Мы обедали в гриль-баре. Бар располагался в здании старой церкви в Москве на Серпуховском валу. Сейчас эту церковь отреставрировали, но до сих пор храм закрыт для верующих.
Обед продолжался не менее двух часов, но кому до этого было дело? Уж точно не нашему мягкому, деликатному начальнику. Заметив опоздание, он, самое большое, скажет: "Что же вы меня огорчаете?". И смущенно улыбнется, так что останется непонятным, за нас ему стыдно или за себя, за то, что ему пришлось сделать нам замечание.
Заказали курицу, кофе и пирожные. Слушали Шергова, нашего ведущего конструктора, вернувшегося из командировки в Париж.
- Однажды меня хотели купить.
- Иностранная разведка?
- Нет, женщина. Я плохо ориентировался в парижских улицах и забрел в квартал, который славится борделями.
За дальним столиком в углу ссорились, слышались оскорбления, которые долетали до нас, приглушенные звуками музыки, заполнившей весь бар и устремлявшейся ввысь, к высоким церковным сводам, к самому куполу.
Звучала печальная песня Азнавура, нашей беседе она не мешала. Внезапно сидевшие в углу, вскочили, раздался крик. На кафельном полу старинного храма разливалась, быстро увеличиваясь в размере, темная лужа крови. Вызвали милицию. Несколько минут мы продолжали сидеть молча в замешательстве, смотрели на окровавленного мужчину, который осел на пол. Володя вздохнул:
- Вот так. Мы все жаждем удовольствия, а мир находится во власти тления.
- Уходим, - прервал его Шергов.
Я с сожалением взглянула на недопитый кофе. Люба подхватила со стола пирожные, завернула их в салфетку, кинула в сумку. Мы вышли из церкви. Случайная шутка разрушила мрачное впечатление, и мы забыли о произошедшем в кафе. Володя не забыл, он выглядел грустным и подавленным.
Мы с Любой прошли вперед, мужчины немного отстали.
- А Шергов, оказывается, среднего роста. Мне казалось, что он маленький.
- Для меня - как раз, - на лице Любы появилась порочная улыбка.
- Но Володька все-таки лучше всех. Он словно викинг, с этим его высоким лбом, с прямыми светлыми волосами, обрамляющими благородное чело.
Коллеги догнали нас, и разговор о мужчинах прервался.
Именно после этого обеда Володя написал заявление об уходе. Явилась ли кровавая драма в баре толчком, или он давно задумал уйти?
В отделе он занимался расчетами для наших проектов. Оклад у него был высокий, работы немного, поскольку с вычислениями, на которые у других уходили бы дни, он справлялся за считанные часы. В остальное время он пил чай, решал задачи для абитуриентов, детей наших сотрудников, и не только наших, ибо слава о его математическом даровании быстро распространилась за пределы отдела. И еще он писал стихи, считал это занятие главным в своей жизни.
Стихи свои он отнес в "Новый мир", там согласились их напечатать, выкинув из его триптиха центральное стихотворение. Володя отказался. Получив премию, мы предложили ему напечатать стихи за наш счет - от этого он тоже отказался.
И вот он решил уйти. Расстаться со всем этим великолепием - большим окладом, мудрым и снисходительным начальником, веселыми друзьями, приятными обедами. Уйти - в никуда!
Сказал нам - каждый человек должен заниматься любимым делом. А я должен писать.
- Ну и пиши! Не очень-то тебе в этом мешают.
- Нет, не урывками. Я должен всего себя отдать этому занятию.
Он стал жить на пенсию своей престарелой матери. Так продолжалось не меньше десяти лет. Я была знакома с его матерью, приятной интеллигентнейшей женщиной. Однажды она призналась мне, что у нее бывали голодные обмороки.
Я встретилась с Володей.
- Ты что творишь?
- Мы с мамой живем прекрасно. И питаемся нормально. Каши - ведь это и есть самая здоровая еда.
- А если твоя мама попросит шоколадку? Ты же даже шоколадку подарить ей не в состоянии!
- Маме не нужен шоколад, - сказал он своим ровным, спокойным голосом, но я успела заметить, - от моих слов его передернуло.
На мой день рождения он пришел без носков. Зимой! Не на что было купить даже носки! В качестве подарка было стихотворение.
Зато на следующий день рождения он явился франтом. Смирил свою гордыню и принял в дар поношенную одежду племянника.
Вскоре его мать попала в больницу. Ею овладела легкая паника - теперь половина пенсии будет уходить на лекарства. Но не смертельно, в доме еще полно круп - гречка, пшено, овсянка. Вернулась домой - на кухне пустые полки. Никаких круп! Ничего! Приходила Володина любовница и варила для него каши. Так она о нем заботилась.
Он занимался с ее сыном математикой, готовил его в институт. Вместе они жить, конечно, не могли, у Володи не было денег на содержание семьи.
Растроганный слезами матери, он сказал, - Ладно, выхожу на работу.
- Когда?
- Завтра.
Мать его, зная, каким твердым бывает его слово, весь день провела в тревоге. Какой будет его новая работа? Не слишком ли тяжела?
Он устроился грузчиком в магазин. Вовсю уже кипела горбачевская Перестройка, в нашем НИИ началось сокращение штата. Везде, куда бы он не обращался, от него отмахивались.
За час до открытия магазина он вез через зал поддон с коробками яиц. В голове - мечты и новое удачное стихотворение, - стремительный ритм, яркие метафоры. Задумавшись, он врезался поддоном в стену, коробки с яйцами полетели вниз. Золотистые желтки и прозрачные белки, - все это смешалось, растеклось по полу, переливаясь нежным и бледным сиянием.
- Плати, г@ндон, за разбитые яйца! - заревел неожиданно появившийся в дверях директор магазина.
- Хорошо, я заплачу.
Директор нахмурился, изумленно и внимательно взглянул на парня из-под мохнатых бровей.
- Да ладно, что уж там. Спишем. С кем не бывает.
- Нет, я заплачу.
. На следующий день Володя сказал матери:
- Я увольняюсь. Ты не возражаешь?
- Нет, сынок, я не возражаю.
Володя продолжал встречаться с бывшими коллегами. И вот однажды Люба влетела в отдел, - глаза горят, спешит поделиться удивительной новостью.
- Володька-то наш богат!
- Врешь!
- Не вру. Скоро у него будет куча денег!
- Не может быть! Откуда у него деньги?
- А вот угадайте!
Володя получил в наследство квартиру своего умершего отца-профессора, с которым его мать была в разводе. Квартира возле метро, в том же доме, в которым Володя жил с матерью. Он намеревался ее продать и наконец зажить по-человечески. И весь этот процесс - оформление наследства, продажу квартиры, - он решил поручить своей любовнице.
Мы опять всполошились.
- Что ты делаешь? Что делаешь?
- Я почти закончил книгу, у меня просто нет времени заниматься финансовыми вопросами.
- Ты ей доверяешь?
- Конечно, я ей доверяю. Мы же уже десять лет вместе.
Его любовница Майя была миниатюрная еврейка тридцати семи лет. Рассудительная особа с ровным характером, с мягкой улыбкой. Никакой антипатии она не вызывала. И все же я сказала, не без ехидства:
- Что-то я не видела у вас особой страсти.
- Особой страсти, пожалуй, нет. Есть взаимопонимание.
Его мать, узнав, что он хочет передать квартиру Майе, пришла в ужас. Она просила нас повлиять на решение сына. Рассказала, что, получив ключи от квартиры, Володя тут же отдал их Майе.
- Забирай все, что тебе понравится!
И она две недели таскала вещи целыми сумками. Мать его стеснялась туда войти, а она без стыда выносила полные чемоданы.
Мы посоветовали матери подать на него в суд.
- Шанс есть, он столько лет был на вашем иждивении. Вы тоже можете претендовать на квартиру бывшего мужа.
- В суд - на своего сына? Нет, я не смогу. Нет, нет.
Получив право на собственность, Майя квартиру продавать отказалась. Решила оставить ее для своего сына. Володя вспылил. Тогда она просто встала и ушла. Встала и ушла! И он ничего не мог с этим поделать.
Володя тяжело переживал ее предательство. И почти тут же - новый удар. Мама его внезапно умерла от инфаркта. Прошло еще шесть месяцев, - печальное, голодное и тоскливое время. Он обменял их с матерью двухкомнатную квартиру на однокомнатную.
Любовница его обманула, а риелторы - нет. Ему досталась уютная квартирка и довольно приличная сумма денег. Первое, что он сделал, - напечатал свою книгу. И тут его ждал провал. Полный! Его книга оказалась никому не нужна.
Я открыла подаренный мне экземпляр и ужаснулась. Стихи его, безукоризненные по ритму, по музыкальности, почти все были философского содержания.
- Ты что, не понимаешь, что стихи о смысле жизни никто не станет читать?
- Конечно, я это понимаю. Но я должен был писать о том, что меня по-настоящему волнует, - в его голосе появились надменные нотки. Конечно, он надеялся найти единомышленников.
И совсем диким казалось содержание второй части его книги. Она была посвящена математике. Диофантовые уравнения, доказательство Большой степенной теоремы Ферма. Стихи и математика - все в одном флаконе!
Без сомнения, он был болен, хотя внешне это почти не было заметно. Он стал больше пить.
Он по-прежнему неплохо общался с людьми и был желанным гостем в любой компании, нас все также восхищала его фотографическая память и блестящая эрудиция. Пить он предпочитал в одиночестве. Но однажды пришел ко мне на праздник и напился до чертиков. Гости мои в одиннадцать начали расходиться, а Володя продолжал сидеть, речь его сделалась несвязной, но он все равно пытался читать свои стихи. Я выволокла его из-за стола и посадила в такси. Возвращаюсь домой, - муж дуется, не хочет разговаривать. Я говорю, - Ты соображаешь, к кому ты меня ревнуешь?
Я приехала к нему в гости в последний раз. Он встретил меня у метро. Стоял, прислонившись к стене, - бледный, худой, одетый легко, не по сезону. Он показался мне похожим на пришельца с другой планеты, - с этим своим высоким лбом, с лихорадочно блестевшими льдистыми голубыми глазами.
Я осмотрела его новую квартиру. Маленькая, удобная. Комната оклеена самыми дешевыми обоями. Мебели почти нет, материнскую квартиру он продал вместе с мебелью. В углу, - темный сервант, а в нем - шикарный сервиз, семейная реликвия. Тарелочки и соусницы из тончайшего фарфора, украшены изысканным орнаментом. Музейный сервиз, семья-то была профессорская.
- Майя, наверное, хотела его забрать.
- Хотела. Но я не отдал. Это мамин сервиз.
Слово " мамин" он произнес с особой интонацией, лицо его на мгновение осветилось нежностью. Я поняла, что он не лгал, говоря, что они с мамой жили дружно. Возможно, она понимала, что он болен. Но терпение ее питалось не жалостью, не состраданием, а напрасными надеждами, иррациональной верой в то, что талант его будет признан и он даже станет богат. Эта вера поддерживала ее все голодные годы, делала нечувствительной к непониманию и осуждению знакомых и даже питала ее гордость. Что осталось бы у нее, доживи она до его печального финала? Горечь, боль и отчаяние.
В углу стояли две большие нераспечатанные коробки с его книгами. Магазин отказался их принять. Я перехватила его взгляд, в лице его что-то дрогнуло, но он не стал ничего объяснять, да я и так поняла.
Я взглянула на балкон, выходивший в сквер. Там стоял удобный шезлонг.
- Люблю сидеть на балконе, нежиться в лучах теплого солнышка.
- Солнышко - это полезно. О здоровье заботишься?
- Зачем о нем заботиться, если оно есть?
Мы выпили вина, он быстро опьянел и понес какую-то ахинею, и я ушла.
В день, когда со дня смерти его матери исполнился год, он поехал к ней на могилу. Старинное московское кладбище, распускающаяся черемуха, ее дурманящий аромат. И он - в полном одиночестве, раздавленный свалившимися на него несчастьями.
Вечером того же дня у него отнялись ноги. Стресс? Некачественный алкоголь?
В больницу лечь он отказался. Зачем бороться за жизнь, принесшую горькие разочарования? За жизнь, в которой не оставалось смысла? Упорство его сменилось усталостью и безнадежностью.
Любовница к нему вернулась, ухаживала за ним, намеревалась подобраться к его последней квартире, - хотя бы через законный брак. Он не согласился.
Ноги у него отнялись в мае, а уже в середине лета его не стало. И эта женщина даже не позвала нас на похороны. О его смерти мы узнали случайно. Месяцем позже, от общего знакомого.
Его стихотворение "Разлука" - на моей странице на Прозе.ру