Я хотел бы сесть у лампы с маленьким розовато-коричневым абажуром, чтобы мои руки находились в свете, сам же я остался бы в сумраке или даже тьме, налить чашку крепкого чая, закурить и начать думать. Эта комната, этот абажур, табак, чай - словно отправные точки, маяки теплого надёжного берега, который бы светил мне во тьме разума, беспокойстве воспоминаний, огне эмоций... Словно фонари вдоль трамплина, освещающие путь разбега; будто путеводные светляки в пещере, выводящей в покой и тишину; подобно часовым, хранящим мою территорию от врагов - тёплый коричнево-красный абажур с серыми полосками, сшитый мамой, огонёк и дым табака, запах свежезаваренного крепкого чая...
Апология
Сразу же после равноденствия, на третий день, Сергеев почувствовал тревогу. Ничего вроде бы не изменилось - день стал уменьшаться, установилась дождливая погода, но в целом - тепло, листва на деревьях пожелтела основательно, рабочий день начинался и заканчивался...вот уже три дня. "Неужели до равноденствия день не начинался и не заканчивался? - вдруг дошло до Сергеева. - Отчего вдруг я решил, будто вот уже три дня что-то начинается и заканчивается? Рабочий день, тотальное осеннее пожелтение и прочее?" Тревога, словно короткий разряд проскочила в воздухе. Сергеев поёжился. Напряжение находилось вне, внутри царил покой обыденной жизни - не потому покой, что совсем без движения, но покой, поскольку движения тела, мыслей, чувств творились по заданной траектории и в каких-то рамках - с 7 утра до 11 вечера, далеко от сумасшествия, близко к радостям (выпил пиво в охотку, поел проголодавшись, покурил после трёх часов воздержания, купил занятную книжку, посмотрел интересный фильм и т.д. и т.п.).
И тут напряжение. Поневоле насторожишься. Чем оно грозило - известно: скоро случится что-то внутри. Конечно же во сне. Разумеется, ночью. Само собой - пробуждение в поту, с ознобом...
- Если вы не напишите чисто, если станете писать с помарками, выгоню! - Спокойно и зло проговаривал желчный с залысинами, в сером, изрядно потёртом на локтях костюмчике, но в белой, выглаженной, с накрахмаленным воротничком рубахе, застёгнутой на все пуговицы. Или, по крайней мере, застёгнутой на видимые верхние пуговки, потому как, возможно, пуговки под пиджаком были расстегнуты. Сомнение в том, застёгнуты пуговки или нет, прошло краешком, даже не напряжением, только коротким смешком, приколом, невозможной возможностью, случившейся случайно, к досаде желчного с залысинами. Протёртый на локтях пиджак ясно говорил о трудолюбии хозяина, о больших деревянный столах, о кипах бумаг, о таинственной психике человека-чиновника, живущего в бумагах, картонках, папках.
- Через десять минут придёт заказчик! - завопил чиновник. - Заправляйте ручки скорее!
Несмотря на ор типа, Сергеев ощущал странное расположение к нему. Может быть, от некого туманного родства - и чиновник, и Сергеев оставались бумажными душами: оба провели две трети жизни среди листов, где запах бумажных листов и чернил подобен возвышенному фимиаму, даже если не имеешь прямого отношения к бумажной работе, но в то же время всё, что делаешь - идёшь ли, думаешь или смотришь, виделось не набиваемым на клавиатуре, но записываемым на бумагу. Пребывание среди бумаг - реальное ли, душевное ли, творило... Что творило?
- Заправляйте ручки, потом - к столу. - Командовал чиновник.
"Вот блин, я же ручку чернилами уже лет двадцать не заправлял, - дошло до Сергеева. - уже и забыл, как это делается, каково устройство перьевой ручки".
Вот и перья, вот и чернила. Изящная чёрная ручка из шероховатого пластика, тем не менее прозрачного - смутно видны внутренности и отражение тусклой лампочки, золотой ободок в центре, тоненькое золотое пёрышко, кончик - блёсткой капелькой-звёздочкой... Так. Раскрутить, проверить, есть ли остатки чернил. Нет. Ручка новая. Закрутить. Погрузить в чернила... Чернила! Сергеев с наслаждением вдохнул запах. Зажмурился и выдохнул. Насыщенный красный цвет чернил плавал перед глазами - закат, лисья рябины, капельки крови, рассвет, звезда Марс. Какая же бумага будет? Принялся крутить - тугой поршень двинулся вверх, вбирая чернила.
- Скорее! - вопил, - чиновник. - Вот-вот он придёт!
Первый росчерк на простенькой бумаге. Клякса. Так не пойдёт. Ещё росчерк, ещё.
- Не вздумайте кляксы ставить! - Грозился желчный с залысинами.
Золотистая шёроховатая бумага. Вот и клиентка.
Расселись в кружок за столом. Торжественно говорил чиновник, переходил на доверительный шёпоток, клонясь к уху гостьи, показывал какие-то записи, кивал Сергееву, остальным писцам, мол, подождите, сейчас станете писать...
Ботаника ночи
Есть травы, которые вызывают безумие. Есть травы, которые у больных вызывают боль, у весёлых - веселье, у страждущих - страдание. Другие травы.
Вопрос
Немеева стал мучить вопрос: какое событие произойдёт вперёд - он умрёт от какой-нибудь болезни или сойдёт с ума? Внутренний голос подумал-подумал и ответил: "Прежде ты умрёшь от болезни, затем сойдёшь с ума".
Немеева всколыхнуло. Ну как так, а? Нельзя так! На улице великолепная погода, весна царит во дворах и на площадях, коты бродят и голосят заливисто, не хуже, чем все эти птицы, которые также всем скопом взялись вопить как полумные...
Выворотка
Рассветало. Машенька лежала рядом - я чувствовал тепло её тела. Она пребывала в полудрёме: состоянии, когда глаза смотрят вне сквозь тоненькую прозрачную плёнку век - на большое окно, с рамой из шести частей (два больших в центре, два маленьких сверху и два таких же - снизу). Глаза закрыты, но рама легла в них памятным росчерком, а с ней всё, что за окном - стволы трёх берёз и одной рябины, заборчик вокруг маленького садика под окном, кладовки. Машенька смотрела также в себя, где колобродили потаённые мысли, такие же неспешные и сладостные, как этот рассвет, округлый, мягкий. Справа от нашей кровати на побеленной стене, плохо побеленной и незаглаженной, так что поверхность - неровная, ноздреватая, в известковых крапинках-пупырышках, складывающихся в замысловатый барельеф, висела картинка а-ля Япония с домиками, японской луной, японскими деревьями, слева - неспешно покачивались чётки. Машенька тихонько подвинулась ко мне - теплая нога коснулась моей руки, наползла на неё, губы подружки приникли к уху. Я обнял любимую, тихонько и лениво, осторожно поцеловал в губы. Кровь запульсировала внизу живота. Эрекция. Осторожно приник к телу Машеньки, тоже легко подвинувшейся ко мне.
Неожиданно Маша рассмеялась. "Коты кричат". - Шепнула она. И вправду - за окном кричали. "Мя - мя. Мяу - мяу. Мяяяяя" - лениво издавали звери любовную песню. "Как-то странно поют, - задумался я. - Как будто в мультфильме, где звери подобны людям. Распевают, словно мелодию". Это твой отец кричит, - неожиданно чётко произнесла Машенька. И хихикнула. Я напрягся. "Ты что городишь-то? Мой отец умер двадцать лет назад!". Вскинулся, отодвинув подругу, и провопил "Брысь!" в темноты по углам. Они съёжились и отпрянули. Машенька снова хихикнула. Я взглянул на неё. Она всё пребывала в полусне, и словно бы кто-то другой, вовсе не Маша, издавал смешки.
Рассвет клубился за окном. Эрекция прошла. Дверь скрипнула. Снова заговорили коты. И вправду: голос одного был слишком разумным, будто бы кто-то там... за окном? - нет, уже в квартире, - старательно подделывал своё мяуканье под кошачье. "Эй! вали отсюда! - крикнул я в сторону двери. - И пропел какое-то заклинание, из тех, что ещё остались в голове. Машенька снова хихикнула, приподнялась, оглядела темноты по углам. Кажется, она вовсе не боялась их. Кажется, она знала, кто там. Снова легла. Посмеиваясь. Будто бы выбралась из полусна, и вновь погрузилась в покой.
Я с недоверием глянул во тьму. Она почему-то находилась не в углах, а прямо перед глазами, словно полотнище дыма зависло перед кроватью, победив на короткий промежуток рассветные лучи. Победив? В окно струился свет, который, едва проникнув за стекло, к нам, превращался в тёмно-серые струи, наливавшиеся темнотой по мере проникновения вглубь комнаты. Половицы скрипнули. Коты провопили. Качнулись чётки на стене. Машенька повернулась на бок, обратив ко мне лицо. Закрытые глаза. Сон. Усмешка. В полотнище темноты замерцали огоньки - быстрее, быстрее, они свились в лица, распались, потухли. Вспыхнули снова. "Кыш-кыш", - бормотнул я. В голове бродили заклинания, но я всё не мог их произнести, только мусолил слова, будто в рот набили крупитчатую кашу, много каши с крупными зёрнами, а произнести нужно, да вот кашу не выплюнешь и не проглотишь. "Перестань бормотать, - сонно, едва слышно, проговорила Маша. - Спать мешаешь..." Придвинулась ближе, навалилась на меня и приникла губами к щеке. Я отодвинулся, но подруга всё никла ко мне. Вдруг жутко захотелось в туалет. Хороший повод пройти к тьме и шугануть её. Заодно прикрикнуть на котиков, чьё мяуканье слилось в непрерывное бормотание "Мяв-мя-мя-мяв-мя-мяу-мяу".
Присел на кровати. Пластиковое окно с двумя створками, за ним рассвет, едва отделившийся от тьмы, словно цветок покачивался в комнате. Старые картинки по стенам, оклеенным обоями. Ноутбук. Балконная дверь. За ней смутно шевелится крона огромного тополя. Темнота продолжала искриться. Сбегал в туалет. Обнял Машкину спину. "Спи давай. - Ровно проговорила подруга. - Мне на работу..."
Жители глаз
Божья коровка поселилась в глазу. Вглядываешься и видишь, как маленькое пятнистое создание плывёт во влаге глаза...