Резкой пулеметной очередью сверху ударил глухой стеклянный перестук. Тут же, перекрывая прочие звуки, отчаянно и исступленно, набирая силу, взревело многоголосье:
"Г О Р Ь К О !!"
Лениво всколыхнулось сине-зеленое, муть поднялась и змеино качнулись виноросли.
Нет, пока все по-прежнему.
Это и есть наш мир. Не я придумал его, не мне отвечать за то, что в нем происходит. И стыдиться не мне. Потому что живу я не здесь! Даже находясь в нём и взаимодействуя, я никогда не сольюсь с тем, чего не могу принять! Там наверху тоже не хочет сливаться и терять своих очертаний Серёга. Это не просто. И хотя он может оказаться вовсе и не Серёгой, на самом деле, он тоже не поддается натиску обнаглевшей реальности, и в свои 18 лет хочет думать и жить по-своему.
- А я говорю - целуй! - заревел наверху мощный бас. - Ты почему не слушаешься своего наставника?! Я тебя завтра выгоню из бригады!
На поверхности элегантная стая летучих рыбок брезгливо спорхнула с волны. Серёга не сдавался. Его обругали и громко заспорили, кому целовать невесту. Никто не хотел, и весёлая перебранка посыпалась на наши головы.
Загремел хохот, рассыпались крики. Веселье на третьем этаже набирало силу.
Там словно пытаются заглушить в себе грядущий крик отчаяния, уже подступающий к горлу. Там уже никто ни на что не надеется и ничего не ждёт. Кроме Сереги.
Сдув с лица прядь волос, девушка посмотрела на потолок.
- Свадьба, вроде, - спокойно произнесла, не утверждая и не спрашивая.
- "Свадьба", - выдохнул я и, стараясь увести её поскорее от этой темы, спросил, - Откуда вы?! Без пальто!
- Я здесь рядом живу, - она кивнула в неопределенном направлении. Хотела продолжить, но из коридора в дверь тяжело бухнули плечом, завертели ручку.
- Эй, Вась! - крикнули. - Открой быстрей! Не бойся - я без Лёхи!
Васька, которого звали, в этой комнате никогда не водился, и я вышел сам.
- Открыта, Миш! Ты не в ту сторону крутишь!
- А-а, - Медвежковатый в нахлобученной по самый нос шапке просунулся в комнату и поставил на пол у стены две пустые бутылки. Одна, похожая на Медвежковатого, звякнула нахлобученным на нее стаканом. - Я вообще-то не Мишка, но все равно, думаю, чего это он от друзей закрывается?! Оказывается, замок наоборот! - Он с интересом покрутил белую ручку, наблюдая, как работает при этом язычок замка.
Выяснил, вспомнил что-то и попросил:
- Ты кучерявого в семь часов разбуди, ладно? А то он, дурак, на работу проспит.
Я догадался и кивнул. Мы пожали друг другу руки, он ушел, а две бутылки смешливыми свидетелями остались у стены.
Волшебные сказки невозможны в этой среде. Даже красота здесь меркнет. Она бессильна в этом сине-зеленом! И ничего не изменить!
- Как вы здесь очутились? - спросил, наконец.
Голубой взгляд хлынул из-под ресниц, испытующе задержался на моем лице.
- У меня муж, - осторожно сказала она, - очень красивый. Он белорус. Высокий. На него все вешаются. У него большие, - оживилась, - во такие, - пальцами изобразила величину куриного яйца. - Во такие глаза! Голубые. Волосы.., - она задумалась на миг, - белые. Как у негра. Курчавые. Очень красивый, - повторила. - На него все вешаются.
Тоже сказка, но не волшебная. Скорее, нелепая и смешная.
И все равно непонятно, как эта очаровательная жена красивого белорусского негра оказалась одна в мужском общежитии!
Мудрое сине-зеленое лениво усмехается на мои безмолвные вопросы. Но я, действительно, не понимаю, что происходит.
- Как же он тебя отпустил? Одну! Сюда!
Девушка пожала плечами и потянула платок за кончики, выравнивая их на груди.
- А он и сам сейчас у любовницы!
Что ж это за любовница, ради которой можно оставить бесхозной такую жену?!
- Не верите? Я тоже сначала не верила! - показательно искренний взгляд. - Уходит, ну, мало ли куда! Как с работы придет, поест и побежал! Я говорю: почему ты ни посидишь дома, со мной, телевизор ни посмотришь! А потом мне сказали - он к любовнице ходит. Я долго не верила. А как-то вечером соседка прибегает, пойдем, говорит, убедишься. Он сейчас к Вальке пошел, я знаю, где она живет. Подвела она меня к дому, окна показала. Свет горит. Подождали. Погас. Мы туда. Соседка говорит: иди сама, я не пойду. Я дверь толкнула, а она открыта. Вбегаю, свет сразу включила - а он уже на ней! Представляете, какой нахал! Я его за руку схватила, стала тащить. А он говорит: "Ты нам мешаешь. Иди отсюда!"
Ну и черт с тобой!
А он и сейчас у любовницы. Изменяет мне нарочно, чтобы я за ним побегала. А я не побегу. Я и сама...
Это хорошо, что ваша комната была открыта. Пусть он теперь побегает!
Давайте мы закроем её на замок! - и она привстала, намереваясь пойти к двери.
"Что за бред?!", - туго подумалось.
Тут же пластмассовая ручка закрутилась, завертелась, завизжала. Снаружи забухали, застукали, заругались, заодно сводя с непокорной дверью какие-то старые счеты. Наконец, резко и коротко скрипнув, она распахнулась. В комнату всунулась смешная курносая голова и, разинув рот, захлопала удивленными глазами. Взгляд на меня, на девушку.
- Галя, привет!
Снова взгляд на меня. Глазки на розовощекой физиономии сузились.
- Ой, не могу! - вдруг завопила голова. - Ой, что-то мне нехорошо! - Жизнерадостный мой сосед Колька-Толька согнулся в три погибели, схватился обеими руками за живот и присел. - Ой, совсем плохо! - Волчком развернулся на пятке, и вместо головы в комнате оказалась его задница. - Ой-ой! - крикнул тонким голосом из коридора, потрогал задницу ладонью, - У меня понос начинается! Сейчас всё у вас обдрищу! - Снова крутнулся лицом в комнату. Выпрямился. - Ты что, с ума сошел?! - обратился ко мне своим естественным голосом и указательным пальцем висок побуравил. - Щас пойду, расскажу - все смеяться прибегут!
Давясь смехом, захлопнул дверь и затопал по коридору, крича во всё горло: "Любовь - злодейка!"
Ничего не отразилось на лице юной гостьи. Она словно окаменела.
А наверху все в порядке - "...из души уходит прочь тревога. Впереди у жизни только даль.., и-и-и, - заела пластинка, - и-и-и... Дорога, дорога...".
Песни у нас не кончаются и не начинаются. Они взрываются на полную громкость в любое время суток с середины, с конца, с начала, и обрываются так же внезапно и резко. Они помогают нам что-то глушить в себе, и хотя никто не в силах дослушать их до конца, без них мы тоже не можем.
Жуткое веселье царит в наших глубинах - безбрежное, неуправляемое, исступленное. Равнодушно колышутся виноросли, и поднимается тяжелая муть, и снаружи, и внутри. От этого веселья уже не спасают ни стены, ни потолки, не ограждают заборы, двери, законы.
Над головой разом ухнули, гикнули, звякнули, и чугунный топот, сотрясая округу, забухал в потолок. По поверхности пошли волны. А у нас начались танцы. Наверное, так же неистово плясал морской царь, когда Садко играл ему на своих гуслях, а на поверхности тонули корабли.
"Прекрати, Садко, не губи людей! Перестань играть!
Не своя у меня воля в этом сине-зеленом!"
Другое время!
Над нами уже никто не плавает - всё сразу идет на дно.
Бермудский треугольник!
Поперек общего веселья и шума, стараясь все перекричать, кто-то отчаянно и надсадно порывался запеть своё единственное, главное, но не мог наскрести из своей души и памяти ни слов, ни мелодии.
"И-и-йех, арлекино!.. - взмывал его стон. - И-и-и-эх, белые крылья!.. - звучало рыдание. - И-и-и-эх, так вашу мать всех!"
Он так и не спел заветное - рухнул о пол и мгновенно захрапел, продолжая и дальше отчетливо выделяться среди общего шума.
- Молодые, в постель! - прогремел приказ.
Я посмотрел на потолок - "Серёга, держись!"
- А я говорю: ложись! - снова рявкнуло. - Товарищи старались: невесту ему тащили, кормили её, поили!
- Она одной водки целую бутылку выжрала, да, Толь! - встрял пронзительный тонкий голосок.
- Больше не наливай! - буркнул бас. - Хороша уже! - и взревел, накаляясь, - Ты почему против коллектива идешь?! Ты что, лучше всех?! Мы здесь все братишки-подводники друг за друга стеной, один ты - не пришей пизде рукав! Ты что людям праздник портишь?!
- Вот и люби свою невесту! - зашумело многоголосье. - Все любят, а ты что?!
- Да, тебе почему наша невеста не нравится?! - начальственно загремел бас.
- А он боится, да Толь! - опять встрял мелкий бес. - Он не умеет! - и засмеялся заливисто. - Он не знает, куда... любить!
Галя опустила взгляд с потолка, вздула светлую прядь.
- А вы тоже ложитесь! - сказала спокойно. - Вы не стесняйтесь! Я свет погашу.
Наши взгляды встретились. Какая-то нездоровая раздвоенность во мне.
"А если, действительно, запереть дверь на ключ, погасить свет? - ядовито мерцала рисковая мысль. - И пошли все...!"
В тот же миг волшебная белая ручка - участница всех событий плавно повернулась вниз. Кто-то толкнулся в дверь из коридора, но безуспешно. Хороший у меня замок! Здесь, вообще, хорошо то, что наоборот. Ручка задергалась, завертелась, повизгивая. Наконец, дверь со скрипом открылась.
Эта женщина раньше, наверное, работала учительницей, а вышла на пенсию и устроилась сюда. Вечерами приходит сторожить нас. Охраняет до глубокой ночи, а там и поспать можно. Утром провожает на работу, и сама уходит домой. Вдвоем с бабкой они так работают - стерегут нас попеременно. А бабка еще и убирает. Эта уборкой не занимается. Всегда с книжкой, вежливая, но не пугливая, чувствуется, с людьми работала. Голос у неё приятный, и требующий внимания. Мы с ней разговариваем о литературе. Обсуждаем последние публикации. Она и сейчас, наверное, хотела о литературе. Пожилая интеллигентная женщина в очках и с журналом "Наш современник" в руке заглянула в комнату что-то сказать, но осеклась, да так и застыла с раскрытым ртом и широко удивленными глазами.
Приятно иногда удивить человека.
Отступив от яркого света, помолчала и вежливо извинилась. В сумраке коридора потопталась, прокашлялась и учительским голосом сказала:
- Галя, тебе домой ни пора?
Не оборачиваясь, девушка ответила ровным голосом:
- Мы поговорим, и я пойду.
Из глубины коридора, указав пальцем в спину девушки, вахтерша, изобразив на своем лице апокалиптический ужас, делала мне предостерегающие знаки. Руками, глазами, головой, пытаясь дать мне понять, что в комнате атомная бомба.
Я кивнул ей в ответ.
Вахтерша еще помедлила и, в глубоком изумлении покачав головой, плавно закрыла дверь.
Коллективный разум - полезная штука. Помогает избежать неприятностей, которые уже достались другим. Без него я мог и не вспомнить несколько разрозненных фрагментов совсем недавнего прошлого. Но нас здесь охраняют. И я вспомнил. Я же видел её у нас на кухне!
Так и было. Пытаясь спастись от наступления ядовитой действительности, найти отдушину в этой сине-зеленой тоске, кто-то с нетерпением начинал ждать чуда, какого-то знамения: грома, молнии, цунами, землетрясения, затмения солнца.... Чтобы сразу все обновилось и пошло по-другому.
Вот раскроется дверь, невидимо зазвучат какие-то музыкальные инструменты, и в комнату войдет прекрасная девушка. Всё станет иным. Свежий ветер дохнет, взойдет яркое солнце или луна, и неискривленными будут лучи света. Дела и слова перестанут двоиться, всё станет четким, определенным. Мы узнаем, наконец, свои имена, нам откроется смысл нашего существования, и ясными станут цели. Отступит сине-зеленое. Будет много новых песен, ярких цветов и веселых детей. Безбрежное море любви и нежности! Новая, светлая и прекрасная начнется жизнь....
Дверь открылась. И она пришла...
Из Можайской тюрьмы. Беременная. Родила. Ребёнок, мальчик - ему сейчас полгода - лежит в больнице с воспалением легких, а она здесь. Сама почти ребенок. Нежный румянец. Милая и, похоже, слегка выпивши. Такая наивная и беззащитно домашняя, но уже настойчиво укладывает меня в постель:
- Раздевайтесь! Не стесняйтесь меня! Вы же спать хотите, я вижу.
Я хочу.
Но боюсь.
Так же она приходила к другим, юная и опытная. Укладывала, и для кого-то начиналась волшебная ночь. Ненужные с тел облетали одежды, гас электрический свет, и юная фея открывала заветную дверцу в волшебную сказку. А утром тот, кого она посещала, с гудящей от чудес головой и пустым телом не мог найти в своей комнате ни девушки, ни денег, ни ценных вещей. За эти явления она и оказалась в тюрьме. Даже не тюрьме - колония там для несовершеннолетних - а ей 16-ти еще не было. Куда школа смотрит?!
И вот она снова пришла.
Подарок в праздничной упаковке! Под тонкой визитной оболочкой что-то неясное и влекущее. Странен её бледно-светящийся путь - длинная вереница чужих комнат и постелей, чужие деньги и вещи, кожно-венерологический диспансер, суд, полгода колонии и нескончаемый шлейф слухов и пересудов.
- Тебе пора домой! - твердо сказал моими устами коллективный разум. И она, молча, встала.
Я проводил её до порога. Она пошла по длинному тёмному коридору, не оглядываясь, спокойно и прямо, а деньги и вещи остались на своих местах. Ничего не изменилось. Наверно, еще не время.
Молча и заморожено я смотрел ей вслед, и с каждой минутой становилось все более одиноко, тускло и нехорошо. Она спустилась по лестнице, цокая каблучками, и дверь подъезда громко хлопнула, поставив точку в её непрошенном визите.
Я вернулся в комнату и открыл балконную дверь. Снаружи холод и ночь. Тягостное затянувшееся ожидание.
Все правильно. Давно её надо было отправить. И только саднило тревожное ощущение, что это не мой поступок, а результат коллективного опыта. Словно загипнотизированный я впал в ступор, но коллективный разум подсказал верное решение. Значит, я все-таки живу здесь, и все это в какой-то мере и моё! А сам я часть этого подводного царства, и не заметил, как стал в нем растворяться.
Если бы она осталась со мной на ночь, а я утром остался без денег, вещей, но с триппером или чем похуже, то, может, потом судьба, чувствуя свою вину передо мной, постаралась бы как-то компенсировать эти неприятности? Может быть, даже наградить за риск и безрассудство. Но могла и сказать: "Сам, дурак, виноват! Тебя предупреждали!" И попробуй, поспорь!
Нет уж, спасибо! Это в детстве и ранней юности я был как тот пацаненок с кувалдой из киножурнала "Хочу все знать!". Сейчас уверен -знать ВСЁ не хочу. Пусть что-то останется и на долю других. А они потом расскажут. Я же пока наберусь терпения и подожду.
Ожидание - наше естественное состояние. Уже и не каждый вспомнит, чего он ждет, что ему надо и что он хотел. Опускаются руки и растворяются желания. Кто и когда явится нам с благою и страшной вестью, что время пришло, и будем ли мы готовы к грядущим переменам?
В умывальной под раковинами уютно посапывал "кучерявый". Живописная картина. Перепачканное побелкой серое пальто и даже подошвы ботинок. Черная кроличья шапка надвинута по самые уши - чтоб не холодно и чтоб мягче - друзья позаботились. Рядом чьи-то выброшенные рваные вьетнамки, огрызок яблока и садистски исковерканный тюбик, будто в нем кто-то и впрямь надеялся найти настоящий жемчуг, а не жидкую зубную пасту. Натюрморт с Лёхой.
Бабка уборщица, мывшая коридор, только я поравнялся с ней, перестала двигать своей ленивкой, зыркнула лукаво, и, не разгибаясь, спросила подозрительно:
- А чего это она к тебе приходила?
- Дверь была открыта - вот и зашла.
- А-а, - поверила бабка, но тут же предупредила, - Ты её не впускай - вмиг обчистит!
- Ну да?! - я нарочно усомнился.
- А то не знал?! - она выпрямилась, довольная передышке, - Щас расскажу, - ленивку к стене прислонила. - У них вся семья такая! У матери три дочки. Галя эта младшая. Ни мужей у них, никого, а все рожают и домой несут. - Что-то посчитала на пальцах. - Четыре или пять детей скопилось, а может, и больше, точно не скажу, а отцов - ни одного! Да их тут все знают! - головой покачала и снова за уборку взялась. -
И вообще никого не пускай! - наказала вдогонку. - Путная сюда не придет. Так какие-нибудь!