Аннотация: Этот роман впервые переведен на русский язык и опубликован в России в 2023 году (издательство Северо-Запад). А в 2025 году создана аудиокнига (читает Максим Суслов).
Герберт Уэллс
Облик грядущего
Введение: Книга сновидений доктора Филипа Рейвена
В ноябре 1930 года в Женеве скончался доктор Филип Рейвен. Для секретариата Лиги Наций это стало невосполнимой утратой. Швейцарский город лишился знакомой фигуры - длинной согнутой спины, неуверенной походки, насмешливо склоненной набок головы. Из мира ушел оригинальный и пытливый ум. Согласно сообщениям в некрологах, неустанная преданная работа и необычайная умственная энергия высоко оценивались как самыми способными последователями, так и самыми известными поклонниками. После смерти великого человека широкая публика внезапно о нем узнала.
Редко бывало, когда кто-то за пределами обычных тем газетных сенсаций производил такой необъятный переполох. Об этом человеке писали практически везде, от Осло до Новой Зеландии и от Буэнос-Айреса до Японии, а замечательные, хоть и короткие, мемуары сэра Годфри Клиффа преподнесли широкому читателю описание исключительно простой, прямой, преданной и энергичной личности. Вероятно, для публикации оказались доступны только две чрезвычайно непохожие фотографии: ранняя, где Рейвен выглядит как гремучая смесь Шелли и мистера Макстона, и более поздняя, где он криво опирается на палку и разговаривает с лордом Пармуром в кулуарах Ассамблеи. Тонкая рука вытянута в характерном картинном жесте.
Будучи непрестанно занятым, он, тем не менее, всегда находил время помочь коллегам разобраться с той или иной сложной проблемой. И теперь они хотели его хоть как-то отблагодарить. В этом посмертном публичном всплеске выражалось признание бесценной полезности его помощи и советов. Знавшие его люди стремились доступно донести для окружающих важность этой личности и возмущались тем, что общество не знает ни самого этого человека, ни тем более его работ. Собраны, но все еще не опубликованы три тома наиболее важных статей, докладов, меморандумов и обращений доктора Филипа Рейвена.
Поскольку я имел честь дружить с ним, в самых разных кругах меня просили внести вклад в хор некрологов. Мое положение в академическом мире не позволяло отделаться простой характеристикой. В обычных обстоятельствах я бы не удержался от попытки набросать портрет ученого с его странной непринужденностью и обаянием. Однако этого не сделал, потому что оказался в чрезвычайном замешательстве. Смерть доктора Рейвена оказалась настолько внезапной, что мы очень боялись ошибиться. Только сейчас, когда прошло уже почти три года, посовещавшись с его самыми близкими друзьями, я решил опубликовать ряд фактов и поделиться самой сутью нашего необычного сотрудничества.
Это в полной мере касается и данной книги. Все это время я утаивал доверенную мне рукопись, или, скорее, собрание разных бумаг и сочинений. Это своего рода коллекция, в отношении которой, полагаю, все еще оправданы мои колебания. Это - краткая мировая история на ближайшие полтора столетия. Подозреваю, что читатель на этой строке примется протирать глаза и воспримет ее досадной опечаткой, но это именно то, чем является эта рукопись. Краткая история будущего! Современная книга Сивилл. Только теперь, когда события трех лет полностью уложились в предвосхищающую историю, у меня хватило мужества связать репутацию моего друга с невероятными требованиями этой работы и найти для нее издателя.
Позвольте мне очень кратко рассказать, что я о ней знаю, и как она вообще попала мне в руки. Я познакомился с доктором Рейвеном... Точнее, это он познакомился со мной в последний год войны. Это случилось еще до того, как он уехал из Уайтхолла в Женеву. Он всегда был страстным поклонником новых содержательных идей, и его привлекли те рассуждения о деньгах, что я излагал в тоненькой книжице прогнозов под названием "Что грядет?", опубликованной в 1916 году. Я выдвинул предположение, что растрата ресурсов на войне в сочетании с накоплением долгов обанкротит известный нам мир, и что класс кредиторов в состоянии его задушить. И мне казалось, что единственным способом ликвидировать мировое банкротство является беспристрастное сокращение долгов путем сокращения количества золота, обеспеченного фунтом стерлингов. То же касалось и доллара, и всех других мировых валют, обеспеченных золотом. Тогда мне казалось это очевидной необходимостью. Теперь я понимаю, что мои рассуждения были грубыми и поверхностными. Очевидно, я тогда еще не отошел от идеи внутренне ценных денег. Никто из нас в те дни еще не имел внятного представления о воспитательной пользе денежных и кредитных потрясений, последовавших за Версальским миром. У нас отсутствовал опыт, думать о деньгах считалось зазорным, и в лучшем случае мы мыслили, как не по годам развитые дети. Спустя семнадцать лет идея ценить золото многими воспринимается, как очевидная. Но тогда ее посчитали дилетантским комментарием невежественного автора. Сама тема называлась таинственным делом "денежных экспертов". Но моя работа привлекла внимание доктора Рейвена. Ему захотелось со мной познакомиться и обсудить послевоенные перспективы.
Доктор Рейвен был так же свободен от интеллектуальной помпезности, как и Уильям Джеймс; так же откровенно восприимчив к нестесненному мышлению. Он мог запросто побеседовать на интересующую его тему, скажем, с художником или журналистом. Или даже с обыкновенным посыльным. Если думал, что таким образом сможет заполучить оригинальную точку зрения.
"Очевидно!" - это было слово, которое он всюду носил с собой.
"Очевидно, дело в том, мой дорогой друг, - он назвал меня "мой дорогой друг" в первые пять минут разговора, - что все достаточно умны, чтобы задуматься об этом на мгновение. Пока не станет слишком поздно. Но есть еще те, от кого в этой жизни что-то зависит. И вот как раз их крайне сложно убедить в том, что после войны наступит громадная финансовая путаница. Победители, несомненно, мстительно потребуют репараций, а проигравшие, конечно же, возьмут на себя обязательства их выплатить, но никто из них не захочет понять, какую трансформацию совершат измененные деньги с самими людьми. Сейчас их занимает лишь то, что одни люди собираются в рамках нового мироустройства на законных основаниях ограбить других людей. А то, что сами деньги сделают и с грабителями, и с ограбленными, никого не волнует".
Я до сих пор, как сейчас, вижу его произносящим эти слова своим пронзительным и укоризненным голосом. Должен признаться, что в первые полчаса, пока я не привык к его вкусу, он мне не нравился. Слишком уверенный, слишком быстрый и, в целом, слишком яркий для моего медленного англосаксонского восприятия. Мне не понравилась ни совершенно очевидная подготовленность его выступления, ни тот факт, что он намеренно способствовал такому впечатлению самыми необычными жестами. Он не хотел садиться; хромал по моей комнате или разглядывал книги и картины. Говорил надтреснутым голосом и размахивал длинными худыми руками, словно плыл в пучине собственных размышлений. Я сравнил его с Макстоном и Шелли. Но это уже гораздо позднее. В первую встречу мне пришел на ум Свенгали из некогда популярного романа "Трильби" Джорджа Дюморье. Бритый Свенгали. Я чувствовал, что он - иностранец, а в отношении иностранцев я замкнут и космополитичен. Совсем как мои инстинкты и принципы. Я никак не мог смириться с тем, что он - ученый Баллиола и ярчайший представитель министерства иностранных дел. До того, как переехал в Женеву.
Мне представляется, что основная часть нашей английской застенчивости состоит из преувеличенной осторожности. Мы подозреваем другого человека в своих собственных моральных шероховатостях. Мы часто сдерживаем себя до неискренности. Возможно, я - опрометчивый человек с пером, но я также осмотрителен и уклончив, как и любой другой из моих соотечественников, когда дело доходит до общественных отношений. Я нашел что-то почти неделикатное в прямой атаке доктора Райвена на мои идеи.
Вне всяких сомнений, он хотел поговорить о моих идеях. Но, по крайней мере, в равной степени ему хотелось поговорить и о его собственных. У меня было больше, чем подозрение, что на самом деле он пришел ко мне, чтобы поговорить сам с собой и услышать, как это звучит против меня, как резонатора.
Тогда он назвал меня Дилером Очевидного и повторил эту не очень лестную фразу неоднократно, когда мы встречались.
- Ваши недостатки, - сказал он, - это - ваш дар. Быстрая, но не точная память на детали, быстрое понимание пропорций и отсутствие терпеливого отношения к деталям. Вы спешите к целому. Как, должно быть, деловые люди возненавидят вас, если когда-нибудь о вас услышат! Они, должно быть, подумают, что вы - ужасный болван! Знаете, какие неприятности вас ожидают, и все равно двигаетесь в этом направлении! Сложности - это их жизнь. А вы пытаетесь от этих сложностей избавиться. Вы - стриптизер, чертовски нетерпеливый стриптизер. Я бы тоже стал стриптизером, если бы у меня не было работы, которая заставляет меня ее выполнять. Но это действительно необычайно освежающе - проводить эти редкие часы в вашей компании.
Читатель должен простить меня за мой эгоизм. Да, я цитирую его комментарии о себе. Но они чрезвычайно необходимы, если мы хотим прояснить мои отношения с доктором Рейвеном и понять дух этой книги.
На самом деле я представлял собой отдушину для его определенной душевной избыточности, которую до сих пор ему было трудно в себе подавлять. В моем присутствии он мог себе позволить сбросить Баллиол и министерство иностранных дел, а позднее и Секретариат Лиги Наций. Он мог позволить себе ненадолго уйти. Он мог бы стать восточноевропейским космополитом, каким был по природе и происхождению, а я стал бы для него воображаемым собутыльником, бесчестным другом, своего рода интеллигентной задницей, его Ватсоном. Мне должны были понравиться такие отношения. Я привык к его экзотичности, к его жестам. Я все больше и больше сочувствовал его раздражению и огорчению по мере того, как разворачивалась конференция в Версале. Мое инстинктивное недоверие померкло перед пылающей энергией его интеллектуального любопытства. Мы обнаружили, что дополняем друг друга. У меня было готовое ничем не замутненное воображение, а у него - знания. Вместе мы отправимся в умозрительный загул.
Среди других одаренных и оригинальных друзей, кто изредка оказывает мне честь, приходя поболтать, мистер Данн. Много лет назад он изобрел один из первых и самых "непревзойденных" самолетов. С тех пор производит невероятное количество тонких размышлений об отношении времени и пространства к сознанию. Данн цеплялся за идею, что определенным образом мы можем предвидеть будущее, и он привел ряд замечательных наблюдений, подтверждающих этот постулат, в своем известном исследовании "Эксперимент со временем". Эта книга опубликована в 1927 году, и я нашел ее настолько привлекательной и вдохновляющей, что написал о ней пару статей, которые разошлись по всему миру. Это было так захватывающе свежо.
Среди тех, кто видел мой отзыв об "Эксперименте со временем" и прочитал саму книгу, а затем написал об этом мне, был доктор Рейвен. Обычно его общение со мной состояло из кратчайших заметок. Он сообщал, что будет в Лондоне, или о смене адреса, или, напротив, спрашивал о моих передвижениях и так далее; но это было довольно длинное письмо. По его словам, опыт Данна не являлся чем-то новым. Доктор Рейвен сказал, что мог бы многое добавить к рассказанному в книге и даже РАСШИРИТЬ данное исследование. Ожидания между сном и бодрствованием - эксперименты Данна касались главным образом предчувствий в момент дремоты между бодрствованием и забвением - не обязательно должны представлять собой мелкие заботы завтрашнего дня или следующей недели; они могли иметь и большую дальность. Если, конечно, у вас имелась привычка мыслить дальновидно. Но это происходило в те дни, когда скептицизм показывал жесткие гримасы жадным суевериям. Общественный долг состоял в том, чтобы воздерживаться от опрометчивых заявлений о надуманных подозрениях. Было очень сложно отличить научные доводы от фантазий. Это получалось сделать разве что только в собственном уме. Выказывая слишком живой интерес к подобного рода изысканиям, можно пожертвовать собственной репутацией.
Пустившись в глубокомысленные обобщения, он внезапно закончил. Письмо производило такой эффект, будто он хотел сказать гораздо больше, чем сказал.
Появившись в Лондоне, он неожиданно заглянул ко мне в кабинет и чистосердечно признался:
-Это дело Данна. Не мое.
-Как это? - опешил я.
-Он нашел способ ловить мимолетные видения между бессознательным сном и бодрствованием.
-Тут я с вами согласен.
-Он держит блокнот у кровати и записывает свой сон, как только просыпается.
-Таков его метод.
-И он обнаруживает, что какая-то часть его сновидений - иногда довольно явно - предвосхищает то, что придет ему в голову в реальности через несколько дней, недель или даже лет.
-В этом он и есть.
-Ничего подобного.
-Но почему?
-Все это - ничто по сравнению с тем, чем я занимаюсь уже много времени.
-Вот как?
Он уставился на корешки моих книг. Забавно! В кои-то веки застанешь доктора Рейвена в растерянности.
-Поясните, - настоял я.
Он повернулся и посмотрел на меня с каким-то неохотным выражением, которое затем перевоплотилось в слабую улыбку. Казалось, он собирается с духом.
-Как бы это сказать? Я никому не расскажу, кроме вас. В течение последних нескольких лет, время от времени - между сном и бодрствованием - я по сути читаю книгу. Несуществующую книгу. Книгу сновидений, если хотите. Это всегда одна и та же книга. Всегда. Это - история!
-Из прошлого?
-О прошлом. О, да! Правда! Там много чего есть о прошлом. Очень много такого, о чем я не знал. Эта книга заполнила множество пробелов в моих знаниях. Например, очень необычные события, произошедшие в Северной Индии и Центральной Азии. И это все продолжается. И продолжается, и продолжается.
-Продолжается?
-Переходит в настоящее. А потом далее.
-Куда? В будущее?
-Совершенно верно.
-Это... это БУМАЖНАЯ книга?
-Там не совсем бумага. Отчасти похоже на ту газету вашего друга. Бранлоу. Не совсем печать, какой мы ее знаем. Очень живые и яркие карты. И довольно легко читается, несмотря на странные буквы и орфографию.
-Возможно ли?
-Да, я знаю, что все это - сущий вздор! - сказал он, и немного помолчав, добавил: - Но выглядит ужасно реально!
-Вы переворачиваете страницы?
Он на мгновение задумался.
-Нет, не переворачиваю. Это меня бы разбудило.
-Значит, это просто продолжается само по себе?
-Да.
-До тех пор, пока это осознаете?
-Пожалуй.
-А потом вы просыпаетесь?
-Вот именно. И больше ничего нет!
-И вы всегда ЧИТАЕТЕ?
-В большей степени.
-То есть время от времени?
-О! Это точно, как читать книгу, когда бодрствуешь. Но при этом вы еще и ВИДИТЕ события. Как будто смотришь на движущуюся картинку на странице.
-Но книга при этом все еще там?
-Да, всегда. Ну, то есть, я так думаю, что она всегда там.
-А вы часом не делаете пометок?
-Сначала не делал. Теперь делаю.
-Сразу же?
-Я вроде как стенографирую... У меня куча ТАКИХ пометок.
Он присел на столешницу моего камина и внимательно на меня посмотрел.
-Значит, теперь вы мне все рассказали.
-Теперь все.
-Даже не знаю, что и сказать.
-Сомневаюсь, мой дорогой друг, что кто-то, кроме меня, способен это понять и оценить по достоинству. Вы ведь не видели, что я написал. Я сам с трудом могу прочитать написанное спустя неделю или около того. Но в последнее время я свои записи начал переписывать.
-Какая в том польза?
-Видите ли, - продолжал он, расхаживая по моей комнате. - Если это... реальность, то в мире нет ничего важнее этого. Ну у меня нет доказательств. Вообще никаких. Но вы? Вы верите, что такое возможно?
-ВОЗМОЖНО? - я задумался. - Скорее, я склонен думать, что да. Хотя, чем именно все это может быть, я сказать затрудняюсь.
-Никому, кроме вас, я об этом рассказать не могу. Никак нельзя. Очевидно, они сказали бы, что я сошел с ума или, что я - обманщик. Только подумайте, какой бы это был скандал! Посмотрите на Оливера Лоджа. Посмотрите на Шарля Рише. Это разрушило бы и мою работу, и мое положение. И все же, знаете ли, это такая достоверная информация... Я говорю вам, что я в это верю.
-Если бы вы что-нибудь из этого написали. Мне бы увидеть хоть что-нибудь из этого.
-У вас будет такая возможность.
Он, действительно, смог убедить меня в том, что ему интересно мое мнение. "Самое худшее в этом, что я всегда верю, когда он говорит. Это все равно, как если бы это был я, а не он".
Он не прислал мне ни строчки, но когда я в следующий раз встретил его, а это было в Берне, он передал мне целую папку с бумагами. Позднее еще две. Большинство страниц исписаны карандашом, некоторые - чернилами, и около пятидесяти напечатаны, вероятно, под его диктовку. Он попросил меня о них позаботиться, внимательно прочитать, сделать отпечатанные копии и вернуть ему оригиналы. Нам обоим следовало подумать о целесообразности анонимной публикации. Те или иные события могли бы подтвердить или, напротив, опровергнуть изложенные в этой истории различные утверждения и таким образом саму историю либо похоронить, либо высветить ее подлинность.
А потом он умер.
Умер совершенно неожиданно после экстренной операции. Какой-то вывих, связанный с выраженным искривлением позвоночника, привел к острому кризису.
Как только я услышал о смерти доктора Рейвена, тотчас поспешил в Женеву, где рассказал о книге сновидений его наследнику, мистеру Монтефьоре Рено. Я в большом долгу перед этим джентльменом за его любезность и быстрое понимание ситуации. Он приложил огромные усилия, чтобы собрать воедино все возможные обрывки уникального материала и предоставить все это в мое распоряжение. В дополнение к трем папкам, которые доктор Рейвен уже передал мне, была еще одна. Там находилась целая стопка бумаг, исписанных от руки. Очевидно, это касалось той самой Истории. Четвертая папка содержала материалы, которые составляют заключительную часть этой настоящей работы. Страницы даже не были пронумерованы, но именно они послужили материалом для предпоследней части, которой предстояло стать моей собственной компиляцией. Похоже, доктор Рейвен записывал свои впечатления от книги сновидений, как мог, до того, как память исчезла, и, поскольку он намеревался переписать все это сам, то не особенно заботился о восприятии потенциального читателя. Материал предназначался только для собственного пользования. Скорее, это можно было назвать смесью на скорую руку для избранных. Пунктуация обозначалась пробелами. Нередко под одним словом подразумевалось целое предложение или даже абзац. Примерно треть материала уже была представлена в виде рукописей и печатных страниц в папках. Это был мой Розеттский камень. Если бы не эти указания, не думаю, что мне удалось бы расшифровать остальное. Как бы то ни было, я обнаружил, что невозможно составить плавное повествование, целиком состоящее из фрагментов с четкими вступительными и заключительными положениями. Некоторые отрывки выходили довольно ясными, а затем наступали путаница и расплывчатость. Я переписал все, что мог, и заполнил пробелы там, где они показались мне совершенно безнадежными. Мне хотелось бы думать, что в целом я составил более или менее внятный рассказ о ходе событий во времена противостояния и изменений в мировом правительстве между 1980 и 2059 годами, когда так называемая Диктатура Воздуха во всем мире уступила место Современному государству. К моменту публикации Истории оно все еще процветало. Читатель найдет обширные пробелы, вернее, обширные сокращения, но ни одно из них не оставляет сомнений в основных чертах того, как консолидировался мир.
А теперь позвольте мне сказать еще несколько слов о реальной ценности этого странного "Плана будущего".
Определенно, некоторые соображения противоречат идее о том, что История - всего лишь плод воображения блестящего публициста. Я поставлю их перед читателем, но не стану оказывать на него давление. Со временем История получила несколько очевидных подтверждений. Последняя часть датируется 20 сентября 1930 года, все остальное написано еще раньше. И, тем не менее, текст прямо намекает на смерть Ивара Крюгера годом позже, на похищение ребенка Линдберга весной 1932 года, на полеты Моллисона в том же году, на обсуждение долга Америке в декабре 1932-го. Что касается 1933-го, то предсказаны и приход к власти Гитлера в Германии, и вторжение Японии в Китай, и победа Франклина Делано Рузвельта на президентских выборах в США, и лондонская Всемирная экономическая конференция. Эти ожидания мне сложно объяснить в деталях. Не думаю, что они обладают некой природой, которая позволяет их предсказать. Это не те события, какие можно вывести из какой-либо предыдущей ситуации. Откуда Рейвен мог о них знать в 1930 году?
Еще меня беспокоит другая мысль, которая, вероятно, в гораздо меньшей степени будет беспокоить читателя, - это тот непреложный факт, что у доктора Рейвена не было никаких причин меня мистифицировать. Ни на земле, ни на небесах не существовало ничего, что могло бы сподвигнуть его мне солгать о том, как этот материал попал к нему или с какого источника он его переписал.
Не будь этих соображений, думаю, всякий согласился бы с тем, что написание Истории доктор Рейвен преднамеренно избрал в качестве выхода своей творческой энергии. Согласился бы и с тем, что это действительно художественное произведение покойного сотрудника Женевского секретариата с необычайными возможностями для формирования суждений о тенденции развития тех или иных событий. Или, если сказать по-другому, пророчество, произнесенное в квази-вдохновенном настроении. В стиле, в котором написана История, узнается неповторимый язык доктора Рейвена. Но помимо этого встречаются в тексте разные слова, появление которых разумно было бы ожидать через сто семьдесят с лишним лет. С другой стороны, проявленное отношение противоречит публичным высказываниям доктора Рейвена. Сама идиома мысли явно ему не принадлежит, каким бы ни было выражение. Либо маргинальное видение превзошло убеждения наяву, либо что-то оказало подавляющее действие, вырвавшись на поверхность. Так какой же она будет, эта история?
Должен признаться, что сначала, когда во мне еще теплилась догадка, что речь идет всего лишь об умозрительной разминке, у меня возникло искушение довольно подробно прокомментировать текст доктора Рейвена. Мне захотелось поиграть. В результате это отняло у меня несколько месяцев, а сами мои заметки стали толще его истории. Но когда я их пересмотрел, то пришел к выводу, что многие из них суетливы и навязчивы, и буквально единичные, вероятно, смогут быть полезными умному и хорошо информированному современному читателю. Чем больше привлекала доктора эта книга, тем больше, вероятно, он делал пометок для себя. И чем меньше он ценил те или иные фрагменты, тем меньше склонялся к тому, чтобы ценить массу разъяснений. Мои заметки могли бы оказаться такими же раздражающими, как карандаши, которые сегодня иногда обнаруживаются в книгах публичных библиотек. Даже если история была бы просто сборником домыслов, то все равно это стало бы неслыханной дерзостью. Если бы в этом оказалось что-то большее, чем спекуляция, дополнения и в этом случае следовало бы воспринимать не иначе, как дерзкими. В конце концов, все накопленное я выбросил.
И все-таки мне пришлось привести главы в порядок. Вмешательство было неизбежно, и здесь я бы настоял на том, что оно должно остаться. Мне действительно пришлось их мучительно расставлять и переставлять, поскольку они, вероятно, прочитывались и записывались в ненадлежащем хронологическом порядке. Возникла необходимость сглаживать переходы. Позднее я надеюсь опубликовать специальное издание заметок доктора Рейвена в том виде, в каком он их оставил.
Мы начнем здесь с того, что, вероятно, является началом книги по истории, хотя на самом деле это - не первая страница в переданных мне папках. Ход мирских событий освещается здесь очень удобно для читателя свежим и чрезвычайно убедительным образом. Основные факторы Великой войны анализируются под новым углом. Из этого обзора следует, что история "Эпохи разочарований", в первые годы которой мы сейчас живем, развивается довольно последовательно. Помимо этой вступительной части, повествование охватывает сто семьдесят шесть лет, с 1929 года нашей эры до конца 2105-го. Последнее событие произошло перед Новым 2106 годом; вскользь упоминается о реконструкции "скелетов" знаменитых "Небоскребов" Нижнего Нью-Йорка. Печать и публикация произошли, вероятно, в начале 2106 года; произошли - или мне следует написать "произойдут"?
H. G. W.
Примечание переводчика: Перси Биши Шелли (1792-1822) - английский писатель, поэт и эссеист. Один из классиков британского романтизма. Был женат на Мэри Шелли. Джеймс Макстон (1885-1946) - британский левый политик и лидер Лейбористской партии. Был пацифистом, выступал против обеих мировых войн.
Книги Сивилл - сборник античных стихотворений с пророчествами.
В 1932 году правительство Великобритании отказалось от так называемого золотого стандарта, что, по мнению ряду историков, послужило толчком для тяжелейшего кризиса во всей Британской империи.
Версальский мир - система мировых взаимоотношений по итогам окончания Первой мировой войны.
Уильям Джеймс (1842-1910) - американский философ и психолог.
Роман "Трильби" вышел в 1894 году, имел шумный успех, неоднократно экранизировался еще при жизни Г. Уэллса. Центральный персонаж - злодей, но гениальный музыкант Свенгали путем гипноза превратил девушку Трильби О`Фаррел в великую певицу.
Джордж Дюморье (1834-1896) - английский писатель, дед писательницы Дафны Дюморье.
Баллиол - один из колледжей Оксфордского университета.
Оливер Лодж (1851-1940) - английский физик. Написал книгу о спиритических контактах со своим сыном, погибшим на войне.
Шарль Рише (1850-1935) - французский физиолог, нобелевский лауреат в 1913 году. Автор книги "Сомнамбулизм, демонизм и яды интеллекта".
Розеттский камень - стела, найденная в 1799 году в египетском городе Розетта. Содержала три идентичных текста на разных языках, в том числе на древнегреческом и древнеегипетском, что при сопоставлении позволило расшифровать египетские иероглифы.
Ивар Крюгер (1880-1932) - шведский промышленник. Контролировал до двух третей мирового производства спичек. В Великую депрессию обанкротился и покончил с собой.
Похищение и убийство 20-месячного сына знаменитого авиатора Чарльза Линдберга с целью выкупа. Деньги были предоставлены, однако ребенка так и не вернули. Позднее был обнаружен его сильно разложившийся труп. Выдвигались самые разные версии случившегося, в том числе конспирологические.
Джеймс Моллисон (1905-1959) - шотландский пилот, совершил в 30-е годы ХХ века самые быстрые перелеты из Австралии в Англию, из Англии до мыса Доброй Надежды, а также из Ирландии в Канаду.