Заключённые, словно стадо испуганных лам, сбились в кучу, подальше от опасного края. Они не спускали глаз с горной тропы. Грязные лохмотья почти сваливались с их исхудавших плеч. Кирки и лопаты валялись, брошенные наспех на землю. Мальчишка лет семи прятался за каторжниками, прижимаясь к их измождённым спинам.
Щипач Хенаро, толкавший тачку, полную жирной красноватой земли исчез у них на глазах. Только что был и пропал, точно черти его под землю утащили. Не свалился в пропасть, подвернув ногу на неверном камне. Не упал замертво, поражённый громом, бухающим у них над головами с самого утра. Не вознёсся на небеса в сретение с Господом, как положено благочестивому католику. Исчез. Вместе с тачкой. И с кандалами.
- Может фараонов позвать? - прогнусавил один из доходяг с провалившимся носом. С опаской поглядывая на небо, он наклонился к мальчишке. - Игнасио, сбегай-ка до них.
- Погодь, - остановил каторжник с уродливым шрамом на левой щеке. Все звали его Меченый. - Они нашему брату не подмога. В колодки всегда заковать успеют.
Гремя кандалами, он подобрал с земли увесистый камень и запустил его туда, где пять минут назад стоял Хенаро. Камень пролетел несколько метров и растворился прямо в воздухе.
Заключённые ахнули.
*
Наши дни
Дороги тут отвратительные. В них всё дело. Колдобина на колдобине. От покрытия одно название осталось. То волнами пойдет, то сползает на обочину, оставляя посредине рваную рану. Вымотаешься до головной боли, до тошноты, пока доедешь..
Меня не раз носило по этим дорогам, пока наш крейсер не появился у берегов Венесуэлы.
Приняв на борту тамошнего президента, и продемонстрировав всему миру нашу мощь и боеспособность, крейсер мирно, без всякой помпы, отплыл назад. Но к жизни уже пробудились спящие доселе силы, готовясь перекроить карту Южной Америки заново.
Успешная нефтяная компания оказалась на грани банкротства. Проекты заморозили, и нас срочно вернули в головной офис в Ла-Пас.
Жизнь потянулась ленивая и неспешная, как зыбкий воздух на закате.
Я маялся от безделья. Вместе с остальным офисным планктоном я подтягивался на работу часам к десяти. Пил кофе, обсуждал новости с того конца земного шара, где жизнь кипит. Смотрел из окна на забастовки местных индейцев, походившие на карнавальные шествия. Разряженные в яркие национальные костюмы забастовщики требовали "хлеба и зрелищ", сопровождая требования песнями и плясками. К полудню становилось совсем душно. Мы шли в соседнее итальянское кафе обедать. Часам к трём я возвращался домой в свою просторную квартиру на площади Мурильо.
В понедельник лафа закончилась.
С того вечера, когда Валера Кислицын ворвался ко мне домой злой, как чёрт, и объявил, что компания в наших услугах больше не нуждается, прошло двое суток. А ощущение такое, будто целая вечность. Дольше, чем весь месяц, который я проторчал в душной столице. До сих пор не могу понять, происходит это со мной на самом деле или нет. Я сижу в камере насквозь провонявшей прокисшей мочой. В глухой боливийской деревушке. Ну, Валера, этой подставы я тебе точно не прощу! Вот только доберусь до мобильника. Хотя и это вряд ли. Наверняка, он уже осел в кармане у того усатого с осоловевшими глазами.
Гопота местная, а не полицейские. Рожи такие мерзостные. Сами, наверное, наркотой приторговывают прямо в полицейском участке. Они тут коку в каждом втором дворе выращивают. А что кока? Это их всё: и еда, и питье и лекарство. Три в одном.
В открытое зарешеченное окно влетел камешек. Отскочил от противоположной стены и замер, закатившись под щелястый топчан. За окном тихо призывно засвистели.
Я подтянулся на руках, и разглядел тёмную фигуру в нескольких метрах от стены. Человек произнес что-то на местном диалекте.
- Простите, сеньор, вы говорите по-испански? - сказал я. Человек замер. - Помогите мне. У вас есть мобильный телефон?
Что за чушь я несу! Ну, кто мне, заключённому, даст свой мобильник. Да и откуда он здесь! У них, наверное, на всю деревню один телефон, и тот в полицейском участке.
И кому звонить? Валере, из-за которого я тут торчу? А хоть бы и ему! С его связями он и меня сумеет вытащить, и сам не подставится.
Я предпринял новую попытку. Человек всё ещё стоял под окном.
- Вы знаете дона Начо?
Мало ли в Боливии донов Начо? Хотя в этой дыре его все должны знать. На него только и остается надеяться. Как его фамилия?
- Дон Начо Майта. Вы слышали о таком? Он живёт в этой деревне. Пожалуйста, найдите его и скажите, что я ищу его. Меня зовут...
Фигура растворилась в темноте.
Я ругнулся, и улёгся на голые струганные доски.
- Все контракты прекращены, неустойку можно получить в конце недели. Нет, ну как тебе это нравится? Наши рабочие визы аннулируются. Адьёс, амигос! Геополитика, твою мать! Да! Забыл ещё сказать. Новое руководство просит в течение двух недель освободить занимаемую жилплощадь.
Кислицын бушевал и ругался, не забывая подливать, а мне вдруг нестерпимо захотелось домой. Давно я там не был, лет девять. Выйду из аэропорта в морозный воздух, под ногами хрустит снежок. Хорошо!
- С ней то, что делать будешь? - Валера кивнул в сторону спальни, где Адора укладывала маленького Эдьку.
Кто тянул его за язык?
- С собой заберу.
- Ты только представь, что она там будет делать? Она же ни полслова по-нашему.
- Это ты зря. Она языки быстро схватывает, и понимает уже довольно сносно. Гораздо лучше, чем я на аймара.
В его словах была правда. Я представил несчастную оливковую Адору в шубе и шапке в тридцатиградусный мороз на автобусной остановке. Представил, как она будет толкаться на тесной кухне с моей мамой, отчаянно ненавидя гречку и скучая по свежим фруктам. Будет вздергивать гордый подбородок, мучаясь, что ей, и поговорить не с кем.
- Ни анекдот рассказать, ни в кино сходить, - бухтел Валерка. - Не в обиду... Ты ж с тоски с ней помрешь. Друзья коситься будут, как на экзотическую зверушку.
С Татьяной я как-нибудь объяснюсь. Она поймет и, пожалуй, даже возьмет девятнадцатилетнюю Адорасьон под крыло. А ребятам, как объяснишь, что их младший брат - индеец-аймара с пронзительными голубыми глазами?
- Так у неё ж паспорта нет! - спохватился я. - У них тут ещё та бюрократия. Слушай, Валера, по твоим каналам там никак нельзя за две недели оформить? Я не думал, что так скоро... Не подсуетился.
- Так это ж отлично! Подумай, на кой она тебе там. Да и ребёнок нафига? Ты ж не хотел?
- Не хотел.
- Как говорится, одно неверное движение и ты уже отец, - хохотнул Валера.
- Не могу я бросить его в этом кокаиновом раю. Со старшими по-дурацки всё как то получилось. Уехал на заработки, так и не вернулся. А Эдька только-только говорить начинает. Мама моя сказки Пушкина ему будет на ночь читать. Не может нормальный мужик отказываться от своих детей.
- Не пропадут они без тебя. Хочешь мой прогноз? Максимум через месяц, тут поселится толстый, белый, как пельмень, американец, ради которого нас выперли, заметь. Адора наймется к нему убирать квартиру, как когда то к тебе, и через пару дней станцует ламбаду уже в его постели.
- Кислицын, пошёл вон!
Валера увернулся от моей кроссовки, полетевшей в его сторону.
- Тупой ты, Георгий. Ей что один гринго, что другой, все на одно лицо.
Ночью, забравшись под прохладную простыню, я прижался к горячей шелковой спине моей индианочки. Скользнул рукой по мягкой груди и животу.
Адора пулей выскочила из постели и, рыдая, заперлась в ванной. И что на неё нашло?
Тут всегда так. Мыло! Одно сплошное мыло! Говорить, как взрослые люди, не умеем и не хотим. Только заламывая руки и театрально выгибая бровь. И эмоции через край с надрывом. Нет, уж увольте, нахлебался этого.
Раздражённый, я повернулся набок и заснул.
Утром голова раскалывалась от Валеркиной текилы местного розлива. Напившись воды из-под крана, я обнаружил на столе записку. Она гласила, что сына своего я больше не увижу, потому что "безутешная Адорасьон уезжает навсегда". Её мобильник демонстративно лежал рядом с запиской.
2
1930-е XX в.
Меченый вглядывался в пустоту поглотившую камень. Тропа, как тропа. Ничего особенного. Они вон сколько миль прокопали, расширяя её так, чтобы две повозки могли разъехаться. Да ещё столько же и осталось! Бежать бы, да над головой небо, а под ногами пропасть. Фараоны их даже и не стерегут особо, знают, что деваться им некуда. Уже сотни две каторжан полегло костьми, чтобы богатые сеньоры могли разъезжать на своих автомобилях с блестящими колесами. Здесь же прямо на обочине в грязь и зарывают, как собак. На могилу несколько камней пирамидой. Эх, жизнь пропащая! А мальчонку жалко. Что он в своей жизни видел кроме мотыги? И его, сироту, сюда же пригнали. За грошовую кукурузную лепёшку.
Меченый схватил кирку, и со злостью, насколько позволяли кандалы, швырнул её в сторону тропы. Кирка упала на землю, точно перерубленная пополам. Каторжник встал на колени рядом с ней, протянул неуверенную трясущуюся руку туда, где кончалась палка. Рука не встречала никакого сопротивления, но растворялась в зыбком воздухе. Он задержал дыхание, точно собирался нырять, и сунул туда голову.
- Пресвятая Дева! Заступница, спаси и сохрани! - заключенные истово закрестились, упав на колени. Мальчишка заскулил от страха.
Жутко было видеть безголовое тело, стоящее на четвереньках. Тело подалось вперед. Исчезли плечи, за ними спина и ноги.
Каторжники молчали. В воздухе пахло электричеством. Небо потемнело, и раскаты грома раздавались совсем рядом.
Через мгновение воздух на тропе сгустился, и к ним шагнул Меченый.
- Братцы!
Заключенные шарахнулись от него, как от чумы.
- Вот она, свобода наша! Там! - кричал он, как умалишенный, пытаясь перекричать раскаты грома. - Скорее, идёмте за мной. Игнасио, сынок, пошли.
Он схватил мальчишку за руку.
Дождь обрушился на заключенных стеной. Тропа мгновенно, как губка, впитала в себя первые капли. Через минуту каторжники стояли по колено в бурном ручье, в который превратилась тропа.
Игнасио завизжал, как маленький зверёныш, и укусил каторжника за руку. Тот охнул, оступившись на скользкой земле, на миг отпустил ребенка. Мальчишка, не разбирая дороги, что есть духу, бросился назад, к палаткам охранников. Он ревел от страха, и струи дождя на его щеках смешивались с горячими слезами.
*
Последний автобус на Коройко, навьюченный тюками, корзинами и коробами, медленно взбирался по горному склону. Догнать его не составило труда. Впрочем, как и выяснить, маршрут взбалмошной девчонки. Куда ж податься бедной обманутой сиротке как не на деревню к дедушке? Может, хоть старик Начо её в чувства приведет. Хотя он тот ещё старый перец. Местный сумасшедший: пропадает где-то месяцами, тусуется с разным отребьем.
Отсюда сверху город был подернут серой дымкой смога. Над вершинами гор клубились шапки облаков. Асфальт кончался, как только северная дорога начинала забирать вверх. Хуже неё были только местные водители. Свободолюбивые же потомки инков были людьми простыми, а потому ездили, как хотели и на чём хотели, не ограничивая себя правилами и знаками. Мой разбитый пикап уже месяц стоял у местного "костоправа".
Я плёлся на Валерином стареньком форде метрах в пятидесяти от синего автобуса. Скажем, догоню я её, и что скажу? В её умишке, отравленном телемылом, я - отрицательный герой, богатый гринго-искуситель, должен приползти к ней на коленях, молить о прощении и повести в церковь Святого Франциска. Иначе меня ждут страдания и мучительная смерть. А в церковь её, так или иначе, кто-нибудь да поведёт. По другому её мыло даже не заканчивается.
Гадко, что она подслушивала, да ещё ведь и понять что-то умудрилась. Слово какое-то дурацкое "en consolable" - "биз утешная". Оно меня и вздёргивало больше всего, точно зубная боль.
Терпеть не могу небрежности и раздолбайства. Неужели так трудно писать грамотно на родном языке? Или принайтовить тюки покрепче?
Один из узлов верёвки, которой багаж крепился к автобусу, начал съезжать. Через несколько минут верёвка распустилась и змеилась на ветру, ударяя время от времени по боковому стеклу.
А водиле хоть бы что. Он и не побеспокоился перепроверить, как закреплён груз. А случись что? Съедет вон тот здоровенный ящик в сторону, и утянет автобус за собой в пропасть в полкилометра. Для кого тут по обочине кресты понатыканы, и пирамидки из камней сложены? Они тут все такие. Помолятся Пречистой Деве Марии Гваделупской или ещё какой, а дальше хоть трава не расти.
Адорасьон даже не задумалась, что она будет делать в этой дыре? Хоть бы о ребёнке подумала. Что ему тут делать? Выращивать коку на заднем дворе, пасти скот, или в лучшем случае, вырезать из дерева дешёвые сувениры. Выбор огромный, ничего не скажешь. Найду способ, заберу у неё пацана, и пусть она делает, что хочет.
Погода портилась прямо на глазах. Вечерний туман, словно дым гигантской трубки мира, обволок машину. В нём растворился страшный обрыв за обочиной, разинувший голодную пасть справа от меня. Исчезли изумрудные сплетённые клубками растения, стоявшие стеной по левую руку. Сизая мгла окутал меня мягким коконом, сузив мир до двух метров перед машиной. Казалось, что туман поглотил даже звуки. Я полз по тонкой паутинке дороги, теперь почти на ощупь, не чувствуя ни времени, ни пространства. Хорошо, что машин на дороге было немного. Я и автобус, в котором Адора ехала к деду.
А может, забить на всё? Уехала, ну и Бог с ней. И я развернусь и уеду, как ни в чём не бывало.
Валера, гад, подкинул в мое сердце отвратительного червя. Ну, действительно, что у меня может быть общего с девчонкой с шестью классами католической школы? О чём я тогда думал? О том, что она совсем не похожа на местных девиц с туповатым, овечьим выражением лица. О том, что в этой деревенской девчонке есть какая-то древняя нездешняя красота и достоинство. Думал о точёных лодыжках в белых школьных носочках и голубых теннисках. О круглых изящных коленках с двумя ямочками под ними. О нежных... Тьфу ты. Песнь Песней, черт её побери. Адора может и Суламифь, да только я не Соломон.
Если б можно было обратить время вспять. Да только Эдьку уже не отменить.
Машина вдруг стала замедлять ход, будто я нажал на тормоза.
Я убрал ногу с педали.
И тут до меня дошло, наверное, дорога здесь забирала вверх. Я понизил скорость, но машина остановилась, точно я уткнулся в мягкий невидимый барьер. У меня пересохло во рту. Что за чертовщина!
Запахло горелой резиной. Форд, упираясь, рвался вперёд, но не продвинулся не на пядь. Движок жалобно чихнул и заглох. Машина покатилась назад. Я дёрнул ручник, но форд несло, точно кто-то плеснул под колёса масла.
Я вцепился в руль. Вывернул, чтобы притереться левым боком к горной стене. В окно пахнуло свежей горечью горных трав. Машина мягко стукнулась задним бампером и встала, как вкопанная.
У меня дрожали руки. Я похлопал себя по карманам в поисках сигарет. Сунулся в бардачок, и вспомнил, что уже год, как бросил. У меня оставалось ещё полбутылки воды. Я плеснул несколько капель на лицо и осушил её до дна.
Переведя дух, я повернул ключ. Двигатель захлебнулся натужным кашлем.
Ёлки зелёные! Этого мне ещё не хватало - застрять в этом "киселе". Того и гляди сзади какой-нибудь лихач на фуре сомнёт в лепешку. Надо выставить знак.
Я включил аварийные огни.
Знака в багажнике не оказалось. Надо позвонить Валере, пусть вызовет эвакуатор.
Телефон ни черта не мог поймать. Любые сигналы бесследно растворялись в тумане. Даже свет аварийки казался тусклым и неубедительным. От липкого, сырого, как квашня, тумана по спине побежали мурашки. В бессильной злобе я пнул колесо форда.
Где-то надо мной пронёсся недовольный рокот, точно кто-то повернул железный барабан набитый булыжниками.
Я зажмурился, потёр уставшие глаза. А когда открыл их, то не поверил самому себе. Туман начал рассеиваться, точно невидимая рука разводила у меня перед носом пыльный театральный занавес.
Дорога изгибалась гигантской подковой, а я находился на самой вершине её изгиба. С этой точки она просматривалась в обе стороны на несколько сот метров. Дальше она вела вниз, а совсем не вверх, как мне казалось.
Сквозь клочки тумана впереди, внизу, проступила маленькая человеческая фигура, одиноко бредущая вдоль дороги. Сам не зная почему, я пошел за ней.
Я не успел пройти и десяти метров, как позади меня вдруг неожиданно что-то зарычало. Я оглянулся и едва успел отскочить. Мимо со свистом пронёсся автобус, не сбавляя скорости. Водитель, с перекошенным от ужаса лицом, ничего не видел.
Разболтанный груз мотался во все стороны. Из разорванной корзины, как теннисные мячи, летели оранжевые апельсины.
Это же тот самый автобус! Как мне удалось проскочить мимо? Похоже, у него тормоза слетели.
Мои там!
Я бросился за автобусом, спотыкаясь и давя апельсины.
- Эй, вы! - крикнул я, человеку, бредущему по дороге, зная, что он не услышит. Так сорвалось.
Автобус круто вильнул в сторону, чтобы не протаранить путника. Огромный ящик медленно, словно нехотя, съехал на бок. Автобус повело в сторону.
И в этот момент небо треснуло, залив все ослепительным белым светом. Грохнуло так, словно снаряд разорвался у меня над головой. От неожиданности я упал на колени, закрыв уши руками. Невидимые руки раздирали небо в клочки.
Я вглядывался во вспыхивающую тьму дороги и не мог разглядеть ни автобуса, ни людей. Яростные молнии рвали ночное небо одна за другой.
Даже если автобус рухнул под откос, он не взорвался! Их ещё можно вытащить.
Я подбежал к месту предполагаемого падения. Заглянул в зияющую пропасть, отчаянно боясь увидеть развороченный автобус и смятые, изуродованные тела. И Эдьку с Адорой среди них.
Тропический ливень зашелестел по густым зарослям. И мне казалось, что жалобные стоны и тоненький детский плач пробиваются из-за стены дождя.
Я лёг у края обрыва, прямо в чавкающую дорожную глину. Я бы хоть сейчас нырнул за своими в этот черный провал. А толку? Тут метров четыреста до дна. Как туда лезть без верёвки, без фонаря? В моей машине они всегда лежали на всякий случай.
Оставить их одних и идти за помощью? Дождаться попутки? Ливень придавил меня к земле, точно каждая капля весила не меньше тонны.
Нет, ничего не слышно. Это мне только кажется. Там нет никого.
Адора любила в дождь шлёпать босиком по земле. И босоногой танцевать на кухне, обнявшись с сыном, когда думала, что её никто не видит. Чуки - моя маленькая плясунья.
Я оборвал себя. Любит. Адора не любила, а любит, и точка.
3
Рай на земле есть, понял Меченый. Не тот с жемчужными вратами и возносящими молитвы святыми мучениками, как рассказывал им когда-то падре в школе при миссии. А обитель Солнца, о которой твердили старики, где всегда тепло и царит изобилие. Вот оно. Руку протяни, и ешь прямо с дерева. Жаль, что мальчонка всего этого не увидит.
Меченый радостно засмеялся, представив глупые вытянутые рожи фараонов, которые не нашли их на месте. Изможденные каторжники, пробиравшиеся сквозь заросли позади него тоже приободрились. Перестали трястись от каждого шороха. Поначалу и ему было не по себе, когда он слышал рык леопардов в чаще. Но когда кандалы больше ноги не натирают, так и дорога не в тягость. Только дороги никакой нет. Девственные джунгли. Точно рай. А раз рай, так и лев с ягнёнком рядом пастись будут. И с ними тоже ничего дурного не случится.
"Ама суа, ама льюлья, ама челья", - любила повторять древнюю присказку его бабка. Не воруй, не лги, не ленись. Только не про него это. А десять заповедей тем более. Не думал он, что когда-нибудь сюда попадет. А вот ведь как подфартило. Есть всё-таки справедливость на земле.
Он теперь жить заново начнет. Найдет себе бабёнку работящую, да чтобы помясистее. Так, чтобы было за что подержаться. Только бы выбраться из проклятых джунглей.
Что-то просвистело мимо. Безносый доходяга свалился подле него, как куль с мукой. Остекленевшие бессмысленные глаза открыты. Из шеи торчала тонкая стрела с чёрно-белым оперением.
Меченый затравленно озирался по сторонам. Кто-то следит за ними!
Сердце в груди забухало, как молот.
Дерево, увитое лианами, качнулось, и от него отделился голый черноволосый бес с луком в руках. Узколобое лицо пестрело боевой раскраской. Стрела, готовая сорваться с натянутой тетивы, смотрела в грудь Меченому. В чёрных глазах беса не было не злости, ни страха, только радостное хищное предвкушение.
*
- Ничего, - недоуменно сказал командир отряда спасателей.
- Сам вижу, - проворчал в усы лейтенант Хавьер Сукупира. Он отчаянно потел, и больше всего ему хотелось выпить чаю с кокой. Да откуда ж его взять в горах? Даже термоса с собой не захватили.
День не задался с самого утра. Сукупира обнаружил на крыльце полицейского участка своего племянника Элихио, препиравшегося с гринго странного вида. Тот был перепачкан грязью, словно свинья, валявшаяся в луже, шатался и нёс околесицу. Да к тому же, по словам Элихио, пытался взломать дверь в участок.
Немолодой лейтенант, поглядел на иностранца с неприязнью, предчувствуя, что не придется ему выпить утренней чашки чаю. Он отпер дверь и, грузно ступая, исчез внутри.
Иностранец, пренебрегая всеми приличиями, ввалился за ним, требуя сейчас же вызвать спасателей на северную дорогу. Он и сейчас стоял у края обрыва, непонятно чего выглядывая.
- Будем оформлять ложный вызов, дон Хавьер, - спасатель из Коройко махнул рукой, приказав ребятам сворачиваться. - А он не того? Я слышал, у вас тут часто психические бегают.
- Да почитай каждый год ловим. И откуда только берутся? Горы на них что ли так действуют? Нехорошая дорога - сплошные происшествия.
- И не говорите. Каждый месяц сюда вызывают. Ничего, скоро наши мучения закончатся. Слышал, в будущем году обводную откроют. На сорок километров длиннее, зато езжай себе и в ус не дуй, - спасатель протянул лейтенанту свою визитку. - Вы уж подержите этого ненормального у себя до выяснения обстоятельств.
Сукупира важно кивнул головой, сунув карточку в нагрудный карман. Подумаешь, визитка у него! Коройко та же дыра, что и Кинти, только чуток побольше.
- Ничего, разберёмся. Мне сразу его глаза бегающие не понравились. Надо бы его пальчики для порядка снять. Время, сами знаете, какое. Никому нельзя верить. Вроде все сходится, а потом бац - информация из столицы - наркодилер, или того хуже международный террорист.
Врал Сукупира спасателю без зазрения совести. Какие террористы в Богом забытом углу? Парочка местных алкоголиков и бузотёров. Ну, приворовывают соседи друг у друга, что плохо лежит. Припугнешь для порядка, и всё тихо и мирно, как всегда. Скучно! Всего доброго, дон Хавьер, заходите, кофейку попить, когда будет время. И вам не болеть!
Русский метался по краю пропасти, то хватался за голову, то бормотал что-то невразумительное.
Неужто обойдется простым штрафом за ложный вызов? У Сукупиры на такие дела нюх. Не всегда ж он штаны в деревенском участке просиживал. Когда-то в Ла-Пасе наркоторговцы уважали его и боялись даже его имя произносить всуе. Эх, было же время, пока не засыпался по-глупому. Дело замяли, и его сослали в убогую деревню, стареть, оплывать жирком. Только рано его хоронить. От этого русского он не отцепится просто так, раскрутит по полной!
- Да успокойтесь вы, - сказал Сукупира, когда спасатели убрались восвояси. Обходительно сказал, чтобы не раздражать зазря полоумного гринго. - Может, перепутали чего. Мало ли что ночью в туман привидится.
- Возможно, - напряженно дернув шеей, сказал русский. В глазах светилось: скажите мне, что все в порядке, обманите, дайте хоть маленькую надежду.
- Вот и хорошо. Вы говорили, что с вашей машиной что-то стряслось. Давайте подъедем, посмотрим для порядка, а потом, если не заведётся, вызовем эвакуатор из Коройко, а вас сами подвезём.
Гринго не сопротивлялся, доверившись полиции. Весь его утренний запал разом куда-то схлынул, он безучастно сидел на заднем сидении, позволив полицейским копаться в своем форде. На всякий случай, Сукупира закрыл его в машине, чтобы не мешал.
Форд завёлся с полпинка. И чего этот сумасшедший бросил её ночью посреди дороги? Пару миль топал в поселок пешком по такой погоде, пока кто-то из дальнобойщиков над ним не сжалился.
- Давай-ка, Элихио, обыщи машину.
Сукупира невольно залюбовался быстрыми четкими движениями племянника обыскивавшего машину. Его школа! Славный малый Элихио, знает дело не хуже столичных. Только туповат малость. Столько копается, а ничего не нашёл. Нельзя этого гринго просто так отпускать. Такой шанс.
- Дай-ка я погляжу, - Сукупира отпихнул сержанта и через пару минут извлёк бумажку, свернутую в маленький конвертик. Элихио удивленно присвистнул, глядя на дядю с нескрываемым обожанием.
- Так я же там смотрел!
Постучав в окошко, Сукупира, едва сдерживая почти забытое возбуждение, сунул конвертик в руку иностранца.
- Это ваше, сеньор? Вы знаете что это? Мы нашли это под водительским сидением.
Гринго повертел конвертик в руке, вернул его и покачал головой.
- Значит, не знаете.
- Элихио, посмотрим, что тут у нас.
Гринго, как гусь вытянул бледную худую шею, чтобы разглядеть щепотку белого порошка. Потом хлопнул себя по лбу, остервенело ругаясь. Не так уж и трудно два и два сложить, и понять, даже не зная чужого языка.
- Это не моя машина, - выдавил из себя русский.
- Все так говорят, - отрезал Сукупира, забыв об обходительности. - Надень-ка на него наручники, Элихио. Для порядка.
*
"Чудесное событие произошло в городе Вильсен в семье сеньоры Иллери де Моралес прошлым летом. В один из вечеров она пекла кукурузные лепёшки, и на одной из них явственно проступили черты Спасителя. Сеньора де Моралес поспешила с лепёшкой к местному падре. Он засвидетельствовал происшедшее и освятил чудесную лепёшку".
Стрелки приближались к половине десятого вечера. Пора бы и домой, на боковую. Сукупира прочистил горло. Сердито зыркнул на племянника, читавшего вслух жёлтую газетёнку, мешая ему писать протокол задержания.
На стуле у порога, аккуратно сложив длинные сухие ладони на колени, и внимательно слушая, сидел старик в клетчатой рубашке.
Принесла нелегкая старика. Таскается почем зря. Небось, опять будет просить Элихио написать письмо президенту, чтобы закрыли Северную дорогу. А племяш, деревенщина, верит в любую чушь. Хоть бы оторвался на секунду, и заварил чаю. Чайник закипал уже раз пять. Хотя может и не стоит чаи гонять. Выгнать старика как-то неловко, а привечать его тут не стоит.
"Сеньора де Моралес сделала для лепёшки небольшой домашний алтарь и украсила его цветами. Небесная благодать снизошла на дом Моралес. По свидетельству соседок и друзей семьи донна Иллери стала более терпимой и ласковой. Её муж избавился от многолетней привычки прикладываться к бутылке и перестал проявлять свой буйный нрав. Присутствие святой лепёшки изменило жизнь городка. За прошлый год более 15000 человек посетило Вильсен, чтобы испросить благословения святой лепёшки".
- Элихио, что за пакость ты читаешь? - не выдержал лейтенант. - Как там задержанный?
- Успокоился, дон Хавьер. Всё требовал, чтобы вы связались с посольством. Я сказал, что вы завтра позвоните. От ужина он отказался, лёг спать. Вы только послушайте, что тут написано дальше. Разве это не чудо?
- Там и без того всё понятно, сынок, - негромко отозвался старик. - В один прекрасный день лепёшка засохла, упала и рассыпалась. Люди перестали приходить к ним в дом с пожертвованиями. Муж достопочтенной донны Иллери снова стал выпивать и поколачивать жену, и сама донна опять начала ворчать и мыть кости соседкам.
- Откуда вы знаете? - вытаращил глаза Элихио. Навоображал себе, что этот старый бродяга - брухо, и готов за ним на задних лапках бегать в рот заглядывать.
- Кому люди поклоняются, такими они и становятся, - улыбнулся старик. Во рту у него не хватало половины зубов.
Элихио схватил ручку, чтобы записать мудрую мысль. Сукупира ухмыльнулся в усы. Непрост старый хрен, непрост.
- Поговаривают, дон Хавьер, что вы сегодня опять подобрали на дороге умалишенного? - смиренно спросил старик.
- Чего только люди не наболтают, - ворчливо ответил Сукупира. - Тут дело совсем другое. Вам-то что? Всё не угомонитесь. О душе бы пора подумать.
- Так я и думаю, сеньор лейтенант. Позвольте переговорить с ним.
- Беседовать с наркоторговцем я вам позволить не могу. При всём уважении к вашему возрасту, - лейтенант захлопнул папку и, нахлобучив фуражку, тяжёлыми шагами прошел к двери.
Элихио покраснел, так ему было стыдно за грубость своего начальника. Ничего, пусть учится, как нужно отшивать таких бродяг.
- Элихио, для порядка остаешься сторожить задержанного. И чтобы никаких посторонних. П-а-а-прошу очистить помещение, дон Игнасио.
4
Дикари их связали и долго тащили по джунглям. А потом сунули в глубокую яму. Кормили их хорошо. Бросали им в яму, фрукты и мясо, как диким зверям. Грязные голопузые дети приходили на них посмотреть, показывали пальцами и смеялись. Там Меченый и понял, что вовсе это не рай никакой, а совсем наоборот. После того, как дикари вытащили из ямы щипача Хенаро. Парень выл дурнем, и даже обделался от страха. А в деревне всю ночь гремели барабаны. И по воздуху плыл сладковатый запах жареного мяса.
Бесы! Бесы, мучающие несчастных грешников. Вот как оно бывает!
Как ему и ещё троим удалось выбраться из плена Меченый помнил плохо. Остался лишь горький вкус травы во рту, оттого что он вгрызался в землю зубами, лишь бы выбраться. Отчаяние придавало им сил. Они бежали всю ночь, как можно дальше от страшного боя барабанов, от диких плясок и воплей, и от мёртвой головы Хенаро на шесте посреди деревни.
Он не помнил, сколько они скитались по кишащим опасностью и смертью джунглям. Он не заметил, как остался совсем один. Истерзанный, умирающий от истощения, с мокнущими гноящимися язвами на ногах, кишащих личинками. Он просто шёл вперед. И молил о пощаде, сам не зная кого. Он больше не прикоснётся к чужому добру. Нет, нет! Сам отдаст всё, что у него есть. Ни к бутылке не прикоснётся, ни к бабам. Будет помогать нищим и калекам.
Потом когда силы кончились, он пополз на карачках. Нельзя останавливаться, нельзя ложиться, потом не встать. Пусть каторга, проклятая дорога с проклятыми фараонами и чахоточным кашлем по ночам в бараке. Жить! Или сгнить. Но там, дома. Только бы вернуться назад из этого чистилища.
Джунгли расступились внезапно. Он понял это, потому что ползти стало легче. Лианы и корни деревьев больше не хватались сотней цепких пальцев за руки и ноги, норовя утянуть в заросли. Меченый почти ничего не видел, его воспалённые глаза постоянно слезились. Он упёрся головой во что огромное и твердое. Закусив губу от боли, попытался разогнуть распухшую, в шишках, шею, чтобы посмотреть, что не даёт ему ползти дальше. Ничего не получилось. Меченый лёг на землю и перекатился на спину.
Он лежал у подножия величественной пирамиды, сложенной из огромных искусно обтесанных камней. Меченый тупо смотрел вверх, с трудом соображая, не снится ли ему это. Закрывая полнеба, над вершиной пирамиды зависал блестящий круг.
Теряя сознание, он успел заметить, как некто в сияющих одеждах, и странной маске, напоминающей клюв, склонился над ним.
*
Раньше мне казалось, что мир создан для меня, вокруг меня одного и вращается. И все, что в нем: женщины, горы, море - всё моё. Протяни руку, бери что захочешь, наслаждайся, радуйся, иди вперёд. Всё казалось, что конца этому нет. А сейчас чувствую себя эпизодическим персонажем третьеразрядной пьески. Так, массовка. И пьеса непонятно о чём, но явно не обо мне. В зале полтора зрителя, да и те здесь, только потому что состоят в родстве с режиссёром. На улице дождь моросит, вот и сидят здесь греются, потому как идти всё равно некуда. А мне не вырваться никак из темной коробки сцены с её пыльными задниками и бутафорией.
Всё хотел сделать как лучше, как правильно. С Татьяной - да, с ней все по-настоящему было. И когда она попросила развод, сердце рвалось на части, понимал - сам виноват, не сберёг. Думал достаток важнее, а получилось... Когда был нужен, рядом меня не оказалось. Ещё пару лет тешил себя надеждой, что она позовет. Побежал бы, не задумываясь.
А Адора... Хоть заголовки пиши в местную газету. Доблестный сеньор Хорхе позаботился о бедной сиротке. В благородство играл, снисходительно опекал малолетку. Пока я на вахте, ей есть где жить, она не голодает. Хотел, как лучше... Для них всю жизнь старался. А вышло, что девчонки совсем не вписались в мои прекрасные планы относительно их жизни. Кто его знает, как лучше, и что такое правильно?
Только ночью, когда пытался спуститься в этот черный провал, понял, как прикипел к ней за два с половиной года. И может совсем не я снисходил к ней, а она. Никогда ничего не просила. Просто, по-детски дарила любовью, не обращая внимания на сплетни соседок, на презрительные взгляды моих друзей, на мою невнимательность и равнодушие.
В двери щелкнул замок. В камеру вошел пожилой индеец в потертых джинсах и клетчатой рубахе навыпуск. Я вскочил.
- Дон Начо!
- Хорхе! - Он крепко, совсем не стариковски, пожал мне руку. - Значит, мои старые глаза меня не обманули. Как ты здесь оказался, сынок?
- Дон Начо, Адорасьон с сыном в Кинти?
Он покачал головой.
- Последний раз я их видел месяца четыре назад. Что случилось?
- Они собирались к вам в гости...
У старика задёргались губы. Я мысленно пнул себя. Не фиг девяностолетнего старика расстраивать. Не хватало, чтобы его прямо тут удар хватил.
- Ещё ничего не известно. Вы не волнуйтесь. Наверное, они уже вернулись домой. Вы же знаете, Адорасьон такая рассеянная. Вечно что-нибудь забудет, - быстрой скороговоркой выпалил я.
Хотел бы я сам в это верить.
- На северной? - спросил он, справившись с собой.
- Да.
Мягко ступая, Дон Начо, выскользнул за дверь и поманил меня рукой.
- Пошли, сынок. Мне одному не справиться.
В большой комнате за столом, положив голову на руки, безмятежно спал молодой сержант. Мне казалось, что не в пример старику, я топаю, как слон, и мальчишка-полицейский вот-вот проснется.
Старик аккуратно закрыл дверь предвариловки и положил ключ на стол у руки спящего сержанта. Рядом лежал мой мобильник. Я сунул его в карман и вышел вслед за дедом Начо на улицу.
- Машина твоя? - старик кивнул на форд, припаркованный около участка. - Лучше оставим здесь.
- Что вы сделали с парнем?
А я то, что делаю?! К Валеркиной наркоте мне ещё и побег припаяют.
Старик усмехнулся.
- С ним всё в порядке. Жилочка такая на шее есть. Нажмёшь, и человек будет спать, как младенец, хоть из ружья над ухом стреляй. А утром проснётся свеженький, как попка младенца после купания.
Надо просто позвонить Кислицыну и вернуться назад. А мои? Может они давно вернулись домой?
Валера взял трубку после десятого гудка. Слава Богу!
- Валера, задействуй свою гвардию немедленно!
- Жора, какого ты... Полвторого ночи.
- Валера, мне нужна помощь. Меня загребли из-за твоей наркоты в машине.
Он молчал, соображая. Я почти слышал, как поворачиваются мысли в его голове.
- Жора, клянусь тебе, ничего такого у меня не было. Я тебе врать не буду. А ты где? - сказал он уже серьезным голосом.
- В Кинти, в километрах тридцати от Коройко. Пожалуйста, приезжай, как только сможешь. Вытащи меня отсюда!
Я позвонил домой, потом на мобильник Адорасьон, в сотый раз за последние сутки слушая пугающую пустоту на том конце. Боже мой, ну, почему я наступаю одни и те же грабли - начинаю ценить лишь то, что теряю. От злости и досады на себя я застонал.
Хрен со мной! Лишь бы своих найти, лишь бы знать, что с ними всё в порядке!
- Пошли, Хорхе, - подёргал меня за рукав дед Начо, тревожно заглянув в глаза. - Тебе надо привести себя в порядок, подкрепиться. Заодно и расскажешь, что да как.
Он повел меня узкими кривыми улочками, на край поселка, где стояла его хибара.
*
Пока я расправлялся с тарелкой острейшего чили при свете керосиновой лампы, Дон Начо, стоя на коленях перед старинным деревянным сундуком, раскладывал всё своё добро на полу. Что-то возвращалось обратно в сундук, что-то он укладывал в потрёпанный военный рюкзак.
- Не к добру, - охал он, - Не к добру. Соседка вчера тоже дочку из столицы ждала. Я как чувствовал. Значит, целый автобус! Ай-яй-яй! Если водитель не дурак, и продолжает гнать, то может быть и вытащим. Только бы бензина хватило. Главное не останавливаться, и не сворачивать с дороги. Если, конечно, там есть дорога.
Он вытащил из сундука свёрток, развернул и достал оттуда компакт-диск. Старик любовно сдул с него пылинки, снова завернул и сунул в рюкзак.
Боже, у него тут даже электричества нет, зачем ему диск? В комнате пахло мышами, запустением и старостью. Кроме плохо сколоченного стола, хлипкой табуретки и сундука, окованного чёрными железными полосками, мебели не было. Начо спал на тюфяке, небрежно брошенном в углу прямо на земляной пол. В другом углу валялась стопка старых газет. Более убогой халупы не было, наверное, во всём посёлке. Не мудрено, что Адора сбежала отсюда в столицу.
От воспоминания о ней кольнуло в груди.
- Значит, вы верите, что автобус исчез? - спросил я и отодвинул от себя тарелку, чувствуя себя Змеем Горынычем. Дохну, и хижина сгорит дотла.
- Вряд ли я смогу тебе толком объяснить даже то, что мне открылось, сынок.
- Вы попытайтесь, дон Начо, - за неимением правдоподобных версий, я готов был рассмотреть даже самые безумные.
Старик взял газету из стопки и посмотрел на меня снизу вверх и усмехнулся:
- Я и читать-то едва умею. Знаешь, на что у нас тут бумага идёт.
Он оторвал от газетного листа длинную полосу.
- Вот представь, это - северная дорога. Только отчего-то её иногда скручивает кольцом, - он соединил концы полосы, перекрутив один конец. - Теперь понимаешь, сынок. Попадёшь в такое кольцо, и даже в толк не возьмёшь, где ты и куда идёшь. Вроде дорога та же, да только время другое. Прошлое или будущее, не знаю. Только если не останавливаться и никуда не сворачивать, можно вернуться обратно, - он пробежался пальцем по обеим сторонам бумажного кольца. - Вот я и говорю, может и сможем автобус вернуть, если дорога вдоль не порвётся.
Пот катил с меня градом, но в животе похолодело. Я вспомнил, как молнии рвали небо пополам в ту ночь. Повезло мне, что я в кольцо не попал. Возможно ли это? Настолько же неправдоподобно, как и то, что полуграмотный индеец объясняет мне, что такое лента Мёбиуса.
- Если порвется дорога, станет вдвое длиннее и в два раза крученее. А если ещё раз, то появится две сцепленные меж собой дороги. И так через раз до бесконечности.
И найти их там будет очень трудно. Одному Богу известно, сколько там этих дорог.
- Там - это где? В других мирах? В параллельных?
Он пожал плечами.
- Говорю тебе, я - старый неученый аймара. Откуда мне знать один мир или несколько. Да и неважно это, сколько бы их там не было, все Господом созданы. Провожатому что надо? Знать, как людей живыми вернуть и самому не заплутать. Только сил у меня уже почти не осталось. Сколько лет прошу, чтобы закрыли эту дорогу и построили новую. Не поверишь, Хорхе, сколько человек в этих краях пропало. А вывести мне удалось чуть больше двух дюжин.
- Дон Начо, вы были... там?
Он кивнул. В мигающем свете керосинки он был похож на старого ворона, так и норовившего меня клюнуть.
- Смотри-ка, сообразил. Адорасьон с тобой повезло. Молодец девка, такого умного гринго в мужья себе нашла.
У меня голова шла кругом, хотелось расспросить обо всем, но старик, закинул рюкзак на спину, и шагнул из хибары в ночь. Я поспешил за ним.
- Не знаю, что она вам соврала, дон Начо. Я ведь уехать собирался, думал сына забрать и уехать. А может их обоих тут оставить. Адора всё поняла, потому-то и в автобус этот проклятый села, - выпалил я, сам не зная почему. - Что мне делать?
Дон Начо посмотрел на меня внимательно, но без осуждения.