Они живут в полумраке, их чувствительные глаза не выносят яркого света. Неясная фигура в защитном костюме склоняется надо мной, тыча в руку чем-то острым. Жжение ослепительно белой волной разливается по руке снизу вверх, перетекая в плечо. Боже! Легкие непроизвольно сжимаются, выдавливая из горла жуткий нечеловеческий вой.
Неожиданно накатившая дурнота отступила. Понемногу кровавые мушки спрятались в уголках глаз, и я стал чётко различать очертания пыльной дороги, ведущей в посёлок. Синдром, будь он неладен. "Прости, Тим, - сказал Керим, мой врач и бывший собрат по оружию, когда в очередной раз, разглядывая в отражении зеркала высохшее лицо с почерневшими губами, я не смог узнать себя. - Прости, зёма. Моего бы учителя сюда. Он и не таких вытаскивал. Да только никто не знает, где он теперь. Говорят, у него проблемы с властями. А я больше ничего не могу для тебя сделать".
По крайней мере, правду сказал, не стал юлить и глаза прятать.
Немного отдышавшись, я встал и неверными шагами пошел домой, пока совсем не стемнело. В Гулянь я возвращался после месячной отлучки доживать отпущенные мне три месяца или полгода, если повезёт.
Посёлок у нас крохотный. После войны восемнадцать дворов только и осталось, старики да бабы с ребятами. Мало кто живым-здоровым вернулся. А переселенцы здесь обычно надолго не задерживаются. Не по вкусу им глухомань наша. Летом еще туда-сюда перекантуются, а осенью, как дожди начнутся, потянутся они по чавкающей жирной глине в город, пока совсем ещё не отрезало от цивилизации. Либо наши чужаков выживают, коли ко двору не придутся. Жестокосерд народ наш. Такое пережили! Оттого и боятся всех, кто на них не похож.
По зову сердца и долгу службы я за неделю обхожу всех: кого пожалеть надо, кого исповедать, а кого и на путь истинный наставить. Людям-то ведь многого не надо: выслушал бы кто, слово нужное сказал да помог в чудо поверить. Самому, когда посреди серости живешь, трудно разглядеть за тучами клочок синего неба. Да есть ли он там?
На утонувшей в фиолетовых сумерках улице не было ни души, но, подходя к дому, на ступеньках я обнаружил племянницу нашего старосты Михеича, Аришу с большим кульком семечек в руках. Она успела заплевать шелухой всё крыльцо.
- Здрасьте, - скалясь белыми зубами, сказала она. - Наконец! Здоровьичко поправили? Что-то Вы не очень... Где вас носило? Дядька сказал, что вы последним приедете.
Я кинул сумку на крыльцо. После шестичасовой тряски в автобусе, вымотавшей последние силы, говорить с ней не было никакого желания. Больше всего мне хотелось вылить на себя ведро холодной воды и завалиться спать на пару суток, чтобы ни о чём не думать.
Ариша вскочила, стряхивая лузгу с пышной, колышущейся груди под просторным розовым сарафаном, и крепко ухватив меня под локоть, потянула к калитке.
- Идёмте скорее, а то без Вас Михеич не справится, ага. Смертоубийство произойти может.
- Погоди, Ариша. - упёрся я. - Скажи толком, что случилось-то?
- Бабы наши ведьмаков спалить хотят. Если не спалили уже, - буднично сказала она и пошла вперёд, не дожидаясь меня. Я в недоумении послушно поплёлся за ней.
Ариша, оглянувшись через плечо, торжествующе посмотрела на меня.
- Михеич там народ уговаривает. Говорит нельзя так, без суда и следствия. Говорит, приедет отец Тимофей, разузнает что и как, а потом скажет вам, что с ними делать.
- Ариша, не части. Что стряслось в поселке? Расскажи всё по порядку.
- Как вы в город уехали, на том краю переселенцы объявились. Говорят, дом купили у дочки старой Ненилы, что после войны померла. Ну, купили, и купили, ага. Муж с женой и детей у них четверо. Трое нормальные вроде, а мальца на улицу не выводят. Один раз его только и видели, как они приехали. Весь в бинтах. Больной он что ли, говорят. И домой к себе никого не пускают. Нам-то что, пущай живут. Так они и в церкву тоже не ходят.
Девушка остановилась посмотреть на мою реакцию. Я едва поспевал за розовым сарафаном.
- Ариша помедленнее, - взмолился я. Она и ухом не повела.
- Матрёна, давече, заполночь уже домой шла, засиделась с бабами. Глядит, а Костик-то, малец ихний, по двору шастает. Пригляделась она, а он не больной вовсе, а из этих, уродцев окаянных. Башка здоровенная, глазищи, как тарелки в пол лица. И над землей парит, ага, летает вроде. Как зыркнул на нее, она чуть не померла со страху. А наутро разболтала по всему посёлку. Народ к ним. Предъявите, говорят, уродика вашего, мы его враз в город сдадим для опытов. А они упёрлись, говорят, почудилось Матрене, больной он. Тут кто-то слух и пустил, что ведьмаки они, людей в уродцев превращают. Малой де, и вправду больной, ага, заразный. Вроде на кого дыхнёт, тот позеленеет и глаза у него повылазают.
Ариша повернулась ко мне, и выпучив глаза, состроила страшную гримасу.
- Вот кому-то в голову и взбрело избу спалить, чтобы зараза, значит, не перекинулась. Дядька побёг народ успокаивать, а меня послал Вас дожидаться.
Мы с Аришей появились у дома Ненилы, как раз в тот момент, когда Михеич не мог больше сдерживать напора голосящей толпы с факелами и кольями. Нервно теребя жиденькую бородёнку, староста, кинулся ко мне.
- Тимоша! Вернулся, брат. Растолкуй дурным бабам, что не дело это избы с живыми людьми палить.
Бабы обступили меня, завыли со всех сторон, как на похоронах:
- Защити, отец родимы-ы-ый! Житья нет от проклятущих уродцев. Мало они нам крови попили, мало они мужиков и сыновей наши поизвели. Кое-как очистили от них землю родимую-ю-ю, а они изо всех дыр к нам лезут и лезу-у-ут, извести нас хотя-я-ят!
- Цыц, дуры! - шикнул на них Михеич. - Сейчас Тимоша разберется с ними.
Он деловито постучался в дверь.
- Хозяева, откройте. Поговорить надо.
Из окна кто-то бросил на меня быстрый взгляд, и через мгновение стукнула щеколда. В сенях меня встретил худощавый рыжий мужчина. Неловко пожав руку, он провел меня в дом. После тёмной улицы небольшая комната, освещенная тусклой лампочкой, показалась мне очень уютной. Яркая лоскутная занавеска делила её на две части. Кто-то, скрытый от моих глаз, шептался за ней, подглядывая сквозь прорехи. У стола сидела женщина с заплаканным, уставшим лицом. Мужчина пригласил меня за стол, и сам сел напротив.
- Мы уедем завтра же, не беспокойтесь, - женщина бросила на меня колючий взгляд.
Не мудрено, что наши бабы её невзлюбили.
- Это совсем не обязательно, - примирительно сказал я, чувствуя, что гадкие багровые мушки снова начинают роиться в глазах.
- А Вы кто, извините, будете?- спросил рыжий.
- Тимофей Зиборов, хранитель традиций и местный священник.
- Павел Лис, - представился он. - Специалист в... Хотя это уже неважно. Моя жена Элна. Вы нам поможете?
- Паша, не унижайся.
- Эл, ты не права, - горячо заговорил он. - Что в этом унизительного? Значит, мы помогать можем, а принять что-то от других... Нельзя всю жизнь бегать от людей, и для детей это нехорошо. Ты сама говорила.
Элна резко встала и отошла к окну. Я потёр переносицу, чтобы хоть как-то скрыть возникшее чувство неловкости, как будто я подслушивал их спор.
***
Война, объявленная родианцами, застала Элну Патте с детьми на Тиаре, тихой колонии с мягким климатом, где они проводили очередные каникулы без вечно занятого Павла. Добравшись кое-как до пункта эвакуации, она с замиранием сердца узнала, что ребятам придётся лететь одним. Из-за ошибки оператора компьютер выкинул её имя из списков. Убедившись, что с детьми будет всё в порядке, Элна, нанялась на почтовый борт, отправлявшийся на Землю две недели спустя. Но домой она так и не попала.
Грузовой звездолёт стал первым гражданским судном, захваченным родианцами.
Немногочисленный экипаж, состоявший в основном из женщин, был в полном составе переправлен в лагерь для военопленных.
Пластик, поглощающий звуки и постоянные сумерки в камере потихоньку сводили с ума. Сначала она пыталась говорить с охранниками и исследователями, проводившими над ней серию непонятных болезненных опытов. Ей почему-то казалось, что если они увидят в ней разумное существо, а не лабораторную крысу, то отпутстят ее. Очень скоро Эл потеряла ощущение реальности и перестала считать дни. Всё слилось воедино: допросы, опыты, приступы тошноты и лихорадка, постоянное чувство голода, усталости и беспокойства за детей. Надежда увидеть их снова незаметно испарялась в ней, капля за каплей. Время превратилось в закольцованную резиновую ленту без начала и конца.
Стало ещё хуже, когда тихая девушка-экспедитор, делившая с ней камеру, сошла с ума. Сперва она отказалась от мерзкой на вид белковой жижи. Зовя на помощь, билась головой о пластиковые стены. Элна, как могла, пыталась утешить её. Через несколько дней девушка ослабела, лёжа на полу в позе зародыша, непрестанно бормотала одно и тоже. А потом, проснувшись однажды, Элна поняла, что осталась одна и впервые за долгое время, разрыдалась. Так будет продолжаться вечность, пока другая не займет её место. А потом третья, четвертая. До бесконечности.
Но однажды дверь отворилась, и к ней вошел один из мучителей, который раз в неделю впрыскивал ей какой-то дряни, от которой горело всё тело. Эл послушно встала, чтобы получить очередную порцию боли, но он знаком приказал ей сесть и включил переводчик.
- Буду говорить с вами начистоту, - прочирикал родианец. - Все остальные самки, доставленные сюда, погибли. Я хочу помочь вам вернуться домой.
В голове все мешалось: картинки из детства, кошмары, вызванные опытами, странные образы инопланетного мира, реальность и сны. Неумело склеенные кусочки бестолкового коллажа. Она не была уверенна, что всё это ей не снится.
- Почему? - выдохнула измученная женщина.
- У меня есть причины. Постарайтесь понять правильно. Командование не станет держать самку, вынашивающую детёныша. Это против наших принципов. Но по моим подсчетам, вероятность того, что вы выносите плод и родите, мала, около двадцати процентов. Риск велик. Но это ваш единственный шанс на освобождение.
***
- Тимофей, я вижу, Вы - здравомыслящий человек. Вы же сможете их уговорить, объяснить им всё? - он кивнул в сторону окна. - Понимаете, вам нечего бояться. Он абсолютно безопасен, я изучал его возможности. Пожалуйста, не отнимайте его у нас. Костик...
Кто-то сверлил мой затылок взглядом, проникая в мозг. Я оглянулся.
"Порядок, Сол, живем, - говорю я. - Керим будет через десять минут". Он молчит. Я поворачиваюсь и вижу развороченный труп. Над ним стоит родианец. На мгновение мне кажется, что его лицо искажено гримасой презрения. Я бросаюсь на него, выбиваю оружие. Сдираю защитную маску. Родианец верещит от боли и, прикрыв глаза руками, падает на колени. Хватаю его тонкую шею. За Сола! За ребят!
- Зверь! Расист! Гад! Отпусти сейчас же, он всего лишь ребенок!
Элна молотила меня кулаками по груди. Я сжимал горло большеголового мальчугана, беспомощно хватающего ртом воздух. Из-за занавески выскочил подросток с пистолетом, целясь мне в голову. Павел повис на моей руке.
- Антон, нет. Опусти оружие! -приказал он, отдирая мои пальцы от шеи мальчика. - Сейчас же, сейчас!
Я разжал руку. Павел подхватил обмякшего мальчика и отнес на кровать. Его жена бросилась к ребенку.
- Вот он, твой здравомыслящий человек! - крикнула она.
Отобрав пистолет у старшего сына, Павел отвёл остолбеневшего подростка за занавеску.
- Простите! Бога ради, простите, - пробормотал я, в изнеможении опустившись на стул. - Не знаю, что на меня нашло...
- Война, - глухо сказал Лис. - Где служили?
- Спецназ.
Павел внимательно заглянул мне в глаза. Привычным движением, пощупал мой влажный лоб.
- Бывший военнопленный?
Слабость то накатывала, то отпускала. Я промолчал, непослушными руками пытясь найти таблетки. Надо скорей наглотаться их, пока в очередном приступе я ещё чего-нибудь не выкинул. Чёрт, наверное, они остались в сумке!
Лис порылся в ящике буфета, потом зачерпнул воды из стоявшего у порога ведра, протянул мне ковшик и маленький конвертик с коричневым порошком.
- Примите, Вам легче будет. Пейте, пейте, - сказал он так уверенно, что я не стал спорить. Ссыпал кристалы в рот, с наслаждением запив горечь холодной водой.
Он сел верхом на стул, запустив руки в волосы.
- Эл провела в плену больше двух лет. А потом, когда она отказалась выдать сына, наши умники состряпали дело об государственной измене. Мне прямо так и заявили, что ей лучше было умереть там, чем согласиться. И это те, кого ни дня не воевал, кого не коснулось... Мне пришлось оставить работу. Вы ведь знаете, как из-за всей этой истерии у нас относятся к детям войны?
Я кивнул. Две сотни полукровок собирали по всему миру, как агентов иноземной расы, пытавшейся захватить мир. Детей поместили в резервациях, чтобы навсегда стереть из памяти ужасы безумной, позорной войны. По иронии одна из резерваций находилась в двухстах километрах от Гуляни в глухой тайге. Мне приходилось бывать там. Донеси кто из наших на Лисов, солидное вознаграждение в обмен на жизнь пацана гарантировано.
- Я понимаю, после того, что вы пережили в плену у Вас есть право... Но я не верю в случайности. Костик особенный, понимаете. Он вернул мне жену и мать моим детям. Мы ни за что на свете не согласились бы с ним расстаться, - веснушки запрыгали на его щеках. - Вы... нас осуждаете?
Я помотал головой. Кто я, чтобы судить их? И разве обстоятельства рождения имеют хоть какое-то значение? Особенно для тех, кто любит.
- Пока Костик был маленький, скрывать его не составляло труда. А теперь... За этот год мы перезжали уже четыре раза. Думали, хоть тут в глуши...
- Научите Костика контролировать способности. И ещё раз, Элна, простите меня.
Прижав к себе сына, она что-то шептала ему, не глядя на меня. Павел вцепился в спинку стула побелевшими пальцами. Я открыл окно, слегка задев рамой любопытную Аришу, подглядывавшую в щёлку. Глотнул прохладного ночного воздуха. Мне полегчало.
Сорок пар глаз выжидающе смотрели на меня. Похоже, односельчане успели порядком подостыть.
- Ну, Тимоша? - не выдержал Михеич. - Что было-то?
- Всё путём. Возвращайтесь по домам. Малец их на пожаре обгорел, оттого и выглядит странно. Никакой он не пришелец. А кто языком вздор молоть будет, того... от церкви отлучу, ибо Писание учит нас не сообщаться со злоречивыми.
- Погодь, так ведь, только архирей... - начал Михеич, а потом смекнув, что к чему одобрительно цокнул языком. - Ну, Тимоша, мужик! Сказал, как отбрил.
Михеич понятливый, на него положиться можно. Выставив бородёнку, он тут же распетушился:
- Слыхали, бабы? Пожар в наших краях дело обычное, со всяким случиться может, не дай Бог, конечно. Чуешь Матрёна?
Женщины согласно покивали и начали расходиться.
Я повернулся к Лисам.
- Живите спокойно. Пока я здесь, вас никто не тронет, - сказал и осекся. - Месяца три...
Павел переглянулся с женой.
- Синдром Лиса-Патте в последней стадии? Ничего, мы еще посмотрим, кто кого.