Штандартенфюрера фон Штирлица тошнило. Солнце и самогон переваливали за семьдесят градусов. Юго-восточная Азия не нравилась. Пойло дрянь. Штирлиц томился, не получая адреналина, необходимого ему, как косяк для наркомана. К тому же, он сильно сдал. Одна эвакуация его управления чего стоила. Все было не так. От цивилизованного мира, без которого Штирлиц не мыслил себя в деле, не осталось и следа. Кто друг? Кто враг? Где родина? Да и с кем, собственно воюем? С собой? Или с другом Мюллером? Городишко был так себе, ни рыба ни мясо. От цивилизации не осталось и следа. Раньше, в двадцать восьмом, Штирлиц уже побывал здесь. Тогда ему здесь понравилось - чисто, ухожено и много русских. Не Европа конечно, но жить можно. Было много мелких лавочек, мелких ресторанчиков, и маленьких трудолюбивых проституток, не то, что в Берлине, где все дорого и всегда мало. Теперь здесь было бедно и грязно, но все - равно лучше, чем дома, где теперь не было ничего, кроме танков союзников и мародерства. Дела нет, денег тоже нет. В ушах звенит тишина. Где вой Катюш, прожектора и буйство атаки вошедшего в раж соотечественника?
- Э... Как его, там? Б..Б..Б.. - промычал он, - Где мой браунинг? - Штирлиц порылся в кармане галифе.
- Джим!? - окликнул Штирлиц тишину за спиной, вспомнив имя недавно присланного ему связного
Краем уха зацепить какую-нибудь пошлость, в отношении его геройского прошлого, да заехать в морду особо говорливым за соседним столиком... И это награда за службу? Последнее, что он слышал в этой тошниловке, вывело его из себя:
- Ты слышал, Джим, я тащил за писку Мюллера? - бубнил под нос Штирлиц. - Что эти косоглазые себе возомнили? Мюллер мой друг!
- Вы тогда тащили записку Мюллера, где он стучал на ваши непартийные отношения с мисс Браун, - напомнил связной, отвлекшись от пощипывания за задницу симпатичной кабачной девки.
Эту историю Джим слышал от самого Мюллера. Обернувшись к девчонке, он страстно зашептал ей на ухо:
- Мюллер тогда решил подшутить над Штирлицем, зная о привычке того лазить по чужим сейфам. Он написал кляузу о похождениях Штирлица с мисс Браун, сунул ее в сейф, а кончик намеренно выпустил наружу. Потом он позвонил Штирлицу, сказав, что у него есть армянский коньяк, а сам спрятался за потайной дверью. Штирлиц, зайдя в кабинет, нашел ее, начал читать и пришел в ярость. Он стал ее выдергивать, а она все тащилась и тащилась, потому что была напечатана на туалетной бумаге беспрерывно. Потом в комнату ввалились Мюллер и Шеленберг, умирая от хохота.
Девчонка прыснула от смеха, ойкнула и сиганула мимо них в лес. Сидя в качалке на террасе бунгало, затерянного в джунглях, поплевывая в потолок, Штирлиц косил за ней нетрезвым взглядом:
- Молодость, хрен с ней - одна дурь в голове!
- Вот раньше... Раньше зарплаты хватало не то, что на баб. Хотя, если бы Москва платила долларами... или, еще лучше, дойчмарками, мы могли бы победить и побыстрее...
На стакан села жирная, зеленая муха и принялась чистить крылышки. Его взгляд уперся в мерзкое насекомое. Он поморщился - муха отвлекла и мысль показалась безвозвратно потерянной. Штирлиц напрягся. Губы сложились в гримасу, пытаясь поймать прежнее положение, которое должно было вернуть его к нити рассуждений. Поймав его, как ему показалось, Штирлиц продолжил свою мысль: "О чем это я?". Невдалеке, за пальмой, он видел прячущийся от него широкий соломенный колпак присевшего по нужде человека.
Из кустов, в ответ, раздались подтверждающие догадку звуки.
- Как ты сказал? Отношения? - очнувшись, спросил в стакан Штирлиц, отхлебнув мутного первача и вспомнив о безвременно покинувшей его подруге. Молодецки встрепенувшись, Штирлиц попытался встать. - Да знаешь ли ты!...
- Ну, ну, сэр, - удержал его Джим. Его делом было время от времени, попинывая кресло с шефом, думать о своем, и мечтать о глотке виски у камина...
Осев в кресло, Штирлиц захныкал:
- Она говорила, что Адольф кончает плохо. Импотент... Фюрер обращался с ней как с Германией...
Джим невольно вытянулся, ударившись головой о низкий потолок бунгало, явно не рассчитанный на европейца, и в сердцах матюгнулся: "Fuck"! Он не любил дразнить арийскую натуру шефа, зная его отношение к языкам второго сорта. К языкам второго сорта Штирлиц относил прежде всего английский, ибо на нем и матом то выругаться невозможно уважающему себя бюргеру.
Штирлиц плюнул в потолок. Нечто тягучее, описав короткую дугу, некрасиво улеглось на лацкане протертого кителя.
- Недолет, - заметил Штирлиц, - С Кэт тоже что-то не получается... А где Кэт, почему ее нет на работе? - второй день он был в раздумьях, не стоит ли потребовать у Центра новую радистку?
Связной поставил его падающую голову:
- Да бог с ней, Максим Максимович, - и добавил про себя, исправляясь: "Мать ее, перемать".
Они уже сработались, каждый из них делал свое дело. "В общем, - думал Джим, - одно дело делаем..." Он пнул кресло с шефом, шваркнул шваброй по полу. Захотелось домой - там сейчас празднуют, а они что?
Глава 2
Надо сказать, он был недоволен - штандартенфюрер фон Штирлиц его совсем не считал за человека...С ним было трудно. Штирлиц все чаще впадал в прострацию и все реже возвращался. К Джиму он относился как к назойливой няньке, отбирающей бутылку. Будь они в Англии, где ни будь в пабе, он давно бы выбил из него всю дурь. Всего - то и умеет, что водку жрать, да баб портить. Как его терпят по обе стороны линии фронта?. Разведчик многостаночник, motherfucker....
Джим вспомнил историю, которую Мюллер любил рассказывать за кружкой пива каждому встречному.
Русские тогда Берлин брали. Город был окружен со всех сторон. В пригороде у Штирлица была вилла. Местечко тихое, по-тихому его и взяли, на рассвете. Накануне к Штирлицу ввалилась Ева, накачанная пивом:
- Штирлиц, Вы шалун, я знаю... А правду Мюллер мне сказал, что Вы шпион?
- Фрау Браун! У меня есть русская водка и трофейные презервативы... А в остальном я не уверен сам, - отшутился Штирлиц, впуская ее внутрь.
Была и водка и пельмени при свечах. Вот в чем вопрос, что было дальше...
А дальше, на рассвете, к нему во двор заехал русский танк. В доме разместился штаб. Штирлиц обрадовался - наши кругом, флаги красные. Они с Евой и танкистами ночь провели нешуточно, по-русски. И песни были под гармошку, и спирта не жалел никто. Штирлиц показывал им девку Гитлера, они ей фотки своих девок и лезли лапать... А утром все проспали всё на свете. Тут телефон зазвонил - на проводе был Мюллер:
- Штирлиц, - говорит, - через пять минут совещание у Фюрера, а тебя нет еще. Где, - говорит, - ты застрял?
- Как, - говорит, - где? Дома еще. Извините, - мол, - проспал. Больше не буду.
Мюллер, тот в курсе был, что городок уже сдали:
- Ты что, в плен попал, что ли к русским? Или пьян, скотина?
- Нет, - говорит, а сам понять не в силах ничего - в постели Ева в "красной" гимнастерке...
Садятся в Даймлер - Бенц. Ключ в зажигание. Не тут то было. Танкисты скоммуниздили аккумулятор. Насилу разбудили вора. Тот, не проснувшись, все отдал без звука при виде человека во враждебной форме, бьющего в лицо и говорящего так убедительно, как мог сказать бы только брат славянин.
Машину завели всем миром. Акселератор в пол. Впереди линия фронта. Не едут, летят... Никто им в спину не стреляет. Ева молчит, как рыба об лед, глаза навыкате. Смотрит на Штирлица - тот спокоен, улыбается, русские регулировщицы ему честь отдают. Немцы тоже. Чудны дела твои, Господи...
До бункера за десять минут домчались, как ни в чем не бывало. Штирлиц вбегает - там все навытяжку. Фюрер строй обходит, в глаза каждому заглядывает, по щеке похлопывает. За руку прощается со всеми, благодарит за службу.
Доходит очередь и до него. Все по струнке стоят - он на полусогнутых - перегаром дышит, смотреть не смеет. Плохо ему.
Похлопал Штирлица по щеке, в глаза заглянул. Штирлиц глаза отводит - стыдно ему. Ева, бедная за спиной у Штирлица прячется - на глаза Фюреру показываться боится. А он заметил ее и говорит:
- Пойдем, дорогая, нам пора с тобой уже.
Она в слезы - так ей со Штирлицем расставаться не хочется. А сама упирается, идти не хочет. Фюрер и говорит Штирлицу:
- Вы Штирлиц, совсем зарвались уже, что вы себе позволяете?
У Штирлица при этих словах все падает, совесть просыпается, ну он и говорит, как бы за Еву прощенья просит:
- Виноват, мой Фюрер! Последний раз, - и все такое...
Фюрер ему руку жмет - прощается и опять по щеке хлопает снисходительно:
- Вы забываетесь! - Фюрер деликатный был, в последнее время - особенно.
Конечно, ему не нравилось, когда подчиненные не по уставу наглые, но ведь не скажет прямо. Все намеками норовит, обидеть боится - вот ведь дипломат, его в дышло...
- Штирлиц, вы ведь на работе - не дома. Извольте являться на службу по форме, - и вышел, прикрыв дверь.
За стеной раздался выстрел - все стоят, как в минуту молчания - через мгновенье - другой. Фюрер умер....
К Штирлицу подкатывает Мюллер и шепчет, тыкая пальцем в грудь:
- Штирлиц, дружище, у вас медаль запылилась как - то.... Надо бы почистить.... Все тки праздник. Кхе - Кхе. - и ухмыляется так хитро - хитро, жучара.
Не смея опустить глаза, на ощупь он определил - на нем была Звезда Героя. Штирлиц, холодея, понял - он с бодуна не те награды нацепил и это очень огорчило фюрера.
Джим взял швабру, молча вытер пол, пнул кресло:
- Чтоб тебя укачало, - и как только он пьет эту гадость с утра?
Глава 3
Штирлицу снился сон. Ему снилась прежняя Кэт - веселая и молодая хохотушка. Никогда еще он не был с ней близок за все эти годы. Берёг ее. Теперь ему явно не нравилось, что с ней происходило. Кэт подурнела. Он ей не доверяет - вот что... Тут он потерял мысль. Пытаясь ее вернуть, он скорчил рожу. Мысль вернулась. Он плюнул в пол и вдруг заговорил:
- Она даже не объяснилась! Да и не в этом дело. - И он снова смолк, всхлипнув в стакан. Джим пользовался привычкой шефа размышлять во сне. Это сильно помогало ему в его работе. Поэтому стакан никогда не пустел в руках штандартенфюрера фон Штирлица.
- Совсем бедняга плохой стал, - подумал Джим и покрутил пальцем у виска Штирлица. Штирлиц не реагировал.
- Спит, - утвердился в своей догадке Джим.
- Шпионит, - подумал во сне Штирлиц.
Штирлиц не понимал главного... что-то в этой истории от него уплывало. Ему явно не хватало информации к размышлению.
Кэт всегда была расположена к полковнику Исаеву и Родине передом и вот на тебе... Нет, определенно завтра он пошлет запрос Центру. Ему пришлют новую радистку...
- Вчера я, кажется, цапнул ее браунингом чрез меру, - не открывая глаз, пожаловался Штирлиц.
Штирлицу снилось, что наступила пятница. Он ждал пятницы как посылки из Москвы. Еще ему снилось, что по пятницам Кэт надевала сводящие с ума панталончики, с милыми его сердцу звездочками на ушках. Поглаживая ее, Штирлиц расстегивал их медленно, так долго и томно, что когда страсть его от наплыва нежных чувств в нем не сдерживалась, он срывал их... А там - такие же, уже с английским флагом... Как матрешка... Потом, вдруг, картина сменилась. И вот они уже с Мюллером до остервенения режутся в ушки, лупя по ним свинцовой битой и ставя на кон вышедшие из обихода дойч марки, то и дело проигрывая друг другу пиво. Это был очень приятный сон. Это так тешило его воспоминания о когда-то сытой и пьяной Германии его молодости. Нет, это бред, подумал Штирлиц. Пятница у Кэт - его законный день. То, что он увидел во сне, взбесило его:
- Ну, надо ж было додуматься? Я не выношу вида британского флага в принципе! Этим скотам, янки, и так досталось больше, чем они заслужили. Теперь и она с ними? Хоть бы постеснялась в таком виде!?
- Янки - американцы, сэр, - поправил его Джим, подливая в стакан и ухмыляясь. Он явно догадывался, что так беспокоило Штирлица.
Штирлиц проснулся.
- Ну, какая разница? Нет, она определенно дура.
Хлебнув, Штирлиц замычал. Джим поправил в кресле его сползающее тело.
Теперь ему снилась огромная зеленая муха, прыгающая по голове девчонки в соломенной шляпе. Потом эта муха прыгнула ему на стакан. Потом она взревела как тяжелый американский бомбардировщик и медленно поднялась в воздух. Его взгляд блуждал вместе с уже пьяной мухой со стакана на пол и об стену, пока не уперся в календарь. Календарь висел криво. Штирлицу было трудно понять, где рамка. А рамка на календаре прыгала за зеленой мухой, пытаясь ее поймать. Наконец, рамка поймала муху и та забилась, пытаясь выбраться. Мир стал плоским, с удивлением заметил Штирлиц. Это зацепило и он стал внимательно рассматривать календарь. Как разведчику, что-то ему не нравилось. В датах что-то не сходилось. Штирлиц снова проснулся.
- Вот оно что! - Он обернулся и увидел на стене точно такой же календарь с поздравлениями по поводу юбилея Фюрера, - Но ведь теперь Август!
В глазах сверкнул знакомый лед нордического характера. Рамка на календаре показывала девятое число. Это был четверг.
- Так, так... - протянул Штирлиц, - так пятница завтра, что ли, Джим?
- Так точно! - вытянувшись ответил связной.
Штирлиц пощупал рукой между ног - промежность болела.
- Мать твою... Надо будет потолковать с Мюллером. Пусть выяснит, кто ей еще платит и подержит ее под колпаком.
- Тут и так-то все на одно лицо - заметил Джим, наливая по полной.
Штирлиц обернулся и шутливо погрозил пальцем - в его голове всё начинало вставать на свои места:
- А почему, Джим, у тебя такое странное имя для связного?
- По легенде я англичанин, - удивился Джим и, как ни в чем не бывало, удалился в лес по маленькому.
- А зря..., - подумал ему вслед Штирлиц.
Глава 4
Сегодня, действительно был четверг. Дальше тянуть было нельзя. Скоро здесь будут наши. До их прихода ему предстояло ни много, ни мало - вывести из игры Штирлица, убрав его подальше. Лишние глаза здесь были явно ни к чему. Куда он уберется - не его дело. Если Штирлиц окажется слишком близко, Москва включится в игру. Лондону это не нужно. Японцы были ему безразличны. Их судьба была решена заранее и не в их пользу.
Джим отошел на безопасное расстояние от Штирлица. Ему необходимо было подумать и сосредоточиться.
- А поче-е-е-му, Джим у тебя такое странное-е-е имя, - кряхтел он от удовольствия, расстегивая штаны.
На самом деле Джим завидовал Штирлицу. Тому каждую пятницу из Москвы присылали бутыль украинского самогона. Не то, чтобы Джим ценил этот напиток. Больше всего на свете он ценил внимание. А как раз им то был явно обделен. Ему из Лондона не присылали ничего, кроме инструкций и нагоняев.
Штирлица бы за это к ордену представили, а его? Надо думать, они опять не оценят его заслуги. Постоянство - признак хорошего тона. А у них, в Англии, похоже, хороший тон ценится выше работы контрразведчика. Завербовать чужую радистку, видимо, считается обычным делом. Шел по улице, увидел, завербовал - чего проще? Это с другими так, а с русскими?
- Что-то у меня не клеится, - пробормотал Джим, застегивая штаны.
- У меня тоже, - раздался рядом измученный голос страдающего человека.
- Кто здесь? - вздрогнув от неожиданности, огляделся Джим - за соседним кустом он увидел знакомый соломенный колпак.
- Это я, Сунь.
- Хочешь? - не понял Джим.
- Не мо-гу-уу..., - ответила девушка.
- Хрен с ней, - опять не понял Джим - не время сейчас.
Он повернулся и медленно, глядя под ноги, зашагал к бунгало. То, что он делал, стоило ему не мало трудов. Сколько он ее уговаривал, по кабакам водил, шмоток импортных подарил, а она все свое долбит: "Я, видите ли, Штирлица люблю и Родину".
- А виски по пять баксов - стакан ты не любишь, курва?! Пьет, как лошадь, а любит не того, кто платит, а Родину... Что за люди - эти русские? Недаром, при их разрухе, они немцев сделали.
Вчера он напоил Кэт и Штирлица в этой забегаловке до потери пульса. Она вела себя не как леди. Она вешалась на Джима и требовала еще виски. Пьяным, развязным голосом она кричала тосты за здравие союзников и окончание войны. Штирлицу не нравилось ни то, ни другое. От количества выпитого, Кэти тошнило. Она не могла стоять... Джим не рискнул проводить ее. Да и Штирлиц, уснувший рядом на стуле, мог не правильно понять. Тогда скандала не избежать... Он подозвал соломенную шляпу и попросил ту помочь Кэти.
- Это для дамы - напутствовал девушку Джим, передав ей сверток - А это тебе доллар - плата за беспокойство. Иди, помоги ей там, что надо...
- Не извольте беспокоиться, - ответила соломенная шляпа, низко поклонившись с хитрой улыбкой откровенной стервы.
Отведя Кэти в "уборную", та первым делом развернула газету. У нее под ногами Кэт продолжала терять человеческое достоинство, несвязно бормоча какие-то ругательства на знакомом девчонке с детства языке.
У нее загорелись глаза - в свертке было дорогое английское белье, обрамленное кружевами. Ее так и подмывало стащить его, а позже примерить его перед зеркалом, но, когда она уже почти решилась на это, Кэт схватила ее за руку, пытаясь встать:
- Что это у тебя?
- Это для Вас. Вам передали и просили помочь. - Ответила испуганная девушка и принялась безропотно помогать ничего не соображающей Кэт.
- Ах ты, дрянь, ты меня обокрасть вздумала, наверное? Давай, если просили, - Кэт сунула сверток в кромешной темноте себе в сумочку, не рассматривая и ничего не соображая.
Придя домой после попойки, Штирлиц по привычке полез в ее кошелек за мелочью, которую Кэти давала ему на опохмел и нарвался на скандал, дурачок:
- Что это, Катя?
Она пыталась оправдываться. Но объяснить, конечно же, не могла ничего. Она просто ничего не помнила... Похоже что дошло до драки. Бедный Штирлиц.
Глава 5
Боль не спадала.... Врач Штирлица по совместительству, сорокалетняя рязанская баба Кэт, осмотрев больного, без задней мысли, задумисто выдавила:
- Кто это Вас? Вы бы поберегли сокровище во благо нации.
Когда Штирлиц понял, что она ничего не помнит, а если и вспомнит, то не признается (его школа), его яйца заболели еще больше и скупая слеза штандартенфюрера фон Штирлица оросила щетинистый подбородок. Вспомнилась его далекая московская квартира, давно, с двадцать восьмого года им не посещаемая, и жена, с которой управление устроило ему встречу.
Сейчас, когда перед ним мелькнуло это светлое мгновение его жизни, он вспомнил, как они познакомились. Его еще только собирались забросить в Германию. Стрельнувши спичек и полюбопытствовав, не толкнет ли она его заглохшую машину, Штирлиц спросил ее тогда, как бы ненароком, не взять ли ее собой в Германию, если машина заведется?
Увидев, что Штирлиц отключился, Кэт сильно тряхнула его. От тряски, Штирлиц открыл глаза, но увидев Кэт, снова закрыл их... Он опять потерял мысль, но воспоминания не отпускали его от себя ...
В марте, в уже полыхающем Берлине, когда сил его больше не хватало терпеть одиночество нескончаемого ожидания и ночные бомбежки, он покидал бетонное убежище. Поднимался к себе в кабинет, зашторивал окна и, включив свет, доставал из картотеки ящик, где за много лет были собраны фотографии всех его кандидаток в радистки, отосланных в Центр на проверку личности. Ни одна из них оттуда так и не вернулась. Выцветшие фотографии выглядели подчеркнуто официозно. Они были с неброской одинаковой подписью на обороте: "Фрау такая то, кандидат на вакантную должность радистки КЭТ. Берлин 19.. год". Все они могли бы быть куда, как привлекательнее, снимись они на Кодак, где ни будь на Капри, вид на пляже... Фото жены среди прочих не было.
Нет, вспомнил Штирлиц, она была действительно хороша. Кровь с молоком, от души славянка. Он не помнил, как ее звали, он и видел-то ее один раз, разглядывая в зеркало заднего вида, одиноко толкающую его "Эмку" по вечерним московским улицам - девчонке очень хотелось поехать с ним, думал тогда Штирлиц, накручивая баранку. Машина так и не завелась. Времени больше не было. Вспомнив брошенную ею на вокзале фразу на прощание, когда поезд уже тронулся, что она будет ждать его, пока не дождется, он все еще терзался - могла бы и поехать, дура.
На утро Штирлиц, сидя в мягком вагоне на польской границе, изображал из себя достопочтенного баварца. Вместо "Будем!", он бодро, почти даже не "окая" на манер его любимого народного писателя в широкополой шляпе с усами и тростью, чокался с сидящим напротив парнем в коричневой рубашке со свастикой на рукаве: "Prozit!", закусывая ломтиком лимона рюмку добротного шнапса. Парень, приветственно поднимая в ответ свой граненый стакан с водкой, отвечал ему с сильным баварским акцентом, коверкая русские слова:
- Пу-у-ттьтем! - после чего протягивал ему свою интеллигентную руку, - Мюллер. Ес - тил в ээту, плять, Мос-куу, ути-иться.
- Штирлиц - отвечал ему Максим Максимович, записывая в свою записную книжку новое имя, и ниже, перевернув карандаш красным концом вниз: "Фашист".
Чуть позже ему передали от нее письмо, где она писала, что ее направили в лагерь подготовки диверсантов где-то на Дальнем востоке. Она сообщала, что устроилась хорошо. Еще она написала, что ей собираются сделать пластическую операцию и забросить в Индокитай. Штирлиц попытался представить ее лицо... Центр, по-свойски, позаботился о том, чтобы Штирлиц встретился с ней. Через год его ненадолго заслали поближе к новым союзникам Германии на востоке. Как бы в отпуск. Штирлиц хранил ее письмо. Любой бы на его месте забыл об этом за столько лет - Штирлиц не мог.
Кэт снова тряхнула его. Штирлиц открыл глаза, и увидев ее, завыл... На каждую новую, выбранную Штирлицем радистку, из Центра всегда приходил один и тот же вопрос: "А где Кэт? Что с ней?". Он отвечал, как всегда, лаконично: "Юстас Алексу. Кэт залетела. Ждем пополнения". Потом Штирлиц долго крутил свой приемник, в надежде услышать обнадеживающую весть из Центра. Центр, в свою очередь, отвечал тоже лаконично: "Пополнения не будет, вытаскивай сам". Получая такой ответ, Штирлиц недоумевал. Он же не акушер, и у него не абортарий. Он разведчик. Они присылали Штирлицу связного, который при личной встрече разъяснял Штирлицу позицию Центра: Центр, как всегда, почему-то полагал, что Кэт в Гестапо и он, связной, должен был помочь Штирлицу вытащить ее из лап этого ужасного учреждения. А Кэт была просто одинокая женщина. Она любила Штирлица, а он любил свою жену. Перед русским мужиком, свежим, только что с Родины связным, Кэт была не в силах устоять. Мужики с Родины, попав в Европу, тоже не могли устоять, оставшись с Кэт наедине, на явочной квартире. Штирлиц ненавидел связных. Он их убивал, всех на одном и том же месте, на берегу озера, а через девять месяцев отвозил Кэт в Швейцарию и давал в Центр шифровку: "Все нормально, мальчик. Связной погиб". В центре, в силу плохого качества связи, шифровку принимали в виде: "Все нормально. Мальчик связной погиб". Потом история повторялась. С тех пор Центр прислал ему семнадцать связных и навсегда оставил с вечно беременной Кэт.
Глава 6
- Пронесло? - спросил Джим вернувшуюся девчонку в шляпе.
- Что-то съела, - ответила ему Сунь, разглядывая себя перед зеркалом.
Она была ничего - все говорили, да и работала, в общем-то, в хорошем месте. Платили не мало плюс пфенниг на чай. С деньгами вроде как складывалось, - она уже всерьез подумывала купить маленький домик, где ни будь за океаном, подальше от этой войны. Ее русские друзья - таксисты - помогали ей. Она была им благодарна. Кроме них ей еще нравился этот немец - фон Штирлиц. Кого-то он ей напоминал...
Ей вдруг вспомнилось, как в детстве, когда она была совсем еще маленькой, в их крохотной, продуваемой всеми ветрами хижине по ночам было темно и страшно. Ей часто приходилось оставаться одной. Однажды ночью, она забилась под кровать от страха и стала звать на помощь маму. Мама все не шла. По ночам мама работала. Теперь-то Сунь знает, что за работа была у ее бедной и несчастной мамочки. Ну и дура же она была? Когда та вернулась, Сунь спросила мать, ужиная поздно ночью, остывшими лепешками:
- Мама, а где мой папочка? Почему он не с нами?
- Твой папа, Сунь, очень большой, красивый и хороший человек. Сейчас он где-то далеко - далеко, за морем, выполняет задание. Ты должна гордиться им. Но когда-нибудь он приедет и заберет тебя с собой. Он очень любит тебя, маленькая Сунь. И поверь своей мамочке, что так оно и будет...
Теперь она выросла. Она считала себя похожей на папу, когда смотрелась в зеркало, потому, что глаза у нее были совсем не такие узкие, как у мамы, а большие и синие. Волосы у нее тоже были не черные. Маму она почти не помнила... Папочка все не приезжал. Маму расстреляли самураи еще в сорок первом. Когда маму забрали, знакомый русский таксист отвез ее в этот ресторанчик. "Когда приедет папа", - говорила таксисту Сунь, я расскажу ему о бедной мамочке. Таксист тогда думал о своем - кажется о своей, тоже несчастной, стране. Он удивился только, откуда девчонка знает его язык, а Сунь сказала, что мама всегда с ней разговаривала на нем. С тех пор она стала мыть посуду в этом ресторанчике, а потом и вовсе помогать по хозяйству.
Мама говорила, что девушка, обладающая таким красивым именем, обязательно будет пользоваться успехом. Мама оказалась права. Недостатка в мужском внимании она не испытывала.
Потом боль утраты в душе утихла. Сунь стала привыкать к своей однообразной, но не такой, как раньше, голодной жизни. Японцы были мерзкие, но к ней относились нормально. Лапали, правда, и чем дальше - тем больше. Больше всего на свете Сунь боялась самураев с их саблями.
Ее передернуло. В тот день, - вспомнила девушка, - В тот день в газете написали, что в Европе закончилась война. Все тогда подумали, что и у них скоро настанет мир. Уйдут японцы... Сунь ненавидела японцев. В тот день японцы не ушли, а русский таксист сказал, что на аэродроме приземляются немцы... Много немцев. Никогда до этого Сунь не видела немцев. Они были ей безразличны.
В тот день к ним в ресторан ввалились двое немцев, один пьянее другого. В их ресторане еще никто никогда себя не вел так, как они. Все мужчины в ресторане повставали со своих мест и стали пятиться к двери. Сунь тогда тоже страшно испугалась - она никогда еще не испытывала животного страха по отношению к людям. Незваные гости вызвали в ней чувство любопытства - она не знала, чего от них можно ожидать. Немцы же, пройдя на середину хижины, начали что-то громко кричать в сторону входа, не переставая хохотать при этом. Тут - же в проеме появился еще один, поменьше, щелкнул каблуками и выбежал. Вместо него в ресторанчик вбежали трое солдат и начали выгонять всех мужчин на улицу, толкая их прикладами в спину. Ресторанчик опустел - в нем остались только хозяин, да она - ничего не соображавшая, с глазами, наполнившимися обидой. Подъехал грузовик. Кучка солдат засуетилась вокруг него. Через минуту они уже заносили большой, плоский стол, обтянутый зеленым сукном. Поставив стол в центре зала, солдаты что-то громко крича на непонятном ей языке, расселись вокруг и стали стучать кулаками, требуя выпивки.
С тех пор прошло три месяца. Хозяина тоже расстреляли. Жизнь налаживалась.
Глава 7
Штирлиц решил все же потолковать с Мюллером. Хозяйка бунгало пригласила вошедших немцев за столик. Двое небритых, опустившихся самураев резались в бильярд.. На манер буфетчицы с Казанского вокзала, симпатичная девчонка, лет семнадцати, она подкатила к ним, неся сокэ и полное отсутствие интереса во взгляде красивых, европейских глаз, едва различимых под широким соломенным колпаком. Поставив чашки на стол, она негромко, без интонации пробубнила:
- Понаехало тут, козлонемцев, мать вашу.
Штирлиц вздрогнул. Ему показалось, или эта девчушка действительно ругнулась на его родном языке? Он посмотрел на Мюллера, но у того на лице не было ничего, кроме вялого интереса к ее загорелым лодыжкам и пары ленивых мух. Штирлиц прекрасно знал, что Мюллер плохо, но понимал русскую речь. "Значит, показалось или Мюллер не расслышал", - подумал Штирлиц.
На самом деле, Мюллер прекрасно все слышал и понял. Стажировка в Москве, в конце двадцатых, хоть и не дала ему возможности нормально говорить по-русски, но обогатила его словарный запас десятком отборных выражений. Не выдавая своего интереса, он косил левым глазом за Штирлицем. Его всегда забавляло, какие этот болван корчит рожи, когда о чем ни будь напряженно думает или врет. Штирлиц же не догадывался об этой своей привычке, а зря. Именно она и позволила Мюллеру сделать заключение, что Штирлиц - шпион. Еще при их знакомстве, Мюллер, сидя в вагоне, спросил тогда прямо:
- Штирлиц, вы русский шпион?
Штирлиц сделал вид, что не понял вопроса и попытался перевести его в шутку. Мюллер же, едва сдерживался, чтобы не заржать, наблюдая за его мимикой и вспоминая торжественные проводы Штирлица на вокзале кучей людей в кожанках. "Кто старое помянет", - рассуждал теперь Мюллер, вспоминая эту историю, тому глаз вон.
- Не сыграть ли нам партию, дружище, - задумчиво произнес Мюллер, возвращаясь в реальный мир.
- А не пойти ли вам куда подальше, господа союзники. У нас тут у самих партия в разгаре, - не оборачиваясь, процедил сквозь зубы один из самураев и оба узкоглазых громко заржали.
Подойдя к гоняющим шары комикадзе, Штирлиц, осматривая комбинацию, позевывая, произнес:
- Спорим на ваше сокэ, парни, что я закончу вашу партию в два щелчка? И как вас пускают за штурвал в таком состоянии?
Те неторопливо оторвались от бильярда, переглянулись и с диким шипением потянули сабли. Не дожидаясь, пока его порубят на куски, движением пальца в кармане форменного плаща, хранящего всегда наготове браунинг, Штирлиц пристрелил обоих - скандал был теперь обеспечен.
- Русские - Япония: два ноль - такая боль, такая боль, - задумчиво произнес Мюллер, сидевший, погруженный в свои мысли.
Одобрительно крякнув, он встал с табуретки, забрал водку с бильярда и со словами: "Она им больше не понадобится, и да упокой двух неверных наша лютеранская богомать ее в душу", - поставил ее перед вытаращившей глаза, на все происходящее, девчонкой. - "Пей, дуреха. И не думай о немцах свысока. А Штирлиц, он хоть и русский, но тоже хороший человек".
Сунь разревелась и бессильно опустилась на стул. "Так этот Штирлиц - русский? Может он знает о моем отце?", - думала она, растирая сопли.
- Прибери здесь, сестренка, у тебя это хорошо получается, - Мюллер широко улыбнулся, - И да, кстати, как ты относишься к мертвым японцам? Кажется скоро, - Мюллер посмотрел на свои командирские часы, - скоро их будет немного больше. Кхе-кхе, - и по отечески погладил девушку по ее соломенной шляпе.
- Ты понимаешь, друг мой Штирлиц, что ни будь в атомных бомбах, а? - обратился уже к Штирлицу Мюллер.
- А что?
- А то, что по моим данным, нам пора делать отсюда ноги, - ответил Мюллер, вставая из-за стола.
Глава 8
Кое-что понимающий в атомных бомбах Штирлиц, найдя Кэт, диктовал ей:
- Пиши шифровку в Центр: "Срочно вышлите защиту от радиации". Вдруг пригодится?
В Москве же, к тому времени, Ставка страдала жестоким, затянувшимся похмельем Победы, и им было явно не до пустяков. Спустя час, Москва прислала ответ: "Защиты от радиации не существует, так же, как и атомную бомбу мы собираемся сбросить только через два года. Так что, всем уже растрепавший об этом полковник Исаев может так сильно не волноваться - сдохнет он явно не от лучевой болезни. Сворачивайтесь, ждем. И подпись".
Штирлиц понял - это конец. По голове его явно не погладят. Да и выживет ли? Возвращаться в Москву ему явно не стоило. Штирлиц помрачнел. Над головой сгущались тучи и гул идущих высоко, за облаками, "Б1", держащих курс куда-то к стране восходящего солнца.
- Странно идут, с такой высоты попасть трудно - обронила Кэт, всматриваясь в небо, в ожидании противного завывания падающих бомб.
- Эти попадут, можешь не сомневаться.
Кэт не поняла, что он имел в виду. Их работа, похоже, заканчивалась...
Сунь принесла ему пива и, как бы невзначай, обронила:
- Русский таксист говорит, с аэродрома улетают немцы, много немцев...
До конца войны оставалось три часа. Штирлиц не мог без войны. Его снова потащило в ностальгию. Это случалось с ним чаще и чаще. Он становился сентиментальным. Где-то он уже видел эту симпатичную мордашку в треугольном соломенном колпаке. Кого-то она ему напоминала. Кого-то из далекого двадцать восьмого, когда здесь было много маленьких трудолюбивых проституток и много русских. Кажется, одна из них относилась к нему как-то особенно. Она говорила по-русски и ее голос казался ему знакомым до боли. Она тогда сказала ему на прощанье:
Я не возьму от тебя денег, русский. Ты дашь мне что-то большее, - что же она хотела сказать? Может, я зря проболтался ей, что я разведчик? Хотел понравиться, кретин... Что это было - шантаж или...
Перед ресторанчиком остановился грузовик и из окна высунулся Мюллер:
- Штирлиц, ты едешь?
Штирлиц задумчиво сплюнул - Мюллер опять сбил его с мысли. Стоящий за спиной Джим загадочно улыбался Кэт. Штирлиц попытался вернуться к потерянной мысли. Мимо пролетела большая зеленая муха. Штирлиц уперся взглядом в мерзкое насекомое и оно вернуло его к действительности. Кэт посмотрела на Штирлица и, не выдержав, спросила связного, роняя слезу - предвестницу разлуки:
- Джим, ты хочешь поехать с ним?
Джим посмотрел в ее обещающие глаза и понял, что нет, он остается. Вот и все, Кэти. Вот ты и сломалась. Скоро здесь будут наши. У него теперь есть радистка. И, может быть, ресторанчик... Работы хватит. Сунь и Кэт мяли его за рукава, прижавшись с двух сторон в ожидании. Ему начинало здесь нравиться...
- Я на минуту, сказал Джим, удаляясь.
Какое то время Штирлиц сидел, погруженный в свои мысли. Потом, будто очнувшись, повернулся к Кэт.
- Похоже, пора ставить точку на восемнадцатом, - доставая свой браунинг, сказал Штирлиц.
Никто из присутствующих еще и опомниться не успел, как снова появился Джим.
Он вышел, одетый в парадную форму лейтенанта английских ВВС. Форма была ему к лицу. Кэти залюбовавшись на его молодую, статную фигуру не могла отвести от него взгляд. Штирлиц от неожиданности выронил браунинг и снова впал в ступор. Сунь опустилась на стул.
Джим подсадил так и не вышедшего из раздумий Штирлица в кузов грузовика и, хлопнув по дверце, сказал шоферу:
- Трогай!
- Когда машина тронулась, Штирлиц очнулся. Его лицо приняло осмысленное выражение. Он вдруг ясно увидел садящееся за пальмы солнце, ожидающее его, недалекое будущее и провожавшие его взгляды трех человек. Встретившись с одним из них, влажным от слез, не отпускающим от себя, и смотрящим на него из-под широкого соломенного колпака, он все понял и вспомнил. Она же ясно давала ему понять, кто она... Штирлиц застонал от безысходности. Ведь не просто же так все было. Эту встречу тогда устроили специально для него... Теперь все сходилось. Все, кроме его изломанной жизни... Он дернулся к борту, привстав на корточках и протянув руку.
Девушка рванулась с места. Она догнала машину, буксующую в грязи. Штирлиц подхватил ее на ходу, втаскивая в кузов.
Мюллер кричал Штирлицу, высунувшись из кабины: "Последний самолет уже стоит под взведенными винтами. Без нас не улетят. Бензина хватит. Через океан перевалим, а там ищи ветра ..."
Штирлиц не слышал. Двое в кузове, обнявшись, смотрели на оставляемый ими след - раскисшая от муссонов жизнь и грунтовая дорога, на которой стоял, отдавая честь, офицер союзной армии и его первая радистка, повисшая на плече, были уже где-то в прошлом...