я приговорен к одиночеству... к безрадостному и почти монументальному одиночеству..."
  
   Шекспир вышел на террасу, сел в кресло, закрыл глаза и увидел Юлию, висящей в петле: посиневшее лицо, неприлично вывалившийся язык. Он невольно повел плечами, как от озноба, огляделся.
   "Где-то я уже видел все это... все выглядит знакомым, и люди, и вещи... и эта девушка в очках... только себя я не узнаю... и мне это не нравится, но выбора у меня нет... - Блуждающий взгляд Шекспира остановился на Филонове. Он беседовал с Пестовым. - О чем они говорят?.. и что нужно этому типу в сером плаще, который следит за мной, хотя и делает вид, что не подозревает о моем существовании... нет, не этот, тот, другой, который стоит у фикуса в кадке... а ночь обещает быть прохладной... - Шекспир поискал в толпе гостей Анну, не нашел и прислушался к диалогу Пестова и Филонова. - Как-то странно они говорят, то и дело замолкают и как будто подталкивают друг друга заговорить... - Взгляд Шекспира скользнул по лицам гостей, нашел Анну. - Ага, появилась... нет, она тоже красива, правда, красота ее монотонна, лишена некоторого разнообразия... я уже вхожу под арку, поднимаюсь по винтовой лестнице черного хода... что дальше?.. не могу привыкнуть к этим внезапным перемещениям в пространстве... каждый раз лишаюсь хладнокровия... страх делает меня импотентом, а желания провоцируют... что это за странный шум?.. он как будто удаляется, но еще недостаточно удалился... или нет, он приближается... он все ближе, ближе... - Шекспир закрыл глаза. Какое-то время он отсутствовал и вернулся, нелепо озираясь. - Надо же, куда меня занесло... однако, странный это был ад, без обитателей... может быть, это был не ад, а рай?.. и кто говорил со мной плачущим голосом?.. ничего не помню из того, что он говорил, почти ничего... вернее, не говорил, а шептал со свистом, как змей... что еще?.. помню, что вокруг была серая равнина, не известно к какому свету относящаяся, к тому или к этому... ни деревьев, ни гор, а если они и были, то их как бы и не было... странный пейзаж... и этот странный голос, который обволакивал, покрывал... даже, когда я уже очнулся и пришел в себя... пейзаж был залит странным светом, свинцово-тусклым, похожим на свет вечности... этот свет меня несколько смущает, впрочем, вечность тоже смущает, хотя это лишь понятие, слово, которое используют, когда говорят о непонятном... а моя знакомая незнакомка опять куда-то ушла... далеко она не уйдет, да и нет необходимости ей уходить далеко... гости что-то созерцают, сидят в одинаковых позах... - Шекспир глянул на Филонова, потом на Пестова. - А они все еще говорят и улыбаются... у всех одни и те же уловки... говорят, чтобы заполнить пустоту пустотой... как будто слова их спасут... слова скорее их погубят... что нам остается?.. ждать и молиться, как говорил отец Херувима... быть ничем и нигде... ничего другого не остается... однако и там все то же... что наверху, то и внизу... - Шекспир прислушался к голосам Пестова и Филонова. - Твердят одно и тоже... больше им нечего сказать... много шума из ничего... горе от ума... - Мимо прошла девушка в очках. - Где я мог ее видеть?.. не помню и это меня несколько смущает...- Взгляд Шекспира пополз по стене, осматривая картины в черных рамах. - Как покойники... - подумал он, прислушиваясь к голосам Пестова и Филонова. - Говорят и улыбаются, разыгрывают спектакль... и уйти нельзя, вернее, не куда... в другом месте, может быть, еще хуже... оставим все как есть... - Шекспир подошел к зеркалу, глянул на свое отражение и отвел взгляд. - Лучше не смотреть, чтобы не усомниться в собственном существовании..."
  
   Между тем Пестов и Филонов покончили с объяснениями и теперь обменивались мнениями и сомнениями, представляя мир то яйцом, которое, возможно уже лежит на дне ямы, или все еще падает, то чем-нибудь еще, скрытым под словами.
   Шекспир закрыл глаза.
   Понимая всю бесполезность и сомнительность своих догадок о конце света, Пестов продолжал говорить. Говорил он патетично, временами, пожалуй, чересчур патетично.
  -- Никто не скроется от смерти... все умрем, ничего не оставив после себя, лишь недодуманные до конца мысли...
   Пестов побледнел и сел в кресло.
  
  -- Как вас зовут?.. - спросил Шекспира человек в сером плаще.
  -- Я уже говорил...
  -- Да, я помню, вы Шекспир... тот самый?..
  -- Нет, другой...
  -- Вы знаете, однажды Пестов уже умирал... ночью ангелы слетелись, чтобы отпеть его и взять с собой на небо... сквозь облака нашли дорогу... а он ожил, встал, выпил бокал вина, потом глянул на свое отражение в зеркале и от ужаса чуть снова не умер... он не узнал себя... нос, как шило, беззубый рот, коронки из золота родственники сняли, грудь обвисла, на животе складки, уши заросли волосами... он выпил еще бокал вина, глянул на ложе, на котором лежал, вытянув ноги, уже обмытый, рассмеялся и опустился на пол без сил... он не мог, ни жить, ни умереть... а в комнате уже было тесно от людей... одни плакали, другие смеялись сквозь слезы...
   Шекспир смотрел на Анну и слушал человека в сером плаще, не зная, находится он здесь или далеко отсюда.
   Свет делал одежду Анны почти прозрачной, от чего Шекспира охватил трепет.
   Задыхаясь, он приоткрыл створку окна.
   Человек в сером плаще повел плечами.
  -- Я боюсь сквозняков...
   Человека в сером плаще знали под разными именами. Говорили, что он служил в канцелярии Учреждения.
   В Учреждении работали философы, которые хорошо жили тем, что мешали всем остальным жить еще лучше. Все они были хорошими людьми и знали это. Не был исключением и Фома. Так назвал себя незнакомец. Он был любезен, никому не говорил ненужного и неприятного, и за это ему прощали многое...
  
   * * *
  
   Прошло несколько дней.
   Шекспиру они показались вечностью.
   Он шел за девушкой в очках, не решаясь приблизиться.
   На углу улицы на девушку в очках налетел незнакомец.
   Посыпались в грязь мелкие газетные вырезки.
  -- Это для музея современной поэзии... - говорила она редким посетителям ее комнаты, загроможденной, заваленной кипами папок, афишами. В этот день она сильно запоздала, просидела лишних два часа в библиотеке.
   Девушка в очках опустилась на колени, собирая свой архив.
   Крадущиеся шаги за спиной испугали ее.
   Она подняла голову.
   Шекспир прошел мимо, остановился, подозрительно глянул на нее, сощурился, улыбнулся.
   Подобие улыбки выползло и на лицо девушки в очках и уползло. Она забеспокоилась вдруг, встала, отступила на шаг, принужденно рассмеялась тонким, захлебывающимся смехом, захлопала в ладоши.
  -- Боже мой, Шекспир, неужели это ты...
  -- Ада... вот так встреча...
   Имя Ада вдруг разверзло перед Шекспиром пропасть прошлого, вызвавшего смутную тоску.
   Уже смеркалось, а они все шли, сами не зная, куда идут.
   На улице было грязно, ноги скользили, вязли в липкой слякоти.
   Стало еще темнее.
   Ада рассказывала Шекспиру о своем архиве.
   Шекспир угрюмо отмалчивался, стесненно вздыхал и думал о переменчивости обстоятельств и еще о чем-то своем, затягивающем. Он уже раскаивался, что согласился проводить Аду.
   "Как я буду отсюда выбираться?.. - думал Шекспир. Его пугал этот запутанный лабиринт переулков и тупиков. Пугала его и Ада своими путаными признаниями, тайнами, опасениями. И опасения ее были не так уж и не обоснованы. - Она пытается играть несвойственную ей роль... роль, кем-то ей навязанную... говорит уж слишком театрально... кстати, и я тоже..."
  -- Вот мы и пришли... - Ада остановилась у дома с мезонином. Она бессознательно волновалась, попыталась заговорить, но от волнения лишь коротко рассмеялась.
   Она попросила Шекспира подождать и скрылась в портике входа.
   Шекспир опасливо огляделся по сторонам.
   Поодаль чернели руины женского монастыря.
   Пошел дождь.
   Шекспир стоял, сутулясь, и мелко дрожал, когда появилась Ада.
  -- Да ты промок насквозь... - Ада обняла Шекспира. - Я ходила предупредить... у нас с соседями... ты зайдешь?..
  -- Нет, пожалуй... как-нибудь в другой раз... я пойду... - пробормотал Шекспир, пересиливая дрожь. Он закутался в плащ и пошел, не очень понимая, куда он идет...
  
  
  
   Уже смеркалось, когда он вернулся домой, мокрый до нитки. Он едва добрался до постели, не раздеваясь, повалился, как подкошенный и потерялся в темноте.
   Сон вернул ему детство с добавлениями и исправлениями...
  
   Он лежал на кровати. Ему было 7 лет. Дышал он неровно. Вдруг раскашлялся сухим кашлем. Очнулся. Сухой кашель зажигал в глазах маленькие, пляшущие искорки. Он видел их и пугался. Мать тронула губами его лоб.
  -- Да ты горишь весь...
   Мать вышла.
   Тихо.
   В дверь осторожно поскреблась кошка.
   Шекспир босиком перебежал длину комнаты, открыл дверь кошке и снова с головой нырнул в темную, зеленоватую темноту, затаил дыхание, подслушивая ее шепоты...
  
   Темнота медленно краснела...
  
   Услышав знакомое шлепанье ног бабушки, Шекспир отбросил одеяло, липкое, мокрое, выпрыгнул, помчался навстречу, задохнулся в складках уютного, домашнего запаха...
  
   Длилась ночь, мучая Шекспира кошмарами, перетекающими из одного в другой...
  
   До кошмара был свет, потом воцарилась тьма. Тьма стала светом.
   Во тьме кто-то дышал, подглядывал.
   Шекспир сел, раскрыв рот.
   За ним подглядывал не человек, а бюст мышиного цвета, курносый, лысый.
   Усмехающийся гипсовый философ.
   Шекспир лег, закутался в одеяло.
   За окном выл ветер.
   Услышав легкие шаги, смех, Шекспир открыл глаза.
   Девочка в белом и синем текуче подняла руки.
   Край платья приподнялся. Обнажились тонкие щиколотки...
   Смеясь и танцуя, девочка приблизилась, губами скользнула по щеке Шекспира, горячо, обожгла шею, грудь...
   Шекспир неловко повернулся, упал на пол, закопошился на полу. Тотчас же вскочил, волоча одеяло, прыгнул в постель, зажмурился, чтобы увидеть продолжение сна...
  
   Бессвязное чередование пятен, лиц в треснувшем зеркале витрины, чучело птицы на львиных лапах, холодный, лаковый взгляд, потемневший от времени, пугающий...
  
   Шекспир задышал прерывисто. Он снова увидел светлую, приподнятую над полом фигуру девочки в белом и синем. Беззвучно смеясь, она приблизилась и отлетела, услышав скрип половицы.
   Подкрадывался кто-то посторонний.
   Шекспир затих, затаился.
   Посторонним был врач...
  
   Шекспир страдальчески наморщился, оторвался от сна, подтянул колени к груди, зачесался, расчесывая до крови комариные укусы на щиколотках...
  
   Врач ушел, сопровождаемый бабушкой.
   Шекспир встал, оделся и вышел на улицу. Услышав шаги за спиной, он боязливо оглянулся. Его преследовал незнакомец в сером плаще. Шекспир побежал. Он бежал, сломя голову, забывая дышать. У дома, фасад которого украшали горгоны и двуликие химеры, плюющиеся огнем, он остановился, еще раз оглянулся. Никого. Лишь черный пудель плел круги вокруг кучи мусора. Из мусора торчал ржавый крест. Крест покачивался, поскрипывал...
  
   Пудель поднял голову, зло зарычал, и бегство Шекспира продолжилось.
   Шекспир остановился у дома Филонова.
   Лет десять назад Филонов приехал в Город. Он мечтал покорить город, но город устоял. Днем Филонов работал в котельной, а ночью писал картины или сидел у окна, вглядывался в зеленоватую муть стекол и ждал вдохновения.
   Шекспир тихо постучал в створку окна.
   Никто не отозвался.
   Он обошел дом, заглянул в окно. Занавеска подрагивала. На подоконнике в горшке топорщились черные засохшие ветки, облепленные паутиной. Стены были завешаны картинами. Среди картин поблескивала черная негритянская маска. Под потолком покачивался абажур.
   Форточка была приоткрыта. Шевелились полоски бумаги от комаров и мух.
   Донесся скрип кровати, возня, стоны.
   Шекспир увидел выгнутую тонкую шею и лицо незнакомой женщины.
  -- Там кто-то есть... - сказала женщина.
   Шекспир отпрянул, тонко вскрикнул, сжался от боли и страха. Он ударился локтем о край ржавой решетки.
   На занавеске обозначилась тень, от нее протянулась чья-то рука с короткими, как будто обрубленными пальцами.
   Свет вылился из окна, растекся, изломался, перекидываясь через дорогу.
   В форточку выглянуло измятое лицо незнакомого мужчины, вгляделось в темноту, взъерошило рыжие волосы.
  -- Нет там никого...
   Занавеска задернулась.
   Отступая, Шекспир почувствовал, как кто-то схватил, потянул его назад.
   Он попытался вырваться, но не смог.
   Сердце Шекспира сжалось. Холодная струйка пота стекла вниз по спине.
   Еще одна попытка вырваться, потом еще и еще.
   Послышался протяжный треск и Шекспир побежал вниз по улице.
   Толпа теней преследовала его. Так ему казалось.
   На углу улицы он остановился, тяжело дыша, боязливо оглянулся.
   Никого.
   Он рассмеялся, хотя в происходящем не было ничего смешного, и вошел в подъезд дома, фасад которого украшали горгоны и двуликие химеры, плюющиеся огнем. Прихрамывая, он стал подниматься по ступеням.
   Из-за его спины выглядывал лоскут, как хвост.
   Он порвал куртку, зацепившись за железо решетки...
  
   В бред Шекспира просочился другой, хорошо начавшийся сон.
   Шекспир стоял на балконе и пускал вниз мыльные пузыри. Они висели на соломинке, созревали для вечной жизни. Танцующие, радужные миры. В них угадывалось чье-то лицо.
   "Это же Ада..." - подумал Шекспир и недоверчиво улыбнулся...
   Ада проплыла мимо, потом еще одна и еще.
   Дух тяжести не лежал на них.
   Шекспир был серьезен, даже торжественен. Как бог он создавал красоту, которой человек был совершенно не нужен.
   Шекспир вздрогнул, прислушался. Играл Паганини.
   Тонкий, сияющий мир повис на соломинке, оторвался, полетел...
  
   Ау...
   Шекспир оглянулся. Юлия скалила зубки за спиной Шекспира, радостно подкрадывалась, полная нетерпения. В руке у нее надкусанное червивое яблоко...
  
   Червь вырос, превратился в Филонова.
   Шекспир бежал от него, сломя голову, и очутился в узкой яме, похожей на могилу.
   От страха у Шекспира схватило живот. Он скорчился на дне ямы.
   Филонов навис над краем ямы.
  -- У-у-ха-ха... а-а-ха-ха... хи-хи-хи...
   С трудом Шекспир выполз из ямы. Он был жалок и чувствовал себя так скверно.
  -- Это же я... - Бес снял маску Филонова, сел, зажав ее между колен.
  -- Так это ты... - Шекспир набросился на Беса. Спасаясь от Шекспира, Бес забрался на постамент. Он изображал статую.
   Около статуи собрались любопытные прохожие, стояли, догадывались, что происходит.
   Среди прохожих появилась блаженная.
  -- Бог... - сказала она и показала пальцем на Беса...
  -- И совсем как живой... ха-ха... - рассмеялся Бес.
   Невольно рассмеялся и Шекспир, и кто-то за его спиной. Он оглянулся и увидел девушку в круглых очках.
  -- Странно вас видеть здесь... - сказала она и Шекспир очнулся. Его окружила темнота, постепенно краснеющая, наполненная невнятными шорохами, шепотами.
   Он привстал, с недоумением огляделся.
   В комнате царили сумерки.
   Смеркалось.
   Деревья напоминали толпу рыжих женщин с поднятыми руками.
   Они о чем-то шептались.
   "Это же стихи Харона..." - Шекспир упал на постель.
   Он был полон стихами и воспоминаниями из чьей-то чужой жизни...
  
   Шекспир бредил.
   Насекомые стекавшиеся к белому пятну ночника, осыпались на его лицо и приобретали черты то Ады, то Юлии...
  
   Ночь ушла.
   Уже общее солнце висело над крышами домов.
   На стене Шекспир увидел тень.
   Тень ожила. Это была Ада. Она росла вместе с возрастом дня. Она выпорхнула в окно, обошла набросанные вдоль тротуара кучи песка и грязи, лениво тронула скрипящие ворота, украшенные саламандрами, и боязливо, как птица, приблизилась к витрине.
   Она стояла и разглядывала свое отражение.
   Красота ее только начиналась.
   Она угадывала, ловила себя в неспокойной глубине стекол, кусала, облизывала губы, путала волосы, поднималась на цыпочки, вытягивалась, гибко, как змея, изгибалась и продвигалась дальше по улице. Она уходила все дальше и все милые и дорогие Шекспиру детские черты Ады постепенно превращались в податливые, побеждающие формы женщины...
  
   Бред привел Шекспира в мастерскую Филонова.
   Дверь была приоткрыта.
   В комнате царило запустение.
   Шекспир сел на стул с продавленным сидением, который стоял перед мольбертом, забывчиво откинулся на сломанную спинку.
   Стул покачнулся.
   Осенний свет одинаково тускло освещал комнату и незаконченную картину с портретом поэтессы. На портрете у поэтессы не было глаз.
   Шекспир встал, подошел к окну. На подоконнике в ржавой банке вырастала зеленая трава. Мохнатая гусеница медленно переползала через край банки.
   Он тупо посмотрел на гусеницу...
  
   Что-то изменилось в комнате.
   Из складок темноты вдруг выбежал мальчик, стуча босыми пятками, полетел прочь.
   За мальчиком шаркающей, зыбкой походкой шел Филонов. Он остановился, взглянул на Шекспира и превратился в некое жалкое, сгорбленное, сморщенное существо, шамкающее что-то смутное и невразумительное.
   Услышав рычание за спиной, Шекспир боязливо обернулся.
   Пес рыжей масти стоял перед ним, влажно дыша, и смотрел. Переступив с ноги на ногу, как бы не решаясь на что-то важное и окончательное, пес мотнул головой и исчез.
   На полу остались следы его ног.
   Шекспир поглядел через плечо на картину с изображением безглазой поэтессы, как-то по-собачьи чихнул.
   Послышались звуки скрипки. Играл Паганини.
   В комнате стало еще темнее от падающей столетней пыли.
   "Когда-нибудь пыль будет жить за нас..." - подумал Шекспир...
  
   Бред отступил.
   Какое-то время Шекспир жил без воспоминаний между страхом и надеждой...
  
   Был вечер.
   В комнате постепенно потемнело. В стенах появились распахнутые двери - за ними темнота. Двери вели в сумрачные галереи. Шекспир исследовал их одну за другой, пока не очутился на площади, окруженный толпой.
  -- Не выношу толпы... красоту лучше созерцать в уединении... подальше от искушений и восхищений толпы... некоторых я, кажется, знаю... или знал когда-то, но забыл... они остались в прошлом... о чем они говорят?.. губы их шевелятся, но я не слышу голосов... только гул... нет, кажется, я слышу и голоса... они ведут в прошлое, откликаются в памяти как эхо... - Шекспир остановился у фонтана. - Знакомый фонтан, правда, порыжел по краям... и на дне вместо воды поблескивают осколки стекла, в которых отражается все тот же ангел с отбитым носом...
   Шекспир улыбнулся улыбкой из прошлого и пошел дальше, затаив дыхание. Темнота сгустилась. Стало трудно дышать...
  
  -- Мне почти нет места в этой темноте... - пробормотал Шекспир и откинул одеяло.
   В комнате постепенно потемнело.
  -- Вещи словно бы висят в пустоте, делая этот мир не от мира сего, отрешенным от реальности... мне кажется, я соскальзываю, сползаю куда-то вниз, в темноту и не могу остановиться... слышу визгливые звуки скрипки, голоса женщин, их искушающий смех... кажется, я возвращаюсь из небытия к бытию... возникает желание остаться там, где я был, в сущности, нежелательное, но поздно... один за другим в пустоте возникают дома, строится город... слышны звуки прибоя... они напоминают многоголосый реквием... где я?.. я еще там или уже здесь?.. или где-то еще?.. может быть, нигде..."
   Шекспир привстал и глянул в окно.
   Из окна открывался вид на город. По улице шли прохожие, без заботы о том, куда они идут и откуда пришли.
  -- Куда-то и мне надо идти, но куда?.. - Шекспир подошел к зеркалу.
   Стекло было пыльное в радужных пятнах, среди которых он различил лицо Филонова, который стоял у мольберта с незаконченным портретом поэтессы.
  -- Человек, как червь, рождается для смерти и копит имущество для пыли... - сказал Филонов...
  
   Шекспир, с удивлением ощущал себя. Тело его горело, как будто его ожгли крапивой. Он подошел к окну, нетерпеливо толкнул створку окна и полетел, придавливая подбородок к груди и растопырив пальцы с обкусанными ногтями.
   У ручья он завис. Он увидел девушку в круглых очках. Она бежала от насильника. Пытаясь перепрыгнуть сточную канаву, она упала. Она лежала плашмя на земле и, сорвав горло, не кричала, а хрипела, суча ногами, придавленная телом насильника...
  
   Насильник исчез, да и был ли он.
   Шекспир завис над девушкой.
   Она была без сознания.
   Услышав чье-то дыхание за спиной, Шекспир оглянулся и увидел блаженную.
   Он почувствовал удушье, замирание в груди и очнулся. В ушах еще звучал голос блаженной:
  -- Было бы болото, а черти заведутся...
  
   Девушка в круглых очках шла чуть впереди.
   Шекспир шел за ней. Лицо его было бледным.
   У дома, фасад которого украшали горгоны и двуликие химеры, плюющиеся огнем, Шекспир остановился и прислушался.
   В доме звучала музыка.
  -- Паганини вернулся... - сказала девушка в круглых очках и улыбнулась...
  
   Жизнь продолжалась.
   Как детское сновидение она постепенно превращалась в кошмар...
  
   Шекспир очнулся с ощущением чего-то непоправимого.
   Он стоял у смятого ложа. На ложе лежала женщина. Испустив дух, она только что начала окоченевать и куталась в смятые простыни.
   У ложа стоял Филонов. Он пытался собрать разлетающиеся листки неоконченной поэмы, оборванной на полуслове.
   Собрав листки, он стал читать вслух. При этом он ходил по комнате, высоко поднимая ноги, как цапля.
   Голос Филонова звучал, то невнятно, напоминал трогательные жалобы флейты, то был полон гармонического богатства лиры. Иногда он умолкал, или говорил заикаясь и запинаясь, сопровождая слова жестами, гримасничая, точно мим.
   Стихи вызвали у Филонова восхищение. Он склонился, обнял женщину, но тут же отстранился, поняв, что жизнь уже покинула ее.
   В панике он снова и снова ощупывал тело женщины, чтобы обнаружить, теплится ли еще в ней жизнь, окликал ее, мял грудь, пытался восстановить дыхание и вернуть женщину к жизни, но тщетно...
  
   Филонов смял листки с текстом неоконченной поэмы, бросил их в камин и подошел к зеркалу. Он стоял, покачиваясь, хихикал, перешептывался со своим отражением свистящим, прерывистым шепотом, потом перешел в другую комнату, где его собеседником был одноглазый Иван, муж женщины, изображенный на картине, которая висела над комодом. Глаз ему выколола дочь от первого брака, когда он пьяный пытался овладеть ею.
  -- Мне и одного глаза много... - говорил Иван томным голосом, строя глазки с обычными у развратников ужимками. - Я беден достоинствами... мать я едва помню... иногда она являлась мне молодой... целовала меня... рот ее был мягок и податлив, язык гибок... я вижу ее то молодой, то старой, бестолковой и забывчивой... бывало и так, что она превращалась в птицу или в змею... и снова становилась сама собой... срывала цветы в саду, смешивала их на коленях с волчцами и терниями и пела... щеки у нее были округлые, нежные, ямочка на подбородке... ее длинное платье было украшено пеной кружев и струилось складками... появлялось это видение обычно в сумерки... вздыхало, жаловалось... происходящее напоминало сцену из спектакля... она была артисткой, всю жизнь изображала других и фальшивила... эй, ты меня слышишь?..
  -- Слышу, слышу...
  -- Иногда мне кажется, что моя жизнь - это чей-то сон... проснется этот сновидец, и я исчезну...
  
   Иван был поэтом, прославился своими скверными стихами и ничуть не лучшей жизнью. К 50 годам он сменил пять жен. Он победил бедность, ссылку, бесславие, но не победил самое непобедимое чудовище - наслаждение, подлое, расслабляющее. Он оказался слабее его пут и пал в этом сражении. Его заперли в сумасшедшем доме. Он бродил по палате, накинув на плечи простыню, как тогу, с лавровым венком на голове, который он получил в сражении с поэтами, хотя из-за венка на голове следовало бы сражаться не людям, а козлам. Как обычно он нес вздор, вводил в заблуждение, бормотал бессвязные и искаженные из-за отсутствия зубов слова, как бы сорвавшиеся с губ безумца...
  
   В комнате стало тихо и душно.
   Сцена погрузилась во мрак, а на Шекспира напала сонливость. Он закрыл глаза и поддался овладевающей всем его существом силе сна...
  
   Шекспир висел в пустоте.
   Вокруг только пустота.
   Некий бог, может быть, Пан, окликнул и повлек Шекспира за собой в незнакомые пределы.
   Шекспир шел за ним без принуждения по воздуху как по земле.
   "Может быть, я сплю и это сон?.. И кто он, бог или смертный, отягощенный тем же сном?.. И куда ведет эта дорога, в рай или в ад?.." - размышлял Шекспир и вдруг почувствовал, что мысли его раздвоились, а тело обросло серой шерстью вместо одежды. Он превратился в осла с двумя головами.
   Не сохранилось в нем ничего от прежнего вида.
   И бог исчез.
   Одна голова Шекспира в изумлении озиралась, а другая щипала траву.
   Пустота превратилась в болотистую низину, над которой висели облака.
   Из тумана постепенно возникли отроги Лысой горы и море.
   Донесся шум прибоя, крики чаек.
   У рифов играли дельфины и нимфы. Тритоны дули в раковины, завитые трубой.
   Не вполне уверенный в превращение, Шекспир попытался ущипнуть себя, но, увы, не было рук.
   Он захотел помолиться, попросить помощи у бога, но издал лишь мычание.
   Страх согнул колени.
   Увидев в луже свое отражение, Шекспир не смог сдержать слез, разрыдался и вдруг почувствовал, что шерсть стала исчезать. Прежний облик вернулся к нему. Уже на своих ногах он стоял, выгибался, оглядывал себя, ощупывал руками.
   "Кажется, это был сон..." - подумал он. Он боялся говорить, вдруг снова услышит мычание.
   Оглядываясь, Шекспир пошел вниз по склону Лысой горы.
   Его догнал ветер, игриво толкнул в спину, волосы рыжие разметал.
   Шекспир прибавил шагу, побежал, гонимый страхом. Казалось ему, что кто-то преследует его по пятам.
   Ветер утих. Море стало зеркалом, в которое смотрелся бог.
   Шекспир огляделся и понял, что оказался в месте, где в детстве он и Ада едва не погибли.
   Дикие скалы нависали над ним. Казалось, они взбирались на небо из пропасти ада.
   Замирая от страха, Шекспир глянул вниз.
   В пропасть спускалась толпа людей. Шли молча.
   В толпе Шекспир увидел отца, в чьем отцовстве он не был уверен.
   Шла в толпе и поэтесса, и Харон, и Паганини, и еще много никому не знакомых людей...
  
   День погас. Ночь овладела всем.
   Шекспир заполз в расселину, затих. Сон закрыл ему глаза...
  
   Сон Шекспира был беспокойный и полный видений.
   Во сне бог дал ему способности и средства к существованию, чтобы не обратился он в преступника, ощущая недостаток в необходимом.
   Ему было 27 лет, может быть, чуть больше. Он стоял у зеркала и размышлял.
   "Сам не знаю, поздравлять меня надо или утешать..." - В глазах его читалось разочарование и недоумение. Он не мог понять на каком он свете.
   В окно заглянул призрачный, синий рассвет.
   Луна была уже на исходе, истаяла.
   Заря заалела.
   Послышались шаги, шелест шелка.
   Шекспир неуверенно оглянулся и увидел Юлию на ложе такой, какой не раз уже видел в своем воображении.
   Шекспир шагнул к ней, покачнулся, ударился боком об угол стола.
   Опрокинулась ваза с узким горлом.
   Упал будильник, коротко звякнув.
   Шекспир застыл, прислушался.
   Музыка таились во всех вещах.
   Тяжело волоча ноги и изогнув сутулую спину, мимо прошла бабушка. Она обошла комнату, внимательно осмотрела вещи, соскребла что-то ногтем, осторожно высунулась в окно, осмотрела улицу.
   Из ущелий Лысой горы выползал туман.
  -- Какая красота... - сказала она.
   "Увы... красота не спасает, а подавляет..." - подумал Шекспир, ощущая ноющую боль в боку...
  
   Кто-то постучал в дверь.
   Шекспир замер, потом на цыпочках подошел к двери. Глянув в глазок, он увидел человека в сером плаще.
   Шекспир отступил от двери и вышел на террасу.
   Уже он бежал по гулкой улице, опасаясь и всего реального, и мнимого.
   Он бежал от своего прошлого...
  
   Город остался позади.
   Шекспир сошел на обочину, сел, обессиленный.
   Появились тучи.
   Начался слепой дождь.
   Дождь кончился.
   Встала радуга, выгнулась дугой по небу.
   Радуга поблекла.
   Солнце нисходило за горизонт.
   Приближалась ночь.
   Отроги Лысой горы побагровели.
   Рдяные блики заплясали по воде.
   Вдруг поднялся ветер.
   Донесся рев разбиваемых о скалы волн прибоя и тревожные крики чаек.
   Ветер утих.
   Снова начался дождь.
   Шекспир заполз в расселину и заснул...
  
   Во сне Шекспиру приснилась Юлия. Гримасничая и смеясь, она кружила в потемках, звала за собой, манила.
   Шекспир встал и пошел за ней.
   На висках его торчали маленькие, будто только что прорезавшиеся рожки.
   Юлия постоянно меняла свой облик, а порой и вовсе исчезала.
   Шекспиру мнилось, что он видит ее среди стволов лавров, увитых виноградом и плющом. Были там и другие деревья, схожие с миртом. Ветви их образовывали свод.
   Под сводом на ложе он увидел поэтессу. Она была не одна. Подобно Сафо, она возлежала с девицами и слагала любовные стихи...
  
   * * *
  
   Прошел год или два.
   Шекспир шел и шептал стихи.
   Он был полон чужими воспоминаниями и стихами. Стихи вырывались из него сами собой, как эхо. Он не понимал их. И вряд ли нашелся бы человек, который способен был бы их понять. Они напоминали хор звуков, голосов, среди которых Шекспир вдруг отчетливо различил голос Харона:
  -- Чтобы понять стихи, надо найти для каждого слова его место в хоре звуков и тогда их разнообразие сольется в мелодию, в сюжет... - Подняв руки к небу, Харон топтался по кругу, высоко задирая ноги, будто в танце, и бормотал стихи, прославляющие жизнь. Иногда его голос почти полностью ускользал, сливался с шумом обычной жизни, прекрасно обходившейся без стихов.
   Стихи дополняли размышления Харона о жизни, которые публично представлять было бы скорее опасно, чем полезно.
   Донеслись аплодисменты.
   Действо происходило в сквере у театра.
  -- Этому поэту Муза наставила рога... - пробормотал старик с тростью и склонился к собаке, потрепал ее загривок. - Что вы делаете здесь на этом бале маскараде шутов?.. зачем вы здесь?.. - обратился он к женщине в узком черном платье и в шляпке без полей по итальянской моде.
  -- Вы знаете его?.. - спросила женщина.
  -- В прошлой жизни он был историком поэтессы... ее секретарем... и, как говорят, не только секретарем... у него был роман с поэтессой, который он называл романом в романе...
  -- Так вы знали и поэтессу?..
  -- Знал ли я ее?.. я и себя не знаю... - старик с тростью умолк. Его эрудиция потонула в сомнениях и противоречиях, в результате он перестал понимать, что происходит. - О чем я говорил?..
  -- О поэзии...
  -- Зрелища, которые вам рисует этот человек - это мир цветов плесени...
  -- Расскажите о нем?.. кто он?..
  -- У него своя частная история, вполне самостоятельная, но незавершенная... он писал книгу о поэтессе и однажды исчез... от него осталась только книга без начала и конца, как вечность, которую опубликовал один известный писатель, дополнив ее и исправив... так история поэтессы стала романом в романе, описывающим похождения ее души и тела... правда, в конце роман превратился в хронику текущих событий и комментарий к ним...
   Надо сказать, что старик с тростью преподавал философию в университете, был существом преимущественно рассуждающим.
  -- Так зачем вы здесь?.. - старик глянул на женщину в узком черном платье, потом на человека в сером плаще, появившегося вдруг за спиной Харона. - Не кажется ли вам, что из воображаемых персонажей этой комедии мы можем превратиться в ее действующих лиц...
  
   Шекспир проводил философа взглядом.
   "Боже мой, это же Пестов... похож на манекен... или на марионетку..."
   За Пестовым брела собака, копируя его совершенно нелепую дергающуюся походку.
   Донеслись звуки скрипки.
   Скрипач стоял у входа в сквер. У его ног лежал раскрытый футляр, в котором поблескивали медяки.
   "Меня сопровождают тени... вначале Харон, потом эта женщина в узком черном платье и в шляпке без полей по итальянской моде... а теперь Паганини..." - размышлял Шекспир.
   У Паганини был дар улавливать неслышные другим мелодии. Музыка вливалась и выливалась из него потоком, особенно ночью, когда поэтесса уже спала, витала в темных безднах сна. Днем игрой на скрипке Паганини помогал ей ткать сети слов и улавливать в них свои воспоминания.
   "Она привыкла укладываться рано и вставать поздно... да и зачем ей было вставать и куда-то идти, если все было в ней?.. воспоминания, впечатления... все в нашем сознании... и всегда где-то рядом... всплывает из прошлого и в нем же тонет, обрекая нас на существование в пустоте, за скобками, утратив не только надежду, но и разочарование..." - думал Шекспир. Он шел вдоль берега моря и размышлял о жизни поэтессы, история которой из романа сначала превратилась в хронику, потом в диалог автора с тенью.
   Автором был сначала Иосиф, потом Харон, а тенью была сама поэтесса.
   Иногда диалог превращался в монолог о впечатлениях жизни, проносящихся в угасающем сознании умирающей поэтессы после очередного инфаркта.
   "Ее история была историей постоянных потерь... Бог даровал ей всю меру страданий, чтобы она смогла подняться к нему..."
  
   У ручья Шекспир остановился, подумал:
   "Я сплю... и это сон..."
   Он увидел Юлию, которая сидела на камне, словно изнеженная водяная птица. Она наблюдала за водомерками, рисующими кружева узоров на воде.
   Шекспир подкрался, обнял ее неопытным, нежным объятием, но не Юлию он обнял, а воздух.
   В бледном, ложном свете луны все казалось призрачным, жутким, нереальным.
   На горизонте розовели три горных вершины.
   Шекспир пошел по направлению к горным вершинам, боясь оглянуться на город и превратиться в соляной столп.
   Так Шекспир продолжил путь Харона и стал странником, из тех, которые ищут бога, зная, что ничего не найдут, кроме страданий и смерти...
  
   * * *
  
   Странников по одному впустили в камеру. Шекспир был последним в очереди.
   Когда дверь хрипло взвыла и захлопнулась за ним, он увидел полутемную сырую комнату, скользкие разрисованные стены и квадрат задушенного решеткой неба. Он запомнил форму неба для оставшейся в Городе неоконченной пьесы, рассказывающей о превращении человека в бога, нашел себе место, лег, потом достал из кармана плаща записную книжку поэтессы с добавлениями и исправлениями и погрузился в чтение. Он читал и смеялся, хотя в записях не было ничего смешного, а присутствовала угроза смерти, правда, высказанная неясно.
   Утомленный чтением, Шекспир заснул.
   Губы его были приоткрыты. Они шептали стихи...
  
   Рокот грома разбудил Шекспира. В страхе, дрожа всем телом, он преклонил колени и лоб к земле, поддаваясь ужасающим вещаниям звуков, но не увидел земли. Он увидел воду. Все стало водой.
   "Куда плыть?.." - подумал он.
   Волна окатила его, захлестнула, увлекла на дно. Он уже видел смерть и очнулся, трепеща и задыхаясь на нарах следственного изолятора...
   Вид стен камеры вернул ему ощущения действительности.
   Удрученные неизвестностью, странники без цели и смысла бродили из угла в угол, рассматривая летописные записи на стенах, пока их не вызвали для снятия допроса и показаний.
   Камера постепенно опустела и снова наполнилась.
   Бездомных скитальцев сменили пророки.
   Они бродили по камере призраками бледного вида, приняв облик тех, кого смерть уже увела, и открывали в пугающих, темных канцонах и изречениях суть происходящего.
   Прозой и ясно изложить это было затруднительно.
   Истина и безумие прячутся от света.
   Откуда-то эти несчастные знали, наверное, что грядет конец света, но ничего не происходит без помощи свыше.
   "И ничто не рождается без смерти, правда, это объяснение заведомо ложно и заводит в тупик... время все унесет в свое время, и людей и место, где они жили в ожидании смерти..." - размышлял Шекспир...
  
   Камера постепенно опустела.
   После непродолжительного допроса пророков отправляли в провинцию, чтобы их нелепые бредни не могли смутить устои городской жизни и отравить ее страхом...
  
   Шекспир остался один.
   Днем он спал, а ночью летал над окрестностями города и размышлял, взирая сверху на людей. Он видел как, блуждая, они искали дорогу на небо.
   "Бродят от бога и истины вдалеке... кто их влечет, даже против воли, побуждает идти?.."
  
   Было лето и вверху и внизу. Ангелы сновали туда и сюда с поручениями от бога. Они несли одним жизнь, другим смерть.
   Облака плавали как льдины в воде, их становилось все меньше, они как бы таяли, и вскоре Шекспир очутился в пустоте. Он плавал в ней, как в воде, так ему казалось, а на самом деле он падал на дно, в Тартар, в обитель смерти, хотя не видел нигде никакого дна и не встречал никаких внешних препятствий.
   Происходящее поселило в нем некий восторг, который сменился ужасом, когда он осознал, что происходит и очнулся.
   Солнце рассеяло потемки в углах камеры и сон, которому Шекспир предавался.
   Встал новый день, чтобы изгнать страх из души и обреченных, и избранных...
  
   Шекспира допрашивали несколько человек разного возраста.
   Ему поставили в вину записи в записной книжке, которую нашли при обыске в кармане его плаща, как будто в них была какая-то опасность для власти. Правда, в одной из записей сообщалось, что ради славы поэзия становится слугой преступлений, громоздя убийство на убийство.
   Допрос длился несколько дней. Как только появлялся следователь, Шекспир закрывал глаза и не открывал их, пока не выяснилось все дело целиком.
  
   Прошло несколько дней, и Шекспир снова увидел перед собой дорогу и небо, он снова стал жить в близости с солнцем и землей, приобретая от них черты лица. Приметы дорожной жизни уже были различимы в облике Шекспира. Он шел и никому не желал зла. Спутником его был рыжий пес с выцветшими от времени жизни глазами.
   Когда умер хозяин пса, пес стал бездомным и нищим, но в нем еще осталась жизнь и привязанность к человеку. Пес нашел Шекспира на одном из дневных переходов. Через день-два они приобрели полное сходство характеров и угадывали желания друг друга. Шекспир дал ему имя Вергилий и до конца собачьих дней жил с ним душа в душу, не причиняя вреда. Пес охранял его сон, подозрительно прислушиваясь ко всякому шуму от инородного приближения. Он сидел или лежал у ног Шекспира, ждал его пробуждения и думал о разном. Если раньше он сомневался в том, что среди людского множества можно встретить великодушного человека, способного понимать его, и жил без радости и усердия, от одной природной привычки, то теперь его взгляд на жизнь изменился. Когда он думал об этом, глаза его наполнялись мутной, горячей влагой.
   Шекспир просыпался, вступал с Вергилием в разговор. Он угадывал в нем скрытые качества и советовался с ним по всякому делу, а пес, склонив голову и виляя хвостом, вслушивался в голос Шекспира, и если находил нужным, то прерывал его хриплым лаем.
   Некоторые странники порицали Шекспира за привязанность к собаке.
   Пса они называли Бесом, а Шекспира - псом Беса...
  
   В своих странствиях Шекспир собирал истории.
   Странники спали, а Шекспир читал или писал. Иногда он беседовал с незнакомцами, не успевшими заснуть.
  -- Что вы все пишете... и уже много написали?.. - спросил Шекспира незнакомец.
  -- А что вы все читаете?..
  -- Эту странную книгу я получил прямо от бога, минуя автора... - сказал незнакомец. Он рассказывал Шекспиру, кем он был, до того, как стал странником.
  -- А кем была ваша мать?.. - спросил Шекспир.
  -- Артисткой...
  -- А отец?..
  -- Отца я плохо помню... мать говорила, что он на шлюхах учился верховой езде... и что его ждала петля и могила... либо тюрьма... но это не главное, главное иметь веру, а наполнение ее не столь важно... допускаются даже некоторые неточности, догадки, заблуждения... к примеру, рай может оказаться похожим на ад с топями Стикса и Ахерона и угадывающимся в отдалении силуэтом лодки перевозчика... Кстати, как вас зовут, случайно не Харон?.. вы очень похожи на него...
  -- Нет... я Шекспир...
  -- Тот самый?..
  -- Нет, другой... а вы случайно не Мильтон?..
  -- Нет... я думаю, что вечное блаженство ничем не отличается от вечного несчастья...
   Незнакомец еще долго пугал Шекспира рассуждениями об общей смерти, лишая уверенности и сна.
   Уже под утро, спасаясь от холода, они обнялись. Так они и заснули, а сквозняк листал записную книжку, пытался что-то исправить или дописать, но чернила стали льдом...
  
   Незнакомца звали Марк. Жизнь доставляла ему лишь слезы, горе и досаду. Он был поэтом, из тех, которые жили в ожидании смерти. Может быть, поэтому первые его стихи никто не понял, как, впрочем, и сам автор. В 27 лет он женился и в тот же год развелся и стал философом. Он вынужден был скрываться, пока власти вырабатывали свое суждение о нем, чтобы произнести окончательный приговор его учению, местами очень темному и ложно понимаемому.
   Однажды, проснувшись, Марк не обнаружил города, каким он привык его видеть из углового окна дома на Болотной улице, фасад которого украшали горгоны и двуликие химеры, плюющиеся огнем. Город изменился. Изменился и Марк. Черты его лица стали более тонкими. В зеркале он увидел незнакомца, наделенного сомнительным воображением. Почти все изменилось, не изменилась лишь комната, в которой не трудно было заметить рассеянные повсюду следы присутствия гения, ищущего вдохновения, и отсутствие следов существа иного пола со своими предвзятыми суждениями и мнениями, и со своей историей. Комната была завалена книгами, исписанными мелким неразборчивым почерком бумагами и картинами, которые висели на стенах и покачивались в воздухе...
  
   Длилась ночь. Женщины в муках рожали детей, порождая себе подобных, в которых не было нужды. Власти заботились о них, строили тюрьмы и желтые дома. Бог наблюдал, не вмешивался. Поэты все это описывали, а историки - скрывали...
  
  -- Не молчите... жалуйтесь, жалуйтесь... облегчите душу... - заговорил Шекспир. - Кое-что я слышал о вашем учении, возможно даже читал.
  -- Я не молчу... я думаю... и не знаю, с чего начать... и чем кончить...
  -- Начните с кометы, которая несет в своем хвосте войну и скверные времена... или с вашей спутницы... она, как мне кажется, спелась с басом...
  -- У него средний голос... и невыразительный... и внешность весьма невыгодная... не знаю, что она в нем нашла... и что она нашла во мне... прилипла, как банный лист...
   Между тем бас произвел впечатление на публику, исполнив романс во французском стиле. Он был очень даже доволен собой...
  -- Что с вами?.. вы побледнели... - Шекспир изобразил на лице маску сочувствия.
  -- Я чувствую себя уже гораздо лучше... видели бы вы меня вчера, когда она, накричавшись до хрипоты, как бесноватая, каталась по полу...
  -- Кто она?..
  -- Говорит, что она моя муза... хотя, я думаю, что не она, а я ее муза... между прочим, когда-то она была известной актрисой...
  
   Марк стал другом Шекспира, но постепенно превратился во врага и причиной тому, как ни странно, была его ревность к поэзии.
   Однажды Марк исчез вместе с ослом, перевозившим его реквизит. Он делал инсценировки, развлекал прохожих людей фарсами, использую в качестве актеров осла и самого себя.
   Прохожие люди шли к нему отовсюду, останавливались и не знали, куда отправиться дальше, в ад или в рай. Большинство отправлялось в ад, хотя все зависело от случая.
   Вскоре слухи донесли, что Марк погиб. Осла испугали бродячие собаки и он, сбросив всадника, одна нога которого застряла в стремени, понесся сломя голову. Всаднику пришлось расстаться с головой и жизнью.
  -- Почему-то все мои враги умирают глупой, нелепой смертью... - пробормотал Шекспир, услышав новость.
   Эта фраза стала эпитафией на могильном камне Марка...
  
   В один из дней Шекспир и Вергилий ночевали в заброшенном странноприимном доме недалеко от кладбища. Из-за медлительности Шекспира они не дошли до деревни, увидели лишь горящие кресты церкви и день погас.
   Из ущелий Лысой горы выполз туман.
   Туман и тьма поглотили дорогу.
   В странноприимном доме было сухо, но грязно, и они улеглись на полу веранды.
   Какое-то время они молча разглядывали занятое облаками и редкими звездами небо. Незаметно они уснули.
   Во сне Шекспира преследовали видения. Ему снилась женщины.
   Вергилий их тоже видел, и они его видели...
  
   Внезапно среди ночи дом охватила дрожь, и он рухнул, сокрыв под собой пожитки Шекспира. Шекспир успел отбежать на несколько шагов от развалин, упал и лишился ощущений и истории.
   Пес беспокойно заметался туда и сюда в поисках человека для помощи.
   На погосте хрипло прокричала ворона.
   Пес заскулил, стал лизать лицо Шекспира, потом, упираясь лапами то в одно, то в другое место, попытался оттащить тяжесть его тела подальше от развалин, где шныряли серые туловища потревоженных крыс.
   Не зная другого способа привести Шекспира в чувство, пес вдруг решился, поднял ногу и помочился...
  
   Шекспир чихнул и очнулся.
   Наслоение разных ощущений окончательно привели его в себя.
   Открыв глаза, он увидел над собой озабоченно-тревожную морду Вергилия.
   Шекспир задергал носом, принюхался, чертыхнулся.
   Вергилий осторожно, недоверчиво улыбнулся.
   Шекспир что-то пробормотал на собачьем языке и рассмеялся.
   Смеясь, они откопали пожитки и направились в сторону деревни.
   На пути им встретился пастух, малоречивый, бодро шагающий на искривленных ногах человек. Пастух поздоровался, сел на корточки и поманил дружелюбной рукой собаку.
   Шекспир решил посоветоваться с пастухом в своих делах. Осень была рядом. Нужно было искать какое-нибудь пристанище, чтобы переждать зиму и холода. Пастух сказал, что если он художник, то в церкви для него найдется работа, конечно же, при условии, что ему удастся поладить с попом и другим начальством над богом.
   Пастух погладил пса. Глаза его помутились от чувств к собаке. Он долго разговаривал с псом, прежде чем уйти.
   Шекспир последовал совету пастуха и зиму провел в деревне, открывая лики на старых церковных стенах и рисуя портреты жителей этой земли для нужд памяти и заработка. Всему этому он научился у Филонова. И не только этому.
   Жителям деревни пришелся по душе вид и характер нового человека, понравился им и пес.
   Местные собаки, узнав род и происхождение пса, не мешали ему задумчиво бродить по деревне.
   Со стороны жителей деревни к труду Шекспира было снисходительное любопытство.
   Пока рос день, Шекспир расписывал стены храма и ничего постороннего не ощущал и не волновался. По вечерам он сидел в выделенном ему для жизни доме и слушал расстроенный голос ветра.
   Пес, напитавшись своей пищей, дремал у его ног, беспокоя телесные силы лишь тогда, когда слышал отдаленный волчий вой или непроизвольный шум от мышиного движения. Он просыпался, щелкая зубами, догонял насекомых в шерсти и снова засыпал.
   Так проходили их вечера.
   Они не засыпали до тех пор, пока в печке пылал огонь.
   Огонь гас и в согласии с природой они закрывали глаза, радуя невидное зрению население дома нестройными звуками виолончели или флейты.
   После полуночи на свободное для движения пространство выползали всякие существа и всю ночь находили себе занятие, а затем, сожалея о незавершенном деле, расходились по углам или прятались в соре, выставив передовые посты для охраны...
  
   Светало.
   Пес проснулся раньше человека. С бесполезной хитростью он потоптался около кровати, поскулил, чтобы разбудить Шекспира и выйти наружу.
   Шекспир не спал. Он лежал и прислушивался. Откуда-то доносились звуки странных стихов, сливающиеся в приглушенную, неясную симфонию.
   Пес лизнул щеку Шекспира.
   Шекспир встал, приоткрыл дверь и пес исчез.
   Шекспир зевнул, потянулся, глянул в зеркало и не узнал себя.
   Такое уже случалось.
   Незнакомец прошел мимо, вернулся, снова прошел мимо. Шекспир, молча, с чопорным видом наблюдал за ним, пока незнакомец не исчез в сумерках утра, а Шекспир не вернулся в собственную жизнь, из которой он иногда выходил и в которую входил как на подмостки сцены в накрахмаленной рубашке или в кружевном жабо.
   Незнакомец будил какие-то обрывки воспоминаний. Он был похож на Харона, и что-то в нем было от Филонова.
   Незнакомец что-то сказал на незнакомом Шекспиру языке и улыбнулся.
   Шекспир не понял, переспросил.
   Все это было довольно странно и лишено всякого смысла.
   Какое-то время они улыбались и наблюдали друг за другом, пока Шекспир не прикрутил фитиль напрасно коптящей керосиновой лампы, и лицо незнакомца утонуло в сумерках зеркала.
   Начался дождь.
   Дождь усилился.
   "Очередной потоп..." - Шекспира прикрыл створку окна и лег. Он лежал и вспоминал дядю, брата и сестру.
   Дождь кончился.
   Шекспир встал и подошел к окну, все еще полный чувством вины, словно он был причастен к смерти близнецов.
   Сестра и брат Шекспира погибли. Виновником их смерти был дядя, погубивший не только детей, но и себя своим безрассудством. Их забрало море и хоронили пустые гробы. Шекспир увидел ржавые ворота забытого богом кладбища с запутанной сетью аллей, таившей в себе некий скрытый порядок, пустые гробы, обитые черным и красным крепом, словно плывущие в воздухе.
   Увидел он и себя.
   Все остальные родственники уже соскользнули в иной мир.
   Сестра Шекспира была белокурая и тихая, очень замкнутая.
   Брат был рыжий, как и Шекспир.
   "Мне кажется, я завидовал ему... его смерть нас примирила... можно было бы сказать ему все это... - Шекспир опасливо взглянул в зеркало и отвел взгляд. - Мне кажется, это он, а не она... и смеялся он зло, как привык смеяться... ему всегда была свойственна какая-то жестокость... преступная жестокость... и эта особенность не раз приводила к возникновению сомнительных и тупиковых ситуаций..."
   Сквозняк приоткрыл створку окна и захлопнул.
   Шекспир невольно вздрогнул и посмотрел на незнакомца почти с ненавистью.
   "Опять он... явился..."
   В чертах незнакомца стали угадываться черты сестры.
   Шекспир любил сестру.
   Преодолев смущение, он сжал ее руку, что-то прошептал, как в ту душную августовскую ночь, когда, испуганная сном, она пришла к нему, и, рассказав ему свой сон, расплакалась, спрятав заплаканное лицо на его груди. Он утирал ей слезы и шептал слова утешения, пока она не заснула. А он долго не мог заснуть, взволнованный ее близостью...
  
   Увидев тело сестры, покрытое чешуей с двумя хвостами, Шекспир вскрикнул и очнулся, в испуге привстал, глянул в окно.
   За окном царила глухая полночь. Жалобно выли собаки.
   Сон был как будто бы явью, в котором сестра превратилась в рыбу, не утратив свой женский облик.
   Шекспир стоял у воды и видел сестру, уже вернувшую свой обычный облик. Она была обнажена, одета лишь кружевами пены, словно Венера. Капли влаги стекали по ее телу, превращаясь в хризолиты и агаты.
   Вид сестры не испугал Шекспира, напротив, его охватило желание ближе к ней подойти, но она уже нырнула на дно, в самую глубь темноты и больше уже не всплывала...
  
   Луна чуть появилась и ушла.
   Ветер завыл за окном.
   "В ту ночь мы не совершили ничего предосудительного... море забрало ее невинной... спасло от мужских рук и осквернения..." - Шекспир провел рукой по лицу, пытаясь освободиться от воспоминаний и всего прочего, с которым ему не хотелось разбираться.
   Какое-то время он сидел на кровати, испытывая странную непонятную тоску, потом лег и попытался заснуть.
   Во сне он жил жизнью другого дяди, который почти дожил до старости.
   Жизнь доставила ему известные удовольствия, но счастья и радости не принесла...
  
   В комнате царила мертвая тишина. Дядя лежал на кровати. Жизнь едва теплилась в нем.
   Фотографии жены, его недописанные письма к ней, полные отчаяния и безнадежности, были разбросаны по полу.
   Одно время он был адвокатом. В 27 лет он женился, но в душе оставался холостяком. Его жена была актрисой, собирала поэтов, философов, устраивала пиры, сатурналии. Однажды он нашел ее мертвой. Она покончила с собой и переселилась на небо, но ни здесь счастья не нашла, ни там. Вечно окруженный толпой посторонних людей, дядя вдруг остался один.
   "Как это, наверное, страшно..." - подумал Шекспир и глянул на створку окна. Она покачивалась туда и сюда, бросая багровые отсветы на стены.
   Дядя исчез, отправился на поиски жены. Он искал жену на небе, потом в преисподней и вернулся ни с чем.
   Боль в боку сделалась невыносимой.
   Шекспир застонал и очнулся самим собой. Он встал, оставив тело дяди лежать в скомканных простынях, как лежат в ожидании сна, любви, смерти.
   Шекспир стоял у окна и слушал пение хора цикад.
  -- Поют словно хор ангелов, которые скоро примут меня и отнесут дальше тьмы, в вечность... - прошептал Шекспир, повторяя подслушанные мысли дяди, трудноуловимые и часто непонятные. Дядя был философом. - Жизнь не более реальна, чем мои сны, от которых нет спасения... некуда проснуться... и роль Спасителя играет смерть... она дарит нам последнее одиночество...
  
   Боль отступила.
   Шекспир провел рукой по лицу и вместо привычного сельского пейзажа увидел город, опутанный паутиной улиц, по которым ползли красные трамваи, как гусеницы. Людей не было видно.
   Шекспир вскользь глянул в зеркало.
   И снова из глубины зеркала вынырнул незнакомец.
   "Теперь он похож на меня... смотреть страшно... такое зеркало лучше разбить..."
   Шекспир собрал свои вещи, накинул на плечи плащ и вышел из дома, сопровождаемый рыжим псом. Он решил вернуться в город...
  
   * * *
  
   Ветер утих.
   Оглядываясь на развалины женского монастыря, Шекспир спустился к морю.
   Был час отлива. Море отступило, оставив на камнях кружева пены и водоросли.
   Шекспир разулся, осторожно вошел в воду.
   "Холодная... как огнем обожгла..." - подумал он и бросил в воду три венка из роз, аниса и левкоев.
   Осыпались камни.
   Он пугливо оглянулся.
   "Никого... лишь рыжий пес... мой ангел-хранитель..."
  
  
  
  
   3.
  
  
  
   Был день субботы.
   У развалин женского монастыря сидели две девы: одна - худая в узком черном платье и в шляпке без полей по итальянской моде, другая - тучная в очках. Они наблюдали за незнакомцем в сером плаще, который стоял у афишной тумбы. Вел он себя довольно странно.
   Внизу на открытой сцене летнего театра разыгрывалось не менее странное представление. Зрителей было немного, в основном дети. Среди детей были и взрослые с помятыми лицами, которые, по всей видимости, вынужденно терпели свалившееся на них бремя.
   Донеслись аплодисменты.
  -- Что так происходит?.. - спросила тучная дева, роясь в сумочке. Она искала очки.
  -- Что-то странное и сомнительное... - худая дева в узком черном платье близоруко сощурилась.
  -- Не стоило бы детям показывать сомнительные пьесы...
  -- Мнения о пьесе столь различны и столь противоречивы, что, весьма возможно, все они ложны... - Дева в узком черном платье поправила шляпку.
   Мимо дев прошел незнакомец.
  -- А это, по всей видимости, автор... как все нынешние авторы жалок и обидчив... - сказала тучная дева в очках.
  -- Как ты определила?..
  -- А ты что, знаешь его?..
  -- Это Шекспир...
  -- Тот самый...
  -- Нет, другой...
  -- Где ты с ним познакомилась?..
  -- Давно это было... встретились и разошлись...
  -- Что же случилось?..
  -- Я обожала театр... там я его и увидела... что он делал в театре?.. аплодировал за деньги и писал одноактные комедии, в которых присутствовало и все то, что случается и в трагедиях... а познакомилась я с ним у поэтессы...
  -- Я слышала, что она пыталась покончить с собой... не смогла пережить слухов о смерти сына...
  -- Бог спас ее... мы ведь богу дороже, чем сами себе... слух оказался ложным... баржа, на которой везли арестантов, затонула, но он спасся... баржа налетела на рифы... весь берег был устлан трупами утопленников с разбитыми о камни лицами... между прочим в этой истории с ее самоубийством и исчезновением все подозрительно, и искусно построенная интрига и убедительные подробности...
  -- Ты думаешь, что она бежала заграницу?..
  -- Все может быть... с ней уже такое было...
  -- Откуда ты все это знаешь?..
  -- От молвы.... а однажды я сама была свидетельницей ее вознесения... помню, был март месяц, за три дня до пасхи это случилось... который был час, точно тебе не скажу, день уже клонился к ночи... у ее дома собралась толпа поклонников... некоторые читали, рисуясь, ее сонеты, из тех что она оставила в записных книжках вместе со своими недодуманными мыслями, опасениями и страхами... один даже обнажился... заразился ее безумием... полоумным не стыдно... разные люди были в толпе... были там и поэты, которые сатиры на нее писали... если собаку разозлить, она и то понятнее лает... помню, безумных было двое, один все слезы лил, а другой смеялся... находил темы для насмешек... всем в петлю советовал лезть... все ему зрелище было... и сам в петле оказался... а другой окривел на один глаз... теперь все пишут... все научились в потолок глядеть... могут за ночь исписать гору бумаги... и именно таких людей судьба ради шутки выводит на сцену... я случайно оказалась в толпе... говорили, что поэтесса уже при последнем издыхании, а умереть никак не может, корчится в судорогах... и вдруг я увидела ее, и не одну, со свитой, все в тогах... идут по воздуху и при этом без всяких усилий, своим шествием и видом изумляя толпу... я поняла, что поэтесса испустила дух, перестала притворяться живой... не буду рассказывать, что случилось после этого, об этом писали в газетах... впрочем, писали и сущий вздор, уверяю тебя... помню, старик в толпе, от которого воняло как от двух мертвецов, говорил, что все это представление, комедия... он нес и еще что-то невнятное, несуразное о конце света... и все головой тряс...
  -- Тоже поэт?..
  -- По виду он был похож на обычного человека... кто-то спросил его, кто он и откуда его принесло, но он вдруг исчез... нечистая сила принесла его и унесла... толпа не расходилась... я стала выбирать из толпы и наткнулась на знакомого журналиста... одно время у меня был с ним роман... тогда он был еще в здравом уме, а потом вдруг женился... и ко мне охладел, а тут вдруг воспылал, стал жаловаться на жену... его жена пела в театре, и чудно пела, а он подбирал все слухи и сплетни о ней... или сам сочинял... он писал канцоны, заглядывал в грядущую тьму насколько это возможно... казался себе Настрадамусом... или Вергилием... зараза писать не у всех излечима... я смотрю на него и думаю, отчего он такой старый?.. женился и морщины сразу пошли... старость подкралась... журналист помог мне выбраться из толпу... я спрашиваю его, что случилось?.. он говорит, неудачно женился... я спрашиваю, пишешь что-нибудь?.. говорит, пишу стихи на случай, но что в этом толку, все желают иметь, но платить никто не желает... только мы выбрались из толпы, как прошел слух, что поэтессу видели у руин монастыря... потом нашелся свидетель, который видел ее на дороге из города... и как ты думаешь, кто был этим свидетелем?.. тот же старик, от которого воняло как от двух мертвецов...
  -- Тише, а то, что о нас подумают...
   Девы поговорили о погоде, о моде, помолчали.
   Тучная дева в очках встала, снова села, заговорила:
  -- Нет, это надо было видеть... это было зрелище... изумленная толпа аплодировала, рукоплескала ей... наверное, она догадалась, что умерла, оглянулась, хотела задержаться, но свита в тогах увлекла ее по направлению к Лысой горе...
  -- Говорят, там есть спуск в преисподнюю...
  -- Всех нас ждет смерть и суд, который выносит только обвинительные приговоры, выслушивает только одну сторону, а иногда и ни одной... впрочем, для нас это не ново, но уж очень несправедливо... - Тучная дева в очках вскользь глянула на подозрительного незнакомца в сером плаще, который что-то писал. - Иногда поэтесса мне снится... она стоит по горло в воде, пытается что-то сказать, но рябь мешает ей говорить... или сидит на камне и сушит свои намокшие крылья...
   Тучная дева в очках умолчала о том, что в этой сцене был занят еще один персонаж, ее муж, который одно время был секретарем у поэтессы и ее любовником.
  -- Мне кажется, я знаю его... - взглянув на подозрительного незнакомца в сером плаще, дева в узком черном платье опустила вуаль.
  -- Это Марк... как-то я видела его у поэтессы... помню, он читал свои стихи... а поэтесса сидела в царственно небрежной позе, как царица на троне... надо сказать, она нисколько не уступала им ни осанкой, ни речью, ни изящностью манер... собралось много известных людей... мне казалось, что я приблизилась к жизни тех, кого называют небожителями...
  -- Странно...
  -- Что именно?..
  -- В тот вечер я познакомилась с Шекспиром у нее... сознаюсь, он мне нравился, хотя я не питала никаких иллюзий... мы были весьма близки как по возрасту, так и по привычкам и увлечениям... всю жизнь он что-то писал, пользуясь чужим как своим... нагромождал слова без всякой видимой связи, даже полей не оставлял, иногда занимал и изнанку страниц... когда он вдруг исчез, в душе у меня все перемешалось, ад, рай... все виделось в черном цвете... помню, я ушла из города и заблудилась в горах, тьма окружила, скрывая пропасти, провалы и в этой тьме мне мерещились всякое... внезапно осыпались камни... я ощутила трепет и замерла, потом, преодолевая страх, пугливо вытянула руки, ощупала пустоту, присела... так я и сидела на краю пропасти, дожидаясь утра... ночь ушла... с опаской глянув вниз, я подумала, что еще шаг, и я покрыла бы кровью все эти острые камни... Харон меня спас... он искал там осла с двумя головами, у которого одна голова вспоминала прошлое, а другая заглядывала в будущее...
   Возникла пауза.
  -- Говорят, у поэтессы было пять мужей... - заговорила дева в узком черном платье.
  -- Мужей у нее можно насчитать, пожалуй, даже семь, но можно и больше... одних она приобретала для себя, другими пользовались другие... нет, Шекспира среди них не было... ты это хотела узнать?..
  -- Я знаю... ни слава, ни женщина его не привлекали... прошел мимо... на меня даже и не взглянул, а мог бы...
  -- Все поэты безумцы... - Тучная дева в очках глянула на Шекспира. Он шел по аллее, сопровождаемый карканьем ворон.
   Вороны сидели на деревьях и были похожи на монахинь в сутанах.
  -- О чем ты задумалась?.. - спросила дева в узком черном платье.
  -- Я вот думаю, что наша жизнь?.. дым, самообман, химера...
  -- Что с тобой?.. ты побледнела...
  -- Наверное мне показалось... я видела ее... - пролепетала тучная дева в очках. Резкий крик вороны заставил ее невольно вздрогнуть.
  -- Кого ты видела?..
  -- Поэтессу... она улыбнулась мне и так спокойно и жутко... ты знаешь, одно время она была женой моего беспутного мужа...
  -- Он еще жив?..
  -- Жив, но еле-еле... выглядит ужасно...
  -- Как странно мы живем... живем и не замечаем, как за нами крадется старость...
  -- Иногда он является мне... - заговорила тучная дева в очках. - Обычно в дождливые дни... придет, ляжет рядом, скрючится, одеревенеет... не раз видела я и слезы... и плакала сама... руки к нему тянула... и обнимала воздух... с поэтессой он счастья не узнал... странный это был брак и в некотором роде преступный... в то время поэтесса жила в доме, фасад которого украшали горгоны и двуликие химеры, плюющиеся огнем...
  -- Говорят, в этом доме не все благополучно... по ночам в окнах огни пляшут... как будто кто-то бродит в темноте со свечой...
  -- Это она бродит...
  -- Ты в это веришь?..
  -- Помню, как-то я шла мимо и вдруг створка окна открылась... не знаю, кто ее открыл... дом давно пустовал... потом я услышала сдавленный стон и шаги... кто-то поднимался по лестнице в мансарду... под тяжестью тела стонами ступени... я стою, думаю, что там, крысы, призраки или воры?.. помедлив, я опасливо заглянула в окно и отшатнулась... мне показалось, что кто-то глянул на меня пустыми глазами... в глазах потемнело, колени ослабли...
  -- И что это было?..
  -- Это был ее незаконченный портрет... он стоял на мольберте... вся стена в этой комнате была завешана картинами Филонова... я стояла, затаив дыхание, ждала чего-то нехорошего... и вдруг я увидела ее... это была она... уже в возрасте, тучная, вся в черном как будто пришла с похорон... стоит, косится, смотрит, узнает... не сразу я опомнилась и пошла прочь... шла, пугаясь каждого темного угла и поворота... не знаю, как я дорогу домой нашла... и до зари ворочалась на ложе, заснуть не могла... стихи ее пыталась вспомнить... а потом мой муж явился, любви домогался... среди ночи проснулась, лежу и думаю, что это было?.. белье мокрое от пота, все в подозрительных складках, щеки горят...
  -- Ты что, с ним любовью занималась?..
  -- Не знаю... нет... я выпила остывший чай и снова заснула... и во сне я снова оказалась у этого проклятого дома... створка окна была открыта... я опасливо заглянула в темноту и увидела ее... она стояла посреди комнаты босая в одной ночной рубахе... она играла роль сумасшедшей, какой и была... уходя, она оглянулась и улыбнулась мне так спокойно и жутко... еле вынырнула я из этого бреда... вокруг темень непроглядная... все ушли в эту темноту... никто не вернулся...
  -- Сознайся, что ты все это выдумала?.. не может она жить в этом проклятом доме...
  -- А она живет... и даже радуется... я слышала ее смех... и, мне кажется, она живет не одна... с моим мужем... а я живу одна... правда, не знаю, живу ли вообще...
  -- Я тоже живу одна...
  -- С одной стороны это и хорошо, некого терять... - Тучная дева в очках невольно вздохнула. - Однако уже поздно... где ты витаешь?..
  -- Я здесь... - дева в узком черном платье смотрела на Лысую гору, из ущелий которой выползал туман.
  -- Не будем отчаиваться... жизнь к нам бывает то груба, то ласкова... а вот и твой Шекспир... и не один... правда, красавицей ее не назовешь, но не лишена обаяния и тело роскошное...
  -- Я знаю ее... она работала в библиотеке, пока библиотека не сгорела...
  -- Когда Шекспир вернулся в город?..
  -- Говорят, несколько дней назад...
  -- И поселился в этом проклятом доме?.. с этой женщиной?..
  -- Нет... не знаю...
  -- Наверное, занял комнату моего мужа... что ты на меня так смотришь?.. мой муж когда-то жил в этом проклятом доме... однажды я заблудилась в переулках, помню, повернула налево, потом направо, снова налево, поднялась по лестнице на террасу... дверь была приоткрыта... я вошла и очутилась в длинном узком коридоре, который снова вывел меня на террасу... смотрю и глазам своим не верю... поэтесса стоит у афишной тумбы и разглядывает афишу со своим портретом... потом она вошла в дом... это было год спустя после ее исчезновения... она вошла в дом и больше не выходила... кто-то ее впустил... помню, я подумала, может быть, мой муж ей дверь открыл... он все ждал счастливого случая познакомиться с ней... тогда еще ни славы у него не было, кроме худой, ни родословной, кроме вымышленной... где-то он бродит один без своих прелестниц, заглядывает в чужие окна, никому не нужный... если умом не тронулся... впрочем, это вряд ли... хотя, не знаю... брат его принимал жизнь такой, какая она есть, а он был другой... ты знаешь, он изучал латинский язык, чтобы читать античных философов и поэтов в подлиннике...
  -- Я помню... из его карманов постоянно торчали книги...
  -- Он все пытался дописать одну странную книгу без начала и конца, потерявшую и имя автора... мечтал о славе, но жил незаметно... и с властями всегда был осторожен...
  -- Власти приближают только для собственной нужды...
  -- А потом он сошелся с поэтессой... когда она исчезла, он ушел из города... скитался... где он только не был... одних скитальцев пески поглотили, других море, а он чудом спасся, шквал вынес его на берег... он сам рассказывал... так случилось, что он очутился на сцене бродячего театра, увитый водорослями... зрители замерли... одни смотрели на него с сочувствием и ужасом, другие пытались сдержать смех... на сцене нужно было действовать, и он заговорил... его рассказ содержал описание его странствий... зрители рыдали, смеялись и аплодировали...
  -- Весь мир театр... все лицедействуют...
  -- Он считал реальный мир лишь отблеском, отражением в зеркале вечности...
  -- Он тоже был секретарем поэтессы?..
  -- Нет, ее секретарем был Марк, потом Харон... так говорят...
  -- Марк был поэтом от бога... говорят, все свои пророчества поэты получают непосредственно от бога...
  -- И вызывают либо зависть из-за своей славы, либо подозрения... тогда всех подозревали в заговоре против власти... и Шекспира арестовали, хотя он не имел к этому никакого отношения... его освободили по амнистии и он поселился в месте, посещать которое летом было опасно, а зимой вообще невозможно... говорили, что одно время он жил в пещере на Лысой горе с нимфами...
  -- И, наверное, грешил с ними?
  -- Нет... не знаю...
  -- И что он там делал?..
  -- Писал... плел венки сонетов...
  -- Мой муж тоже писал сонеты... прелесть их была в том, что они придавали его совершенно безумным утверждениям некую достоверность... однако философом он не был... репутации философа он был лишен, ему оставлена была только скандальная слава бродячего поэта, любителя вина и женщин... где-то он бродит, скитается, ищет дорогу на небо... может быть, уже нашел...
  -- Не знаю, что тебе сказать...
  -- А что тут скажешь?.. ничего... разве только то, чего ни к чему и знать... - Тучная дева в очках глянула на море.
   Ветер стих, но вода была покрыта зыбью.
   Над водой кружили чайки. Они были похожи на ангелов.
   "Скоро и мою душу они отнесут туда..." - подумала тучная дева в очках и спросила деву в узком черном платье:
  -- На чем я остановилась?..
  -- Ты подумала, не муж ли открыл поэтессе дверь в этом длинном коридоре...
  -- Не знаю, муж ли это был... или сама смерть ей дверь открыла, хотя философы и говорят, что смерти нет... все окна в доме были темные, а в угловом окне плясали огни и доносились странные звуки, похожие на плач, в котором можно было разобрать и слова... дверь была приоткрыта и я вошла в дом, опасливо озираясь... толкнула одну дверь, другую... дверь подалась... я вошла... комната давно пустовала, паутина, пыль на всем... на мольберте истлевал недописанный портрет поэтессы с пустыми глазами, на стенах висели пустые черные рамы... в комнате было холодно... я стояла у окна и смотрела, как на стеклах нарастал лед... в отражении зеркал я вдруг увидела мужа... он бродил по комнате, пока подагра не усадила его на ложе с балдахином и облупившимися ангелами в изголовье... он сел, потом лег и затих... в отражении зеркала я увидела и поэтессу... парадно обнаженная она лежала рядом с мужем... глаза ее были широко открыты... мне показалось, что в них как будто тень мелькнула... или это был свет того света... помню, по спине пробежал озноб... я побледнела... колени ослабли... я опустилась на пол... сквозь слезы я видела их любовные игры, как они заплелись телами, потом откатились, тяжело дыша... я была удручена увиденным срамом, хотя желала бы срама такого же... сознаюсь, я без жалоб стерпела бы даже насилие... - Тучная дева в очках принужденно рассмеялась. - Все это было галлюцинацией, сном... за окном выл ветер, пророчествовал, тревожил... небо было пепельно-серое, траурное... в доме напротив чернела дыра арки... на афишной тумбе ветер морщил лицо поэтессы... я перевела взгляд под ноги... на полу лежал пепел от ее сожженных стихов... я встала и осторожно на цыпочках пошла к двери... у двери я оглянулась, увидела свое отражение в одном и в другом зеркале... мне показалось, что отражения переглянулись... мне часто видится то, что с нами происходит, но мы этого не замечаем... петляющий коридор вывел меня на улицу... мимо дома брели прохожие... молодые спали на ходу, чтобы проснуться стриками, а старики просили смерти у бога... я стояла и смотрела на них с бессмысленной улыбкой на лице и с открытым ртом, как у трагической маски на фасаде театра... - Тучная дева в очках вскользь глянула на деву в узком черном платье, спросила:
  -- Ты здесь?..
  -- Здесь...
  -- О чем думаешь?..
  -- Я думаю о Шекспире, о его злоключениях...
  -- Давно хотела тебя спросить, ты пишешь стихи?..
  -- Пишу... все пишут, и я пишу... или воображаю, что пишу...
  -- А я лишена этой способности созерцать возвышенное... и видеть то, чего нет... Говорят, что перед тем как исчезнуть, поэтесса ослепла... впрочем, все это слухи...
  -- Прошлой ночью я читала ее стихи... они привели меня в состояние восторга и изумления... в них чувствовалось подлинное вдохновение... я ощущала себя на краю двух бездн... вверху небо, внизу преисподняя... еще шаг и я уже не найду места в этом мире...
  -- Я бы пришла в ужас и смятение от такого зрелища...
  -- Стоит благодарить бога за то, что у нас есть смерть, как убежище от всех этих ужасов...
  -- Вообще-то я не люблю поэзию... предпочитаю романы...
  -- Стихи меня потрясают, а романы топят... я чувствую себя утопленницей...
  -- Ну, не знаю...
  -- В одном из четверостиший поэтесса описала свою смерть, как она сама себя хоронила... эта ужасная сцена просто потрясла меня, помню, в ушах гул, в глазах темнота, ноги не держат... очнулась я от холода, лежу и не знаю, здесь я, на этом свете или уже на том... всю ночь я пролежала на полу... пол был дощатый весь в щелях и трещинах... мне казалось, что лишь эти доски отделяли меня от преисподней...
   Дева в узком черном платье и в шляпке без полей по итальянской моде еще долго вносила в свое повествование дополнения и вставки, иногда она повторялась...
  
  
   * * *
  
  
   День был без солнца. Не на что было солнцу смотреть.
   Очнувшись от задумчивости, Шекспир огляделся.
   На стене висел портрет поэтессы, написанный Филоновым. Она улыбалась ему такой нежной и такой тревожной улыбкой, что он не мог не ответить ей.
   Этот портрет появился у Шекспира всего несколько дней назад.
   Отбросив волосы с лица, поэтесса доверчиво повернулась к нему.
   Он не сдержался, покрыл ее лицо поцелуями.
  -- Это просто сумасшествие... - прошептал он, еще ощущая прикосновение ее губ, пронизавшее его жуткой дрожью.
   Шекспир уже не представлял свою жизнь без поэтессы и без тоски по далекому лету, которое, казалось, уже никогда не вернется.
   В комнате было холодно. Кутаясь в лоскутное одеяло, Шекспир ходил по комнате из угла в угол и размышлял:
   "Летом я отправлюсь на поиски... я не верю, что она умерла... за какую вину у нее нет даже могилы?.." - Внезапно он остановился. Ему померещилось движение в зеркале.
   В темноте зеркала рисовались тонкие линии женского профиля и тянущиеся переплетающиеся тонкие руки, как ветви...
  
   День погас.
   Ночь окутала все тьмой беспросветной и лишила всех памяти.
   Шекспир спал на брачном ложе ветра, запрокинув лицо. Во сне он беседовал с сыном поэтессы, соединив свой сон с его сном.
   Сын поэтессы рассказал Шекспиру все, что знал о своем рождении.
   Беззвездной ночью Бог явился поэтессе в облике мужа и спал с ней как с женой. Он и родам ее помог. Поэтесса успела родить сына до прихода повивальной бабки.
   От бога она узнала много такого, чему даже трудно поверить...
  
   До утра Шекспир скитался по небу, искал встречи с поэтессой.
   За его спиной уже немало неба осталось, правда, впереди было еще больше.
   Потом он блуждал по преисподней.
   Уже светало, когда Шекспир оставил преисподнюю и вернулся в угловую комнату дома, фасад которого украшали горгоны и двуликие химеры, плюющиеся огнем...
   Он очнулся, встал и пошел нетвердой походкой, кутаясь в плащ.
   В воздухе ему виделся постепенно бледнеющий профиль поэтессы...
  
   Дорога повернула к морю.
   Вокруг царила поздняя осень. Все напоминало о смерти.
   Обогнув скалу, Шекспир наткнулся на кладбище утопленников. Кресты стояли над гробами без тел. На одном из могильных камней он нашел имя поэтессы и удивился. Повсюду он искал поэтессу и нашел ее пустой гроб, придавленный могильным камнем с эпитафией.
   Шекспир лег, простерся у камня и предался скорби.
   Он лежал и бормотал:
  -- Похоронили как обычную утопленницу... а ведь она не из последних была... однако, надо сказать, врагов у нее было больше, чем друзей... притаившихся, охваченных безумием зависти... Харон говорил, что жила она одиноко, избегала всяких обществ, но иногда встречалась с известными личностями, о которых упоминали в газетах и появление которых производило среди людей легкое смятение... представляю, как она лежала в одинокой холодной постели и не знала, переживет ли эту нескончаемую ночь... иногда она плакала, иногда смеялась, чтобы обмануть тревоги и страхи... в темноте мерещилось ей всякое... то она вся пылала, то делалась льда холодней... то сна ждала, то боялась заснуть... и звала то мужа, то сына... но, увы... ни мужа не было с ней рядом, ни сына, если он не был вымышлен... может быть, призрака она взяла на ложе и призрака родила?..
  
   Было уже около полудня.
   Цикады добавляли к жалобам Шекспира свои жалобы.
   Последние слова плача трудно было разобрать. Уже не слова доносились, а вздохи и стоны.
   Кого-то Шекспир обнимал во сне, кому-то дарил свои ласки...
  
  
  
  
   * * *
  
   Уже который день Шекспир был то Марком, то Хароном и дописывал историю поэтессы.
   "Она научила женщин говорить, но Боже, как теперь заставить их замолчать..." - написал он и задумался о женщине, которая едва не погубила поэтессу доносом.
   Чтобы спастись, поэтесса вынуждена была бежать.
   Ветер помогал ей. Он разметал ее волосы, укрыл покрывалом из пыли и шпионы не узнали ее.
   Она шла по дороге, потом без всякой дороги и видела тени преследователей то сбоку, то сзади, то под ногами.
   Или они мерещились ей?
   Нет, догоняющий топот ног, и хриплое дыхание за спиной говорили, что не напрасно она бежала.
   Повернув налево, потом направо и снова налево она заползла в расселину, затаилась, задерживая дыхание.
   Топот и голоса преследователей затихли.
   На дороге появились прохожие.
   Поэтесса смешалась с толпой.
   "Куда они идут?.. в Мекку?.. или в Рим?.. идут, зевая, недовольные, сонные, спотыкаясь о камни без эпитафий... разносят пыль на плечах, как пилигримы... когда-нибудь пыль будет жить за нас... почему-то пейзаж кажется мне до странности знакомым... как будто я уже шла по этой дороге, и мне запомнился этот пейзаж... запомнилось и много лишнего... иду, продолжая зевать... и куда я иду?.. женщины идут за мужьями... а где мой муж?.. - Поэтесса остановилась. Она стояла и рассматривала идущих мимо женщин. - Эта больная, эта беременная, у этой еще никого нет, эта лицо прячет... лицо покажи!.. закуталась... так покойников кутают... мне жарко, а ей все равно, идет и потеет... язвы прячет или дурную болезнь... а эта совсем не прикрыта... с ней мне никак не сравниться... у меня уже седина в волосах... а этому в лохмотьях что нужно?.. остановился, смотрит, рот раскрыв... кто он?.. по всей видимости, ищейка... и вовсе не от пожара он впал в нищету... притворюсь, что я беременна и в трауре... и сверну с дороги, пожалуй..."
  
   Поэтесса свернула в сторону и заползла в щель, которая оказалась проходом.
   Проход вел куда-то вниз, в темноту преисподней.
   "Все дороги ведут туда..." - подумала поэтесса.
   Она шла, пугаясь звука собственных шагов.
   Проход постепенно светлел и вскоре вывел ее наружу.
   Поодаль паслось стадо коз.
   Пастух похожий на Пана сидел в нише скалы.
   Поэтесса рассказала пастуху свою историю, только имя свое она скрыла, назвалась чужим именем. Она включила в свой рассказ и жалобы. Ее жалобы могли бы и камни растрогать.
   Пастух слушал ее и вздыхал.
   На середине фразы поэтесса вдруг умолкла, заснула от усталости, как умерла, но тепло сохранила.
   Из рассказа незнакомки пастух понял, что все предали ее, даже сын, и она бросила дом и бежала, но не прямой дорогой, чтобы ввести в обман преследователей.
   Глянув на небо, грозившее ливнем, пастух хотел перенести поэтессу в пещеру, подальше от посторонних глаз, но не смог поднять.
   Когда пастух обнял поэтессу, она закричала, замахала руками, защищаясь.
   В сонном видении ей показалось, что лоно земли разверзлось и из щели бесы высунулись и потянули ее к себе.
   Пастух невольно попятился. Отступая, он поскользнулся, виском ударился о выступ скалы, упал и затих.
   Увидев кровь, поэтесса подползла к пастуху, перевязала рану, потом встала на ноги, глянула по сторонам и побежала. Казалось ей, что тени из ада преследовали ее с боков и сзади. Среди теней была и тень сына, мельком лишь увиденная.
   Путь поэтессе преградил ручей, ставший бурным потоком из-за дождей, камни он волочил, туда и обратно, деревья нес.
   Поэтесса села на камень, заплакала и увидела сквозь слезы плывущий по воде дом, крытый соломой. Дом наткнулся на кучу камней и застрял.
   В этом доме поэтесса провела ночь.
   Она спала на чужой кровати и видела сны бывших жильцов.
   К утру ручей вернулся в свое русло. Никогда он таким полноводным не был.
   Поэтесса покинула дом и направилась к перевалу. Час или два она поднималась по длинному склону, обернулась назад и увидела, что дом, в котором она провела ночь, до крыши затопила вода.
   "Дамбу прорвало..." - подумала она, села на камень, потом легла и заснула.
   Во сне она превратилась в камень, потом стала деревом с листвой и лентами, свидетелями просьб всех несчастных.
   Сон так изменил поэтессу, что и, проснувшись, она деревом себя ощущала с раздвоенным стволом.
   Не сразу к ней вернулся прежний облик и ощущения.
   Она лежала и пыталась вспомнить стихи, которые шептала листва, когда она была деревом.
   Внизу волновалось, шумело море.
   Поэтесса встала. Вдруг ветер подтолкнул ее к краю обрыва.
   Она попятилась, прижалась спиной к скале, выставив вперед руки.
   Набрав пригоршню пыли, ветер осыпал ее, как серебром покрыл, и рассмеялся.
   Или это только почудилось ей, но страх отпустил.
   "За что мне все это?.. жизнь все отняла, что я имела... и мужа, и желания... сколько ночей мы с ним провели в блудной игре, сны отгоняя... а теперь подагра сны отгоняет, мучит... и мысли о старости и смерти... - Поэтесса задумалась, вспомнила, как однажды ее заперли внутри храма с покойником, который лежал, ноги протянув к двери. - А молва разнесла слух, что я провела ночь с богом... молва украсила мою жизнь ночью, которой мне не довелось прожить самой... я знала этого покойника... он был поэтом... лысый, тощий, беспокойный... помню, он только что вернулся из Палестины... и умер, не успев рассказать мне, как он сидел у Стикса и беседовал с Хароном... у него не было монетки во рту, чтобы оплатить его услуги... помню, он говорил слишком быстро, переходя от одной истории к другой, и задохнулся... уже испустив дух, он пытался встать... он так и остался лежать с открытым ртом... поэтом он был от бога... умел бередить чувства... я плакала, слушая его стихи... видно было, что его одолевали какие-то неясные страхи, он словно спешил выговорить живущую в нем немоту... слова иногда сопровождались странными всхлипами и слезами... не знаю, от сдерживаемых чувств... или от астмы... смерть прервала это его упорное маниакальное желание выговориться... не знаю, видел ли он во мне женщину?.. вряд ли... он избегал женщин после всего, что узнал о них и претерпел по их милости..."
   Обогнув выступ скалы, поэтесса стала спускаться к ручью, вброд перешла его и направилась к морю, надеясь найти лодку и переправиться на другой берег.
   Сон остановил ее, но спала она недолго.
   Сон отлетел.
   "И зачем подобное снится?.. - размышляла поэтесса, разглядывая пейзаж с высоты птичьего полета. - Пусть снится, лишь бы не сбылось... не знаю, что для меня означает это видение... и обладают ли сны силой?.. давно я не испытывала ничего подобного, но, увы, блаженство было недолгим... как он пробрался в мой сон?.. и я не смогла ему отказать... все молча без слов совершилось... надо признаться, я была побеждена... что дозволено, что не дозволено, все было... ничто не удерживало, ни стыд, ни страх... а что дозволено?.. иногда я готова верить, что все дозволено... с ума можно сойти от этих мыслей... голова идет кругом... или в этом виновата ночь?.. но я испытала наслаждение... он прекрасно справился со своей ролью и ушел... я это почувствовала... вдруг я ощутила пустоту..." - Поэтесса закрыла глаза, казалось, чувства покинули ее...
  
   День едва обозначился и тут же был поглощен сумерками.
   Снова ночь.
   Во сне поэтесса постепенно становилась женщиной, испытывая то страх, то блаженство...
   Очнулась она от крика. Она увидела, как сын протискивается из ее лона наружу, и закричала от страха и боли...
  
   Не сразу поэтесса пришла в себя.
   Постепенно чувства вернулись к ней, а с ними и безумство плыть морем, отдавшись волнам и ветру.
   Она шла по дороге и размышляла о том, что видела во сне:
   "Я была еще невинной девочкой, когда это случилось... на исходе ночи, когда желание особенно сладко и слепо, я испытала вожделение и отдалась ему... или мечтам, не знаю... и причастна ли я к его смерти, так глубоко поразившей меня, хотя в то время меня трудно было чем-либо поразить?.. я привыкла чувствовать себя на сцене, могла изобразить простодушие, холодность... всю свою жизнь я кого-то играла, заботилась о впечатлении, которое производила... и раздвигала ноги... меня окружали лица похожие на театральные маски, а ведь в каждом из них был скрыт бог, но они смотрели на небо как на запертую дверь... среди масок я иногда вижу и свою маску с пустыми глазами, как на портрете, который Филонов так и не дописал... меня окружают слепые и немые лица, но рты открыты... как у вопиющего в пустыне..."
  
   До моря поэтесса не дошла, упала в яму.
   Задавленная грузом осыпавшегося песка, задыхаясь, она лежала на дне ямы, как в могиле. Глаза ее были открыты. Она смотрела на забытые звезды, не могла пошевелиться, как будто корнями приросла к земле и не знала, кому ей молиться.
   "Где я?.. Я помню, как я бежала, как в щель заползла и рада была той стесненности, каменным объятиям... не помню, что было потом... наверное, я заслужила этой казни... вот к чему жизнь меня привела... или это не конец, а только начало?.. перед какими еще злодеяниями мне суждено очутиться?.." - размышляла она, пытаясь овладеть собой, усмирить страх.
   Поэтессе вспомнилось детство, потом юность, как она встретила мужа и уже любила, не зная сама и не чувствуя даже, что любит, как с недоверчивой усмешкой она вслушивалась в ласкающий шепот невнятных фраз, узнавая в них стихи.
   Невольно она зарделась, покраснела как анемон или ветреница, но недолго алели ее щеки и шея...
  
   Вокруг зыбилась тьма, что-то строила, рисовала фигуры, лица.
   "Помню, как-то я заблудилась в развалинах монастыря... мне было так одиноко и вдруг я очутилась на паперти... смотрю, поодаль толпа собралась... мальчик похожий на херувима ставил свою пьесу... в глазах рябило от незнакомых лиц... некоторые стояли, обнявшись... я вернулась в развалины... бродила, искала монахинь... или бога в этой кромешной тьме... случайно наткнулась на соседа, его звали Паганини, он жил этажом выше, играл на скрипке... утром чуть свет он родился, а к полудню уже играл на скрипке... первой его игрушкой была детская скрипка, но звуки она испускала приятные... струны пели, а не дребезжали жалко... пользы от этих звуков мало, однако морочили они усердно, приходило от них забвение забот... надо сказать, одарен был Паганини, играл одно, а другое уже в уме измысливал... почему-то я его больше не встречаю... все куда-то исчезают, бегут на чей-то зов... иногда в сумерках я тоже слышу этот неясный зов... такое было время... захваченные общим энтузиазмом все вдруг стали поэтами... что-то писали... и развелось много доносчиков... говорят, против них даже проводились специальные мероприятия... Иосиф выделялся из всех, но у меня он почему-то вызывал лишь разочарование и раздражение... заглядывая в будущее, он сожалел о прошлом... и говорил косноязычно и в нос... тогда трудно было не писать, и я писала, хотя мне не доставало уравновешенности и отстраненности... хорошо, что весь этот вздор я сожгла..."
  
   Показались преследователи.
   В страхе поэтесса бежала, теряя одежду и отвлекая преследователей, путая следы.
   Лишь ночь остановила преследователей.
   Без сил поэтесса опустилась на колени, потом легла. Она заснула.
   В сонном видении поэтесса увидела сына, который склонил перед ней голову.
   Искоса она глянула на сына, сказала, притворившись старухой:
   "Глупый ты... мне жить слишком долго во вред... почему ты один?.. что?.. невестка избегает меня?.."
   Сын глянул на нее и отвел взгляд.
   Ночь смягчила черты поэтессы, сделала ее красивой.
   Тронутый этой сценой, сын обнял поэтессу как когда-то в детстве и она очнулась...
  
   "Опять эти развалины... а ниже маяк и белесое море... еще дальше темнота и на краю темноты багровая полоса... взгляд устремляется к ней... что за ней?.. угроза или путь?.. такое впечатление, что я брожу по кругу вокруг этих развалин, над которыми словно витают всадники Апокалипсиса... подумала о всадниках Апокалипсиса и невольно вздрогнула, объятая страхом, хотя у коней еще спутаны ноги... грядущее впереди, может быть, в другом столетии, и я ничего не увижу... и, может быть, лишь вздрогну в могиле от грохота... или от всхлипа... я или кто-то, другой, который иногда мерещится мне как портрет в пустой раме на стене в этом проклятом доме, фасад которого украшают горгоны и двуликие химеры, плюющиеся огнем... вот я стою у зеркала, и я уже не одна, а было так пусто, темно и одиноко... кто из них я?.. фигуру я ее не вижу, лишь лицо белеет в полумгле и глаза мерцают... все кончилось, погасло, улеглось, превратилось в реальность... осталось лишь неприятное возбуждение и тоска... и предчувствие конца... и это пальто, что на мне, которое останется без меня... где я буду?.. и буду ли я что-то чувствовать, испытывать наслаждение, искушение?.. опять эта боль в затылке жалит и слепит... и звон в ушах... колокола звонят без языка и нот... чья это тень надо мной витает?.. или это моя душа?.. витает и видит меня как свой автопортрет... звон стал ровным... в унисон звонят снаружи и внутри... хочется кричать от ужаса и бежать из этого кошмара... ветер что-то сказал и рассмеялся... что он мог сказать?.. что нельзя быть очень несчастной... меня беспокоят эти мысли, а его веселят... ему не страшно слиться с темнотой... кажется, я порвала чулок... опять чье-то лицо возникло... может быть, муж бродит кругами или жених... что-то шепчет невнятное... исчез, вошел в темноту как в воду... войду и я... вода уже мне по пояс, а теперь по горло... вдруг расступилась и сомкнулась... а искуситель мой исчез... нет, идет навстречу, скрытый темнотой, я слышу его шаги и дальше в глубину иду за ним, в объятья тьмы почти без страха... я ничего не вижу, в глазах темно или вокруг темно?.. искуситель, я сдаюсь... хочешь, я встану на колени перед тобой?.. все сливается в темноту... нырнуть бы в нее и плыть, плыть, украв у рыбы плавники... или крылья у птицы... и взмыть над этим безумием, тело оставив внизу, как одежду... подальше от жизни, от смерти, от всего лишнего... боже, дай мне силы уйти в эту бездну, а не в могилу упасть... как я падаю почти каждую ночь вниз головой... кажется, кончается ночь, приближается день... и вот я уже в саду Гесперид..."
  
   Поэтесса стояла у дома, фасад которого украшали горгоны и двуликие химеры плюющиеся огнем.
   На фоне закатного неба дом казался зловещим.
   Дверь была приоткрыта. Помедлив, поэтесса боком с трудом пролезла в щель, удивляясь себе. Раньше она боялась темноты и привидений.
   Она блуждала по дому со свитой бесплотных теней призраков бывших жильцов, остановилась, услышав звуки скрипки, женские голоса, смех, который не соответствовал ни месту, ни времени, ни обстоятельствам.
   Играл Паганини.
   После смерти жены несчастный питался только музыкой и слезами.
   Поэтесса слушала и размышляла.
   "Бедный Паганини, он так и не женился, то ли желание к женщинам утратил, то ли верность жене хранил... а может быть, и то и другое... у Паганини был младший брат, Вальтасар, который занимался лишь тем, что доставляло ему удовольствие: театром и любовью... он писал одноактные трагедии для театра... надо сказать у него был дар все превращать в трагедию... женщин у него было много, из тех которые располагали собой и своими желаниями... Паганини пытался его женить, чтобы уберечь от соблазнов и заблуждений, но, увы, из этого ничего не вышло... все его браки были недолгими и трагичными... один раз по его вине... говорили, что он убил жену, прикрывшись безумием... ночью, наугад блуждая в саду, он наткнулся на ее труп... она словно спала и была хороша... он залюбовался трупом... мертвая она стала ему желанна... несколько лет его держали за стенами желтого дома, где он, как бы в бреду, писал пьесы и готовил побег... он бежал в женском наряде, обманув надзирателей этой уловкой... и стал странником... дорога превратила его в апостола... в своих проповедях он говорил о жизни и смерти... и речи его не были лишены красоты и изящества... ходил он не один, обычно со свитой женщин, вручивших свою судьбу небу и ночи... помню, как-то и мне довелось его услышать... я слушала и слез не в силах была сдержать... растрогал он меня... жил он с молодой женщиной, которая сохранила прелесть стыдливости и прикрывала то, что подобает таить... правда, лицо ее уродовал жуткий шрам... и она хромала... всякая женщина чем-то прельстительна для мужчины... женщину все украшает, даже уродство... однако не красоту Вальтасар искал, а целомудрие... к чему это я вспоминаю все это?.."
   Поэтесса прислушалась.
   Кто-то говорил в темноте, осторожно, подбирал слова, что было подозрительно.
   Возможно, за всем этим скрывался какой-либо злой умысел.
   Голос опутывал поэтессу словами, как паутиной.
   "Боже мой, это же голос Вальтасара... кажется, я схожу с ума?.. - Поэтесса села на ложе, застланное палой листвой. - Он умел маскировать свою сущность, ослепить и запутать, прежде чем жертва успевала заметить опасность..."
   Голос говорил и говорил, едва ли не обгоняя оратора. Он уже был то разгневан, охвачен ревностью, то напуган. Он начинал с одного, перескакивал на другое, вставлял в середину повествования что-то совершенно постороннее, вновь возвращался к началу...
   Задыхаясь, поэтесса приоткрыла створку окна, и голос утонул в уличном шуме.
   День близился к полудню. Было жарко.
   Поэтесса сняла пальто и села на ложе. Она сидела и размышляла.
   "Этот ветреник чуть было не стал героем моей поэмы без героя... я тогда жила одна, сама себя грела в холодной постели... врагу не пожелаешь такого, обессилев, лежать камнем на смятой постели... я ведь хоть и не грешила, а была грешна... молва ртом своим лживым немало слухов породила... она и меня женой Вальтасара сделала... жены мстили ему по-своему... одна - кровь свою пролила, другая - плод его убила... а я?.. может быть, и мне согрешить?.."
   Удар грома потряс дом.
   Начался дождь.
   "Мои мысли или вороны накаркали дождь... или это знак..."
   Устав бороться с сонливостью, поэтесса прилегла на ложе в ожидании сна и ночи.
   Створка окна была приоткрыта и слегка покачивалась, бросая на стены мягкие мерцающие отблески.
   Вдруг из отблесков вышел муж.
   "Или это мне привиделось..." - только и успела подумать она.
   Она была в одной легкой рубашке, столь же прелестна, как и прежде. Жаре стыдливость чужда.
   Одной рукой муж коснулся ее груди, другой - под платье проник, губами нашел ее влажные губы...
   Она была неподвижна, лишь лицо ее невольно покрылось румянцем.
   Вдруг она руки к нему протянула в безнадежном желании, моля, чтобы сон сделался явью, шею его обвила, осыпая тысячью поцелуев...
  
   Кто расскажет о том, что без свидетелей совершалось, и лишь ночи было известно и сну...
  
   Блаженство было недолгим.
   Муж ушел.
   Поэтесса очнулась, поняла, что сходит с ума и обнимает воздух.
   "Боже, сделай, что можешь... дай мне досмотреть этот сон... и неважно тело ли он или тень из царства теней... как же он медлил, как не хотел уходить... и ушел, оставил меня лежать в смятой постели, холод терпеть..."
   Поэтесса вздрогнула, отодвинулась к стене. Пальто сползло на пол.
   "Кажется, мне опять снились развалины монастыря... к чему бы это?.. - она подняла пальто. - Ничего не остается от людей... иногда имя... и все..." - Она невольно вздрогнула, увидев чьи-то руки, которые тянулись к ней из тьмы и очнулась в другом сне...
  
   Поэтесса лежала на дне лодки.
   Вокруг лишь небо и звезды, украшения ночи.
   Она привстала, опираясь на локоть, недоумевая.
   Волна окатила ее с головы до ног. На мгновение она увидела дно и уже к небу устремила ее волна, и снова бросила в бездну, скрыла в себе.
   Она была в ужасе, не знала, что делать, то ли воду вычерпывать из лодки, то ли молиться.
   В бортах лодки уже зияли щели, открывая путь воде.
   Она стояла на коленях и тупо смотрела, как в воде скрылись ее бедра, лоно...
  
   Волны выбросили лодку на берег, заросший терниями и волчцами.
   "Странное место... кажется, я уже здесь была..." - подумала поэтесса.
   Ветер рассмеялся, обнял, щеки ее осушил от слез и в губы поцеловал как муж...
  
   На море царил штиль.
   Вода напоминала стекло.
   Какая-то птица, пролетела над поэтессой, издавая крики.
   Встревоженная и напуганная криком, поэтесса невольно вздрогнула, глянула по сторонам и увидела в камнях остов разбитой лодки, на которой она плыла, а чуть выше ржаво чернели кресты.
   Это было кладбище утопленников.
   На одном из могильных камней среди имен утопленников она нашла и свое имя, удивилась.
   "Не сплю ли я... и все это не продолжение ли сна?.."
   Помедлив недолго, она пошла в ту сторону, где высилась видная издалека башня маяка, украшавшая унылое зрелище голых скал...
  
   У башни маяка поэтесса остановилась.
   Услышав голоса, она приоткрыла дверь и увидела сына и угрюмого незнакомца. Его рыжие волосы были туго стянуты к затылку и заплетены в косичку, лицо у него было вытянутое, нос тонкий, острый, глаза карие, вопрошающие.
   Сын был не рад ее появлению.
   "Не знаю, кто его вооружает против меня... - подумала она. - Может быть, молва?.. или невестка, которая рада ложь ко всему примешать?.."
   Поэтесса огляделась.
   Луна стала полной, ее рога соединились...
   Все вокруг показалось ей какой-то театральной декорацией.
   Сын обнял ее.
   На поэтессу снизошло умиротворение, хотя она дрожала всем телом. Ее пальто промокло насквозь.
   Сын молча разжег огонь в камине.
   Она с удивлением заметила, что не испытывает радостного волнения, а чувствует только усталость.
   "Кажется, когда-то я уже играла эту сцену... и играла излишне театрально..." - подумала она.
   Сын что-то сказал. Она не поняла, переспросила.
   Голос сына менялся, становился все более тревожным и далеким...
  
   * * *
  
   Шекспир спал. Во сне он прожил одну жизнь, потом другую, третью, дошел до седьмой, остановился, огляделся и понял, что заблудился.
   Очнулся он от холода в заброшенной башне маяка недалеко от кладбища утопленников.
   Он встал и выглянул в окно.
   У Луны опять появились рога, но уже развернутые в другую сторону.
   Кутаясь в плащ, Шекспир пытался вспомнить сон, в котором он читал поэтессе свои стихи поэтессе и картавил как Иосиф.
   Поэтесса сидела на камне, слушала, потом устало улыбнулась, сказала:
  -- Стихи красивые, гладкие, но во власти вдохновения ты невольно подхватываешь на своем пути что-то лишнее, постороннее...
  -- Как вы?.. выглядите вы неважно...
  -- Где я только не была... но ни здесь я счастья не узнала, ни там... и вернулась... живу здесь с девочкой... она моя муза...
  
   Сначала Шекспир шел по бездорожью, потом вышел на дорогу и примкнул к молчаливой толпе прохожих.
   День был без солнца.
   Шекспир шел и размышлял:
   "Наверное, как Сапфо, она лесбиянка... возраст не усмирил и не притупил жало ее желаний... - Какое-то время Шекспир наблюдал за слившимися в страсти телами дев. - Молва говорит, что она грешила с мальчиками... врет молва, никогда она не грешила с мальчиками... и не искала их... не обольщала ее эта странная любовь, хватало ей и мужчин, хотя и натерпелась она от них... но без них не было спасения от тоски долгих бессонных ночей..."
   Шекспир прислушался к разговору двух стариков, которые шествовали впереди. Один был похож на философа, знающего, что есть и что было, а другой - на поэта.
  -- Куда мы идем?.. мне кажется, мы заблудились...
  -- Спроси у старика... ну, что, ты спросил?..
  -- Спросил...
  -- Что он тебе сказал?..
  -- Ничего...
  -- Он ничего не сказал?..
  -- Он говорит, что умер...
  -- Давай остановимся и поставим нашу пьесу о конце света...
  -- Здешний народ не очень-то интересуется искусством... и реквизит у нас скудный... все у меня было... и осел и реквизит... и все сгинуло...
  -- А осел куда делся?
  -- Осел околел...
  -- Могу уступить вам моего осла... - сказал прохожий.
  -- У вас есть осел?..
  -- Правда, у него две головы...
  -- Вы смеетесь?..
  -- Вовсе нет...
  -- Жизнь всех нас превращает в нечто... каждое событие заканчивается превращением...
  -- Да ты философ...
  -- Жизнь ушла, а что мы видели?.. только то, что случайно попалось на глаза, и к чему доверия нет... и что нас ждет впереди?..
  -- Я думаю, что смерти нет... и нас ждет некое будущее...
  -- Красноречие твое разыгралось, но вряд ли оно сможет убедить смерть в том, что ее нет...
  -- В полдень цикады звонче поют, пьянея от солнечных лучей, так и я... и вот я уже не знаю, я ли это или цикада заняла мое место...
  -- Мне было видение...
  -- Что за видение?..
  -- Я видел танцующую смерть...
  -- Ты в своем уме?..
  -- Я-то в своем уме... видишь развалины?..
  -- Вижу... и что?..
  -- Когда-то это был женский монастырь... а чуть ниже вилла поэтессы...
  -- Говорят, она живой переселилась на небо...
  -- Не знаю... если хочешь, можешь ее увидеть... она обычно прогуливается по садовой террасе у развалин, сопровождаемая призраками, ею самой сотворенными... хотя, вполне возможно, что это не она...
  -- Ты знаешь, одно время я был влюблен в нее...
  -- И я был влюблен в нее... правда, в декорациях сновидения...
  -- Красивой она не была, лицо слишком вытянутое с неправильным носом, но сложена прекрасно, волосы кудрявые, рыжеватые, глаза большие, движения вкрадчивые...
  -- Мне стихи ее нравились... им был присуща некая легкость, изысканность... как-то я наткнулся на нее у камней, похожих на стаю присевших волков... говорили, что некогда эти камни были волками, рискнувшими присвоить себе облик людей...
  -- И что?..
  -- Она узнала меня... откинув к ушам рыжие пряди, просветлела лицом и снова стала печальна...
  -- Молва уверяла, что бог с ней сошелся тайком от мужа... и беременной ее сделал... хотя у нее было много мужей...
  -- Не она ли сама эту историю сочинила... она обожала мифы, превращения, театр...
  -- Ее обаяние было настолько велико, что к ней все стремились, правда, в старости она уже не захотела царствовать, предпочла заботиться о птицах... учила их говорить...
  -- Ты, мне кажется, подражаешь ей, ведь ты покинул город и близких и уже столько лет беседуешь с цикадами, хотя они ничему научить не могут...
  -- Зато теперь я поэт... - старик сорвал с кривой ветки гранатовое яблоко, из подсохшей коры вынул несколько зерен, выжал из них сок губами.
  -- Ну да... теперь ты поэт и притом старик...
  -- Что ты потерял и ищешь?..
  -- Я ищу место, подходящее для уединения... и отдыха...
  -- Успеем еще отдохнуть...
  -- Кто знает, какие казни ожидают нас за гробом... - Старик похожий на поэта достал из кармана книгу, полистал ее.
  -- Что это за книга?..
  -- Записная книжка поэтессы... правда, без начала и конца, как вечность... все здесь... счета, квитанции, письма... есть и стихи... иногда она не чуждалась тюремного жаргона и резкой почти истерической чувственности... некоторые сцены вдруг наполняются какой-то жуткой пугающей жизнью, оторванной от основного текста повествования... вот, например:
   "Я бежала от преследователя такой, как была, без одежды... голой он увидел меня, когда я выходила из воды и посчитал уже на все согласной... подумал, наверное, что я играю с ним... я бежала без всякой дороги... он догонял... я видела его длинную тень под ногами... или , может быть, мой страх ее видел... увидев кучу камней, я спряталась в них... послышались шаги, учащенное дыхание... на миг мое лицо покрылось невольным румянцем и опять побледнело... три раза он обошел это место, где я притаилась, шевельнуться не смела от страха, и превратился в волка... я услышала рычание и он исчез в ущелье... начался прилив... волны подступили к камням... трепеща, я привстала, ступни поджав, и увидела свою одежду... был вечер... алеющие багрянцем волны прилива ее принесли... прикрыв наготу, я огляделась, узнавая место, и пошла... еще долго в темноте я скиталась в горах, потеряв ощущение времени... вокруг громоздились утесы... устав, я села на камень, потом легла... лежу и размышляю... одни говорят, что смерти нет, а другие уверяют, что смерть это полное исчезновение... что нас ждет, награда или наказание?.. душа моя, словно окаменела, и вся я словно превратилась в камень... вдруг я услышала странный шум, рождающий изумление и напоминающий беседу ветра с листвой... я ощутила близость бога, почувствовала, как какая-то сила возносит меня к небу... и не руки, а ветви уже росли из моих плеч... я стала деревом... и я не казалась деревом, а действительно была им... голову мою венчала листва, объятая трепетом... как мантию это обличье я надела на себя... только речи мне недоставало... музы, танцуя, окружили меня, округлые бедра и прелести скрывая под ризами... рыжие кудри по плечам их разливались... они веселились, а я жила в шепоте листьев, ожидая и предугадывая продолжение сна... не лучше покойников я чувствовала себя, даже еще хуже, когда очнулась, но постепенно я вернулась к жизни... поодаль бушевало море, вздымало волны, топило барки... в камнях плавали обломки и трупы утопленников... они всплывали на поверхность с окровавленными лицами... смерть не различала ни возраста, ни пола тел, ужасающих и пленяющих наготой... буря утихла... на море воцарился штиль... запели цикады, на них нашло вдохновение... я лежу и не знаю, кто я?.. откуда пришла?.. куда направляюсь?.. и нет никого, кто бы подсказал... да и жива ли я?.. смотрю на свое отражение в воде и глазам своим не верю... меня, словно подменили, но оставили живой... я вижу и бездны, и выси, даже благодать ощущаю, хотя и в унижении я, в разладе с миром и сама с самой... и силы почти иссякли... где друзья?.. одни со мной разлучены, другие же спешат предать... как темно в душе и пусто... вот и повод проверить, так ли я замечательна, как своей жизнью, так и стихами... боже, помоги... плаваю во мраке я, нигде не вижу маяка..."
  -- Замечательное повествование... - пробормотал Шекспир.
  -- Это не повествование... это письмо женщины, философствующей по поводу тех материй, о достоинстве которых даже не догадывается... она говорит и восклицает как в трагедии... и не совсем просто и не слишком изысканно... и многое обходит молчанием... а вы, собственно говоря, кто?.. - Старик глянул на Шекспира.
  -- Странник... прохожий... а кто автор этого письма?..
  -- Женщина из города...
  -- А вы давно из города?.. Как город?..
  -- Город все еще город, но люди уже другие...
  -- Она еще жива?..
  -- Кто?..
  -- Эта женщина...
  -- Жива ли она в настоящее время, нет ли, не знаю... дар у нее был... бог одной рукой дает, а другой отбирает... как-то я пробовал прочесть ее стихи, но ничего не понял... говорят, что в этом вся сила стихов... помню, она сатурналии устраивала... музу изображала... какой ни есть славы жаждала... первый ее муж был известным поэтом... она думала, что он возвысит ее, если она прилепится к нему... у каждого свои слабости... в 7 лет она уже писала стихи, правда, известность ее ограничивалась пределами города, пока ее мужа не расстреляли как заговорщика... смерть мужа вывела ее из неизвестности... и ввела в чертоги, как говорят поэты... с тех пор слава шла за ней или рядом, а иногда и обгоняла... вот послушайте продолжение:
   "Я молилась, но увидев того, о пришествии которого молилась, я перестала молиться... я восхищалась и радовалась, пила его ласки как вино... помню, как он коснулся меня во всяком месте, и я стала благоухать... не знаю, от чего, может быть, от того, что я испытала вожделение..."
  
   Дорога спустила с гор к морю.
   Над морем кружили чайки, похожие на окрыленные ладьи...
   День угасал.
   Появились звезды. Они хоть и светили, но бледно и скудно...
  
   Движение на дороге не прекращалось и ночью. Прохожие шли врозь по одному, оставаясь безымянными.
   Уже под утро поднялся ветер, разбудил море.
   Буря металась вокруг, повсюду. Вода вслед за собой тащила деревья, камни, те, что могла.
   К полудню буря утихла.
   Воцарилась тишина, лишь глухо шумел прибой. Он исполнял реквием.
   Шекспир выполз из расселины и пошел.
   Он шел, пока не пришел, куда шел...
  
   Вилла поэтессы пустовала.
   Шекспир остановился у створчатой двери, закрытой вовнутрь, открыл запоры ключом, от себя оттолкнув, открыл дверь, и вошел в дом, полный теней и призраков, сел на ложе, потом лег.
   Он лежал, уставившись в потолок и не заметил, как вошла поэтесса.
   Из тучной старухи она превратилась в грациозную деву с рыжими кудрями.
   Она стояла перед Шекспиром как азиатский мирт, осыпанная цветами из рая.
   Он медлил, но ночь уходила.
   Шею ее он руками обвил.
   Уже вился он по всему ее телу как блуждающий плющ вокруг пинии, страх и стыд забыв...
  
   Был уже день.
   Задыхаясь от слез, Шекспир увидел дневное тело поэтессы.
   День снова превратил ее в старуху с обвисшей грудью.
   Она ушла, тряся седой головой.
   Шекспир смотрел и не мог поверить тому, что видел.
   Трепет его вдруг объял.
   Он внезапно разрыдался и окликнул ее по имени, но она не отозвалась.
   Упав на смятое ложе, он упрекал себя, пусть и притворно, что безумству ее ласк покорился....
  
   * * *
  
   Услышав странный шум за окном, Шекспир привстал, выглянул в окно и увидел старика в потертом сером плаще. Его окружала стайка детей.
   Старик что-то рассказывал детям.
   Речь его была слишком длинной, и ему иногда просто не хватало дыхания.
   Лысую гору, одетую туманом, старик называл Геликоном, обителью дев с фиалково-темными глазами и гнутыми ресницами. Он уверял, что когда-то пас там коз и однажды провел ночь с нимфой.
   Преисполненный удивления, Шекспир слушал. Казалось, что старик ложь выдает за чистую правду.
  -- Этой нимфой была поэтесса, которая скрывалась от преследователей и вдохнула в меня дар сочинять стихи, о том, что было, и чего не было, но могло быть...
   Старик рассказывал детям, как дева поднялась, словно по ступеням, и исчезла в небе, чтобы с богом разделить ложе.
   "Где-то я уже слышал эту историю... и старика в сером плаще я уже видел... и не раз..." - Шекспир потер виски, пытаясь отогнать боль.
   Старик вещал:
  -- Я слышал их шепот любовный, их смех... с улыбкой они предавались неге любви и пьянящей радости объятий... сон и толпа сновидений над ними витала, внушала обманы и сладострастие... да, я уже старик, жало желаний притупилось, но я почувствовал страсть, даже не испытав ее объятий, и страсть эта произошла от ума... я был совращен умом... а на самом деле, воображением и дерзостью, потому что я не имел с ней физической близости... страсть же состояла в желании постигнуть ее величие, но я не смог этого постичь, потому что взялся за дело невозможное... я убедился, что она непостижима... сначала я удивился, потом пришел в недоумение и испытал страх...
   "Сейчас он скажет, что человек произошел от страха и изумления..." - подумал Шекспир.
  -- Бог сотворил нас созерцателями... - сказал старик.
  -- Старик, как ты мог видеть ее, если она была невидимой?..
  -- Я видел ее умом... она то поправляла прическу, то играла складками платья... а потом она ушла в пещеру, где спала с богом и, приняв его ласки, родила сына...
  -- Старик, расскажи, что было дальше?..
  -- Из зависти на нее написали донос... она пыталась бегством спастись от преследователей, полагаясь на ноги и ночь... была уже середина ночи и ветер гнал с обеих сторон почерневшие тучи, когда она пришла ко мне... она спала с богом, а я с козами лежал у огня, издали видного... ночь, коли захочет, покажет радость кому хочет... и отнимет... она может и в заключение ввергнуть, и на свободу вернуть обратно... ночь - это приманка... она как женщина... - Старик обнял одного из мальчиков. - Не заигрывай с женщинами, с их поцелуями в нас проникает яд еще более опасный, нежели от укуса скорпионов или тарантулов... лучше сойти с ума, чем подчиниться сладострастию, а если и это не поможет, тогда в петлю... впрочем, я напрасно надрываю голос... страсть к наслаждению умрет только вместе с телом... и все же воздерживайся от всего того, что возбуждает страсть, и в результате достигнешь подходящего тебе счастья...
  -- Старик, ты считаешь, что женщины - это зло?..
  -- На беду вместо блага они меж нами обитают... и все мы, кто хочет или не хочет, попадаем в их сети во сне или наяву... проклятье они для мужчин... лоно их - как тьма преисподней, ужас наводящая... недаром с криком, себя ободряя, выходим мы из тьмы женского лона на свет, иногда один за другим... - старик умолк, сел на обочину.
  -- Старик, что ты сидишь как глиняный кувшин, рассказывай дальше... что ты делал на Лысой горе?..
  -- Пытался уподобиться богу, насколько это возможно... и пас коз... я расскажу вам, как все было... был день и вдруг воцарилась ночь... день стал ночью угрюмой и темной, будящей страх и смятение... ахнуло небо, как будто оно наземь обрушилось с грохотом жутким... содрогнулись, загудели скалы, нависшие над морем... море словно закипело и зыбью и пеной оделось... гроза ушла, но еще блистали молнии над мглисто-туманными водами, когда я ее увидел... вдруг она возникла, ростом и видом своим удивляя... я подумал, не нимфа ли мне явилась из тех, что на той горе обитали... из тех, что не бессмертны и не смертны... или она ангел и с неба спустилась цветы собирать, ирисы, шафран, гиацинты, нарциссы, прельщающие дев... на вид не местная... вдруг она ко мне обратилась... речь изысканная... ответив на ее вопрос, я спросил: "Кто ты?.. откуда идешь?.. по делам или бесцельно?.." - Иным год нужен, а иным и года мало, чтобы описать то, что она мне за час рассказала и уснула... ей что-то снилось... во сне она ползала туда и сюда, извивалась... нет, лучше не вспоминать... вспомню - забыть не смогу... вокруг никого, только утесы и бездны... снова начался дождь, я обнял ее, хотел перенести ее в глубь пещеры, когда она вдруг открыла глаза, глянула, не узнавая и бросилась бежать... она бежала... и камни за ней бежали прыжками, один о другой ударяясь... в пропасть камни срывались с гулом, а, казалось мне, с криком... страх и разум, и мысли отнял у нее... уж не знаю, кого я ей напомнил... не Пана ли козлоногого, который бродит и здесь и там, то продираясь сквозь колючий кустарник, роняя листья из венка на рогах из хмеля и лавра, то прыгая со скалы на скалу как по ступеням лестницы к небу, откуда все видно, чтобы плясать там с ангелами, топая пятками и распевать разные песни вместе с ветром... или тьмы она испугалась... тьма стояла сводами вокруг, окружала... я устремился за ней следом... я слышал ее громкие вопли, словно бы как от насилия, однако, не видел я ни ее, вопящую громко, ни насильников... долго блуждал я... и всюду... но никого не встретил... уже под утро на старуху я наткнулся... она сидела под деревом... мне она кивнула головой, как знакомому, и покрывало на лицо опустила... услышав раскаты грома, я устремился дальше... гроза снова вернулась... молния меня ослепила, однако сжечь не сожгла, гром оглушил... пока я приходил в себя, ливень начался, все затопил... - Старик встал. - Все неправда в этом рассказе... поэтесса увидела, как я ползу к ней словно змей, толкнула меня на камни, отступила, пятясь... я поскользнулся, ударился виском о выступ скалы и упал... она, наверное, подумала, что убила меня... где она теперь?.. осталась ли целой?.. и между людьми она или среди ангелов... - Старик невольно всхлипнул. - Ну, вот, расплакался... не остались без слез мои щеки, хотя оплакивать мертвых бесполезно и вовсе ненужно... говорят, не раз уже умершая, она воскресала силой веры тех, кто верил в ее воскресение...
  -- Старик, что же вынудило ее бежать из города?..
  -- Она бежала из-за доноса... что ты на меня так смотришь?.. думаешь, я донес?.. время было такое... все подозревали друг друга... женщина на нее донесла как на соучастницу заговора против власти... она бежала, признав тем самым свою вину, хотя вины за ней не было... чтобы и я сделал на ее месте... главное было спастись и при этом не оказаться трусом... у нее был выбор, или с честью умереть или с позором спастись... я думаю, что все было подстроено... хотя есть и другая версия... соседка написала донос из-за комнаты в этом проклятом доме для своего зятя... право об этом чудовище вам стоит послушать... он женился на дочери, а жил и с матерью и с дочерью... и когда его и мать нашли мертвыми, дочь обвинили в убийстве... с тех пор в этом доме завелся злой дух... такая вот история... уделом для людей является совершать ошибки и быть несчастными... по этой причине и произошло то, что произошло... а поэтесса исчезла... пустой гроб похоронили у маяка вместе с другими утопленниками... толпа рукоплескала и пела, уподобляясь хору цикад, правда, иногда нестройно и не в такт... - Старик глянул на море. - Тело ее так и не нашли... может быть, она стала рыбой и плавает в стае рыб у рифов... или превратилась в цикаду... сознаюсь, до встречи с поэтессой я сочинял трагедии, но сжег все, что написал или собирался написать... я долго искал ее, много странного и страшного вынес... где я только не был, но, увы... однако лучше думать о приятном, не оставляя в стороне и полезное...
  -- Старик, ты говоришь как философ...
  -- Всю свою жизнь я стремился к философии, хотя обычно об этом забывал... да и какой в этом толк?.. раньше я так считал, да и теперь думаю так же... философы говорят, что появляемся мы на свет для счастья, но плодим одни несчастья... - Старик поднял голову. Он как будто всматривался в тусклое стекло и пытался увидеть там бога, но видел только темноту.
   Старик снова заговорил, понизив голос:
  -- Иные из нас сходят на землю, словно в Тартар, бог посылает их разделять с людьми все бедствия, а поэтесса сошла к нам с Геликона, где была воспитана Музами... Однако засиделся я с вами... уже месяц зашел... и Плеяды зашли... скоро полночь...
  
   Ночь одела море и небо в траур.
   Шекспир стоял у окна и думал о поэтессе и старике в потертом сером плаще.
   Старика звали Фома. Его мать прожила недолгую и, по всей видимости, не очень счастливую жизнь. Отец у него был писателем. Он немногим нравился и чувствовал себя неудачником из-за своей невзрачной внешности. Написав роман о власти, он вынужден был скрываться. Где он только не был, был и в пустыне, сжигаемой солнцем и зноем, где живут эфиопы, и там, где все во льду коченеет под гнетом вечной зимы. Там он и умер и ожил для вечной жизни, воспарив к небесам. У старика был брат. До 27 лет он сохранял целомудрие, что делало его желанной жертвой искушения. Как Исаак он был самоучкой и мужем одной жены. Была у старика и сестра, которая искала путь спасения и бросилась вниз со скалы, думала, что ангелы понесут ее на руках...
   "Старик выглядел неважно... однако целую поэму о поэтессе сочинил... правда, без связного сюжета... старик явно имел беседу с музами... и, кажется, он на самом деле видел ее... знал ее привычки, образ жизни... ее радости, печали... единственной ее радостью были стихи... они же и огорчали... она искала спасения и бога, открывающего все тайны, упоминание о которых уместно в иных случаях... пути спасения как паутина... и все нити приводят к воротам, в которые войдут праведные... так говорил старик... что-то он говорил и о сыне поэтессы, но как-то темно, не вполне ясно... якобы бог наблюдает за ним и не вмешивается, потому что привносимое им в мир для людей безвредно... якобы сын называл ее стихи двуликими химерами, совратившими многих... по всей видимости, он из тех, кто не вполне понял ее, а местами и извратил... безумием своих стихов она пыталась спасти нас, а мы не верили ей, искали неопровержимых доказательств... мы не узнали ее, как евреи не узнали бога... она была послана нам богом, чтобы открыть нам глаза... прав старик, видеть-то мы видим, но смотрим не туда... и ищем там, где ничего нет... - Глянув на свое отражение в зеркале, Шекспир принужденно улыбнулся. Улыбка погасла. - Глядя на старика я ощущал странное чувство... я как будто уже видел его и слышал эту странную историю... это как сон, который преследует меня, правда, вижу я не всегда одно и тоже... говорят, некоторые ее стихи погибли и вновь были написаны неизвестно кем... не этим ли стариком?.. я читал ее записные книжки... там были и стихи... странные это были стихи... она скорее догадывалась, нежели понимала смысл ей написанного... по всей видимости, стихи явились ей в некоем откровении, отсюда их странность... они казались незаконченными, отрывками... старик говорил, что она слышала голос ей посланный, который словно проповедовал ямбами... она была потрясена и даже испытала нечто подобное страху... а, как известно, страх - это начало мудрости... нет, философом она не стала... голос свободно выразил себя через нее и умолк... что-то старик говорил и о ее видениях и предсказаниях... я помню этот день, когда все вдруг заходило ходуном, земля затряслась, вещи стали друг на друга валиться с жутким грохотом и звоном... ахали горы, теряя свою неприступность и грозность... и эхо вторило им... уж лучше мне было умереть, чем увидеть продолжение этого кошмара... говорят, умерших ждет некое будущее... и оно неизмеримо лучше... меня которую ночь преследует этот длящийся сон, в котором она предстает ведьмой... деревья танцуют вместе с ней, говорят, боятся и даже ходят, прихрамывая, как она... этот сон пугает меня, сбивает с толку, приводит в замешательство, в смятение... я встаю и блуждаю, сам не знаю, где, точно пьяный... мне хочется испытать все ее радости, печали, желания, страхи... и хочется бежать от всего этого... однако, где же старик?.. был, и нет его... исчез... кто его унес?.. и куда?.. в зияющий провал или в чертоги сумрачной ночи?.. может быть он тоже птицей стал... крылья у него выросли из плеч... или плавники, и он превратился в рыбу бессловесную... я слушал его, но ум мой был полон недоверия и подозрений... врал старый еврей, живых в мертвецов превращал, изменяя их облик... мнил себя богом, но мог ли он сделать нечетное четным или дать безобразному вид?.. наверное, он знал и Харона, заразившего меня этим безумием... раньше поэтесса являлась мне юной, а прошлой ночью вдруг явилась старухой... старость морщила ее лицо и в волосы пряди седые вплела... - Шекспир выглянул в окно. - Исчез старик... и зачем являлся?.. может быть, хотел о чем-то предупредить?.. ангелы нас охраняют, но, объятые силой безумья, мы сами не прочь сгубить себя..." - Шекспир перевел взгляд на свое отражение в зеркале, провел рукой по лицу и невольно вскрикнул, увидев за спиной поэтессу.
   Он не сразу узнал ее. Она стояла как изваяние из мрамора на фоне закатного неба и траурных кипарисов и улыбалась...
  
   День отогнал ночные тени, когда снова появился старик в потертом сером плаще.
  -- Старик, говорят, что ты был на третьем небе и слышал неизреченные слова, которые человеку нельзя пересказать... и не в силу запрета или из страха...
  -- Слухов обо мне много, в том числе и дурных... молва примешивает к большинству из них и свои догадки... и не из злобы, а из мимолетного удовольствия...
  -- Старик, расскажи, как ты попал на небо?..
  -- Никакого для этого повода не было, как мне кажется, только произвол... не знаю, как и рассказать об этом... я содрогаюсь от страха, когда вспоминаю все пережитое... я спал, когда появился незнакомец и насильно увлек меня туда, откуда не возвращаются... он почему-то решил, что я не могу здесь больше жить... хотя и против воли, я последовал за ним... незнакомец привел меня на площадь и оставил, ушел узнавать, какую участь и место мне определили, а у меня появилась возможность оглядеться... вокруг кипела жизнь, небожители сновал туда-сюда по площади... у всех свои заботы... я шею чуть не вывернул...
  -- Все это странно и страшно... я понимаю, и сам содрогаюсь от страха... даже волосы порыжели, но рассказывай дальше...
  -- Поодаль в тени кипарисов сидели два старика, по виду философы, одеты просто, даже небрежно... завернувшись в плащи, они размышляли, откуда взялось небо...
  -- Старик, а поэтов ты там не встречал?..
  -- Были там и поэты... даже там они не могли удержаться от взаимных обвинений и заимствований... я держался от них в стороне, опасаясь, чтобы и у меня они что-либо не украли, хотя почти все уже старость забрала... и кудри, которыми гордился... ничего не оставила, кроме морщин и притупленного жала желаний... но замолчу, чтобы завистники не проведали об этом, язык бы им отрезал вот этой рукой... забудь этот старческий бред, весь этот вздор...
  -- Что же было дальше?..
  -- Я сел, потом лег... лежу на паперти, думаю, немного посплю, может быть, и сон мне приснится, принесет мне поцелуи и ласки от моей жены... что ты вздыхаешь?..
  -- Я вспомнил сон, что снился мне прошлой ночью... и ласки... но не жены...
  -- А меня сон сплел с моей старухой для оргий любовных... хоть и потеряла она свои прелести, но знала, как добиться своего... я отдался ей, сам не помня себя... позабыть бы конец...
  -- Чем же конец тебя напугал?..
  -- В прах она превратилась, как только я навалился на нее... золой стала... иногда сны играют с нами, издеваются зло... природа все дала им для этой игры...
  -- Старик, я смотрю, ты держишься в стороне от людей...
  -- Я опасался людей... я ведь призрак, дым, воздуха легче, духовная сущность, лишенная плоти... и люди могут втянуть меня при дыхании...
  -- Ты смеешься?..
  -- Нет... а ты?..
  -- Что я?.. я засмотрелся на одетые туманом утесы... мне кажется, я уже где-то видел тебя и этот пейзаж, но продолжай...
  -- Так вот, я спал, когда раздался шум и гул одобрения, какой бывает всегда, когда присутствующие радуются и одобряют происходящее... и появилась поэтесса, одетая в траур... так одеваются монашки, невесты бога... ступая осторожно, чтобы не разбудить меня, объятого сном, она приблизилась... тысячью глаз она смотрела на меня, но открыв глаза, я увидел лишь небо... ни поэтессы, ни ее протянутых ко мне рук я не увидел... однако, все еще звучал ее голос... она что-то пыталась связать из трагических ямбов... кажется, это была поэма без героя... героем был потоп... я хорошо помню этот день, когда все затопила вода, крутящаяся в водоворотах... она несла в море камни, деревья, скот, людей... но я чудом спасся... однако и я получил пустую могилу на кладбище у маяка... жена рядом легла... правда, не совсем жена... как-то ночью я набрел на нее, думал, в рай попал, а угодил в ад... я понял это, когда взошло солнце, поднялось как по ступеням над Лысой горой и разогнало туман... не знаю, что это было, опьянение или любовная страсть?.. помню, я очнулся, привстал, с беспокойством оглядываясь... мне показалось, что я не один... послышалось блеянье, мычание, собачий лай... пастухи гнали скот на пастбища, перекликались эхом... я упал лицом на подушку, одолеваемый сонливостью... сквозь сон я услышал ее голос... выглядела она монахиней с глазами блудницы... она сказала, что зачала от меня... я только дохнул на нее, и она зачала... она сказала, что выбрала меня по подсказке... ей был знак... некоторые из этих знаков бог давал ей открыто, другие посылал через сны, если ей удавалось заснуть...
  -- Вот как...
  -- Да... она думала, что нашла себе человека тихого и неплохого, скорее даже порядочного, но, увы... сначала она безумно любила меня, потом безумно ненавидела...
  -- Старик, как ты думаешь, поэтесса жива или погибла?..
  -- Может быть, она тоже спаслась... стала птицей или рыбой и уплыла... отправилась куда-нибудь к другому народу... иногда я вижу ее, бежит, зяблая, дрожащая... в тогдашних трудных обстоятельствах у нее не было выбора... из выдвинутых против нее обвинений следовало, что она заслужила не одну, а множество смертей... я это понял из разговора с неким частным лицом... опасаясь преследования властей, она предпочла спасаться бегством... другие же примирились с властью, полагая, может быть, что извлекут из этого примирения выгоду... страх и стыд гнали ее... она бежала и слышала грохот за спиной... грязевой поток двигался в сторону моря по обрывистым уступам, корчевал деревья, волочил камни, какие мог, сбрасывал в пропасти... у обрыва она остановилась, в смятении к скале спиной притиснулась, сжалась в комок... что делать?.. бежать дальше?.. или случаю довериться?.. вытянув шею, с тоской она глянула в небо, в божьи глаза...
  -- Старик, ты был на небе... не видел ли ты там книгу, куда записывают деяния людей?..
  -- Видел...
  -- Как она выглядит?.. и как она написана, прозой или стихами?..
  -- Затрудняюсь сказать тебе, на что похожа эта книга... это не поэма, не роман и не трактат... вид она имела плачевный... она потеряла начало и имя автора... пропал и конец... книга привела меня в изумление... читая книгу, у меня создалось впечатление, что она написана не одним лицом, а неким кругом лиц... текст довольно темный и до крайности запутанный... иногда он казался мне утонченным, изысканным, иногда грубым... слова, то громоздились кучей, то разбегались как муравьи... они то ласкали, то жалили... то потрясали фактами, то топили скучными описаниями доказательств... и снова текст преображался... заражаясь чужим вдохновением, он наглядно показывал то, о чем говорил... он превращал слух в зрение и не только убеждал, но и покорял... были в этой книге и стихи, написанные ямбами... все слова хорошие и на своих местах... автор знал, что и как сказать, умел избирать и употреблять слова и выражения... при желании он мог бы сделаться оратором... в некоторые моменты им овладевал пафос, тот самый уместный и благородный пафос, в котором чувствовалось подлинное вдохновение... конечно, он не мог писать низко, не благородно, обыденно...
   Возникла пауза.
   Солнце покраснело и скрылось в облаках.
   Старик смотрел на помрачневший пейзаж. Он как бы искал и не находил для себя место в этом мире.
  -- Счастье, что у нас есть смерть, как убежище от всех несчастий... - сказал старик и надолго умолк. На его глазах блестели слезы. Он вспоминал и оплакивал свою жизнь.
   День угасал. Приближалась ночь.
   Старик встал, снова сел. Он сидел и прислушивался к шуму жизни, ставшей ему почти чужой.
  -- Ты давно ушел из города?.. - спросил старик. - Что там делается?..
  -- Город все еще город, но люди уже другие... живут в аду и не замечают ада... ты лучше расскажи, как дела на небе?..
  -- Там все прекрасно, но и там скоро все изменится...
  -- Старик, ты вселяешь в меня страх... ты хочешь сказать, что мы дождались лучших времен?..
  -- Можно и так сказать...
  -- Как тебя принимали на небе?..
  -- Несмотря на мое жалкое обличье, принимали меня хорошо... мне удалось повидать там всех, кто был рад меня видеть... мое появление доставило им некоторое удовольствие...
  -- Не встречался ли ты там с поэтессой?..
  -- Я уже говорил, что видел ее, но издали... выглядела она богиней... вся в черном, волосы на затылке закручены как у цветка гиацинта, поступь гордая... бог всех нас в меру наших способностей ведет к богоподобному состоянию и превращает в богов...
  -- Она не говорила, как попала на небо?..
  -- Нет, судя по тому, что я услышал в ответ на свои расспросы...
  -- Что же было дальше?..
  -- Я заснул и очнулся в кромешной темноте... вокруг царил мрак, который показался мне отвратительным и страшным... я попытался встать и с ужасом понял, что лежу в гробу... меня отправил на тот свет этот плешивый и долговязый тип, который мнил себя врачом и всем давал двусмысленные советы... мне он сказал, что смерть не заставит меня долго ждать... такое и ему я мог бы предсказывать... от смерти никто еще не спасся... и от судьбы... сделав усилие, я встал и лицом к лицу столкнулся с богом, вернее с его изображением... я понял, что нахожусь в церкви и меня приготовили к отпеванию...
  -- Старик, расскажи лучше о поэтессе...
  -- Все в ней казалось каким-то изменчивым и неуловимым, но речь придавала ей убедительность...
  -- Она читала стихи?..
  -- Из тех, что сожгла... девочкой она была приятна музам и седой старухой сохранила их любовь... я читал ее записные книжки, в которые она собрала все свои плачи, жалобы, опасения... правда, иногда она повторялась...
  -- Старик, ты, наверное, тоже пишешь стихи?..
  -- Писал...
  -- И о чем?..
  -- О том, что как портрет человека является только подобием человека, так и этот мир только подобие... этот мир лишь изменчивый и ложный отблеск истинного мира... - Старик умолк и снова заговорил. - Должен тебе сказать, что после нее я вижу только упадок поэзии, что объясняю отсутствием подлинных талантов... все подлинные таланты пришли к нам из прошлого века... двадцатый век не дал нам ни одного гения... прискорбный факт... исчезла магия слова, которая оживляла даже камни и заставляла деревья ходить... Нынешние поэты, прельщаемые внешним блеском, демонстрируют лишь свое бессилие и достойны презрения, а не удивления...
  -- А что случилось с твоими стихами?..
  -- Я сжег их... они показались мне поверхностными и слишком книжными...
  -- Старик, кто ты на самом деле?..
  -- Кто я?.. обыкновенный человек, произносящий слова, но не понимающий их смысла... один из толпы... из тех, что приходят и уходят как дым... я ничем их не лучше... но надеюсь найти место на небесах...
  -- Ну да... не зря ведь сказано: "Ищите и найдете..."
   Старик промолчал.
   Небо окрасилось в гиацинтовый, пурпурный, багряный и льняной цвет.
  -- Старик, расскажи еще что-нибудь... ты так убедительно говоришь, даже когда молчишь...
  -- Происходящие события оставляют следы, а иногда и улики... такой уликой было письмо поэтессы к одной женщине, в котором конец вместе с тем оказался и началом ее бедствий... к сожалению, женщины не сдержаны на язык... они не в силах удержать им доверенное... ей не раз пришлось сожалеть о том, что сказанное в этом письме получило огласку недостойным образом... более всего ей надо было заботиться о том, чтобы ничего не записывать, ведь невозможно, чтобы написанное рано и поздно не получило огласки...
  -- И все же, как случилось то, что случилось?..
  -- Не знаю, справедливо ли то, что о ней говорят, но иногда она предстает передо мной обыкновенной женщиной, которая живет по своим желаниям...
  -- Говорят, что она сожгла свои последние стихи...
  -- Вполне может быть и такое... живет где-нибудь неузнанная... с безвестным мужем... мне кажется, брак с мужчиной был бы для нее благословением...
  -- Старик, а у тебя жена есть?..
  -- Некоторые вещи необходимы и естественны... и все же я держусь подальше от женщин...
  -- А как же быть с желаниями?..
  -- Желания ведь исходят не их тела, хотя и проявляются через него...
  -- Старик, а что ты знаешь об Иосифе, о Марке?.. они существовали на самом деле?.. или это все слухи?..
  -- Может быть, и существовали... иногда мы слышим, более чем следует, и проникаемся недоверием... однако, как бы там ни было, но и они исчезли бесследно... увы... очевидно, в своем стремлении узнать больше о жизни они перешагнули порог дозволенного...
  -- Следователь, который вел дело, измыслил несколько правдоподобных гипотез, объясняющих исчезновение поэтессы...
  -- А как он объяснил ее могилу на кладбище у маяка?..
  -- Никак...
  -- Если бы смерть была концом всему, она была бы счастливой находкой для злодеев...
  -- Старик, я тоже не верю в смерть...
  -- Мне кажется, она не погибла... из всех поэтов она одна осталась... да и то вопрос... иногда я слышу ее шаги, смех и звуки скрипки... она спускается по лестнице, сопровождаемая Паганини...
  -- Что было причиной ее бегства из города?..
  -- Она была напугана нависшей над ней опасностью... и разгневана...
  -- Была ли она счастлива?..
  -- Не знаю, достижимо ли счастье, блаженство... мне кажется, оно недостижимо при жизни...
  -- Тогда будем ждать смерти...
  -- Ты все смеешься... на самом деле все не так уж и плохо... бог еще не отвернулся от нас... не знаю, была ли она счастлива... хотя слава и витала над ней, но ей пришлось все оставить и уйти... и она ушла, не оглядываясь, чтобы не превратиться в соляной столб, как жена Лота...
  -- Где она теперь?.. - спросил Шекспир.
  -- Блуждает где-нибудь неизвестной... наподобие тех богов, которые как странники посещают города, в которых люди точно тени, сами мертвые и погребают своих мертвецов... - С трудом поднявшись, старик запахнул полы потертого серого плаща.
  -- Ты же говорил, смерти нет...
  -- В смерти таится жизнь... ничто без смерти не живет... - Старик говорил и чертил на земле палкой похожей на жезл круги и треугольники. - Закрою глаза и вижу ее, как во сне мимолетном... среди разросшихся лоз и гранатовых деревьев... она заплетает цветы в венок и что-то рассказывает, а я слушаю и на коленях ее засыпал... в пенье она хоть и не превзошла сирен, но пела как они, а ведь они богини... сам я не в силах был и слова вымолвить... говорят, иногда она прогуливается у развалин монастыря, сопровождаемая призраками, ею же и сотворенными... я часто вспоминаю ее... до сих пор тоска сердце давит... она видится мне неловкой, тонкой девочкой, а не богиней, с неба снизошедшей... взглянет и силы лишит... увы, лишь во сне я мог обнять ее и говорить с ней... и однажды это как-то чересчур далеко зашло...
  -- Ты уже говорил...
  -- Об этом можно говорить и говорить... те, кого я любил, всего больше мне мук доставляли...
   Стало темно, и старик в потертом сером плаще исчез.
   Шекспир поискал его среди прохожих, не нашел.
   "Куда они идут?.. зачем?.. и рай, и ад в нас самих..."
   Представляя, как старик бредет в темноте неизвестно куда, Шекспир сел на ложе, потом лег и заснул, чтобы проснуться в объятиях поэтессы...
  
   Сон Шекспира был полон скорбных мотивов и настроений.
   Подражая поэтессе, он писал элегии шестистопным ямбом с цезурой посередине.
   Во сне он был стариком, и к нему пришла смерть, окутала мраком, придавила всей тяжестью тьмы. Он с трудом выполз из-под нее, чтобы встретить очередной день...
  
   Было утро, потом полдень, и снова сошла с неба тьма, ставшая уже желанной.
   Лишь безвестные звезды кружили во тьме.
   Они еще не знали своей участи.
   Шекспир лежал на ложе и думал о том, о чем привык думать.
   "Все поэты безумствуют... я тоже безумствую, пытаюсь подражать поэтам... но стихи не исцеляют мои пороки и вредные мысли, лишь опьяняют как вино... языком своим я уже не владею... слушаю себя и удивляюсь... это же не мои стихи, это стихи Харона, марка, Иосифа... где все они?.. на островах блаженных?.. или спустились в мрачные жилища преисподней и ждут там суда..."
   Шекспир смежил веки и попытался заснуть.
   Сначала он отвлекся от всего, что его окружало, и оказался за пределами чувственного в сфере умопостигаемого, представляющего собой темноту. Затем он пришел к образу точки, имеющей положение в пространстве, которая постепенно росла, удаляя темноту вокруг себя. И, наконец, он окунулся в благость и замер в ожидании, лишенный места, времени и мыслей. Он ждал встречи с богом лицом к лицу...
  
   Тьма постепенно зеленела.
   Светало.
   Шекспира разбудило блеянье, мычание и лай собак. Пастухи гнали стадо, перекликались эхом.
   Вытянув шею, Шекспир глянул по сторонам, потом сел на ложе, свесив босые ноги.
   Ему показалось, что он не один.
   Женщина в узком черном платье вошла в комнату несмело, боязливо ступая босыми ногами. Была она такой, какой ее послал сон: тонкой, гибкой, юной. Глаза и щеки ее еще не забыли о стыде.
   Вошла она вместе с ночью и желанием, молча села на ложе.
   Она гладила Шекспиру шею, плечи, грудь, дарила успокоение.
   "Но ум мой был слишком полон подозрений... и жалок..." - подумал Шекспир и попытался встать.
   Стены закружились и гиацинты и розы на них...
  
   Шекспир очнулся, не понимая, где он.
   "Странный сон... помню, сгорбившись, я топтался на месте и не мог избавиться от ощущения своей ничтожности... действительность угнетала, вызывала судороги, приступы безумия, бесстыдства... в стенах действительности я чувствовал себя узником, осужденным на длительный срок... - Он глянул в окно. - В этом реальном мире все представляется мне нереальным... люди как будто играют роли на фоне пейзажа с холодным, пустым небом... я тоже играл роль, притворялся взрослым... хотя старики обычно притворяются детьми... я превращаюсь в нечто безразличное, ощущая в себе пустоту, тоску, отчаяние... потом я вернулся на виллу, но комната уже изменилась... я почувствовал, что кто-то смотрит на меня... за стеклом кто-то что-то говорил моим голосом, играя интонациями, жестами... вещи виделись смутно... все как в тумане... реальность расползалась по углам... осталось лишь это таинственное лицо, которое, как мне казалось, было не совсем нормально... помню, я испытывал нерешительность, растерянность... и я не мог сдвинуться с места... постепенно я начал понимать, что незнакомец - это мой двойник, мое зеркальное отражение, которое обрело свободу, пожертвовав чем-то важным... двойник направился к выходу... я пошел за ним, с трудом передвигая ноги... в сумерках коридора я услышал голоса, смех, лай собаки... вдруг распахивается дверь, ведущая в комнату старой девы... свет ослепил меня... дева была в халате... она ждала не меня, но ласкала меня, шептала нежные слова... это неожиданно доставило мне удовольствие... на миг я очнулся... я стоял у кровати, глупо улыбаясь и оглядываясь... в комнате было душно... и много посторонних... это бывшие жильцы... многие из них давно мертвы... улыбка на моем лице сменилась гримасой... мне стало страшно и я проснулся... странный, непонятный сон все витал надо мной, но я вернулся в реальность... вокруг пустота... здесь я никому не нужен... и мне холодно... я хочу вернуться в сон, но не знаю как... я иду по длинному петляющему коридору, натыкаясь на стены, пытаюсь открыть двери, которые никуда не открываются и снова попадаю в комнату с зеркалом... я кружу по комнате и вижу свое отражение в зеркале, у которого две головы... они что-то говорят друг другу шепотом... я ничего не могу разобрать... на их лицах появляются ржавые пятна... я стою, жду, когда отражения проржавеют насквозь... все происходящее представляется мне совершенно естественным... хотя комната залита каким-то подводным светом... вещи напоминают рыб и птиц... одни плавают, другие летают... они ускользают и снова появляются, как в кошмарном сне... некоторые застревают на полдороге, корчатся в судорогах, пытаются освободиться, взбаламучивают свет как воду... все это наводит на меня жуткую скуку... я стискиваю лицо в ладонях и обнаруживаю, что у меня нет лица... я кричу, прошу о помощи и просыпаюсь... я стою у зеркала, закрыв лицо руками, глухой и почти слепой, пытаюсь понять, что происходит?.. похоже, что я схожу с ума... кто посылает такие сны без начала и конца, как вечность, никуда не ведущие?.. нет, ведущие в безумие... я хихикаю, делаю вид, что смеюсь, но мне не смешно... я осматриваю свое серое пыльное лицо и замечаю на нем пятна ржавого цвета, которые постепенно приобретают глубину... меня пугает мысль, что я могу проржаветь насквозь... все это я вижу в зеркале, которое вдруг трескается... осколки рассыпаются по полу, умножая эту сцену... страх гонит меня вон из комнаты... и я оказываюсь в лабиринте городских переулков, тупиков... какие-то подозрительные люди предлагают мне сомнительные развлечения и нечто похуже... вдруг дома начинают дрожать... они рушатся, исчезают в открывающихся трещинах и бездонных пропастях, из которых выплескивается вода... я стою и смотрю, пытаюсь сделать эти сцены понятными, но в мыслях царит полнейшая сумятица, хаос... в этом полубезумном состоянии я как бы случайно натыкаюсь на Харона у дома, фасад которого украшали горгоны и химеры, плюющиеся огнем... он стоит молча и смотрит на меня как на пустое место... вдруг он начинает смеяться и говорить сквозь смех что-то совершенно непонятное, запутанное... "Там все плохо, ужасно плохо, хуже не бывает... - сказал он вдруг просто и понятно. - Я встретил там жену... она и там артистка, обаятельная, некрасивая... играет с Иосифом проститутку из французской мелодрамы... она выставила меня за дверь в самом жалком виде... ночь я провел в зале ожидания с настоящей проституткой, которая утешала меня моими же словами очень трогательно, тонко, тактично... ее лицо менялось... я видел в ее лице тысячи лиц и слышал их шепчущие голоса... они говорили, перебивая друг друга, разыгрывали сцены, соединив свои истории в связное повествование... они и меня пытались вовлечь в свою игру, но я соблюдал дистанцию, придерживался общепринятых правил... и естественно пришел в ужас, узнав, что все они проститутки... они превратились для меня в ничто, в пустое место, но когда одна из них предложила мне денег, я расплакался от жалости к себе... сознаюсь, не вполне искренне... я стал жертвой высокомерия и собственных иллюзий... она увидела во мне смертельно уставшего человека, страдающего от идеализма и бедности, но продолжающего исполнять свою роль, и заговорила со мной с необъяснимой симпатией... она рассказала мне свою историю... она сирота... ее мать умерла от родовой горячки... отец умирал дважды... первый раз он застрял на полдороге, превратился в парализованного призрака, у которого жили только глаза, в которые она заглядывала как в пропасть... они казались ей бездонными... ей чудилось, что он просит ее: сделай что-нибудь... освободи меня... убей, наконец, бог тебя не осудит... из-за отца она стала проституткой и вынуждена была скрывать это от него..." - Харон умолк... откуда-то донеслись странные звуки... кто-то играл на пианино... одни фальшивые ноты... Харон снова заговорил... слова лились как вода... я смотрел на него в ужасе... у него было плоское лицо... я вдруг понял, что это икона, что он святой, сам себе бог... и говорил он не со мной... не знаю, с кем он говорил... я был лишь свидетелем этого монолога.... вдруг он умолк, съежился, отошел к стене и исчез... мне нужна женщина, дети, действительность... иначе я сойду с ума... впрочем, я не знаю, что мне нужно... и я не знаю, что такое действительность?.. и что такое женщина?.. как разглядеть в ней человека?.. но уже поздно, надо возвращаться... день превратился в ночь... брр... как здесь холодно... настоящий ад... я запугал себя до смерти... и я чувствую себя виноватым и бессильным... и мне страшно... смогу ли я что-то изменить в этом спектакле с сомнительными ролями и репликами?.. жизнь - это водоворот, который затягивает нас в бездну... нам страшно, хочется и отступить, и шагнуть вперед... смерть становится чуть ли не желанной..." - Шекспир рассеянно и странно рассмеялся и заговорил вслух.
  -- А вдруг там нет ничего?.. но все пути назад уже отрезаны... или смерть принесет не освобождение, а вернет меня туда, где я уже был... и я снова окажусь на пустой и темной сцене этого театра, но уже в другой роли...
   Шекспир умолк. Последняя его реплика звучала холодной констатацией.
   Он подошел к зеркалу.
   "Выгляжу ужасно..."
   Какое-то время он бродил по комнате, остановился у окна.
   "Небо затянуло... наверное, пойдет снег..."
  
   По дороге брели несколько слепых без поводыря.
   Появилась смерть. Танцуя, она подвела слепых к провалу в земле и один за другим они исчезли.
   "Возникли ниоткуда и исчезли в никуда... осталось лишь эхо радостных криков, слившихся в хор... они нашли избавление... Харон не сказал, что случилось с женщиной, с которой он поставил довольно утомительный спектакль... спектакль стал разваливаться и персонажи исчезла... кого эта женщина пожалела?.. Харона или себя?.. его история напомнила мне историю Юлии... она была прекрасна, трогательна, исключительно изысканна и распутна... сначала эта ее страстная и подозрительная привязанность к отцу, потом к посторонним мужчинам намного старше ее, когда отец умер... она легко переходила из одной реальности в другую... она до сих пор снится мне... иногда счастливая, а иногда худая, измученная, потерявшая все, оставшаяся наедине со своими галлюцинациями... иногда я вижу эту ее реальность, с которой и мне придется столкнуться, если я не попытаюсь создать себе сносную жизнь... впрочем, я не знаю, что это такое... - Шекспир улыбнулся своему отражению в зеркале. Улыбка погасла, а взгляд Шекспира стал беззащитным. Он стоял у зеркала, опустив голову. Рыжие волосы на его затылке завивались как у цветка гиацинта и сплетались в косичку. По всей видимости, он запутался в воспоминаниях, из которых не мог выпутаться. - Чувствую себя неважно... трудно дышать... и ощущение страха, неуверенности... и тоска, не поддающаяся объяснению, ужасающая тоска, присущая только человеку... наверное, поэтесса испытывала эту тоску, когда ее уста не целовали, а пророчили... изящная, хрупкая, женственная она была нелюбимой, но ушла от тоски самоубийства... это и сделало ее поэтессой..."
   В глубине зеркала Шекспир увидел лицо поэтессы, складки у рта, черную шаль, спадающую с ее чуть сгорбленных плеч.
   Какое-то время Шекспир ходил по комнате из угла в угол, потом снова подошел к зеркалу и встретился взглядом с незнакомым стариком.
   Страх охватил его. Он не узнал себя.
   Он что-то прошептал.
   Это были стихи поэтессы.
   Только в ее стихах он обретал покой и утешение.
   Стихи привлекали и восхищали благозвучием и изяществом. В них чувствовалась боль.
   "Ей открывалась душа слов... она писала, особо не думая о стиле, простыми словами... слова собирались в строчки и могли двигать небо и волновать бога... теперь так не пишут... мелодия стиха потеряла прелесть... она не радует слух... поражает ее холодность, грубость... осень посетила поэзию, и даже не осень, а зима, стужа..."
  
   Померкло солнце. День погас.
   "Не было дня печальней..." - подумал Шекспир.
   Печально прозвучали стихи, всего несколько строк.
   Послышался неясный шорох, шелест похожий на шелест шелка.
   Шекспир замер.
   Звуки будоражили, пугали. Как будто кто-то стоял за его спиной, не осмеливаясь обнять.
   Он медленно, неуверенно оглянулся, но никого не увидел.
   Лишь створка окна покачивалась, бросая на стены отсветы, отблески.
   Помутившимся взглядом Шекспир смотрел на цветы, что цвели на деревьях. Деревья стыдливо изгибались, раскинув ветви как руки.
   Он стоял и размышлял. О чем? Ответить трудно, хотя в его размышлениях не было никакого скрытого смысла.
   Невольно вздохнув, он сел на ложе, потом лег.
   В комнате постепенно потемнело.
   Услышав смех и неясные слова, Шекспир в изумлении привстал.
   Он сидел и слушал, объятый ужасом.
   Вокруг был мрак и больше ничего...
  
  
  
   * * *
  
   День уходил.
   Из ущелий Лысой горы медленно выползал туман. Двигался он именно так.
   Шекспир сел на ложе, потом лег. Он лежал и размышлял:
   "У каждого человека свое назначение, как у вола, у лошади или у собаки... тело жмется к земле, а душа устремляется к богу, освобождаясь от забот и страхов, хотя и они необходимы..."
   Размышляя, Шекспир заснул.
   Во сне он странствовал по зыбким дорогам, далеким от человеческих, искал истину, и его окружали не люди, которым нет веры, а духовные сущности, видимости.
   Он был на небе и видел Тьму, незнающую ни смерти, ни рождения, и Свет, творящий незримость и невнятность.
   "Тьма устанавливает пределы для звезд... от Тьмы пошло начало слияний и мучительных родов, любовь и раздор..." - размышляя, Шекспир вошел в темноту. Он свернул налево, потом направо, снова налево и наткнулся на толпу. Скользя взглядом по лицам наугад, он увидел родственников, жен. Их всех поглотила тьма.
   Блуждающий взгляд Шекспира наткнулся на Харона, который увел Шекспира от толпы в некое место, в котором царило безмолвие, подобное безмолвию могилы.
  -- Я софист... - заговорил Харон, когда они сели на ступени лестницы. - Я странствую из города в город... живу на заработки от своих выступлений... учу людей правильно жить... родился я в этих жутких развалинах, расположенных между морем и болотами... жил в келье не больше конуры и жизнь у меня была не лучше собачьей... так и жил, пока не женился... все хотят жить хорошо, но о душе своей не заботятся... женился я на достойной женщине, но, увы, она умерла от грудной болезни... вторая моя жена оказалась ведьмой... она увлекла меня на тот путь, который привел меня к краю бездны... я едва не стал преступником и вынужден был бежать... третья жена покончила с собой... она легко впадала в подозрительность и обидчивость... до сих пор она является мне по ночам, посвящает меня в тайны преисподней... испытав превратности судьбы, я сделался если не более благоразумным, то более опытным... из-за женщин я не раз оказывался жертвой... чаще всего ослом, с которым иногда обнимался... я обречен был скитаться от рождения до смерти в поисках разгадки тайны своего существования... какая надобность во мне богу?.. и что будет со мной после последнего превращения и исчезновения?.. куда?.. и зачем?.. - Харон говорил и говорил. Голос у него был чарующий, жесты царственные.
   "Ему приписывали мрачный нрав, но это несправедливо..." - подумал Шекспир и очнулся, разбуженный смехом Харона.
   "Так это был сон?.. пустое наваждение... - Шекспир потянулся, глянул по сторонам. Вокруг громоздились развалины, колонны, арки. - Нет, лучше видеть сны, чем этот хаос... и зачем только меня разбудили..."
   Шекспир лежал, прислушиваясь к шуму прибоя и принимая разный вид. Оставаясь все тем же, он был, то рыбой или птицей, и у него вместо рук вырастали плавники или крылья.
   Вдруг он стал кустом пылающим...
  
  
  
  
   * * *
  
   Внизу синело море, вверху - небо.
   По склону Лысой горы от развалин монастыря к небу поднималась дорога, вдоль которой стояло несколько вилл, среди которых была и вилла поэтессы. Она ничем не выделялась. В соседней вилле жили и старели две старые девы, ничего другого им не оставила жизнь. Их звали Флора и Фауна. Фауну время от времени приходилось помещать в психиатрическую больницу не строгого режима. Ее мучили приступы меланхолии. А Флору мучила астма от наплыва чувств.
   День был жаркий.
   Флора сидела у окна в ожидании автобуса, который должен был доставить Фауну из больницы. Она смотрела на дорогу и то уносилась в прошлое, то возвращалась.
   Мимо прошли женщина в узком черном платье и в шляпке без полей по итальянской моде. Отметив, что незнакомка одета не по погоде, Флора перевела взгляд на девочку. Ей было лет десять, не больше.
   Женщина в узком черном платье остановилась у виллы поэтессы и, глянув по сторонам, вошла в дом.
   В комнате царили зеленоватые сумерки.
   Шекспир спал.
   На полу лежала рукопись.
   Ее читали сквозняки.
  
   "Вместо того, чтобы сохранять в себе покой и ощущение приятной безопасности, я много странствовал по разным землям и провинциям, потом склонился над трудами мудрецов. Я развил в себе кое-какие полезные способности, которые оказались не лишними. Но ни в странствиях, ни в книгах я не нашел сути того, что видел и что провозглашали мудрецы в своих книгах, и понял всю бессмысленность и бесполезность всего происходящего. Однако меня не оставляла надежда, я продолжал наблюдать и размышлять, пока не нашел того, чего искал. Я стал отличать и понимать то, что лежало за пределами понимания, что сокрыто и остается невидимым, но утаил это, чтобы не стать предметом и источником зависти тех, кто смотрит заискивающе и вместе с тем надменно. Я всегда остерегался посторонних, был осмотрительным, и все же не избежал на своем пути всевозможных уклонений и препятствий, на которые многие, даже почти все, натыкаются и останавливаются. Усомнившись, они не шли дальше..."
  
   Сквозняк перевернул страницу.
  
   Женщина присела на ложе, потом легла, телом прильнув к телу...
  
   Дверь скрипнула, приоткрылась. В щель заглянула девочка лет десяти. Она увидела мать, ее потное, красное лицо, впалые глаза, крутые, раздвинутые бедра, отвернулась и задумалась. Она еще не могла рассказать нарастающее в ней молчание. Текущий ум ее гадательно прислушивался к шуму жизни, без твердого представления ее смысла и назначения. Кое-что о таинстве рождения она уже слышала. Соседский мальчик, приезжающий на лето в деревню из города, рассказывал ей, что нужно сделать, чтобы произвести человека. Они лежали в кустах за сараями. Было жарко. Слепни липли к потной коже. Она выслушала весь рассказ мальчика, стерпела и его ощупывающие руки под платьем, и прикосновение надувшегося, острого, как сучок, его члена.
   Тошнота, какая-то истома сдавили горло. Ощущения мучили и унижали ее...
  
   Спустя несколько лет девочка вспомнит эти свои ощущения. Задыхаясь от близости чуждого дыхания, она будет в смущении, и отталкивать, и прижимать к себе ставшего вдруг бесконечно близким ей совершенно постороннего человека...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Юрий Трещев "Превращение"

  
  

3

  
  

1

  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"