'Не хочу жить! Не хочу, не хочу!!! Господи, забери меня, я не должна жить, забери меня, забери!!!'
Ларисе казалось, что она мечется по квартире, натыкаясь на мебель и дверные косяки, сбивая все, что попадается на пути: вазоны с цветами с подоконника, фарфоровые безделушки с лакированной поверхности горки, красивую хрустальную конфетницу со стола. Однако на самом деле она не могла сделать даже этого. Она лежала на диване, смотрела в потолок совершенно сухими глазами, и почему-то не могла даже пошевелиться. Очень хотелось плакать, но плакать тоже не получалось. А еще больше хотелось умереть. 'За что, за что, Господи?!' - кричала ее душа, но тело, казалось, не слышит крика, не чувствует волнения. Как будто уже перестало жить.
'Нет, не могу, не хочу!' - наконец, воскликнула душа, и Лариса невероятным усилием воли заставила себя подняться. Внешне спокойно и даже неспешно подошла к балкону, подрагивающими руками открыла дверь и вышла. Балкон, вернее, лоджия, была застеклена, и свежий воздух проходил лишь сквозь единственную открытую створку. Лариса взялась за поручень и выглянула вниз. Впервые в жизни порадовалась: 'Как хорошо, что мы живем на четырнадцатом этаже!' Раньше этот факт ее скорее огорчал, нежели вызывал приятные эмоции, ведь лифты ломались с завидной регулярностью, и так часто приходилось подниматься пешком по совершенно неосвещенной лестнице.
Далеко внизу мельтешили люди. Сверху они казались такими маленькими, что даже не воспринимались реальными. Крошечные людишки суетились по своим таким же маленьким и незначительным, как и сами они, делам, даже не подозревая, что кому-то в эту минуту смертельно плохо. 'Им всем наплевать', - выдал разум, не сумев огорчить Ларису. Ей и без того было настолько плохо, что никто уже не смог бы огорчить сильнее. 'Да, хорошо, что мы живем на четырнадцатом этаже' - уже совершенно отстраненно порадовалась Лариса и попыталась перебросить ногу через бетонное ограждение лоджии. 'Нет, так ничего не выйдет, слишком высоко' - подумала она и вернулась в комнату за табуреткой.
Уже возвращаясь из кухни с табуреткой, Лариса вспомнила о родителях. 'Бедные...' Им будет так больно... Нет, им тоже будет очень больно! Значит, они поймут ее, значит, простят. Они поймут, что она не смогла с этим жить. И все же как-то нехорошо уходить вот так, не попрощавшись. Это не тот случай, когда можно уйти по-английски. Лариса поставила табуретку около распахнутой балконной двери и подошла к серванту. Вырвала из конспекта по общей психологии лист, размашистым неровным почерком написала: 'Простите меня, родные мои, я не смогла с этим смириться, это слишком больно. Простите, я не хотела причинить вам боль'. Задумалась на мгновение, что бы еще такого написать, чтобы родители ее поняли и не слишком горевали. Ничего оригинального не придумала, дописала еще одно 'Простите', и, даже не поставив точку, вернулась к балконной двери и взяла в руки табуретку.
И именно в эту минуту раздался звонок в дверь. Лариса замерла с табуреткой в руках: кто это может быть? Он? Нет, он ведь сказал, что все кончено, что больше никогда не придет, что ничего не будет. А раз это не он, то не стоит и отвлекаться на такие мелочи - она занята, она ужасно занята. Лариса вышла на балкон и пристроила табуретку у самого ограждения, занесла ногу...
В дверь вновь позвонили. Через мгновение кто-то отчаянно заколотил в нее ногами. Лариса поставила ногу на пол и прислушалась к шуму за дверью. Кто это так настойчив? А может, это все-таки он? Может, он понял, что ошибся, понял, что неправ? А, поняв, пришел просить прощения? Может, еще не все потеряно?! И, забыв убрать с лоджии табуретку, Лариса радостно побежала к двери, размазывая по щекам неизвестно откуда вдруг взявшиеся слезы.
Часть первая
Глава 1
Дом на Строгинском бульваре сдали в эксплуатацию в 1983 году. Дом был кооперативный, а стало быть, счастье выпало новоселам вовсе не бесплатное, однако никто из них не отчаивался по этому поводу: пусть за собственные деньги, пусть у черта на куличках, на Северо-Западе, в Строгино, едва ли не за пределами Москвы, зато свое, отдельное жилье. Ведь если рассчитывать на государство, отдельной квартирой они могли бы обзавестись еще лет через тридцать, а то и через сорок. Нет, уж лучше за собственные деньги, зато сейчас. А деньги... Что такое 'деньги'? Деньги - зло, их нужно уничтожать. Тогда почему бы не уничтожить их таким замечательным, и главное, полезным способом?
Волею судьбы семьи Лутовининых, Горожаниновых и Дидковских стали соседями. Не ближайшими, по лестничной клетке, а просто соседями по подъезду, ведь жили все на разных этажах. Просто мальчишки, Генка Горожанинов и Валерка Дидковский, сдружились во дворе, благо, оказались они ровесниками и даже в новой школе учиться стали в одном классе. Маленькая же Лариса Лутовинина присоединилась к их компании чуточку позже и не столько по интересам, сколько, можно сказать, по нужде.
Ларискина мама, Елизавета Николаевна, была парикмахершей. И на первых после переезда в новый дом порах не работала, приглядывая за четырехлетней дочкой, да заодно занимаясь обустройством квартиры. Это-то, конечно, замечательно, да вот только денег семье категорически не хватало, ведь глава семейства, Аркадий Семенович Лутовинин, хоть и был замечательным человеком, но семью этим обстоятельством, как известно, не сильно прокормишь. А по профессии Аркадий Семенович был музыкантом, играл на трубе в оркестре Радио и Телевидения, а музыка, к великому сожалению, редко кому может позволить жить на широкую ногу. Особенно если учесть, что квартирка-то Лутовининым досталась вовсе не на халяву - за нее ведь еще несколько лет придется расплачиваться. А новая квартира - это что? Это же огромнейшая прореха в семейном бюджете, можно даже сказать, дырища в кармане. Это и ремонт, и новая мебель, и остекление лоджии, и кафель в ванную, туалет, и, желательно, на кухню - только начни перечислять все необходимое, тут же благостное настроение от долгожданного переезда испарится. Так что не будет преувеличением сказать, что денег Лутовининым не хватало просто катастрофически. Супруге необходимо было в срочном порядке устраиваться на работу, да разве маленькую Ларочку оставишь дома одну? А садик по соседству обещали построить только через два года, когда Лутовининым, по большому счету, уже отпадет в нем надобность. А в уже отстроенных садах решительно ни одного свободного местечка в ближайшее время тоже не предвиделось - район-то огромный, хоть еще и не до конца застроенный, да дома все сплошь высотные, семнадцати- да девятнадцатиэтажные. Однако профессия у Елизаветы Николаевны была такая, что при желании она вполне могла бы работать и дома. И вскоре появились в округе расклеенные по столбам объявления о том, что мастер-парикмахер высшего разряда обслуживает клиентов на дому.
Именно на этой почве и сдружились Елизавета Николаевна и одна из ее лучших клиенток Изольда Ильинична Дидковская. Была Изольда Ильинична дамой весьма небедной, зато с внешностью проблемы имела совсем не надуманные. Рыжая и конопатая от рождения, всю жизнь стеснявшаяся открывать щедро усыпанные мелкими рыжими пятнышками руки, закомплексованная донельзя, Изольда Ильинична старалась компенсировать врожденные недостатки внешности уходом и даже лоском. С возрастом конопушки ее слегка побледнели, однако совсем не исчезли, кожа имела неприятный оттенок обезжиренного молока, и, как бы ни ухитрялась Изольда Ильинична, а в лучшем случае ее можно было назвать простушкой. В самом лучшем случае. Потому что ни изысканные костюмы, ни сложный макияж, ни сногсшибательная прическа не могли скрыть ее некрасиво вздернутого носа и слишком полных губ, нездоровая белизна кожи не позволяла пользоваться более-менее темным кремом-пудрой для лица, и рыхлая кожа, несмотря на все ухищрения косметологов, все равно не выглядела гладкой и красивой. Даже тщательнейший уход за внешностью не позволял Изольде Ильиничне ходить по улицам с гордо поднятой головой. Однако попыток своих она не прекращала, и появление по соседству отличной парикмахерши приняла за счастье, посланное небесами.
Сказать, что дамы сдружились, было бы неправдой. Скорее, они несколько сблизились на почве соседства и общих, в данном случае, парикмахерских, интересов. Причем в большей степени полноценной дружбе между ними препятствовала сама Изольда Ильинична. Пользуясь услугами Елизаветы Николаевны как минимум через день, с удовольствием обсуждая моду на одежду, прически и макияж, с еще большим удовольствием 'угощая' парикмахершу советами по воспитанию детей, благо ее сыну, Валерику, было к тому времени уже восемь лет, на более личные темы Изольда Ильинична предпочитала не распространяться. Елизавета Николаевна знала только о том, что муж ее постоянной клиентки служит на довольно высокой должности в министерстве финансов. Саму должность Изольда Ильинична никогда не озвучивала, но говорила о муже всегда с таким уважением, даже с почтением, что собеседники и сами догадывались о том, что служит он в том министерстве отнюдь не секретарем.
Иногда Изольда Ильинична поднималась на четырнадцатый этаж к Лутовининым, однако гораздо чаще приглашала парикмахершу к себе, на третий этаж в шикарно обставленную трехкомнатную квартиру, и, дабы не оставлять маленькую Ларочку одну в пустой квартире, Елизавета Николаевна брала ее с собой. Если Валерика в это время не было дома, Лариса спокойненько сидела и наблюдала за маминой работой, иногда с удовольствием разглядывала макеты парусников и коллекционные машинки в Валеркиной комнате. Если же мальчик оказывался дома, в его обязанность входило развлекать маленькую гостью. Валерка злился, иногда ругался, запрещая Ларочке близко подходить к своему столу, опасаясь за судьбу хрупких парусников, и тогда маленькая послушная девочка обиженно садилась в уголок дивана, скромненько складывала ручки на коленках и смирно дожидалась, когда освободится мама и они, наконец, уйдут от противного Валерки. Вернее, это потом, позже, Лариса стала называть его Валеркой, а тогда, в четыре года, никак не могла научиться выговаривать такое сложное имя и упорно звала его 'Варела'.
Однако бывали у маленькой Лариски и куда худшие дни. Это когда мама брала ее с собой к Дидковским, а там оказывался не только 'Варела', но и его друг Генка, проживающий в этом же подъезде на восьмом этаже. Вот тогда Ларисе было совсем плохо. Мальчишки вдвоем начинали издеваться над малышкой, обзывать ее 'мелочью пузатой' и 'зеленой соплей', проверяя малявку на выдержку. Неизвестно откуда, но выдержка у ребенка имелась. И, как бы ни обижали ее мальчишки, Ларочка упорно не бежала к маме жаловаться, все так же, надувшись букой, сидела в своем уголочке дивана, из последних силенок стараясь не расплакаться от обиды на незаслуженные оскорбления.
Через некоторое время по соседству с их домом открылась новая парикмахерская. Елизавете Николаевне не то что хотелось работать - правильнее будет сказать, что она должна была, просто обязана была работать! Надомные клиенты - это, конечно, хорошо, но этого совершенно недостаточно для полноценной зарплаты. Да она на одних чаевых раньше больше имела, чем нынче на приходящих клиентах. Собственно, она еще держалась на плаву сугубо за счет Дидковской, самой своей постоянной клиентки. Но что ни говори, а в парикмахерской гораздо больше условий для полноценной работы, а стало быть и для нормального заработка, а уж Изольду Ильиничну-то она по-прежнему смогла бы обслуживать дома. Да как же быть с Ларочкой?
Помощь пришла неожиданно, как раз с той стороны, с которой Елизавета ее и не ожидала. Сама Изольда Ильинична снизошла до милости и предложила:
- Да ты, Лиза, не мучайся, отправляй ее ко мне. Я все равно целыми днями дома сижу. А если и надо будет куда-то выйти, так я буду такие дела планировать на вторую половину дня, когда Валерик дома. Он ведь у меня парень уже взрослый, запросто присмотрит за твоей Ларочкой.
Лутовинина обрадовалась, да только как-то боязно было: такая фифа, вся из себя супруга едва ли ни министра финансов, и будет числиться у нее в няньках? Уж не разовая ли прихоть богатой клиентки?
- Да я бы с радостью, Изольда Ильинична, да неудобно как-то. Это ж такая обуза...
Дидковская возмутилась:
- Ну что ты такое говоришь, Лиза?! Послушала бы себя! Как же так можно - о своем ребенке, и 'обуза'! Да у тебя ж не ребенок - золото! Маленькая куколка. Такая хорошенькая, такая красавица! Уж ее ли 'обузой' называть? Мне бы такую дочечку. Не глупи. Иди себе, работай спокойно, а мы с Валериком за ней присмотрим. А ты за это будешь за моей головой присматривать - ты же знаешь, я без тебя, как без рук.
Вот так и оказалась Лариса в доме Дидковских постоянной гостьей. Вернее, это поначалу она была гостьей, но уже после недели-другой чувствовала себя там, как дома. До обеда она была на попечении Изольды Ильиничны, которую называла 'тетя Зольда', потом, когда из школы приходил Валерка, Изольда обычно уходила по своим делам, со спокойной совестью оставляя детей одних. Очень часто их компанию разбавлял Генка Горожанинов. Смеяться и издеваться над малявкой мальчишкам очень быстро наскучило, и вскорости они уже позабыли про разницу в возрасте, про то, что Лариска девочка, и спокойно занимались своими делами. Ларочка была ребенком покладистым, особых хлопот мальчишкам не доставляла. Если то, чем занимались в данную минуту Валерка с Генкой, было ей понятно и интересно, с радостью участвовала в их играх, если же не могла постичь смысла их занятий совсем еще детским своим, к тому же девичьим, разумом, тихонько нянчила любимую куклу Настю, без конца пеленая ее или меняя ей нехитрые наряды.
Вопреки опасениям Елизаветы Лутовининой, нянчиться с Ларочкой Изольде Ильиничне все никак не надоедало. Напротив, казалось, от ухаживания за чужим ребенком она только получала удовольствие. Больше того: Изольда не только нянчилась с Ларочкой, но и полюбила дарить ей красивые платья с подходящими по цвету туфельками. И называла, в основном, не по имени, а 'деточкой', 'доченькой'. Объяснялось все довольно просто для самой Изольды, но для посторонних оставалось загадкой. Изольда очень хотела еще одного ребенка, девочку, но боялась рожать. Не боли боялась, не осложнений после родов, не опасалась испортить фигуру. Нет, для нее все было гораздо страшнее: она боялась родить некрасивого ребенка. Достаточно того, как еще предстоит намучиться в жизни обожаемому Валерику. Того же, какие страдания выпадут на долю еще нерожденной дочери, Изольда не пожелала бы и врагу.
Да, вот так все очень просто и сложно одновременно. Родить Валерика она была просто вынуждена, хотя и догадывалась, что ребенок получится не особенно красивым. Да и откуда ей, красоте, взяться-то? Изольда и сама была далеко не красавицей, отчего страдала всю свою жизнь, с детства уверенная, что замуж ее никто никогда не возьмет. Взяли... Нескоро, правда, не сразу, но взяли. Изольде было уже тридцать два года, когда ее познакомили с еще более некрасивым, чем она сама, мужчиной. Владимиру Александровичу в то время было уже почти сорок. Первая ассоциация, непременно возникавшая в голове у каждого при взгляде на него, была у всех одна: 'Фантомас'. Лысый, словно бильярдный шар, больше того, лицо его было начисто лишено любой растительности, даже ресниц и бровей, и голые до неприличия надбровные дуги пугали зрителя чудовищной своею выпуклостью. Зато тело Дидковского-старшего не напоминало абсолютно не было похоже на подтянутую спортивную фигуру Фантомаса. Скорее, похож он был на огромного паука неизвестной породы с крошечным телом и длиннющими тоненькими лапками.
Нельзя сказать, что Владимир Александрович понравился Изольде. Пожалуй, то же самое можно сказать и о нем: уж ему-то Изольда тем более не понравилась. Просто оказалось, что никому они оба не нужны, никто не хочет связывать свою жизнь с такими некрасивыми экземплярами хомо сапиенс, никто не хочет рисковать будущими детьми. Просто встретились два одиночества... Они и сами-то довольно долго привыкали друг к другу, что уж говорить о других, не познавших на собственной шкуре этой беды, когда каждый встречный смотрит на тебя кто с ужасом и отвращением, кто с неприкрытой насмешкой...
Привыкли. И даже рискнули родить ребеночка. Не знали даже, какой пол наследника будет предпочтительнее: с одной стороны, девочка могла бы прятать свою некрасивость при помощи косметики, с другой - не слишком-то косметика помогла в этом самой Изольде. Мальчику же не помогут вообще никакие ухищрения, никакие уловки. Правда, в народе говорят, что мужчина должен быть чуть-чуть красивее обезьяны, в смысле, что мужчине красота вовсе ни к чему. Если эта поговорка справедлива, то почему тогда Владимир Александрович так страдал всю жизнь от недостатков внешности? Почему с завидной регулярностью ловил на себе полные ужаса и отвращения взгляды? Впрочем, какой бы вариант ни выбрали супруги Дидковские, а от этого их выбора не зависело ровным счетом ничего. Выбор должна была сделать природа. И через девять месяцев Изольда Дидковская родила здоровенького мальчугана.
Да, хоть с этим повезло: Валерик рос здоровым благополучным мальчишкой. Пока благополучным. До тех пор, пока не осознал всей своей некрасивости. Вот тут-то Изольда и порадовалась, что родила не девочку: хорошее бы будущее ее ожидало с такой-то внешностью! Валерик поровну взял 'достоинств' от обоих родителей: мамину болезненно-белую рыхлую кожу, вздернутый нос и толстые губы, папины слишком крутые надбровные дуги и хилую 'конструкцию', волосы светло-рыжего оттенка, очень тоненькие и редкие, тоже, наверное, достались малышу в наследство от папы. Конечно, для родителей свое дитя - самое родное, самое красивое и гениальное, однако Дидковские, несмотря на всю любовь к малышу, прекрасно понимали: красивым их сына можно назвать лишь с натяжкой. С очень большой натяжкой. Поэтому и решили остановиться на одном ребенке. Как ни хотелось обоим девочку, но мук адовых собственному дитяти пожелать не могли. А потому девочка, здоровенькая и красивенькая, осталась лишь в мечтах у обоих.
И тут вдруг судьба подбросила им подарок в виде соседской девочки Ларисы. И пусть она не их родная дочка, пусть лишь приходящая, и даже совсем не дочь, а просто соседский ребенок, но ведь этот ребенок только ночует в родном доме, а все остальное время-то проводит не где-нибудь, а именно в доме Дидковских! И с Валериком Ларочка сдружилась, как с родным братишкой! А какая она красавица! Как раз такая, о какой мечтали Дидковские: не рыжая, не белая мышь, каких они, насмотревшись на собственные отражения в зеркалах, откровенно ненавидели, а смугленькая, темненькая, с огромными темно-карими глазищами, потрясающе длинными ресничками-опахалами и просто ошеломляющим послушанием. Изольда с Владимиром Александровичем буквально нарадоваться не могли на девочку: невероятно покладистый ребенок никогда не доставлял им ни малейших хлопот, безропотно подчиняясь существующим в доме правилам: всегда аккуратненько ставила туфельки в прихожей, поиграв игрушками, непременно расставляла их по местам, никогда не хныкала и не капризничала, кушала с нескрываемым аппетитом то, что подавали, ни в коем случае не кривясь: 'Я такого не ем'. Даже противную пенку в молоке глотала почти с улыбкой на лице, боясь огорчить тетю Зольду. И уже очень скоро Дидковские смотрели на Ларочку не как на соседскую девочку, а как на свою родную дочь.
Глава 2
Шли годы, дети подрастали. Конечно, львиную долю времени маленькая Ларочка проводила в обществе Валерки и Генки Горожанинова. Однако не забывала и о том, что она девочка, а стало быть, ей просто необходимы подружки. Девочек в этом доме тоже хватало: как-то так получилось, что кооперативные квартиры приобретали, в основном, не пенсионеры, и не слишком молодые люди, а как раз самый золотой возраст - лет так чуть-чуть за тридцать, под сорок. И детей в новом доме оказалось много, и, так сказать, разных. В смысле, разных возрастов: кто, как, например, Лутовинины, к моменту переезда имели лишь одного ребенка, да и того почти младенческого возраста, у кого-то дети были постарше, как Валерка с Генкой, а у кого и вовсе было по двое-трое. В общем, так или иначе, а в подружках Лариса недостатка не испытывала.
Ближе всего она сошлась с Юлей Сметанниковой и Наташей Баглай. Кто знает - не окажись девчонки волею судьбы одноклассницами, быть может, и развела бы их какая-нибудь оказия со временем по разным углам жизненного ринга. Но в том-то и дело, в том-то и штука, что в списках первоклассников, вывешенных на дверях школы, и Лариса Лутовинина, и Юля Сметанникова, и Наташа Баглай оказались ученицами одного класса. Можно сказать, судьба сделала свой выбор.
Обе девочки жили в соседнем подъезде, а потому между собой они сдружились задолго до появления в их компании Ларисы. Однако благодаря своему покладистому характеру Ларочка влилась в их маленькое общество вполне органично. Впрочем, своим присутствием особо им не докучала, по-прежнему большую часть свободного от школы времени проводя в обществе Валерки с Генкой.
Гена Горожанинов, являясь ближайшим и, пожалуй, единственным другом Валерика Дидковского, если не считать Ларочки, в то же время был ему полной противоположностью. Может, и нельзя было Генку назвать абсолютно красивым мальчиком, может, и имелись у него какие внешние недостатки, но в присутствии патологически некрасивого Валерки Генка выглядел 'супербоем' - в смысле, до супермена еще не дорос, зато в остальном полностью соответствовал этому громкому званию. И, естественно, бегали за Генкой не только все соседские девчонки, но и одноклассницы.
Да что там говорить об одноклассницах, если и Ларочкины подружки были безоговорочно влюблены в Горожанинова. И скромница Наташа Баглай, довольно крупная девочка с длинными толстыми косами, и юркая Юля-сливка, прозванная так за фамилию Сметанникова. И если Наташа влюблена была в Генку, пожалуй, скорее за компанию с подругой, то Юлька, похоже, сходила с ума по 'супербою' вполне всерьез. По крайней мере, Ларочке неоднократно доводилось передавать Генке записки от влюбленной подружки.
Сливка завидовала Ларисе. Не тому, что подруга является более удачливой соперницей, а завидовала Ларискиной вхожести в круг ближайших Генкиных друзей. Неоднократно Юля с Наташей напрашивались в их тесную компанию, и если Лариса не находила возможности отказать подругам, то получалось у них не нормальное общение, к которому с раннего детства привыкла Ларочка, а форменный дурдом. Никак не хотели мальчишки видеть в девчонках нормальных людей, непременно нужно было дергать их кого за косы, кого, как, например, Юльку-сливку, за юбку, а иногда и весьма откровенно щипать ее за попку, раз уж не могла похвастать косами, как подруга. Лариса при этом совершенно игнорировалась, упорно не причисляемая к девичьему полу - Лариса была своя в доску, Лариска была не девочкой - другом.
Как медленно тянется время в детстве! Вернее, дети почему-то ощущают его течение именно так, несмотря на обилие событий и приключений. То, чего взрослому хватило бы на месяцы переживаний, у детей без труда укладывается в один день, и при этом они еще стонут от непомерной растянутости времени. И лишь с возрастом приходит ощущение того, как невероятно, фантастически быстро летит время: мимо, мимо, мимо...
Но пока еще ни девочки, ни мальчики не поняли всего коварства времени. Они все еще были детьми, они все еще страдали от его медлительности. Лариса со Сливкой по-прежнему учились в одном классе, а Наташу Баглай бабушка стала возить в спецшколу с математическим уклоном. Казалось бы - какая математика в девять-то лет? Однако ж нет, что-то в ней рассмотрели учителя, порекомендовали родителями именно ту математическую школу. В результате у ребенка почти не оставалось времени на игры с подружками. И все больше времени Лариса со Сливкой проводили вдвоем.
Сливка, еще не войдя в переходный возраст, уже ни о чем другом, кроме мальчиков, не могла думать. Даже нет, не о мальчиках она думала, а о Генке Горожанинове, только о нем. Гена был ее светом в окошке, ее воздухом. Пожалуй, единственной темой, на которую Сливка живо откликалась кроме бесконечных разговоров о любимом Геночке, была персона Валерки Дидковского. Вернее, поразительная Валеркина некрасивость. Смеяться над Валеркой Сливка могла часами, и даже считала это занятие доблестью и острословием, в который раз подмечая его жиденькие волосенки, его бесцветные прозрачные глаза, делающие его похожим на привидение, худенькие ручки-ножки, болтающиеся плетьми в рукавах да штанинах. Говорила о нем со злостью и ненавистью, неизвестно на чем основывающимися. А может, это была самая обыкновенная ревность? За то, что не она, а Валерка постоянно находится рядом с предметом ее обожания, не она, а Валерка Дидковский ходит с Генкой в кино, не с ней, а с Валеркой дружит Геночка... И не догадывалась тогда Лариса, что точно такую же, если не большую ненависть испытывает Сливка к ней самой. Валерка-то, по крайней мере, мальчишка, и он всего-навсего отнимает у Генки море времени, тем самым не позволяя ему обратить внимание на влюбленную Юльку. А вот Лариска... Лариска-то - девочка, а стало быть, прямая угроза личному Юлькиному счастью. Это сегодня Генка не видит в ней девочку, а завтра? Что будет завтра?
Пришло и завтра. И Ларочка, маленькая худенькая девочка, уже не такая красавица, как в раннем детстве, этакий гадкий утенок в свои одиннадцать лет - ни девочка, ни девушка, так, маленькое нескладное большеротое существо с едва наметившимися выпуклостями в области груди, доставлявшими хозяйке уйму неудобства, привлекла к себе пристальное мальчишеское внимание. Не Генкино, нет. Валеркино...
Валерке было пятнадцать лет. Все друзья-приятели уже вовсю крутили романы с девчонками, кое-кто, как, например, ближайший друг Гена Горожанинов, успел даже испробовать запретный плод - по крайней мере, если верить его словам, а для недоверия у Валерки вроде как не было оснований. И только Валере никак не удавалось заинтересовать собственной персоной ни одну девочку.
Это в раннем детстве он не осознавал собственной некрасивости, это тогда ему было наплевать на весьма скромную свою, мягко говоря, внешность. Теперь же, войдя в переходный возраст и познав таинственное волнение при взгляде на красивую женщину, не однажды обнаружив утром мокрое пятно в трусах, понял, как трудно ему придется в жизни со столь непрезентабельной-то внешностью. Валерке хотелось чего-то запретно-волнительного, а в ответ на свои призывные взгляды он ловил лишь насмешки и неприкрытое отвращение в глазах каждой встречной девочки. Лишь одна не отворачивалась, лишь одна не кривилась презрительно при взгляде на него. Да, она еще совсем маленькая, она еще совсем не понимает, чего сейчас хочется Валерику больше всего на свете, но она была рядом. Она всегда была рядом...
Смешная нескладная Ларочка с безобразно торчащими под кофточкой 'прыщиками' вместо груди вызывала в Валере дикое возбуждение. И, маясь душными бессонными ночами под одеялом, не в силах оторвать руки от непотребного занятия, Валерка представлял себе не шикарных див с обложек глянцевых журналов, не признанных длинноногих красавиц-мулаток из группы 'Кофе с молоком', не королеву красоты родной школы десятиклассницу Элеонору Покрышкину. Нет, каждую свободную минуточку своей жизни, когда руки сами собою тянулись в штаны, Валера, содрогаясь от сладострастия, представлял себе знакомую до одури, до ощущения родственности, нескладную девочку Ларису.
Изольда Ильинична, по-прежнему не работавшая и большую часть времени проводившая дома, не раз уже ловила горящие Валеркины взоры, адресованные Ларочке. Прекрасно понимая, какие чувства может в этом возрасте испытывать мальчик к девочке, понимая, как нелегко сейчас ее драгоценному сыночку с его-то внешностью, однажды решилась на откровенный разговор.
- Валерик, - обратилась она к сыну, когда за Ларочкой только-только закрылась дверь, а Владимир Александрович по обыкновению еще не пришел с работы. - Что ты думаешь о Ларочке?
Валерка притих, не зная, что можно ответить на такой вопрос. Изольда Ильинична подождала несколько мгновений и пришла сыну на помощь:
- Ну, вот Ларочка в нашем доме, как родная, она же у нас с раннего детства обитает. Как ты к ней относишься, сынок?
От одного этого имени Валерка почувствовал шевеление в штанах, а мать еще спрашивает, как он к ней относится?!! 'Эх, мама, знала бы ты...'
- А как я могу к ней относиться? - с нарочитым пренебрежением в голосе ответил он. - Нормально отношусь.
Однако ему не удалось обмануть мать. Изольда Ильинична продолжила тихим, вкрадчивым голосом:
- Нормально? Я не думаю, сынок, что это нормально, по крайней мере, в твоем возрасте. Конечно, было бы лучше, если бы с тобой об этом поговорил папа, но его никогда не бывает дома в нужное время. Работа, работа... В общем, сынок, я так понимаю, что ты вырос. Я вижу, какими глазами ты смотришь на Ларочку. Я знаю, чего ты хочешь, знаю, о чем ты думаешь. Знаю не потому, что я такая проницательная мама, а потому что все мальчики в этом возрасте чувствуют приблизительно одно и то же. Каждый через это проходит, сынок, каждый. Вот только ты у меня - совсем не каждый. Ты у меня не совсем такой, как все...
Валерка горько усмехнулся. Хотел сказать грубо, как взрослый мужчина, но в голосе сквозили истерические нотки, выдававшие, как нелегко ему справиться со всеми свалившимися проблемами:
- 'Не такой'! Спасибо за деликатность, мама. Но можешь говорить открытым текстом, я и без тебя знаю, что я урод!
- Ну зачем ты так, сынок? - мягко одернула его Изольда Ильинична. Подошла к сыну, прижала к себе его голову, ласково поцеловала в макушку. - Что поделаешь, Валерик, мы все не красавцы. Не повезло. Я и сама всю жизнь страдаю, и папа страдал так же, как и ты. Но он ведь не стал изгоем, он, наоборот, нашел свое место в обществе, причем довольно теплое и уютное, ты же не станешь этого отрицать? Наш папа - очень уважаемый человек, далеко не каждому красавцу дано добиться такого положения, как у него. Пока красавцы по бабам бегали, наш папа строил карьеру. Вот и у тебя, сыночек, впереди прекрасное будущее. Это сейчас тебе тяжело. Этот возраст вообще каждому человеку нелегко дается, хоть мальчикам, хоть девочкам, а если еще прибавить к этому твою особенность...
Валерка вырвался из материнских объятий, отскочил на середину комнаты и выкрикнул, не в силах скрыть обиду:
- Спасибо, мама! Утешила! Значит, даже для тебя я урод! Тогда каким же меня воспринимают посторонние люди?!
Изольда Ильинична не стала бегать за ним по комнате, чтобы вновь прижать его к себе. Присела в кресло, ответила смиренно:
- Нет, сынок, для меня ты не урод, для меня ты самый замечательный сын на всем белом свете. Но я не хочу тебе лгать, не хочу убеждать тебя в том, что ты писаный красавец, а все остальные люди просто идиоты, потому что не понимают этого. Приходится признать - да, Валерочка, ты не очень красив, как и я, как и твой папа. Но подожди отчаиваться, не спеши. Ты находишься куда как в лучшем положении, чем мы с папой в свое время. У тебя впереди есть надежда и очень неплохая перспектива, все зависит только от тебя, сынок.
- Что, что от меня может зависеть?! Ты посмотри на меня - я же урод, я же самый настоящий урод!!! - истерически визжал Валерка. - О каких перспективах ты можешь говорить?!
Изольда Ильинична отвечала спокойно, словно обсуждали они не жизненно важный животрепещущий вопрос, а всего лишь вечернее меню:
- Валерик, не кричи. Присядь, пожалуйста, это очень серьезный разговор. Только сначала ты должен успокоиться, иначе ты или чего-нибудь не поймешь, или неправильно воспримешь. Успокойся, сынок, и выслушай меня. Я твоя мама, кто, если не я, по-настоящему может озаботиться твоими проблемами? Да, я не отрицаю - проблемы есть, но проблемы эти не неразрешимы. От того, что ты будешь истерически орать посреди комнаты, они не рассосутся. Успокойся, присядь и выслушай меня. Я не посоветую тебе плохого, ты же знаешь.
Валерка послушно присел в другое кресло, впрочем, на лице его светилось недоверие и разочарование.
- Я не из простого любопытства спросила, как ты относишься к Ларочке, - продолжила Изольда Ильинична. - Мне кажется, сынок, что ты относишься к ней не просто нормально, ты относишься к ней куда более трепетно. Я права?
Валерка смущенно опустил глаза в пол и промолчал.
- Не смущайся, сынок, это вполне нормальное состояние для пятнадцатилетнего мальчика. И я хочу сказать вот что - меня вполне устраивает эта твоя влюбленность. Больше того, я ей рада. Вот только, сыночек, я не хочу, чтобы это осталось в твоих воспоминаниях мимолетной влюбленностью, и не более того. Я думаю, тебе нужно серьезно задуматься над этим чувством. Я и сама люблю Ларочку, люблю, как родную дочь. Она вообще замечательная девочка, ее трудно не любить. Лучшей невестки, чем Ларочка, я не представляю. Больше того, я не приму никакую другую женщину в качестве невестки, ты меня понимаешь? Только эту девочку я с великим удовольствием позволю тебе назвать женой. И именно поэтому завела этот разговор сейчас, когда, казалось бы, еще так рано задумываться о твоем будущем. Только поверь мне, сынок, об этом думать может быть неоправданно поздно, но никогда не рано. Так вот, собственно, о чем я. Я вижу, какими голодными глазами ты смотришь на Ларочку. Я знаю, о чем ты думаешь, знаю, чего ты хочешь. Но Ларочку трогать не смей. Я, кстати, совершенно не удивлюсь, если она ответит тебе взаимностью - ты ведь для нее не чужой человек, не посторонний, она привыкла к тебе с самого раннего детства, ты рядом с нею столько, сколько она себя помнит. То есть она практически не жила без тебя, понимаешь? Поэтому очень может быть, что она тебя полюбит. И я искренне на это надеюсь. Но именно поэтому ты ни в коем случае не имеешь права вытворять с ней то, о чем мечтаешь. Это все должно остаться лишь в твоих фантазиях, ты понял меня? Ларочка должна остаться чистой девочкой, такой, на которой бы тебе впоследствии не стыдно было жениться. А все свои фантазии... Если тебе будет уж совсем невтерпеж, если природа взыграет так, что просто не сможешь с собой сладить, я всегда приду на помощь. Главное - не стесняйся, скажи откровенно, и я найду возможность воплотить в реальность твои желания. И пусть это будет не совсем романтично, пусть это будет за деньги, главное - ты сможешь утолить животное свое желание, не оскорбив при этом Ларочкиных чувств. Не отворачивайся, сынок, не прячь от меня глаза. Это совсем не стыдно, милый, это абсолютно нормально. Это лишь свидетельствует о твоем отменном здоровье и ни о чем более, разве что о твоем изысканном вкусе. Но уж никак не об отклонениях, ни о физических, ни о психических. Это гормоны, сынок, просто гормоны. В твоем возрасте это абсолютная норма, об этом ты можешь не переживать. Как можешь не переживать о том, что я неправильно тебя пойму. Я все и всегда пойму так, как надо. Ты понял меня, сынок? Я всегда и во всем тебе помогу, даже в таком интимном вопросе. Главное, чтобы ты не натворил глупостей с Ларочкой, чтобы не обидел и не напугал ее. Ты просто должен быть всегда рядом с ней, она должна знать, что человека лучше, надежнее тебя не существует в природе, что только тебе она может доверять, только на тебя рассчитывать. И никаких грязных помыслов! Ты меня понял?
Валерка смущенно кивнул. Ему было невыносимо приятно думать о маленькой, такой пока еще нескладной Ларочке, с торчащими горошинами-сосками под кофточкой, с узенькими плечиками и тоненькими ножками, как о будущей законной супруге, которая будет любить его всеми фибрами души, точно так же, как уже сейчас любит ее он. Еще приятнее было то, что об этом, словно о свершившемся факте, говорила мама, что само собою уже пробуждало надежду на будущее счастье. А вот слегка завуалированное предложение матери поставлять ему продажных женщин для утоления животной страсти вогнало в краску. В то же время оно приятно взволновало возможностью осуществить то, о чем так давно мечталось бессонными ночами. Пусть не с Ларочкой, пусть с кем угодно, лишь бы уже познать, что же это такое, о чем так много говорят более опытные мальчишки.
- Вопросы есть? - как учительница географии в конце объяснения новой темы спросила Изольда Ильинична.
Валерка снова кивнул, не смея от стыда поднять глаза на мать.
- Давай, - милостиво позволила та.
- А с чего ты взяла, что Ларочка захочет за меня замуж? Откуда такая уверенность? - еле слышно спросил Валерка.
Мать помолчала, раздумывая, как бы лучше ответить. Наконец, не придумав ничего особо завуалированного, ответила прямо:
- Ты должен этого добиться. Обязан. Любыми способами, понимаешь? Любыми!!! Неважно, хочет ли она этого или нет. Важно только то, что этого хочешь ты. Ну и мы с папой, разумеется. Поверь мне, сынок - женщины глупы, как курицы. И если 'петух' будет достаточно настойчивым, если сумеет убедительно доказать, что она его любит - она с радостью в это поверит, ведь любая женщина хочет, чтобы над нею стоял сильный мужчина, чтобы он ею управлял, повелевал, а она бы только со страдальческим выражением лица исполняла его прихоти. Понимаешь, сынок, это такая игра - женщины всегда притворяются, всегда! Они будут говорить тебе 'нет', что на самом деле следует воспринимать вовсе не отказом, а лишь кокетливым намеком на согласие. Женщины любят сильных, уверенных в себе мужчин, тех, которые не ждут открытого согласия, а уже после такого вот кокетливого намека идут в атаку. А послушного мужчину, в точности исполняющего все женские требования, они будут презирать. Да, сынок, таковы мы, женщины. И не ищи в женском поведении логики - ее там нет. Просто прими, как факт - женщины не такие, у них все иначе. А потому ты должен быть уверенным и настойчивым, но не до такой степени, чтобы напугать своею настойчивостью Ларочку. Прежде всего, ты должен быть ее преданным, самым верным другом. И только потихоньку, исподволь должен проявлять свою силу и волю. Настолько потихоньку, чтобы она даже не заметила этого, понимаешь? Ты обязан жениться на Ларочке, понимаешь? Обязан!!! Во-первых, только она знает тебя настолько хорошо, что может полюбить, несмотря на, прости, несколько подкачавшую внешность. Но есть еще и во-вторых, объясняющее слово 'обязан'. В данном случае ты обязан даже не столько ради себя, сколько ради будущих поколений Дидковских. Ты же сам видишь, что дальше ухудшать нашу породу уже просто некуда. У тебя есть только два варианта - или не иметь потомства вообще, дабы страдания Дидковских закончились на тебе, или же существенно улучшить нашу породу. А для этого лучшего образца, чем Ларочка Лутовинина, невозможно даже представить. Мало того, что она красавица - не спорь, я говорю, красавица!
Валерка, в принципе, и не собирался спорить, для него-то Ларочка и подавно была наипервейшей в мире красавицей. Однако Изольда Ильинична почему-то решила объяснить:
- Это сейчас она немножко подурнела, потому что у нее тоже начинается переходный возраст. Но годам к пятнадцати она станет просто непревзойденной красавицей! Ты можешь сколько угодно убеждать меня в том, что и кроме Ларочки найдутся красавицы. Да, возможно, и найдутся. Вопрос лишь в том, смогут ли они полюбить тебя? И, к сожалению, 'да' я могу сказать только при непременном условии: за папины деньги. И только Ларочка сможет полюбить тебя не за наши деньги, не за папино положение в обществе, а сугубо за то, какой ты у меня замечательный мальчик. И кроме того, что она исключительная красавица, что сможет полюбить тебя сугубо за твои человеческие качества, она еще и сама замечательный человечек. Возможно, она и не может похвастать особыми талантами в чем бы то ни было, зато, согласись, сынок - характером она обладает замечательным, такая не будет устраивать нам истерик по любому поводу. Уж такая покладистая, такая послушная девочка - просто идеальная невестка! К тому же для исправления породы нам подойдет не любая красавица, совсем не любая. Например, блондинка или шатенка нам не подойдут категорически, они только усугубят наши проблемы! Мы и так все жутко белокожие и рыжие, нам еще только блондинок и шатенок не хватало! Только брюнетка!!! И только натуральная и смуглокожая, как Ларочка Лутовинина! Тогда у ваших детей кожа не будет такой синюшно-белой, как у нас, тогда, наконец, ресницы и брови станут заметными. А волосы?! У нее же просто потрясающе шикарные волосы! Может, тогда твоему сыну не придется краснеть под презрительными взглядами прелестниц? Может, тогда ты сможешь позволить себе родить второго ребенка, не ужасаясь от мысли: а вдруг родится дочь, как ей жить на белом свете такой уродиной? Ты понял меня, сынок? Только Ларочка, только Лутовинина! Нам нужны ее гены, только ее. Только она сможет возродить род Дидковских, вдохнуть в него струю свежего воздуха. И поэтому ты должен, обязан жениться только на ней. Ты понял меня? Любыми способами, любыми!!! Ты просто обязан сделать так, чтобы именно Ларочка стала твоей женой, чтобы только она родила тебе детей. Делай, что хочешь, но ты должен добиться того, чтобы она стала твоей женой. Если сможешь - добивайся цели лаской и нежностью, не получится - смело можешь применять подлость. Как известно, цель оправдывает средства, а цель у нас высокая, не ради себя стараемся, ради нашего будущего, ради следующих поколений Дидковских. Если иначе будет невозможно, разрешаю тебе даже пойти на насилие - если будет необходимо, я и сама тебе в этом помогу, но это уже самый крайний шаг, до этого ты должен испробовать все остальные способы. И уж, конечно, не сейчас. Сначала ты должен дать ей вырасти, а уж потом... Впрочем, я очень надеюсь, что прибегать к насилию нам с тобой не придется. Самый верный способ - ласка, нежность и завуалированная настойчивость и жесткость. И еще, сынок, запомни: капля камень точит. Значит, ты всегда должен быть рядом. Она должна испытывать неудобство и неуют, когда тебя нет рядом. Ты понял меня, сынок? Ты хорошо меня понял?
Валерка, пятнадцатилетний довольно уродливый мальчишка, уверенно и даже с облегчением кивнул. 'Да, мама, я все понял. Спасибо, что ты у меня есть. Спасибо за твою бесконечную мудрость. Да, мамочка, я все понял. Я все сделаю так, как ты сказала'.
Глава 3
Прошло еще два года. Лариса была все тем же гадким утенком, все такой же девчонкой-нескладушкой, как и практически все без исключения ровесницы. Пожалуй, единственное, что отличало ее от большинства таких же гадких утят, так это по-прежнему ровная гладкая кожа. Юлька же Сметанникова вдобавок к чрезмерной угловатости получила весьма неприятное дополнение в виде мелких, невероятно противных красных прыщиков.
Было между подругами еще одно различие. Ларочкина душа спала сном младенца, ей еще не хотелось любви, она еще не выискивала в представителях противоположного пола того принца, с которым с несказанным удовольствием сбежала бы от всего цивилизованного мира куда-нибудь подальше от любопытных глаз, пусть в шалаш, только бы вдвоем. Лариса еще мечтала о собаке, о маленькой уютной комнатной собачонке, своеобразной диванной подушке, которую можно было бы тискать целыми днями, как куклу, носить на руках, причесывать, ухаживать за нею, словно за младенцем. Мальчики же по-прежнему были для нее обыкновенным окружением: кого-то из них она могла назвать другом, кого-то одноклассником, кого-то просто прохожим. Но даже самый красивый прохожий мальчик не вызывал в ней ровным счетом ни малейшего волнения.
Сливка же воспринимала мальчиков иначе. Если в Генку Горожанинова она была влюблена, пожалуй, с самого раннего детства, то теперь, несмотря на дикую, беззаветную в него влюбленность, едва ли не в каждом встречном мальчишке без труда находила что-то такое, только ей видимое, что вызывало в ней трепет и сумасшедшее желание сделать для него что-нибудь хорошее, нужное, такое, чтобы он, этот гипотетический мальчик, понял, что без Сливки ему будет довольно трудно существовать на белом свете. Если понадобится - Юлька готова была принести себя в жертву, пасть ниц, лишь бы это доставило мальчику хотя бы мимолетное удовольствие. В школу Сливка носила целые кульки конфет и яблок, с удовольствием угощая мальчиков, но никогда не делясь с девочками, даже с лучшей, казалось бы, подругой Ларисой Лутовининой. Одноклассницы за это на нее обижались, иногда смотрели с откровенным презрением, как на мальчишескую прислугу, однако все эти косые взгляды, казалось, Сливку не огорчали ни в малейшей степени. Зато когда мальчики просили ее, уговаривали:
- Ну Сливка, дай же конфетку, очень кушать хочется, - она буквально таяла от собственной значимости, от того, что мальчики явно выделяют ее из всей серой массы одноклассниц.
Стоит ли говорить, что и гулять Сливка выходила отнюдь не с пустыми руками. Карманы ее куртки вечно топорщились от яблок и печенья, и надо было видеть, как таяла Сливка, когда протягивала угощение Геночке Горожанинову. И категорически отказывалась замечать, что Генка-то в ее сторону и не смотрит, а если и берет из ее рук яблоко, то ради этого даже не поворачивается в ее сторону, продолжая взахлеб рассказывать слушателям очередной анекдот.
Как ни пыжилась Сливка, а привлечь Генкино внимание к собственной персоне ей не удавалось. Тогда она придумала козырный, как ей казалось, ход.
Звонок с урока еще не прозвенел, но Юрий Константинович, физрук, уже отпустил класс, и девчонки дружною толпою ввалились в раздевалку. Там на низенькой скамеечке пристроилась Сливка, прогулявшая урок. В этом не было бы ничего удивительного, потому что Юлька физкультуру терпеть не могла и прогуливала ее гораздо чаще, нежели являлась на занятия, как и положено, в коротеньких синих шортиках и белой футболке. Однако в этот день она не просто дожидалась подруг в раздевалке, она усердно вырисовывала что-то на левой руке.
- И что это будет? - спросила разгоряченная после пробежки Ларочка.
- Не видишь, что ли? - недовольно ответила Сливка.
Ларочка пригляделась. На руке, от локтя до кисти, огромными стильными буквами было выведено 'Гена'. Вернее, буквы были нанесены контуром черной шариковой ручкой, а серединка закрашена красной пастой. В эту минуту Сливка как раз усердно докрашивала последнюю букву.
- Ты что, совсем сдурела? - возмутилась Лариска. - Ты ж это художество фигушки смоешь! Увидят же все! Ты бы еще транспарант вывесила у входа в школу! Ладно бы еще зимой, когда рукава длинные. Сливка, ты соображаешь, что творишь?!
Сметанникова, казалось, даже не обратила внимания на слова подруги, спокойно докрасила букву, пару секунд полюбовалась на собственное произведение и лишь после этого посмотрела на Ларочку.
- Эх, Лутовинина, много ты понимаешь! - Сливка достала из портфеля упаковку бинта и протянула его Лариске. - На, забинтуй.
Лариса взяла бинт, но, кажется, все еще не понимала хода Юлькиных мыслей.
- И что, будешь ходить с забинтованной рукой?!
- Да, - с пафосом ответила Сливка. - Любовь требует жертв!
Ларочка невесело усмехнулась и добавила неуверенно:
- Да уж, о здравом смысле тут говорить не приходится, - и принялась бинтовать подруге руку.
На следующий день половина девочек пришли в школу с забинтованной левой рукой. Правда, заметили этот странный факт не мальчики, а учителя. Однако ни одна из учениц не призналась, в чем дело. На многочисленные вопросы, словно сговорившись, отвечали, скромно потупив глазки:
- Поранилась...
Мальчишки были заинтригованы. Тем более что через пару дней во всей школе, вернее, в классах от седьмого и старше, уже сложно было найти ученицу с незабинтованной рукой. Не захотела выглядеть белой вороной и Лариса, хотя и писать ей вроде было совершенно нечего. Долго думала, как бы ей выйти из трудной ситуации, а то вдруг решат, что она какая-то ненормальная, не такая, как все, раз решительно никого не любит. И на следующее утро уже ничем не отличалась от абсолютного большинства старшеклассниц.
И именно в этот день страсти достигли апогея. Мальчишки, заинтригованные донельзя, для надежности скооперировавшись по три-четыре человека, на переменах отлавливали девчонок, зажимали в уголочке и насильственным образом срывали повязки, стремясь узнать сердечную тайну каждой из девчонок. Сначала из интереса, что же они там прячут, а когда, наконец, разобрались, что именно находится под повязкой, каждому мальчишке стало уже не просто интересно, а вроде как престижно насобирать побольше собственных имен на посторонних девичьих руках. И началась охота.
Одноклассники Ларисы и Сливки в этой охоте участие если и принимали, то весьма и весьма хилое в силу того, что все еще находились на последней стадии детства, не перешагнув еще того рубежа, за который вполне успешно перебрались их одноклассницы. Да и не на них ведь был рассчитан этот спектакль, не на одноклассников...
С диким визгом и скрытым удовольствием девчонки позволяли разматывать не слишком уже свежие, потертые о столы марлевые повязки. После того, как только девичья тайна была раскрыта, ее обладательница вновь заматывала свой 'секрет' все тем же использованным бинтом и с замиранием сердца ждала очередного охотника за своей тайной. Стоит ли говорить, что больше остальных сердец, пожалуй, таяло Сливкино. О, это были ее самые замечательные дни в школе, ее лебединая песня! Мало того, что к ее руке за несколько дней не прикоснулся разве что ленивый. Самое главное, ради чего она, собственно, и задумала всю эту аферу, было достигнуто: ее тайна стала доступна самому Геночке Горожанинову! И пусть, прочитав свое имя на Сливкиной руке, он лишь усмехнулся, зато теперь он точно знает, как сильно, попросту безумно она его любит! Что ради него согласна на любые жертвы, что готова бросить себя под его ноги и будет лишь счастлива, если он хотя бы вытрет об нее ноги!
Добрались Генка с Валеркой и до Ларочкиной руки. Генка - сугубо ради любопытства, Валеркино же сердце просто замерло от страха: у нее есть тайна, у нее кто-то есть... А вдруг этот таинственный счастливчик - он, и тогда все его страхи напрасны? А если нет? Если он обнаружит под повязкой чужое имя?
Как и положено, Лариска верещала, пыталась выдернуть руку из тисков любопытных мальчишек. Однако бинт и без того держался не особенно хорошо, тут же, под воздействием чужих хищных рук, и вовсе съехал вниз, к запястью, открыв любопытным глазам каллиграфическим почерком выведенную надпись 'Андрей'. Генка только хмыкнул, спросил довольно безразлично:
- Кто такой, почему не знаю?
Гордо вскинув голову, Лариса дерзко ответила:
- А тебе и не положено это знать!
Горожанинов вполне удовлетворился таким ответом, спокойно развернулся и побрел искать очередную жертву. Валерка же не мог двинуться с места, испуганно-удивленно заглядывая в Ларочкины глаза: 'Как ты могла? Как же ты могла?!!'
Домой возвращались, как обычно, вчетвером. С самого Ларочкиного первого класса в Валеркины обязанности входило вести ее за ручку в школу и обратно, ведь нужно было переходить через дорогу. Пока Ларочка училась в начальных классах, ей почти каждый день доводилось дожидаться 'Варелу' в просторном холле школы, позже количество уроков у них практически сравнялось и ожидать друг друга им доводилось редко. Но даже если один из них освобождался раньше, непременно ожидал другого в холле - идти домой полагалось только вместе. Сначала это была Валеркина обязанность, позже просто привыкли. Мало того, и Генка со Сливкой точно также безропотно ожидали в холле, пока соберется вся компания и только тогда шли домой все вместе. Причем, и Валеркой, и Генкой Сливка воспринималась не более чем вынужденная обуза, нагрузка, так сказать бесплатное приложение к Ларочке. Сама же Ларочка была неотъемлемой частью их коллектива: другом, подругой, сестрой - кем угодно, Ларочка просто была своей в доску. По правилам ее портфель полагалось нести Валерику Дидковскому, именно так и было в самом начале, когда Ларочка пошла в первый класс. Позже к этой обязанности добровольно подключился и Генка Горожанинов, не то, чтобы с удовольствием, а просто помогал другу и младшей подруге нести тяжелый портфель. Ларочку он воспринимал не иначе, как малышку, а маленьким, как известно, нужно помогать. Валерка же, хоть и был его ровесником, но выглядел таким хилым, что Генке просто совесть не позволяла допускать, чтобы он таскал Ларочкин портфель. Драться они за него, естественно, не дрались, просто, встретив в холле младшую подружку, брали ее портфель, кто раньше успеет. Сливке же приходилось таскать свою ношу самостоятельно.
В этот день последние два урока Сливка не могла думать ни о чем другом, кроме того, как Горожанинов встретит ее в холле и посмотрит долгим многозначительным взглядом в ее глаза, словно бы говоря: 'Я все знаю, я понял, я оценил твою любовь. Ах, как я был слеп, как глуп! Но уж теперь-то, когда ты раскрыла мне глаза, все будет иначе. Теперь мы всегда будем вместе!' И после этого возьмет из ее рук портфель, тем самым признав Сливку перед лицом всей школы своей официальной избранницей.
Однако все вышло не совсем так, как ей мечталось, даже, пожалуй, и совсем не так. Мальчишки по обыкновению встретили их в холле, однако Генка и не думал пристально заглядывать в Сливкины глаза, и уж тем более не собирался нести ее портфель. Напротив, он прытко выхватил портфель из Ларочкиных рук и, ни слова не говоря, направился в сторону дома. Остальным не оставалось ничего другого, как последовать за ним.
Всю дорогу мальчишки обсуждали довольно плотный график предстоящих выпускных экзаменов, подсчитывали, кому сколько шпаргалок осталось написать, даже о костюмах и обуви к выпускному балу заговорили, а вот о сегодняшнем приключении с девичьими тайнами даже не вспомнили. Сливка была крайне разочарована. Но самое ужасное ждало ее впереди. Она-то надеялась, что после фактически признания в любви Генке ее обязательно пригласят как минимум отобедать у Дидковских. Раньше ей, пусть нечасто, но выпадала такая честь, но уж теперь-то, когда она, можно сказать, стала официально признанной подругой сердца Горожанинова, ее просто обязаны допустить в святая святых! Ан нет, не тут-то было, как говорится, факир был пьян...
У самого входа в парадное, когда Лариска с Дидковским уже нырнули в прохладный подъезд, Горожанинов вдруг резко повернулся:
- Ну ладно, Сливка, пока, - и не дожидаясь ответного 'Пока', стремительно скрылся в парадном, догоняя друзей.
А несчастная Юлька так и осталась стоять у парадного в гордом одиночестве, брошенная и позабытая всеми, даже любимым.
По обыкновению, обедали у Дидковских. Вроде уже и надобность такая отпала, уже не надо было никому присматривать за подросшей Ларочкой, уже вполне умела обслуживать сама себя в тринадцать-то лет, совершенно не нуждаясь в няньках. Однако привычка - великий мотиватор, по какой-то странной причине недооцененный исторически. Чего только не происходит в мире по привычке! Кто-то по привычке женится, кто-то по привычке продолжает жить с постылым супругом или супругой. Возможно, даже войны начинались по привычке того или иного властолюбивого исторического персонажа получать то, чего пожелает его пятая нога. В данном же случае друзья совершенно безобидно продолжали обедать у Дидковских, хотя внешняя необходимость этого ныне оказалась в далеком прошлом.
И по той же давно укоренившейся привычке с Валериком и Ларочкой обедал Генка Горожанинов. Это происходило настолько естественно, что казалось, никому из троицы и в голову не приходило, что такие ежедневные обеды у Дидковских могут не особо радовать хозяев, или же нагружать их в финансовом отношении. Просто заходили в лифт, привычно жали на кнопку с цифрой 'три', не менее привычно вваливались дружною гурьбой в гостеприимную квартиру, где их не менее привычно встречала Люся, приходящая домработница Дидковских. Изольда Ильинична могла быть дома, могла со спокойной совестью заниматься своими проблемами вне его пределов - это ровным счетом ничего не меняло. В любом случае каждый Божий день после уроков за большой обеденный стол в гостиной Дидковских усаживались Валерик, Генка Горожанинов и, естественно, Ларочка Лутовинина. И только в выходные дни эта традиция нарушалась, только в выходные друзья встречались или вечерами на улице, или же не встречались вовсе. Суббота и воскресенье - это были их личные дни, когда полагалось пусть ненадолго, но таки вспомнить о существовании собственных родителей и провести с ними некоторое время.
Не менее привычно и по обыкновению проворно Люся накрыла на стол и удалилась на кухню. За столом подросшие дети хозяйничали сами: наливали горячий суп из красивой фарфоровой супницы, накладывали салат, гарнир к мясу или рыбе. Меню у Дидковских обычно не было однообразным - чай, не столовая, приличный дом.
За обедом мальчишки вновь заговорили о наболевшем:
- Валер, а ты уверен в своем выборе? Экономика, банковское дело - это же такая скука!
- Много ты понимаешь, - с набитым ртом парировал Дидковский. - Сам ты скука! Деньги не могут быть скукой! Вот я погляжу на тебя лет этак через десять, когда я буду руководить каким-нибудь отделом в министерстве финансов, а может, даже банком каким-нибудь, а ты в лучшем случае будешь штаны протирать в захудалом, заплесневелом конструкторском бюро. Ну, может, если уж совсем повезет, попадешь в управление городского транспорта каким-нибудь рядовым инженеришкой. Нет, Генка, ты не понял главного - будущее за экономикой. И вообще, главное - быть поближе к деньгам, тогда в самом худом случае тебе отвалятся хотя бы крошки от большого пирога. А чем больше пирог - тем жирнее крошки. А что тебе в твоем автодорожном отвалится? Разве что машинного масла в ладошку накапает так, что рук не отмоешь.
Парировать Генке было особо нечем:
- Оно-то, может, и так, но какая же все-таки скука целыми днями калькулировать чужие деньги!
- Ну почему же? - с неприкрытой гордостью в голосе спросил Валерик. - Если иметь хорошее воображение и понимать, что, как ни крути, а процент от этих вот чужих денег, пусть и крошечный, все равно твой - о какой тогда скуке можно говорить? Это ж не сухие цифры, ты пойми главное - это деньги! Даже если в отчете речь идет о процентах, то это все равно деньги, процент-то от чего? От денег! Там деньги всюду, на каждом шагу, за каждой циферкой, за каждым словом! Надо только уметь их видеть! А иначе почему, ты думаешь, на банковское дело такой конкурс? Думаешь, все дураки туда наметились, потому и конкурс такой?
- Вот-вот, конкурс, - подхватил Горожанинов. - А ты уверен, что этот конкурс тебе по зубам? А если пролетишь? Тогда что - погоны и фуражка?
Валерка довольно захохотал:
- Генчик, я тебя умоляю! Где мой папа, и где армия! Шутник ты, однако! Ты лучше о себе позаботься, сердобольный наш!
Горожанинов оскорбился:
- Ну, мои-то тоже не пальцем деланные! Между прочим, твои же старики тоже их пациенты. Без стоматологов в наше время не слишком-то проживешь, каждый мечтает о голливудской улыбке, а военкомы, между прочим, тоже люди.
Ларочка долго отмалчивалась, с аппетитом уплетая судака под белым соусом, теперь же решила напомнить мальчишкам о своем существовании:
- Ну вы еще подеритесь, выясняя, чьи старики круче! Между прочим, это с вашей стороны, мягко говоря, свинство. А мне что же, по вашей логике, повеситься на первом же суку? Папа - музыкант, мама - парикмахерша. Ну и что? Они, между прочим, очень даже хорошие люди!
Генка с Валериком на мгновение притихли, осознав всю некорректность разговора, но Горожанинов быстро нашелся:
- Тебе-то в армию не идти, так что ты запросто и с папашей-музыкантом проживешь. Это над нами дамоклов меч висит в виде всеобщей воинской повинности, потому и приходится перестраховываться на случай пролета с институтом. Ладно, проехали. Ты, Лар, сама-то куда поступать будешь?
Наевшаяся до отвала Лариска откинулась на спинку стула:
- Уф, ну ты, Геночка, спросил! Ты бы еще первокласснице вопрос задал, куда она будет поступать! Я, между прочим, только-только седьмой класс заканчиваю! Это вам с Валеркой надо думать о будущем, а мне пока еще рановато.
Валерик вступился за друга:
- Об этом-то как раз думать никогда не рано. Не в том смысле, что ты непременно уже сейчас должна выбрать институт для поступления. Тебе просто нужно прислушиваться к себе, чем тебе больше всего хотелось бы заниматься, к чему у тебя душа лежит. Вот кем бы ты вообще хотела быть? Кем ты себя видишь в будущем?
Ларочка скривилась:
- Ой, началось! Фу, зануды! Никем я не хочу быть! Я хочу всегда быть ребенком.
Дидковский посмотрел на нее с нескрываемым разочарованием:
- Лар, ну как ты можешь такое говорить? Ты ведь уже не такая маленькая, уже должна бы к чему-то стремиться...
- Дурак ты, Валерка. К чему мне еще стремиться? Мне и сейчас хорошо. Ни о чем думать не надо, ни о чем переживать, принимать важные решения. У меня и так все хорошо. А важные решения пусть принимает кто-нибудь другой. Это же так здорово, когда от тебя ничего не зависит!
- Да с кем ты споришь? - спросил Генка. - Нашел, кого учить уму-разуму. Она ж еще действительно маленькая, ни фига не соображает. Вот вырастет, выйдет замуж, тогда и будет думать, переживать.
- Ну уж фигушки, - возмутилась Лариска. - Это пусть муж и думает, и переживает! Не женское это дело, переживать.
- А чем же, по-твоему, должна заниматься женщина? Стиркой, уборкой, кухней - и больше ничем? Ну, еще детей рожать, естественно...
- Фи, еще чего не хватало! Стирками-уборками должны заниматься домработницы! А жена - это Женщина, - мечтательно протянула Ларочка.
- Ну, это смотря за кого замуж выйдешь, - парировал Генка. - Не слишком многие мужики могут позволить своим женам оставаться только женщинами.
- Вот это ты верно заметил, - сказал Валерик. - Далеко не многие. Вот, Ларочка, и задумывайся с раннего детства, за кого замуж выходить, чтобы потом горько не плакать. За банкира или за какого-нибудь инженера-конструктора. Думай, кто сможет обеспечить тебе должный уровень, к которому ты привыкла.
- А к чему она привыкла? - встрял Генка. - Ты знаешь, к чему она привыкла? Ты знаешь, как у них в доме заведено, ты там слишком часто бываешь? Она-то, скорее всего, привыкла как раз к обратному, у них-то домработницы нету, а мамаша целыми днями на работах крутится. Это тут, при нас она такая вся из себя разбалованная кукла, а дома с нее эта спесь, небось, в мгновение слетает.
Ларочка скривилась. Разговор уже явно вышел за пределы приятной беседы. Ну Генка-то, Генка! Откуда в нем эта проницательность взялась? Откуда он-то знает, что дома она совсем другая? Правда, дома Лариса проводит не так уж много времени, но время это ей решительно не нравится. Дома она никогда не может наслаждаться ничегонеделанием, дома всегда находится занятие. То картошки начистить, то пропылесосить да пыль протереть, полы помыть. Эх, как верно Генка заметил - нету у них домработницы, нету...
- Ой, ладно, завелись, - недовольно протянула она. - Зануды! Валер, у тебя спирту не найдется?
Дидковский молча выпучил на нее глаза, Горожанинов же вслух рассмеялся:
- О, юная алкоголичка! А водка тебе не подойдет, вот так вот сразу на спирт потянуло?
- Дурак, - равнодушно заявила Лариска. - Можно и водку, но лучше спирт. Иначе эту фигню шиш смоешь.
И, не выходя из-за стола, принялась разматывать грязную повязку на руке. Полюбовалась пару секунд на собственное художество - действительно красиво получилось, буковки все ровненькие, одна к одной, как будто через трафарет нанесены. Плюнула на скомканный в руке бинт, потерла надпись. Картинка только немножко размазалась, но стираться и не думала.
- Ну так как насчет спирта? - недовольно спросила она.
Дидковский замер. Может, сейчас она откроет тайну - кто его соперник?
- Лар, а что это за Андрей такой? - спросил как можно безразличнее, но внимательный слушатель непременно обратил бы внимание на напряженность в его голосе. Однако к его счастью внимательных слушателей за столом не оказалось.
- Да так, - совершенно равнодушно ответила Лариска. - Ты его не знаешь. Так ты мне дашь спирт или как? Ген, у твоих-то стариков наверняка спирт должен быть, от Валерки фиг дождешься. Пошли к тебе, смоем эту фигню.
И, не обращая ни малейшего внимания на то, что хозяин со всех ног кинулся на кухню за водкой, Ларочка решительно направилась в коридор. Уже обуваясь, недовольно оглянулась:
- Ген, ну ты идешь, или как?
Горожанинов лениво поднялся и пошел в прихожую.
Глава 4
Откружил школьный вальс, отгремел выпускной бал. Впереди маячило поступление в институты-университеты. Пожалуй, самое тяжелое лето для всех выпускников школ, самое напряженное. А потому Изольда Ильинична озаботилась здоровьем любимого сыночка. Дидковские каждое лето выезжали к морю всей семьей, теперь же, казалось, сам Бог велел. И предстоящее поступление в Университет Экономики и Финансов вовсе не повод отказываться от летнего отдыха.
Единственное, что отличало это лето от всех предыдущих, так это то, что Изольда Ильинична озаботилась не только Валеркиным отдыхом.
- Лиза, я вот что хотела у тебя спросить, - завела она разговор при очередной встрече с парикмахершей. - Где вы собираетесь отдыхать этим летом?
Елизавета Николаевна грустно усмехнулась:
- Ой, Изольда Ильинична, я вас умоляю - какой отдых? Лето в разгаре, у меня самая работа. Народ разъезжается по курортам-санаториям, каждый хочет быть там самым красивым. Да и те, что остаются в городе, про меня не забывают. Это зимой клиентов не дозовешься, не докричишься - под шапки спрячутся и думают, что и так сойдет. А лето у меня - горячая пора, как у колхозников. Если мне и можно когда недельку-другую отпуска взять, так это зимой. Да вы ж знаете, я и зимой не особо отдыхаю - некогда мне отдыхать, деньги зарабатывать надо.
Клиентка отозвалась:
- Зарабатывать, оно то, конечно, дело хорошее, да вот только и отдыхать ведь надо время от времени, оздоравливаться. Всех денег все равно не заработаешь, а здоровье - дело хрупкое. Смолоду надорвешься - потом никаких денег не хватит на его восстановление.
- Ох, Изольда Ильинична, мне даже думать об отдыхе некогда. У музыкантов зарплата сами знаете какая. Мы только-только за квартиру расплатились, меблишку какую-никакую прикупили, так уже опять нужно делать ремонт. Да и о Лариске надо бы подумать...
- Это ты о приданом, что ли? - усмехнулась Дидковская.
- Ой, да какое там приданое? Кто в наше время думает об этой чепухе? Были бы деньги, а приданое молодые сами купят. Нет, Изольда Ильинична, я говорю об образовании. Нынче бесплатные университеты только во дворе, да нам такое образование даром не надо. Знаниями она у меня особо не блещет и надежды на то, что она вдруг резко изменит отношение к учебе, у меня уже не осталось. А стало быть, на бесплатное образование Лариске рассчитывать нечего - понабегут медалисты да блатные, моей при любом раскладе места не хватит. Так что уже сейчас нужно что-то откладывать, чтобы потом не плакать горько. А вы говорите - отдых...
Елизавета Николаевна ловко взбивала не слишком густые и уж совсем тонкие волосы клиентки, подбрызгивала лаком у самых корней, чтобы хоть как-то создать необходимый объем. Клиентка же на какое-то время притихла, словно обдумывая внезапно пришедшую в голову идею. На самом-то деле идея была далеко не свежа - Изольда Ильинична вынашивала ее еще с зимних каникул.
- А что ты скажешь, Лиза, если я предложу тебе взять Ларочку с собой? Ты же знаешь, мы каждый год ездим к морю, поедем и в этом, я как раз собиралась заказывать путевки. У Валерика год очень тяжелый выдался, я просто обязана его оздоровить, несмотря на грядущее поступление в университет. Мы могли бы и Ларочку с собой прихватить. Как ты на это смотришь?
Елизавета Николаевна только отмахнулась:
- Ой, Изольда Ильинична, о чем вы говорите? Оно вам надо, мои проблемы решать? Вы и так ее столько лет можно сказать на своих плечах тащили, за что я вам премного благодарна. Нет-нет, милочка, спасибо огромное за предложение, но я же прекрасно понимаю, что вы его сделали сугубо под впечатлением моего рассказа о тяжелом житье-бытье. Нет-нет, у нас все совсем не так уж и плохо, это я несколько сгустила краски. Просто времени у меня ни на что не хватает, а в остальном - все в полном порядке...
- Да где же 'в порядке', Лиза, о каком порядке ты можешь говорить, если у тебя Ларочка к тринадцати годам моря не видела! И не спорь со мной, она нам не помешает. Так что я заказываю путевку и на нее тоже.
- Ну что вы, Изольда Ильинична, зачем вам моя обуза? Нет, я так не могу. Не надо, она и в городе нормально отдохнет. Поедет к бабушке на дачу...
Однако Дидковская не была намерена уступать победу в этом споре кому бы то ни было. Она уже все давным-давно решила, и четыре путевки были уже не только заказаны, но и выкуплены, а стало быть, все именно так и будет, или она не Дидковская!
- Дача-то наверное тоже неплохо, свежий воздух, витамины, но, Лиза - нельзя же отдых на даче приравнять к отдыху на море! Да и сколько она у тебя будет на даче? В лучшем случае будет приезжать на выходные, а остальные дни будет дышать пылью и бетонным московским воздухом. Нет, дорогая, Ларочка поедет с нами. И не смей называть ребенка обузой! Ты же знаешь, для нас Ларочка - как родная, я люблю ее искренно и нежно. Все, Лиза, даже и не спорь, я приняла такое решение. Да не переживай ты так - я с нее глаз не спущу. А если я и отвернусь когда - Валерик непременно будет рядом. Не волнуйся, привезу я твоего ребенка живого-здорового, все будет хорошо.
Елизавета Николаевна заколебалась. Вроде и хотелось, чтобы Ларочка отдохнула по-человечески, чтобы ребенок, наконец, увидел море. Да неудобно навешивать свои проблемы на чужих людей. Спасибо Изольде Ильиничне за доброту, за согласие приглядеть там за Ларочкой, но надо все-таки хотя бы оплатить путевку.
- А сколько путевка стоит?
Изольда Ильинична с мягкой улыбкой положила свою ладонь, щедро усыпанную неприятными рыжими пятнами, поверх руки парикмахерши:
- Не волнуйся, Лиза, для нас это не деньги. Мы же столько лет знаем друг друга, столько раз друг дружку выручали. Перестань, еще не хватало нам с тобой считать копейки. Ты себе работай спокойно, раз у тебя самый хлебный сезон, а Ларочка поедет с нами. Аркадий твой, небось, опять на гастроли намылился?
Елизавета Николаевна с легким вздохом кивнула:
- Опять...
- Ну вот видишь, и ты заодно отдохнешь. Если не от работы, так хотя бы от семьи. Не волнуйся, Лиза, все будет хорошо...
Ларочка и море... Это был самый большой подарок в Валеркиной пока еще столь недолгой жизни. Подарок за успешное окончание школы. Впереди было поступление в университет, но это было делом практически решенным - Валерик даже не будет пытаться поступить на бюджетное отделение, к чему делать лишние телодвижения? Нет, у папеньки, достопочтенного Владимира Александровича, имеется достаточно знакомств на разных уровнях жизненного пространства, но нынче уже не те времена, когда практически любую проблему можно было решить при помощи одних только знакомств. Теперь выше всех знакомств, выше любого блата было материальное стимулирование, как никогда ранее стал актуален девиз: 'Не подмажешь - не поедешь'. И по всему выходило, что, обращаясь к знакомым с просьбой пристроить сыночка в более чем престижный вуз, в виде благодарности доведется отстегнуть ненамного меньшую сумму, нежели вполне официально поступать на контрактной основе. Деньги практически те же, а прав в итоге получается несравнимо больше. Владимиру Александровичу уже доводилось слышать душераздирающие истории, когда родители абитуриента отстегнули за поступление родного отпрыска на госзаказ весьма существенную сумму, а дитя проучилось на 'бесплатной' основе лишь до ближайшей сессии. И увы, далеко не всегда новоявленные студенты действительно учились из рук вон плохо. Вовсе нет, просто вузу было выгоднее 'валить' всех подряд с тем, чтобы после ближайшей же сессии как можно большее количество студентов переводились на контрактное обучение. Что-что, а считать деньги Дидковский-старший умел. И потому, не мудрствуя лукаво, Владимир Александрович рассудил, что гораздо проще и в итоге дешевле поступать сразу на контрактное обучение. А раз так, то предстоящие Валерке вступительные экзамены в облюбованный Университет Экономики и Финансов были не более чем пустой формальностью.
Сочи встретил пекущим солнцем и веселым гомоном. Разместились на курорте 'Южная звезда' в двух просторных двухместных номерах. Двухместные номера Изольда Ильинична брала не в целях экономии, а сугубо в своих, корыстных целях. Ларочку следовало потихоньку приучать к тому, что Валерик будет рядом с нею всю жизнь. До сих пор он был ей только товарищем и как будто старшим братом. Теперь нужно было исподволь подвести ее к осознанию того, что Валерка не просто друг, а еще и мужчина. И не просто мужчина, а самый-самый в мире надежный мужчина, единственный, кто будет рядом всегда, в беде и в радости, на кого она сможет положиться в самую трудную минуточку жизни. А потому план ее был прост и вместе с тем, по ее убеждению, достаточно эффективен: Владимир Александрович селится в одном номере с сыном, Изольда же Ильинична - в другом, вместе с Ларочкой. Ну, а иногда можно ведь и поменяться... Нет, конечно, Валерик пока еще не должен заводить слишком близкие отношения с Ларочкой, она же еще совсем дитя. А вот просто остаться вдвоем в одном номере, самим, где им никто не помешает... Для этого Ларочка уже достаточно взрослая девочка, она должна осознать всю волнительность таких вот ночей, когда рядом настоящий мужчина и в то же время - рыцарь, который ни в коем случае не позволит себе лишнего.
Едва бросив сумки в комнате, чуть попрыгав попой на своей кровати, проверяя ее на мягкость, Лариска заявила:
- Ну куда они от меня убегут? Ну тетя Зольдочка, миленькая! Я ж моря никогда в жизни не видела! Ну как же вы не понимаете?!
Изольда Ильинична задумалась ровно на секунду. А и правда, что с ними, с вещами, сделается? Зато ситуацию вполне можно использовать в собственных, глубоко корыстных целях: детям весьма полезно проводить как можно больше времени вдвоем. А вещи... Что вещи? Она и сама с успехом разложит их по полкам.
- Хорошо, детка. Возьми Валерика и идите. Только не надо сразу прыгать в воду - это не полезно. Побродите по бережку, погуляйте, а купаться пойдем после четырех часов, когда солнце будет уже не такое злое. Договорились?
Ларочка подпрыгнула на кровати в последний раз, вскочила, одновременно взвизгнув от радости, и бросилась на шею к Изольде Ильиничне:
- Уй, спасибо, тетя Зольдочка! Я побежала!
А у Изольды Ильиничны сжалось сердце: ах, какой милый ребенок! 'Детка, милая девочка, ты непременно станешь моей невесткой! И называть меня будешь не дурацкой тетей Зольдой, а мамой. Только знать тебе об этом пока что вовсе ни к чему'. Достала из чемодана очередное платье, аккуратно развесила его на плечиках и усмехнулась: 'Надо же, сама для себя воспитываю невестку. Кому еще такое дано?!'
Ларочка разочарованно сморщила носик. У самых ее ног плескалось воспетое поэтами Черное море, но на деле оно оказалось вовсе не черным, и даже не синим, как в старой песне, а обыкновенным, грязновато-серым. Если уж совсем честно и откровенно, некоторая доля синевы в нем, конечно, имелась, и даже немалая, однако Ларочка рассчитывала на куда большую долю. Ведь представляла себе море ярко-ярко-синим, как в ролике, рекламирующем батончик 'Баунти' - синим до лазурного, с невероятно прозрачной водой, когда кажется, что без малейшего труда можно рассмотреть каждую отдельную песчинку на дне. А тут... Правда, несмотря на некоторое разочарование, Лариска не могла не признать, что море, пусть и не такое синее, как на картинке, это все-таки сила. Прохладная волна аккуратно слизывала песок с маленьких девчоночьих ступней и тут же отступала, чтобы уже через мгновение вновь с ненавязчивой настойчивостью наброситься на добычу.
Верным рыцарем рядом с Ларочкой бродил Валерка. Уже сейчас, в тринадцать лет, Ларочка даже босиком была лишь ненамного ниже его. А рост - это, пожалуй, было единственное, чем он мог если и не гордиться, то, по крайней мере, не комплексовать. Впрочем, на самом деле Валерка не столько был высок, сколько выглядел жердью из-за непомерной своей худобы, от чего руки и ноги его казались несуразно длинными пластилиновыми жгутиками, грубо прилепленными к небольшому хрупкому телу. Дидковский безумно комплексовал из-за своей нескладности, из-за отвратительной белизны, даже почти прозрачности кожи, но бродить по пляжу одетым из-за того, что кто-то может презрительно скривиться при взгляде на него - это было слишком. Тем более что сейчас, в эту самую минуту рядом с ним шла самая замечательная девочка в мире, которой он, несмотря на все свои комплексы, просто не мог не восхищаться. Худенькая, несколько нескладная, как все подростки, в коротеньком открытом сарафанчике, с темными тяжелыми волосами, небрежно забранными в большую колючую заколку, она была восхитительно прекрасна. Валерке казалось, что буквально все мужики не только восхищаются ее неземной красотой, но и смотрят на него с завистью и некоторой ненавистью - еще бы, ведь рядом с этой красоткой сейчас шли не они, а Валерка. Да только все это было всего лишь плодом его не совсем здорового от любви воображения. Никто кроме него не восхищался красотой девчонки, угловатого подростка, потому что красивой Ларочку считал только сам Валерка. Никто не смотрел на него с завистью и тем более с ненавистью - на них вообще никто не обращал внимания, никому до них не было дела. Но Валерка был уверен: весь мир крутится вокруг них с Ларочкой, все взгляды прикованы к ним. И уж конечно, ни один мужчина не в состоянии оторвать восхищенного взгляда от его очаровательной спутницы.
А потом они вчетвером лежали на пляже. Изольда Ильинична запретила сразу заходить в воду, настояв на том, что сначала нужно немножко полежать, позагорать, дав возможность организму несколько адаптироваться к южному климату. Море тихонько мурлыкало свою нескончаемую мелодию буквально в нескольких шагах от них, в его однообразную музыку вплетались голоса и смех отдыхающих, глухой стук волейбольного мяча о руки играющих, и возмущенные крики чаек. Хорошо! Ларочка от умиротворения и переизбытка эмоций едва не задремала, лишь только устроилась на расстеленном покрывале. Да тут Изольда Ильинична нарушила идиллию:
- Ларочка, нельзя лежать на солнце просто так, солнце очень коварно, детка. О коже надо заботиться. Валерик, смажь Ларочку кремом.
Девочка было засопротивлялась:
- Ой, тетя Зольда, мне не надо. Я хорошо загораю, меня солнце любит.
Изольда Ильинична иронично спросила:
- А у тебя что, такой большой опыт общения с южным солнцем? Деточка, ты хотя бы раз выезжала за пределы московской области? Насколько мне известно, нет. А южное солнце - это тебе не московское. Давай не будем спорить, дитя мое. Я специально для тебя купила защитный крем. Вернее, для тебя я купила более умеренный, с самой низкой защитой. А вот для себя - наоборот, с самым высоким коэффициентом, я ведь белокожая. Валерик, смажь Ларочку, как положено: спину, руки, и про ноги не забудь.
Лариска молча покорилась. Валерка выдавил крем себе на ладонь и принялся натирать ее спину. Ларочка было вздрогнула - крем оказался довольно прохладный - но тут же расслабилась. Валеркины руки ласково втирали в нее что-то, словно делали легкий массаж, и это, на удивление, оказалось так приятно. Лариска едва не замурлыкала вслух. Восторженно прикрыла глаза и наслаждалась моментом. Ах, красота! Море, солнце, теплый уютный песок, да еще и легкий приятный массаж. Хорошо!
В отличие от Ларочки Валерка расслабиться не мог, он только все больше напрягался с каждым мгновением. Он впервые в жизни прикасался к предмету вожделения. Нет, он, конечно, уже познал, что такое женщина, не впервые прикасался к женскому телу. Маменька, достопочтенная Изольда Ильинична, сдержала свое слово и подыскала ему, как она сама называла, 'подходящий вариант'.
Кристина была старше Валерки на четыре года и к моменту начала их отношений училась в институте культуры. Сама она была не москвичка, приехала из Воронежа якобы за высшим образованием, да на самом деле, естественно, мечтала остаться в Москве навсегда - выйти замуж, родить ребеночка и не знать проблем. Однако время шло, а замуж никто не звал. Больше того - на нее вообще никто не обращал внимания. Жила-то Кристина в общежитии, уж там-то пусть не замуж, но хотя бы на ночь всех девчонок разбирали, редко кто ночевал в приписанной комнате. Кристина же рассталась с девственностью лишь в начале третьего курса, в аккурат накануне двадцатилетия. Все глаза успела выплакать: ну почему же ее никто не хочет?! Тут уж было обрадовалась такому подарку на день рождения, решила, что вот теперь-то все будет иначе, вот теперь она стала настоящей женщиной. Да не тут-то было... Парни почему-то упорно обходили ее комнату стороной. Даже тот, который преподнес ей 'подарок', на следующий день даже не взглянул в ее сторону, как будто она какая-то ненормальная, прокаженная...
Ну да, ее сложно было назвать красавицей. Но ведь и не уродина! Правда, черные густые брови, сросшиеся на переносице, в сочетании с тонкими губами делали ее лицо несколько мужеподобным, но она ведь уже научилась выщипывать брови! Зато фигурка у нее довольно аккуратненькая, ладненькая. Да и кожа, слава Богу, любая соперница позавидует - в меру смуглая и такая гладенькая, эластичная! И еще далеко не каждая из соседок по общаге может похвастать такими шикарными волосами, как у нее - темными, почти черными, ровными и блестящими. И вообще - другие-то девчонки тоже не красавицы. Так, просто симпатичные. Кто-то больше, кто-то меньше. Она, Кристина, без сомнения - меньше. Ну и что, ведь не совсем же некрасивая! Просто обыкновенная. Уж если даже откровенная дурнушка Танька Казанцева в общаге пользовалась неизменным успехом, практически ни одной ночи не проводила в своей кровати! Уж на ее-то фоне Кристину вообще можно было назвать вполне миленькой! Так нет же, никому она почему-то не нужна.
Кристина отрабатывала практику в захолустной библиотеке в Строгино, когда на ее горизонте 'нарисовалась' не особо красивая, зато очень ухоженная, даже холеная дама. Дама приглядывалась к ней некоторое время, приходила несколько дней подряд якобы в читальный зал, да Кристина сразу поняла - незнакомка интересуется ею, а вовсе не литературой. Потому как та брала не какую-нибудь специальную литературу, не техническую, не художественную, ее не интересовали ни справочники, ни энциклопедии, а самые обыкновенные, даже тривиальные, глянцевые журналы, которых навалом на любой раскладке, да и цена им - три копейки за дюжину. Уж что б такая холеная тетка, да не смогла себе позволить прикупить несчастный журнальчик?! Нет, что-то тут явно не то, где-то тут собака наверняка порылась, недаром ведь так заинтересованно поглядывает тетка в сторону Кристины! Понять-то поняла, да с трепетом в сердце выжидала, когда таинственная дама пойдет в наступление. Дождалась...
- Деточка, у меня к вам конфиденциальный разговор. Давайте выйдем на улицу?
С замирающим сердцем пошла вслед за незнакомкой к выходу. Ох, что-то будет? Может, вот он, ее звездный час?!
На улице Изольда Ильинична отвела Кристину чуть в сторонку от выхода и начала разговор, не отводя пристального взгляда от лица библиотекарши:
- Деточка, я прошу вас отнестись серьезно к нашему разговору. И еще прошу вас не отвечать на мое предложение сразу. Подумайте недельку-другую, а потом уже будете отказываться, если за это время мое предложение не покажется вам менее ужасным. Вы, как я вижу, не особенно пользуетесь спросом у мужчин, я права? Можете не отвечать, милочка, можете не отвечать. И живется вам совсем не сладко, насколько я понимаю. Денег вечно не хватает, а перспектив впереди - ноль целых ноль десятых. Я же предлагаю вам квартиру. Да-да, милочка, вы не ослышались - однокомнатную квартиру, правда, довольно скромную и уж конечно не в центре - здесь, неподалеку, на Таллиннской улице. Но эта квартира не будет стоить вам ни копейки. Правда, квартирка съемная, и я не собираюсь вам ее дарить. Но вы будете жить в ней долго, несколько лет, если, конечно, вы нам подойдете. Ну а за это вам, естественно, нужно будет поработать. Время от времени вам придется оказывать некоторые услуги интимного рода моему сыну. Я прошу вас - не стоит называть это грязными словами. Нет, деточка, это просто работа, ничем не хуже, ничем не лучше других. Вы будете жить собственной жизнью, а иногда к вам в гости будет заглядывать мой сын - вот и все. Он еще слишком молод для того, чтобы самостоятельно решать подобные вопросы. А я не хочу, чтобы он решил эту проблему неправильно, чтобы это решение принесло ему впоследствии новые проблемы. Вы меня понимаете? Абсолютно ничего грязного, ничего позорного, просто... Скажем, опытная наставница для юного мужчины, ничего более.
Щеки Кристины горели, как будто ее только что грубо по ним отхлестали. Какой ужас, докатилась, дожилась! Неужели она выглядит продажной женщиной?! От обиды слезы подступили к глазам, хотелось крикнуть в лицо холеной даме какую-нибудь невероятную гадость, оскорбить ее так же, как только что та оскорбила саму Кристину. Но отчего-то язык перестал повиноваться, а ноги словно приросли к асфальту, и несчастная девушка вынуждена была выслушать это грязное предложение до конца.
- Да, вот еще что. Деточка, я забыла уточнить один момент: в вашей жизни должен быть только один мужчина, мой сын. Это не пожизненный приговор. Если в вашей жизни появится другой мужчина, наш договор просто-напросто будет расторгнут, но никаких штрафных санкций за этим не последует. То есть вы вправе прервать договор в любой момент. Но вот уж на что у вас не будет права - так это на обман. Если окажется, что, кроме моего сына вы обслуживаете других мужчин, вы будете жестоко покараны. Поверьте, у меня есть возможности для этого, как и возможности для того, чтобы отслеживать ваши похождения. Мой сын не монстр, не садист, он не причинит вам ни малейшего вреда. Он просто не очень красив, впрочем, как и вы. Ну, может быть, чуть более некрасив, чем вы, но не больше того. Он абсолютно нормален и здоров, просто не очень уверен в себе, а природа, как вы понимаете, требует своего. Вам нужно будет только предоставлять ему свое тело для определенных утех, вот и вся ваша работа. А остальному, я думаю, он и сам научится - он у меня парень неглупый. Кстати, вполне возможно, что вы и сами будете получать удовольствие от... ммм, скажем, общения с моим сыном. И за это вы забудете об ужасном общежитии, у вас будет своя квартирка в Москве. А вы ведь знаете, сколько нынче стоит снять квартиру? Подумайте, деточка, подумайте хорошенько - стоит ли отказываться от такого предложения? Я навещу вас через некоторое время, - и, не прощаясь, Изольда Ильинична резко развернулась и пошла прочь.
До конца рабочего дня Кристина проплакала. Плакала она и дома, то есть в общежитии. Вечер - самое нелюбимое ее время суток. Вечером всех девчонок парни разбирают по своим комнатам, а Кристина каждый вечер остается одна. Как проклятая. И если на работе она плакала от обиды на грязное предложение, то вечером, оставшись одна в холодной неуютной комнате, она плакала от невостребованности, от ненужности, от чувства непреодолимого, пронзительного одиночества. За что, почему?! Почему она никому не нужна, почему, почему?! Она же не просит у судьбы принца на белом Мерседесе, не требует какого-то непревзойденного красавца. Пусть бы хоть какой-нибудь, пусть не очень красивый... Лишь бы не быть одной, лишь бы не ловить на себе жалостливые взгляды соседок: эх, бедолага, никчемная, ненужная, бракованная...
'Я не бракованная!', - кричала про себя Кристина. - 'Не бракованная! Я нормальная, такая же, как все!' И от злости рвала наволочку зубами: 'Где ты, холеная тетка? Я согласна, да, да, да, согласна! Где твой сын-уродец? Пусть он уродлив, пусть некрасив, зато он будет мой, только мой! Раз уж он такой некрасивый, что даже шлюху сам себе найти не может, значит, не найдет себе другую, значит, будет мой, весь-весь мой, только мой! И не тот ли это шанс, о котором я так мечтала?! Пусть некрасивый, пусть это все не очень-то романтично, зато уж наверняка надежнее, чем все наши общежитские кобели. Да и, судя по мамаше, упакован не на шутку, а стало быть... Ух! Урод - что может быть лучше и вернее урода?! Да, да, тетка, я согласна!!!'
Но 'тетки' рядом не было. Не появилась она и на следующий день, и через два, через три дня ее по-прежнему не было видно. Пришла только тогда, когда Кристина уже отчаялась, когда кляла себя последними словами за то, что не согласилась сразу на такое замечательное предложение, не ухватилась, как за спасительную соломинку. Дура, какая же она дура!!! Да разве от таких предложений отказываются?!
И, когда Изольда Ильинична появилась в библиотеке спустя почти три недели, истосковавшаяся по чему-то неведомому Кристина сама ухватила ее за рукав и почти силой выволокла на улицу. И только там громко прошептала, склонившись к ее уху:
- Я согласна! Я на все согласна!!!
Валерка гладил и гладил Ларочку, млея от нежности к нескладной девчонке, и умирая от благодарности матери. Ах, ну надо же, какая она у него мудрая женщина, всё, буквально всё предусмотрела, даже крем купила для того, чтобы Валерка мог ласкать будущую свою невесту вполне легально. Он выдавил очередную порцию крема и начал втирать его в Ларочкины ноги: сначала в икры, потом постепенно подбирался выше, к худеньким бедрам. От ее бархатистой эластичной кожи, от заветной близости ее сокровенных мест у Валерки захватывало дух. Он уже подобрался к самой кромке купальника и ежесекундно ожидал, что вот сейчас Ларочка возмутится его бестактностью, наглым вторжением в запретную зону. Но та лежала спокойно и кажется, даже и не думала возмущаться. Напротив, Валерке даже показалось, что от этого процесса она получает не меньшее удовольствие, чем он сам. И от этих мыслей, от невероятной близости любимой девочки все Валеркины члены напряглись до полного неприличия. Умом понимал, что нельзя даже и мечтать о продолжении, о том, что должно было бы последовать дальше, окажись они вдруг одни, в каком-то укромном уголочке, но все его существо требовало продолжения 'банкета'. Его мозг отключился на какую-то секундочку, Валерка вдруг перестал соображать, что находится на пляже, а кругом полно народу, и что нежится под его руками не Кристина, дешевая безотказная кукла для сексуальных утех, а Ларочка, его маленькая и бесконечно любимая Ларочка, которую он не имеет права не только обидеть, но даже насторожить, спугнуть раньше времени. Дай только час, и все у него будет, и эта восхитительная девочка будет принадлежать ему безраздельно, целиком и полностью, ему одному, причем на вполне законных основаниях, и вот тогда уже никто не посмеет отнять ее у него, и вот тогда ему не надо будет скрывать свои чувства и желания, не надо будет утолять их с постылой нелюбимой женщиной. Да только где ж его, час, взять, когда девочка - вот она, нежится под его руками, не заботясь даже о том, чтобы продемонстрировать мнимое возмущение Валеркиной наглостью. Ведь 'потом' - это потом, когда-нибудь, это слишком растяжимое, неопределенное понятие, а хочется-то прямо сейчас, сию минуту, хочется до обморока, до одури, до умопомрачения! И чем еще, кроме умопомрачения, можно объяснить то, что Валерка совсем перестал соображать, инстинктивно подсунув два пальца под Ларочкин купальник, чуть коснувшись ее маленькой упругой попочки?
Придремавшая Ларочка этого, казалось, даже и не заметила. Однако Изольда Ильинична была на страже морали:
- Валерик, сынок, ты бы накинул рубашку, как бы не сгорел.
Валерка вздрогнул и слегка отшатнулся, пальцы сами собою выскользнули из такого уютного укрытия. Тут же в уши ворвался обычный пляжный гомон, а глаза обнаружили вдруг уйму народа вокруг. Валерка испугался: что это было? Он что, совсем спятил?!
- Валерик, ты слышишь меня? Набрось рубашку на плечи, обгоришь ведь.
Да, мама как всегда права, - машинально отметил про себя Валерка и уже было подхватился с корточек, чуть было не вскочил во весь рост. И лишь в последнюю секунду остановился, присел обратно, обхватил колени руками. Хорошо женщинам - даже в состоянии крайнего возбуждения выглядят нормально, никто ни о чем не догадается. А ему, Валерке, куда девать свое возбуждение? Кругом народа - сотни, если не тысячи человек, это что же, ему демонстрировать свои чувства к маленькой девочке, уютно устроившейся рядом, привсенародно?! Срамота!
- Да нет, мам, ничего, мне не жарко. Я еще позагораю.
Изольда Ильинична хмыкнула неопределенно:
- Ну гляди, я предупредила.
Валерка знал, что мать, как всегда, права, как знал и то, что обгорит непременно - ему для этого вполне хватило бы и двадцати минут на открытом солнце. Но не мог же он во всеуслышание объяснить ей свое поведение! Вот если бы она сама догадалась бросить ему рубашку! Но - вроде и мудрая мама, а не догадалась. И пришлось Валерке еще долго сидеть под палящим солнцем, пока почувствовал, что уже может встать во весь рост, не рискуя быть осмеянным.
Естественно, столь продолжительные солнечные ванны сказались на Валеркином здоровье весьма негативно. Едва войдя в прохладный вестибюль гостиницы, почувствовал некоторый дискомфорт - плечи и спина как будто все еще находились под воздействием прямых солнечных лучей. О, Валерке очень хорошо было известно подобное состояние! С его-то молочно-белой кожей он еще в довольно раннем возрасте познал все 'прелести' солнечных ожогов. Теперь к вечеру жди повышения температуры, но не это самое страшное. Хуже всего то, что кожа теперь будет печь огнем несколько дней, а после покроется пузырьками и полопается, будет облазить пластами. И все это - в присутствии Ларочки! А еще страшнее то, что с обгоревшей кожей ему категорически нельзя будет находиться рядом с Ларочкой на пляже, нельзя будет, как сегодня, втирать в ее восхитительно гладкую, такую теплую кожу защитный крем. Эх, мама, как же ты не догадалась бросить рубашку?!!
Температура не заставила себя долго ждать. Валерка приготовился к страданиям, приготовился к одиночеству. Но мама, хоть и оплошала с рубашкой, лишний раз продемонстрировала свою мудрость:
- Так, дети! Мы с Владимиром Александровичем сегодня идем на концерт Иосифа Кобзона. Вам, насколько я разбираюсь в молодежи, это вряд ли будет интересно. А потому вы остаетесь в номере. А, вот еще что. После Кобзона мы с Владимиром Александровичем пойдем в казино, вернемся очень поздно. Так что, я думаю, будет правильнее, если ты, Валерик, сегодня переночуешь в нашем с Ларочкой номере, на моей кровати, чтобы мы не перебудили вас ночью. Договорились? Да, вот еще что. Ларочка, детка, поработай немножко сестрой милосердия? Я купила кефира, сейчас он хорошенько охладится в холодильнике, а потом ты смажешь им Валерика, хорошо?