Туринская Татьяна : другие произведения.

Когда меня ты позовешь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 5.20*11  Ваша оценка:

  
  
  
  Все события и персонажи романа
  являются плодом воображения автора
  
  Наташка стояла в дверях и дурноватым голосом, пытаясь спародировать несравненную Татьяну Доронину, с придыханием декламировала:
  - Театр! Вы любите театр? Любите ли вы его так, как люблю его я?
  Кристина резко схватила ее за руку и с силой дернула, затаскивая в квартиру. Недовольно спросила, едва захлопнув за гостьей дверь:
  - Ты в своем уме?! Устроила спектакль для соседей! Мало мне проблем без тебя.
  Наташка отмахнулась:
  - Ой, да какие там проблемы?! Кто про них теперь помнит? Столько лет прошло.
  - Я помню, - серьезно ответила Кристина. - И лично для меня этого достаточно.
  Прошла в маленькую комнату, всем своим видом приглашая гостью следовать за нею.
  - Ну ладно, ладно, подумаешь, - примирительно заявила Наташка и уже не так громко и не с таким пафосом, а скорее, с долей неуверенности, вернулась к первоначальной теме: - Театр. Вы любите театр? Любите ли вы его так, как люблю его я?
  - Нет! - слишком резко ответила хозяйка. - И ты сама это прекрасно знаешь.
  Наташка сникла:
  - И что, даже не пойдешь на спектакль? Но ведь это же московский театр приезжает, московский! И, между прочим...
  Кристина прервала ее безапелляционным тоном:
  - Во-первых, не московский театр, а всего лишь антреприза. А это совершенно разные вещи. А во-вторых...
  Она замялась на секунду-другую, словно решая, стоит ли выплескивать из себя накопившиеся эмоции, и продолжила:
  - А во-вторых, я не понимаю, по какому особому случаю твоя радость. Только не надо говорить, что ты вдруг полюбила театр. Это можешь кому угодно доказывать, но не мне, я-то помню, как мы на 'Трехгрошовую оперу' ходили всем классом. Да ты бы и тогда не пошла, если б не культмассовое мероприятие. Так что, Наташка, успокойся, ничего не случилось.
  Конакова хмыкнула, пожала плечом:
  - Так и я говорю - ничего не случилось. Подумаешь, московский театр. Криска, но москвичи сюда так редко заезжают. Владивосток ведь далеко...
  - Но ведь это город-то нашенский, - закончила за подругу Кристина, вложив в свои слова побольше сарказма.
  Фраза, выбитая на памятнике Владимиру Ильичу, была хорошо известна каждому жителю Приморья. С незапамятных времен мраморный вождь стоял там на высоком пьедестале, как водится, с протянутой рукой, указывая в сторону океана. Такие, пожалуй, раньше были в каждом уважающем себя городе. С наступлением новых времен многие из них снесли, но кое-где каменный вождь и поныне указывал направление к светлому будущему. Приморское 'счастливое завтра', видимо, застряло где-то в районе Японских островов.
  Наташка прыснула в кулачок, но тут же насупилась, памятуя о том, что подруге нынче не до смеха.
  Помолчали немножко. Тихонько шептали на стене часы, пытаясь не сбиться со счета: раз-два, три-четыре, тик-так, тик-так. За окном малометражной трехкомнатной квартиры на улице славного героя Краснодона Олега Кошевого сновали автомобили, взвывая на резком подъеме. На кухне погромыхивала кастрюлями Алеся Петровна, мама Кристины, а девчонки молчали, словно обдумывая про себя сложную дилемму.
  - Иэх, - вздохнула Наташка. - Что, до сих пор не забыла? И когда ты уже успокоишься?
  - Когда Ленин на вокзале руку опустит, - беззлобно пошутила Кристина. - И хватит об этом, ладно?
  - Ладно, - покладисто согласилась Наташка. - Ну, тогда рассказывай, как дела.
  Рассказывать никто никому ничего не хотел. Не до того было. У обеих в головах мысли крутились вокруг одной темы.
  - Слушай, Криска, - не выдержала Наташка. - А может, я сама схожу? Ну надо же хоть одним глазком глянуть, как он там.
  Кристина швырнула в подругу 'Вечерним Владивостоком':
  - На, посмотри, почитай. Он там, как положено, не переживай. Уж у него-то все в полном ажуре. Так что и смотреть нечего. Впрочем... Если тебе так уж хочется - иди. Если денег не жалко. Мне-то что?
  
  После ухода подруги на душе стало еще тяжелее. Ведь не только Наташка связала приезд в город московских артистов с Кристиной. Очень многие в городе знали, что наверняка в чьей-то душе все перевернется в тот миг, когда станет известно о прибытии на малую родину Валерия Чернышева. Даже рядовой публикации в краевой газете хватало для того, чтобы всколыхнуть общественность, заставить ее в очередной раз с усмешкой глядеть в глаза неудачнице Кристине. А тут не публикация даже, не статья, не интервью - личный приезд, возвращение блудного сына в родные пенаты. Ведь теперь Чернышева знали даже те, кто раньше и не слыхивал, не догадывался о его существовании. И не только во Владивостоке. Вся страна знала, всё родное СНГ. Во Владивостоке же, в родном его и Кристины городе, эту историю знали едва ли не все жители. Еще бы - не так уж часто их земляки выбивались в люди. А чтобы еще и вот так, из грязи, вернее, из их Тмутаракани, да сразу в секс-символы родного государства... Так что косточки Валеркины перемыты были за последние годы неоднократно. И, увы, не только его...
  К великому сожалению Кристины, ее косточки тоже по сей день периодически поддавались большой стирке. Теперь же, когда Чернышев надумал приехать со спектаклями в родной город, о Кристине вспомнили с новой силой. Насмешливыми взглядами награждали уже не только бабушки-старушки на скамеечке у подъезда, но и сослуживцы, давным-давно прознавшие о ее близком знакомстве с московской звездой. И избавиться от этих взглядов можно было только одним способом, самым радикальным: бросив все к чертовой матери и уехав, куда глаза глядят, лишь бы подальше от дома. Но духу на это у Кристины не хватало. Чтобы начинать все с нуля в чужом городе, нужны не абы какие финансы - квартиру снять, да жить первое время, пока работу подходящую не найдешь. А самое главное - нужен был сильный, решительный характер.
  Да где его взять? Кристина ведь только для виду хорохорилась, чтобы ее не слишком жалели - порой сочувствующие взгляды ранили похлеще самых злых насмешек. А на самом деле и по сей день, спустя столько лет, пребывала в весьма плачевном состоянии.
  Хотелось назло Валерке стать супер-успешной бизнес-леди. Или хотя бы просто успешным человеком. А еще лучше - пусть небогатой, но счастливой женщиной. Женой, матерью. Любимой женой и любимой матерью. И любящей. Да, непременно любящей - это обязательное условие.
  И вот с этим, казалось бы, невинным дополнением, возникали огромные проблемы. Потому что любить Кристина разучилась. Напрочь, безвозвратно.
  Потому что только равнодушному наблюдателю казалось, что она живет. А на самом деле Кристина уже давно пребывала в другом измерении. Только ее бледная тень еще почему-то болталась по свету, неприкаянная, одна бесформенная оболочка, лишенная чего-то немыслимо важного, жизненного. А сама Кристина умерла давно и бесповоротно.
  Много лет прошло с тех пор, много зим. Душа умерла, но до сих пор невыносимо болела. Медики называют такие боли фантомными. Когда болит то, чего уже не существует: вырванный зуб, ампутированная нога у несчастного калеки. А у Кристины болело то, что осталось в далеком, давно забытом прошлом.
  Забытом? В прошлом - да, в далеком - да, но вот забытом ли? Кристина панически боялась признаться самой себе в том, что ничего не забыто. Даже если душа умерла, память была жива и поныне. А при живой памяти вряд ли можно считать душу покойной. Может быть, впавшей в кому или анабиоз, может, находящейся на последнем издыхании, но все-таки живой. Условно живой.
  И именно поэтому Кристине было так больно. Потому что все еще было живо. И память, и душа. И тело. Пусть не такое уж молодое, как раньше, пусть уже давно не девичье, но пока еще живое. И, раз живое, так хотелось чего-то теплого. Любви, ласки. Так хотелось, чтобы сильные мужские руки прикоснулись к нему, прикоснулись так, чтобы оно бессовестно выгнулось им навстречу, наглым, требовательным. Чтобы даже не пыталось препятствовать их продвижению в заветные глубины. Хотелось стонать и плакать от наслаждения. Хотелось ласкать самой, любить, терзать мужскую горделиво возвышающуюся плоть, и чтобы плоть эта так же трепетала от ее прикосновений, как и сама Кристина от мускулистых требовательных рук. Чужих рук. Теперь уже чужих. Уже давно чужих рук...
  Мечты, мечты... Где ваша сладость? Да и сколько можно мечтать? Это сначала еще был смысл ждать и надеяться на чудо. А потом... Нет, слишком уж много лет прошло, слишком много воды утекло. Ничего не исправить. Да и что исправлять? Нужно просто забыть. А это-то и было самым сложным...
  
  С Чернышевым Кристина познакомилась случайно. А может, и нет - вдруг эта встреча была запланирована кем-то сверху? Или снизу.
  Валерка был ее первым поклонником. Вернее, ее единственным поклонником. Нет, снова не так. Валерка Чернышев был первым и единственным поклонником таланта Кристины Колесниковой.
  Все говорили, что Кристина замечательно поет. И она безоговорочно верила этому. Когда пела, собственный голос казался ей прекрасным. Но при прослушивании записи каждый раз вздрагивала: магнитофон безжалостно искажал и даже уродовал ее достояние. Однако так казалось только ей: буквально все окружающие находили запись совершенно идентичной оригиналу. Кристина даже выдумала для себя теорию, как будто бы собственный голос любого человека отражается от черепной коробки и каким-то непостижимым образом там резонирует, а потому сам хозяин слышит его иначе, чем воспринимают его посторонние люди. А иной раз, в зависимости от настроения, объясняла себе этот феномен фокусами таинственного среднего уха, которое она в глаза не видела, зато была наслышана о его существовании. В физике Кристина абсолютно не разбиралась, поэтому и не была уверена в правильности своих теорий, но так ей было легче смириться с непохожестью собственного голоса, воспроизводимого магнитофоном, на тот, каким она слышала его во время пения или же рядовой беседы.
  Ей было всего семнадцать, когда она впервые увидела Чернышева. Высокий симпатичный паренек с идеальной мужской фигурой. Именно такими изображают своих героев авторы романов. Такими их высекали из мрамора древние скульпторы. И как раз таким был Валерка Чернышев в момент их первой встречи: белые джинсы обтягивали узкие, но крепкие бедра, черная рубашка с закатанными выше локтя рукавами едва не трещала по швам на налитом силой торсе. Среди многочисленных знакомых Кристины никто не мог похвастать такой фигурой. А Валерка, как выяснилось, с раннего детства серьезно занимался плаванием, даже получал какие-то награды на краевых соревнованиях. И, как весомый довесок к кубкам и почетным грамотам - широкие плечи и рельефные мускулы. Был у нового знакомого только один маленький недостаток - неровная кожа, все еще покрытая в некоторых местах юношескими угрями. Но даже это не портило Чернышева - если не слишком приглядываться, этот изъян был практически незаметен на его вполне симпатичной физиономии. Зато все плюсы буквально бросались в глаза с первого взгляда.
  Несмотря на внешнюю симпатию к Валерке, она долгое время считала его всего-навсего приятелем. Ей льстило, с каким восхищением он всегда слушал ее пение. С группой, названной в ее честь, Кристина как раз перебралась из одного клуба в другой, на Мальцевской переправе. Никаких концертов они не давали, всевозможные дискотеки тоже проходили без их участия. И в ресторанах почему-то обходились без их услуг. Только на заводе, в чьем клубе и репетировали ныне ребята, периодически проводились торжественные вечера, приуроченные к тому или иному празднику, и вот уж в этих мероприятиях группа 'Кристина' непременно принимала живейшее участие.
  Но разве о выступлениях перед заводчанами мечтала Кристина? Этого ей было ничтожно мало. Мечталось о большой сцене, о настоящем успехе. О многочисленных поклонниках, забрасывающих ее цветами. Но пока что лишь один поклонник имелся в ее арсенале, только Валерка Чернышев.
  Он неизменно присутствовал на каждой их репетиции, после чего в обязательном порядке провожал будущую знаменитость, как мечталось Кристине, домой. И ровным счетом ничегошеньки между ними не было, даже одного невинного поцелуя. Несколько месяцев восторженного поклонения, несколько месяцев провожаний, несколько месяцев ничего не значащего 'Пока!' у подъезда Кристининого дома.
  А потом Чернышева забрали в армию. И не только Чернышева. Туда же забрили и барабанщика группы 'Кристина' со странной кличкой Кура - никто даже не знал, как его зовут на самом деле. Женился Сережа Мотора по кличке Моторчик, плотненький очень добродушный паренек и по совместительству бас-гитара. У Лешки Карпова, негласного руководителя группы, возникли какие-то проблемы в личной жизни. В общем, компания распалась окончательно.
  И вот тогда пришло письмо. Первое письмо от Валерки. Кристина до сих пор хранила все его письма - и из армии, и из Москвы. А то, первое, было особенным. Написанное почему-то простым карандашом, оно оказалось совсем коротеньким и состояло всего лишь из нейтральной просьбы сообщить ему адрес Карпова. Кристина не сомневалась - Лешкин адрес он прекрасно знает, это был всего лишь повод написать ей письмо, маленькая невинная уловка. Потому что писать без повода ему казалось неудобным, ведь перед самым призывом в армию они немножечко поссорились. Как водится, из-за абсолютной ерунды, из-за совершеннейшей глупости. Вот Валерка и придумал способ: чтобы и помириться, и переписку наладить, и чтоб гордость его чрезмерная при этом не пострадала.
  Настоящая любовь началась только после Валеркиного возвращения из армии. Если и до того он был довольно накачанным и уж никак не выглядел маменькиным сынком, то из армии Чернышев вернулся настоящим богатырем. И противные прыщи пропали, как будто и не бывало их никогда, лишь в двух местах на правой щеке остались маленькие следы, как оспинки.
  Любил Валерка красиво. Если цветы - так охапками, если конфеты - то огромными кульками, так, чтобы едва донести до Кристины и тут же словно бы случайно рассыпать необъятный кулек прямо на нее. Так и осыпал шоколадом с завидной регулярностью. А еще...
  А еще умел любить не только душою. И не только душе Кристининой сделать умел приятное. Если до его призыва в армию они буквально ни единого разочка не поцеловались, то уж после... О, после они это дело наверстывали с завидным упорством. Валерка умел целовать так, что у Кристины не только дух захватывало, но в буквальном смысле слова земля уходила из-под ног. Коленки подгибались, и она повисала на его сильных руках. От страсти ли, от предчувствия ль. А может, просто невероятно приятно было маленькой Кристине утопать в сильных Валеркиных объятиях - она сама не смогла бы ответить на этот вопрос. Да и не задавала она себе никаких вопросов. Просто прижималась к его мускулистой груди и тихо млела, таяла, словно бы стараясь влиться в него через кожу его загорелую, через всю эту гору мышц. Стать одним с ним целым, еще не слившись воедино в порыве экстаза, в страстном танце естества.
  Он не был у Кристины первым. Опыт, пусть небогатый, но все же имелся, и Кристина была абсолютно убеждена, что никто до Валерки не мог заставить ее почувствовать хоть на четверть то, что испытывала она в крепких объятиях Чернышева. Только с ним она переставала быть самой собой. Терялась, буквально исчезала, как личность, в понятии 'мы', уже не умея идентифицировать себя саму, вытащить свое отдельное 'я' из потрясающе уютного и всеобъемлющего 'мы'. Сама не понимала - физическое ли удовольствие ей дарил Валерка, от телесной ли радости она забывала себя саму, забывала, как зовут родную маму. Или же в гораздо большей степени, чем физическая, испытывала радость моральную? Не знала, не понимала. Да и не желала ковыряться в собственных чувствах, не видела в этом ни малейшей необходимости, не хотела терять на это драгоценных минут. Ведь не так уж много времени могли они уделять друг другу. И не столько из-за обоюдной занятости, сколько из-за отсутствия собственного угла. Потому что редко их свободное от работы или учебы время припадало на те моменты, когда чьи-либо родители покидали дом хотя бы на часок.
  До обидного мало времени они проводили вдвоем, в стороне от любопытных глаз. Кино, прогулки под луной - этого в их жизнях хватало с лихвой, но ведь так хотелось большего. И все чаще Кристина мечтала о том, чтобы скорее пожениться и уже не страдать от невозможности остаться наедине. Так хотелось не скрывать от мамы счастливых глаз, когда она, неожиданно вернувшаяся, заставала Валерку в гостях у дочери. Кристина даже намекнула Чернышеву пару раз, что, мол, неплохо было бы, а, как ты думаешь?
  А Чернышев думал иначе... Нет, он не отказывался жениться. Но на ближайшее время у него были другие планы. Неизвестно откуда вдруг появилась мечта, даже цель жизни. Вдруг забредил сценой, надумал поступать в театральное. Кристина смеялась над ним: после энергетического техникума в театральное не берут, милый. И вообще после армии нормальные люди устраиваются на работу, чтобы обеспечить достойную жизнь себе и любимой женщине.
  Украдкой взглянув на часы - родители могли вернуться с минуты на минуту - Кристина уютно устроилась на мускулистой руке любимого и попыталась отговорить его от безумной идеи:
  - Валерка, милый, ну что ты еще придумал? Какое театральное? Это же дети мечтают о сцене, юные глупые девчонки. Но ты-то?! Да и вообще тебе поздно учиться - тебе ведь уже двадцать два, Валерка! Учиться же идут после школы, а не после армии.
  Забросив свободную руку за голову и прикрыв глаза, Чернышев мечтательно улыбнулся:
  - Нет, Кристинка, ты не понимаешь. У нас в армии был театр. Ерунда конечно, художественная самодеятельность - она и есть самодеятельность. Но я чувствую - это мое, понимаешь? Я ведь до армии ни одного спектакля не посмотрел. А в Хабаровске нас повели в театр. Не всех, только тех, кто согласился участвовать в постановке. Я ведь даже не хотел, представляешь? Меня же уговаривали играть! А я, дурак, согласился только из-за некоторых послаблений дисциплины. А потом... Засосало, Кристинка! Если б ты знала, какой это кайф. И не отговаривай меня. Давай лучше вместе поступать, а? Не в наше театральное - толку от него, как от козла молока. Давай уж сразу в Москву махнем? Ты - в Гнесинку, или в консерваторию, а я в театральное. В Москве театральных много, хоть в какое-то да поступлю. Я чувствую, я уверен - как пить дать поступлю. И ты поступишь. Ты же просто шикарно поешь, Кристинка! Поехали вместе, а?
  Та отмахнулась:
  - Ай, Валер, я тебя умоляю - какая Гнесинка, какая консерватория? Пою я, может, и шикарно, но у меня ведь даже музыкальной школы за спиной нет. Родители в свое время великую глупость спороли: отвели в музыкалку, я в нее поступила, а они потом решили, что двадцать пять рублей в месяц за мое образование - слишком высокая для них цена. А кому я в той Москве нужна без музыкального образования? И ты, Валер, чем ерундой маяться, уж лучше не терял бы время на ту Москву - все равно ведь вернешься. Там, в Москве, своих хватает. Не бросай меня, Валерка, а? Останься со мной?
  Чернышев не ответил. Взглянул на нее с неприкрытым озорством, и склонился над плохо поддающимся загару хрупким Кристининым телом. Та только охнула, забыв посмотреть на часы, и в который уж раз рухнула в бездну сладострастия.
  
  Валера уехал. И к бесконечному Кристининому удивлению поступил. Да не куда попало - в само знаменитое Щукинское училище. Еще и с первой попытки. Видать, и правда было в нем что-то этакое, чего Кристина не разглядела. И пожалела, что не послушалась Валерку, не поехала с ним. Надо было рискнуть. А вдруг и она бы куда-нибудь поступила? Пела ведь и в самом деле очень даже неплохо, это если поскромничать. А если без ложной скромности, так и вовсе хорошо, даже замечательно. Вот и надо было ехать. И чего испугалась? Ясное дело, одной ехать страшно, но ведь рядом был бы самый близкий на свете человек. Если бы и не поступила, все равно даже при самом плохом раскладе рядом с Валеркой было бы намного лучше в чужой, такой страшной издалека Москве, чем без него в родном городе.
  Но нет. Испугалась. Не поехала. Не поступила. И осталась одна. Правда, Чернышев писал, и писал довольно часто. А вот звонки его были редкими праздниками, слишком дорогое это удовольствие - из Москвы во Владивосток звонить, особенно учитывая небогатое положение иногороднего студента.
  И опять начался эпистолярный роман. Чернышев писал потрясающе красивые письма. Кристина хотела бы отвечать ему столь же изысканно, тоже писать как-нибудь вычурно, высоким слогом, с какими-нибудь необыкновенными ассоциациями, сравнениями, чтобы Валерка понял, какая она на самом деле тонкая и чувствительная натура, да ничего путевого из этих стремлений не выходило. Чернышев в разговоре был обычным, ни капельки не красноречивым человеком, а вот в письмах своих раскрывался совершенно неожиданно, как диковинный цветок.
  Кристина же в этом плане была ему полнейшей противоположностью: наговорить могла с три короба, да все так складно и логично, все так здорово, а в письмах ну никак не получалось выражаться хоть сколько-нибудь приемлемо. Не о чем ей было писать - вокруг не происходило ровно никаких событий. Только и оставалось в каждом письме напоминать о собственной любви к нему, такому далекому. Сама чувствовала, насколько убогоньки ее письма по сравнению с Валеркиными изысканиями в различных сферах, ибо о любви как таковой Чернышев практически не писал, все больше занимаясь описанием своей жизни со всеми ее прелестями. Очень подробно описывал свою учебу, какие предметы у них необычные преподают: и художественное слово, и этика, и пластика движения, и даже танцы. А еще какие-то этюды. Причем эти самые этюды Валерка описывал особенно подробно, как свои, так и своих сокурсников. Часто писал и про них, про тех, с кем вместе учился, кто, по его мнению, непременно должен был в скором времени достигнуть не абы каких высот в избранной профессии. И про Москву писал много. Очень много про Москву, очень. И непременно в каждом письме выражал недовольство тем, что Кристина отказалась поехать вместе с ним, как он выражался, покорять Москву.
  Теперь Кристина жила ожиданием Валеркиных каникул. О лете буквально грезила. Так и мечтала, как они вдвоем поедут отдыхать куда-нибудь на Шамору, или в бухту 'Три поросенка', или на Емар, в простонародье Юмора - шикарные пляжи в бухтах Шамора и Юмора, наследие японского пребывания в Приморье. Как будут отдыхать на какой-нибудь базе отдыха, например, 'Волна'. Как будут там совсем-совсем одни, без родителей и друзей, с утра до вечера и с ночи до утра - только вдвоем, она и Валерка. Как днем будут купаться на шикарном мелкопесчаном пляже, подпрыгивая и пытаясь устоять под напором высоких волн. Как ночью вновь и вновь она будет вливаться в Валерку через его бронзовую кожу, как снова разучится вычленять собственное 'я' из уютного и надежного 'мы'...
  И было лето. И была Шамора. Но сначала была дача. Самая обыкновенная дача, далековато от города, на станции Кипарисовая. Полтора часа электричкой, да потом от станции нужно было топать пешком минут сорок по пылище и бездорожью, под палящими солнечными лучами. Но влюбленным это казалось такой мелочью. В самом деле - не все ли равно, куда и по какой дороге идти, если рядом - любимый человек, встречи с которым ждала целый год? И пусть тяжелые сумки с продуктами оттягивают руки. Кристина не замечала ни безжалостно пекущего солнца, ни многочисленных колдобин, ни назойливо жужжащих у самого уха комаров. Она испытывала истинное удовольствие от всего этого. Было так здорово шагать по пыльной, петляющей между чужими огородами дороге рядом с Валеркой Чернышевым, самым-самым родным на свете человеком, слушать его забавные рассказы о бесконечных розыгрышах, о том, с каким удовольствием студенты совершенно добровольно не покидают стены альма-матер до ночи, а потом разбредаются по ночной Москве пешком, потому что метро уже не работает, маршрутки тоже не слишком балуют запоздалых путников, а на такси ни у кого нет денег. А утром, не поспав толком, снова идут на занятия. И не из-под палки, а с величайшим в мире удовольствием, с радостью, тот самый случай, когда, как в песне: 'на работу, как на праздник'.
  И даже лентяйка Кристина поняла, как это - работать с огоньком. Потому что, невзирая на извечную свою нелюбовь к земле и свежему воздуху, с нескрываемым удовольствием и даже восторгом копалась на грядках, собирая клубнику или обрывая побеги с ее разросшихся кустиков, поливала огурцы и помидоры, ревностно приглядывая, чтобы росли правильно, оплетали специально для опоры воткнутые в землю ветки или лучины. А потом, вволю накопавшись в огороде, они с Валеркой удалялись в скромный домик для полуденной сиесты...
  Домик был деревянный, а потому укрыться в нем можно было только от любопытных глаз, но не от июньской жары. В некотором роде на улице было даже прохладнее - там время от времени дул несильный ветерок, лениво раскачивающий толстые чуть припыленные листья подсолнечника. В доме же стояли тишина и приглушенный сумрак - окна были плотно занавешены короткими темными шторами, призванными хотя бы частично преграждать дорогу всепроникающим солнечным лучам.
  Едва прикрыв за собою дверь, Чернышев нетерпеливо сорвал с Кристины футболку, и прижался к ней разгоряченным телом. Солнце его любило: Валеркина кожа благодарно принимала каждый лучик, день ото дня принимая все более насыщенный бронзовый оттенок.
  Кристина не сопротивлялась - сама желала близости не меньше Валерки. Чуть оттолкнулась от него руками, подставляя шею под поцелуй. Но он и не думал ограничиваться шеей. Однако разница в росте была существенной, а потому добраться до ее груди оказалось не так просто. Валера аккуратно подхватил драгоценную ношу, и понес ее в крошечную спальню.
  Когда влюбленные были распалены любовной прелюдией настолько, что уже не мыслили возможности существовать отдельно друг от друга, когда срочно, не медля ни мгновения, необходимо было слиться воедино, забыться в жарких объятиях, когда только-только приступили к самому важному моменту физической любви, под окном дома раздался голос соседки тети Зои.
  - Валерик!
  Всей округе было известно о нездоровом любопытстве тети Зои. Хуже всего было то, что сплетница крайне не любила держать при себе с таким трудом добытые сведения: подслушанным-подсмотренным непременно следовало поделиться с остальным человечеством. Валера, а вслед за ним и Кристина, с трудом ее переносили. Соседка без конца забредала на их участок, словно бы узнать, где рассаду брали, или чем поливают помидоры, чтобы на них не напала мучнистая роса, а сама так и зыркала по сторонам: кто, где, с кем и с какой целью. Отвечать ей не было ни малейшего желания, однако и Валера, и Кристина прекрасно понимали, что если промолчат, любопытная варвара непременно притащится в дом. И застанет там очень живописную картину, ведь влюбленные были столь неосмотрительны, что даже не озаботились закрыть дверь на крючок.
  Кристина подскочила, наспех натянула на себя футболку, едва-едва прикрывающую ягодицы, махнула Валере рукой, чтоб сидел тихонько, и выглянула в затянутое короткой темной шторой окно. Естественно, постаралась проделать это аккуратненько, чтобы соседка не заметила за ее спиной обнаженного Валерку. Можно сказать, проскользнула под шторкой, оставив ее плотно закрытой.
  - Он спит, Зоя Андреевна, - тихонько, словно действительно опасаясь разбудить Валеру, сказала Кристина. - Вы что-то хотели?
  - Да я вот все на ваши ромашки смотрю, - незатейливо ответила соседка. - Уж такие удачные получились! Такие крупные - просто прелесть. Ты не знаешь, где Инесса Кузьминична семена покупала? Или она уже кустом рассаживала? Хотя нет, каким кустом?
  Зоя Андреевна рассуждала сама с собою, развивала тему, а Кристина в это время к ужасу ли своему, к несказанному ли удовольствию, почувствовала, как сзади подошел распаленный до неприличия Валерик. За плотной шторой соседка не могла его увидеть, впрочем, даже если его силуэт и проглядывал через освещенную полуденным солнцем штору, Кристине в данную минуту было уже абсолютно наплевать на правила приличия. Потому что Валера прижался к ней крепко-крепко, словно бы намекая на то, что разговор пора заканчивать, что в данную минуту их ожидают другие, куда более приятные и полезные дела, нежели пустые разговоры с соседкой. Кристина инстинктивно подалась к нему навстречу, выгнула спину, зажмурившись от удовольствия, что не укрылось от внимательного взора Зои Андреевны:
  - Что, Кристина, и ты тоже спала? Я тебя, наверное, разбудила?
  Кристина неопределенно улыбнулась, проклиная на чем свет стоит человеческое любопытство, ответила, надеясь на понятливость собеседницы:
  - Да солнце в глаза бьет. А вообще, да, наверное...
  Зоя же Андреевна уходить не спешила:
  - А пойдем ко мне. У меня желтые ромашки. Я могу поделиться. Они, конечно, не такие крупные, но тоже очень симпатичные. Если их посадить рядом с белыми, будет очень красиво. А то еще и опылятся, получится новый сорт. А, Кристина? Хочешь желтые ромашки?
  - Что? Жёл...
  Не успев договорить, Кристина почувствовала в себе нетерпеливого Валерку. Все произошло так стремительно, так неожиданно, что она запнулась на полуслове, едва не вскрикнув от резкого толчка внутри себя, от неги, мгновенно разлившейся по телу. Не хотелось уже ничего и никого, ни ромашек, ни приставучей Зои Андреевны. Не было сил улыбаться с открытыми глазами постороннему человеку, в то время как глаза ее закрывались сами собою, как тело Кристинино, несмотря на ее попытки удержаться в реальности, постепенно словно бы растворялось, сливалось с Валеркиным, перенося ее из мира раздельных индивидуумов в восхитительный иллюзорный мир под нехитрым, но таким глубокомысленным названием 'мы'. И в то же время прекрасно отдавала себе отчет, насколько неприлично то, что он с нею вытворяет практически на глазах изумленной соседки. Вместе с тем она получала небывалое удовольствие оттого, что Зоя Андреевна могла догадаться, чем они с Валеркой занимаются в это самое мгновение. Восторг боролся в ней со скромностью. Победила последняя: люди же не собаки, негоже им так-то, при посторонних. И, едва не теряя сознания от запретного удовольствия, Кристина хрипло закончила:
  - Жёлтые? Нет-нет, Зоя Андреевна, желтый - цвет разлуки. Вы извините, у меня там суп кипит.
  И, не дожидаясь очередного вопроса теперь уже на кулинарную тему, Кристина быстренько скользнула под штору. И было уже совершенно наплевать, успела ли соседка заметить Валеру или нет. Потому что мир вокруг исчез. Остался один только Чернышев. Голый, бронзовый, восхитительно красивый в своей наготе. Родной, безумно любимый, невероятно настойчивый, такой сильный и уверенный, такой... Просто - Валерка Чернышев...
  
  На выходные приезжали Валеркины родители. Кристина и боялась этих дней, и в то же время трепетала от радости: еще бы, Инесса Кузьминична и Петр Михайлович принимали ее, как настоящую невестку, практически законную. И если среди недели Кристина с Валерой не особенно утруждали себя огородными хлопотами, без конца устраивая себе полуденную или полувечернюю сиесту, то в выходные под строгими родительскими взглядами трудились оба, как пчелки. Кристина с Инессой Кузьминичной варили клубничное варенье из урожая, собранного Кристиной, разливали его по банкам, для чего-то укладывая сверху аптечные горчичники (по глубокому убеждению Инессы Кузьминичны, горчичник под крышкой препятствовал появлению плесени на варенье). Потом вместе же варили нехитрые обеды из всего, что оказывалось под рукой, что уже успело вырасти под поздним приморским солнышком.
  Лето во Владивостоке хоть и жаркое, но несколько смещенное по времени: если на европейскую территорию страны оно приходит согласно календарю, а то и раньше, то в Приморье появляется сугубо по собственному разумению. Может, конечно, и придерживаться календарных указаний, но это только в случаях, когда погодой овладевает какая-то особенная лень и нежелание противиться нормам. А в основном она, погода, предпочитает вволю покочевряжиться: сначала зиму не отпускает до середины апреля, потом как зарядит дождями на месяц-полтора, что о солнышке можно позабыть напрочь, как и о летней одежде. И только потом, наигравшись, набесившись вволю, устав от собственных безобразий, расслабляется, разгоняет тучи до середины октября, лишь время от времени позволяя дождям, а то и ураганам, повеселиться в собственное удовольствие.
  Пока дамы занимались своими извечно женскими делами, мужчины, как им и положено, строили дом. Домом Петр Михайлович гордился несказанно. Непременно каждую субботу, собравшись за семейным ужином, провозглашал тост 'За настоящих мужчин', то есть за тех, которые, как им и положено: вырастили хорошего сына, построили дом и посадили дерево. Сын, хороший сын, сидел рядом с отцом и улыбался, дом - вот он, в нем и сидела честная компания, пусть второй этаж еще и не совсем достроен, но ведь дом-то уже стоит, в нем уже можно жить. А дерево...
  - Что дерево? - риторически спрашивал Петр Михайлович. - Берите выше - я целый сад вырастил!
  Сад не сад, но на участке действительно росли не только яблони да груши-дички, но даже не слишком часто встречающиеся в этих широтах абрикосовые деревья, которыми Петр Михайлович несказанно гордился. Кристина никогда особо не задумывалась, но теперь точно знала: настоящее фруктовое дерево вырастить нелегко. А яблоньки Петра Михайловича плодоносили не какими-нибудь крошечными ранетками, как здесь называли райские яблочки, а самыми настоящими плодами грамм этак под триста каждое. Уж каким образом он добивался такого урожая в условиях довольно капризного приморского климата - оставалось только догадываться. Сама же Кристина была свидетельницей того, как Петр Михайлович изображал из себя Мичурина, заботливо прививая к молодой еще груше яблоньку, а к слабой черешне, категорически отказывающейся приживаться, сливу.
  А потом наступал вечер воскресенья. Старшие Чернышевы садились в желтую 'Ниву' и уезжали в город, а Кристина с Валеркой наконец-то оставались вдвоем, и набрасывались друг на друга, словно впервые. Потому что двое суток с утра до вечера практически тереться бок о бок, и при этом не сметь друг к другу прикоснуться - это было наивысшим для них испытанием.
  И только в июле, когда вода в море прогревалась до вполне приемлемых двадцати двух, двадцати трех градусов, влюбленные выбирались на Шамору. Ту самую прославленную группой 'Муммий Тролль' Шамору, в честь которой был назван их первый альбом, и которую люди, не имеющие ни малейшего представления о Владивостоке, упорно именовали 'Шамора'.
  Вообще-то ныне эта уютная бухточка с очень гладким песчаным дном официально именовалась Лазурной. Этакий кусочек Франции на самом восточном побережье Евразии. Мол, у нас тут свой Лазурный берег имеется. Однако жители категорически отказывались переходить на официальный язык, по-прежнему именуя излюбленный пляж Шаморой.
  Берег в этом месте залива действительно был просто потрясающим. Купаться - одно сплошное удовольствие. На дне - ни камешка, ни илинки. Только мелкий-мелкий песочек, чуть бугристый, волнистый из-за высоких волн, без устали накатывающих на берег. Дно хоть и гладенькое, приятное, но неровное. В том плане, что можно было пройти немножко и оказаться на нормальной для купальщика глубине, кому по шейку, кому по грудь - каждый выбирал себе местечко по вкусу и росту. А потом, пройдя еще совсем немножко, или проплыв, если рост не позволял пройтись по дну пешком, не нахлебавшись при этом воды, человек снова оказывался на глубине 'по пояс'.
  Пляж Кристина любила до безумия. Не купаться, не загорать, а просто выйти с Чернышевым из домика базы отдыха и оказаться среди многочисленных отдыхающих. Всеобщее внимание к их паре было обеспечено. Замечая восхищенные взгляды всех без исключения женщин от четырнадцати лет и старше, она гордилась не только Валериком, но и собою: бронзовый атлет в скромных черных плавках, буквально при каждом своем шаге играющий бицепсами-трицепсами - Чернышев выглядел действительно замечательно. И все это великолепие принадлежало Кристине - как тут не возгордиться?
  А потом они купались. Кристина плавала совсем плохенько, чуть-чуть, по-собачьему. Максимум, на что хватало ее скромного умения - это дистанция метров в пять-семь, не больше, да и то при условии, что в любую минуту могла почувствовать под ногами дно. Как-то не сложилось у нее с плаванием, никто своевременно не научил. Вот и бултыхалась обычно на излюбленной своей глубине 'по грудь', чтобы можно было и попрыгать-порезвиться, и полежать на спине, покачиваясь на волнах. Это, пожалуй, было единственным, что она могла себе позволить в воде. Полежать на спине с раскинутыми руками у нее получалось превосходно. При одном очень жестком условии - только на спокойной воде. Но море на Шаморе редко бывает спокойным.
  Топчась рядом с Кристиной на глубине, которая ему достигала всего-то чуть выше пояса, Чернышев с такой тоской смотрел вдаль, в море, что она поняла, как ему хочется порезвиться на просторах, на настоящей глубине. Ему ли, спортсмену, чувствующему себя рыбой в воде, купаться на мелководье?
  - Иди, Валерик, иди, я же вижу, как тебе хочется. Только не заплывай слишком далеко, ладно? Я боюсь тебя потерять. Иди. И смотри там, не подцепи какую-нибудь русалку, - не удержалась от скромной шпильки Кристина.
  Валерка ничего не сказал. Да и не надо было ничего говорить - Кристина все прочитала в его глазах: и радость, и благодарность, и эйфорию свободы. Чернышев только чмокнул ее в губы дежурным поцелуем, и, решительно шагая сквозь сопротивляющуюся мощь воды, направился дальше, к приличной глубине, где уже мог бы окунуться полностью, не цепляясь за дно руками при каждом гребке. Всего несколько мгновений, и внушительная Валеркина фигура превратилась в точку над водой. В стремительно удаляющуюся от берега точку.
  Кристине почему-то стало так одиноко, так тяжело на душе, как будто она навеки попрощалась с любимым. Словно это не Чернышев сейчас уплывал вдаль, не он широко и ритмично отмахивался руками при каждом гребке, а любовь ее уходила, убегала от нее семимильными шагами, сама надежда на счастье покидала безжалостно. И уже не хотелось кувыркаться в воде, подпрыгивать на волнах. И уже не слышала Кристина радостных возгласов купающихся, как не слышала и резких вскриков чаек, шума моря. Только стояла долго-долго, вглядываясь в бесконечность моря: где ты, Валерка, я тебя не вижу, милый, я не могу тебя найти! возвращайся, родной мой, скорее возвращайся!
  Чернышева не было очень долго. Кристина уже разволновалась не на шутку. Это чувство до сих пор было ей незнакомо: страх за любимого человека. Именно не беспокойство, не переживание, а страх. Липкий, приставучий, противный, мелко-мелко сотрясающий все тело и душу дрожью и ужасом страх. Страх потери. И почему-то вспомнилось вдруг стихотворение, авторства которого Кристина не знала, потому что была совершенно равнодушна к поэзии. Да и не видела она его ни в книге, ни в журнале, где стояло бы имя автора. Просто подруга Наташка Конакова когда-то прочитала ей на память понравившиеся строки, и они, оказывается, где-то в самых глубинах подсознания засели, остались навечно. И вот теперь, когда впервые испытала настоящий страх за любимого человека, они всплыли в памяти, нежданно-негаданно, без особого на то желания Кристины. И почему-то именно теперь стали до боли понятны и близки чужие слова, такие, кажется, простые, нехитрые, обыкновенные:
  Ночь. Чужой вокзал. И настоящая грусть.
  Только теперь я узнал, как за тебя я боюсь.
  Грусть - это когда пресной станет вода,
  Яблоки горчат, табачный дым, как чад.
  И, к затылку нож, холод клинка стальной:
  Мысль, что ты умрешь, или будешь больной.
  Только в стихах это было названо грустью. Настоящей грустью. А Кристина для себя назвала это страхом. Настоящим страхом. Потому что только из-за настоящего страха яблоки могут горчить, и сигаретный дым комком встанет в горле. И вода - пресная. Хоть питьевая, из крана на кухне, хоть морская, которая ежесекундно мелкими брызгами оседала сейчас на Кристининых губах, но она их не замечала, как не ощущала и вкуса горькой соли. А страшнее всего - последние две строки: 'И, к затылку нож, холод клинка стальной: мысль, что ты умрешь, или будешь больной'. До чего же правильные строки, до чего верные, под каждым словом она готова была подписаться. Ведь сейчас Кристина именно этого и боялась больше всего на свете: что Валерка не вернется, что пропадет в морской бескрайности, необъятности, что утонет, несмотря на всю свою спортивную подготовку. И мысль эта действительно холодным стальным клинком впивалась в затылок, в сердце, в душу. Хотелось выть в голос, кричать, метаться в холодной серой воде, почему-то в мгновение ока ставшей такой неуютной и чужеродной, даже откровенно враждебной. Ей хотелось кричать: 'Валерка, милый, где ты? Вернись, пожалуйста, вернись!', но горло предательски сжал страх.
  Увидев издалека приближающуюся точку, Кристина испытала несказанное счастье. Подплыв чуть ближе, Чернышев даже помахал ей рукой: я здесь, я живой, не волнуйся! Только тогда стальной клинок страха покинул сердце. В уши вновь ударил пляжный гомон, и снова вода показалась мягкой и уютной, и совсем не неприветливо-серой, как еще несколько минут назад, а лазурно-синей и почти прозрачной. И опять стало так приятно подпрыгивать на волнах, пытаясь устоять под напором мощного потока воды. Кристина изо всех сил старалась подпрыгнуть повыше, мячиком выскочить из воды, чтобы не потерять из виду Валерку, и он сам не потерял ее, чтобы она всегда была перед ним, как маяк, как путеводная звезда.
  Прыгала, прыгала, и не удержалась от соблазна встретить любимого красиво. Устала ждать его на том же месте, захотелось самой пойти ему навстречу. Кристина отправилась дальше, зная наверняка, что глубина здесь небольшая, что всего каких-нибудь жалких десять метров отделяют ее от мелководья. А там и к Валерику ближе, и море порезвее. И припрыгивая на каждой волне, чтобы не захлебнуться, Кристина пошла навстречу.
  Совсем скоро идти стало невозможно - волны захлестывали невысокую девушку с головой. Но она не испугалась, решила проплыть немножко, ведь половину расстояния она уже прошла, и до мелководья осталось, наверное, каких-нибудь пять метров. А уж такое-то расстояние она наверняка осилит. Конечно, не с ее собачьим стилем соревноваться с Валеркой, но неужели она не преодолеет каких-нибудь пять метров?
  И она поплыла. Плыла очень долго, как ей показалось. Бороться с морем было ужасно трудно, потому что никогда она еще не плавала при таких сильных волнах. Кристина быстро выбилась из сил. Но ведь пять метров уже наверняка проплыла? Дыхания не хватало - она не умела дышать во время плавания. Сначала набирала полные легкие воздуха, и только после этого ложилась на воду и плыла до тех пор, пока хватало кислорода. Почувствовав, что задыхается, она решила сделать передышку, абсолютно уверенная в том, что дно уже непременно должно быть под ногами, ведь она так долго плыла. А его там почему-то не оказалось...
  То ли проплыла она слишком мало, то ли волнами ее вновь и вновь отбрасывало назад, то ли просто из-за высокой волны уровень моря существенно поднялся, но дна под ногами Кристина не обнаружила. А потребность в кислороде была уже столь велика, что она вдохнула машинально, не задумываясь, воздуха ли хлебнет или воды. А воздуха-то и не было, ведь она с головой оказалась под водой, под накатившей высоченной волной.
  Кристина отчаянно пыталась выскочить из воды. Резко, мячиком, как раньше. Но для этого нужно было сначала хорошенько оттолкнуться от дна, а его-то и не было. Не было уже ничего: ни дна, ни неба, ни воздуха, ни пляжа, ни Валерки. Вода, одна сплошная вода кругом. Море: страшное, жестокое, безжалостное море, на дух не переносящее дилетантов...
  Кристине казалось, что она очень долго сопротивляется морю. На самом же деле прошли какие-то мгновения, секунды. Хлебнув вместо воздуха воды, ей нужно было откашляться и глотнуть воздуха. И она глотала, глотала всем ртом, с жадностью, с ненасытностью, но вновь и вновь хлебала воду вместо спасительного воздуха. И, уже попрощавшись с жизнью, идя ко дну, почувствовала, как кто-то, не деликатничая, схватил ее за руку и резко дернул вверх. Угасающим своим сознанием услышала сквозь слой воды недовольное:
  - Делать мне больше нечего, как утопленниц всяких из воды вылавливать!
  И ее, словно мешок с картошкой, бросили на чужой надувной матрац. Бросили поперек, и она опять окунулась лицом в воду. Но теперь уже Кристина могла поднять голову и дышать, дышать, дышать... Правда, сделать это было не так-то легко, ведь легкие были заполнены водой. Сначала нужно было как следует откашляться, а тело стало таким тяжелым и непослушным, что даже это толком не получалось.
  И только тогда появился Валерка. Он видел, он знал, что нужен Кристине, но был еще так далеко от нее, что не успел вовремя, и едва не потерял любимую, едва не позволил ей утонуть практически на его глазах. Страшно перепугавшись и даже не поблагодарив спасителя, аккуратно снял Кристину с матраца и, словно самую драгоценную ношу, понес из воды.
  Кристина была вроде как в полном сознании, но в то же время не совсем и в полном. Любопытные и сочувствующие взгляды многочисленных отдыхающих словно скользили по ней, стекая без остатка и без задержки, не особо раня вмешательством в ее личную жизнь. Она все еще пребывала как бы в безвременье, в пограничном между жизнью и смертью состоянии, когда все вокруг кажется абсолютно нереальным, иллюзорным, или как минимум совершенно неважным и мелким. Важным в этот момент было одно: она жива, и в данную минуту покоится в самых надежных на свете руках. В сильных до жесткости и нежных до мягкости руках Валерика Чернышева.
  Уже у самого домика на базе отдыха Валерка недовольно сказал:
  - И чего ты туда полезла? Ведь не умеешь же плавать!
  Едва слышно, слабым до жалости голосом Кристина ответила:
  - Я хотела тебя встретить...
  - Дурочка, - с неприкрытой любовью и нежностью в голосе, с болью за то, что едва не потерял ее, ответил Валерка. - Какая же ты у меня дурочка...
  Больше Валера никогда не оставлял ее в воде одну. Говорил: 'Море дураков не любит'. Говорил вроде грубо, но глаза его при этом светились такой любовью, что обижаться на него Кристина не могла. Они купались на мелководье, после чего Чернышев выводил ее на берег и коротко, словно собаке, отдавал команду: 'Жди здесь'. Звучало это приблизительно как 'Место!', но Кристина опять же не обижалась, воспринимая это, как заботу о себе, неразумной. И действительно не сходила с места до тех пор, пока Валера, наплававшийся, нарезвившийся вволю на морском просторе, на настоящей глубине, не возвращался на берег.
  
  Следующим летом все повторилось. Валера снова приехал на каникулы в родной город. Опять была дача, и старшие Чернышевы вновь принимали Кристину, как невестку. А потом, когда лето вошло в свою максимальную фазу, когда вода достаточно прогрелась, как и год назад, они отдыхали на море. Только теперь уже не на самой Шаморе, а чуть правее от нее, ближе к городу, в бухте Десантников. Народу там было поменьше, потому что никаких баз, никаких домов отдыха по соседству не имелось - одни сплошные 'дикари'. Вот и Валера с Кристиной тоже жили в палатке.
  В отличие от Шаморы, дно здесь было каменистое, именно этим и объяснялось сравнительно небольшое количество отдыхающих. Зато вода была идеально прозрачной: каждый камешек, каждую отдельную травинку водорослей можно было разглядеть без труда. И, как и в прошлом году, Валера уже не рисковал оставлять любимую в воде одну. Но без приключений все равно не обошлось.
  Однажды они совершали 'круиз' по прибрежной зоне. Устроились вдвоем поперек надувного матраца и лежали так, не разговаривая и не бултыхая ногами, чтобы не спугнуть морских обитателей. Просто любовались морской жизнью, благо для этого не нужно было нырять под воду в ластах и с масками - и так все было отлично видно. Как по заказу, водоросли росли здесь не очень густо, и через них просматривалось каменистое дно. Очень интересно было разглядывать лежащих практически без движения морских звезд, круглых ежей, непрестанно ощупывающих длинными иглами пространство вокруг, и ленивых жирных трепангов, пошевеливающих черными своими пупырышками. Пестрые рыбки ловко сновали между водорослями. А вот юрких маленьких крабов заметить было не так легко: они почти сливались с камнями, были практически невидны на их фоне, как будто даже прозрачны.
  И вдруг Кристину охватил дикий ужас. Все случилось так мгновенно, что она даже не успела ни вскрикнуть, ни ухватиться для надежности за Чернышева: из глубины к ней тянулась... рука утопленника. И была она почему-то живая, хотя по ее виду и цвету было совершенно понятно, что живою она быть не могла ни при каких условиях. Желтовато-серая, в бурых пятнах, но почему-то живая. Тянулась, да не просто так, а жадно перебирая пальцами воду, словно бы вознамерясь намертво вцепиться в горло Кристины...
  Шок и ужас сковали все ее тело. И не отпустили даже тогда, когда она поняла, что это никакой не утопленник, это просто лапа водоросли колышется под воздействием течения. Да, очень похоже на руку, но на самом деле всего лишь растение: толстый стебель, как раз в человеческое запястье толщиной, венчал лист с пятью отростками в виде пальцев. А Кристина испугалась так, что не смогла и слова произнести. Ни сразу, когда они с Валерой проплывали над 'морским чудищем', ни потом, на берегу, в абсолютной безопасности. Почему-то стыдно было признаваться, что она так сильно испугалась какой-то безобидной водоросли. Не хотелось, чтобы Валерка стал подтрунивать еще и над этим. Достаточно того, что он теперь до конца дней будет припоминать ей прошлогодний случай на Шаморе.
  Прощались жарко, прощались сладко. Благо, было еще тепло, и влюбленные улизнули на два последних дня на дачу. И теперь уже никто не ковырялся в земле, не занимался ни прополкой, ни сбором урожая, ни строительством дома. Не до того было. Ведь Валера опять уезжал в свою далекую Москву на нескончаемых девять месяцев. А потому два дня превратились в одну сплошную сиесту. Сладкую, знойную. И в то же время горькую, тяжелую. Разлучную.
  И снова пошли письма. У Кристины их собралась уже почти полная коробка из-под итальянских туфель. Собирала кропотливо, тщательно, одно к другому. Она даже нумеровала конверты, чтобы легче было перечитывать их роман в переписке, чтобы все лежали по порядку, не путались и не терялись.
  Но вдруг все прекратилось. Именно вдруг, совершенно неожиданно и без повода, а потому особенно страшно. Вместо очередного письма Кристина получила телеграмму...
  Да еще какую. Да еще как. В страшном сне такого не увидишь. Пришла с работы домой, и тут звонок в дверь. На пороге стояла соседка, Валентина. Жила она в их доме не так давно - всего-то года полтора назад муж привез ее из деревни во Владивосток. Однако за эти полтора года Валентина в городе освоилась, со всеми соседями раззнакомилась, все про всех разузнала. Деревенская натура, там ведь положено все про всех знать. И именно в ее руки попала телеграмма, адресованная Кристине.
  Вообще-то во всем мире положено доставлять корреспонденцию в руки адресата, под личную подпись. Но во Владивостоке все не как у людей. Это совершенно особенный город, со своим уставом. Как государство в государстве. И сколько Кристина себя помнила, никогда телеграммы не доставлялись в руки адресату, а бросались в почтовый ящик вместе с газетами. Тут же по закону подлости бестолковому работнику почты пришла в голову 'гениальная' идея оставить незапечатанную телеграмму соседям отсутствующего адресата.
  В глазах Валентины сияло такое торжество, такая радостная улыбка плескалась на ее простеньком деревенском рябом личике, что Кристина не сомневалась: соседка уже наверняка сунула свой прелестный носик в чужую тайну.
  Телеграмма - это всегда страшно. Если только не ко дню рождения. А до Кристининого дня рождения было еще очень далеко. Уже предчувствуя беду, она поблагодарила Валентину и закрыла дверь перед ее любопытным носом. Дрожащими руками развернула бланк с наклеенными полосками скупого текста и прочла, еще не понимая страшного смысла: 'Достала любовью. Когда успела полюбить или это последний шанс?' И подпись: 'Валерий Чернышев'. Не 'Валерик', как он обычно подписывал письма, а именно 'Валерий Чернышев', официально и предельно четко. На всякий случай. Чтобы не перепутала. Чтобы не терялась в догадках, кого же это она так достала своею любовью.
  
  Телеграмма обожгла. Больно было даже физически, что уж говорить о душевных муках? Особенно больно было оттого, что обидел ведь на ровном месте, ни за что, ни про что. Ведь всего лишь два месяца назад все было так здорово, так предельно замечательно, что Кристина завидовала сама себе. И расстались они очень тепло, и в аэропорту Чернышев смотрел на нее с такой тоской в глазах, ведь и сам желал разлуки не больше Кристины. А потом пошли письма. И ни в одном из них Кристина не уловила и намека на Валеркино недовольство.
  И вдруг, как гром среди ясного неба - телеграмма. 'Достала любовью. Когда успела полюбить или это последний шанс?' Предельно жестокая телеграмма. Хлесткая, как пощечина. Обидная. Незаслуженно обидная. Кристина никак не могла понять: что значит 'Достала любовью'? Имелось в виду - надоела? Пристала со своей любовью, как банный лист к известному месту? Достала своими письмами? Или позволила себе в них что-то лишнее? Она вновь и вновь прокручивала в голове свои недавние послания Валерке - что же она написала такого криминального, чем заслужила такую реакцию любимого. И никак не могла припомнить хоть чего-нибудь, что отличалось бы от ее предыдущих писем. О чем вообще она могла писать Валерке, кроме любви? Быть может, ей следовало по его примеру не затрагивать их личные отношения, а выискивать какие-то отвлеченные темы, рассказывать, как дела на заводе, в цехе? Но разве Валерке это было бы интересно? Неужели это было бы ему более интересно, чем любовь?
  А что значит 'последний шанс'? Кристина кипела от негодования: это у нее-то последний шанс? В двадцать два года?! Ее довольно юный возраст как-то очень плохо сочетался с выражением 'последний шанс'. Бред, абсурд. Абсолютная нелепица. По ее глубокому убеждению, о последнем шансе, быть может, уместно было бы говорить лет в сорок, да и то, наверное, еще рано: если говорят, что в сорок лет жизнь только начинается, значит, и в этом возрасте остаются шансы на счастье. Ну хорошо, пусть не в сорок, пусть в тридцать пять. В тридцать, наконец, хотя с этим, пожалуй, мало кто мог бы согласится. Но не в двадцать два. Ведь даже если она на самом деле перегнула палку со своей любовью, если она надоела Валерке, то причем тут последний шанс? А главное - за что?..
  В ее мозгу бился главный вопрос, не находящий ответа: за что, Валерка?! Почему? Зачем? Зачем так жестоко?! Наверное, нашел ей замену - конечно, в том театральном одни красотки, разве обыкновенная, в принципе, Кристина с ними сравнится? Но даже если нашел ей замену - зачем же так больно хлестать ее по щекам? За что?..
  Хуже всего было то, что телеграмму получила не сама Кристина. А еще хуже, буквально самое отвратительное стечение обстоятельств, что любопытная сверх всякой меры Валентина была не только соседкой, но и - о ужас! - сотрудницей Кристины, трудилась в том же цехе. Стоит ли говорить, что уже на следующий день весь цех знал о телеграмме?
  В Кристининой душе поселились боль и тоска. И погода, как по закону подлости, испортилась: конец октября, позднее владивостокское бабье лето закончилось, и зарядили нудные приморские дожди. Еще и время перевели на час, и темнеть стало совсем рано. А отсутствие солнечного света, как известно, очень сильно сказывается на настроении и даже здоровье особо чувствительных натур. Кристина никогда не причисляла себя к особо чувствительным, но теперь, после обрушившейся на нее беды, очень тяжело переносила постоянный сумрак. И почему-то буквально каждую секундочку всем своим существом ощущала дикое одиночество, страшное и абсолютное. Даже на работе, когда вокруг целый день крутились сослуживцы. По дороге домой, сливаясь с безликой массой рабочего люду, спешащего кто куда. Дома, пытаясь принимать участие в обсуждении семейных проблем. Независимо от места пребывания и окружения, Кристина каждое мгновение своего существования оставалась одинокой. Страшно, безысходно, болезненно одинокой.
  А через четыре дня после страшной телеграммы пришло письмо. Самое обычное, ничем не отличающееся от остальных. Как и во всех предыдущих - ни слова о любви, только о жизни, о том, что входило в круг интересов Чернышева. По всему выходило, что Кристина в этот круг вписывалась из рук вон плохо. И подписано письмо было, как и положено, просто 'Валерик', без всякого официоза. У Кристины буквально руки затряслись, когда оно выпало из сложенной газеты. Надеялась, что он одумался, что в письме содержатся извинения за дурацкий поступок. Ан нет, ничуть ни бывало. Потом поняла - письмо он отправил раньше, чем телеграмму - вот и весь секрет. Однако это не давало ответа на главный вопрос: за что, почему? То есть человек пишет нормальное письмо любимой девушке, а назавтра отправляет жуткую телеграмму. Где логика? Что могло произойти за один день? Что могло столь кардинальным образом изменить Валеркино отношение к Кристине?
  Естественно, она не стала отвечать на это письмо. Зачем? Ведь уже после него Чернышев высказался максимально внятно: 'Достала любовью'. Она надоела ему своею любовью, переборщила с телячьими нежностями. И не было больше никакой необходимости отвечать. Кристина лишь горько усмехалась, вспоминая, что мама буквально неделю назад закупила целую пачку конвертов, пятьдесят штук. И что теперь с ним делать?
  Насмешливые взгляды соседей и сотрудников душили ее в самом буквальном смысле. Кристина задыхалась, не могла распрямить спину, плечи. Впервые в жизни ей захотелось стать незаметной, прозрачной, чтобы люди глядели сквозь нее и даже не замечали. Вот это был бы для нее самый идеальный вариант. Но они смотрели не мимо, они смотрели на Кристину, прямо в глаза. И улыбались. Кто во весь рот, кто лишь чуть-чуть, пытаясь скрыть патологическую радость от боли ближнего своего. Одни просто улыбались, другие усмехались, третьи откровенно насмешничали. Даже находили вполне позволительным для себя спросить в присутствии кучи свидетелей:
  - Ну что, Кристина, как там твой москвич поживает? Скоро тебя заберет? Или москвичку себе заимел?
  Через месяц после начала этой нескончаемой пытки Кристина не выдержала и уволилась. Как раз тогда и пришло второе письмо. И снова ни словечка о телеграмме, словно бы ее и не было. Только озабоченность: почему же Кристина ему не ответила? Волновался: а не заболела ли она, не попала ли под машину.
  Кристина нервничала, слезы подкатывали сами собою, в горле появлялся ком, мешающий не только говорить, но даже дышать, и без конца задавала себе вопросы, на которые никто не мог дать ответа: зачем он написал это проклятое письмо? Уж если решил поставить точку - ставь, не превращай ее в многоточие, в фарс. А если вдруг передумал - так покайся, попроси прощения, извинись, объясни, что бес попутал, что просто было дурное настроение, или же был откровенно нетрезв. Ну хоть что-нибудь напиши, хоть как-то объясни! Пусть не очень логично и внятно, пусть недостаточно оправданно, но только не делай вид, что ее не было, этой проклятой телеграммы.
  Быть может, приди это письмо чуть раньше или позже, Кристина и ответила бы. Конечно, не удержалась бы от упрека, но она хотя бы задала мучающий ее неизвестностью вопрос: 'За что, почему?!' Но пришло оно именно в тот момент, когда ее нервы не выдержали издевательств коллег по цеху. Ведь даже жить не хотелось, об одном жалела - что нет у нее знакомых, кто жил бы в высотном для Владивостока шестнадцатиэтажном доме. Потому что тогда все было бы очень даже просто: пришла в гости и 'ненароком', 'совершенно случайно' выпала с балкона. А выбрасываться из окна третьего этажа глупо - может, повезет, и убьешься сразу, а может, выживешь. Да только выживешь инвалидом. Нет, это не выход. И Кристина просто разодрала письмо на мелкие кусочки. А вот остальные выбросить не решилась. Как лежали в коробочке пронумерованные, так и остались там на долгие-долгие годы. Вот только телеграммы там не было. Ее, как и последнее письмо, Кристина разодрала в клочья...
  
  Все это время рядом с Кристиной была одна только Наташка Конакова. Маленькая, юркая, как мышка. Самая лучшая, самая верная подруга. Правда, даже ей, такой надежной, Кристина не смогла поведать страшную тайну: буквально язык не поворачивался озвучить жестокую Валеркину телеграмму. Однако же сарафанное радио работало отменно, и Наташка обо всем узнала от 'благожелателей'. Сочувствующе цокала языком, удивляясь бесконечной подлости чернышевской натуры, успокаивала нарочито бодрым голосом:
  - Ничего-ничего, он у нас еще пожалеет. Мы ему еще устроим. Да и что он вообще о себе возомнил? Артист погорелого театра! Подумаешь, поступил в 'Щуку'. Да просто комиссия не доглядела, сразил их бронзовым загаром да горой мышц, а сам-то ровным счетом ничегошеньки из себя не представляет. Ничего, Криска, мы тебе получше жениха найдем, не переживай. Нет, ну надо же, гад какой - 'Последний шанс'. Вот ведь сволочь!
  Но вместо того, чтобы успокоить, такие речи только доводили Кристину до слез. Так становилось жалко себя, как никогда ранее. Оказалось, что чужая жалость воспринимается куда тяжелее, чем своя собственная. Даже если исходит из уст самой лучшей подруги. И Кристина уже не пыталась сдержать слезы, не плакала даже - рыдала. От жалости к себе, от обиды на несправедливость судьбы, от ненависти к Валерке и от любви, теперь уже, увы, безответной, к нему же, подлому. Наташка терпела Кристинины истерики, жалела, пыталась успокаивать, но в результате рыдания становились лишь еще громче. И однажды Конакова не выдержала:
  - Так, всё, баста. Финита ля комедия. Так ты, подруга, до пенсии прорыдаешь. И что? Думаешь, у Чернышева от твоих слез совесть проснется и он возьмет свои слова обратно? Фигушки! Ты должна сделать так, чтобы он обо всем пожалел. Чтобы он плакал, а не ты. Поняла? Чтобы он сожалел о потере, а не ты. Чтобы он, а не ты, разочаровался в жизни и думал о самоубийстве. А ты будешь взирать на него с высоты своего счастья.
  Кристина притихла. Наташкины слова бальзамом легли на ее сердце. В самом деле, как было бы здорово, если бы она радовалась жизни, а подлый Валерка сожалел о своей дурости. Это было бы просто идеальным выходом. И тогда, наконец, она заткнула бы глотки многочисленным 'благожелателям', у острословов за чужой счет больше не было бы повода подшучивать над нею. Кристина растерянно кивнула:
  - Мысль отличная, но как ее реализовать?
  - Как-как? - Наташка потерла подбородок. - По принципу 'клин клином', вот как. Очень действенный метод, проверенный веками. 'Как', Криска, это уже второй вопрос. Главное, чтобы ты была морально готова ему отомстить. Вот ты, например, готова?
  Кристина задумалась. Действительно ли она готова? Это ведь смотря на что. Стать успешной женщиной - да, безусловно, хоть сейчас. А вот...
  - Ой, Наташка, я не знаю, - с сомнением в голосе призналась Кристина. - Я как-то за последнее время отвыкла. Ты же знаешь, у меня кроме него никого и не было... Я ведь так не умею: чтобы один на первую половину недели, второй - на вторую...
  - Ничего, научишься, - торопливо, чтобы подруга не успела отказаться от заманчивой идеи, успокоила ее Наташка. - Дурное дело не хитрое. Ничего сложного. Раз получалось с одним, то и с другими получится не хуже. За последнюю тысячу лет человечество новых способов не придумало. И разучиться этому нельзя. Это как умение дышать. Один раз вдохнула после рождения - а потом всю жизнь даже не замечаешь, все происходит само по себе. И там так же. Просто отпусти себя на волю, ни о чем не думай. И все очень даже отличненько получится. А дабы ты не особо зацикливалась на этой мысли, беру командование парадом на себя. Давай, подруга, собирайся. Пошли в кабачок. Быстренько давай, быстренько. А то придем к шапочному разбору, ни одного путевого мужика не останется. А непутевые нам и даром не нужны, непутевых у нас своих хватает. Давай, подруга, шевели клешнями. Быстренько приводи в порядок морду лица, и почапаем по лужам.
  - Сейчас?! - оторопела Кристина. - Сдурела? Куда сейчас-то? Я ж собираться буду два часа. Давай лучше завтра. А еще лучше - в субботу. Я морально подготовлюсь, приведу себя в порядок, и...
  - И пролетишь, как трусы над баней, - закончила за нее Наташка. - Когда долго собираешься, как правило, ничего хорошего из этого не выходит. Зато когда все происходит неожиданно, тогда и достигается максимальный результат. Так что давай-ка, подруга, в ритме вальса. Ой, нет, в ритме вальса ты будешь собираться как раз до субботы. Лучше в ритме брейка.
  - Да ну, Наташ, паршивая идея. Ну куда мне с таким лицом, с таким настроением, сама подумай. Неее. Давай лучше завтра?
  Однако Наташка - на то и Наташка, чтобы не слезть со своего конька. Если уж в ее очаровательную головку пришла какая-то идея, то внедрять ее в жизнь следовало немедленно. Иначе Наташка просто не умела. Человек крайностей: или всё, или ничего. Или сейчас, или никогда. Поэтому, естественно, 'сейчас'.
  
  Как обычно, подруги остановили выбор на 'Утесе'. Или 'Глыбе', как его частенько именовали в простонародье. Конечно, 'Утес' даже с очень большой натяжкой нельзя было назвать самым изысканным и модным рестораном в городе. Это еще мягко сказано. Зато он был самым близким к дому из более-менее приличных. Был, правда, ресторанчик и поближе, 'Прибой', но он как раз только именовался рестораном, а на самом деле, скорее, выполнял функции вечерней столовой, незнамо каким образом раздобывшей разрешение на торговлю спиртным. А 'Утес', хоть и не являлся перворазрядным заведением, но все-таки гордое звание 'ресторан' носил вполне заслуженно. Правда, публика там собиралась в основном местная, все сплошь обитатели мыса Чуркин, да ведь Наташка с Кристиной тоже не могли причислить себя к высшим слоям общества. Как Владивосток - государство в государстве, так и Чуркин в некотором роде тоже самостоятельная территориальная единица в городе. Увы - далеко не центральная.
  Публика в 'Утесе' собиралась разношерстная. Бывали тут представители разных профессий, но чаще всего львиную долю посетителей составляли таксисты и мореплавающие, как называли в городе гражданских и военных моряков. Объяснялся сей факт близостью заведения к таксопарку и так называемым 'Пескам', своеобразному отстойнику кораблей, потому что причалом или хотя бы пирсом это назвать язык не поворачивался - корабли стояли, буквально уткнувшись носом в берег, в песок. Отсюда и название 'Пески', словно пустыня Сахара, а на самом деле самый берег залива 'Золотой рог', разрезающего город почти на две части. Когда-то году этак в восемьдесят первом, а может, в восемьдесят втором - Кристина точно не помнила - именно здесь, на 'Песках', затонул пароход 'Обухов'. Вот такая досадная доля у корабля и жертв катастрофы - пойти на дно практически на берегу, в самом буквальном смысле этого слова. Ведь от суши корабль отделял разве что трап. А ночью, когда все спали, произошел крен судна и оно просто легло на бок. Трагическая история. Потом несчастный корабль несколько месяцев так и лежал на боку, все больше погружаясь в ил и безжалостно ржавея. А проплывающая мимо на морском трамвайчике любопытная публика, желая лишний раз поглазеть на погибший корабль, непременно собиралась на одном борту катера, рискуя тем самым перевернуть плавсредство и самим пойти на корм рыбам.
  Впрочем, отвлечемся от грустного и вернемся в 'Утес'. Подруги бывали здесь не сказать, что часто, но тем не менее и не настолько редко, чтобы не заиметь знакомых. Это, кстати, было еще одной причиной предпочтения 'Утеса' всем остальным ресторанам. Потому что в плане безопасности (увы, Владивосток - город криминальный) всегда выгоднее знакомое место со знакомыми людьми. Да и цены тут не были заоблачными, что тоже являлось для подруг немаловажной деталью. И все-таки безопасность была на первом месте - как ни крути, а преступность в городе росла год от года. А тут кругом - знакомые всё лица, было к кому обратиться за помощью в случае чего.
  Хватало знакомых и в этот вечер. Но самой большой неожиданностью оказалась встреча с Сережей Бессмертным. Не сказать, чтобы очень радостной, но в самом деле неожиданной. Потому что не только в 'Утесе' подруги его раньше не встречали, а вообще не виделись уже несколько лет, хоть и жили почти рядом.
  Сергея Бессмертного знали все ученики школы номер пятьдесят, начиная с пятиклашек. Мальчишки - потому что завидовали его яркой внешности и успеху у противоположного пола. Девчонки же ревностно отслеживали его похождения: если вдруг Бессмертный отправлял в отставку подружку, эта новость становилась главной в школе на несколько дней, пока место покинутой не занимала очередная счастливица. Еще бы, Сереженька Бессмертный был своеобразным красным знаменем школы, если хотите, переходящим вымпелом. Девичью половину учащихся раздирали нешуточные страсти. Самые рьяные поклонницы строили друг другу жестокие козни за Сережино драгоценное внимание.
  Правда, Кристина с Наташкой были лишь наслышаны обо всех этих страстях, потому что из-за малого возраста не могли войти в группу интересов Бессмертного. Три года разницы в школе воспринимались бездонной пропастью. И если бы не Наташкин брат, учившийся в одном классе с Бессмертным, тот и не подозревал бы о существовании таких мелких букашек. А так благодаря старшему брату периодически сталкивался с маленькими девчонками или дома у Конаковых, или же в школе на переменке, когда те караулили Алешку у кабинета. На самом деле они, конечно же, всего лишь пытались лишний раз попасться на глаза Бессмертному, потому как общения с братом Наташке с лихвой хватало дома. И цели они в некотором роде своими уловками добились. В том плане, что их скромные мордашки были Бессмертному хорошо знакомы. Однако это вовсе не означало его интереса к мелюзге.
  После того, как Бессмертный окончил школу, о нем довольно быстро забыли. Жил хоть и неподалеку от школы, но поступил в военно-морское училище, и практически не показывался на родном Чуркине, даже жить почему-то перебрался в общежитие. А после окончания училища столкнуться с ним нос к носу шансы были очень невелики, так как львиную долю времени Сергей стал проводить в рейсах, как едва ли не половина мужского населения города.
  В этот же день Бессмертный, видимо, шумно отмечал очередное возвращение в родной порт. По крайней мере, за обычным столиком, рассчитанным на четверых, сидело человек восемь, а то и все десять. Картина, в общем-то, обычная для Владивостока, да, наверное, и для остальных портовых городов. Сколько раз Кристине приходилось наблюдать, как огромною толпою в 'Утесе' радостно встречали вернувшегося моряка, как несколько дней кряду дружно прогуливали то, что с таким, наверное, великим трудом заработал человек, а потом, существенно ощипав 'жертву', компания как-то незаметно распадалась. Бывали даже случаи, когда неразумная жертва так называемого гостеприимства, погуляв на широкую ногу, попоив многочисленных 'друзей' шампанским пару месяцев, в результате оказывалась на конкретной финансовой мели, и никому из тех 'друзей' не приходило в голову элементарно накормить неразумного моряка. Вот и сейчас вокруг Бессмертного вилась целая стая таких 'прилипал', и Кристина даже скривилась: фи, ну неужели он сам, дурачок, не понимает, что его в буквальном смысле 'доят' береговые крысы?
  Из былого красавца, в ранней юности разбившего немало девичьих сердец, Бессмертный превратился в обыкновенного парня. Черты лица вроде и не изменились, но в общем и целом не осталось в Сергее ровным счетом ничего примечательного, если не считать уж очень высокого роста. В школе он не был таким высоченным, зато румяные щечки и задорный блеск в глазах делали его совершенно неотразимым мальчиком. Теперь же исчез не только румянец. Даже от самих некогда пухлых щек, образно говоря, не осталось и следа - они несколько ввалились, и у собеседника, помнящего его по прошлым временам, создавалось стойкое ощущение, что Сергей весь ушел в рост. На лице выделялись одни глаза - большие, темные, уже не задорные, как когда-то, а скорее грустные, или просто уставшие. Раньше они не воспринимались такими большими, терялись среди пухлых щек и губ. В общем, время хорошенько поработало над Бессмертным. Не настолько, чтобы его невозможно было узнать, однако изменился человек кардинально. Вместе с тем нельзя сказать, что перемены произошли в худшую сторону. Вовсе нет. Хоть и перестал он быть ярким красавцем, однако осталось в нем нечто, по прежнему притягивающее женские взгляды. Кто-то назвал бы это мужской красотой, кто-то - повышенной сексуальностью. Но по мнению автора, это был обыкновенный магнетизм.
  И Кристина, и Наташка узнали его сразу. Узнали, несколько удивились и отвернулись. Не затем они сюда пришли, чтобы встречаться со старыми знакомыми. За тем, чтобы найти новых. Таких новых, чтобы напрочь вышибить из памяти старых, как клин клином. А для этого нужны новые, желательно незабываемые ощущения. Да и не настолько хорошо они были знакомы с Бессмертным, чтобы радоваться встрече после долгих лет забвения.
  Бессмертный их тоже узнал. И почему-то не ограничился нейтральным кивком издалека, посчитал необходимым подойти. Подсев к их столику, повел себя, как барин: щелчком пальцев подозвал официантку, заказал шампанского, икры, крабов. Кристина скривилась: подобные аттракционы неслыханной щедрости ее никогда не впечатляли. Она воспринимала их, как беспросветную глупость: несколько месяцев болтаться в океане, можно сказать, света белого не видеть, потом и кровью зарабатывать деньги - ведь не за голой же романтикой в моря идут! - и только для того, чтобы потом так бездарно, совершенно бестолково спустить все заработанное. На баб, на 'друзей', именно тех, которые в кавычках, на так называемую красивую жизнь.
  Именно так, как не любила Кристина, и повел себя Бессмертный. Швырялся деньгами направо и налево, образно говоря, поливал всех шампанским, раз за разом кидал купюры музыкантам, заказывая то, что они и так сыграли бы, потому что репертуар имели довольно ограниченный. И почему-то одаривал усиленным вниманием именно Кристину. А та только злилась на него - как же, пришли с Наташкой за новыми кавалерами, а тут какой-то старый то ли друг, то ли приятель, то ли просто знакомый отбивает у потенциальных кавалеров охоту знакомиться с двумя очаровательными посетительницами. Еще бы - разве смог бы кто-нибудь другой в этот вечер соревноваться с Бессмертным в швырянии деньгами?
  Кристина, конечно, от шампанского не отказывалась. Как не отказывалась и танцевать с Бессмертным. Но и радости особой от встречи не испытывала. Скорее, одно сплошное разочарование. Только безмерно удивлялась: и чего это в него были влюблены все девчонки? Что в нем такого особенного?
  Особенного, может, и не было, а вот танцевать с Сергеем было довольно приятно. Во-первых, объятия высокого мужчины всегда волнуют женскую душу. Наверное, это отзвук очень давних времен, когда женщине необходима была защита сильного мужчины. Так или иначе, а сила всегда притягательна. Бессмертный, хоть и не был таким накачанным, как Чернышев, казался даже несколько худоватым, тем не менее был очень крепким, это чувствовалось сразу, буквально с первого прикосновения. Скорее всего, он только со стороны выглядел таким худым, сугубо за счет очень уж высокого роста. Ведь Чернышев, который и поныне оставался для Кристины эталоном настоящего мужчины, был чуть выше ста восьмидесяти. Бессмертный же, судя по всему, и вовсе приближался к двум метрам. Конечно же, Кристина не лазила вокруг него со складным метром, но определенно Сергей был значительно выше Чернышева.
  А во-вторых, приятно было с ним танцевать еще вот по какой причине. Наверное, в мужьях лучше иметь мужчину верного и порядочного. Но это в мужьях. Потому что во всех иных случаях женщине почему-то предпочтительнее другой тип. Нагловатый, самоуверенный, целеустремленный, инициативный. С одной стороны, наглость Бессмертного Кристину несколько коробила и даже злила, с другой - такой напор был почему-то приятен. Ей хотелось оттолкнуть от себя излишне требовательного партнера, буквально с первого такта, с первого движения в танце стремившегося словно бы слиться в экстазе. Хотелось даже отхлестать нахала, слишком откровенно прижимающего хрупкую партнершу к себе, так и норовящего обхватить ее загребущими руками существенно ниже талии. Одновременно с этим его наглые прикосновения почему-то были безумно приятны. Даже не столько приятны, сколько возбуждающи. Потому что умом в этот момент Кристина понимала, что слишком уж тесная манера танца явно выходила за рамки приличия. И в то же время ловила себя на мысли, что не может оттолкнуть наглеца, поставить его на место, как бы следовало поступить порядочной женщине. А может быть, виною всему - шампанское, выпитое в чрезмерных количествах? Быть может, именно из-за него и не хотелось выскальзывать из жадных объятий Бессмертного даже после окончания музыки, и они еще несколько нескончаемо долгих мгновений стояли посреди танцевальной площадки, прижимаясь друг к другу, словно в прощальном порыве.
  Естественно, провожать Кристину пошел все тот же Бессмертный. Вернее, не совсем провожать, и уж вовсе не пошел, а поехал на такси. И привез почему-то не к дому Кристины, а к своему. Пусть не так и далеко, всего лишь на Окатовую, соседствующую с улицей Кошевого, на которой жила Кристина, но все-таки не к ней, а к себе. Она прекрасно понимала, какую цель преследовал Сергей. Да и понимать-то особо было нечего: кто девушку 'ужинает', тот ее впоследствии и 'танцует'. Приятного в сем факте мало, но правило вполне закономерное. Успокаивало то, что не первый встречный повез ее к себе домой, а знакомый, пусть и недостаточно хороший, но все-таки не посторонний человек. И Кристина тешила себя иллюзией, что в любой момент сможет уйти, благо до родительского дома минут семь ходьбы, не больше. Шампанское резвилось в голове, а потому все воспринималось как-то несерьезно, будто она снова превратилась в школьницу и неожиданно сбылась ее мечта - завладеть драгоценным вниманием Сереженьки Бессмертного. Правда, мечтала Кристина о нем не особенно страстно и уж совсем недолго - так, обыкновенная девичья дурость, не более. И все-таки ей казалось, что они вновь вернулись в детство. Они снова стали маленькими, ничего страшного им не угрожало, тогда почему бы и не зайти в гости?
  И вслед за Сергеем Кристина поднялась на пятый этаж хрущевки. Сама поднялась, так что не смогла бы впоследствии обвинять в этом Бессмертного. Никто ее силой не тащил, никто не заставлял. Сама, по доброй воле. Или по пьяной голове. Всё равно сама.
  Опомнилась только тогда, когда Бессмертный прижался к ней прямо в прихожей, едва сбросив плащ на пол. Прижался, как еще совсем недавно в танце. Только на сей раз не стал ограничиваться объятиями через легкую ткань платья. Кристина и вздохнуть не успела, как его огромная лапища уже коснулась ее оголенного тела. Не руки, не, скажем, шеи. Без особых приготовлений, без предварительного разогрева, даже, можно сказать, без разбега - буквально с места в карьер, сразу в дамки. То есть рукою - сразу под платье. Больше того, под трусики. Сгреб в охапку одно полупопие, прижал к себе гостью так, что ее ноги практически повисли в воздухе. Кристина инстинктивно постаралась оттолкнуть от себя слишком наглого приятеля. Но тому это не понравилось. А может, очень даже наоборот. По крайней мере, разогрело - так уж точно. Кристина и глазом не успела моргнуть, как ее платье оказалось на полу и легло в аккурат поверх плаща. А озверевший от желания Бессмертный отволок жертву в комнату и грубо бросил на диван.
  Протрезвела Кристина мгновенно. Но что толку корить себя за неосмотрительность, когда из одежды на ней остались лишь кружевной бюстгальтер и колготки с трусиками, да и те держались уже едва ли не на коленях. Однако, по ее мнению, ситуация пока еще не была безвыходной, и Кристина даже не успела как следует испугаться. Ну не будет же он ее насиловать, в самом деле? Ведь не насильник перед нею, не страшный незнакомец, от которого неизвестно чего можно ожидать. Все-таки не чужой человек - Сережка Бессмертный. Чего ж его бояться? Пьяненький разве что, ну да это еще не повод впадать в панику.
  И пока Бессмертный срывал с себя одежду, Кристина попыталась улизнуть с дивана. Однако далеко не убежала.
  - Куууда?! - зарычал Бессмертный. - Детка, мы не для этого приехали.
  Вновь схватил Кристину в охапку, повалил на диван. Хоть и нагло, и даже грубовато, хоть и против ее желания, однако прикосновения его в то же время не были лишены нежности. Не навалился похотливым животным, нет. Вместо того чтобы немедленно предъявить счет за все съеденное и выпитое, приступил к прелюдии. Ласкал умело, уверенно, как ласкал, очевидно, многих. То ли набил руку, то ли действительно получал удовольствие от любовной игры. Дышал жарко, жадно, но в его прикосновениях не было ни грамма похоти или грубости, только необыкновенная нежность. Кристина разомлела, вырываться уже не было ни малейшего желания. Руки его, сильные, порой даже жестокие, в то же время были невероятно ласковыми. Сначала Бессмертный освободил Кристину от остававшейся на ней одежды. Потом несколько томительно долгих секунд с удовольствием разглядывал ее обнаженное тело. Только смотрел, не прикасаясь даже пальцем.
  Кристина смутилась, попыталась прикрыть свои прелести руками, но Сергей с нахальной улыбкой зажал обе ее ладошки в своей огромной ручище, и продолжал наслаждаться зрелищем. Только вымотав ей душу этими несколькими секундами, трепетно прильнул к ее плоскому животику. Кажется, совсем легонько дотронулся губами, а у Кристины от этого прикосновения мышцы в паху конвульсивно сжались и все тело мелко-мелко задрожало. Как будто тронули хорошо натянутую басовую струну на гитаре - не сильно, только чуточку щипнули, оттянули, и тут же отпустили, вот она и завибрировала беззвучно. Точно так же задрожала и Кристина. С одной стороны, чувствовала, что надо бежать отсюда без оглядки, с другой - тело почему-то категорически не желало покидать уютный диван. Не столько даже сам диван, сколько не хотело выскальзывать из-под требовательных рук Бессмертного.
  А они, эти руки, уже пошли себе дальше гулять по ее телу. Осторожно дотронулись до груди: сначала аккуратненько пальчиком по самому соску, нежно, легко-легко, едва касаясь, потом самыми подушечками пальцев Сергей обвел ее округлый контур. Именно легкость прикосновений была невероятно приятна Кристине. И только потом, почувствовав, как конвульсивно сжались мышцы ее живота, Сергей накрыл грудь всею ладонью. Сдавил легонько, словно бы утверждая свое господство, и, не отпуская руки, кончиком языка лизнул второй сосок. И опять по Кристининому телу словно бы пробежала судорога. Она испустила легкий вздох, больше похожий на 'Ах', и почему-то ноги ее сами собою чуточку раздвинулись, словно раскрылись лепестки странного двухлистного цветка. Бессмертный очень чутко уловил этот момент, как будто только его и ждал, его добивался. Тут же свободной рукою 'нырнул' в заветное лоно. Сам он был худой и высокий, и пальцы его оказались такими же: длинными, гибкими, настойчивыми... И бесконечно нежными. Кристина инстинктивно сжала его пальцы. То ли организм среагировал подобным образом на внедрение инородного тела, то ли просто не хотелось, чтобы это инородное тело покинуло ее гостеприимное лоно.
  А Бессмертный и не думал вырываться 'из плена', охотно оставался в нем, и даже стремился проникнуть еще глубже 'в тыл'. Кристина буквально выгнулась на диване, еще крепче сжимая пленника всеми мышцами, даже ноги для верности сжала, чтобы не улизнул ненароком. И только тогда Бессмертный ее впервые поцеловал. Долго, трепетно, жадно, двигая в унисон пальцами в лоне и языком во рту, в то же время играя грудью. И Кристина больше не думала сопротивляться, с удовольствием отвечала на его ласки.
  Когда же вместо тонких трепетных пальцев Бессмертного почувствовала, как нечто иное, не такое тонкое и уж совсем не трепетное пытается войти в нее, Кристина словно очнулась от гипноза. Резко оттолкнула от себя Сергея. Тот, уже не ожидающий сопротивления, не смог удержать ее, и она резво соскочила с дивана. Сама не понимала, почему. Ведь и приятно было, очень даже приятно, и продолжения хотелось. Но словно бы сидел в ней какой-то предохранитель, внутреннее табу. В самую ответственную минуту тело категорически отказалось принять постороннего мужчину, какими бы умелыми и ласковыми руками он ни обладал. Как будто закрылись ворота, захлопнулась входная дверь: всё, дальше нельзя, дальше можно только хозяину, только Чернышеву. А то, что Чернышеву на нее теперь наплевать, ровным счетом ничего не означало. Всё равно дальше можно только ему, только Валерке...
  Несмотря на жуткую телеграмму, глубоко внутри себя Кристина никак не могла смириться с мыслью, что Чернышева в ее жизни больше не будет. Умом понимала, что все кончено раз и навсегда, а вот понятие 'никогда' не воспринимала категорически. Пусть будет раз и навсегда, пусть Валерка ее бросил. 'Раз и навсегда' - это ведь так, пустой звук, привычное словосочетание, не более. Но она попросту не могла себе представить, что больше никогда не утонет в понятии 'мы', в таком уютном и безопасном. 'Никогда' - слишком страшное слово. Разве может быть, чтобы они с Валеркой больше никогда не увиделись? Да нет же, они обязательно встретятся. Рано или поздно он поймет, как погорячился. Он непременно пожалеет о своем диком поступке. Конечно, Кристина не простит его. Но ведь Чернышев на то и Чернышев, чтобы изыскать возможность вымолить у нее прощение. Он обязательно что-нибудь придумает. И тогда она простит, она ведь уже теперь готова это сделать. А как она сможет простить Валерку, если сама окажется не лучше его? Тогда уже ему придется проявлять благородство. Нет, Наташка, наверное, в чем-то права, и клин в самом деле нужно вышибать клином, но только не в ее, Кристинином, случае.
  Она лихорадочно пыталась выудить из закрутившихся в тугой комок колгот трусики, но трясущимися от волнения руками это никак не удавалось сделать. В эту минуту Кристиной владела одна только мысль, одно непреодолимое желание: бежать отсюда без оглядки, пока не натворила глупостей, пока сама себя уважать не перестала. Как она вообще могла позволить этому произойти? Как могла прийти в этот дом, позволить Бессмертному бестактное вторжение в столь интимную область, куда далеко не с первого дня знакомства допустила Чернышева? Зачем позволила ему целый вечер крутиться рядом с собой? Как будто не понимала, к чему это может привести. Впрочем, очень хорошо понимала, за тем и шла, чтобы по Наташкиному совету клин клином... И даже удовольствие получала...
  Трусики не поддавались. Кристине срочно нужно было одеться, потому что одежда, пусть даже только нижнее белье - это уже преграда, показатель того, что она против близости, она ее не хочет, не желает. Но трусики вместе с лайкровыми колготками закрутились в тугой жгут и никак не желали поддаваться ее дрожащим пальцам. Вдобавок ко всем неприятностям Бессмертный уже пришел в себя от Кристининого неожиданного бегства и явно не собирался отпускать ее.
  Встал с дивана, подошел вплотную, укоризненно глядя на нее сверху. Погрозил пальчиком: словно бы шутя, но в то же время давая понять, что в каждой шутке лишь доля шутки. Выхватил из ее рук колготы и отшвырнул со всей силы так, что те улетели на шкаф, притянул беглянку к себе:
  - Динамо? Детка, мы так не договаривались.
  И вновь впился в ее губы. На сей раз вовсе не ласково, а жестоко, словно наказывал за бегство, вложив в поцелуй всю свою злость и недовольство. Одной рукой крепко придерживал Кристину за спину, чтобы не вырвалась, второй жадно шарил по голым ее ягодицам, мял их, сжимал в охапку, с каждым разом все сильнее и сильнее притискивая к себе, норовя овладеть ею, не сходя с места.
  - Не надо, - жалобно попросила Кристина. - Пожалуйста, не надо, Сережа. Я не хочу. Я не могу...
  Бессмертный, однако, не прекращал попыток, инстинктивно сопровождая их весьма характерными движениями.
  - Ты шутишь, крошка? - хрипло возразил он. - Ты хоть представляешь, что такое изголодавшийся мужик? Я ж в море болтался четыре месяца, какое 'не могу'?!
  - Нет, ты не понимаешь, - упорно отталкивала его Кристина. - Я еще не готова, я не хочу...
  Каких-то пару минуту назад она прекрасно помнила, с какой целью Наташка потащила ее в 'Утес'. И не только помнила, но и полностью разделяла точку зрения подруги: пусть не удастся с первого раза найти Чернышеву постоянную замену, но она должна хотя бы попытаться с помощью постороннего мужика выбить из головы страдания, любовь к предателю и поставить жирный крест на надежде, что все еще может измениться. Ведь и сама хотела того же, и не только сегодня, ведь по ночам, не умея заснуть от переизбытка чувств и эмоций, только и мечтала о том, как бы отдаться первому встречному, тем самым как будто надругавшись над Чернышевым. И, жадно сжимая в себе длинные пальцы Бессмертного, даже не думала о Валерке. А теперь сопротивлялась так яростно, как будто от ее верности зависело не только благополучие и доброе расположение духа Чернышева, но и сама его жизнь. Пусть он и оказался предателем, но даже предателя порой не так-то легко разлюбить.
  Однако Бессмертный не был, кажется, намерен долго терпеть ее капризы. Прижал Кристину к столу, после чего бесцеремонно развернул спиной к себе и тут же приподнял ее ноги, одновременно с тем удобно расположившись между ними. Кристина оказалась прижатой грудью к холодной полированной столешнице, практически не имея возможности сопротивляться. Только отчаянно махала в воздухе ногами, пытаясь ударить наглеца, но вместо хорошего удара, способного заставить негостеприимного хозяина забыть о сексе хотя бы на ближайших пару часов, лишь изредка попадала пяткой ему по мягкому месту, не причиняя ни малейшего вреда негодяю.
  Бессмертный же, несмотря на уверения в том, что буквально изнывает от четырехмесячного воздержания, не слишком торопился. Казалось, он буквально упивался ощущением вседозволенности и безнаказанности. Прижался к Кристине, но не спешил слиться воедино, словно бы наслаждаясь предвкушением не меньше, чем непосредственной близостью. Сам же в это время не отрывался от ее спины. Руки его были заняты, ему непрестанно приходилось удерживать сопротивляющуюся партнершу, зато язык оставался свободным, и Сергей пользовался им весьма умело. Пощекотал немножко ушко, шейку, опустился чуть ниже. Мелко-мелко гоняя язык из стороны в сторону, прошелся самым его кончиком вдоль позвоночника, да так, что Кристина, застыв на мгновение, едва сумела удержать в себе восторженный стон. В который раз за этот вечер сладострастно сжав тазовые мышцы, она перестала сопротивляться. А Бессмертный и не думал останавливаться, дошел до самого конца позвоночника и принялся массировать языком очаровательную впадинку, образовавшуюся в месте, где спина плавно перетекает в ягодицы. Так страстно, что Кристина совсем расслабилась, забыла, что должна оказывать сопротивление противнику. Потому что некогда было помнить. Потому что не было больше противников и сторонников. Потому что нужно было навсегда оставить в памяти вот это непривычное ощущение, которого никогда доселе не испытывала. И почему-то уже совсем не раздражало то, что в ее 'закрытые ворота' навязчиво стучится неприятель, чужой 'воин', чужой 'солдат'. Не Валеркин...
  И опомниться не успела, как завоеватель преодолел рубеж, взял тараном неподдающиеся ворота, взломал навесной замок, ворвался в крепость вероломно и глубоко. Из горла Кристины только вырвалось громкое 'Ах!', означающее одновременно и удивление, и возмущение наглым вторжением, и восторг от глубокого проникновения врага. Сопротивляться больше не имело ни малейшего смысла, тем более что внедрение Бессмертного оказалось более чем просто приятным. Однако ей никак не удавалось отделаться от досады и обиды, что ее нежеланием пренебрегли, попросту наплевали на него, то есть фактически принудили к нежеланной связи, практически изнасиловали. И имело ли хоть малейшее значение то, что действия Бессмертного оказались ей скорее приятны, нежели нет? Но ведь все равно силой, против желания. А это так унизительно...
  Когда всё закончилось, Кристина молча встала на стул и не без труда достала с высокого шкафа колготы, все еще насмерть скрученные вместе с трусиками. Бессмертный любопытно наблюдал за ее действиями. Теперь уже Кристина не спешила, и, к ее изумлению, разъединить трусики и колготы оказалось не так уж сложно. Она тут же натянула их на себя, ища взглядом бюстгальтер. Сергей обескуражено спросил:
  - Это еще зачем? Тебе доставляет удовольствие, когда мужчина срывает их с тебя?
  Кристина только скривилась, выражая крайнюю степень презрения, но ничего не ответила. Подняла с пыльного пола бюстгальтер, резким движением отряхнула его, надела и отправилась в прихожую, памятуя о том, что платье, кажется, осталось дожидаться свою хозяйку именно там. Бессмертный последовал за нею молча. Однако убедившись, что Кристина собирается натягивать на себя еще и платье, резко выхватил его из ее рук:
  - Куда собралась? Не можешь без этих женских штучек? Обязательно повыпендриваться надо? Успокойся, уже всё произошло, можно расслабиться.
  Кристина с неподдельной злостью вызверилась на него:
  - Вот именно: уже всё произошло, вот и расслабься! Утолил четырехмесячный зуд - отдыхай! Мавр сделал свое дело, мавр может отдыхать. Так и отдыхай, не рыпайся! Скушал конфетку? Вот и радуйся.
  Бессмертный смотрел на нее с немым удивлением и кривоватой ухмылкой. Кристина пыталась забрать у него платье, да тот не отдавал, игрался с нею, как кошка с мышкой: поднимет платье в одной руке прямо под потолок, а пока Кристина пытается эту руку согнуть, наклонить - оно уже в другой руке. В конце концов ей это надоело:
  - Пошел ты! Придурок. Что тебе еще надо? Ты уже сделал всё, чего хотел, а теперь отвали, моя черешня!
  - Ну зачем так грубо? - усмехнулся Сергей. - По-моему, всё было не так уж плохо. Даже, пожалуй, очень ничего себе. Разве тебе не понравилось?
  Кристина разозлилась не на шутку. Мало того, что ее фактически использовали, силой принудили к близости, так теперь он еще собрался посостязаться с нею в остроумии.
  - Отдай платье, сказала!
  - Не отдам, - всё так же усмехаясь, ответил Бессмертный. - Еще рано одеваться. Мы же только начали...
  - И сразу закончили! - оборвала его Кристина. - Чем ты еще собираешься заниматься? Ты еще чаю мне предложи! Мужик, твою мать. Тебе русским языком сказали: нет, не хочу! Придурок.
  Почему-то Кристина уже не помнила, как еще несколько минут назад с откровенным удовольствием стонала от глубоких проникновений Бессмертного. Как хотелось даже, чтобы он подольше оставался в ней, и она инстинктивно покрепче обхватывала его ногами, стремясь удержать ускользающего завоевателя. Не вспоминала и того, что была вполне солидарна с Наташкиной теорией насчет вышибания клиньев. И не только одобряла ее идею, но и стремилась к ее воплощению в жизнь всею душой и даже телом. Уверена была, что уж после этого точно разлюбит Чернышева. Именно потому послушно поднималась вслед за Бессмертным на пятый этаж. Для того и ноженьки раздвигала с удовольствием, пропуская внутрь его наглые пальцы. А разве не было логичным то, что исходя из всего ее поведения, он не захотел прислушаться к отказу, приняв его за обычное женское кокетство? Так чего ж она из себя девочку корчит, обижается, аки дитятко наивное. Знала, она все прекрасно знала, и шла на это осознанно и даже с большим желанием. Не близости хотела, всего лишь мести, но откуда это мог знать Бессмертный? И, наверное, гораздо честнее с ее стороны было бы поблагодарить человека за доставленное удовольствие и в самом деле выпить напоследок горяченького чайку. А гнев в данном случае был совершенно неуместен - не мог Бессмертный отвечать за то, что в результате полученного удовольствия вместо ожидаемого облегчения Кристина почувствовала лишь дополнительную боль. И еще невероятный, непреходящий стыд.
  Но ей некогда было анализировать случившееся, раскладывать по полочкам собственные чувства. Кристиной овладел безудержный гнев. Не сумев избавиться от внутренних противоречий, словно с цепи сорвалась. Ей хотелось отхлестать, больше того - хорошенько двинуть Бессмертному между ног, так, чтобы тот взвыл, чтобы извивался раненной змеей на полу перед нею. Неоправданно глупое и совсем уж нелогичное желание, однако Кристина ничего не могла с собой поделать, вновь и вновь повторяла:
  - Придурок!
  В конце концов, Сергею надоела ее истерика:
  - Эй, детка, уймись. Это было совсем не так уж плохо. И я не поверю, что тебе не понравилось. И вообще...
  - И вообще, - нагло перебила его Кристина. - Ты бы хоть имя постарался запомнить. 'Детка' - это попахивает нафталином, как и весь ты. И не получила я ни малейшего удовольствия, понял? Не получила! Тебе еще учиться и учиться. Но не на мне. Отдай платье, сказала! Мне тут больше делать нечего.
  - Ну почему же? - с зарождающейся ненавистью в голосе спросил Бессмертный. - Почему не на тебе? Я привык доставлять женщинам удовольствие. Вот и тебя не отпущу, пока ты его не получишь. Пойдем, еще потренируемся.
  И он весьма красноречиво кивнул головой.
  - Щас!!! - ехидно заявила ему Кристина. - Всё брошу, и пойду! Сам тренируйся, ручками, ручками. Тренер нашелся. Хотела бы я посмотреть на твою тренировку. Да что ты можешь? На что ты еще сегодня способен? Не мужики пошли, а одно сплошное недоразумение. Да тебя же сегодня и краном уже не поднимешь. Разучился там в своем море, все способности в пустые мечты ушли. Тебе ведь баба уже не нужна, наверняка научился обходиться собственными силами. Вон какие ручищи, небось, мозоли-то понатирал?
  Она несла полную ахинею, вовсе ей не свойственную. Говорила, и сама себя ненавидела. Так могут разговаривать базарные торговки, но не она. Кристина всегда так тщательно и осмотрительно подбирала слова, так боялась ненароком кого-нибудь обидеть. Теперь же в нее словно вселился кто-то чужой и бесстыжий. Говорила почти незнакомому человеку малообоснованные гадости, прекрасно понимая, что тем самым унижает не столько его, сколько себя саму. Однако никак не могла взять себя в руки и успокоится. Умом прекрасно понимала, что он, Бессмертный, на самом деле не при чем, что злилась-то она вовсе не на него, а только на себя, на собственное неблагоразумие и поспешность. Злилась на Чернышева, потому что только по его милости она оказалась в столь ужасном положении. Ведь если бы не его жуткая телеграмма, разве бы она посмела пойти вместе с Бессмертным? Она бы даже в 'Утес' с Наташкой не пошла, не то что в постель к постороннему мужику.
  Во всем виноват Чернышев, он один. Нет, не один. В его лице виноваты были все мужики скопом, знакомые и незнакомые, подлые и порядочные. А потому им нужно было мстить. И совершенно неважно, что боль ей причинил Чернышев, а она за это мстила Бессмертному. Можно подумать, он за всю свою жизнь ни одной бабы не обидел. Ведь наверняка не одна желала быть отомщенной, вот Кристина и накажет его за всех обиженных и брошенных. Может быть, и за нее какая-нибудь умница отомстит Чернышеву. Пусть не сейчас, но хоть когда-нибудь, чтобы он узнал, как это больно, когда тебя предают. И нечего их жалеть, раз не ценят хорошее отношение, не берегут любовь. Они только насмехаться умеют. И изменять направо и налево. Нет, Кристина не будет сожалеть о поспешной мести. И вообще ни о чем не будет сожалеть. Отныне у нее одна цель в жизни: месть всему мужскому племени, независимо от того, заслужили они ее или нет. Даже если пока не успели, то в будущем непременно что-нибудь натворят.
  И она выплевывала из себя яд, вкладывая его в каждое слово, стараясь по возможности оскорбить, обидеть посильнее, посущественнее:
  - Да что ты умеешь? Ничтожество! Трахнул девку, и уже считаешь себя героем. Думаешь, мужик? Перевелись мужики, поверь мне. Одни сплошные сосунки остались. Разочек может и осилит, да и то с трудом, зато самомнения! А на второй раз порох неделю собирать надо. А то и четыре месяца. Сосунок! Ничтожество!
  Наверное, зря она так. Мстить всё-таки лучше тому, кто этого заслуживает, а не тому, кто оказался ближе. Но к здравому размышлению Кристина в тот момент не была готова. А потому еще трижды пришлось на собственной шкуре проверять способности Бессмертного. Потому что он не был сосунком. И мужскую состоятельность доказывал с нескрываемым наслаждением. И так ли важно - силой, или по доброй воле? Может, и в пятый раз доказал бы, да Кристина взвыла, попросилась домой. А, целуясь на прощание в собственном подъезде в четыре часа ночи, уже сожалела, что не осталась до утра...
  
  К ее несказанному удивлению и вместе с тем разочарованию, Бессмертный притащился на следующий день прямо домой. Родители еще не вернулись, и Кристина не посчитала нужным провести гостя в свою комнату, не пустила дальше прихожей. А тот, кажется, не слишком и рвался в гости. Тут же, у входной двери, заявил:
  - Пошли.
  - Куда? - недовольно спросила Кристина.
  - Что значит 'куда'? - удивился ее непонятливости гость. - Туда. В 'Утес'. Потом ко мне.
  Кристина смотрела на него, и губы ее от недовольства кривились все больше и больше. Наглость и самоуверенность гостя ее покоробили. А впрочем, после ее вчерашнего более чем легкомысленного поведения удивляться этому не стоило. Он вполне закономерно принял ее за женщину легкого поведения. Наверное, она сама была в этом виновата, и все-таки его ложное представление о ней взбесило Кристину.
  - Перебьешься, - не скрывая неприязни, ответила она. - Ты доказал, что не сосунок, я это оценила. Теперь доказывай остальным, мне это больше не интересно.
  - То есть как это? - в глазах Сергея сквозило неподдельное изумление. После жаркого расставания всего несколько часов назад он совершенно не был готов к подобному повороту.
  - Так это! - передразнила его Кристина. - Вокруг баб - тьма тьмущая, и каждая жаждет убедиться в твоих способностях. Гуляй, Вася.
  Гость несколько секунд помолчал, пытаясь прийти в себя от нежданного отказа, потом спросил растеряно, как-то по-детски:
  - Тебе что, не понравилось?
  И Кристине почему-то стало стыдно. Да что с ней, в самом деле? Что она себе позволяет? Ведь действительно было здорово, недаром так не хотелось расставаться под утро. А мнимое изнасилование - не более чем ее домысел, потому что сложно назвать изнасилованием то, с каким удовольствием она отдавалась ему накануне. И вряд ли она имела право сгонять на Бессмертном злость на Валерку.
  Тем не менее визит Сергея был чем-то неуловимо неприятен. С одной стороны, хотелось тут же, сию секунду, вновь почувствовать в себе его длинные трепетные пальцы. То есть сначала пальцы... С другой - ее душило даже не желание, а крайняя необходимость говорить ему гадости. Казалось, после Валеркиного предательства Кристина испытывала физическое облегчение от унижения Бессмертного. Умом понимала, что неправа, но жила в это мгновение чувствами, главным из которых, конечно же, была обида. На Чернышева, на Бессмертного, принадлежащего к подлому племени вероломных предателей, на ту ситуацию, в которую она попала. До сих пор Кристина никогда в жизни не ловила себя на желании говорить человеку гадости. А тут... В ней проснулся какой-то дух противоречия. Хотелось, как паучихе племени Черная Вдова, сожрать с потрохами того, кто только что доставил немыслимое удовольствие. Или хотя бы распнуть морально. Однако солгать не смогла, ответила честно:
  - Ну почему же? Понравилось.
  - Тогда почему всё так?
  И уже не смогла хамить. Не из-за того, что гость выглядел растерянным и обиженным. Не ради него - самолюбие Бессмертного ее интересовало меньше всего. Ради себя. Подумалось: а с какой, собственно, стати она должна отказывать себе в некоторых удовольствиях? Почему не плюнуть на все, и... Прямо здесь и прямо сейчас. Нет, не здесь. В любую минуту могли вернуться родители. Но ведь можно и у него?
  Однако всё тот же дух противоречия одержал пусть маленькую, но победу:
  - Ладно, так и быть. Позвони через неделю. Может быть, я передумаю.
  - Почему через неделю? - расстроился Сергей. - Я хочу сейчас. Я завтра на вахту заступаю на целые сутки, я не выдержу...
  - Куда ты денешься? - с нарочитым презрением спросила Кристина. - Я сказала - через неделю, и точка. И позвони сначала, чтоб не таскался напрасно. Скорее всего, и через неделю ответ будет отрицательным. Но надежду, так и быть, оставляю. Всё, свободен, орел.
  И буквально вытолкала гостя за двери.
  
  Он объявился через четыре дня. Пришел без предварительного звонка, ослушавшись ее указания. Да еще и в то время, когда мама была дома. Потому Кристина вынуждена была провести его в свою комнату.
  - Что надо? - уже там весьма неласково спросила она. - Кажется, я русским языком сказала: через неделю. И позвонить, а не тащиться лично. У тебя что, проблемы со слухом? Да еще и телефоном пользоваться не умеешь?
  Сергей пропустил мимо ушей ее тираду, сказал уверенно:
  - У тебя десять минут на сборы. Мы идем в ресторан. Не в 'Утес'. Выбирай сама - 'Арагви', 'Океан', 'Коралл', 'Владивосток', 'Волна'...
  - Что 'Владивосток', что 'Волна' - не кабак, столовая. Не пойду.
  - Ну, 'Арагви'-то не столовая? Пошли туда.
  - У тебя проблемы со слухом? - повторила она издевательским тоном. - Я только что сказала 'не пойду'.
  - Пойдешь, - уверенно ответил Бессмертный. - За капризы снимаю пять минут. Если за пять минут не приведешь себя в порядок, поведу такую, как есть. Я парень не гордый, мне ты и в халате сгодишься.
  - Перебьешься, - презрительно скривилась Кристина.
  - Я так понимаю, что переодеваться ты не собираешься? - спросил Сергей. - Как скажешь. Я предупреждал.
  Схватил Кристину на руки, перекинул через плечо, как мешок с картошкой, и вышел в прихожую.
  На Кристинин визг из кухни выскочила мать:
  - В чем дело? Вы кто, молодой человек?
  Кряхтя и пытаясь вырваться из жестких объятий гостя, Кристина не без труда приподняла голову:
  - Знакомься, мама, это Кащей Бессмертный, - хотела было на этом остановиться, да решила, что половинчатое представление будет выглядеть уж совсем невежливо, и продолжила: - А это моя мама, Леся Петровна.
  Хозяйка укоризненно покачала головой, неопределенно пожала плечом и вернулась в кухню, чуть слышно пробормотав себе под нос:
  - Чахлык Нэвмирущий.
  - Чего? - удивился Сергей.
  - Это по-украински. Мама таким оригинальным образом борется с ностальгией. Все имена-фамилии перекручивает на свой манер. Всё, поставь на место.
  - Ты передумала? - не скрывая удовлетворения, спросил Бессмертный.
  - Передумала. Поставь, сказала.
  Он послушно выполнил приказание, и Кристина тут же направилась в свою комнату. Уже там резко повернулась к нему:
  - Во-первых, не десять минут, и уж конечно не пять, а сорок.
  Сергей согласно кивнул. Спросил с интересом:
  - А во-вторых?
  - Будет тебе и во-вторых, и в-третьих, и в-четвертых. Будешь надоедать - я и в-десятых придумаю. Жди и не приставай.
  И Бессмертный послушно ждал целых сорок минут, пока Кристина приводила себя в порядок. Лишь наблюдал за нею молча, опасаясь вновь прогневить странную подружку.
  А та не спешила. В принципе, ей достаточно было только переодеться, потому что макияж, хоть и утренний, но был еще вполне приемлемым, почти свежим. Но она старательно тянула время, до неприличия растягивая каждое движение. А гостю не предложила ни чаю, ни кофе. Не потому, что была негостеприимной, а намеренно, специально.
  Через сорок минут, как и обещала, с искусственно-вымученным видом вышла в прихожую и стала одеваться. Сергей с готовностью застегивал молнии на ее сапогах, подавал пальто. При этом оба сохраняли молчание. Лишь перед уходом Кристина бросила матери:
  - Я буду поздно. Если что - позвоню.
  А Сергей радостно попрощался:
  - До свидания, Леся Петровна!
  У подъезда тикало счетчиком такси. Бессмертный было подвел к нему Кристину, да та отказалась садиться в машину:
  - Хотел во-вторых? Получай. Ресторана сегодня не будет. Я хочу к тебе. А в-третьих, не на такси, а пешком.
  Сергей радостно сунул водителю купюру:
  - Прости, шеф, зря ждал, мы пешком погуляем! - и хлопнул дверцей.
  Идти было хоть и недалеко, но в гору, да по легкому морозцу... По Владивостоку вообще не слишком разгуляешься пешком - город расположен на сопках, одна другой круче, ровное место не всегда найдется, да еще и дороги все традиционно перекопаны. Однако же принцип - великая штука.
  
  Дни тянулись долго, Кристина не любила их. Днем она оставалась совсем одна - на работу пока еще не устроилась, даже не искала что-нибудь подходящее. Мысли по-прежнему крутились вокруг Чернышева. Но от него больше не было вестей, он забыл о ней. И Кристина тоже пыталась забыть. Днем тосковала по Валерке, а вечером в ее жизнь врывался другой мужчина. И печальные мысли о Чернышеве покидали ее до следующего утра.
  Сергей приходил ежедневно, если только не был на вахте. В один день Кристина радостно бросалась ему на шею. В другой - разговаривала сквозь зубы, словно он в чем-то провинился. В третий и вовсе выгоняла без разговоров, просто захлопывала дверь перед его носом без объяснений. Иной раз они сразу шли к нему домой. Но чаще Кристина выказывала желание поужинать в ресторане. Обычно отдавала предпочтение 'Океану' - там и обслуживание было на высоте, и кухня изысканная, сплошь морские деликатесы. Особое пристрастие она питала к морскому жульену: мелкие кусочки трепанга, гребешка, кальмара, осьминога, еще каких-то моллюсков, протушенные в майонезе и под аппетитной прижаренной сырной корочкой, вызывали у нее приступ бешеного аппетита. Чаще всего после ужина они ехали на Окатовую, в холостяцкую квартирку Сергея. Но иногда Кристина категорически отказывалась ехать к нему после ресторана. Так и оставляла его, распаленного жаркими танцами и морскими деликатесами, как известно, существенно поднимающими мужской тонус, несолоно хлебавши. Бессмертный мог злиться на нее, сколько угодно - его возмущения, казалось, доставляли Кристине истинное удовольствие. Впрочем, самому Сергею, кажется, тоже.
  - Тебе кто-нибудь говорил, что ты стерва? - спросил он однажды.
  Кристина усмехнулась:
  - Пока нет.
  - Стерва, - с мазохистским удовольствием констатировал Бессмертный. - Змеюка подколодная. Гадюка! Нет, гадюка - неоправданно грубо. Ты не гадюка. Ты знаешь кто? Есть такая змея - медианка. Между прочим, вторая по ядовитости в Приморском крае. Зато такая маленькая, юркая, прям как ты. Я буду звать тебя Медианой, раз ты змея.
  - Тогда я буду звать тебя Чахликом Невмирущим, - издеваясь, ответила она.
  - Испугала. Можно подумать, раньше ты меня никак не обзывала.
  А Кристина и правда не особо сдерживала язык. Могла ляпнуть что угодно. Да еще и намеренно старалась сказать какую-нибудь гадость, унизить Сергея, оскорбить. Сама не понимала, зачем, для чего. Просто чувствовала в себе какую-то жизненную потребность ёрничать, издеваться над ним. Как будто от этого обида, скопившаяся в ней, немножко отливалась, не позволяя чаше переполниться. А Бессмертный почему-то не только не возмущался, он воспринимал ее, такую противную самой себе, с диким восторгом. Казалось, от каждой ее выходки, от каждого оскорбления только удовольствие получал. Моральное ли, физическое ль... И уже через месяц сделал ей официальное предложение.
  Кристина привычно скривилась, будто он звал ее замуж каждый вечер. Спросила недовольно:
  - Ты соображаешь, что говоришь? Ты представляешь, во что я превращу твою жизнь?
  - Не представляю, - радостно признался Сергей. - Но я хочу узнать, что ты со мной сделаешь.
  - Я просто вытру об тебя ноги, - откровенно заявила она. - Тебе этого хочется?
  - И этого тоже.
  - Ты пожалеешь об этом через неделю, - предупредила его Кристина.
  - Пусть! - с готовностью согласился Бессмертный. - Я уже сейчас жалею. Я жалею, что встретил тебя. Я жалею самого себя. Потому что выдержать такую стерву - на это даже моего ангельского терпения не хватит. Ты же редчайшая стерьвь, ты же змеюка ядовитая, Медиана моя, Медина, Медианочка...
  И Сергей с нескрываемым удовольствием прильнул губами к ее пупку.
  - Учти, я пойду на это только для того, чтобы превратить твою жизнь в ад, - сгорая от возбуждения, ответила Кристина. - Ты пожалеешь, ты очень скоро пожалеешь...
  
  Кристинино пророчество сбылось. Почти сбылось. Не так быстро, как она предвещала, не через неделю, и даже не через месяц, но разочарование не заставило себя долго ждать. Только не Бессмертный, а она сама пожалела о своем неосмотрительном решении.
  Жить они стали, естественно, у Сергея. И только перед свадьбой выяснилось, что квартиру он делит с отцом. Но разве Кристина выходила за него из-за квартиры? Пусть не по любви - этого она будущему мужу никогда не обещала, но и не по расчету. А потому отменять свадьбу из-за такой мелочи она не стала.
  Мать Бессмертного умерла два года назад, и теперь существовала вероятность, что отец в любой момент приведет в дом постороннюю женщину. Но пока что это была лишь гипотетическая возможность. Отец Сергея тоже был моряком, а потому дома бывал не чаще сына. Однако иногда они одновременно подолгу находились на берегу, и жизнь, и без того не слишком радостная, казалась Кристине адом. Не потому, что свекор ее третировал или приставал к ней с неприличными предложениями. Просто Кристина ощущала его чужим человеком, а потому жить с ним под одной крышей казалось ей неприемлемым. Если старший Бессмертный оставался на берегу, в то время как Сергей находился в очередном рейсе, всё было намного проще: Кристина уходила домой к родителям до самого возвращения мужа. Впрочем, особо жаловаться на свекра у нее повода не было - не так уж и часто пересекались отец с сыном на берегу.
  Хуже было другое. Сам Бессмертный. После свадьбы он ничуточки не изменился, не стал относиться к Кристине как-то иначе, более жестко. Не запрещал ей вести себя, как вздумается, с нескрываемым удовольствием исполнял капризы супруги. Больше того - забрасывал дорогими шмотками, даже серьги с бриллиантами подарил на годовщину свадьбы. Да только Кристину он раздражал с каждым днем все больше. Вот эта его собачья преданность, щенячий восторг, абсолютная бесхребетность, совершенно, на ее взгляд, неприемлемая для настоящего мужика.
  В то же время Сергей не давал ей ни малейшего повода усомниться в его принадлежности к мужскому роду. Он неустанно, можно сказать, денно и нощно подтверждал, доказывал ей свою мужскую состоятельность. И казалось даже, делал это не для себя, а только для жены. Потому что не столько получал удовольствие сам, сколько доставлял его своей ненаглядной Медине. Со временем буква 'а' как-то плавно выпала из имени 'Медиана', и все чаще Сергей называл ее именно Мединой. Но Кристину не грело ни это дурацкое имя, ни вообще причисление в змеиному роду-племени. Ей давным-давно осточертело быть стервой, которой она, по сути, никогда и не была, просто под воздействием обстоятельств повела себя так в первые дни. А теперь Сергей только такой и желал ее видеть, смотрел разочаровано и даже обиженно, когда жена вдруг начинала вести себя с ним довольно благосклонно.
  А самым отвратительным было то, что общности натур между супругами не было. Ровным счетом ничего общего. Семья их, семейные отношения, ценности были завязаны только на сексе. Один голый секс, и ничего кроме. Секс на завтрак, секс на обед, секс на ужин. Ну а потом, как и положено - перед сном, иначе Бессмертному не удавалось заснуть.
  С тех пор Кристина полюбила рабочие дни. После замужества она вернулась на завод, в родной цех, потому что стесняться уже было нечего. Она стала замужней женщиной, и ни один здравомыслящий человек не посмел бы теперь напомнить ей о той телеграмме: как бы там ни было, а она доказала главное - с последним шансом Чернышев сильно погорячился.
  Она не могла бы сказать, не покривив душою, что любила свою работу. Но теперь, после замужества, стала ценить ее за возможность сбежать из дома, хоть немножечко отдохнуть от Бессмертного. Потому что если только Сергей не был в очередном рейсе, то о покое Кристина могла забыть надолго.
  Выходные стали для нее сущим наказанием. В эти дни Сергей, как ему казалось, посвящал себя супруге без остатка. Он сутки напролет не отходил от нее ни на шаг: с утра, как водится, будил ее страстным поцелуем и горячими ласками, потом они вместе шли на рынок за продуктами. Дома вместе же что-нибудь кашеварили на кухне, при этом Сергей считал просто непозволительным не уделить полчасика любимой женщине, пока в кастрюлях да сковородках что-то булькало и шкворчало. Потом они обедали, после обеда следовало отдохнуть от трудов праведных и - правильно! - качественно отдохнуть можно было только сексуально активно. Кристина буквально диву давалась: он что, виагру тоннами пожирает, что ли? Жаль, пионерская организация развалилась - вот бы кому поучиться у Бессмертного соответствию лозунгу 'Всегда готов!'
  В физическом отношении ей по-прежнему было хорошо с ним. Может быть, даже еще лучше, чем в первые дни. За прошедшее время Сергей узнал, что она любит, а что не очень, наизусть помнил каждую ее эрогенную точку. Ласкал, получая несказанное удовольствие не столько от своего, сколько от ее оргазма. И научился за один, грубо говоря, сеанс доводить ее до высшей точки удовольствия не менее трех-четырех раз. И сейчас, спустя два года после замужества, Кристина получала от внедрения его пальцев не меньший восторг, чем в день неожиданной встречи в 'Утесе'. На этот счет ее мнение было однозначным: секс у них действительно восхитительный. Одно плохо: за все время она ни разу не растворилась в нем, не растаяла в 'мы', как когда-то с Чернышевым. Она ежесекундно, даже в самый кульминационный момент, ощущала себя совершенно отдельным 'я'. Даже, пожалуй, осознанно отдельным 'я'.
  А еще Кристина стала уставать. Не от домашних хлопот, не от стирок-готовок, ведь большую часть забот взял на себя Сергей. Не от работы, где не особенно-то и перетруждалась на должности нормировщика. Она стала уставать от общества мужа. Даже независимо от того, занимались ли они в данный момент сексом или нет. Она уставала и от самого Бессмертного, и от интимной близости с ним. Потому что Бессмертный ассоциировался у нее с сексом в чистом виде, без малейшей примеси человеческой привязанности.
  Хотя вот тут она была не совсем права. Потому что у Сергея такая привязанность явно существовала. Он, казалось, жил только для того, чтобы доставлять удовольствие супруге. Неважно даже, моральное или физическое. Потому что с готовностью доставлял и то и другое. Вернее, это ему так казалось. Ну, с физическим всё просто, это понятно без лишних слов. Моральное же удовольствие жены, по его убеждению, состояло в том, что он беспрекословно позволял супруге, образно говоря, вытирать о себя ноги. Всем своим поведением Бессмертный добивался от Кристины неоправданной грубости и хамства, после чего с несказанным удовольствием переносил унижения, предварительно словно бы вымолив их у нее. И был абсолютно уверен, что она получает от этого еще большее удовольствие.
  Кристине же все это изрядно надоело. И его моральный мазохизм, и бесконечные сексуальные притязания. Она просто устала. Начались извечные женские отговорки:
  - Отстань! Не сегодня. У меня болит голова, мне не до тебя.
  Сергей, нагло просунув руку между ног супруги, жадно нашаривая пальцами вход в заветные глубины, с ласковой ехидцей отвечал:
  - Змейка моя, ты забыла, что секс - лучшее лекарство от мигрени?
  И как бы крепко ни сжимала Кристина ноги, Бессмертный все равно был сильнее и упрямо добивался цели, с неизменным успехом атакуя запертые ворота.
  В следующий раз Кристина отговаривалась:
  - Я устала, не трогай меня, ты меня достал!
  - Медина моя, змея моя подколодная! Секс - лучшее лекарство от усталости. Что может быть полезнее активного отдыха?
  Снова и снова Кристинино тело содрогалось в конвульсиях сладострастия, и с каждым разом душа ее, и без того никогда не принадлежавшая Бессмертному, отдалялась от него все дальше. До тех пор, пока однажды она не приняла решение. Ни мольбы, ни слезы Сергея не смогли ее переубедить. Они расстались так же быстро, как и сошлись. Собственно, Кристина изначально готовила себя к такому исходу, с самых первых дней супружества, ведь замуж за него вышла не для создания семьи, а сугубо ради заветного штампика в паспорте, дающего ей некоторые преимущества перед Чернышевым. Именно поэтому втайне от мужа и принимала противозачаточные таблетки. А он-то, глупый, все удивлялся, как же их сексуальные подвиги не приводят к долгожданному прибавлению семейства.
  
  Была еще одна причина, почему Кристине стал так уж неприемлем этот брак. Правда, она гнала эту причину, как страшный сон, уверяя и саму себя, и дорогую подруженьку Наташку Конакову, что просто устала от бесконечных домогательств Бессмертного.
  - Наташка, ты только представь! - горячилась она. - Ни одного дня без секса за два с половиной года! Если не считать, конечно, его отлучек: рейсы там, да вахты. Но если только у него была возможность заскочить домой хотя бы на час - всё, пиши пропало, не отбрешешься. Он меня так задолбал, что я теперь о сексе до конца дней не вспомню! Вернее, буду вспоминать только с содроганием, а вот не пожелаю до самой смерти. Ты ж посмотри на меня, на кого я стала похожа?
  Кристина и в самом деле выглядела не лучшим образом. И без того тоненькая, теперь похудела до неприличия. Глаза ввалились, под ними от хронического недосыпа залегли глубокие тени.
  - Наташка, ты можешь себе представить: вместо завтрака, обеда и ужина - секс, секс, и еще раз секс. С перерывами на секс, разумеется. Ну а на ночь - это ж святое дело! Не могу больше, сил нет. Я не понимаю, откуда в нем силы берутся. Ведь не жрет же ни черта! Не потому что нечего - у него просто времени на обед не хватает. Представляешь? И я тоже поесть не успеваю. Сначала он не дает со своей любовью, а потом уже в глотку ничего не лезет. Веришь, нет - я не понимаю, как бабы на своих мужиков жалуются, что те их редко любовью одаривают. Да я им только завидую!
  Наташка с сомнением покачала головой:
  - Ну, скажешь тоже. Зачем же тогда замуж выходить?
  Кристина усмехнулась:
  - Ну в общем-то да, оно-то конечно... Да только знаешь, во всем, наверное, мера нужна. А еще я поняла, что секс, даже очень хороший - недостаточное основание для семьи. Да, нам с Чахликом было очень здорово вместе, не отрицаю. Но это воспринималось не столько любовью, сколько физзарядкой. Или спортом. Причем он постоянно стремился завоевать олимпийскую медаль. Возможно, он бы ее и завоевал, проведи международный олимпийский комитет хоть раз такие соревнования. Но это не была любовь, я точно знаю. А для голого секса вовсе не обязательно жениться. Мы бы запросто могли заниматься этим и без штампа в паспорте.
  Наташка иронично покачала головой:
  - Ой-ой, можно подумать, ты ради секса за него выходила! Да тебе-то как раз не секс нужен был, а штамп!
  Кристина помолчала пару мгновений, а потом ответила вроде шутя, но с неизбывной грустью в голосе:
  - Знаешь, таких подруг, которые слишком много знают, убивать надо.
  Наташка спохватилась:
  - Да ладно, Криска, ты обиделась, что ли? Ну это ж я, это ж не кто-нибудь посторонний. Я ж все прекрасно понимаю. И всё ты правильно сделала. Чахлик как раз очень вовремя подвернулся. Ты ж замуж выскочила практически сразу после той телеграммы. И кто теперь о ней вспомнит? Ты доказала, что с последним шансом он очень сильно промахнулся. И без него нашлись покупатели. Зато уж будь уверена - о твоем замужестве как минимум пол-Чуркина знает. И я никогда не поверю, что ему об этом не доложили. Хотя бы родная мамаша! Так что он сейчас, поди, локти себе кусает.
  Кристина покачала головой:
  - Ой, вряд ли. Сомневаюсь. Чего ему локти кусать? У него там, в Москве, баб хватает. Да не чета мне - одни артистки кругом. Больше ему делать нечего, как обо мне вспоминать, да еще и локти кусать. В лучшем случае, если не совсем еще осволочился там, в столицах - порадовался за меня. Хотя... Как-то мне в это не верится...
  Наташка не ответила, поддержав подругу молчанием. Потом тихонько осмелилась:
  - Я вот все боялась спросить. Ты сериал про спецназ смотрела? Не помню, как называется. Я вообще-то такую чепуху не смотрю, а вот Вовчик мой с удовольствием все эти стрелялки смотрит.
  - Про спецназ? - переспросила Кристина. - Нет, не смотрела. А что?
  Наташка замялась, словно бы раздумывая, говорить или не стоит. Потом таки решилась:
  - Да там, знаешь, по-моему, Чернышев в одной серии снялся. Бандита играл. Не главного, так, шестерку. Но эпизод довольно крупный...
  У Кристины захолонуло сердце. Вслух же ответила равнодушно:
  - Да ну, скажешь тоже. Кто бы его на роль взял? Если его по ошибке приняли в училище, это еще не значит, что он станет артистом. Тебе показалось.
  - Нет, - уверенно ответила подруга. - Не показалось. Его несколько раз крупным планом показывали. Да он еще и текст говорил. И лицо его, и голос. И фамилия в титрах. Мелким шрифтом, конечно, и очень быстро - сама знаешь, как эпизодников показывают, но я заметила. 'В. Чернышев'. Он.
  Кристина молчала. Было ужасно досадно, что он, ее обидчик, добился некоторого успеха. Конечно, маленький эпизодик в проходном сериале - еще не настоящий успех, да и вряд ли он его, настоящего, добьется, без него талантливых актеров пруд пруди. И всё-таки... С другой стороны, было очень обидно, что сама она его не увидела. Эх, и что ж Наташка такая непонятливая? Надо ж было свистнуть, предупредить, Кристина бы хоть утренний повтор записала. Ведь все сериалы обязательно показывают повторно.
  А еще... Не хотелось признаваться самой себе, но Кристина почему-то почувствовала радость, даже гордость, что Валерка добился хотя бы маленького успеха. Злилась на себя, гнала эту радость - ей-то что от его успеха, ведь не ради нее старался, не ей его посвятил.
  - И что, - не удержалась она от волнующего вопроса. - Как он? Изменился?
  - Да нет, - ответила Наташка. - Такой же. Повзрослел, правда, немножко, возмужал. И знаешь, он на экране очень даже здорово смотрится. Вот как раз про таких и говорят: камера любит. Он в жизни-то обычный, если бы не фигура, так вроде и ничего особенного. А на экране прямо красавчик...
  Кристина фыркнула:
  - Скажешь тоже - красавчик! Нашла красавца! Вот попомни мое слово: этот эпизод - его звездный час. Чистейшая случайность. Ничего у него не получится!
  А сердце в очередной раз заныло: Валерка, миленький, за что?..
  
  Фыркать при Наташке она могла сколько угодно. На самом же деле изгнать из сердца радость за Чернышева не получалось. В то же время тоска по нему становилась все сильнее. Собственно, она, поселившись там после телеграммы, никуда уже не исчезала, но на некоторое время вроде как немножечко притихла, по крайней мере, первый год после замужества Кристина не слишком часто вспоминала о предателе. Вернее, нет, не так, опять неправда. По большому счету, и дня не проходило, чтобы она не вспомнила о Чернышеве. Но первое время после свадьбы делала это со злорадством. Мол, ах, как ты, дружочек, ошибся, как поспешил с выводами! Какой, мол, последний шанс может быть в двадцать два года? И без тебя желающие нашлись, да еще какие. Такого ведь, как Бессмертный, еще поискать. Старательного, умелого и любящего. Пусть и немножко странной любовью, но определенно любящего.
  Но вместе со временем уходило злорадство, уступая место тоске. И короткими осенними вечерами, глядя, как на оконном стекле возникают фантастические узоры из дождинок и желто-коричневых листьев, безжалостно брошенных ветром на стекло, под монотонную дробь крупных капель о жесть подоконника Кристина тосковала не о законном муже, болтающемся где-то в океанском безграничье, а о том, кто предал давно и вероломно. Обида душила, как будто и не прошло столько времени, и больно было, как будто она не отомстила обидчику жестоко. Одно болезненное желание терзало душу: чтобы Чернышев вспомнил о ней, чтобы пришел, бросился перед нею на колени и молил, молил, молил о прощении. Или нет, пусть не на коленях, пусть вообще не приходит - ведь он гордый, он никогда не придет, даже если поймет, что был неправ, даже если пожалеет о той глупой телеграмме. Не придет, нет. Ну пускай хотя бы позовет, пусть хоть пальчиком поманит, или позвонит, скажет одно-единственное слово: я жду...
  И сами собою в голове сложились четыре строки. Кристина никогда не писала стихов, даже в школе, когда все одноклассницы записывали потаенные свои мысли и мечты в толстые тетрадки в клеенчатых обложках. Вообще в поэзии не разбиралась, не любила ее. А тут вдруг дождем навеяло, капли словно продиктовали своим хаотичным шепотом:
   Душа устала ждать. Устало сердце плакать.
   Лишь за окном без устали льет дождь.
   И я уже не жду, что ты придешь в такую слякоть.
   Я только жду, когда меня ты позовешь.
  Плохенькие стишки, совсем никудышненькие. Хоть и не разбиралась в поэзии, но чувствовала - туфта, пустое и неблагозвучное. Но в эти незамысловатые четыре строки уложилась ее душа, ее мысли, ее тоска. Ее любовь, если хотите. Потому что как бы ни пыталась Кристина убедить себя, что ненавидит Чернышева и презирает его за подлость и вероломство, а прекрасно понимала, что любовь еще жива, не может она ее умертвить, при всем желании не может. Силенок не хватает.
  Она вновь и вновь повторяла эти строки, как молитву, как будто Чернышев мог услышать их и в самом деле позвать ее. Постепенно Кристина стала напевать их, монотонно, без особой мелодики. Чужую музыку она умела повторить идеально чисто, а вот придумать свою - эта задачка была для нее неподъемной. Но все равно выплыла какая-то странная мелодия, что-то вроде романса, и Кристина уже не наговаривала, а пропевала свою молитву. Как заклинание. Монотонно и неустанно, как будто и в самом деле что-то могло измениться. Даже когда Сергей возвращался из очередного рейса, она пропевала эти строки. Иногда про себя, иной раз и вслух вырывалось, и тогда она уверяла мужа в том, что прицепился какой-то старинный романс и никак не получалось от него отделаться.
  Постепенно маленький нехитрый стишок стал смыслом ее жизни, девизом, или руководством к действию. И получалось, что живя с законным мужем, она вроде как оскорбляет Чернышева. Предателя Чернышева. Умом понимала, что как-то это странно и нелогично, что предателей и надо наказывать, оскорблять до глубины души. А чувствовала себя так, как будто это она денно и нощно предавала Валерку. Вероятнее всего, именно это и стало настоящей причиной развода. Не то, что Кристина уж настолько устала от бесконечных притязаний Бессмертного, хотя и не без этого. А то, что не могла изменять с ним Чернышеву. Абсурд, да и только. Впрочем, ничего абсурдного. Просто она никогда не любила мужа. Даже не пыталась полюбить. Лишь позволяла любить ему. Но этого оказалось так мало для душевного равновесия...
  
  А вскоре после Наташкиного рассказа Кристина и сама увидела знакомое лицо в другом сериале. Чернышев опять играл в эпизоде, но не в таком уж и маленьком. Скорее, это была скромная ролька. Подруга оказалась права: хорош, мерзавец, до чего же хорош...
  Начались первые публикации в прессе. Там, на Большой земле, про Чернышева вряд ли писали, его еще наверняка никто толком не заметил. А вот для Владивостока это была фигура. Как же, их земляк - и уже почти звезда российского экрана. Правда, до настоящей 'звезды' было еще очень далеко, скорее всего, Валерка вообще вряд ли дослужился бы до этого громкого звания, но в родном городе его иначе, как 'восходящей звездой', не именовали.
  Потом был третий сериал, четвертый. Всё сплошь эпизоды, или проходные роли. Да и сами сериалы проходные. Но лицо Чернышева все чаще мелькало на экранах. В газетах писали, что он даже вполне успешно играет в театре у самого Марка Захарова, в знаменитом 'Ленкоме'.
  И однажды, в очередной раз воочию увидев любимое - или все-таки ненавистное? - лицо на экране телевизора, Кристина решилась. Не давали покоя мысли о прошлом. Проклятая телеграмма до сих пор терзала ее душу. Почему, за что? Ей обязательно нужно было узнать причину, за шесть прошедших лет она так и не нашла объяснения Валеркиному чудовищному поступку. Так может, она была неправа? Наверное, логичнее было ответить на его последнее письмо. В нем, правда, ни словечка не было сказано о злополучной телеграмме, то есть Чернышев и не думал извиняться. Значит, Кристине нужно было самой спросить его о ней. Раз он написал письмо, значит, хотел вернуть отношения в прежнее русло. Ведь если бы ему было абсолютно наплевать на Кристину, разве стал бы он писать уже после того, как, казалось бы, порвал с ней всякие отношения?
  Теперь она винила себя за неосмотрительность, за торопливость. Ну почему, почему не ответила? Ведь могла бы и не прощать, но хотя бы задала этот вопрос, вымотавший ей душу. И кто знает, задай его Кристина, может, сейчас и не была бы одинокой двадцативосьмилетней женщиной. Пусть бы и не вышла замуж за Чернышева, но быть может, если бы ее не душило незнание, если бы она разобралась в причинах, поняла, почему он поступил с нею так жестоко, всё бы у нее сложилось иначе. Возможно, она и ужилась бы с Бессмертным, или еще с кем-нибудь. По крайней мере, перестала бы считать себя брошенной, а потому ущербной. Неразумно было оставлять то письмо без ответа.
  Сейчас уже, конечно, поздно, теперь уже ничего не исправить, но может быть, еще есть возможность разобраться во всём, а значит, и в самой себе. Быть может, поговорив с Валеркой, Кристина поймет, где она ошиблась, за что он ее бросил, и в будущем не станет допускать таких ошибок. И тогда ее жизнь наладится. Пусть не с Чернышевым, пусть с кем-то другим, но она уже не будет ощущать себя несчастной жертвой. А впрочем, почему не с Валеркой, почему не с ним? Ведь человек - творец своего счастья. Не пришло ли время брать судьбу в собственные руки? Если Чернышев не зовет ее, почему бы не прийти самой, без приглашения?
  
  Во Владивостоке стояли морозы до двадцати двух градусов. Но учитывая характерные для прибрежной зоны ветра и влажность, вполне уместно было бы приравнять город, расположенный на одной параллели с Сочи, к северному полюсу. Москва же встретила безветрием и приятным снежком. И температура, не в пример Владивостоку, всего минус пять.
  Сходя с эскалатора на станции метро Пушкинская, Кристина едва не упала, чуть зацепившись за гребень. Выйдя на свежий воздух, оказалась среди людской толпы на той самой знаменитой Тверской, о которой столько слышала раньше. Теперь же одна из самых знаменитых улиц России предстала перед нею во всем блеске и мишуре рекламных огней. Спрашивать дорогу было неудобно - так не хотелось выглядеть белой вороной, приезжей, провинциалкой. Кристина и не догадывалась, что все равно по ее разинутому рту, по бегающим из стороны в сторону глазам, пытающимся самостоятельно определить дальнейшее направление движения, любому мало-мальски внимательному человеку становилось понятно, что в Москву она приехала впервые.
  На спектакль Кристине попасть не удалось - билеты оказались раскуплены на две недели вперед. Неожиданное препятствие. Она ведь пребывала в твердой уверенности, что извечный дефицит театральных билетов уже давно канул в прошлое вместе с рухнувшим социалистическим строем. Ан нет... А на бестолковое сидение в Москве в течении двух недель не хватило бы ни ее терпения, ни тем более денег. Гостиницы дорогущие, магазины тоже не из дешевых, хотя владивостокские цены запросто могли поспорить со столичными. А она ведь уже и так потратилась на дорогу. Это все в те же советские времена билет стоил 130 рублей, что, правда, тоже считалось баснословно дорого. Нынче дорога до столицы обходилась куда круче. Правда, Кристина взяла билет только в одну сторону. Туда и обратно вышло бы значительно дешевле, со скидкой. Но она почему-то свято верила, что возвращаться ей не придется. Вот увидит ее Валерка, и все их многолетние проблемы останутся позади.
  В первый же вечер, предварительно разузнав на вахте у старушки, занят ли в сегодняшнем спектакле актер Чернышев, ждала у служебного входа. Прошла через арку во дворик и заняла удобную позицию. Так гораздо лучше. Ведь попади она в зрительный зал, Валерка не смог бы отыскать ее глазами: Кристина бы там затерялась среди сотен зрителей. А вот здесь, когда он будет выходить, просто не сможет ее не заметить.
  Правда, к ее немыслимому огорчению, к моменту выхода артистов народу набежало немногим меньше, чем в зале. Однако у Кристины была более выигрышная позиция: стояла ведь с самого начала спектакля, и местом своим, прямо около двери, делиться ни с кем не собиралась.
  Скоро, наконец, актеры и невидимые бойцы театрального фронта стали покидать театр через служебный выход. Мимо нее прошел знаменитейший Александр Збруев, публика завизжала и у двери стало немножко посвободнее. Осторожно ступая по раскатанному до льда снегу, в шикарной шубе до пят проплыла Инна Чурикова. Андрей Соколов, секс-символ перестройки, оттянул на себя еще часть фанатов. Кристина облегченно вздохнула: теперь Валерка при всем желании не сможет ее не заметить. Но почему так долго? Если бы он только знал, как трудно ждать, особенно последние минуты...
  Размашистой походкой вышел Дмитрий Певцов. Его тут же окружила толпа поклонниц. Одни совали ему в руки букеты, другие - блокноты с ручками. Если бы не жизненно важная миссия, Кристина и сама бы попыталась взять у него автограф - где-то когда-то читала, что Певцов имеет непосредственное отношение к Дальнему Востоку. То ли родился в Благовещенске, то ли учился в Хабаровске, то ли еще что-то, но при его имени в ее голове тотчас возникала единственная ассоциация: 'Свой'. Однако теперь ей было ни до своих, ни до чужих. Она ждала одного. Приехала для того, чтобы встретить самого главного мужчину в своей жизни.
  У дверей стало совсем свободно. И вот он, долгожданный миг: дверь отворилась, и в проеме показался Чернышев. Кристина почему-то замерла от неожиданности, хотя о какой неожиданности можно было говорить, если именно для этой встречи она и прилетела в Москву, на крыльях любви преодолела восемь тысяч километров? Только чуть-чуть отошла от стены, и сделала неуверенный шаг навстречу.
  А Чернышев именно в этот момент оглянулся назад, остановился на мгновение, обернувшись всем корпусом, протянул кому-то руку, и вслед за ним невысокий порожек аккуратно переступила женская ножка в белом сапоге. Вслед за ножкой под свет одинокого фонаря, освещающего пятачок у служебного входа театра имени Ленинского комсомола, выплыло воздушное создание, белое и пушистое. Лица дамы Кристина не разглядела, но была уверена, что оно очень красиво. Потому что вряд ли Чернышев выбрал бы себе некрасивую спутницу. Да и может ли быть некрасивой женщина в таком наряде? Белый пушистый полушубок, белая же шляпка, белые узкие брючки, заправленные в высоченные сапоги-ботфорты. И - флер жутко дорогих духов. Кристина не знала их названия, она вообще никогда раньше не слышала этого запаха, но был он такой приятный и такой стойкий, что и без ценника становилось понятно, что ей такие духи не по карману. И не только ей, но и всем ее знакомым. Дама ухватила Чернышева под ручку, и они вместе красиво удалились в сторону автостоянки. Кристина не пошла за ними. Зачем? Посмотреть, в какую машину они сядут? Ей было все равно, на каком автомобиле возит Валерка свою белую фею.
  Размазывая слезы отчаяния по щекам, она быстренько вернулась в гостиницу, схватила нераспакованную сумку и, наплевав на экономию, на такси поехала в Домодедово, даже не имея билета и не зная расписания самолетов. Ничего, как-нибудь доберется...
  
  Вскоре после ее неудачного путешествия навстречу счастью в 'Комсомольской правде' вышло большое интервью с актером 'Ленкома' Валерием Чернышевым. И теперь уже не приморская пресса, а самая что ни на есть центральная, московская, назвала его 'восходящей звездой'. А на вопрос о личной жизни Чернышев ответил так: 'Счастливо женат, но моя личная жизнь никогда не станет общественной'. И во всех остальных многочисленных интервью, последовавших вслед за первым, отвечал точно так же. Мол, моя личная жизнь - табу. Я, мол, женат, у меня все супер-замечательно, но посвящать в подробности моей личной жизни любопытную публику я не намерен.
  Известие о его женитьбе доконало Кристину. Впрочем, стоило ли удивляться? Такие мужчины, как Чернышев, на дороге не валяются. Да и по возрасту пора - ему ведь было уже под тридцать, многие женятся и в более молодом возрасте. И Кристина тоже давно не девочка. А повела себя, как дитя. На что только надеялась? Так глупо израсходовала кучу денег, как будто нельзя было потратить их более приятным способом. Или хотя бы полезным.
  В цехе, прочитав Валеркино интервью, над нею вновь стали подтрунивать: мол, и без тебя он 'счастливо женат', а ты, клуша, рожей не вышла. И, конечно же, в очередной раз всплыла проклятая телеграмма. Дабы напомнить сослуживцам, что сама-то она вышла замуж куда раньше 'восходящей звезды', Кристине пришлось надеть обручальное кольцо, давным-давно валявшееся в старой маминой шкатулке. Правда, не на правую руку, а, как и положено разведенным - на левую. Это неважно, что на левую, главное, что Кристина имела право носить его: она не несчастная покинутая жертва, наоборот, это она бросила Валерку ради свого Бессмертного. А про телеграмму Валька все наврала. Благо, Валентина хоть и оставалась соседкой, но в цехе уже не работала, воспитывая девчонок-близняшек.
  ...Время шло, а ничего-то в Кристининой жизни не происходило. Да и чего еще было ожидать? Всё самое важное уже случилось. Был Чернышев, был Бессмертный. А теперь она одна.
  Правда, Сергей и по сей день не оставлял Кристину без своего внимания. После каждого возвращения из рейса непременно заявлялся с подарками. Подношения Кристина охотно принимала, а с самим Бессмертным поступала сугубо так, как желала в тот момент ее левая нога. Могла сразу прогнать вон. Могла любезно позволить ему сводить себя, любимую, в ресторанчик. А иной раз и вовсе на несколько дней перебиралась к нему жить. Потому что напрасно она тогда зарекалась. Когда секса слишком много - это, конечно, не есть очень уж хорошо. А вот когда его совсем нет... Оказалось, это много-много хуже. Но зачем искать постороннего партнера, когда Бессмертный - вот он, только пальчиком помани. Если, конечно, не в рейсе.
  А пока он где-то там бродил по морям, по волнам, пока бороздил бескрайние океанские просторы, приходилось терпеть. Потому что посторонний мужчина - табу. Не от особой моральности, просто всё та же владивостокская преступность, плюс боязнь подхватить какую-нибудь нехорошую болезнь, плохо поддающуюся лечению, а то и вовсе неизлечимую, не позволяли разгуляться. Да и стоило ли менять шило на мыло? В постороннем мужчине ведь можно было и разочароваться, а бывший муж - это гарантированное удовольствие. Сергей в лепешку расшибется, но заставит Кристину пищать и плакать от восторга.
  Бессмертный за прошедшие годы ничуть не изменился. Вымаливал к себе внимание, по-прежнему желая видеть Кристину только в роли величайшей стервы современности. Она и старалась, не слишком сильно заботясь о его самолюбии, откровенным текстом заявляя:
  - Чахлик, ты, конечно, потрясающая сексуальная машина, но ты не мужик. А потому тебе и надеяться не на что. Ты учти, я ведь развелась с тобой не шутя, и не на время. Если мне только подвернётся настоящий мужик, я даже не буду сомневаться - стоит ли мне идти за него замуж. Ты хорош только в постели. Ты тряпка, Невмирущий. Самая обыкновенная половая тряпка.
  А Бессмертный от этих оскорблений только еще больше заводился.
  - Стерва, какая же ты стерва! - с восхищением шептал он, играя ее соском. - Змея, Медина! Ненавижу!
  И сам ужом сползал к ее ногам. Целовал каждый пальчик, ступни, поднимался все выше и выше, лаская каждый сантиметр изголодавшегося Кристининого тела. Та прижимала его голову к себе, затаивая дыхание от удовольствия:
  - Ничтожество, ты абсолютное ничтожество!
  И тело ее извивалось от удовольствия...
  
  У счастливых людей годы пролетают стремительно, незаметно. Оглянуться не успеют - ах, пять лет прошло? Кристинино же время тянулось тягомотно долго. Каждый день одно и тоже: дом, работа, дом. Дома ее никто, кроме мамы, не ждал, потому что папы больше не было на этом свете. Да и мама уже собиралась на пенсию. А чего, собственно, удивляться? Кристина и сама уже далеко не девочка, ведь самой уж тридцать второй годок пошел...
  Дом, работа. Работа, дом. Иногда, как праздник физического удовольствия, Бессмертный. Но тот в последнее время почему-то всё реже стал вспоминать о бывшей супруге. Уже не сразу, как когда-то, бежал к ней, едва ступив на твердую землю. И не так щедро одаривал подарками. Правда, и не совсем еще забыл о Кристинином существовании, пару раз в год вымаливал ее внимание, ее любовь. Да только теперь она кочевряжилась сугубо для виду, потому что одиночество уже до такой степени набило оскомину, что жизнь стала не в радость. Впору было самой умолять его о встрече. И уже не хотелось ни унижать, ни вытирать об него ноги. Впрочем, Кристина, собственно, никогда, кроме первой недели знакомства с Сергеем, не испытывала подобного желания. Просто давала ему то, чего он от нее так ожидал. А потому несколько последних встреч была с ним предельно нежна и ласкова, выплескивая наружу скопившиеся эмоции. Не называла Чахликом Невмирущим, тряпкой и ничтожеством. И даже сама с жадностью на него набрасывалась, изголодавшись по мужской ласке. В результате только спугнула его, оттолкнула от себя, заставив искать другую стерву, более стервозную, чем неожиданно подобревшая Кристина.
  
  И вдруг, громом среди ясного неба, гастроли московской антрепризы. Наташка с неуместной пародией на Доронину: 'Театр. Вы любите театр? Любите ли вы его так, как люблю его я?..'
  Кто бы знал, как Кристине хотелось пойти на спектакль. Сесть в первом ряду и ждать, когда Валерка увидит ее. Интересно, он бы как-нибудь выразил свою реакцию? Может, запнулся бы на полуслове, обрадовался, стал играть еще лучше? Или хоть чуть-чуть, самую малость, так, что кроме нее никто не смог бы заметить, кивнул бы ей приветственно и в то же время с намеком: 'Останься после спектакля, ты мне нужна!' А может, справился бы с эмоциями и не подал виду? Потому что профессионал. Или... Или потому, что ему действительно на нее наплевать.
  Конакова все-таки купила билеты и пошла на спектакль вместе с мужем, с Вовчиком. Кристина под страхом смерти запретила ей каким-нибудь образом дать знак Чернышеву, что она там, ведь Валерка прекрасно знал Наташку, и когда-то у них были очень теплые дружеские отношения. Но в душе Кристина надеялась, что Наташка ослушается ее запрета и непременно встретится с Валеркой. И тогда он обязательно поймет свою ошибку, если до сих пор не понял.
  Сама же Кристина в этот вечер, словно по заказу, была приглашена на прощальный ужин. Ирочка Николаенко, ее коллега и в некотором роде подруга, выходила замуж и уезжала в Комсомольск-на-Амуре. И если дни рождения они отмечали, в основном, в родном Бюро Труда и Зарплаты, закрывшись в обеденный перерыв в кабинете теплой компанией, то грядущее замужество и переезд в другой город - куда более серьезный повод для пьянки, нежели банальный день рождения. А потому Иркину отходную праздновали у нее дома, по всем правилам.
  Вообще-то Кристина предпочитала посиделки на рабочем месте. Конечно, это вроде как нарушение если и не закона, то как минимум трудовой дисциплины. И тем не менее время от времени было так приятно отвлечься от будничной монотонности и скуки рабочего процесса. И вообще их цех будто специально был создан для таких посиделок.
  Нормировщиков обычно рабочие не любят за то, что те постоянно урезают им нормы, суть зарплаты. Но в инструментальном цехе практически не было утвержденных норм, потому что крайне редко попадались одинаковые заказы. Изделия менялись с завидной регулярностью. Цех изготавливал штампы и пресс-формы для всего завода. А потому каждое изделие было в некотором смысле уникально, и оценивать работу нормировщицам приходилось скорее 'на глазок', нежели по жестким нормативам. А когда 'на глазок' - тут главное дело не переборщить, не отвалить слишком жирный кусок. Лучше на всякий случай немножко 'недооценить', ведь в таком случае мастер обязательно прибежит за 'добавкой'.
  В результате так или иначе, но практически все мастера постоянно ходили у нормировщиц в должниках. А чем мастер мог расплатиться? Естественно, спиртом, который начальство раз в месяц выдавало дрожащей рукой для протирки особо чувствительных приборов. Не техническим, а очень даже пригодным для внутреннего употребления. Оставалось только сбегать в столовку за рыбными котлетами, а еще лучше - домой за нехитрой закуской, например, принести картошечки и отменного сала, которое всегда имелось у запасливой Надьки Майоровой. А картошку не нужно было даже варить, ведь в цехе имелся термический участок, и за несколько минут ребята устраивали нормировщицам шикарную печеную картошечку.
  Не стоит думать, что на работе они только и делали, что пьянствовали. Сугубо иногда, по уважительной причине. В БТЗ их было шесть человек вместе с начальником, вот все шесть дней рождения и справляли на работе. Плюс календарные праздники - в такие дни сам Бог велел. И лишь изредка без повода, когда мастерам выдавали спирт и они одновременно сносили долги нормировщицам. В общем, случалось, чего там. Но не злоупотребляли.
  Может быть, поэтому Кристина и не хотела увольняться с завода? Вряд ли. Просто... По складу характера она была скорее консерватором, и очень тяжело переносила какие-либо перемены в жизни. Вот как пришла в цех после техникума, как села в БТЗ за один стол, так и сидела за ним уже много лет. Был, правда, перерыв на несколько месяцев, когда она вынуждена была уволиться из-за начавшихся сплетен. А другую работу так и не успела найти. Вышла замуж, некоторое время просидела дома, а потом от скуки, а вовсе не ради зарплаты, вернулась на работу. Коллектив знакомый, работа - тоже. И пусть работа довольно скучная, и пусть коллектив не особо дружный... Но вообще-то, положа руку на сердце, не так уж часто допекали Кристину сплетнями. Зато редкие посиделки так сплачивали коллектив, что уходить в другое место почему-то не хотелось. Да и завод ведь совсем рядом с домом, так стоило ли менять шило на мыло?
  В общем, в этот вечер Ира Николаенко устраивала отходную. И это было замечательно, иначе Кристина извелась бы дома, ежеминутно представляя, как Наташка нарушает собственную клятву и мило беседует с Чернышевым. А так...
  Вечер прошел замечательно. Нельзя сказать, что они сильно напились - нет, все чинно-благородно, люди ответственные, каждый прекрасно знал свою норму. А потому все были просто навеселе, всем было хорошо. Никто не буянил, не бил посуду. Посидели, поели, попили, немножко попели песенки. А часов в одиннадцать засобирались домой - пора и честь знать.
  Идти было недалеко. Да и сложилось так, что гости едва ли не полным составом отправились в сторону улицы Кошевого - пятеро из приглашенных жили именно там. А потому идти было совсем нескучно и нестрашно, несмотря на плохую освещенность улицы. Автобуса ждать не стали - неблагодарное это дело, а идти-то всего полторы остановки. Правда, задача усложнялась тем, что шагать пришлось под проливным дождем. Да разве во Владивостоке кого-нибудь испугаешь непогодой? Каждый при зонте, в плаще.
  Шли, шутили, смеялись. Когда поравнялись с автобусной остановкой, как раз напротив заводской проходной, вдруг куда-то пропала Любаша Слободская. Не ушла, не покинула дружную компанию, а именно пропала. Буквально как сквозь землю провалилась. Шла, шла рядом, и вдруг - раз, и нету. Исчезла. Поискали сзади: может, отстала? И сзади не видно. Только Любкин зонтик одиноко плывет по луже. Именно плывет, не валяется. И только потом увидели Любкину голову.
  Собственно, вряд ли это приключение можно списать на то, что компания была не особа трезва. Пожалуй, в подобную ситуацию мог вляпаться любой, даже заядлый трезвенник. Просто на проезжей части дороги впритык к тротуару в очередной раз выкопали яму. Скорее даже не яму, а длинный, метров пятнадцати, ров. Да еще и глубиной едва ли не полтора метра. А если бы больше? Да без компании? Запросто можно было бы утонуть. Остановка расположилась в самой низине, и вся вода с окрестных сопок хлынула сюда. Вода залила ров, сгладив его без следа, а ограждений во Владивостоке никто отродясь не ставил. Впятером компания на тротуаре не умещалась, да и благодаря ливню граница между дорогой и тротуаром оказалась напрочь скрыта под водой, вот Любаше и не повезло - она шла крайняя, потому и ухнула в ров. Опомниться не успела, как оказалась в воде по самую шейку. От неожиданности бедолага выронила зонтик, он и уплыл вперед.
  Пока остальные, согнувшись калачиками, надрывали животы от смеха, несчастной Любаше было не до веселья: вода холодная, как-никак октябрь месяц на дворе. Не говоря уже о том, что грязная. А плащ, между прочим, светлый. Был с утра. Однако же все были в изрядном подпитии, потому дружно хохотали едва ли не до упаду, даже сама Любаша. Принялись спасать боевую подругу, но попробуй вытащить хохочущую девяностокилограммовую женщину из ямы, да еще без всякой опоры: как бы несчастная ни старалась, а упереться в землю не могла - раскисшая глина буквально расползалась под ногами.
  Любашу, слава Богу, вытащили. Правда, выглядела она... Бомжи на ее фоне смотрелись бы куда чище и приличнее, чем Любаша после дружеских посиделок. А дома строгий муж и двое детей. Пришлось идти всей компанией к Слободским, чтобы отмазать коллегу от сурового покарания.
  К дому Кристина добралась в начале первого ночи. Из пятерых она оказалась последней, жила в самом дальнем доме, потому шла одна. Зато настроение, вопреки обыкновению, было замечательным. Забылись проблемы, осталось только веселье после неожиданного приключения. Правда, Кристинин плащ несколько пострадал от него, но благо, что кожаный, достаточно будет тряпочкой протереть.
  Напротив подъезда на некоторой возвышенности, прямо под деревом, стояла машина. Да мало ли автомобилей вокруг? Стоянок не хватает, гаражей - тем более. А машин в городе развелось - пруд пруди. Правда, эта отличалась от остальных включенными фарами. При Кристинином приближении к подъезду фары резанули глаза - водитель включил дальний свет, и Кристина чертыхнулась про себя, споткнувшись о бордюр и едва удержавшись на ногах. Зонтик отклонился в сторону, и тугие струи дождя тут же упали на лицо, поставив под удар макияж.
  Невидимый водитель еще и посигналил, наглец, наплевав на спокойный сон жильцов. Вспомнив на мгновение свое не такое уж давнее стервозное прошлое, Кристина собралась было сказать ему какую-нибудь гадость. Но тут, не особенно понадеявшись на сигнал клаксона, водитель окликнул ее по имени. Тихонько, но достаточно отчетливо. И от этого голоса Кристина застыла, напрочь забыв о зонтике, о дожде, о том, что люди спят и шуметь нельзя, о том, что только что намеревалась сказать ненормальному водителю все, что о нем думает. Так и стояла до тех самых пор, пока Чернышев не подошел к ней, не вырвал из ослабевшей руки зонт и не восстановил его над ее намокшей головой. Потом послушно позволила отвести себя в машину. Сидела на переднем сиденье, всё еще не в состоянии прийти в себя. То ли от неожиданности впала в ступор, то ли еще не совсем протрезвела, хотя ведь и нельзя сказать, что была слишком пьяна. И только в машине заметила, что плащ грязный не чуть-чуть, как ей казалось, а очень даже существенно. И едва не сгорела от стыда: ведь он подумает, что она стала какой-то пьянчужкой, неряхой и вообще малоуважаемой личностью. Кристина посчитала необходимым оправдаться:
  - Любаша упала в ров, а мы никак не могли ее оттуда вытащить...
  Чернышев не ответил. И Кристине больше нечего было сказать. Только дождь настойчиво барабанил по крыше, и в не совсем еще трезвой Кристининой голове под этот аккомпанемент вновь зазвучали привычные строки:
   Душа устала ждать. Устало сердце плакать.
   Лишь за окном без устали льет дождь.
   И я уже не жду, что ты придешь в такую слякоть.
   Я только жду, когда меня ты позовешь.
  Он пришел. В такую слякоть. Вернее, приехал. Тьфу, какая ерунда в голову лезет. Почему пришел? Ведь он должен был позвать, поманить пальчиком. Он все испортил. Он не должен был приходить. Пальчиком, одним только пальчиком...
  - Как живешь? - сухо поинтересовался Чернышев. А может, не сухо? Может, просто голос сломался от волнения?
  Кристине же послышалось всего лишь дежурное участие, из вежливости. Про себя решила, что никогда не простит Наташку. Ведь это наверняка была ее идея. Как пить дать именно она настояла, чтобы Чернышев повел себя благородно, а ему самому все это даром не нужно. Ему скучно, неинтересно, мысленно он сейчас в Москве, рядом со своею белой и пушистой. А весь этот спектакль, это ожидание под ее окнами - так, одна сплошная благотворительность, и ничего более. И Кристина разозлилась:
  - Не видишь? Хорошо живу, лучше всех! Из гостей вот иду - жизнь вокруг бурлит и пенится!
  - А почему одна?
  - В смысле? - не поняла Кристина.
  - Почему без мужа? Я слышал, ты замуж вышла.
  Голос по-прежнему сухой, взгляд отстраненный, откровенно скучающий. Ну да, это же всего лишь благотворительность, дежурные вопросы, как о погоде.
  - А, - неопределенно ответила Кристина. Значит, Наташка не рассказала ему о разводе. Ну что ж, уже хорошо. Может быть, она ее и простит. Не сразу и не наверняка, но может быть когда-нибудь... - Так то вечеринка была кар... пар.. ративная.
  С трудом выговорила заковыристое слово и чуть усмехнулась. Наверняка Валерка решит, что она стала алкоголичкой. Ну и пусть - ей теперь от этого ни холодно, ни жарко.
  - Корпоративная. Только для сотрудников. Коллегу провожали в Комсомольск-на- Амуре.
  - А, - взгляд Чернышева был по-прежнему пуст.
  И вновь только перестук дождевых капель нарушал тишину в машине. Кристине почему-то стало так хорошо от этой монотонной дроби. Она вообще обожала этот звук. И еще шум моря, разбивающихся о берег волн. Тут же в памяти всплыло, как они с Валеркой лежали в палатке в бухте Десантников и наслаждались звуком стучащихся в натянутый брезент крупных капель. Помнится, они даже заглушали вечное бормотание моря. Вот когда Кристине было по-настоящему хорошо, вот куда бы ей хотелось вернуться. Они не ласкали друг друга, не любили физически. В тот миг они просто лежали рядышком и слушали, слушали, слушали, наслаждаясь звуками природы. Но в тот момент они были едины больше, чем в самый тесный миг единения. Это было одно сплошное, монолитное 'мы', чего ни разу не получилось у Кристины с Сергеем за два с половиной года супружеской жизни.
  Помнил ли Чернышев то время? Не пришла ли и в его светлую голову та же самая ассоциация? Или ему просто было скучно, он не знал, о чем говорить с этой посторонней женщиной в испачканном глиной плаще?
  - Дождь... - констатировал Чернышев.
  Философ. Можно подумать, она сама не заметила.
  - Я уже забыл, какие здесь затяжные дожди...
  Кристина фыркнула:
  - Здесь! Можно подумать, в Москве они другие. Дожди везде одинаковые. Как зарядят на неделю... Мне всегда смешно, когда в кино показывают: вдруг ни с того ни с сего пошел дождь, и прохожие разбегаются под навесы, стоят там, ждут чего-то. Глупость какая! Они что, неделю стоять будут, пока дождь не кончится? Ты там скажи своим режиссерам, чтоб народ глупостями не смешили.
  Валерка улыбнулся. Немножко, только самыми уголками губ, но от этого его голос показался куда мягче и приветливее, чем раньше.
  - Глупая. Это только во Владике дождь неделю собирается, потом неделю льет, как из ведра. А там, - он неопределенно кивнул куда-то в сторону. - Там все по-другому. Солнце светит, птички поют, потом резко темнеет и идет дождь. А через пятнадцать минут снова солнышко и радуга. Впрочем, там тоже бывают затяжные дожди. А такие, внезапные - это скорее летом. Но бывают. Так что это не просто глупое кино. Это - маленький кусочек жизни.
  Кристина не ответила. Надо же, а она не знала. Она действительно была убеждена, что зрителей просто дурят. Ну и что? Даже если и бывают такие дожди. Что это меняет? Для нее - ровным счетом ничего. А Чернышев-то каков стал - научился разговаривать свысока, поучая. Как барин с неразумными холопами. Кристина презрительно скривилась.
  Но он не заметил. Кажется, он вообще на нее не смотрел. Однако же кое-какую деталь Валеркин пытливый взгляд ухватил. То ли искоса, то ли еще там, на улице, под тугими струями дождя, когда вырывал зонтик из Кристининых ослабших рук. Спросил как можно равнодушнее:
  - А почему обручальное кольцо на левой руке? Развелась?
  Кристина инстинктивно сунула руку в карман. Глазастый стал, наблюдательный. Это его в 'Щуке' научили? Развелась, не развелась - кому какое дело? Рассказывать про развод, выворачивать наизнанку душу она не собиралась ни перед Чернышевым, ни перед кем-нибудь другим.
  - Нет, что ты, - поспешно ответила она. - Нет-нет, не развелась. Просто...
  Спасительная идея пришла совершенно неожиданно:
  - Муж у меня католик. Я хоть и не перешла в католичество, я вообще атеистка, но он настоял, чтобы я кольцо носила на левой руке, как у них положено.
  Чернышев хмыкнул недоверчиво:
  - Католик? Во Владивостоке? Это что-то новенькое...
  - Много ты знаешь, - оскорбилась Кристина. - Ты еще скажи, что у нас и мусульман нет.
  - Ну, - протянул Валера. - Мусульман как раз невооруженным глазом видно.
  - Вот-вот, - ухватилась Кристина. - А мечетей ты тут много видел? Так что нечего... Ты вот, между прочим, вообще без обручального кольца. Это же еще не говорит о том, что ты неженат, правда?
  - Правда, - после короткой паузы согласился Чернышев. - Я его вообще не ношу. Пару раз чуть было не потерял, теперь не рискую. Нам ведь ни кольца обручальные, ни часы носить нельзя. Каждый раз перед камерой или выходом на сцену снимать приходится, дабы образ героя не нарушился ненароком. Потому и не ношу. От греха подальше.
  - А, - удовлетворенно ответила Кристина.
  Хотя по большому счету ей было глубоко наплевать, по какой причине он не носит кольцо. Не в кольце ведь дело, вовсе не в нем. В машине вновь повисла тишина. Вернее, опять во весь голос зазвучало соло дождя по крыше автомобиля.
  - Ну а как оно вообще? - неопределенно спросил Чернышев.
  То есть сразу чувствовалось, что ему точно так же наплевать на Кристинины дела, как и ей на то, по какой причине он не носит обручальное кольцо. Всем на всех наплевать. Вот только почему-то ноет душа и сердцу так больно от его равнодушного голоса.
  - Ничего, спасибо, - под стать ему она тоже постаралась говорить сухо, опасаясь неосторожно выпустить из себя эмоции.
  - Ничего - пустое место, - отрезал Чернышев.
  Только тогда Кристина вспомнила, как он всегда ненавидел это слово. Если при нем кто-то что-то оценивал словом 'ничего', он реагировал довольно болезненно. Ничего, по его мнению - пустота, ничто, несуществование. Просто пустое место. И сейчас раздражение придало его равнодушному голосу хоть какую-то живость. Теперь он был хоть немножко похож на настоящего Валерку, а не на замороженную восходящую - или, скорее, уже восшедшую? - звезду Валерия Чернышева.
  - Хорошо, - с готовностью поправилась Кристина. - Если так угодно, то у меня все хорошо. Даже замечательно. Живу, ни в чем недостатка не ведаю. Муж плавает, старпом. Года через два станет капитаном. Отлично зарабатывает, меня на руках носит. Я работаю все там же, старшим нормировщиком. Работаю только для того, чтобы не умереть со скуки. Достаточно?
  - А дети? - не желал угомониться Чернышев.
  Кристина разозлилась. Его любопытство переходило рамки дозволенного. Он женат, она замужем - этого вполне достаточно, чтобы удержаться от дальнейших вопросов. Ответила едко:
  - С детьми не спешим. Фигуру мою бережем. Ты же знаешь мою маму. Муж опасается, как бы и я не растолстела. Я сама для него ребенок. И меня это вполне устраивает, между прочим. Наверное, я эгоистка. Но мне так лучше. Я хочу, чтобы вся его любовь и все его подарки доставались только мне. Понятно?!
  - Вполне, - сквозь зубы ответил Чернышев. - А он, твой любящий, что, тебя совсем не ждет? Или он в рейсе?
  - Почему не ждет? - удивилась Кристина. - Еще как ждет! Он без меня заснуть не может.
  - А почему же свет не горит? - парировал Валера.
  Кристина на миг запнулась. И правда, окна темные, мама наверняка уже спит, а у нее нет дурной привычки оставлять включенным свет.
  - Это в нашей спальне не горит, - вывернулась она. - А в гостиной горит. Окна гостиной ведь выходят на другую сторону. Я только что сама видела.
  И опять в машине повисло тягостное молчание. Как будто не друзья, не бывшие любовники встретились, а смертельные враги, вынужденные по уважительной причине соблюдать нейтралитет. Кристине казалось, что она действительно ненавидит Чернышева. Столько лет культивировала в себе это чувство, столько лет убеждала себя в этом. Но не только в глубине души, а даже на ее поверхности чувствовала всю фальшь.
  Теперь же и уговаривать себя не было необходимости. Расселся, как барин, да не в Запорожце, не в Ниве отцовской - в Нисане-Патролл. Именно о такой машине мечтал Кристинин отец, а выше Жигуленка не перепрыгнул. Да и ту пришлось продать после его смерти, жить на что-то нужно было, не до жиру уж, не до машин. А тут приехала 'звезда' московская. На шикарном авто, в душу лезет, в подробности вникает. Как муж, да почему свет не горит, почему не ждет, не встречает, да есть ли дети.
  Кристина не на шутку разозлилась. Много нелестных слов хотелось ему сказать, едва сдерживала себя. Обиднее всего было то, что Чернышев сам бросил ее на произвол судьбы, а теперь изображал из себя не то заботливого друга, не то ревнивого любовника. Впервые за прошедшие годы она обрадовалась, что он ее бросил. Потому что вот такой, каким она увидела его сегодня, чужой и фальшивый, он ей не был нужен. Потому что это не тот Валерка, которого она любила столько лет. Потому что этот, который сейчас сидел перед нею - чужой, он не имел к ее Валерке ни малейшего отношения. Этот - надутый фанфарон, самодовольный эгоист, не человек - 'звезда' дутая, напыщенное 'полубожество'. И ведь пришел не извиняться за телеграмму, и не просто так, по-человечески проведать старого друга - хотя бы друга. Нет, он пришел самоутвердиться за ее счет: 'Посмотри, каким я стал, не чета тебе! И жизнь у меня нынче - с твоею ни в какое сравнение не пойдет. Потому что ты - так, букашка мелкая, незаметная, а я - небожитель, москвич, артист, знаменитость!'
  Едва сдерживая раздражение, Кристина уверенным тоном нарушила молчание:
  - Ладно, Валера, рада была повидаться. Извини, меня муж ждет. Желаю творческих успехов, - и, не ожидая ответного прощания, вышла из машины, резко хлопнув дверцей.
  Вложила в удар всю силу. Нарочито, специально, зная, как трепетно водители относятся к своим машинам. Пусть не по щеке хлестанула, а всего лишь дверцей - ничего, для некоторых этот удар будет ощутимее пощечины.
  Тугие струи дождя ударили в лицо, и только тогда она вспомнила о зонтике. Но вернуться за ним не позволила гордость. Прошла к подъезду, по возможности стараясь идти гордо, выпрямив спину. Это было нелегко, и вовсе не потому, что все еще была нетрезва. Куда там - от хмеля остались одни воспоминания да грязный плащ. Просто земля под дождем размокла, скользила, расползалась под ногами. Машину-то Чернышев не на асфальте поставил, на земле, под деревом. Ему что, он на вездеходе. То есть на джипе. А Кристине пришлось грязь месить. Хорошо же она, наверное, выглядела со стороны - с головы до ног в глине, ведь изгвоздалась вся, пока Любашу из ямы вытаскивали.
  Тем не менее, по ступенькам крыльца Кристина поднялась почти грациозно, только у решетки задержалась на пару мгновений, чтобы хоть немножко очистить с сапог комья грязи. Однако в подъезде ее решимость резко поутихла. Едва укрылась от Валеркиного взгляда, как тут же в голове забродили совершенно противоположные мысли. Чего она так взвилась на ровном месте? Поинтересовался человек ее личной жизнью - что тут криминального? Не посторонний ведь, вот и полюбопытствовал. За грани приличия не выходил. И вдруг неистребимой надеждой вспыхнула мысль: а может, у него в отношении Кристины еще не все перегорело? Вдруг у самого в семье какие нелады, вот он и выпытывал? А может?..
  Да полноте, перебила она сама себя. Ничего не может. Просто Наташка наговорила ему невесть чего, вот он и решил поиграть в благородство. А на самом деле Чернышеву давным-давно на нее наплевать. Если бы хоть капелька былого чувства в нем осталась - разве смог бы он разговаривать с нею так равнодушно, почти сквозь зубы?
  От слез и обиды подкашивались ноги, и Кристине невыносимо захотелось присесть на ступеньку. Нет, ступеньки грязные, лучше на подоконник. Посидеть, выкурить сигаретку, успокоиться немного. Даже поплакать. Или нет - оплакать. Себя, бабскую свою тяжкую долю, неустроенность, невостребованность. Даже Бессмертный уже полтора года не вспоминал о ее существовании, а уж Чернышеву она и подавно не нужна, у него нынче другие запросы. А ей, бедной, только и оставалось поливать слезами свою неприкаянность.
  Она уже едва не присела на подоконник между первым и вторым этажами. Хорошо, что Чернышев так и не выключил фары - два ярких луча, рассекающих исчерченную струями дождя ночь, напомнили, что каждое ее движение великолепно просматривалось из машины. Спохватившись, Кристина лебедушкой проплыла себе дальше. Кто бы знал, как далась ей эта грациозность под пристальным Валеркиным взглядом. Ведь освещенную лестницу было прекрасно видно из машины, а потому даже в подъезде она не могла позволить себе расслабиться. Только дома, закрывшись в своей комнате, сможет плакать открыто. Нет, и дома не сможет. Потому что Чернышев будет смотреть на ее окна. Будет ждать, что она включит свет. Пусть не сможет заглянуть за закрытые шторы - он будет очень долго сидеть и наблюдать за ее окном. Из вредности. Из принципа. Из любопытства. Так или иначе, а его ироничный взгляд еще долго будет сопровождать Кристину.
  Ноги отказывались слушаться. Кристина руками хваталась за перила и таким образом пыталась перетаскивать себя с одной ступеньки на другую. Тело казалось чужим, таким неповоротливым и ленивым. Надо было идти прямо и с гордо поднятой головой, а она уже ко второму этажу вся скукожилась, как старушка. Сил не было. Хотелось упасть и умереть. Или нет, лучше развернуться на сто восемьдесят градусов, и бежать сломя голову к Валерке. И пусть он поймет, что она солгала. И пусть догадается, что она и сегодня любит его так же, как девять лет назад. Только бы хоть на мгновение оказаться в его объятиях. Как раньше. Прижаться к груди Чернышева и раствориться в нем. На миг, на мгновение. На целую жизнь. Чтобы потом долгими одинокими вечерами вспоминать, как прекрасен и бесконечен был этот миг. Валерка, Валерочка, миленький, почему всё так, почему так больно?
  Чтобы не упасть, Кристина вцепилась в перила. Но сделать еще хотя бы один шаг наверх не смогла. Не было сил, не хватало воли. Желание было одно, непреодолимое, как надвигающаяся ночь, невыносимое, как одиночество: вернуться к Чернышеву. Зачем она ушла? Ведь он же пришел. Сам, она его даже не звала, разве что в немых мольбах, которые никто не мог услышать, ведь молилась сердцем. А может, его позвала Наташка? Но всё равно он пришел. Он пришел в такую слякоть... Ну почему она не может к нему вернуться? Кто сказал, что не может? Кому нужны эти принципы, эта гордость? Бежать, бежать, вернуться к нему, рухнуть в объятия, утонуть в 'мы', простить. Всё-всё простить, без оглядки на потерянные девять лет жизни. Любить и быть любимой, пусть хоть один разочек, пусть только сейчас. Пусть не по-человечески, в машине, но ведь машина такая большая, просторная... Бежать... К нему...
  И она уже почти развернулась, почти побежала. Но нет, стоп. Это Кристина свободна. А он? В отличие от нее, он не одинок. Чернышев, между прочим, счастливо женат, о чем не устает повторять в каждом интервью. Так нельзя. Он предал ее, а теперь, если она простит, он предаст еще и супругу. Возможно, он уже не раз предавал ее. Артисты - они все предатели и изменники. И пусть изменяет, пусть предает - в конце концов, это вопрос его личной порядочности. Но не с ней. Кристина не станет помехой чужому счастью. Нет, домой, только домой, всё правильно. Она должна идти домой...
  Из-за обилия взаимоисключающих мыслей и желаний Кристина не услышала быстрых шагов. Только почувствовала на талии сквозь толщину кожаного плаща его руки. Не видела, но знала - он. Кто еще мог быть? Ведь не было в мире никого другого. Не только здесь и сейчас. Вообще никого: весь мир - один Валерка Чернышев. Так было с того первого письма, написанного карандашом. И пусть тогда они еще даже не целовались. Но уже тогда вместо всего остального мира у Кристины был только один сплошной, бесконечный, как вселенная, Валерка Чернышев. И как будто не было всех этих лет, не было разлуки, не было предательства. Не было длинных пальцев Чахлика. Только он, только Валерка. Каждую минуту, каждое мгновение. Неважно - рядом или на другой стороне земного шара. Только он, только Валерка Чернышев...
  Ощутив на талии его сильные руки, Кристина не сдержалась, застонала, подалась назад, словно окунаясь в его объятия. Поняв на уровне чувств, что сейчас ничего не нужно говорить, Чернышев схватил ее и отнес в машину. Не на переднее сиденье, как до этого. В салон, на довольно широкий, почти полноценный диван. Не усадил, уложил. Бережно, ласково, трепетно, как когда-то давно, когда нес ее, едва не утонувшую, в крошечную комнатку базы отдыха 'Волна'. И ни к селу, ни к городу Кристина вдруг сказала, как тогда:
  - Я хотела тебя встретить...
  Валерка понял, о чем она. Не мог не понять, потому что и сам ответил, как тогда:
  - Дурочка, какая же ты у меня дурочка...
  Вымазанный в глине многострадальный плащ оказался на полу. Кристина на мгновение пожалела, что надела сегодня джинсы - ведь насколько легче и, наверное, приятнее было бы Валере, если бы она оказалась в юбке. Но и с джинсами он справился очень быстро. Правда, снять их до конца не удалось - слишком долго было бы по всем правилам снимать сначала сапоги, потом джинсы, и только уж после этого... Времени не было на все эти правила и формальности. А может, время и было - кто их, в сущности, торопил, кроме них самих. В том-то и дело, что они сами не могли больше ждать. И плевать было на все условности. Пусть некрасиво, пусть не особо романтично. Главное, он был рядом, ее Валерка. Милый, родной, любимый... Один-единственный на свете, с кем Кристина могла разделить свое необъятное 'мы'.
  Глаза ее сами собою закрылись, и мир прекратил свое существование. Были только два жарких тела, жадно слившихся воедино. От счастья у Кристины перехватило дыхание: мой, только мой. Пусть всего лишь на миг, но сейчас Чернышев принадлежал ей безраздельно. К черту мысли и сомнения - об этом она подумает потом. А сейчас нужно было насладиться восторгом, впитать его побольше, чтобы хватило на всю оставшуюся жизнь. Подольше продержаться во всепоглощающем 'мы', в которое Кристина не замедлила окунуться еще там, в подъезде. И если бы она могла сейчас думать или мечтать, хоть самую капельку отдалиться от Чернышева, то желала бы одного - чтобы никогда не разъединяться ни на миг. Умереть, застыть. Только вместе. Полное единение, в унисон - взад, вперед, взад, вперед. Навстречу. Душами, телами, помыслами... Вместе. Навстречу или вдогонку. Глубже, дальше. Горячее. Родной, любимый, единственный, только не останавливайся...
  Но он, к немыслимому разочарованию Кристины, остановился. От отчаянья та вздохнула глубоко, или всхлипнула - сама не поняла. Их хрустальное 'мы' разбилось: зачем, почему? Она пыталась понять, что сделала неправильно, где допустила ошибку. Напрасно она пошла на поводу у эмоций. Валерка одумался первым, вспомнил о жене, а Кристину возненавидит за собственную несдержанность...
  Но нет, Чернышев вспомнил о другом. О том, какая у Кристины восхитительная грудь. И понял, что напрасно так поспешил. Оставаясь в ней, сменив глубокое проникновение на едва заметные движения, приподняв легкий Кристинин свитерок, с жадностью припал к ее груди. И только после этого вспомнил о губах. Всё наоборот, словно при обратной перемотке фильма. Целовал жадно, как никогда раньше. Он стал совсем другим. Или Кристина его основательно подзабыла? Не хотела, не могла оценивать его действия и свои ощущения. Просто всё дальше проваливалась в излюбленное свое состояние, в бесконечность, в необъятность 'мы'. Тем более что Валера, не прекращая глубокого страстного поцелуя, кажется вспомнил, что нужно делать еще что-то. И вновь все глубже и глубже. Только ахать у Кристины уже не получалось. С закрытым поцелуем ртом она могла только сладострастно постанывать от его настойчивых глубоких погружений. Вот только очень мешали джинсы...
  ... Валера сам же их и натянул обратно на Кристину. Как следовало трактовать этот жест? Его заботливостью? Или тем, что он одумался и сожалеет о поспешности своих действий? Как бы то ни было, а Кристина не стала дожидаться, пока он таким же образом вернет на место свитер. Одернула сама. Поправила выбившиеся из хвостика волосы.
  И снова лишь дождь нарушал тишину, монотонно барабаня по крыше. Но теперь молчание было не напряженным, а неловким. Оба запоздало понимали, что поспешили, что необдуманно бросились в бездну чувств. Может, то, что произошло, и было замечательно, однако назвать это правильным вряд ли осмелился бы кто-нибудь из них.
  Кристина поправила джинсы на бедрах, подняла с пола грязный плащ. Ужаснулась:
  - Боже, какой кошмар! Как свинья! У нас Любаша провалилась в ров, мы никак не могли ее оттуда выловить...
  - Ты его очень любишь? - прервал ее сентенции Чернышев.
  От неожиданности Кристина забыла, что по легенде все еще замужем. Спросила с непритворным удивлением:
  - Кого?!
  Чернышев криво усмехнулся:
  - Мужа. Ты бы могла от него уйти?
  Уйти? Ее сердечко заколотилось. Уйти? Что он имел в виду, куда уйти? Это следовало принять как намек или вполне конкретное предложение? Или ни то, ни другое - просто решил самоутвердиться за ее счет, потешить самолюбие?
  Кристина не знала, что ответить. То ли признаться, что уже давно ушла, то ли поинтересоваться: зачем, с какой целью она должна уходить от мужа? Хотелось прижаться к нему и объяснить, что ей никто не нужен, кроме него, что никакой муж не сможет его заменить, как бы ни пытался. Ведь какой бы высокой сексуальной техникой ни обладал Бессмертный, а ему в буквальном смысле ни единого разочка не удалось отправить ее в замечательное 'мы'. Кристине так хотелось наговорить ему кучу комплиментов, но язык почему-то не поворачивался. Она лишь лихорадочно пыталась сообразить, что же всё-таки ответить.
  - Знаешь, - после короткой паузы, вызванной Кристининым замешательством, продолжил Чернышев. - Мне было так обидно, когда ты... Собственно, мне и сейчас обидно. Но я никогда не буду тебя за это упрекать. Видимо, у тебя были веские на то основания. Я сам во всем виноват. Мне надо было не слушать тебя, а хватать в охапку и везти в Москву. Я должен был настоять на этом. Даже если бы ты там никуда не поступила, мы все равно должны были быть вместе. И то, что мне просто некуда было тебя забрать - не в общагу же, верно? - это не оправдание. В конце концов, я же мужик, я обязан был позаботиться о крыше над головой. Я должен был забрать тебя. Поэтому всю вину я беру на себя. И как бы мне ни было обидно - но я сам во всем виноват и получил по заслугам. Поэтому я тебе клянусь - ты никогда не услышишь от меня ни единого упрека.
  Кристина слушала и ничего не понимала. То, что он должен был забрать ее в Москву, грело слух и сердце, но все равно оставалось непонятным. А самое странное - вот это обещание. Что он никогда не будет ее упрекать.
  - За что? - искренне изумилась она. - В чем ты можешь меня упрекать?!
  Чернышев усмехнулся:
  - Ты права. Хорошенькая клятва! Клянусь, тем самым напоминая и вроде как упрекая. Всё, всё, проехали. Больше никогда ни слова на эту тему.
  - Нет, - воспротивилась Кристина. - Я хочу, чтобы ты ответил. О какой обиде речь? И о каких упреках? Что такого я сделала, что ты мог бы меня упрекать?
  Чернышев отвернулся к окну. Кристина не узнавала его. Он всю жизнь был чрезмерно гордым и самоуверенным, а теперь в его голосе чувствовалась боль и одновременно унижение. Странно, это так на него непохоже. Непохоже уже то, что он, хоть и виноват кругом, но пришел к ней. Сам. Или нет, конечно, с Наташкиной подачи. А теперь как будто пытался простить ее за что-то. Невооруженным глазом было заметно, что ему очень тяжело вспоминать, что каждое слово ранит его в самое сердце. А потому он предпочитал не говорить главного, чтобы вновь не поссориться. Но о каких упреках речь? Уж если из них двоих кто-то и мог бы укорять другого, так не он ее - только у Кристины был повод высказывать свои обиды.
  - За что ты меня упрекаешь? - еще раз спросила Кристина. - Объясни, пожалуйста.
  - Не надо, - упрямо твердил Чернышев. - Я не хочу снова потерять тебя.
  Уже одно это утверждение значило для Кристины неизмеримо много. За эти несколько слов она готова была простить ему не только прошлые обиды, но и все будущие, вместе взятые. И все-таки эта короткая, но такая емкая фраза не проясняла ситуацию.
  - Нет, надо, - продолжала настаивать она. - У меня такое впечатление, что ты обижен на меня. Объясни, пожалуйста.
  Чернышев вспыхнул:
  - А ты полагаешь, я должен был обрадоваться твоему замужеству? Порадоваться за тебя, любимую?
  Тут уже вспылила Кристина:
  - Ах, вот оно что! Значит, я не должна была выходить замуж? И это после твоих-то слов о последнем шансе? Ты же сам спровоцировал меня на это. О чем ты вообще думал, когда писал ту телеграмму? Ты не подумал, что я после таких слов в петлю полезу? Или тебе было наплевать на все?
  - Телеграмма? - удивился Чернышев. - Какая телеграмма? Какие слова? О чем ты? Какая петля?
  - Веревочная, - оборвала его Кристина. - Всё, Валера, хватит, проехали. А то опять поссоримся.
  И замкнулась. Впрочем, что значит 'а то поссоримся'? Уже поссорились. Ну кто его просил выяснять отношения, ведь все было так замечательно. Пусть ненадолго, пусть на несколько минут, но они снова были счастливы.
  Она разочарованно вздохнула:
  - Ты все испортил. Мы уже поссорились. И не сейчас, тогда. Когда ты прислал ту жуткую телеграмму...
  - Подожди, объясни мне, - перебил ее Чернышев.
  - Я не собираюсь ничего объяснять, - жестко ответила она. У нее не было ни малейшего желания поднимать эту тему, но он вынудил ее вернуться к прошлому, и теперь Кристина уже не могла остановиться. - Ты сам все знаешь, побольше меня. Но я ничего не хочу выяснять - видимо, в тот момент ты так чувствовал, я стала тебе лишней. Пусть так. Объясни мне только одно. Почему ты написал про последний шанс? Мне ведь было двадцать два года. Разве это много? Почему последний шанс? Я больше ничего от тебя не хочу, только скажи мне, Валера, пожалуйста скажи - почему 'последний шанс'? Ну хорошо, 'достала любовью' - понимаю. Обидно, да, но хотя бы понятно. Просто я оказалась слишком назойливой. Слишком часто писала письма, а в них слишком много о любви. Всё 'слишком'. Но почему 'последний шанс'?! Ты, кстати, знаешь, что твою телеграмму вручили не мне, а соседке, потому что меня не было дома? И она ее, естественно, прочитала. Ты хотя бы отдаленно представляешь, сколько насмешек мне пришлось выдержать? Она ведь разнесла эту новость по всей округе! О твоей телеграмме знали не только соседи, но и коллеги на работе - все, все знали!!! И ты еще смеешь укорять меня за замужество?!! Знаешь, Валера, иди ты вместе со своим последним шансом! И зря ты Наташку послушался. Не надо было тебе приходить. Я ведь ее просила: не лезь на глаза, не смей с ним разговаривать. И плевать мне на твою телеграмму. Прощай, Чернышев! Желаю творческих успехов.
  Не надевая плаща, Кристина попыталась выскочить из машины, да Валера успел схватить ее за руку. Не слишком деликатно вернул на место:
  - Повторяешься. Ты это уже говорила. И причем тут Наташка? Если ты полагаешь, что это она меня сюда притащила - то сильно ошибаешься, я ее даже не видел. Давай-ка, коротко и внятно. Что за телеграмма?
  Кристина дерзко посмотрела на него:
  - А сам забыл? Пожалуйста! 'Достала любовью. Когда успела полюбить или это последний шанс'.
  Чернышев не ответил, только на его лице проступило недоумение. Впрочем, ему не удалось обмануть Кристину:
  - Ну-ну, Валера, я знаю, что ты хороший артист, так что не надо тут изображать непонимание. Как, по-твоему, я должна была отреагировать на твою телеграмму? Как объяснить, что с последним шансом ты очень сильно погорячился? Только выйти замуж за первого встречного, что я с успехом и сделала. Так что упреки твои не по адресу, хоть миллион раз поклянись, что не станешь меня упрекать. Что еще?
  Внешне Чернышев никак не отреагировал на сомнительный комплимент по поводу хорошего артиста, только уточнил:
  - И когда пришла эта телеграмма?
  - Ой, - разозлилась Кристина. - Только не надо делать вид, что ты впервые о ней слышишь! Еще дату потребуй назвать. Сам знаешь, осенью. После того, как ты уехал. Ты был на третьем курсе. Вспомнил? Или, может, ты не мне одной такие телеграммы рассылал? Оттуда и забывчивость?
  - Нет, - Валера уверенно покачал головой. - Моя забывчивость из другой оперы. Я ее просто не писал и не отправлял. Ни на третьем курсе, ни на каком другом. Я вообще никогда такого не писал. Именно поэтому и не помню. Видимо, кто-то довольно зло подшутил.
  - Ага, - ехидно воскликнула Кристина. - А чтобы я не перепутала, подписался полным именем: Валерий Чернышев.
  - Валерий Чернышев? - удивился тот. - Именно так, официально? И тебя это не насторожило?
  - А что меня должно было насторожить? Телеграмма - официальное оповещение о финале наших отношений. Вот и подпись официальная. Чего удивляться-то?
  Чернышев тихо спросил:
  - А как я вообще обычно подписывался?
  - Как-как, - по-прежнему возмущенно ответила Кристина. - 'Валерик'!
  - Вот именно. Я бы и сейчас так же подписался. 'Валерий Чернышев' - только для самых официальных документов.
  Кристина с сарказмом уставилась на него:
  - Намекаешь, что это не ты писал ту телеграмму?
  - Умница, - похвалил ее Чернышев. - Догадалась почти слёту. Только я не намекаю, я утверждаю.
  - И кто же, если не ты? - недоверчиво спросила Кристина.
  - Не знаю. Самому интересно, - он ненадолго задумался. - Осень третьего курса, говоришь? Осень... Это когда ты перестала мне писать, да? Я не получил ответа на два письма, обиделся. Сначала беспокоился, может, что-то случилось. А потом мама написала, что ты вышла замуж...
  Кристина молчала, все еще не желая ему верить. Молчал и Валерий. Потом высказал предположение:
  - Знаешь, была одна сокурсница... Маша Толегова. Ты, может, ее видела в 'Зимней сказке'? Она понемногу снимается, не сказать, что очень востребована, но так, случается... Она имела на меня некоторые виды. По-моему, как раз на третьем курсе... Да, точно, на третьем. И жила в общаге. Часто отиралась в нашей комнате, я не знал, как от нее отделаться. Может, это ее проделка? Я вообще-то имел дурную привычку оставлять твои письма на видном месте. Даже специально их кругом бросал. Надеялся - она увидит и все поймет. А она, видишь, свои выводы сделала. Выходит, решила таким образом устранить соперницу ...
  У Кристины не было желания верить его оправданиям. Она так настрадалась из-за этой проклятой телеграммы, столько натерпелась-наслушалась в свой адрес, что и сейчас, спустя столько лет, все еще готова была мстить обидчику. Однако уж больно натуральным вышел у Чернышева этот рассказ. Он-то, конечно, актер, но не может же быть им двадцать четыре часа в сутки, хоть когда-нибудь должен забывать о профессии. Неужели и в самом деле телеграмма - всего лишь происки озабоченной соперницы? Как жестоко. Или всё-таки выдумка? Нужно было ответить на его второе письмо, нужно было прямо спросить про телеграмму. Быть может, всё еще тогда выяснилось бы, и не было бы этих ужасных девяти лет?
  - И ты вышла замуж только из-за телеграммы? - недоверчиво спросил Чернышев.
  Она грустно усмехнулась:
  - А что мне оставалось? Думаешь, легко было ходить под градом насмешек? Ведь чуть не каждый встречный считал своим долгом ткнуть меня носом в дерьмо: так что, мол, когда успела полюбить? или это последний шанс?
  - Значит, ты его не любила?
  Кристина не стала отвечать на этот вопрос. Он перешел границу допустимого, за которой - слишком личное. Даже если ту телеграмму и написала какая-то неизвестная ей Толегова, она сделала это именно с подачи Чернышева - нечего было разбрасывать по комнате письма, да еще и в конвертах с адресом. А теперь он требует, чтобы Кристина раскрыла перед ним душу. Она бы с радостью, но для откровенности необходимо доверие. Да где его теперь взять?
  - А ты? - спросила она с плохо скрытой обидой. - Ты очень любишь жену? Как же - у тебя ведь такой счастливый брак, ты же не устаешь повторять об этом в каждом интервью. Уж не та ли это, белая и пушистая, которую я видела рядом с тобой в Москве?
  - В Москве? - поразился Чернышев. - Ты ездила в Москву?! И даже не подошла?
  - Ну почему же? - Кристина отвернулась, опасаясь невольно выдать боль, которая до сих пор жила в ней с того момента, как увидела любимого с посторонней женщиной. - Я-то как раз подошла. Я стояла прямо перед тобой. Да только ты в этот момент не видел никого вокруг, барышню под руку поддерживал, чтоб не упала. Всю такую белую и пушистую. В белом полушубке, в белой шляпке, в белых сапогах. Даже брюки - и те были белые. Ты так трогательно о ней заботился...
  Чернышев присвистнул:
  - Ну, дела! Знаешь, мне кажется, кто-то там, наверху, очень усердно проверял наши чувства. Белая, говоришь? Пушистая? И ты что, ее не узнала? Как же ты могла ее не узнать? Это же была Оля Дроздова! Она просто с Димкой поругалась, он психанул и умотал без нее. А на улице скользко... Мы с ними дружим... Певцов, Дроздова, Чернышев. Нас еще Дальневосточной мафией называют. Это же была просто Ольга...
  Дроздова? Жена Певцова? Ну да, в некотором роде землячка, она сама из Находки. И Певцов. 'Свой' Певцов, о котором она больше ничего не знала, потому что ее интересовал только один артист, все остальные воспринимались иллюзорными, какими-то бутафорскими, такими далекими. А оказывается, и Певцов, и Дроздова - вполне настоящие, реальные... И та, московская... Выходит, 'белая и пушистая' - Дроздова. Тогда кто же счастливая жена?
  - А жена? - спросила Кристина. - Та, на которой ты так счастливо женат?
  Валера улыбнулся:
  - Это моя маленькая хитрость. Уловка от всяких разных Толеговых и иже с ними. Защита от поклонниц. Чтоб не приставали, письмами не забрасывали. Я не женат, Кристинка. Даже ни разу не собирался. После тебя...
  Она не могла поверить собственному счастью. Выходит, не было никакой жены? Не было и нет? Ни жены, ни 'белой и пушистой'? Он один, такой же одинокий и неприкаянный, как она сама?
  - Не женат?! - удивилась Кристина. - Ты не женат?! Как же так?.. Значит...
  - Значит, я свободен. Я в любой момент готов стать твоим мужем. Осталось только дождаться, когда ты этого захочешь...
  Кристина отвернулась к окну и заплакала. Господи, какие жестокие испытания, какая чудовищная несправедливость. Это что же, выходит, они даром потратили столько лет? Всё зря, всё напрасно: боль, обиды, страдания. И не было ни малейшей необходимости выходить замуж за Бессмертного, тем самым до глубины души оскорбив ничего не подозревающего Валерку. Всё зря, всё напрасно...
  - Я уже хочу, - тихонько, сама не зная, от чего смущаясь, ответила Кристина. - Если бы ты знал, как я этого хочу...
  Чернышев пододвинулся к ней, взял ее руки в свои, нежно поцеловал собранные в кучку пальчики:
  - Тогда тебе придется развестись. Как быстро ты сможешь это сделать? Ты можешь сказать ему обо всем прямо сегодня? Или хочешь - я сам скажу? Пойдем прямо сейчас, а? Я не хочу больше терять ни минуты. Мы и так... Так глупо... Пойдем, пошли, прямо сейчас!
  И он потянул ее из машины. Уже открыл дверь, вышел под дождь, забыв о зонте:
  - Идем же скорее!
  - Стой, стой, дурачок, - остановила его Кристина, смеясь и размазывая слезы по щекам. - Никуда не надо идти...
  - Он все-таки в рейсе, да? - по расстроенному лицу Чернышева растекались холодные дождевые струи. - И ты не сможешь быстро развестись?
  - Уже, Валерка, милый, уже! Я не смогла с ним жить. Я ведь его не любила, я же только назло... Я все ждала, когда ты меня позовешь, а тебя все не было и не было...
  Валера влез в машину, захлопнул дверцу. Посмотрел на Кристину долго-долго. Сначала серьезно, потом в его взгляде появилась лукавинка. Он обольстительно улыбнулся, пробормотал:
  - Нет, теперь все будет по правилам, - и стянул с Кристины вымазанные в глине сапоги.
  
  
  
Оценка: 5.20*11  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"