Когда она вся такая в белом платье склоняется над очередным истекающим кровью, за пару секунд до того, как он сделает последний вдох, и все равно из последних сил пытается что-то сделать, он наблюдает за ней со стороны, с некоторым умилением, как будто давая ей фору. Затем идет, распахнув руки в стороны, как будто вот-вот взлетит. Пространство вокруг него искажается, кружится, темнеет... Рядом с ним умирают старики, дети, молодые матери, влюбленные, больные, самоубийцы, жертвы войны, терроризма и наркотиков. Он ставит одну ногу между Эйфелевой башней и окраиной Парижа, другую на Лондонский мост над Темзой, собирает свой мертвый урожай, достает сигарету и затягивается, прищуривая и без того узкие, немного раскосые глаза. На дым слетаются темнеющие комочки заблудших душ, он вдыхает их и выдыхает вместе с новым облаком дыма. У него черная толстовка с капюшоном, проколотая бровь и спутанные вьющиеся волосы, светлые, почти белые глаза и тонкие губы, кожаные грубые сапоги и татуировка через всю руку. Он спускается в какой-то небольшой городок на Украине, заходит в первое попавшееся приятное кафе и заказывает себе черный кофе. Там она уже ждет его. Пьет зеленый чай с жасмином. У нее толстая коса, перекинутая через плечо, белоснежная туника до самого пола, теплые карие глаза, еще мокрые от слез и татуировка через всю руку - от плеча до указательного пальца.
- Устал? - Спрашивает она и улыбается.
- Есть немного. Ты же знаешь, этот мир собирается подохнуть и с каждым днем его заваливает свежими трупами. - Он наклоняется, чтобы обнять ее. - Террор, взрывы, катаклизмы.
Она попыталась улыбнуться, но всхлипнула и снова зашлась в приступе рыданий. Он молча стащил с соседнего столика пепельницу, поставил перед собой, снова закурил и сделал знак официанту, чтобы тот уделил внимание и их столику.
- Он собирается подохнуть, чтобы воскреснуть чистым, обновленным, новорожденным ребенком. - Произнесла она с такой верой в голосе, что он невольно ощутил прилив вдохновения. Глядя на хрупкую женщину перед ним, трудно было поверить, что в ней столько внутренней силы. А сила ее была в несокрушимой вере и любви. - Я.. понимаю, что все происходящее нужно... необходимо, но... - Она вздохнула, прикрыла глаза и успокоилась, вытащив у него из пачки сигарет Diablo одну никотиновую черную палочку. - Но мне иногда еще как будто немного грустно.
- К слову о ребенке... Ты вообще помнишь, что ждешь нашего общего ребенка, милая?
- Ты действительно думаешь, что никотин может мне навредить? - Щелчок зажигалки. - Мы с тобой оба хороши...
Он усмехнулся. Действительно. Вот уж верно, единение в любви... Муж и жена - одна Сатана. Они так давно вместе, но все еще не привыкнут к тому, что каждый их поступок практически синхронен. Она внезапно вбила себе в ее симпатичную темновололосую головку, что смерть - это плохо, а он вообще помешался... Ей... никотин... вреден. Да о чем они вообще? Ощущение предстоящего отцовства вложили в него совсем новые, незнакомые доселе чувства.
- Когда каждая душа покидает тело на моих глазах, я делаю все, чтобы дать ей возможность задержаться, пройти свой путь еще чуть дольше, уберечь от боли тех, кто в этой жизни был привязан к ней... Я забываю о своей любви к этим людям, к их бессмертной душе и начинаю любить лишь их оболочки. И сегодня я снова расстроилась.
- Никто из нас не идеален, слава Богу.
- Знаешь, на долю секунды я даже разозлилась на тебя. За то, что ты можешь быть абсолютно жестоким, когда это необходимо, а я - нет.
- А я на тебя. За то, что ты никогда не забываешь о том, кто мы и зачем мы здесь... А я вот заигрался и опять забыл.
- Мне бы так самозабвенно играть.
- Ты самозабвенно играешь в грусть. Так ведь? Это все еще твоя любимая эмоция.
Она посмотрела на его улыбку и заулыбалась сама. Какое значение вообще может иметь этот разговор, если она так сильно его любит? Он, в свою очередь, понял ее взгляд и замолчал.
Да, она была женщиной, матерью и натурой, которая когда-то так увлеклась своей чувствительностью, что забыла о том, кем она является. На какой-то момент ей даже показалось, что все ее эмоции - это действительно она сама. Вообще, ее девичья память подводила ее ни раз. То ей казалось, что она несчастна, а потом вдруг - что боль и страдания - это плохо, а удовольствие - хорошо. Доходило до смешного... Она начинала бояться! Всерьез испытывая эту заразную привычку - страх. В качестве напоминания об этом нелепом случае она носила кольцо на пальце с огромным пауком. Конечно, она бы и так помнила обо всем, что связывало ее с пауками и их липкой, цепкой паутиной завораживающего страха, лишающего ее сил, но... Она любила украшения, они радовали ее.
Ее любимый же выбрал для себя немного другой сценарий. Сначала он со свойственной ему основательностью и умением во всем идти до конца погрузился на самое дно ненависти к окружающим. Затем с таким же размахом пустился в раскаяние и чувство вины, переведя эту ненависть на себя. Большую часть своей жизни он потратил на то, чтобы возненавидеть ненависть и... Она вспомнила, как трудно ему приходилось в его беспамятстве, как страдало его тело, разъедаемое всем этим раздраем. Оно болело раком легких, оно пыталось уничтожить себя не только болезнью, но и наркотическими веществами, алкоголем... Ее муж достаточно крепко был связан со своей личностью человека, который идет до конца. Позже, вспоминая его жизнь, этот театр одного актера, они смеялись и так и называли ее: "Помешательство". Его игра затянулась и грозилась окончиться переходом на второй курс, где ему дали бы вторую попытку, но...
- Я так люблю вспоминать о том, какой ты сильный. - Призналась она. - Ты почти погубил себя своею же силой и спас себя ею.
- Да, мы с тобой так похожи. Твое отчаянье преследовало тебя до тех пор, пока ты не повернулась к нему и не пошла через него насквозь. Как врач, ты всегда помнила, что трудно вылечить пациента, если ненавидишь его.
- Да, помнишь, как нам было смешно обоим, когда мы учились любить твою ненависть?
- И твой, как ты тогда выражалась, "врожденный пессимизм". Нам даже не понадобилось его лечить, он получил свою порцию любви и сам растворился.
Он был таким замечательным - в своем прикиде плохого парня, со светящимися счастьем глазами и улыбкой ребенка, который вспоминает веселый эпизод, случившийся с ним не далее, как этим утром. Когда он входил в роль своего бесшабашно-веселого злодея, она любила его еще больше, восхищаясь и немного завидуя. Привычка к серьезности в ней все еще держалась своими корнями, слегка мешая гармоничному течению желаний и действий. Она сдерживалась, когда сердилась, а потом с сурово сдвинутыми бровями аккуратно разбивала над расстеленной на полу газеткой блюдце, гневно пищала замысловатое ругательство... не выдерживала и начинала хохотать. Хотя, в последнее время, конечно, она все больше смеялась, чем сердилась или раздражалась.
- Почему ты постоянно ходишь в таком виде, будто бы тебя только вчера сняли с очередной крыши, отобрали бутылку и стянули с шеи веревку? - Иногда начинала она ворчать.
- Милая, но я же не виноват, что люди в большинстве своем уверены, что служители смерти и те, кто олицетворяет земного Дьявола, должны выглядеть именно так.
- Скорее бы тебя уже перевели на новую должность. - Вздыхала она и качала головой. - Даже черепа на твоей кофте уже протерлись и теперь больше напоминают эти пресловутые сердечки, как их изображают.
Он корчился, а она в очередной раз убеждалась, что пафосом увлекается не только одна она в их паре.
Он пил свой черный кофе, она ждала, пока в чайнике настоится чай. Вокруг шли люди... Самые разные люди. Спящие... Пробужденные и светящиеся... Люди, у которых в грудной клетке зияла черная дыра.
"У них впереди столько интересных приключений"... - Думала она о последних.
Она любила людей. Она любила их в их сомнениях и страхах, любила их, погруженных в ненависть и самообман, почти разрушивших себя до основания... Она училась любить их по-настоящему, избавляясь от жалости, от ожиданий и критики. Но, ее любимый был прав - мы не совершенны. Иногда ей казалось, что их боль - это что-то настоящее, вечное. Но, сталкиваясь на своем пути с теми, кто, как могло показаться ей, потерял себя - она знала, ничего не исчезает бесследно. Погребенная под страхом, израненная, закрытая чужим воздействием душа человека бессмертна, ее нельзя уничтожить или удалить. Нужно лишь слегка расшевелить ее, докричаться... А затем немного поддержать, пока она расправит крылья, удивленная и еще не поверившая до конца в это счастье... да, она действительно умеет летать.
Она вспомнила себя... Она, рожденная крылатой, так долго боялась высоты! И даже впервые взлетев, паря над городом, она не могла расслабиться и наслаждаться происходящим - она постоянно думала, что упадет... Но все-таки успокоилась. Как всегда.
Он оставил чаевые официанту, собрал со стола пачку сигарет и ключи от машины, и, протянув ей руку, помогая встать со стула, заспешил к выходу, понимая, что если не обгонит жену, то место водителя в машине займет она и им всю дорогу придется наслаждаться ударным ревом солиста очередной металл-группы, обгоняя грузовики и автобусы, проскакивая на красный свет и взвизгивая тормозами на повороте. Он мечтал включить расслабляющую медитационную музыку, закрыть глаза и погрузиться в размышления о чем-то легком, невесомом и бесконечном... Хотя, о чем он. Он же все равно ей уступит и в очередной раз отправится в медитацию под звуки орущего брутального дядьки, похожего своим видом на него самого. В принципе, разницы особенной не было. Но они так любили соревноваться!
Из автомобильных колонок кто-то гневно завопил так, будто бы ему пытались отпилить голову. Его жена расправила складки на юбке белого платья, азартно прикусила губу и сорвалась с места. Шины оставили черный след на асфальте, мотор взревел в такт музыке. Он улыбнулся, ощущая, как наполняется его сердце и душа любовью, теплом и пониманием ко всем живым существам и закрыл глаза, ощущая, как медленно тает его личность, как очередной театральный образ, костюм, который, заканчивая спектакль, вешаешь в закулисный шкаф. Оставался свет.