Утро начиналось, как обычно: Алексей зашёл на огород, сорвал с грядки пару спелых котлет, открутил от черешка свежую булочку, нацедил молока из ствола молочного дерева в предварительно прихваченную реторту, и уселся на воздушный стул, чтобы малость позавтракать.
Подбежала сторожевая бактерия. Он потрепал её по холке и скормил одну котлету. Бактерия прижала стрекала жгутиков и от удовольствия втянула лишние псевдоподии. Вторую котлету Алексей сгрыз сам и принялся за молоко с булочкой.
Алексею больше нравились сторожевые бактерии - болевые микробы не отличались особой выносливостью, а в их условиях это немаловажно. Ну а вирусы вообще плохо приручались, отчего и славились чрезвычайно скверным характером. Но когда-нибудь, может быть, он займётся и вирусами. Есть у него пара идеек и для них...
Инфузория же лежала на солнце, грелась - очевидно, сытая, и проводила хозяина лишь ленивым дрожанием ресничек - поприветствовала по-своему.
По пути он заглянул в вольер, ему захотелось заново осмотреть трофеи вчерашней охоты на грозу, неожиданно двинувшуюся к ним со стороны Обратных Гор. Больше всего Алексей беспокоился о подраненной снежинке: пошло ли ей на пользу вчерашнее лечение на скорую руку?
Да и вообще: несмотря на всю её действительную опасность и грозный внешний вид, смотреть на неё было приятно, особенно радовали глаз разноцветные внезапные переливы света на тонких и острых боковых гранях, в которых-то и заключалась основная угроза.
Ветер метался по клетке из угла в угол, поминутно натыкаясь на стены и колыша прочнейшую решётку из полутораметровых алмазных ломов. При любом, пусть даже самом беглом взгляде на него сами собой начинали слезиться глаза и взъерошиваться волосы. И это несмотря на двойную защиту!
Молнии в соседнем вольере дрожали от переполняющей их силы и ярости, но стояли на месте и не двигались: изоляция клетки держала хорошо, и убежать они не могли.
Крупные дождевые капли медленно переползали по потолку, время от времени сцепляясь в беззлобной схватке и срываясь вниз. Они глухо шлёпались о гладкую зеркальную поверхность, мгновенно пробуравливая глубокие скважины в самозарастающем полу. Потом выбирались из вновь образованных дыр, поблёскивая новой шкуркой, и вновь взбирались по стенам на потолок камеры.
А вот снежинка, к сожалению, подохла и растаяла - несмотря на обильные подкожные инъекции жидкого азота и беспрестанные водородные вливания.
"В понедельник на работу, - подумалось Алексею. - Надо бы подетальнее разобраться с митохондриями звёзд на дальнем участке космоса. Из-за этого и светимость у них падает, и устойчивость формы не держится. Свойства вакуума, может, локально изменить? Если взять его не в фокусе, а... Да, наверное, придется. В иных условиях... Нет! Не буду даже думать об этом! Завтра, всё завтра! Сегодня - последний день отпуска!"
Прежде чем покинуть сад, Алексей подошёл к кофейному дереву, сорвал два созревших стаканчика с кофе - крышечки уже начинали топорщиться, и рука едва выдерживала поднявшуюся внутри температуру, с хлебного дерева снял две свежие сдобные булочки с хрустящей подрумяненной корочкой, усыпанной зернышками мака и кунжутом, поставил всё на поднос из листа репейника и пошёл к дому. Дом, собственноручно построенный Алексеем из пойманных в саванне булыжников и обшитый крокодиловыми досками, ему нравился: ни у кого не имелось такого дома. Многие делали дома из звездной пыли, из выгоревших чёрных дыр, даже из виртуального пространства - но всё это было массовое, стандартное производство, а вот у Алексея дом получился уникальным, можно сказать, единственным в своём роде. Одни длинноствольные жирафы вокруг усадьбовой ограды чего стоили! Они придавали неповторимый южный колорит окружающему пейзажу, давали прекрасную густую тень, а в довершение всего ещё и хорошо пахли.
Он прошёл в спальню.
Жена спала, разметав руки, но ресницы уже трепетали, готовясь распахнуться.
Он поставил поднос на столик, наклонился и поцеловал её.
Она открыла глаза.
- Я люблю тебя! - прошептал он, снова нежно прикасаясь губами к её щеке.
- И я тоже тебя люблю! - ответила она.
И они поцеловались ещё раз.