Трещевская Ольга : другие произведения.

Наш Любимый Доктор. Часть 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
   Глава 11
  
   С Сашей она договорилась встретиться на Патриарших прудах. По дороге купила себе бутылочку пива, выпила в скверике. Подошла к памятнику Гоголя, где ее ждал Саша.
   - Вы ведь любите гулять по Москве?
   - Нет. Совсем не люблю. Если только в парке.
   - Я проведу вас маршрутом, который вам понравится.
   От Патриарших они дошли до сада Эрмитаж, потом - к Пушкинской площади. Оттуда бульварами до Чистых прудов. Свернули в переулок.
   - Вот здесь я и живу. Зайдем?
   Женя начала замерзать и охотно согласилась. Вошли в подъезд. Саша коснулся рукой резной решетки лифтa, с гордостью пояснил, - дом построен в конце девятнадцатого века.
   - Лифт не развалится?
   - Все может быть. Мы же в России. Вы боитесь?
   - С вами - нет.
   - Напрасно. На меня нельзя положиться.
   - Спасибо, что предупредили.
   Оказались в большой светлой комнате. Высокие потолки с лепниной, два больших окна, в промежутке - массивное зеркало. Под зеркалом - тумбочка на изогнутых ножках, дверцы ее резные, с инкрустацией. Старинный буфет - подобный Женя видела в музее Чехова в Мелихово.
  Саша познакомил ее с родителями. Они оказались довольно пожилыми. Саша был их поздним ребенком. Его мама, Мария Федосеевна, поставила на стол изящную вазочку из хрусталя и серебра, наполненную трюфелями. Усадила на диван отца, который передвигался с трудом. Выглядел он совсем больным, - лицо худое, изнеможденное, обтянутое сухой, как пергамент, кожей. Но улыбка доброжелательная, глаза умные и спокойные. Женя мгновенно почувствовала к нему симпатию.
  Мария Федосеевна смотрела на девушку, взгляд ее был строг и не слишком любезен. Придраться было не к чему, и она с неудовольствием подумала - слишком молода.
  После чая они ушли в комнату Саши слушать музыку. На полках аккуратно стояли пластинки, их было очень много. Женя осмотрела его коллекцию.
  - Послушаем " Поэму экстаза". Людочка сказала, что это - ваше любимое произведение.
   - Скрябина? - удивился Саша. - Нет, он никогда не был моим любимым композитором.
   - Значит, всему, что она говорила о вас, верить не следует?
   - Конечно. На самом деле я гораздо хуже, чем она меня представляет.
   В полутемной комнате они слушали Гайдна и Шопена, а потом - "Весну священную" Стравинского. Музыка нарастала, взаимное притяжение сделалось непереносимым. Саша осторожно привлек ее к себе. Она неуловимо ускользала, шелк ее блузки струился под его пальцами. Жадные быстрые поцелуи. Терпкий запах мужского возбуждения. Аромат ее арабских духов. Она перестала сопротивляться, закусила губу, чтобы не застонать.
   Объятия разжались, девушка в изнеможении откинулась на подушку дивана. Саша остановил пластинку, которая продолжала кружиться, издавая отрывистые звуки. Посмотрел на девушку все еще затуманенным взглядом.
   - Все-таки ты меня соблазнила.
   - Я? - она вскинула голову, в глазах засверкали молнии.
   - Я никогда не позволял такого здесь, когда за стеной - родители.
   Она готова была немедленно уйти, но он благодарно приник к ее руке, и она расслабилась.
   Дома, готовясь ко сну, она удивлялась себе, - секс уже на втором свидании. Снова почувствовала возбуждение. Вспомнила еще и о Сергее, рассердилась, - это все из-за него, это он пробудил в ней сексуальность. Потом представила своих скучных однокурсников. Саша совсем другой. Нет, пусть все катится как попало. В пропасть, в преисподнюю. По крайней мере, жизнь снова становится интересной.
  Они встретились в районе Полянки. Зашли в церковь Всех скорбящих радости. Остановились перед иконой - темный лик богоматери в золотом сиянии. Замерли и смотрели как завороженные. - Посмотри, глубочайшая одухотворенность. Это не икона, это - настоящая живопись.
   Получили замечание от служителя, - нельзя стоять спиной к алтарю. Вышли из храма, зашли в аптеку. Саша купил ампулы ханвана. Женя заглянула в чек, - сумма превышала зарплату ее матери. Удивилась, но вслух ничего не сказала. Спросила только, - для отца?
   - Да. У него рак предстательной железы. Неоперабельный. По мнению врачей, он уже должен был умереть. Тяну его, как могу. А он еще меня не слушается, пренебрегает моими советами.
   - Не лучшее время для наших встреч, - вздохнула Женя.
   Пешком дошли до парка Горького. Жене захотелось пить. Остановились возле киоска.
   - Тебе кофе или чай?
   - Лучше - пиво.
   - Пиво? - он взглянул с таким изумлением, что она невольно покраснела, и этот его изумленный взгляд вспоминала потом еще очень долго.
   Перешли в Нескучный сад. Стемнело. Женя рассказывала о своей семье.
   - Моя бабушка родилась в Польше. Она была католичкой, а потом очень легко, безо всяких колебаний перешла в православие. Польская кровь во мне есть, несомненно. А может быть, и еврейская.
   - Если есть в тебе что-то польское, то это только от Шопена. Если есть в тебе что-то еврейское, то это только от Мендельсона, - говорил Саша, пьянея от обожания.
   Они вышли к каменному мостику, очень древнему, с обвалившейся облицовкой. Фонари погасли, аллея погрузилась в темноту.
   - И эту погасите, пожалуйста, - Саша махнул рукой в сторону луны. Они наблюдали, как ее перламутровый диск постепенно ушел за тучи. Скрытые от посторонних глаз густым кустарником, предались любви. На выходе из парка столкнулись с двумя представителями полиции. Рассмеялись.
   - Ты бы очень испугалась, если бы стражи порядка накрыли нас на месте преступления?
   - Нет. Я бы вышла к ним с гордо поднятой головой. Сказала бы, - да, мы занимались любовью!
   - Они бы потребовали штраф. Астрономическую сумму.
   - И ты бы им заплатил, - сказала она, тоже переходя на "ты".
   - Разумеется.
   Они перешли Ленинский проспект, пошли по улице Стасовой. Фонари освещали темный асфальт и припаркованные автомобили. Внезапно навстречу выскочила компания пьяных подростков. Молодые люди смеялись, матерились. Один из парней отстал. Женя успела его разглядеть, - опухшее лицо, мутные глаза.
   - Ей, мужик, у тебя закурить не найдется?
   - Иди к черту, - сказал Саша сквозь зубы.
   - Ей! - опять крикнул парень, но закачался и едва не упал.
   Женя потянула Сашу за руку, - не связывайся. Они перешли на другую сторону улицы. Саша начал говорить.
   - Никогда не женюсь. Не гожусь в мужья, не хочу делать несчастным не себя, ни других. А что касается детей, - нет, нет и нет!
   - Почему так категорично?
   - Во-первых, из-за перенаселения. Если ты хочешь родить ребенка, найди себе другого, у кого меньше совести. А во-вторых, меня страшит деградация, которая происходит во всем мире. Видела эту компанию? Думаешь, они - исключение? Нет, обычные ребята. Таких большинство.
   Женю его философия не испугала, не оттолкнула. Деградация ее тоже удручала. В ее группе в институте не было никого, с кем бы она могла обсудить прочитанные книги. А о будущем, о возможности иметь детей она вообще не думала. Дорожила своим сегодняшним счастьем, знала на собственном опыте, каким хрупким оно может оказаться.
   - А ты, наверное, мечтаешь о свадьбе?
   Она покачала головой.
   - Не связывай себя никакими морально-эротическими путами с моей бледной персоной, так как это может оказаться ни к чему. Я из тех каждых, кто несет свой крест. Это я про свою семейную ситуацию, про болезнь папы.
  - Замолчи. Не хочу я никакой свадьбы. Не хочу знакомить тебя со своими друзьями. Хочу, чтобы наши отношения оставались тайными. Ты понимаешь, почему?
   - Догадываюсь. Из-за Людочки.
   - Да. Я ее боюсь. Чувства вины у меня нет. Это мистический страх. Иррациональный.
   - В Людочке есть что-то колдовское. Даже мой папа это заметил.
   Зло, которое, по мнению Жени, могло исходить от Людочки, оказалось вовсе не мистическим, а вполне реальным.
   Мать Людочки Мария Александровна позвонила Сашиной матери, и та рассказала ей, что Саша встречается с Женей, бывшей одноклассницей Людочки.
   - Какой ужас! - взвыла Мария Александровна. Она повернулась к Людочке, сообщила ей неприятную для нее новость. Глаза Людочки потемнели, как грозовое небо.
   - Пусть. Ничего хорошего из этого не получится.
   - Нет, не пусть! Я не допущу, чтобы они встречались. Это предательство.
   Мария Александровна знала о симпатиях дочери. Она немедленно поехала к Марии Федосеевне. Рассказала ей, что Женя ведет себя, как проститутка. Принимает от мужчин дорогие подарки. Жила с каким-то парнем, который ее оставил. Теперь окружает себя все новыми мужчинами.
   - Такая молоденькая, и такая дрянь, - сказала Мария Федосеевна. Лицо ее сделалось пунцовым. Руки судорожно вцепились в подлокотники кресла. Сердечный приступ. Мария Александровна вызвала неотложку. Приехавший врач сделал укол, и Мария Александровна поспешила уехать.
   Вечером приехал Саша. Его мать лежала, обложенная подушками, - бескровные губы, побелевшее лицо.
   - Мама, что случилось?
   Мария Федосеевна начала рассказывать, и ее всю опять затрясло.
   Саша обнял ее за плечи.
   - Мама, успокойся. Все, что тебе наговорила Мария Александровна, - ложь. Я врач, я знаю, что до встречи со мной Женя была девственницей.
   Поймал внимательный взгляд отца. Понял, что отец ему не поверил, но оставит это неверие при себе.
   - Больше они никогда не переступят порог нашего дома. Ни Мария Александровна, ни Людочка, - потребовал Саша.
  
   Глава12
  
   Зима выдалась холодной. Влюбленные чувствовали себя бесприютными. Саша не хотел интимных встреч в квартире своих родителей. Встречались у друзей, Аполинский и Беляев давали ему ключи от своих квартир.
   Однажды приехали к Аполинскому на работу в институт дефектологии. Надели на головы шлемы с проводами, закрылись в звуконепроницаемой комнате и придались любви. Потом вместе с Аполинским рассматривали энцефалограммы мозга, - альфа-ритмы нарастающего возбуждения, дельта-ритмы оргазма. Было забавно. Саша рассказал Аполинскому о ребенке своих знакомых, который плохо говорил.
   - Такой милый малыш, но, кажется, отстает в развитии. Не можешь ли ты его посмотреть?
   - Нужный человек - присылайте, - сказал доктор Аполинский. В отличие от Саши, он был чужд всяким сантиментам.
   Выйдя из института дефектологии, направились в Третьяковскую галерею. Остановились перед "Поверженным демоном" Врубеля. Саша сказал, что в зале Врубеля у него всегда начинает болеть голова.
   - И все равно ты возвращаешься?
   - Да. Просто тянет, как магнитом.
  
   В первые месяцы их встреч было очень много общения. Сашу приглашали в гости, в любой компании он оказывался в центре внимания. Вспыльчивый, неистовый, страстный, он набрасывался на своих оппонентов, спорил, возмущался, ругался, заражая всех своей неукротимой энергией. Его экспрессивность ему прощали. Без него в компаниях было скучно.
   Поехали к доктору Хейфецу. Хейфец уезжал на постоянное место жительства в Израиль. Квартира битком была набита народом, стоял шум и гам. Гости притихли, когда поднялся Саша. Прочел стихи - посвящение, в которых был намек на экстрасенсорные способности Хейфеца. Беляев вскочил - это надо пояснить! Рассказал, что швы после операций у доктора Хейфеца чудесным образом затягиваются, не оставляя рубцов. Женя спросила, - это правда? Саша кивнул.
   Хейфец выставил на стол весь свой запас элитного алкоголя, полученный в свое время от благодарных пациентов. К самым дорогим бутылкам, к экзотическим напиткам, содержащим за стеклом змей и корни женьшеня, никто так и не прикоснулся. Женя почти совсем не пила. Ради Саши она справилась с пагубной потребностью, в ней вновь проснулось желание каждый день, каждый час быть совершенной.
   Они возвращались домой, шли по ночной Москве. Саша был мрачен. Говорил, что Хейфец в Израиле собирается заниматься коммерцией, а вовсе не медициной.
   - Вот так складывается жизнь. Все жертвы - ради детей. А ведь он врач, врач от бога. Нет уж, никаких детей. Ни в коем случае.
   О встречах Жени и Саши Мила узнала от Людочки.
   - Она правда тебе ничего не рассказывала?
   - Ни полслова.
   - Вот стерва. Борис и все наши девчонки решили объявить ей бойкот. Это почти весь наш класс. Ведь правда же, порядочные люди так не поступают.
   - Я тоже присоединяюсь к вашему бойкоту. Ведь она лицемерка до мозга костей. Представляешь, заставляла меня изображать непорочную девственницу. Чтобы я не стала пятном на ее репутации.
   Людочка рассмеялась.
   Выполнить обещание не разговаривать с Женей Мила не смогла. Не хватило духу. Спросила, - почему ты не рассказала мне о Саше?
   - Я ничего никому не рассказывала. Потому что очень им дорожу.
   - Это что, любовь? Женя кивнула.
   - Он действительно так хорош?
   - Он не похож на других моих знакомых.
   - А ничего, что он настолько тебя старше?
   - Я не чувствую разницы в возрасте.
   Она замолчала, думала о том, что встречаться с ровесником ей, с ее слабым здоровьем, было сложно. Когда она жила с Сергеем, к нему приходили друзья и сидели допоздна, иногда всю ночь. Однажды она им сказала, - я устала. Так они не поверили. Уставились на нее в недоумении, - как это можно устать от прекрасного общества, от хорошего вина. Это было тяжело, - всем вокруг весело, а у тебя голова раскалывается. Мила прервала ее молчание.
   - А сейчас ты счастлива?
   - Да. Но иногда мне бывает страшно. Так хорошо, что я боюсь, - вдруг все внезапно кончится...
   Мила видела лишь спокойную удовлетворенную улыбку и сияющие глаза, - они словно светились внутренним светом. Заметила мелкую сеточку морщинок вокруг глаз. Когда-то она завидовала гладкой коже Жени, и вот теперь - эти крошечные морщинки. Пока они ее не портили, но все равно, она, Мила, выглядит моложе.
  
   Глава 13.
  
   Летом Женя уехала на практику в Волгоград. Город она сразу возненавидела. В день приезда термометр показывал тридцать два градуса. Скудная зелень не давала тени, горячий ветер разносил мусор по пыльным улицам. Вода в Волге была цвета мутного чая. Женя смотрела, как купаются ее сокурсники. Сама искупаться не решилась. Пляж был грязным, вокруг валялись окурки и куски недоеденных помидоров.
   На заводе она исследовала микроструктуру металла. Ей помогала лаборантка, - крупная баба с лицом кирпичного цвета, с огромными ручищами. На ней был вылинявший синий халат, а под ним совсем ничего, - ни сарафана, ни бюстгальтера. На ее фоне Женя в своем воздушном кремовом платьице, с бледным лицом, которое она берегла от загара, казалась феей, прилетевшей с другой планеты.
   В нее влюбился один из рабочих, совсем еще молодой парень. Он начал ее преследовать, ходил за ней по заводу, как хвост. Возле проходной остановил ее, - выходи за меня замуж. Женя рассмеялась и прошла мимо. На третий день практики она отравилась в заводской столовой и попала в больницу. Парень пришел ее навестить, принес передачу, - десяток крутых яиц и полкруга краковской колбасы.
   - Мамка передала.
   - Мне же нельзя, у меня отравление.
   - Бери, бери. Продукты всегда пригодятся, - смеялись соседки по палате. Женя отдала им яйца и колбасу. Сидела, болтала с парнем, надеясь развеять скуку. На следующий день он явился снова.
   - Мамка сказала, - бросай свой институт. Будешь работать у нас на заводе.
   Женя рассмеялась, - иди лучше домой.
   Выйдя из больницы, она сказала, наконец, парню, что ни женой, ни невестой его быть не собирается и никогда не сможет его полюбить. Возле проходной он опять пытался ее остановить, хватал за руку. Она вырвалась и ушла. Парень пришел к общежитию, ждал ее, кричал, требовал, чтобы она вышла. Женя выглянула в окно, - Иди домой и больше здесь не появляйся! Захлопнула окно. Парень разозлился. Поднял камень, запустил им в окно. Стекло разбилось, послышались крики, женский визг. На следующий день он подкараулил ее, когда она возвращалась из магазина, отстав от своих подруг. Просил прощение, умолял, - поговори со мной! Ну хоть пять минут.
   - Не собираюсь. Ты идиот. Скажи спасибо, что девчонки не вызвали полицию.
   - Да хрен с ними. Плевал я на них. Можно, я тебя провожу? Клянусь, это в последний раз.
   - Нет.
   - Ну пожалуйста! Я тебя умоляю.
   Женя взглянула на него. Лицо его было жалким и выражало отчаянье.
   - Хорошо. Но договорились, - это в последний раз.
   Они прошли вдоль забора, свернули в переулок.
   - Разве нам сюда?
   - Здесь дорога приятнее, - пояснил парень. Квартал пятиэтажных домов закончился, по обе стороны от дороги стояли дачи. Солнце садилось, вечерело. Женя почувствовала тревогу.
   - Куда ты меня ведешь?
   - Сейчас придем. Осталось совсем чуть-чуть.
   И вдруг набросился на нее, принялся целовать. Отбиваясь, Женя закричала. Увидела, как ставни ближайшей дачи захлопнулись, поняла, что никто не придет на помощь. Он повалил ее на траву, прижал к земле. Она боролась изо всех сил, молотила его, - отпусти! Отпусти! Вспомнила, что он говорил, что недавно сломал три ребра. Колотила по его сломанным ребрам. Он кривился от боли, но не отпускал. Щуплый и худой, он неожиданно оказался очень сильным. Она стала умолять его, - не надо так! Не надо! Пусть будет сначала ЗАГС, как ты хотел. - Надеялась так обмануть его, перехитрить. Но он уже не владел собой. Простонал, - либо убью тебя, либо станешь моей.
   С ужасом и отвращением она почувствовала, как его член проник в ее плоть. Она рванулась, вытолкнула его из своего лона. Видела, как он спустил сперму на одежду. Помог ей подняться. Сказал, - завтра идем в ЗАГС.
   Смертельно напуганная, она со всем соглашалась. Шла, ни жива, ни мертва, позволяя обнимать себя за плечи.
   Мила подняла тревогу, - Жени нет, с Женей что-то случилось! Девчонки не ложились спать. И тут увидели их, - ее и этого парня. Парочка приближалась к воротам общежития. Они шли, обнявшись, тесно прижавшись друг к другу.
   - Вот стерва! Настоящая стерва!
   - Не будем с ней разговаривать!
   Женская репутация - вещь чрезвычайно хрупкая. После разрыва с Сергеем репутация Жени уже была с червоточинкой.
   Женя вошла в комнату, девчонки от нее отворачивались. Она молча разделась, легла. Мила села на край ее кровати, прошептала, - Зачем он тебе? Ты что, с ума сошла?
   - Он мне угрожал. Он опасен. Завтра буду звонить на кафедру. - она отвернулась к стене, из гордости не разрешая себе разреветься. Мила дотронулась до ее плеча, подала конверт. Это было письмо от Саши. Женя вышла в коридор, прочла письмо.
  
   "Ангелочек мой розовый! Очень тебя не достает. Рад, что у вас тепло. Наверное, цветут розы. Пришли мне лепестки розы красной. Я немножко фетишист. Заклинаю тебя, не болей! Маменька выражением лица тебя любит, а словами хочет меня в тебе, - в Тебе! - разочаровать. Полюби ее за это.
   Р.S. Людочка коварно подкрадывается, но я убегаю."
  
   На глаза навернулись слезы. Утром она позвонила доценту Елину, куратору их студенческой практики. Елин ей симпатизировал, она не сомневалась, - он поможет.
   Елин был в Липецке, с другой студенческой группой. Звонок Жени заставил его немедленно вылететь в Волгоград. Из Волгограда он позвонил в Москву, заведующему кафедрой.
   - Пусть выезжает в Москву. Или к тебе, в Липецк. Может там закончить практику.
   Женя выбрала Липецк. Не знала, не осталось ли внутри спермы насильника. Не могла позволить себе встретиться с Сашей, не будучи уверенной, что не забеременела. Если окажется беременной, ничего не станет говорить Саше. Исчезнет из его жизни безо всяких объяснений.
   Елин объявил ребятам, что увозит Женю в Липецк.
   - Всех увозите! - потребовала Ольга Казакова. - Нам тоже страшно. Осколки от разбитого стекла упали на мою кровать, а не на нее.
   - Всех увести я не могу.
   Они с Елиным купили билет на ближайший поезд до Липецка. Девчонки продолжали злиться, теперь уже и на Елина. Проводить их на вокзал пришла только Мила.
   В плацкартном вагоне Елин с нежностью погладил ее ногу, высунувшуюся из-под одеяла.
   - Пожалуйста, не надо!
   - Хорошо, - вздохнул Елин. В Липецке он хотел устроить для нее экскурсию по заводу. Женя отказалась.
  - Да ну к черту! Завод как завод.
   Уходила гулять в парк, расположенный в центре города. Устраивалась на скамейке в тени старинных лип, читала Ремарка, старалась унять тревогу по поводу возможной беременности. В Москве у нее начались месячные. Слава богу, пронесло.
   На кафедре она показала собранные в Волгограде материалы профессору Воронцову, - фотографии микроструктуры легированных сталей, несколько графиков. Воронцов остался недоволен, от отличницы Жени он ожидал большего.
   - А что по Липецку? Есть еще материалы?
   - Нет. Я не успела.
   Воронцов немедленно сел писать докладную записку на имя заведующего кафедрой.
   "Доцент Елин увез студентку Разоренову Е. в Липецк и не обеспечил прохождения практики."
   Поведение Елина разбирали на заседании кафедры.
   - На кой черт ты ее увез? Хотел сделать ее своею любовницей? - удивился профессор Гун. Елин молчал. Выговор ему объявлять не стали, дело замяли.
   После заседания кафедры к Жене подошел один из преподавателей, предложил встречаться. Через час - еще два аспиранта. Женя, хотя и привыкла к обилию поклонников, насторожилась, - почему это они все так сразу?
   Наконец рядом с ней возникла плотная фигура профессора Гуна. С нагловатой улыбочкой он вертел на пальце ключ от квартиры, где встречался со своими любовницами.
   - Что, если мы с вами встретимся? В интимной обстановке?
   - Да вы что? Как вы смеете?
   - Почему другим можно, а мне нельзя, - обиделся Гун.
   Увидев на кафедре Елина, Женя спросила, - Что случилось? Что вы им сказали?
   - Они решили, что я увез тебя, потому что ты моя любовница. Я что, должен был оправдываться?
   - Нет. Никто не должен оправдываться за то, чего он не совершал.
   В тот же день доцент Попов, друг Елина, принес ей прошлогодний диплом своего студента.
   - Отличная работа. Можете воспользоваться.
   Женя показала новые материалы профессору Воронцову. Воронцов улыбнулся своей ослепительной улыбкой.
   Он сам пользовался успехом у противоположного пола и сейчас рассматривал ее с ласковым любопытством и немного насмешливо.
   - Покорительница мужских сердец! Садитесь, садитесь.
   Женя смотрела на него, не опуская глаз, холодно и надменно.
   Воронцов просмотрел принесенные записи. - Ладно. Это годится.
   В институтском коридоре к ней подошел Сергей.
   - Слышал о твоих неприятностях. Девчонки говорят о тебе плохо.
   - Ты им поверил?
   - Я - нет.
   - Ну вот и хорошо.
   - Не хочешь со мной поговорить?
   - Нет, - сказала Женя и пошла дальше. Сергей смотрел, как она удаляется, - тоненькая, хрупкая и такая желанная.
  
   Глава14
  
   Они встретились на Чистых прудах.
   - Как же я по тебе истосковался! - он смотрел на нее затуманенными от страсти глазами. Но секс пришлось отложить из-за месячных. Услышав это, Саша сразу сник, и Женя увидела, как он устал, какое у него измученное, исстрадавшееся лицо.
   - Дежурство было отвратительное.
   - Не удалось поспать?
   - Нет, какое там. Наорал на врача скорой, он написал на меня жалобу. Скорая - это всегда враги.
   - Почему враги?
   - Да потому что везут больных с диагнозом, взятым буквально с потолка. Думать не хотят. Или не умеют.
  Вот вчера - привезли явно хирургического больного. С диагнозом пиелонефрит. Я с ним провозился, не так легко снять неправильно поставленный диагноз. Больной скулил, возможно, напишет на меня жалобу. Да еще Лапочку убрали из заведующих.
   Лапочка была милая, уравновешенная женщина, работать под ее руководством было легко и приятно. К тому же прекрасно относилась к Саше. Не просто хвалила его, - восхищалась его интуицией при постановке диагноза, при выборе стратегии лечения. Но она чем-то не угодила начальству. Заведующей приемного отделения назначили Веру Георгиевну Цейтину. Цейтина была опытным хирургом, но как заведующая оказалась нетерпимой, алчной, конфликтной.
   - Все время ко мне цепляется. Ее раздражает, что я очень тщательно осматриваю больных. Не так быстро, как ей хотелось бы. Подозреваю, что левых денег ей от меня достается меньше, чем от других урологов. Она постарается меня убрать. Обязательно.
   - Ну так сам уходи.
   - Наверное, так и нужно поступить. Хотя с моим характером у меня везде будут неприятности.
   - Но ведь коллеги тебя любят.
   - Да ну, любят. Просто хорошо относятся. И то не все. Вот когда надо лечить родственника, все лезут ко мне. Знают, что это будет квалифицированная консультация. К тому же абсолютно бесплатная. Такой уж я дурак.
   - Значит, не дурак, если тебя ценят как специалиста.
   - Дурак, дурак. Начальству льстить не умею. Не умею быть ласковым с больными, как Беляев. Он к каждой вздорной, злющей старухе обращается "голубушка моя", и у него это звучит естественно. Артист, настоящий артист!
   Заведующей Вере Георгиевне пришло в голову вспомнить советское прошлое. Очередное дежурство она решила начать с политинформации.
   - Какая еще политинформация, Вера Георгиевна? Меня больной ждет.
   - Вы у нас тут самый незаменимый, - съехидничала Вера Георгиевна. - Ничего. Подождет. Это всего на десять минут.
   Доктор Кирсанова начала говорить о видах новейшего вооружения.
   - В будущей войне...
   - Не в будущей, а в возможной.
   - Не мешайте ей, Александр Юрьевич.
   - Как я могу не мешать войне? Я обязательно буду ей мешать.
   - Не обращайте на него внимание. Вы же знаете, какой это человек.
   После политинформации Саша занялся своим больным. Обследовал пожилого еврея, который уже лежал в урологии полгода назад. У него началось отхождение песка, были боли в правом мочеточнике.
   - Нарушали диету? Ели салат, шпинат, щавель, помидоры?
   - Помидоры конечно, ел, - с надменным видом объявил пациент, - в них же ликопин.
   - Но вам нельзя. Кроме ликопина, там еще оксалаты, - терпеливо объяснял Саша. Направил больного в урологический корпус. В ординаторской возмущался, - Медицина обязательно должна быть платной. Заплати он за консультацию, не отнесся бы так небрежно к моим рекомендациям. А так, - подумаешь, бесплатный доктор! Его советы ничего не стоят. Плевать на них!
   Посередине ночи его вызвали в корпус к этому же больному. Старый еврей, картавя, спрашивал про диету.
  Сначала про овощи, потом про молочные продукты.
   - Доктор, а мне творог можно?
   - Выясните все завтра у своего лечащего врача.
   - Но я вам больше верю.
   Саша даже не рассердился. Утром в ординаторской передразнивал больного, имитируя особенности произношения. Слова "дохтор и творох" звучали забавно, врачи смеялись. И тут прибежала разгневанная Вера Георгиевна. Один из пациентов написал жалобу на больницу. Что ему пришлось долго ждать, что у медсестры халат был заляпан кровью и что какой-то врач ругался, называл больных "сволочи".
   - Это все вы, Венгеров!
   - Помилуйте, Вера Георгиевна! Причем здесь я? Больного принимал невролог.
   - А у кого из нас в лексиконе любимое слово "сволочь", мы все отлично знаем. А в результате больной отказался от обследования в нашей больнице.
   - Может, он правильно сделал?
   Врачи опять засмеялись. Вера Георгиевна вспыхнула, но ответить не успела, ее вызвали к главному врачу.
   - Чего она разоралась? - поинтересовался Беляев.
   - Жалоба пришла на больницу.
   - Не на тебя?
   - Слава богу, не на меня. Но я все равно оказался виноват. Господи, помяни царя Давида и всю его небесную кротость!
   Саша приехал домой, поговорил с отцом, сделал ему укол, и вдруг навалилась страшная усталость. Есть расхотелось, обедать он не стал. Позвонила доктор Степанова, известная сплетница. Рассказала, что в больнице некоторые врачи настроены против Саши. Врачам из корпуса не нравилось, что он - сам по себе, что делает в приемном цистоскопию. Вроде как это их хлеб. Но как без хромоцистоскопии поставишь диагноз? Рассказала, что доктор Груздов сомневается, что Саша честно делится левыми деньгами с медсестрами. Что иногда, мол, и вовсе не делится.
   Повесив трубку, Саша почувствовал омерзение. Какая чудовищная ложь! Деньгами, полученными в качестве вознаграждения за срочные операции, которые делали в приемном, он делился всегда. И с анестезиологом, и с медсестрами. Но если больной денег не давал, вымогать и требовать не умел. Значит, это Груздов распространяет подобные слухи. Мерзавец! Говорят, он какой-то родственник главврачу. Ну и черт с ними со всеми! Это не люди, а какие-то вредные насекомые. Пусть злятся, пусть говорят гадости, пусть даже увольняют. Господи, скорей бы в отпуск!
   Вечером он лег спать, злился и никак не мог заснуть. Когда заснул, позвонил доктор Беляев. У его отца выпал катетер.
   - Сейчас приеду. - Когда готовил инструменты, ругался, - Черт бы вас всех побрал! Но не поехать, не помочь и в мыслях не было.
   Поехал на метро. Промыл дренаж, вставил новый катетер. Беляев хотел отвести его домой на своей машине, но Саша отказался, велел ему оставаться с отцом, который был очень возбужден. Шел под проливным дождем и даже не пытался вызвать такси, настроение было такое, что чем хуже, тем лучше. Пришел домой, рухнул в постель. Проснулась Мария Федосеевна, направилась в туалет. Взглянула на висящую на стуле одежду сына, с которой стекала вода, образовав на полу лужу. Решила, что он провожал Женю. Дотронулась до его мокрой рубашки. Пахнет женскими духами. Или ей так показалось? Из-под одеяла торчали ноги Саши в несвежих носках. Мария Федосеевна растолкала сына, принялась кричать, требовать, чтобы он шел в душ.
   - Не пойду, - отозвался Саша, укрываясь с головой одеялом.
   - Нет, пойдешь! - она принялась его тащить, прогнала с кровати.
   - Сказал, не пойду!
   Мария Федосеевна схватила в охапку одеяло сына, бросила на холодный кафельный пол на кухне.
   - Тогда спи на полу, если ты такая свинья!
   Саша, хлопнув дверью, лег на кухне. Ночью его начало знобить, проснулся застарелый кашель, но пройти через комнату родителей и взять второе одеяло он не захотел. Наутро почувствовал жар, но оделся, поехал на работу.
   В приемном отделении царила обычная суета. Поступил больной с разрывом почки, пришлось оперировать. Едва отдышавшись после операции, Саша стал принимать следующего больного. Он оказался конфликтным, скандальным. Кричал, что у него почечная колика.
   - Где именно у вас болит?
   - Я же сказал - почечная колика!
   - Я вас не спрашиваю о диагнозе. Это я, доктор, буду ставить диагноз. Вы мне покажите, где именно у вас болит.
   - Да везде! Спина болит. А рентген я делать не дам, нечего тут меня облучать!
   Саша, весь уже кипя от гнева, стоял возле аппарата УЗИ, рассматривал картинку вместе со своим коллегой. Едва поднявшись с кушетки, больной опять принялся орать, требовать обезболивающего, и не какого попало, а морфия. Наркоман? Но на снимке УЗИ просматривался большущий камень. Саша предложил госпитализацию. Больной от госпитализации отказался, пообещал написать жалобу.
   В кабинет влетела доктор Щеголева.
   - Александр Юрьевич, в коридоре вас еще один больной ждет. Обслужите его!
   - Я лечу, а не обслуживаю, - огрызнулся Саша.
   - И пожалуйста, побыстрей, - ледяным тоном приказала Щеголева.
   - Я занят. Оформляю отказ от госпитализации. - Взглянув на Щеголеву, понял, - отправилась писать жалобу. Значит, уже две жалобы за одно дежурство. А еще только утро.
   Доктор Щеголева писала жалобы на всех своих коллег чуть не ежедневно. Это началось, когда от укуса осы умерла ее дочь. Анафилактический шок. Разумеется, на ее жалобы никто не обращал внимания. Но в тот день в больнице сменился зам. главного врача. Злополучная бумага попала на стол новому заму, который еще не знал особенностей взаимоотношений в больнице.
   Когда Саша вошел в ординаторскую, на него набросилась Вера Георгиевна.
   - Венгеров, опять из-за вас неприятности. Все из-за вашего гонора. Пишите объяснительную!
   - А что случилось? - лучась улыбкой, поинтересовалась Лапочка.
   - Нагрубил Щеголевой.
   - Вера Георгиевна, ну что вы? Объяснительная записка - из-за Щеголевой? Она же не в себе.
   В ординаторскую влетел санитар. Рявкнул, - В кабинете хирурга пациент буянит! Дерется, острое психомоторное возбуждение!
   Психиатр вскочил, пулей вылетел в распахнутую дверь, чуть не сбив с ног Веру Георгиевну.
   - Вы здесь все не в себе, - буркнула Вера Георгиевна и выбежала следом за психиатром.
   - Ничего не пиши! - ласково шепнула Лапочка.
   - Да ну к черту! Пусть увольняют! - отозвался Саша. Он вдруг почувствовал себя совсем плохо. Сел. Перед глазами все плыло, комната погрузилась в туман, в котором передвигались смутные фигуры в белых халатах. Они расплывались, делались кроваво-красными, потом снова бледнели, растворялись в тумане. Пришлось дождаться, пока мерцающая картинка успокоится и застынет.
   Терапевт Степанова дотронулась до его лба.
   - Саша, да у вас температура. Вы же весь горите. Дайте-ка я вас послушаю. - Опустив фонендоскоп, она заключила, - Похоже на пневмонию. Отправляйтесь на рентген.
   Рентгенолог сделала снимок. - В легких вроде бы чисто. - Да подождите, не уходите. Вы же наш любимый доктор. Дайте-ка я вам боковой снимочек сделаю.
   И обнаружила-таки - левосторонняя пневмония. Доктор Степанова выписала больничный лист. Вера Георгиевна тут же разоралась на Степанову. - Не верю, что он болен. Вы его тут все покрываете.
  
   Глава15
  
   Саша болел тяжело, с высокой температурой. Женя звонила, но домой он ее не приглашал.
   - Здесь у нас жуткий лазарет, я болею, папе стало хуже. Мама злится и ругается. Может быть, увидимся на следующей неделе.
   Беляеву сказал по телефону, - Иногда мне кажется, я умру от этого жуткого кашля.
   - Да ну, старик, глупости. Не преувеличивай.
   Саша вставал, делал укол отцу и снова ложился в постель. Нахлынули воспоминания. Все было совсем так, как пять лет назад, когда умирал его брат Володя.
   Володя жил с женой в Екатеринбурге. У него обнаружили рак в четвертой стадии. Когда его положение сделалось совсем безнадежным, решили зачем-то привезти его в Москву. В их квартиру, тогда еще коммунальную. Саша собрался лететь за ним в Екатеринбург. Он тогда жил у Нади, у той самой "болгарки фон экспорт", к которой его ревновала Людочка. Надя тогда была его возлюбленной. Она захотела лететь с ним, но он взять ее с собой отказался.
   - У них там горе, а я приеду с тобой. Радуйтесь, мол, за меня, вот моя невеста. Нет, я так не могу.
   - Не можешь? Ну и убирайся тогда. Забирай свои вещи.
   Саша побросал вещи в большую сумку и уехал к матери. Вывалил на диван содержимое сумки. Мария Федосеевна взглянула на мятые, нестиранные рубашки.
   - Хороша же у тебя невеста!
   - Такая, какую я заслуживаю.
   - Вот это правильно, - вскипела Мария Федосеевна, и в ее темных глазах загорелось пламя гнева. Точно такое, как часом раньше горело в глазах у Нади.
   Сначала в Екатеринбург вылетела Мария Федосеевна. Саша летел вечерним рейсом. Погода резко испортилась. Самолет болтало в воздухе, он никак не мог приземлиться. Пассажиры в салоне испуганно крестились, лица у всех были мертвенно-бледные, многих рвало. Самолет болтало все сильнее, он то падал в воздушную яму, то снова выныривал. Саша думал, - Мы все здесь погибнем. Хорошо, что Надя не полетела.
   Самолет, наконец, сел, их резко стукнуло о землю. К пассажирам вышла стюардесса, белая, как мел.
   - Благодарите Бога и благодарите пилота, мы были в шаге от катастрофы.
   По приезду в Екатеринбург Саша осмотрел брата, просмотрел историю болезни. Когда брат уснул, сказал мастери, что их самолет чуть не разбился. Мария Федосеевна на его слова никак не отреагировала. Они перевезли Володю в Москву, и жизнь семьи превратилась в ад. Спали все чуть не друг на друге. Брат по ночам кричал, назначенных ему обезболивающих не хватало, и Саша доставал наркотики в другой поликлинике. Доставал незаконно, с риском сесть в тюрьму. Возвращаясь после бессонных дежурств в больнице, дома он тоже почти не спал. Уколы брату приходилось делать и днем, и ночью. Володя требовал все более сильных обезболивающих. Саша объяснял, - больше ничего сделать не могу. Однажды брат ночью запустил в него тарелкой. Тарелка пролетела в миллиметре от его головы. Когда боли утихали, брат становился тихим и деликатным. У Саши сломался замок на кейсе, и Володя его починил. Мария Федосеевна всегда говорила, - у Володи золотые руки. Не то, что у тебя. Саше казалось, что мать любит Володю больше. У него всегда случались какие-то неприятности, а Володя до болезни был успешным и благополучным. Только вот часто менял жен. Саша пытался его остановить.
   - Так нельзя. У тебя же сын.
   В разговор вмешалась Мария Федосеевна.
   - Тебе его не понять. Ты холодный.
   Она говорила это, когда Саша страдал, охваченный страстью к Наде, с которой часто бывал в ссоре. И раньше, когда еще никакой Нади не было, а было мучительное, изматывающее томление.
   Володя умер. Мария Федосеевна приготовила одежду для погребения, - костюм, рубашку, галстук, сине-черные носки.
   - Возьми другие, это подарок Нади.
   - А тебе что, жалко?
   С Надей он так и не помирился. Во время болезни брата он ей звонил, она требовала, чтобы он немедленно приехал.
   - Я сейчас не могу, - говорил Саша, и она бросала трубку. Потом он узнал, что его лучший друг ходил с Надей в кино и ресторан. И он перестал ей звонить. Болгарка фон экспорт исчезла из его жизни. Остались только ее фотографии. На фотографии у нее вьющиеся волосы и горящие темные глаза. Болгарка она или еврейка, бог ее знает.
   Жалел ли он о разрыве с Надей? Да, конечно. Но с ней не было ни минуты покоя. Вечные ссоры, вечные истерики. Вот и Беляев говорит, - Женя гораздо лучше. Держись Жени, эта девушка принесет тебе счастье. Может быть, ее тоже сейчас кто-то ведет в ресторан? Кто он такой, чтобы его любили? Так ли уж умен? Так ли привлекателен?
   Саша выздоровел, вышел на работу. В субботу позвонил Жене, договорился о встрече. Пришел с опозданием и сильно навеселе.
   - Ты что, пьян? Где ты успел напиться?
   - На свадьбе.
   - Мог бы позвонить, предупредить.
   - Не мог позвонить. Работал в обстановке строжайшей секретности.
   Раскачиваясь на шатких ногах, полез в карман, вынул пять сильно помятых стодолларовых бумажек. Тут же чуть их не растерял. На лице его блуждала счастливая бессмысленная улыбка.
   - Рассказывай уж, - сказала Женя.
   Саша опустился на скамейку, приготовился говорить и вдруг провалился в сон. Женя вызвала такси, отвезла его к родителям. Только на следующий день он смог рассказать ей историю полученного вознаграждения.
   - Дежурство уже закончилось. Я собирался ехать домой, и тут в кабинет влетает женщина лет сорока, растрепанная, но в вечернем платье. И с ней два испуганных молодых человека. Умоляют меня поехать с ними, оказать помощь сыну женщины и их брату. Внятно объяснить, что случилось, не могут. И похоже, не хотят.
   - Я же должен знать, какие мне взять инструменты, какие лекарства. - Молчат, словно воды в рот набрали. Я разозлился, хотел послать их к чертовой матери. И вдруг женщина падает передо мной на колени. И я поехал.
   Приезжаю, а там свадьба. Второй день гуляний. Веселье, музыка, обилие алкоголя. Женщина ведет меня в комнату новобрачных. Осторожно, чтобы гости нас не заметили. А там - жених и невеста, сцепленные в единый клубок. У обоих в глазах ужас, парень еле сдерживается, чтобы не закричать от боли. Во время первой брачной ночи у невесты случился спазм, и его половой член оказался зажат в ее влагалище. В таком плену - несколько часов. Представляешь? Фрейд бы в гробу перевернулся.
   - И ты помог?
   - Да. Гости так ничего и не узнали. Мать жениха сунула мне пятьсот долларов. Благодарила со слезами на глазах.
   - Интересно, как у них дальше все сложится.
   - Дальнейшее меня не касается. Пусть разбирается сексолог. Я оказал срочную помощь.
   - Мог бы и не пить.
   - Выпил. С огромным наслаждением.
  
   Глава16
  
   Поехали в гости к доктору Штерману. Пятидесятилетний Штерман галантно суетился вокруг Жени, помогая ей снять пальто. Квартирка у него была небольшая и сильно захламленная. На полках в прихожей в беспорядке лежали книги. На полу - аляповатые д омашние тапочки. И вдруг поднимаешь голову и в изумлении замираешь, увидев на стенах роскошные картины, совершенно не гармонирующие с остальной весьма убогой обстановкой. Это были именно картины, не репродукции. Одно полотно было совершенно великолепным, - сельский пейзаж, весь пронизанный светом, выполненный в стиле пуантилизм. Саша обнял Женю за плечи. - Ты только посмотри! Великолепно, да?
   Почти одновременно с ними пришли другие гости. Молодые ребята рассматривали картины, бесцеремонно обсуждая, сколько же это может стоить. Жене показалось, что Штерману неприятно столь пристальное внимание к его картинам. Он выглядел взволнованным, тревожным и совсем не таким счастливым, каким полагается быть человеку, только что вступившему в брак.
   За столом собрались гости, друзья и родственники его молодой жены Татьяны. Татьяна много пила, но при этом совершенно не пьянела. Это была шумная, раскованная, нагловатая особа, красивая яркой, грубоватой красотой. Подле нее сидел ее брат, бизнесмен, здоровенный самодовольный бугай. Заговорили о политике, об Украине. Для Штермана, родившегося в Жмеринке, вопрос был совсем не безразличный. Он спорил, горячился, несколько раз вскакивал из-за стола.
   - Старик, ты чего-то недопонимаешь, - сказал брат Татьяны. Он сидел, лениво откинувшись на спинке стула, и смотрел на Штермана насмешливо и почти презрительно. Штермана передернуло от его обращения "старик", он словно и вправду почувствовал себя старым. Чужим в обществе сильно пьющих людей.
   - Ух! Ну и компания! - сказал Саша, когда они вышли на улицу. - Нужно сделать очистительное дыхание. - Остановился, расставив ноги, несколько раз громко выдохнул: Пха! Пха! Пха!
   - Перестань, на нас уже оглядываются.
   - Вот и хорошо, пусть учатся правильному дыханию. Но как он мог выбрать такую женщину? Ты же знаешь, он интеллигентный человек, доктор наук.
   - Я думаю, они вскоре разведутся.
   - Хорошо, если так. Она та еще штучка. Вцепится зубами и уже не отпустит. А если и разведутся, все равно он будет страдать.
   - Да хватит его уже жалеть. Он взрослый человек. Знал же, что делает.
  . - Да как же его не жалеть? Ты видела, какое у него было несчастное лицо, когда мы уходили? Он словно молил о помощи.
   Восемь месяцев назад они тоже были в гостях у Штермана. Тогда их встречала другая хозяйка, первая жена Штермана, бесцветная, измученная, усталая женщина. С молоденькой Женей она говорила неприветливо, почти враждебно. Видела в ней одну из тех, кто отнимает мужей у их постаревших жен. Женя чувствовала себя неуютно.
   - Лучше бы уж он не разводился, - сказал Саша, словно читая ее мысли.
   - Да нет, так и так плохо.
   - Я боюсь, что с ним что-нибудь случится, - напророчил Саша.
  
  
  
   Саше позвонил доктор Беляев.
   - Штерман покончил собой. Отравился.
   - Умер? Не может быть. - Саша весь похолодел. Он отказывался верить в произошедшее.
   - Жена приехала с дачи и обнаружила мертвое тело.
   - Значит, его отравили. Не мог он сам отравиться.
   Саша помчался в больницу. Врачи в ординаторской горячо спорили, мог ли Штерман покончить с собой.
   - Думаю, он понял, что стар для своей жены. Не в состоянии удовлетворить ее сексуальные аппетиты. Сам себя загнал в ловушку, - сокрушался доктор Беляев.
   Психиатр Некрасов утверждал, что Штерман давно уже прибывал в тяжелой депрессии.
   - Вот именно. Депрессия! - обрадовался травматолог Борзов поставленному диагнозу. Обернулся к Некрасову:
   - Ты ведь с ним говорил?
   - Нет. Зачем я полезу, если он не просит? Просто я это видел.
   - Да вы с ума сошли! Какая еще тяжелая депрессия? Ты знаешь, что у него дочь в Питере? Двадцатишестилетняя барышня, умница, тоже закончила медицинский институт. И он вдруг отравился? Из-за какой-то крашеной дряни?
   - А ты кто, психиатр? - заорал Борзов. - Занимайся недержанием мочи! Не лезь туда, где ни черта не понимаешь!
   Саша вскочил, весь красный, с сжатыми кулаками. Доктор Арсеньев встал между ними.
   - Ей, ребята, ребята! Перестаньте! Да послушайте же, черт вас побрал!
   Он рассказал, что квартира Штермана его молодой жене не достанется. Она прикинулась бедной овечкой, - я мол все потеряла, и любимого человека, и все материальные преимущества брака. Мне теперь даже жить негде.
   - То есть хочет сказать, что не была заинтересована в его смерти?
   - Именно. Но картины-то пропали. А они будут поценнее квартиры. Жена утверждает, что Штерман вывез их за две недели до смерти. Куда, она не знает.
   - Я думаю, картины похищены ее любовником.
   - А что, был любовник?
   - Определенно был. Ты же ее видел. Видел, какая она и какой Штерман.
   - Возможно, она даже непричастна к убийству. Все сделали за ее спиной. Главное, что чужие люди приходили в дом, видели эти картины.
   - Черт! Надо идти к следователю.
   - Давайте сначала похороним человека, - сказала терапевт Трошина.
   В день похорон была холодная, промозглая погода. Ветер гнал по аллеям кладбища мокрые листья. Подошли к свежевырытой яме. Вокруг грязь, в яме уже выступила вода. Врачи жались друг к другу, прячась от пронизывающего ветра, стояли нахохлившиеся, молчаливые, угрюмые. Первая жена Штермана окинула провожающих тяжелым, недобрым взглядом. Позади нее стояла дочь Штермана, приехавшая из Питера, тоненькая девочка в черном, похожая на грузинскую княжну. Ее большие темные глаза были печальны и испуганы, словно у загнанной лани. Она теребила в руках букет красных роз.
   Следом за ней к гробу подошла жена Татьяна. Светлые локоны ее выбивались из-под кружевной накидки и горели, как золото. Она была вызывающе красива. Рядом стоял ее брат. Он все время вертелся, рассматривая провожающих, и вдруг как-то противно ухмыльнулся. Саша взглянул на него, и на его обозленном лице заиграли желваки. Трошина потянула его в сторону, опасаясь, что он сорвется, устроит драку.
   Следствие зашло в тупик. Версия самоубийства была самая удобная.
   Сашу удручало, что Штермана быстро забыли. Прошло две недели, и всем уже было наплевать. Иногда говорили о его смерти, рассказывали тем, кто не знал подробности, как интригующую, занимательную историю. А Саше все никак не удавалось отвлечься. Лицо Штермана стояло перед глазами, трагическое в своей беспомощности. Смерть Штермана и болезнь отца связались в его сознании в единый страшный узел, который было не распутать, не разрубить. Женю терзали дурные предчувствия. Что-то плохое должно было случиться. Не только смерть отца Саши, которой было не избежать.
  
   Глава17
  
   Целую неделю Саше не удавалось вырваться, - дела, работа, тревоги. Наконец они встретились на квартире у Аполинского. Саша судорожно, страстно прижал ее к себе.
   - Как же я по тебе изголодался!
   В этот день он был слишком импульсивным, слишком неистовым.
   - Ох, черт, презерватив порвался.
   - Ты что, купил китайские презервативы?
   - Нет, он была американский.
   - Все американское делается в Китае. - Женя заглянула в холодильник Аполинского, - Хоть бы лимон или что-нибудь, чтобы не забеременеть.
   - Да уж. Спаси и сохрани.
   Но беременность все-таки наступила.
   - Раз такое случилось, идем в ЗАГС. Родители, наверное, обрадуются, что у нас будет ребенок.
   Пришли в ЗАГС. Оказалось, это ЗАГС другого района.
   - Я же говорил, что меня трудно будет женить, - смеялся Саша. Заявление о бракосочетании удалось подать только через три дня. Саше захотелось отметить помолвку. Он потащил Женю в шашлычную. Полутемный зал тонул в кальянном дыму. Из полумрака появился официант, принес заказ, - поднос, на котором сияли янтарным блеском двенадцать больших кружек пива. У Саши вырвалось восторженное "О!"
   - С ума сойти, - сказала Женя.
   Принесли шашлык. Молодой человек с соседнего столика попросил передать соль. Передавая солонку, Саша галантно поклонился, - Всегда готов помочь в борьбе с перенаселением.
   - Ты бы уж молчал. Забыл, что мы тоже готовимся внести свой вклад в перенаселение.
   Женя попробовала шашлык и тут же почувствовала приступ тошноты. Побледнела, попыталась глубже вдохнуть, но дышать в шашлычной было нечем.
   - Давай уйдем. Мне здесь не нравится.
   Саша расплатился, проводив нетронутое пиво жадным голодным взглядом. Вышли на улицу.
   - Что-то мне расхотелось жениться.
   - Поехали домой, - рассмеялась Женя.
   Он все-таки затащил ее в кондитерскую, взял пирожные, к которым она не притронулась. Нашел ларек,
  в котором купил себе полуторалитровую бадью пива. Потом - еще одну. До дома добрались поздно. Валентина Иосифовна уже волновалась, встречала дочь у подъезда. Саша, покачиваясь, остановился. Вид у него был совершенно расхристанный. Поклонился, с трудом пытаясь удержать равновесие, его отросшие густые волосы упали на лоб.
   - Здрасьте, Валентина Иосифовна!
   Когда Женя вошла в квартиру, Валентина Иосифовна сказала:
   - Чтобы этого я больше не видела!
   - Мама, я выхожу да него замуж.
   Валентина Иосифовна взглянула на дочь изумленно, испуганно. Вздохнула, - Ну что ж, доченька.
   На занятиях в институте Женю тошнило. Пришлось сказать Миле, что она беременна.
   - Будешь рожать?
   - Конечно.
   - А Саша женится?
   - Да, мы уже подали заявление.
   - Он ведь говорил, что не хочет жениться.
   - Теперь уже хочет, - рассмеялась Женя.
   Вечером у Жени поднялась температура. Началась ангина, которых у нее, с ее вечно воспаленными миндалинами, было уже не счесть. Горло болело так, словно туда нож воткнули. Она боялась, что болезнь отразится на здоровье ребенка. Получался замкнутый круг, - чем больше она волновалась, тем хуже себя чувствовала. Пыталась обойтись без лекарств, но не получилось. Начала пить антибиотики.
   - Антибиотик? Какой? - встревожился Саша.
   - Доксициклин.
   - Сколько таблеток?
   Он взглянул на ее туалетный столик, на упаковку лежащего на нем феназепама, который она тоже приняла. Несколько минут сидел молча, хмурый, суровый. Сказал, - Придется делать аборт. Эти лекарства тератогенны.
   - Я сейчас посплю. Поговорим об этом завтра.
   Саша уехал. Она сидела в постели, остановившимся взглядом смотрела в пространство. Ее опять начало знобить, но ей уже было все равно.
   Позвонила Мила, спросила, как она себя чувствует.
   - Ужасно. И температура, и тошнит непрерывно.
   - Зато потом расцветешь, когда родишь ребенка.
   - Ребенка не будет, - голос Жени стал глухим и безжизненным. - А настроение такое, что жить не хочется.
   - И у меня так было. Ты же помнишь. Но это пройдет. Обязательно пройдет.
   - Не уверена. Надоело жить с ощущением, что не можешь дать счастье ни себе, ни другим.
   - Я уверена, Саша с тобою счастлив.
   - Нет. Вчера я увидела такую боль в его глазах! И взгляд его был строгий, суровый, словно он давно уже привык к боли. Словно и не ждал ничего хорошего. - несколько минут она молчала. - Господи, а ты знаешь, что такое отвращение к жизни? Оно же ко мне вернулось. Понимаешь, вернулось!
   - И у Саши тоже отвращение к жизни?
   - Нет. Наверное, нет. Иначе он не бился бы так за жизнь отца.
   - Ну вот. И у тебя это тоже пройдет.
   - Сотни людей живут с чувством отвращения к жизни. А зачем? Так просто прекратить все мучения. Лежишь себе в ванной, смотришь, как из вен вытекает кровь. Медленно вытекает. И вся твоя жизнь проносится перед глазами. И тебе ничего в этой жизни не жалко.
   - Когда я резала вены, я тоже так думала.
   Женя фактически говорила не с Милой, а сама с собой. Реплика Милы разозлила ее, вывела из состояния мрачной сосредоточенности. - Спасибо, что подсказала выход, - сказала она со злым сарказмом.
   - Да глупости это все. Завтра зачет. Принести тебе конспекты?
   - Конспекты? - Женя рассмеялась мрачным, неестественным, страшным смехом. - Вот о конспектах я как-то не подумала.
   С просьбой об аборте Саша обратился к гинекологу Михальскому.
   - Я, конечно, сделаю, раз вы так решили. Но прошу тебя, не спеши, подожди хоть неделю. Ведь ребенок - это так здорово. Подумай - твой ребенок!
   - Как же я ненавижу эту вашу неуемную страсть к размножению! - губы Саши скривились в язвительной усмешке.
   - Не кипятись.
   - Да вы все идиоты! Рожаете, когда идут войны, когда нет продовольствия. Рожаете, когда больны. Вы все,
  все такие! А я уважаю себя за то, что у меня нет ничего общего с вами. Это не мои слова, Генри Миллера.
   - Ты сумасшедший.
   - Это вы все сумасшедшие! - крикнул Саша и выскочил в коридор, хлопнув дверью.
   - Я же только хотел помочь, - растерянно пробормотал Михальский.
   В коридоре Саша подошел к окну, сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, дыхательной гимнастикой вернул себе хотя бы внешнее спокойствие. Позвонил гинекологу Акимовой, она согласилась сделать аборт немедленно.
   На следующий день он отвез Женю в роддом, где работала Акимова. Аборт был тяжелым. Шел под местным наркозом, но не пятнадцать минут, как обычно, а все пятьдесят. Плод никак не хотел выходить, приходилось вытаскивать его по кускам. Лицо доктора Акимовой покрылось крупными каплями пота.
   Когда все было окончено, в операционную вошел Саша. Выглядел довольным и беспечным. Вручил Акимовой букет чайных роз и конверт с деньгами. Женя в этот момент его почти ненавидела.
   Отвез Женю домой и уехал к родителям, ухаживать за отцом. Вечером позвонил.
   - Ну как, твоя бодрость к тебе возвращается?
   - Возвращается, но очень медленно.
   - Я тебя целую. Целую каждую клеточку твоего божественного тела. Целую все твои душистые прелести.
   - Мне сейчас не до твоих поцелуев.
   - Целую всю Женечку.
   - Иди к черту со своей ненасытной сексуальностью! Ненавижу тебя. Чертов маньяк! - она бросила трубку и ждала, что он позвонит снова. Телефон зазвонил, но это была Мила.
   - Как ты?
   - Я сделала это, - сказала Женя усталым голосом и выключила телефон.
   - Она сделала это! Вскрыла себе вены! - Мила замерла в шоке от услышанного, пытаясь разобраться в своих чувствах. Поняла, что это чувство - радость, огромная радость.
   Ненависть, зависть, - все эти чувства, которые она столько лет пыталась в себе убить, вырвались наружу, и она уже не стеснялась себе в этом признаться. Наконец все ее обиды будут отомщены.
   - Умирай, сволочь! Ты это заслужила! - она прыгала по комнате, приплясывала, кривляясь, строя самой себе в зеркало жуткие рожи. - Разве справедливо было отнимать у меня Кирилла? Он же даже не был тебе нужен. Сволочь, сволочь!
   Сколько она будет умирать? Два часа? Три? Она поставила на стол будильник. Минуты тянулись бесконечно. 17- 15. 17- 25. 17- 45. Она металась по комнате в жутком возбуждении. Радость сменилась страхом, проснулись угрызения совести. Она то решала бежать к Жене, спасать ее, то приказывала себе ждать. Но ожидание уже сделалось невыносимым. Она поняла, если останется дома, неизвестность сведет ее с ума. Она должна точно знать, жива Женя или нет.
   Она бросилась на улицу, но побежала не к Жене, а к Людочке. Людочка лежала в постели, она опять была больна.
   - Женька вскрыла себе вены! - выпалила Мила с порога. Лицо Людочки осталось спокойным, только в глазах зажегся огонек. Не удивления, не сочувствия и даже не злорадства. Просто любопытства.
   - Она жива?
   - Не знаю. Я звонила ей час назад. Или, может быть, чуть меньше часа.
   - Так что же ты прибежала сюда? Беги к ней, вызывай скорую, делай же что-нибудь!
   - Но ведь она сама этого хотела... - растерянно пролепетала Мила.
   - Мало ли, какие у нас порой возникают желания. Господи, да беги же! Борис с минуты на минуту придет с работы, я его к вам пришлю.
   Мила вскочила, бросилась к двери. Вдруг обернулась, с ее уст слетела фраза, о которой она потом пожалела.
   - Ты ведь тоже ее ненавидишь?
   - Не настолько, чтобы пойти на преступление.
   Мила вернулась домой, схватила ключи от квартиры Жени, помчалась к ней. Набрала код домофона, поднялась на третий этаж, позвонила в дверь. Дверь не открывалась. Она достала ключи. Руки ее дрожали, ключ никак не попадал в замочную скважину. И вдруг дверь распахнулась. Перед ней стояла Женя, белая, как полотно, но живая.
   Мила с трудом справилась с разочарованием, хотя такой сценарий в ее голове тоже прокручивался.
   - Ты не отвечала на звонки. Я решила, что должна тебе помешать.
   - Ой, не начинай.
   - Ну прости, прости!
   - Да входи же. Включи чайник, раз уж пришла.
   Чайник был почти горячим, закипел молниеносно. Кружка в руках Милы дрожала, чай пролился на скатерть. Она мучительно искала нужные слова.
   - Когда я узнала, я была в таком шоке, просто с ума сходила.
   - Спасибо за участие, но оно того не стоило. Я в палате была самая молодая. Остальные женщины уже сделали по два-три аборта и смотрели на все очень спокойно. Я заразилась их будничным отношением. - она поправила волосы, свободный рукав ее блузки скользнул вниз, обнажив тонкое запястье. Никаких порезов. Мила наконец поняла, что вены Женя не резала. Она просто сделала аборт.
   - Да что с тобой? На тебе лица нет.
   - Это я из-за тебя.
   Женя пожала плечами. Начала рассказывать.
   - В моей палате лежала симпатичная женщина. Все ее беременности заканчивались кровотечениями и выкидышами. Тут же лежала женщина с абортом, ее навещал сын, очень красивый мальчик. И вот первая начала просить вторую - роди мне ребенка! Представляешь?
   Выпили чай. Женя, сославшись на усталость, отправила Милу домой. Выйдя из подъезда, Мила позвонила Людочке. Рассказала об аборте.
   - Так что она жива, с ней все в порядке.
   - Я и не сомневалась, что все будет в порядке. Помолчав, сказала, - Саше ребенок не нужен. Не тот он человек, чтобы заниматься воспитанием детей. Это мне еще его мать говорила, - ребенок ему не нужен.
  
   Глава 18
  
   - Ты не забыла, что у нас через два дня бракосочетание?
   - Не забыла, но совершенно не подготовилась. У меня после выпускного бала осталось белое платье. Не возражаешь, если я появлюсь в нем на свадьбе?
   - Отлично. Завтра пойдем, купим обручальные кольца.
   Мила очень удивилась. - Он все-таки женится? После аборта?
   Состоялось бракосочетание. Самый счастливый день в жизни Жени. Возле ЗАГСА их ждала машина, украшенная лентами и куклами.
   - Это ты? Ты об этом позаботился?
   - Я - нет. Это, наверное, Роман.
   Роман Арсеньев, его коллега- уролог, довольный и сияющий, сидел за рулем своей новенькой Ауди. Новобрачные сели в машину. Вторая машина везла
  родственников. Приехали на квартиру терапевта Трошиной. Трошина была главным вдохновителем и организатором торжественного мероприятия. Сказала, - Венгеров женится! Венгеров, который столько лет твердил, что у него не будет ни жены, ни детей. Разве можно остаться в стороне от такого события?
   - Ух, сколько народу собралось! Неужели все наше приемное отделение? - сказал Саша, входя в квартиру.
   - Все здесь. Кроме тех, кто сегодня на дежурстве.
   Женя замерла, в радостном изумлении осматривая стены комнаты, украшенные шарами и изречениями, прославляющими любовь. Новобрачных усадили в два старинных кресла, напоминающих троны. Остальные гости тесно расположились за сдвинутыми столами. Начались поздравления, тосты. Поднялась гинеколог Подгаецкая, шикарная дама, гордая и надменная. Предложила выпить за союз стали и драгоценного металла. Пояснила, - стали - потому, что Женя учится в институте Стали, а драгоценный металл - это душа нашего Сашеньки.
   - Змея, - сказала про нее Женя. Невролог Самсонов пытался читать стихи, среди шума его не было слышно. Поняв, что перекричать гостей ему не удастся, он махнул рукой. - Ладно, умолкаю. Я хотел сказать, что все в порядке, дети будут.
   Доктор Шток совершенно потерял голову, влюбившись в невесту. Он пересел поближе к Жене, и, когда кричали горько, тянулся к ней, в алкогольном угаре ему казалось, что он-то и есть жених.
   Врачи еще долго веселились и пьянствовали, а новобрачные уехали домой, чтобы провести символическую первую брачную ночь. Женя вся сияла. Она и представить не могла, что в больнице так любят этого нервного, теплого, обаятельного человека, который сегодня стал ее мужем.
   К свадебному путешествию готовились в спешке. Женя конечно хотела поехать в Европу, но у Саши загранпаспорт оказался просроченным. Он предложил путешествие в Абхазию.
   - В Абхазию? - разочарованно переспросила Женя.
   - Там великолепная природа. Мне очень хочется туда поехать.
   Она изучающе посмотрела на мужа.
   - Дело же не только в природе. Ведь так?
   - Не только. В детстве я там отдыхал с папой. Задолго до войны. В Гантиади возле Белых Скал папа учил меня плавать. Он был неподражаем. Заплывал далеко в море в шести бальный шторм. Я сидел на берегу, как мне тогда казалось, часами и все ждал, и терял надежду, и думал, куда бежать за помощью, а пляж был совершенно пустой. И вот он наконец появлялся с огромными рапанами в руках, и мы их потом варили и ракушки везли в Москву, - В глазах Саши появилась нежность, смешанная с состраданием. - Он больше не может путешествовать. Покажу ему наши фотографии.
   Женя заглянула в ноутбук. - Гантиади? Это место теперь называется Цандрипш.
   Увидев грусть в глазах Саши, преувеличено бодрым голосом сказала, - Послезавтра мы уже будем купаться у Белых Скал.
   Они поселились в маленьком домике у моря. Выходили на пляж рано, бодро шагая, напевая отрывки из маршей. Не забыли и Хорста Весселя. Загоравший на берегу старый еврей, узнав мелодию, уставился на них изумленным, испуганным взглядом, который тут же сделался злым. Желая еще больше его подразнить, Саша выбросил руку в нацистском приветствии. Женя повисла на его руке, - Перестань, балда! Ну какой же ты балда!
   В Белых Скалах, которым славился Цандрипш, они занимали отдельный грот с маленьким персональным кусочком тени. Саша делал гимнастику. Нашел большой камень, поднимал и опускал его вместо гири. Женя любовалась его рельефными мышцами.
   В Цандрипше их разыскал доктор Шток, который тоже проводил отпуск в Абхазии. Приехал за ними на своей машине из Гагры. Удивился их скромному жилищу. Поддавшись его уговорам, они оставили провинциальный Цандрипш и уехали в роскошную Гагру. Сняли комнату в том же доме, где поселился Шток со своей женой Тамарой.
   Вечером в саду за длинным столом, под навесом, увитом виноградом, сидели хозяин дома и его многочисленные гости. Пили марочное грузинское вино. Шток на правах старого друга хозяина повел Женю на экскурсию по дому. Показал ванную, отделанную цветным кафелем, уютную кухню и террасу. Демонстрация сопровождалась подробными комментариями.
   - Что вы там так долго делали? - поинтересовался Саша.
   - Кое-что, что сокращенно означает - коэтус со Штоком, - сострил Шток и, почувствовав, что острота оказалась неудачной, густо покраснел. Вспыхнула Тамара. Чтобы уменьшить возникшее за столом напряжение, один из гостей запел. Женя начала подпевать и окончательно всех очаровала. Саша еще не знал, что она хорошо поет. Женя не спешила хвастаться своими талантами. Ей хотелось каждый новый день удивлять любимого чем-то новым, неожиданным. Он вдруг подумал, что ее недостоин. Сделался грустным, молча пил вино.
   К двенадцати ночи они поднялись из-за стола. За ними в их комнату вошла собака на сносях, самка курцхаара. Саша разделся, лег. Обнял беременную собаку, она послушно улеглась рядом. Собака тяжело дышала, Саша гладил ее огромный живот.
   - Нас никто не любит, но нам никто и не нужен, только ты да я, - жаловался он собаке. Обнимая собаку, привалился к фанерной дверце, отделяющей их комнату от соседней. Дверца затрещала и рухнула. Саша вместе с собакой голым вывалился в соседнее помещение. Завизжали испуганные соседки. Извинившись перед соседками, дверцу кое-как закрепили. Саша постепенно трезвел, ревность его угасла. Женя плакала, не желая с ним разговаривать.
   Ночью они помирились и, ни с кем не попрощавшись, пешком отправились в Цандрипш. Шли под дождем, ощущая то щемящую грусть, то восторг. На рассвете дождь перестал. Они любовались цветущими магнолиями. На их глянцевых листьях капли дождя и росы сверкали, как бриллианты. Под утро пришли в Цандрипш.
   Снова приехал доктор Шток, выглядел расстроенным и растерянным. Рассказал, что самка курцхаара ночью родила семь мертвых щенят. Саша загрустил, мучался неоправданным чувством вины. Шток звал их вернуться в Гагру, но они отказались, и он уехал. Они вышли к морю и долго сидели на берегу. Дождались, когда на темном небе высветились мириады звезд Млечного Пути. Ночное купание принесло новое наслаждение. Вода была теплая и фосфоресцировала, окутывая их фонтаном огненных брызг.
  
   Глава 19
  
   В середине июля они переехали в Сухуми, в отель Рица. По вечерам из отеля выходили валютные проститутки, неправдоподобно прекрасные. Атласная кожа, открытые декольте, украшенные изысканными колье. Одна из путан спускалась по лестнице царственной походкой, покачивая упругими бедрами, и ее темно-зеленая шелковая юбка, расшитая по низу золотыми слонами, мерно колыхалась в такт ее легким шагам.
   - Аида! - вырвалось у Саши восторженное восклицание.
   - Я должна тебя ревновать?
   - Нет. Это же не женщина. Это - произведение искусства.
   В Сухуми они купили для Жени ожерелье из ракушек каури, а для Саши - фирменную куртку, которая оказалась поддельной. Поехали в аэропорт. До отлета оставалось три часа. Саша предложил съездить в Дранду, поселок, расположенный недалеко от аэропорта. Когда-то он провел в Дранде десять чудесных дней. Купался, наслаждался одиночеством, отдыхая от пациентов, от бесконечной суеты столицы.
   Приехали в Дранду. Вышли на пляж. На море был полный штиль. Они босиком пошли по воде вдоль берега. Любовались игрой солнечных бликов, смотрели на маленьких серебряных рыбок, снующих между камней. На регистрацию рейса опоздали.
   Возле касс образовалось столпотворение. Билетов не было. Неясно было, улетят они этим вечером или этой ночью.
   - Черт тебя подери! Я же говорил, что у нас нет времени на купание.
   - Это я говорила. Но мы и не купались.
   - Мы не купались, мы не купались! - передразнил ее Саша. - Да держи ты эту чертову сумку! Того и гляди, что- нибудь потеряешь!
   Он ощущал серьезный дискомфорт, - появилась боль в правом подреберье, последствие перенесенной желтухи, - и из-за этого окончательно распсиховался. Кое- как выбравшись из толпы, пнул ногой чемодан, - Вечно ты набираешь кучу вещей!
   - Поменял билеты?
   - Ничего я не поменял. Так и знал, что не улетим. Как чувствовал. Ну и страна! Надо же устроить такой бардак!
   Женя коснулась его руки, надеялась успокоить. Он с досадой отдернул руку.
   - Улетим следующим рейсом. Улетим завтра. Разве это так важно?
   - Для тебя, конечно, не важно. Для тебя все неважно. Тебе плевать, что мои родители будут беспокоиться. Сволочь!
   "Сволочь" было его любимым словом. На сволочь не следовало обижаться. Но одно дело, когда он говорил "сволочь", ласково улыбаясь, - Женечка, сволочь такая, выбросила мои рисунки. - И совсем другое дело, когда он говорил это, по-настоящему злясь. Она стояла молча, внешне спокойная, а внутри уже все кипело. Надменное молчание было самой разумной реакцией на подобную ситуацию. Но ее вдруг прорвало.
   - Знаешь, как ведет себя мужчина в трудной ситуации? Настоящий мужчина? Он говорит, - положись на меня, я все улажу. Ты со мной, значит, тебе не о чем беспокоиться. Настоящий мужчина не впадает в истерику.
   - Ну и иди к черту! Общайся со своими настоящими мужчинами! А меня оставь в покое!
   Удалось получить билеты на утренний рейс следующего дня. В самолете они сидели, уже не разговаривая. По прилету в аэропорт он все также злился, и все также играли желваки на его скулах. Посадил Женю в такси, сам уехал к родителям. Не поцеловав, ни сказав до свидания. Словно и не было этого чудесного теплого месяца, объятий в тени кипарисовых аллей, огненных светлячков, ночных купаний на пляже у Белых Скал.
   Она поняла, почувствовала, что он может быть жесток. Смотрела в окно невидящим взглядом, по щекам ее текли слезы.
   - Трудный был денек? - сочувственно спросил пожилой таксист.
   - Хуже некуда.
   - Бывает.
   Через два дня Саша приехал, и оба они сделали вид, что никакой ссоры не было. Точно так, как это бывало с Милой. Ночь принесла жар страсти и трепет наслаждения. Саша снова был внимательным и веселым.
   Женю подкупало, что Саша подружился с Валентиной Иосифовной. Он по именам знал всех ее сотрудников, а она - его коллег, врачей. Вместе они дружно ненавидели Веру Георгиевну и вместе любили Трошину. Вечерние чаепития были полны теплотой, и Саша говорил друзьям, что женился ради того, чтобы иметь такую замечательную тещу. Молодым особенно нравились воскресные дни. Валентина Иосифовна готовила им праздничный завтрак, а сама уходила в поход по магазинам. Позавтракав, они снова залезали в постель, любили друг друга, слушая Стравинского или Равеля - и болеро врывались звуки в все нарастающую страсть.
   Саша любил секс страстно, самозабвенно. Бережно хранил книжку по камасутре, привезенную Аполинским из Гоа, и номера журналов Plаyboy и Maxim. Рассматривал фотографии, чтобы затем пуститься в рискованные эксперименты. Он поднимал ее на руки, чтобы овладеть ею стоя. Любил подолгу ласкать, проникая в нее, когда она сидела у него на коленях, - закрытые глаза, запах душистых волос, мерно поднимающиеся и опускающиеся ягодицы. Взаимное притяжение их только возрастало, и ему нравился тот ее особый взгляд исподлобья, когда глаза ее темнели, наполняясь желанием. Иногда все заканчивалось коротким страстным соитием, но чаще наслаждение длилось и длилось.
   Касания струились, в улыбке вяло вьясь,
   Румянцем тихо лились, друг другу удивясь.
   И тело наливалось томлением истом,
   И лепестки сливались одним закрытым ртом.
   Благоухала роза, пьяня, пьяня, пьяня,
   И не было ни ночи, и не было ни дня.
   Отдыхая от объятий, он рисовал эротические картины. На листах бумаги возникали томные девы из его фантазий, - изогнутые тела, стройные ноги, раскрытые влагалища. Рисунки были чрезвычайно динамичны, выполнены очень искусно, их накопилось множество. Он передавал ей рисунок, - сложное переплетение тел, эрегированные фаллосы, девушки в откровенных, бесстыдных позах. Женя вертела в руках рисунок, думая, сохранить его или разорвать и выбросить. Сказала, - Следовало бы это сжечь.
   - О! Это будет адский огонь. Дьявольский. И чтобы под музыку! Что-нибудь из Вагнера!
   - Лучше бы ты занялся ремонтом в квартире. Пора делать ремонт.
   - Ой, нет, нет! Только не ремонт.
   Счастливые часы наслаждений пролетали, как сон. Дни делались все тревожнее, напряженнее, беспокойнее.
  
   Глава 20
  
   Отцу Саши стало хуже. Саша разрывался между работой, домом своих родителей и домом Жени. Новый год встречали у Жени. Саша чувствовал себя не в своей тарелке, сожалел, что нарушил давнюю традицию - встречать Новый год с родителями. Понимал, что праздник может стать последним в жизни его отца.
   Женя принесла елку, - прозрачное деревце со слабенькими ветками. Украшала его разноцветными шарами, повесила старинные стеклянные бусы, еще сохранившимися в ее семье. Попыталась водрузить на макушку стеклянную звезду. Звезда продержалась несколько секунд. Еловая верхушка дрогнула и обломилась, хрупкое украшение упало, разбилось на мелкие осколки. Саша сразу поник, он воспринял падение звезды как знак, как неблагоприятную примету.
   Приехав с ночного дежурства утром второго января, уснул, хотя дневной сон позволял себе нечасто. Уронил голову на подушку, светлые волосы его разметались, легли шелковыми волнами на белоснежную ткань. Женя смотрела на него с нежностью и грустью.
   Когда он проснулся, она поливала цветы, стоящие на подоконнике. Вдруг заметила короткие острые ростки. Вся земля вокруг денежного дерева, считающегося символом достатка и благополучия, была утыкана косточками от фиников. Некоторые уже успели прорасти. Женя начала выдергивать их из горшка.
   - Не смей! Что ты делаешь? Они же живые!
   - Господи, это же сорняки. Гадость!
   - Прекрати немедленно! Ты слышишь меня? Прекрати! Сволочь!
   Саша схватил ее за руку, защищал цветочный горшок, боролся с ней, - вроде бы шутя, но она чувствовала, в нем уже просыпается раздражение. Кое-как поладили на том, что в отдельном горшке будут расти три ростка, три будущие финиковые пальмы. Пальмы быстро росли, оставаясь такими же уродливыми и неказистыми, и Жене по-прежнему хотелось их выбросить.
   Вечером зашел Аполинский, принес подарок, вазу богемского стекла. Благодарил за помощь отцу. Саша заподозрил у него туберкулез почки, настаивал на своем диагнозе, спорил с лечащим врачом. Добился лабораторного подтверждения. Сидели за столом, пили принесенную Аполинским водку Абсолют.
   - Женя, цени его. Он потрясающий врач, у него интуиция от бога.
   - Не от бога, а потому, что в институте после занятий каждый день ходил в морг, практиковался.
   Вышли проводить Аполинского до метро. Подходя к дому, увидели тощего кота, сидящего на снегу. Саша наклонился его погладить, кот замахнулся когтистой лапой. Саша отдернул руку, - Вот сволочь! Я оперирую, царапин у меня быть не должно. - Рассказал Жене, как знакомый хирург работал на приусадебном участке и поранил руку, получил нагноение. На операции перчатка разорвалась, гной попал в сделанный разрез. Больной умер от сепсиса, хирург пытался покончить с собой.
   - Ужас! Как можно иметь такое преувеличенное чувство вины?
   - Это преувеличенное чувство вины называется совесть. Давай зайдем в магазин, купим колбасы этому бедолаге.
   Когда вышли из магазина, кота на прежнем месте не оказалось. Оставили корм у подъезда. Саша рассказал про кота на дежурстве. Доктор Степанова обрадовалась.
   - Сашенька, милый! Забери у меня котенка! - он красивый, наполовину британец. И очень послушный, никаких царапин не будет.
   Саша принес домой дымчатое чудо. Кот носился по комнатам, прыгал по шкафам, с буфета свешивалась вниз очаровательная круглая мордочка. Они бегали за ним, кричали друг другу, - полюбуйся на кота! Утомившись, кот уснул на коленях у Саши.
   - Вот это и называется "дом - полная чаша". Ни мебель, ни ковры. Уют, любовь и домашние животные.
   - И дети, - вздохнула Женя.
   - Дети - слишком большая ответственность.
   Они уже легли спать, когда позвонила Мария Федосеевна. Женя взяла трубку. Мария Федосеевна попросила передать Саше, что у нее закончились лекарства от давления.
   - Хорошо, он купит. Только, пожалуйста, не звоните так поздно. Мы не высыпаемся.
   Саша приехал к матери. Она раздраженно терла тряпкой абсолютно чистую поверхность стола. Саша ждал, когда она, наконец, расскажет, что ее так рассердило.
   - Молодая девица, а звонок в половине двенадцатого кажется ей поздним. Скажите, какая неженка!
   Саша рассказал Жене о недовольстве матери. Женя вспыхнула.
   - Твоя мать - удивительно эгоистичная женщина. Она что, не понимает, что у тебя ночные дежурства? Вместо того, чтобы меня ненавидеть, радовалась бы, что я заставляю тебя ложиться вовремя. - Сверкая глазами, добавила, -
   - А если мы весь вечер занимаемся любовью? Так ей и скажу в следующий раз, - мы весь вечер занимаемся любовью!
   - Не злись. Это все Мария Александровна. Она наговорила о тебе гадостей, а мама поверила.
   Следующую неделю он домой не приезжал, ночевал у родителей. Делал капельницы отцу, занимался лечением матери.
   Дежурство выдалось безобразным. Нетрезвый больной начал буянить, материться. Медсестра сделала ему замечание, он набросился на нее, угрожал ножом. Саша быстрым, точным движением выбил нож. Медсестра позвала на помощь охранника, и вместе они скрутили хулигана, вызвали полицию. Не успели разобраться с дебоширом, как в кабинет влетел другой больной, раздраженный, истеричный, нетерпеливый. Саша возился с документами, злился, скрипел зубами. Возле него крутилась заведующая Вера Георгиевна.
   - Александр Юрьевич, вы записали в истории болезни, что больной был пьян?
   - Да, записал, - буркнул Саша, не поднимая головы. Он уже изучал рентгеновский снимок следующего пациента. Случай был сложный, запутанный. Вера Георгиевна вышла из кабинета, потом опять вернулась. Взглянула на Сашу. Лицо его было сосредоточенным и одновременно злым, что не предвещало ничего хорошего. Вывела его в коридор, лицемерно улыбаясь, предупредила, - Вы только не повышайте голос на больного. Если вам что-то не нравится, приходите в ординаторскую и там уже возмущайтесь, сколько хотите.
   - Очень своевременный совет, - отозвался Саша с язвительнейшей усмешкой.
   Просмотрев анализы пациента, направил его не в урологию, а в хирургию.
   - Почему в хирургию? Зачем в хирургию? Я не хочу, чтобы меня резали! - заорал больной. - Если так, я вообще не лягу в больницу!
   Саша попытался объяснить, насколько это опасно.
   - А вам-то что за дело? Если денег вам дать, тогда положите в урологию. А если я пенсионер, если нет у меня денег? Тогда, значит, в хирургию! Тогда, значит, резать?
   Саша, скрипя зубами, начал оформлять отказ от госпитализации.
   - Вы только этого и ждали! -прошипел пациент, с ненавистью глядя на врача.
   Саша вошел в ординаторскую и со злостью двинул ребром ладони по шкафу. Шкаф от его удара развалился. Вера Георгиевна вскочила.
   - Венгеров, вы с ума сошли? Вы мне заплатите за испорченное имущество!
   - Можете вычесть из моей зарплаты!
   И тут появился доктор Арсеньев, умник, миротворец. Принес откуда-то инструменты и починил злополучный шкаф.
   В два часа в больницу приехала Женя. Врачи приемного отделения решили отказаться от больничной еды, приносили обеды из дома. Саша забыл дома борщ, сваренный Валентиной Иосифовной, и Женя его привезла.
   - Вот уж напрасно беспокоилась. Дежурство такое, что и присесть некогда.
   Он уже третью ночь почти не спал, выглядел он неопрятно. Халат запачкан кровью и застегнут только на одну пуговицу, из карманов небрежно торчат запасные резиновые перчатки. Жене стало безумно больно, она привыкла видеть его изысканно аккуратным.
   Он увлек ее в коридор. - Пойдем, пока не привезли новых ублюдков.
   Воспользовавшись передышкой, они вышли во двор больницы. Сразу за воротами находился пивной ларек, туда Саша ее и потащил. Встал в конец небольшой очереди. Продавщица, заметив знакомое лицо, обрадовалась.
   - Доктор, доктор! Подходите, ваше любимое! - поставила перед ним полуторалитровую бутылку жигулевского. Женя ужаснулась.
   - Откуда она тебя знает? Ты что, регулярно пьешь на работе? Ты с ума сошел!
   - С ума сойдешь, если не пить на работе.
   Женя уехала домой расстроенная.
  
   Глава 21
  
   Саша часто ездил к родителям, иногда просил и Женю приехать. Она позвонила Марии Федосеевне, спросила, не надо ли что-нибудь купить.
   - Нет, ничего не надо.
   Приехала, по лицу свекрови поняла, что та ей совсем не рада. Мария Федосеевна надеялась, что сын приедет один. Женя спросила, не надо ли помыть полы.
   - Нет, не надо.
   Когда позвонил Саша, Мария Федосеевна вспомнила, что закончилось подсолнечное масло. Саша пообещал купить по дороге.
   Женя уселась в кресло, взяла книгу, - альбом иллюстраций Бердслея, - принялась его листать. Захлопнула альбом, подошла к зеркалу, поправила макияж. Все время ощущала недовольство свекрови. Решила не обращать внимания. Заболело горло, хотелось уехать домой.
   Вышла на кухню, поставила чайник. Вспомнила, - Саша рассказывал, как вела себя Рая, жена покойного брата, любимая невестка Марии Федосеевны. Входя в квартиру, одним быстрым движением закалывала в пучок свои тусклые волосы, принималась за уборку. Потом жарила котлеты, - много, чтобы хватило на неделю. Женя взглянула на кухонный стол. На краю стояла алюминиевая мясорубка, ручная, сделанная лет сто назад. Женя подумала, что в таких условиях нажарить котлет на всю неделю у нее, пожалуй, не получилось бы. Горло болело все сильней.
   Приехал Саша, сел обедать. Мария Федосеевна раздраженно перекладывала вещи в платяном шкафу. Увидела чистую рубашку с помятым воротничком. Спросила, - Это Женя стирала?
   - А кто же еще.
   - Она что, совсем ничего не соображает? Испортила твою лучшую сорочку!
   Саша взглянул на рубашку, рассмеялся.
   - Она старалась. Терла ее изо всех сил.
   - Это какой-то кошмар! Ничего, абсолютно ничего не умеет!
   Мария Федосеевна швырнула сорочку Жене в лицо. Саша промолчал, не заступился.
   Женя вышла на кухню, в глазах ее стояли слезы. Мужские сорочки она стирала впервые. Сергей носил водолазки, а в ее доме мужчин не было. Дедушка умер, мама давно уже была без мужа. Так сложилась жизнь. В чем же ее вина?
   Из комнаты слышался раздраженный голос Марии Федосеевны, она все еще продолжала возмущаться.
   - Я поеду домой, - сказала Женя.
   - Я не могу с тобой поехать, я должен лечить отца.
   - Хорошо, встретимся, когда освободишься, - в голосе ее послышался холодок.
   Вечером у нее началась ангина. Саша к ночи так и не приехал. Позвонил уже из больницы.
   - Дежурство опять очень сложное. Весь день рвали на части. Поступало по несколько тяжелых больных одновременно.
   - У всех ведь так?
   - А вот и нет. Трошина говорит, что такого не бывает, когда дежурят другие урологи. Прошел слух, что я хороший врач, вот они все и лезут ко мне. Но один больной дал двести долларов.
   Прошло две недели. Саша попросил Женю приехать к его родителям.
   - У мамы болит сердце. Надо помочь ей убраться в квартире.
   - Хорошо, - вздохнула Женя.
   Встретились в метро, вместе вошли в квартиру. Саша пересчитал ампулы, решил немедленно бежать в аптеку.
   - Я схожу, - предложила Женя.
   - Я сам. Если не будет китрила, нужно будет сразу решать вопрос о замене препарата.
   - Ну хоть поешь.
   - Потом.
   В его отсутствие Женя решила поговорить с его родителями. Обращалась к Марии Федосеевне. Отец сидел в углу, внимательно слушал.
   - Я вам звоню, спрашиваю, что купить, вы говорите, что ничего не нужно. Но для него у вас всегда находятся поручения.
   Мария Федосеевна ее перебила.
   - Я все стараюсь делать сама. Но лечение, конечно, в его ведении.
   - Но разве вы не видите, что он совершенно задерган? Почти не спит. Он сорвется, сделает ошибку на операции. Вы же понимаете, так не может долго продолжаться. Хотя бы не отказывайтесь от моей помощи.
   - А что ты можешь? - вскипела Мария Федосеевна. - Ты купила мясо, которое сразу можно выбросить. Если бы ты могла приготовить нормальный обед...
   Женя вспыхнула, но промолчала. Но Марию Федосеевну уже невозможно было остановить, она словно с цепи сорвалась. Говорила и говорила. Голос ее поднимался, нарастал, она все больше себя заводила, горячилась. Когда она замолчала, отец Саши осторожно сказал:
   - Может быть, она права.
   Слова эти вызвали новый взрыв негодования Марии Федосеевны. Она опять сердилась, возмущалась, спорить с ней было бесполезно, Женя и не пыталась. Она, наконец, выдохлась, переведя дыхание, на минуту замолчала. И опять отец Саши сказал, - Может быть, Женя права.
   Разговор с родителями Саши имел печальные последствия. Отец Саши отказался от дальнейшего лечения. Отказался от уколов, перестал принимать таблетки. Решил уйти из жизни, чтобы больше не мучать Сашу. Это очень походило на самоубийство. Саша психовал, настаивал, но отец проявил удивительную твердость.
   - Давай я приеду и с ним поговорю, - просила Женя. Ей казалось, она сможет уговорить отца отменить решение, грозившее разрушить ее брак. Ради них, ради их любви. Саша не должен винить ее в ухудшении состояния отца. Но Саша просил ее не приезжать.
   Отец умер в ночь на тринадцатое марта. В пасмурный холодный день родственники, друзья и коллеги отца собрались возле крематория, чтобы проводить его в последний путь. Народу собралось очень много, Сашин отец был заслуженным деятелем науки. Среди провожающих была и Валентина Иосифовна. Стояла позади всех, маленькая, тихая, печальная.
   - А эта зачем здесь?
   Женя вздрогнула, услышав дрожащий от ненависти голос Марии Федосеевны. Какая чудовищная несправедливость! Валентину Иосифовну все любили, она была деликатная, услужливая, внимательная, она никому не сделала зла. Никогда еще Женя не встречала человека, который бы ненавидел ее мать.
   Она перевела взгляд на мужа, и боль за мать отступила на второй план.
   Саша находился словно в прострации. Был одет в тот же черный костюм, в котором был на свадьбе, но выглядел постаревшим на десять лет. Лицо осунувшееся, бледное, землистого оттенка. К нему подходили сослуживцы отца, высказывали соболезнования. Начался самый тяжелый момент траурной церемонии, - дверцы печи раскрылись, гроб медленно плыл в небытие. Саша проводил его взглядом, полным тоски и отчаяния. Лучше бы разрыдался. Но нет, - глаза его были сухими и воспаленными.
   Подошли родственники, что-то говорили, Саша отвечал невпопад. Аполинский кивнул в сторону коллег отца, - Договорись с ними, пусть увезут книги из его технической библиотеки. Они же тебе не нужны.
   - Что? - Саша не сразу понял вопрос. Потом на минуту представил шкафы отца опустевшими, лишенными дорогих ему вещей. С ужасом замахал руками, - Нет, нет. Не сейчас.
   Он и на следующий день оставался рассеян, мысли все время возвращались в прошлое, в мозгу все еще звучал голос отца. Тихий, усталый голос бесконечно дорогого человека. В настоящем времени его удерживала только необходимость заботиться о матери.
  
   Глава 22
  
   После поминок Мария Федосеевна слегла. Родственники ее хозяйничали в квартире, делали генеральную уборку. Спрашивали у Жени, где лежит стиральный порошок и нет ли другого веника. Она не знала. Рассеянно выполняла их поручения, погруженная в свои мрачные мысли, и больше мешала, чем помогала.
   После похорон Саша старался быть рядом с матерью. Недели через полторы ненадолго приехал к Жене, бросился в ее объятия, как в омут. Она вся загорелась от радости, - слава богу, он возвращается к жизни, секс по-прежнему доставляет ему удовольствие. Но близость принесла не удовольствие, а боль. У нее начался цистит, последствие перенесенного аборта. Кошмар этот неизменно повторялся. Рези при мочеиспускании затухали, но возникали снова при каждой новой попытке заняться любовью. Мучения сделались совершенно непереносимыми. Она не могла выйти из туалета. Скрючившись от боли, съезжала на пол, с трудом удерживая крик, трясущимися руками отрывала таблетки от упаковки, пила их, уже не считая, не помня, сколько их проглотила.
   Невозможность секса мгновенно отразилась на их отношениях. Саша взрывался без всякого повода, они начали ссориться. Ссоры возникали буквально на пустом месте.
   Едва справившись с циститом, Женя поехала к свекрови. Мария Федосеевна мучилась приступами стенокардии, ей трудно было себя обслуживать. Квартира выглядела запущенной, ни у кого не было ни сил, ни желания убираться.
   Охая, Мария Федосеевна добралась до кровати, опустилась на смятое одеяло. Отдышавшись, сказала, - Саша будет жить у меня.
   - И я тоже. Где Саша, там и я.
   Лицо Марии Федосеевны зажглось пятнами нервного румянца.
   - Нет, я этого не хочу! У меня горе, а вы тут будете обниматься. Я не хочу этого видеть. Он мне здесь нужен, а ты - нет!
   Женя отметила про себя, что она сказала, - у меня горе, а не у нас горе. Как будто не видит, что он тоскует, уже совершенно извелся. Она уехала. По дороге думала, - неужели это конец? Чувствовала не боль, а апатию и тупое, покорное безразличие.
   К ночи опять начались рези при мочеиспускании. Она приняла горячую ванну, легла в постель, укуталась двумя одеялами. Уже понимала, что жить у Саши, помогать его матери не в состоянии. Да что там, она и спать не могла в их квартире. Окна его комнаты выходили на шумную улицу.
   Потянулись одинокие печальные дни. Саша не приезжал уже целый месяц. Валентина Иосифовна мучилась неопределенностью. Что это за брак, если мужа все время нет дома? Женю преследовал взгляд ее больших тревожных глаз. Она хотела бы, чтобы мать меньше ее любила. Не спросив разрешения у дочери, Валентина Иосифовна решила позвонить Марии Федосеевне. Сказала, что это неправильно, - не разрешать жене жить подле мужа.
   - А какой от нее прок? Ничего не может, ничего не умеет. За ней самой нужен уход. - при этих словах ее всю затрясло, она еле себя сдерживала.
   - Она молодая. Всему научится.
   - Не научится. Она сама вся больная. Вы подсунули нам гнилой товар! - в исступлении крикнула Мария Федосеевна и бросила трубку. Силы ее внезапно покинули, она откинулась на подушку. Чувствовала, как боль тупыми иглами вонзается в больное сердце.
   Валентина Иосифовна тайно плакала, глотала валокордин. Дочери решила ничего не говорить. Прошло две недели, Саша не появлялся. Валентина Иосифовна решила, что это конец, он уже не вернется. Вот тогда и рассказала Жене о разговоре с ее свекровью.
   Слова матери были подобны ледяному душу, но лицо Жени осталось равнодушным. Надменно пожала плечами, - Какое мне дело до его матери. - Встала, направилась к двери. На пороге обернулась, сказала безразличным тоном:
   - Пусть живут как хотят.
   В туалете больно сжала руками свою горящую голову, - только бы обмануть мать, обмануть ее тревоги, не дать проснуться ее проклятому ранящему состраданию!
   Саша, наконец, вырвался, приехал к жене на пару часов. Валентина Иосифовна засобиралась к сестре, решив дать им побыть наедине. Женя знала, - никуда она не поедет, будет бродить по улицам, мерзнуть, волноваться.
   Саша сказал, что друзья его собираются прийти к нему на день рождения.
   - Они напьются, будет звучать смех. Вряд ли это понравится Марии Федосеевне. Пусть лучше приедут сюда.
   - Да, так, наверное, лучше.
   - А я уже приготовила тебе подарок.
   - Правда?
   Он приблизился к ней, хотел обнять. Она почувствовала, что у него эрекция, но отстранилась, боясь повторения цистита и от близости отказалась. Ощутила возникшее напряжение. Настроение упало.
   Не собиралась говорить ему про разговор матери со свекровью, опасаясь вызвать ссору, но не удержалась. Обида рвалась наружу, лишая благоразумия.
   - Твоя мама, - голос ее задрожал, - она сказала, что мы подсунули тебе гнилой товар. Сказала так про мое здоровье. Сказала Валентине Иосифовне, у нее же тоже больное сердце!
   - Не могла моя мама так сказать. Валентина Иосифовна это придумала.
   - Моя мама это придумала?
   - Ну, может быть, она что-то напутала.
   - А, по-моему, это очень похоже на твою маменьку. Не понимаю, как женщина может быть такой жестокой?
   - Она не жестокая. Просто вспыльчивая. Огненный темперамент. В ней есть капелька цыганской крови. Это от деда.
   Прозвучавшие в его словах гордость и нежность Женю окончательно взбесили.
   - Вот как? Цыганская кровь? Капелька, а уже столько злости!
   - Да в ней больше доброты, чем в тебе. Когда Рая заболела пневмонией, мама ездила к ней, самоотверженно за ней ухаживала. Володя в это время уже был с Раей в разводе. Сомневаюсь, что ты бы так смогла.
   - Да уж, конечно! Где уж мне! Да я бы удавилась, будь у меня такой характер!
   Через минуту они уже выкрикивали оскорбления. Дрожал раскаленный ссорой воздух, слова вылетали, как огненные вспышки, жалящие, несправедливые, жестокие.
   - Не хочу больше видеть твоих друзей! Пусть Аполинский убирается к черту!
   - Сама иди к черту! Я ухожу!
   - Уходи! Живи со своей драгоценной маменькой!
   Саша начал лихорадочно укладывать вещи в дорожную сумку. В последний момент он вдруг рванулся к финиковой пальме, из-за которой уже было столько разногласий.
   - Ты ведь не польешь, сволочь!
   Схватил графин. Начал поливать острые стебли, торчащие вкривь и вкось печальным символом их рассыпающегося в прах семейного счастья. Налил слишком много воды. Вода, смешенная с землей, переливалась через край цветочного горшка, текла на пол.
   - Не смей устраивать здесь помойку! - заорала Женя. Распахнув окно, схватила уродливое растение, швырнула его в окно.
   - Сволочь! Гадина! - прошипел Саша.
   - Такая же участь ждет твой подарок на день рождения! Выброшу его к чертовой матери! - не слыша его и не помня себя от ярости, кричала Женя.
   - Лучшим подарком на мой день рождения будет твоя смерть!
   Он схватил сумку и выбежал за дверь.
   Вернулась со своей вынужденной прогулки Валентина Иосифовна. Взглянув на дочь, поняла, что произошло что-то ужасное. На побелевшем лице дочери выступили красные пятна, а глаза горели лихорадочным, безумным блеском.
   - Что случилось? Что?
   - Саша ушел. Мы разводимся.
   - Может быть, еще помиритесь.
   - Нет, мама, уже не помиримся. - она отвернулась, закусив губу, из последних сил стараясь не разрыдаться.
  
  
   Глава 23
  
   Бродила, как потерянная, по квартире. За ней тенью кралась Валентина Иосифовна, боясь оставить ее одну, опасаясь, что она что-нибудь с собой сделает. Это было самое ужасное - видеть страдания матери.
   Саша позвонил через два дня. Сказал, что оставил в квартире медицинский лазер, который ему очень нужен.
   - Приезжай за ним. Меня не будет, я уеду к тетке.
   Саша молчал, и тогда она сказала, - Господи, что же мы наговорили друг другу! Я бы все отдала, чтобы этого никогда не было. Положила трубку. И тут же пришло сообщение: НИКОГДА НЕ БЫЛО.
   Женя поехала к тетке на день рождения, но веселиться не могла. Промаявшись с час, поехала домой. Саша ее дождался. Он возился с лазером, медлил, не уезжал. Повернул к ней свое страдающее лицо. И вдруг их словно током ударило. Они бросились друг к другу, слились в объятии. Секс был безумным, страстным, закончился мучительно-долгим оргазмом. Саша разжал обнимающие ее руки, лежал в полном изнеможении.
   - Не могу без тебя. Ты как наркотик. Думаю о тебе непрерывно.
   - И зачем только мы встретились? И расстаться не можем, и дать друг другу счастье не в состоянии. Как ты думаешь, может быть у нас когда-нибудь счастье?
   - Я не знаю. Не могу тебе ничего обещать.
   - Это все Людочка. Ведьма, - сказала Женя. Он оделся и уехал к матери.
   После этой близости цистита не последовало. Разлука обернулась для Жени благом. Болезнь отступила. Или только на время притаилась?
   Он позвонил, просил Женю приехать. Матери было совсем плохо. Он боялся ее оставить, не мог даже выйти в магазин.
   Мария Федосеевна, охая, медленно передвигалась по квартире. Приехал знакомый кардиолог. Констатировал предынфарктное состояние. Запретил ей вставать с постели даже в туалет. Выписал новые лекарства. Женя сходила в аптеку, купила металлическое судно. Мария Федосеевна нашла судно неудобным. Попыталась встать.
   - Я не могу помочь тебе в домашних условиях. Ты должна лечь в больницу. - Раздраженно сказал Саша.
   - В больницу я не лягу.
   Женя принесла другое судно, на этот раз резиновое. Оно тоже оказалось неудобным. Мария Федосеевна снова пыталась встать, стонала, хваталась рукой за грудь. Саша ее останавливал, но в конце концов вышел из себя, заорал.
   - Ложись, сволочь, в больницу!
   Женя испуганно смотрела на них обоих. Ожидала, что Мария Федосеевна возмутится. Но она, привыкшая к вспыльчивости сына, сказала спокойным меланхолическим голосом, - Нет, не лягу.
   Лицо ее все было в синих тенях. Губы бескровные, тоже в пятнах синевы. Женя вдруг абсолютно ясно почувствовала, что она умирает. Может быть, проживет еще неделю, не больше. Дала себе слово сдерживаться, не провоцироваться на ссоры. Только не сейчас.
   Но не получилось. Она была как порох, готовый взорваться. Ссора с Сашей возникла из-за какого-то пустяка. Она потом никак не могла вспомнить причину этой последней ссоры.
   - Я уезжаю.
   - Я к тебе больше не приеду.
   - Поступай как хочешь.
   Она вышла на улицу, прошла по Земляному валу и дальше, мимо старинного храма. Взглянула на сияющие в темноте кресты. Опять остро почувствовала, - смерть у самого порога. Молиться в голову не приходило. На душе были горе и страх.
   Вечером скорая увезла Марию Федосеевну в больницу. Ее сразу перевели в реанимацию. Родственников туда не пускали, но Саше как врачу разрешили зайти. Мария Федосеевна говорила с трудом. Сказала, - Как же ты будешь теперь? Вроде и муж, и не муж. - Что она хотела этим сказать? Желала, чтобы он расстался с Женей немедленно и окончательно? Боялась, что одному ему будет еще хуже? Он так этого и не понял. И не пытался понять. Просто слушал ее голос, зная, что уже не услышит его завтра, не услышит никогда.
   Мария Федосеевна пережила своего мужа всего на четыре месяца. О ее смерти Жене стало известно от Сашиных родственников. Они звонили, спрашивали, когда похороны. Она не знала. Позвонила ему, он просил ее не приезжать.
   Друзья Саши звонили почти непрерывно. Очень хотелось послать их куда подальше. Родственники, узнав, что Жени на поминках не будет, договорились между собой, кто что приготовит. Принесли с собой в баночках салаты, холодец, соленья. Стол ломился от деликатесов. Если бы за хозяйку была Женя, такого обилия еды не было бы. Вспоминали, какой была Мария Федосеевна в молодости. Передавали друг другу фотографии. Выпив хорошего вина, родственники развеселились. Саша пил мало, и чем более раскованными и веселыми становились гости, тем он делался мрачней и печальней. В какой-то момент почувствовал себя всем чужим, совершенно одиноким.
   К полночи гости разошлись, он пошел провожать Раю к метро. Спрашивал ее, как они с мамой жили на даче. Но Рая говорила не о маме, а о своих внуках. Настойчиво интересовалась, не оставила ли ей Мария Федосеевна денег. Саша пришел домой, навалилась тоска, страшная, немыслимая. В квартире стояла непривычная тишина. Ни звона серебряных ложек, ни шороха листаемой книги. На кухне, - гора немытой посуды. Спать он не ложился. Включил проигрыватель и всю ночь слушал Баха, Страсти по Иоанну.
  
   И неуютен стал старинный дом,
   Стал мрачен, как приют тоски и страха.
   И поселились в доме том
   Ушедших призраки и звуки Баха.
  
   Друзья его приходили ежедневно. Считали, что его нельзя оставлять одного. Саша уже стал от них уставать. Пил коньяк. Легче от коньяка не становилось. Вспомнил недавний разговор с Женей. Женя передала ему слова Валентины Иосифовны, - Вы расстанетесь, и Саша сопьется. Разозлился, - не сопьюсь. Убрал коньяк в шкаф и больше к нему не прикасался.
   Получил в крематории урну с прахом матери. Урна отца уже стояла в квартире. Ссыпал два праха в одну урну и поехал с Аполинским на Ваганьковское кладбище.
   - Одна урна? - удивился Аполинский. - Вообще-то так не делают.
   - Для меня они были одно целое.
   Опустили урну в землю. Памятник уже стоял, огромный, на нем в два ряда выгравированы фамилии усопших родственников. Заказал в кладбищенской конторе еще две надписи.
   Дней через пятнадцать после похорон Саша, измученный, окруженный друзьями, но при этом внутренне одинокий, позвонил Жене. Она немедленно приехала. Она ждала его звонка. Вспыльчивостью своей, своей яростью и злостью он не мог оскорбить ее гордость. Потому что она всегда знала, что он не переставал ее любить.
   Вошла в его комнату. Все дверцы шкафов были распахнуты настежь. В воздухе висела пыль, чувствовался запах не выветрившегося тлена. Саша перебирал старые документы и фотографии. Она накормила его котлетами, привезенными из дома. Всматривалась в его бледное осунувшееся лицо. Видела, что он изменился.
  
   Тень холода легла в его чертах,
   И голос стал какой-то приглушенный.
   Но, как листва позолоченных кленов,
   Сияло золото, как прежде, в волосах.
  
   Все ее существо все больше переполнялось состраданием и нежностью. Они легли на неприбранную кровать. Любили друг друга, а потом еще долго лежали, говорили о мистике, которая, по их мнению, сопровождала их всю жизнь.
   - Ты ведь веришь в загробную жизнь?
   - Верю. Всегда верил. Всегда знал, что со смертью не все заканчивается.
   - Я тоже так думаю. Вернее, я так чувствую.
   - Папа - он далеко, он слишком духовный, чтобы продолжать жить нашими заботами. А мама - она земная, она здесь, рядом.
   - Она узнала там что-то, чего мы не знаем. Может быть, наше будущее. И теперь уже не против, чтобы мы были вместе. Если была бы против, мы бы расстались. Они ведь могут оттуда влиять на нашу земную жизнь. По крайней мере, до сорока дней.
   Она переехала в его квартиру. Поселилась в самой тихой комнате, окна которой выходили во двор. Хотела сделать ремонт, но Саша сказал, - пусть пока все остается по-прежнему. Это ведь папина комната.
   Она смирилась с наличием дубового письменного стола и старой настольной лампы. Под этой лампой его отец по ночам погружался в вычисления, постигая таинственную магию чисел. Мария Федосеевна заглядывала в комнату, желая сказать, что уже поздно и пора спать. Видя сияющую на его лице блаженную улыбку, на цыпочках выходила, тихо прикрывая дверь. В свете этой лампы грелся кот, живший в квартире полвека назад. Коту, привезенному от Валентины Иосифовны, тоже нравилось исходящее от лампы мягкое тепло. Он ложился, свернувшись калачиком, и мурлыкал во сне.
   В шкафах все еще стояли книги по электротехнике и математике, а над дверью висела выцветшая занавеска с причудливым геометрическим орнаментом. Саша чтил память отца, и Женя тоже соглашалась чтить его память.
   После каждого дежурства Саша ехал на Ваганьковское кладбище, до которого от Боткинской больницы было всего две остановки. Женя приехала на кладбище на сорок дней со дня смерти Марии Федосеевны. Ожидала увидеть памятник, утопающий в цветах, но могила выглядела совершенно неприбранной. Саша каждый раз покупал новые цветы, сажал их в промежутке между теми, что были посажены раньше. Новые цветы забивали, глушили старые, выжить в таких условиях не могли даже сорняки.
   - Ах, Саша, Саша! - вздохнула она, глядя на погубленные растения.
   В середине октября стали ездить на дачу, на которой давно уже не были. Закончив дежурство, Саша садился в первый вагон электрички на Нижних Котлах, а Женя - в последний на платформе ЗИЛ. Шли навстречу друг другу и оказывались вместе иногда во втором, иногда в пятом или шестом вагоне. Но всегда за секунды до встречи в душе Жени поднималась горячая радостная волна, и она знала, - вот сейчас, сейчас она его увидит.
   Входили в лес, в царство золотой осени. На березах еще дрожали последние нежно-желтые листочки, в лучах нежаркого солнца сияла багрово-красная листва молодых кленов, а в еще зеленой траве алели ядовитые ягодки ландышей. Искали грибы. Попадались в основном несъедобные. Любуясь, смотрели на пятнистые мухоморы, зеленовато-голубые строфарии, полупрозрачные студенистые энтоломы. Возвращались с пустой корзинкой. Саша уже снова чувствовал умиротворение. Рождалась если не жажда жизни, то по крайней мере ее приятие. Жизни тревожной, мучительной и пугающей, с ее разлуками и смертями, но и с красотой, и с любовью.
  
   Глава 24
  
   Прошло четыре года. Саша работал уже не в приемном отделении, а в урологическом корпусе. Ночами спал. Занимался частной практикой. Ему нравился неспешный ритм работы, когда было время подумать, дать больному подробные рекомендации по диете.
   Он расcказал Жене об одной своей пациентке.
   - Удивительно красивая женщина. Тревожной, трагической красотой.
   - Почему я тебя не ревную?
   - Потому что нет оснований. У нее камни в почках и все время воспаляется уретра. Из-за этого - проблемы в интимной жизни. Она рассказала мне о ссоре с мужем и разрыдалась.
   - Истеричка, - сказала Женя.
   - Возможно. Я назначил ей лечение, ее состояние улучшится.
   В субботу у них, как всегда, собрались гости. В центре внимания за столом тем вечером был не Саша, а его новый приятель Арсен. Элегантный, стройный южанин, похожий на молодого Аль Пачино, глава небольшой строительной компании. Он всех смешил, артистически рассказывал анекдоты. Вышел на кухню сварить кофе, - Вы, русские, не умеете варить кофе.
   Женя пошла ему помочь. Медсестра, приглашенная в гости, посмотрела на нее неодобрительно, нашла ее поведение излишне вольным. Она весь вечер наблюдала за Сашей, который был непривычно молчалив. В семь часов вечера Саша сказал, что должен ненадолго отъехать. Проведать своего пациента. Обещал через час вернуться.
   Медсестра обрадовалась.
   - Мне уже пора домой. Саша подвезет меня до метро. Они направились к его недавно купленной Мицубиси. Возле метро девушка медлила, не выходила. Томным голосом предложила, - Давайте заедем ко мне. Обещаю, - будет восхитительно.
   - Мне бы этого хотелось, - сказал Саша, хотя ни о чем подобном не думал. - Но я не могу. Я принадлежу Жене.
   - Может быть, еще передумаете?
   - Нет. Это невозможно.
   Он смотрел, как она уходит, - тоненькая, на высоченных каблучках. Года на четыре моложе его жены.
   Вернулся к своим гостям, включился в веселие, которое не прерывалось и в его отсутствие.
   Следующий день они посвятили отдыху. Саша сидел в кресле, расслабившись, наслаждаясь волшебным покоем. У него на коленях лежал кот, обнимал его своими мягкими лапками. Саша погрузил руку в его пушистый мех, теребил его чуткими пальцами хирурга.
   - Принеси мне еще чайку, а то кот меня пригвоздил.
   Женя принесла чай, ароматный, с бергамотом. Саша рассказал, что к нему на работу приезжал Арсен, просил дать больничный лист задним числом своему знакомому. Которого он и сам толком не знает. Я, конечно, отказал.
   - Я знаю. Он мне звонил в тот день. Сказал, что ты тени своей боишься.
   - Сволочь, - сказал Саша совершенно беззлобно. Вспомнил давний случай, произошедший с знакомым врачом. К нему тоже обратился один прохвост, просил дать больничный задним числом на те два дня, на которые он опоздал из командировки. Мол, жена ревнует, думает, я остался у любовницы. А я вроде как был в больнице. Оказалось, этот тип в те два дня совершил убийство. Врачу дали восемь лет за соучастие. Отсидел пять, вышел по амнистии.
   - Печальная история, - вздохнула Женя.
   - Арсен, слава богу, не обиделся. Только огорчился. Провалилась одна из задуманных им афер, без которых он жить не может.
   - Он очень милый. Почему-то безукоризненно честные люди не бывают такими симпатичными.
   Выпив чаю, Саша совсем разморился. Кот сладко потянулся, повернулся на другой бок, опять уснул. Женя смотрела на спокойное, умиротворенное лицо мужа.
   - Неужели мы когда-нибудь ссорились?
   - Мы никогда не ссорились, - улыбнулся Саша.
   Зазвонил телефон, Сашу вызывали к больному.
   - Это та самая женщина. Красавица.
   - Сейчас поедешь?
   Саша кивнул.
   - Но уже очень поздно. Она не может подождать до утра?
   - Нет. Придется ехать. У нее боли в мочеточнике, возможно, камень отходит.
   Он порылся в своей сумке, проверил наличие инструментов, обезболивающих и антисептических препаратов. Вынул медицинский халат, который показался ему несвежим.
   - Дать другой?
   - Да нет. Можно и без халата.
  
   Была уже почти ночь, когда он подъехал к дому своей пациентки. Подошел к домофону. Возле него возник мужчина, худой, в темном плаще. Саша набрал код домофона. Услышал приятный женский голос.
   - Входите. Я открыла.
   Заметил, что стоящий рядом мужчина вздрогнул.
   - Вы войдете?
   - Я? Нет.
   Саша пожал плечами. Вошел в подъезд, поднялся в квартиру. Женщина стояла, опершись тонкой рукой на спинку дивана. Бледная, измученная, фантастически красивая. В комнате негромко играла музыка.
   - Выключить?
   - Нет, мне не мешает.
   Сделал обезболивающий укол. Ввел в мочеточник катетер, в него - другой, потоньше. Один за другим выскочили два мелких камня. Это была удача. Он приступил к обработке воспаленной уретры.
   В комнату неслышными шагами вошел ее муж. Замер на пороге. Заметил кружевные трусики, висевшие на стуле. Увидел ее широко расставленные ноги. Фигуру мужчины, наклонившуюся над его женой. Достал нож, спрятанный в кармане плаща. Нанес удар. Потом - еще один.
   Женщина истошно визжала, билась в истерике. Ее муж выбежал из квартиры, спустился по лестнице, скрылся в темном переулке. За углом дома упал на колени, зарыдал.
   Опомнившись, жена вызвала скорую. Саша умер по дороге в больницу.
   Поминки устроили в кафе возле крематория, и в тот же вечер Женя заболела. Выходя из кафе, потеряла сознание. Дома металась в жару и в бреду, тихим и страстным голосом все время звала: Саша! Саша! Валентина Иосифовна была рядом, меняла холодные компрессы. Когда Женя пришла в себя, выяснилось, что поминок она не помнит. Друзья его говорили добрые, теплые слова, рассказывали о каких-то забавных эпизодах, случавшихся на дежурствах. Каждая такая деталь представляла для нее огромную ценность, но все, что они говорили, она забыла. Было жаль. Потом в памяти всплыла встреча с Людочкой, - там же, в кафе, возле туалета.
   Людочка спускалась по лестнице, худая и легкая, она скользила, как тень. Плечи и голова покрыты черной шелковой шалью. Взглянула на Женю своими загадочными темно-серыми глазами, с трудом скрывая враждебность.
   - Зачем ты заставляла его заниматься частной практикой? Тебе что, денег не хватало?
   Стоящая рядом Мила взглянула на Женю испуганно. Ждала, что она вскинет свою гордую голову, возмутится или отвернется, не удостоив Людочку ответом. Но Женя начала говорить. Слова ее не были похожи на оправдание.
   - Я никогда его не заставляла. Просто он хотел лечить людей. В больнице условия были порою ужасные. Вот он и предпочел частную практику.
   - Понимаю, - сказала Людочка. Они обменялись еще несколькими фразами, и тут же между ними возникло то обычное взаимопонимание, которое сопровождало все их встречи.
   Ночью Жене приснился сон. Озеро, они с Сашей сидят на берегу, зачарованные тишиной и красотой ночи. И нездешней пронзительной печалью. Сон был таким ярким, что она поняла, - это и не сон вовсе, а их последнее свидание.
   На суде убийца говорил, что принял врача за любовника жены. Говорил, если б он был в халате, он бы понял, что это врач. Но он был в бежевом кашемировом пуловере. Был одет так, как одеваются на свидание.
   - Вы принесли нож.
   - Да, нож был. Я следил за ней, хотел узнать, кто к ней приходит. Хотел напугать, проучить. Убивать не собирался. А потом увидел его волосы... очень красивые. И меня будто замкнуло.
   Адвокат просил о снисхождении. Говорил, что убийство было совершено в состоянии аффекта. Преступник получил восемь лет колонии строгого режима. Саше в тот год исполнилось тридцать семь лет, а его вдове - двадцать семь.
  
  ---
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"