Аннотация: Репортаж по горячим следам об участии в полуфинале телеолимпиады "Умницы и умники" в 2010 году.
ПУТЬ НАВЕРХ
Полуфинал
День первый. Москва
Люди, люди, люди... Много людей! С прошлой поездки я так и не привык к ним, а может, успел отвыкнуть. И немудрено. Почитайте месяц Льва Толстого безвылазно, как я, отвыкнете не только от людей, но и от самого себя. На месяц ваше сознание полностью сливается с сознанием другого человека, с его мыслями, чувствами, страданиями, сомнениями. Сложно не растерять здесь себя. Учитывая, что для меня таким человеком стал Лев Николаевич, моя личность была просто раздавлена, а в голове крутилась только одна мысль - не сойти бы с ума
Вокруг - занесённая снегом столица. Пушистые хлопья падают волшебно, как на новогодних открытках, крепкий морозец щипает за нос. Я ничего не чувствую. Просто тащу тяжёлый чемодан по сугробам и стараюсь не попасть под машину. Ощущение такое, будто мир - грубо нарисованная на заборе абстракция, какой-то бред сумасшедшего ёжика, заблудившегося в тумане. Только у ёжика перед глазами чёртики, а у меня - Чертковы. Иногда мелькают ещё Болконские, Ростовы, Каренины, Вронские... Катюша Маслова скалит мне зубы за рулём "Мерседеса"... Чемодан тяжёлый, сугробы глубокие. За мальчиком в дурацкой меховой шапке вьётся вереница следов и синяя борозда. Вспоминается Толстой с плугом. Смеюсь. Ругаюсь. Умоляю себя пройти ещё хотя бы сто метров. Потом ещё двести. Потом ещё "чуть-чуть". Вот и Башня. "Здравствуй, надменная дура!" - кричу. Молчит. Не слышит. Видно, ей по фигу.
День второй. Снова здесь
Подготовка началась с четырёх утра. Гавриил, с которым нас снова поселили вместе, имел привычку, пошутив, заразительно засмеяться и прямо во время смеха резко делать серьёзное лицо. Повторить этот фокус я не мог, и в итоге, давясь смехом, корчился под его пристальным скорбным взглядом. Несколько раз он пытался научить меня владеть лицом, но быстро разочаровался - ученик из меня был никакой. "Ты слишком искренний", - сказал раз Гавриил после долгого молчания. Кем-кем, а искренним я себя никогда не считал. Однако я чувствовал, что эти тяжёлые серые глаза видят меня насквозь. Это раздражало, я чувствовал себя голым. Прекрасно видя моё раздражение, Гавриил становился очень вежливым, извинялся по поводу и без повода, причём делал это так, что невозможно было понять, кривляется он или говорит правду. За это я злился на него ещё больше. Помните момент в "Войне и мире", когда Пьер Безухов приехал к Андрею Болконскому в Богучарово после своего южного путешествия? Долгая беседа о смысле жизни захватила их, заставляя по-новому глядеть на окружающий мир. Так и мы с Гавриилом тёмным вечером в свете фонарей прогуливались по Москве, чувствуя приближение чего-то великого и таинственного. Я представлял себя князем Андреем, надменным и самоуверенным, с каким-то незаслуженным презрением к мелочам вслушивался в речи Гавриила-Пьера, толкующего о том, что жизнь наша - это беспрерывное и бесконечное развитие от низших форм мира материального к высшим формам мира духовного или даже божественного.
- Развиваясь во Вселенной, человек проходит все стадии эволюции, начиная от камней, минералов, простейших грибов и бактерий, продолжая растениями, животными, бесконечно перерождаясь в новом воплощении.
- А каким животным был я в прошлой жизни?
- Скорее всего, одной из высших обезьян, - пожал плечами Гавриил. Такой ответ меня немного разочаровал. Хотелось услышать название животного, наиболее подходящего мне по характеру - на обезьяну я мало похож. Видя это, Гавриил разъяснил:
- Пойми, что от характера тут ничего не зависит. Высшие обезьяны стоят на наиболее близкой к нам ступени развития. Далее ты, скорее всего, был охотником в первобытной общине, потом крестьянином в каком-нибудь феодальном государстве...
- Мне кажется, я не был рабочим, я был воином. Наёмником, - сказал я.
- Что ж, вполне вероятно. Но важно то, что, пройдя весь этот путь, мы оказались именно здесь, в России. Что-то страшное грядёт. Мир, такой, какой он есть сейчас, подходит к концу, очень скоро всё изменится.
- Опять разговоры про конец света?
- Вовсе нет. Это будет не конец, это будет начало. И очень показательно то, что мы родились именно в 1992 году, чтобы именно к этому началу успеть вырасти, развиться, набраться сил и разума. Мы должны будем сыграть во всём этом какую-то роль. Всё это неспроста.
- Знаешь, одно время меня тоже посещали мистические прозрения, что будущее грядёт, - поморщился я. - Но если рассудить логически и проследить отечественную историю, то мы с тобой не найдём там ни одного светлого пятна, когда что-то действительно кардинально менялось. Пётр, дворцовые перевороты, Екатерина II, Николай, Александр, снова Николай, Ленин, Сталин... Все были тираны, все лили кровь, все раз-два да расшатывали столпы, на которых держится наш народ, ставили его на край гибели. Сотни, тысячи, миллионы жертв истории канули в Лету, а Россия всё живёт и даже кое-где процветает. Как жили, так и будем жить.
- Смотри, в начале 2009 года в мире проживало примерно 6 миллиардов 600 миллионов человек. На начало 2010 года их стало 6 миллиардов 800 миллионов. К 2012 году нас станет уже 9 миллиардов, к 2015-му - 11 миллиардов. Ну а дальше там пойдёт чистая геометрическая прогрессия, сам высчитывай. Мир просто физически не сможет остаться таким, какой он есть сейчас. Он просто вынужден будет измениться, причём изменение это будет кардинальным и произойдёт в течение одного года или даже нескольких месяцев. В самом лучшем случае изменения произойдут только в геополитической сфере, в худшем... О худшем я даже подумать боюсь.
Гавриил говорил что-то ещё, но я не слышал его, мне сделалось страшно. Страшно от того, как я мал и ничтожен и какая волна зарождается там, вдали, во всём. Она сокрушит всё на своём пути, перевернёт, смешает и создаст новый мир. Каким он будет? Найдётся ли мне в нём место с моими примитивными суждениями, знаниями и представлениями о законах Вселенной?
- Осталось очень мало времени, - каким-то совершенно особым, утробным голосом говорил Гавриил. Мне казалось, что это уже не он сам, что это какое-то высшее существо, снизошедшее до диалога со мной, выбрав оболочку этого сероглазого смертного. Существо переваливалось с ноги на ногу и сверлило меня буркалами, улавливая малейшие дуновения ветерка и колебания травы на бедных полях моей мелкой душонки. Оно видело все мои пороки и недостатки, но не осуждало их, так как было несоизмеримо выше - мы же не осуждаем муравьёв за их пороки. - Осталось очень мало времени. Тебе даны большие способности, Ярослав. Ты можешь повлиять на ход событий, если возьмёшься за серьёзное дело прямо сейчас. Это во времена Толстого, когда время текло, как кисель, можно было преодолевать этап за этапом, перерастая "Детство", "Отрочество", "Юность", "Севастопольские рассказы", и только потом браться за "Войну и мир", ведя при этом самый развратный образ жизни. Сейчас нет на это времени. Тебе нужно браться за "Войну и мир" прямо сейчас. В твоей голове уже есть всё необходимое, чтобы начать. - Сказав это, существо снова стало Гавриилом. Наваждение пропало.
- Я уже начал повесть и не могу бросить её на полпути, - промямлил было я в ответ, но потом растерянно уставился на Гавриила. Тот усиленно чесал нос. - Постой... Гаврила, это ты сейчас сказал?..
- Что именно? - удивился Гуляевский (такая у него была фамилия) и тут же чихнул. - Слышь, Яр, пойдём в номер, я что- то подмерзать стал...
Тем же вечером мы втроём - Гавриил, Оксана и я - отпра- вились в "Останкино" на репетицию. Шли молча, глядя под ноги - снег начал подтаивать, тротуар хоть и не превратился в одну сплошную лужу, но был весьма близок к этому. Я был бы не прочь поплавать, но в другой компании и при других обстоятельствах, а пока просто молился и посылал в космос сигналы положительной энергии, настраиваясь на победу. "Умники" -регионалы встретили нас радушно. Перед игрой, когда все были равны, на лицах светились улыбки, все желали друг другу удачи, внутри же искренне желая удачи лишь себе. После короткой беседы стало понятно, что по биографии Толстого все читали одну и ту же книгу - Виктора Шкловского из серии "ЖЗЛ". Особо старательные, отыскав более позднюю версию оного труда под авторством Зверева и Туманова, прочитали и её. Итого, вся борьба наша скатывалась к тому, кто внимательнее читал, потому что три романа - "Война и мир", "Анна Каренина" и "Воскресение" - были прочитаны каждым. Как оказалось после, это помогло далеко не всем. Пока в кругу "умников" царили мир, дружба и жвачка. Общаться было легко и приятно, все шутки были исключительно про Льва Толстого (другого юмора здесь не понимали), я нравственно отдыхал.
Зашли в студию. Боже, какая ностальгия! Как я, оказывается, соскучился за месяц по этим жёстким фанерам, натирающим зад, по этой "цапле", неустанно порхающей по залу, по этому ареопагу, который, кстати, сделали ниже метра на полтора. Уйдя в добровольное заточение в свою комфортабельную келью с компьютером, телевизором и кроватью, я весь месяц душою жил именно здесь, сидел именно здесь и тянул руку. Некоторые думают, что поднятая рука - признак пятёрочника, чистюли, "ботаника", не способного ни к чему другому, кроме как к поглощению знаний. Они ошибаются. Поднятая рука - это боевое знамя победы, оно поднимается в момент, когда чувствуешь в себе силу ответить, показать свою подготовку. Поднимая руку, человек становится выше, он довлеет над собеседником. Поднятая рука - символ сильного и уверенного человека, именно такими и являются "умники" в программе. Они - живое воплощение успеха, победы, удачливости и психической выносливости: такие нагрузки, которые выдерживают они, способен выдержать не каждый культурист. Месяц без остановки изучать Льва Толстого - всё равно что месяц без остановки поднимать штангу. Нет, это даже тяжелее - штанга не подавляет тебя своей волей, не заставляет чувствовать себя муравьём, никчёмной амёбой.
Вяземского увидели далеко не сразу - он, слегка шаркая ногами, заложив руки за спину, прохаживался в тени. С прошлого раза он показался мне сильно похудевшим - видимо, для него Лев Николаевич в объединении с десятью веками истории Древней Японии тоже не прошёл даром. После краткой инструкции нам огласили рейтинг, сформировавшийся после четвертьфинала. Я в нем стоял на 12-й позиции из 23 существующих. Другими словами, из двенадцати агонистов, которым было даровано право выступать на дорожках, я был последним. Как оказалось, именно это сыграло важную роль. Вызывали четвёрками. Гавриил, стоявший в рейтинге на четвёртом месте, оказался последним в первой четвёрке и карту не тянул. Судьба в лице Юрия Павловича протянула ему билет в четвёртый агон. Затем распределились ещё две четвёрки, и настала моя очередь. Карту я не тянул. Скорее, карта тянула меня. Даниил Лапач, заработавший в четвертьфинале, как и я, четыре ордена, был на одиннадцатом месте и тянул карту передо мной. Так как карты с цифрами "1" и "3" уже были вытянуты, нетрудно было догадаться, что остались "2" и "4". Сражаться с Гуляевским мне не хотелось, поэтому я решил немного "подкорректировать" судьбу. Но та оказалась хитрее.
- Вытяни второй, - шепнул я - и тут же спохватился: ведь если бы Даниил вытянул второй агон, мне достался бы четвёртый. Но было уже поздно. Лапач вытянул карту - и на ней, словно издёвка фортуны, алела цифра "два". Губы мои скривила ухмылка. Это будет даже интересно... На своё место я сел, сверля глазами Гавриила, словно пытаясь его загипнотизировать. Весь зал внимательно наблюдал за нами. Улыбки у всех исчезли. Борьба началась.
День третий. Сомнение
Когда Одиссей возвращался домой в Итаку, его путь пролегал мимо острых скал, на которых жили сирены. Они заманивали моряков на рифы своим прекрасным пением, а потом пожирали их трупы. Одиссею очень хотелось и остаться в живых, и сирен послушать, поэтому он залепил гребцам уши воском, а сам приказал привязать себя к мачте, чтобы, обезумев, не броситься в море. Чем-то эту легенду напоминала моя подготовка к игре. Гавриил, живший со мной в одном номере, был одним из самых интересных собеседников, которых я когда-либо встречал. Стоило ему раскрыть рот, как я забывал всё на свете и пускался с ним в бесконечные и увлекательные споры обо всём на свете - был ли Николай Второй безвольным, по чьей вине началась Первая мировая война, ради чего нам следует жить, как жить, во что верить и согласно своей вере какие средства в жизни выбирать. Много было тем, всех не упомнишь. Так вот, я, как тот Одиссей, очень хотел и поговорить всласть - ещё бы, целый месяц молча над книгами просидеть! - и к игре подготовиться. Последнее в компании Гуляевского было совершенно невозможно. Несколько раз я думал, что из него вышел бы пастор какой-нибудь новомодной церкви или, скажем, адвокат. Безупречно владея лицом, умея находить слабые точки в позиции оппонента, Гавриил мог в два счёта разрушить самую прочную теорию, что, впрочем, и делал. У меня тут же рождалась другая, он опровергал и эту, и так до бесконечности. Готовиться в такой обстановке было всё равно, что Сизифу катить свой камень на вершину горы. Уговоры заткнуться не помогали, и я в конце концов нашёл способ - заткнул уши берушами, которыми мама меня снабдила для самолёта. Средство оказалось действенным, но и тут Гавриил находил способы меня отвлекать, делая во время чтения совершенно уморительные рожи или копируя все мои движения. Он был как печальный клоун, скорбный арлекин, со смертной тоской в глазах заставлявший меня кататься по полу от смеха. Досаднее всего было то, что я никак не мог этому противиться. Вечером мы опять, как перипатетики, прогуливались, без конца обсуждая законы, по которым живёт Вселенная. Помню жуткий страх, нахлынувший на меня тогда. Причиной его была растерянность - я просто не знал, во что мне верить, какую стратегию избрать. В душе, как кошка с собакой, не уживались два мира - фатализм и антифатализм, вера в судьбу и вера в то, что ты сам являешься причиной того, что происходит вокруг тебя. Объяснения Толстого: что жизнь, мол, есть смешение этих двух миров, что я, к примеру, могу в любой момент поднять и опустить руку, и тут я совершенно свободен, но когда бегу в атаку со своим полком, я не могу повернуть назад, потому что это выше моих сил, - эти слова не утешали меня, потому что они не учили меня, как следует поступать. Фатализм звал расслабиться и положиться на волю случая - если мне суждено будет выиграть, то это случится в любом случае, если же я проиграю, значит, это будет своеобразный урок, который преподал мне бог. Сразу вспоминается Печорин, бросавшийся под пули, веря в неизбежность предначертанного. Вера в рок звала меня рискнуть всем и ступить на красную дорожку, полностью отдав себя во власть этих невидимых волн, то качавших меня плавно и тихо, то швырявших, как при штормовом ветре, из стороны в сторону. Вера же в собственные силы вселяла страх и неуверенность в себе - слишком много вокруг умных и достойных, слишком много тех, кто прочитал больше и внимательнее, чем я. Этот путь советовал мне выбрать золотую середину - хорошую, но трусливую жёлтую дорожку, путь неудачника, потому что его обычно выбирали те, кто становился вторым. За всё время просмотра передачи "Умницы и умники" я помню всего несколько раз, когда выигрывали на жёлтой дорожке. Победы людям даются в основном на красной, где ты реально показываешь свои знания и силу, либо на зелёной, где ты выигрываешь автоматически, когда твои противники, согнувшись под тяжестью непомерного бремени вопросов, треща раздавленными костями, плетутся на трибуну. Всё, как в жизни.
Тогда я решился. Лучше пусть я проиграю на красной, но все будут видеть, что я сильный и не боюсь рисковать. Пусть все знают, что я играю со своей судьбой и не страдаю малодушием. Лучше пусть думают, что я излишне самоуверен, чем будут лицезреть мои сомнения. Слабость и неуверенность отступили, и я почувствовал себя почти счастливым. Мой бог, моя судьба, мои родные и близкие - все они со мной. За спиной - целая область, болеющая за своего земляка. Я не имею права их подвести. Пусть знает Россия, что в Амурской области не боятся глядеть в лицо своей судьбе!
День четвёртый. Лев Толстой
Утро прошло в спешных приготовлениях. Пятнадцать минут суматошной беготни по номеру с мокрой головой и в одном носке - и я причёсанный, напомаженный и красивый, как торт с молочной глазурью, сверкаю улыбкой перед зеркалом. Страхи, сомнения, усталость - всё в прошлом. Только сила и уверенность в победе. Больше ничего. В "Останкине" пахло духом противоречия. Все были смущены и взволнованы. Кто-то причитал, что обязательно "запорет" речь на конкурсе красноречия, кто-то сетовал, что не перечитал в третий раз конспект, а кто-то самодовольно поглядывал из-под прищуренных век на "всех этих плебеев и пролетариев", собравшихся здесь. Услышав имена победителей полуфинала для москвичей (или москаликов, как их тут окрестили), я нисколько не удивился. Это были лучшие из лучших. Мысль, что лучшие прошли в финал, а середнячки остались с нами, успокаивала - я знал, на что способны мои будущие противники, и, следовательно, не ожидал неприятных сюрпризов. На трибуне сел в самый центр, чтобы меня было лучше видно. Заранее приготовил светящееся улыбкой лицо. Улыбка - мощный человеческий магнит, при умелом обращении он способен творить чудеса. Съёмка началась. Юрий Павлович, как всегда, не давал нам скучать, то изображая воинственного самурая, то вступая в шуточную пляску с камерой-"цаплей".
Несколько слов хочется сказать о победителе первого агона Григории Фёдорове из Калининграда, которого все за его привычку коверкать слова на иностранный манер прозвали Кёнигсберг. Если представить себе Колосс Родосский, уместившийся в теле невысокого, обаятельного и при этом очень наглого паренька, можно получить приблизительное понятие о Кёнигсберге. В сложнейшем конкурсе русского языка сделав всего две ошибки, на конкурсе красноречия с расстановкой прочитав речь, поразившую самого Вяземского, Кёнигсберг выбрал красную дорожку и ответил на два вопроса по "Войне и миру", на которых прогорел бы любой другой "умник". Гриша даже попытался процитировать слова одной из героинь на французском, но разволновался и ответил-таки на русском. Ленин говорил о Толстом, что он "глыба" и "матёрый человечище". Мне со своего невеликого пока что роста одиннадцатиклассник Фёдоров показался именно такой глыбой, которая, при желании, вполне способна подмять под себя всех этих мальчиков и девочек, нервно трясущих хилыми ручками перед высоким ареопагом. В хитрых глазах Кёнигсберга я видел что-то бесовское, чем-то он напоминал мне Наполеона, злого гения, в котором только просыпаются силы. Что-то мне подсказало тогда, что мы ещё встретимся на дорожках - не игровых, но жизненных, и как там повернётся судьба, вместе ли будем мы или супротив друг друга - время покажет.
Вторая и третья передачи прошли без особых случаев - всё уже было привычно. Не могу сказать, что мне нравились вопросы, которые задавал Юрий Павлович, и многие "умники" были со мной солидарны. За месяц прожив 82 года вместе с Львом Толстым, 7 лет вместе с Ростовыми, Болконскими и Безуховыми, два года вместе с Карениными и Вронскими, год с Нехлюдовым и Масловой - итого 92 года, - я узнал столько всего интересного, что это просто не передать словами. Вопросы же, как мне показалось, касались каких-то совершенно незначительных мелочей, не нужных ни "умнику", ни зрителю. По роману "Воскресение" вопросов не было вовсе, только по истории создания, а вопросы по "Войне и миру" не выходили за пределы второго тома, и о войне, о размышлениях Толстого о роли личности в истории в них не было ни слова. Часто после вопроса у меня возникал другой вопрос: "Зачем?" Зачем был задан этот вопрос, если он совершенно ничему не учит? Просто для того, чтобы "умник" покрасовался своей идеальной механической памятью и получил орден? Либо я чего-то не понимаю, либо... Либо. Впрочем, не все вопросы были таковыми, попадались и очень любопытные, например: что такое деизм?
Итак, за три передачи я заработал два ордена второй степени - серебряные кругляши с буквой "У" сразу делали меня несоизмеримо счастливее тех, у кого их не было. Удивительно: простые куски пластмассы, а столько удовольствия! Это можно сравнить с получением почётного диплома, удостоверяющего тебя в том, что ты лучше, чем твой сосед. Это несправедливо, совершенно недоказуемо, ибо "люди как реки", нет хороших и плохих, а есть обычные, но какой-то бесёнок эгоизма в душе всё-таки не даёт тебе признать, что ты такой же. Есть у тебя орден - значит, ты лучше. Если тот, другой, такой же хороший, умный и сильный, как и ты, почему у него нет ордена? Странная логика, но с ней не смог бы поспорить никто, оказавшийся на моём месте.
Но вот подошёл и мой черёд показать свои знания, покрасоваться и победить, как "я того заслуживаю". Перед передачей я полностью отключил все свои благородные порывы, дал волю самоуверенности, чтобы ничто человеческое не мешало мне на пути к моей цели. На удивление, я совсем не волновался - даже во рту у меня не пересыхало, как бывает всегда перед важным выступлением на сцене. Я был совершенно спокоен, расслаблен и даже весело мурлыкал под нос какой-то задорный мотивчик, в то время как мои "братья по разуму" бродили вокруг с красными от злобы и растерянности ушами. Я понимал их отлично - вспоминались самые первые две передачи, когда меня не спрашивали и я чувствовал себя каким-то недочеловеком. Это ужасное ощущение, я даже не хочу его описывать, настолько оно противно. В ареопаге сидел Игорь Александрович Логинов, главный врач поликлиники МГИМО и проректор по воспитательной работе. Посему тема для конкурса красноречия была "Если хочешь быть здоров..." Пулей метнувшись в самый дальний и тихий угол, я уселся сочинять. Надо сказать, что ещё месяц тому назад, когда только начинал готовиться к игре, я долго ломал голову, как же мне отличиться на конкурсе красноречия: ведь правильно вызванное впечатление - половина успеха. Тогда, во время чтения "Войны и мира" (кажется, в момент, когда Наташа Ростова пела своим ангельским голосом), меня осенило - я же когда-то писал стихи! Почему бы не воспользоваться этим? Проблема состояла в том, что, если ты хочешь составить грамотную речь с рифмой в стихотворном размере на сорок секунд, нужно сложить два четверостишия, при этом избегая банальностей в стиле "пальто-полупальто" или "кровь-любовь-морковь". Лично мне сделать это за пятнадцать минут довольно проблематично - всё зависит от вдохновения. Если бы я застрял на первой же рифме (а чтобы её найти, как известно, надо извести тысячи тонн словесной руды), вся затея с речью прогорела бы - я бы просто не уложился в срок. Значит, надо было придумать что- нибудь более эффектное. И я начал писать белым стихом. Главная трудность тут - избежать "закольцованности" фразы, прямой дорогой ведущей тебя к рифме. К примеру, начало было такое: "Здоровый человек не тот, кто силой мышцы подковы гнёт и горы воротит..." Это закольцованная фраза, это неверно. Если продолжать развивать эту мысль пришлось бы: а) высчитывать слоги - в третьей строчке должно было быть шесть ударных слогов, а в четвёртой - пять, причём первая должна была бы заканчиваться на "женскую" рифму, а вторая на "мужскую"; б) искать рифмы к словам "мышцы" и "воротит". Так как с первого раза это сделать не получалось - пришлось бы тратить слишком много сил и времени, которого у меня не было - я начал ломать шаблонный ямб и пытаться вырваться из формы. И тут, выражаясь словами Гавриила, мне "открылся информационный канал". Проще говоря, речь попёрла. Перекрестившись, помолившись, потеребив все свои талисманчики (их при мне было штук пять), я ринулся в бой.
Против меня стояли Гавриил Гуляевский, мой товарищ из Бурятии, и Анна Енина, жутко симпатичная девушка с обворожительными, но холодными, как лёд, глазами. Вообще противников как таковых у меня не было. Был только я, и всё. Это была моя битва с самим собой, и если бы я её проиграл, то проиграл бы только самому себе. В конкурсе русского языка сделал четыре ошибки. Тогда я не знал, что бакенбарды, манжеты и туфли в единственном числе имеют женский род. Плохо, Ярослав, очень плохо. Но богатый опыт наблюдений показал, что буковки на листке ничего не решают: всё определяет другой язык - тот, который хорошо подвешен. Гавриил произнёс очень медленную, смазанную и некрасивую речь. От человека, за кадром способного убедить кого угодно в чём угодно, я такого не ожидал. Гавриил сбивался, часто делал длинные паузы там, где их быть не должно, и вообще совершил все мыслимые и немыслимые ошибки. Енина сказала намного лучше, но слова её были просты, как философия школьника средних классов. До сих пор не перестаю удивляться, как такие умные и талантливые парни и девушки не могут понять элементарной истины: важно не то, что ты говоришь, но как ты это говоришь. Ты вообще можешь отвечать на совершенно другой вопрос, а не на тот, который тебе задали, лишь косвенно касаясь темы, если ты сделаешь это как надо. Художественные средства, эмоциональный посыл, тон голоса - вот что главное, а вовсе не смысл. Ежу понятно, что если хочешь быть здоров, надо делать по утрам зарядку, закаляться, не курить, не пить и есть только здоровую пищу. Искусство же состоит в том, чтобы эти банальные истины преподнести как нечто совершенно новое.
- Итак, Ярослав... - сказал Юрий Павлович, приготовив секундомер.
- Здравствуйте, уважаемый ареопаг! Здоров, по-моему, не тот, кто силой мышцы... - начал я восторженным голосом, но тут же подумал, что неплохо бы было добавить в свою речь немного невербалики - и стал размахивать руками, как Цицерон перед сенатом. Это была большая ошибка - я тренировал речь, голос, обороты, но не жесты. Это отняло слишком много сил, я запнулся и решил начать сначала. - Здоров, по-моему не тот, кто силой мышцы... - Этот второй раз был больше похож на комариный писк. Поняв, что запорол всё, что только можно, я почувствовал вспышку страшного гнева и, не в силах совладать с собой, громко хлопнул руками по бокам. Впрочем, я тут же одумался, поняв, что на меня нацелено шесть камер.
- Так, стоп, стоп, стоп! Давайте договоримся с вами так: это был фальстарт, а настоящая речь прозвучит сейчас. Но второго шанса не будет, - проговорил Вяземский с лёгким осуждением. "Великий человек", - подумал я, вздохнул глубоко и начал: - Здоров, по-моему, не тот, кто силой мышцы пуды железа воротит и рушит могучих цитаделей шпили, что стремятся в небо. Здоровый человек до старости хранит рассудок слезою чистой, горным хрусталём и совестью кристальной! Кого бог хочет погубить, он разума лишает. Так береги же разум свой, здоровый человек! - В последнюю фразу я попытался вложить все силы, всё страдание за то, что разум человека всё больше деградирует со временем, обращается к злу и пороку. В зале повисла звенящая тишина. Все обдумывали услышанное. Нарушил её уважаемый ведущий.
- Чьи это стихи? - спросил он, тяжело глядя на меня из-под линз очков.
- Это не стихи, это просто мои мысли, облачённые в слог, - развёл я руками.
- Но это стихи. Белые, но стихи, - проговорил Юрий Павлович. Я снова слегка развёл руками. Всё и так было понятно.
И. А. Логинов безоговорочно даровал мне первое место, сказав, что в моих словах "есть смысл". Я усмехнулся про себя: смысла там как такового не было. Всего только четыре коротеньких предложения, первые два из которых перегружены пафосными эпитетами, третье - перевод одного из латинских изречений, которые я вычитал у Толстого, и четвёртое - простой совет, вытекающий из всего сказанного. Но! - первое место. Спасибо, Игорь Александрович!
- Какую дорожку выбираем? - был вопрос. Ну, Ярослав, от твоих слов зависит дальнейший ход событий. Что выберешь - зелёную бронзу, жёлтое золото или красную медь? Поздно думать. Надо решаться!
- Я рискну ещё раз и возьму красную, - осторожно сказал я.
- Красная ваша!
И тут я словно шагнул в огонь. Всё. Я пленён, я загнан, дальнейшее от меня не зависит. Два квадрата с арабскими цифрами алого цвета превратились для меня в клетку - из них я не имел права сделать даже шага. Даже мотнуть головой, даже рукой взмахнуть отныне я был не в силах. Я словно окаменел, словно античная статуя, замер в одной позе. Енина выбрала жёлтую дорожку, а Гавриилу досталась зелёная. Забавно будет, если он повторит путь джигита, обошедшего меня в прошлый раз. Тема передачи - роман Толстого "Анна Каренина". Книга о женщине, которую я ненавидел всеми фибрами души: мало того что она изменила честному мужу, который ей дал даже не один, а несколько шансов исправиться, так она ещё и любовника довела до изнеможения, испортила жизнь ему и своим детям, за всю жизнь не совершила ни одного полезного поступка. Кроме того, тогда мне показалось, что роман был написан на редкость скучно и водянисто, больше половины деталей, по моему мнению, можно было с успехом выкинуть, и произведение от этого только выиграло бы.
Список вопросов вызывал смущение. "Любовь", "По-французски", "Развлечения", "Признание" и "Атеист". Я примерно представлял, о чём будут вопросы "Признание" и "Любовь", но их, как назло, взяли Гуляевский и Енина (которая, как и Каренина, была Анной). Ответы я действительно знал, но вот оппоненты мои подкачали. За Гавриила стало даже стыдно. Ведь простой же вопрос: в чём признался Константин Лёвин Кити Щербатской перед женитьбой? Но Гаврила оплошал. Итак, два промаха, у меня все шансы. Очень меня манил вопрос под названием "Атеист", он даже немного "светился" в моём воображении, что означало, что брать необходимо было именно его. Сам я не атеист - я верю в бога, в своего собственного, который всегда помогал мне, когда я его об этом просил. Еретик, язычник, агностик. Взять вопрос "Атеист" для меня означало бы обидеть моего бога, и я не стал этого делать. Самым последним появился вопрос "Москвичи", в моём воображении отчётливо сверкавший фиолетовым цветом. С одной стороны, фиолетовый - цвет тьмы, а с другой - мудрости. То есть, взяв его, я поступлю мудро. К тому же я вспомнил, как в конспекте прочитал слова графини Лидии Ивановны о том, что москвичи - самый равнодушный к религии народ. Не такой ли будет вопрос?
- Итак, "Москвичи". На платформе Московского вокзала, ожидая прибытия поезда, граф Вронский сказал Стиве Облонскому: "Какие-то москвичи..." - прочитал с листочка ведущий. - Продолжите цитату.
Всё. Тупик. Приехали. Ответа я не знал. Абсолютная сплошная толстая непроницаемая стена незнания и непонимания того, как на это вообще можно ответить. В прошлый раз, отвечая на блиц-вопрос про музей в Нью-Йорке, я хотя бы мог выдвинуть версию, но здесь даже о мало-мальски правдоподобном предположении не могло быть и речи. Сердце так бешено заколотилось, что мне показалось, я сейчас умру. Наверное, если бы я сейчас смотрел на себя со стороны, то удивился бы тому, как широко раскрыты мои испуганные глаза и как часто я моргаю. Но что же мне делать? ЧТО ДЕЛАТЬ??!
- К сожалению, у меня нет ответа на этот вопрос, - промямлил я, поражаясь сам себе. Неужели ради этого жалкого лепета я целый месяц читал Льва Толстого и преодолевал все мыслимые и немыслимые барьеры собственной воли??! А, будь что будет! - Но я помню слова Лидии Ивановны о том, что...
- Нас не интересует Лидия Ивановна, нас интересует граф Алексей Кириллович Вронский. ЧТО сказал Вронский? - настаивал Юрий Павлович. - Я верю, вы сможете, Ярослав, ведь у вас есть перстень и у вас есть длинные волосы, которые вам обязательно помогут. Ну же, версия!
Он смотрел прямо на меня. В тяжёлом взгляде его, вместившем в себе мудрость тысячелетий, я видел терпеливое ожидание и даже некоторую снисходительность. Но он не сомневался во мне, и я был ему за это благодарен.
- Ну... может быть... он сказал, что москвичи... склонны к разврату? - предположил я. Разочарование. Грусть. Сразу же, без промедления, даже цвет глаз его изменился на миг. Это неправильный ответ.
- Нет, Ярослав, всё было не так. Слишком жёстко. Москвичи вам этого не простят. Вы пока думаете, будем ли мы играть ва-банк, а я пошёл на трибуны.
- Давайте, - пискнул я, но мой голос потонул в шуме кипящей крови у меня в ушах. И ЭТО ВСЁ??! Вот так позорно слететь второй раз с красной дорожки! Да это же уму непостижимо!!! Что скажут родители, друзья, учителя, одноклассники? Неужели я вернусь с позором домой и до конца школы меня будут преследовать злорадные, насмешливые и сочувственные взгляды? Нет, не бывать этому! Нет, нет, НЕТ!!!
"Вронский сказал: что-то эти москвичи какие-то резкие! Всё время на дыбы встают!" - послышалось сзади, и Вяземский даро- вал "умнику", которого звали Урмас, серебряный кругляш. Я, как оглушённый падением конь, тряс головой и изо всех сил пытался что-нибудь сделать. Всё, что мне оставалось, - посылать в космос сигналы SOS и молить бога о помощи. Бог был рядом.
- Ну что, идём ва-банк? Учтите, если вы неправильно ответите, то покинете нас до подведения итогов.
- А... а как же "Шанс"? - собственный голос казался мне жалким и неуверенным. Неужели это я?
- Ну, мой дорогой, - улыбнулся Юрий Павлович. - "Шанс" - это уже совсем другая история, туда приглашаются все без исключения, кто не победил на дорожках в полуфинале. Идём ва-банк?
- Идём. Через секунду передо мной возник небольшой веер белых бумажек с блиц-вопросами. Надо сказать, что я предвидел подобную ситуацию и основательно подучил географию, мифологию и древних философов - по этим темам чаще всего попадаются вопросы. Выучил все столицы мира, высочайшие горы, вулканы, крупнейшие реки, озёра, моря, острова, полуострова, архипелаги, заливы, проливы, течения и так далее. Также повторил пантеон греческих и скандинавских богов - кто кому приходится братом, сестрой, мужем, женой, отцом, сыном, дедом, деверем, золовкой, тёщей, свёкром, шурином или свояком. Как оказалось, это мне очень помогло. Красная дорожка подо мной горела огнём - ноги жгло, как йогу на углях. Эта дорожка - путь пота и крови, она не любит слабаков и сомневающихся, она любит отважных, только им она помогает. Я знал это и изо всех сил пытался подавить терзающий меня страх перед неизвестностью. Сердце бешено колотилось, глаза видели с трудом, так что приходилось часто моргать. Какой же из листочков вытянуть? В прошлый раз я тянул листок прямо противоположный листку Гавриила - крайний слева. Это был неверный путь. Нужно всегда доверять своей интуиции. Я прислушался к ней и вдруг увидел, что один из листочков чуть заметно светится мягким золотистым светом. Не медля ни секунды, я вытянул его. "Какой самый крупный остров в Азии?" - был вопрос. Дорожка из раскалённой сразу же стала самой что ни на есть обычной. "Калимантан, это остров Калимантан", - слышал я в голове настойчивый шёпот. Но я решил подумать лишних десять секунд. Сразу вспомнились все крупные острова Азии: Сахалин, Суматра, Калимантан, Сулавеси, Новая Гвинея, Хонсю, Хоккайдо. Ну конечно же, это Калимантан! "Калимантан, Калимантан..." - звучал шёпот в голове.
- Я думаю, что это остров Калимантан.
- Что вы говорите! А не Борнео?
- Думаю, что нет, - растерялся я.
- Калимантан - это правильный ответ! Ярослав Туров без малейшего урона проходит во второй этап! Умница! - закричал Вяземский так, что мне от волнения заложило уши. - Дело в том, что Калимантан и Борнео - это одно и то же, поэтому ответ правильный.
Подо мной белела цифра "2", и этот символ, в другой ситуации вызвавший бы у меня лишь досаду, был мне милее всего на свете сейчас. Борьба ещё не окончена. Я ещё жив, я буду сражаться!!! "Молодец", - услышал я тихий голос Татьяны Александровны и от этой простой похвалы не мог не зардеться густым румянцем, как смущённый мальчуган, которого незаслуженно хвалит учитель. На второй свой вопрос Гавриил опять не ответил, хотя он тоже был довольно прост. Енина со своим вопросом справилась, но о чём её спросили, я уже не помню.
- Ярослав, что выбираем? - Передо мной был выбор из пяти позиций, две последние звучали как "Вольнодумцы" и "Эпиграф". Ещё до начала передачи я пообещал себе брать только те вопросы, названия которых несут в себе положительную окраску или каким-то образом связаны с моей личностью. В какой-то степени я был вольнодумцем, поэтому больше склонялся взять этот вопрос. В воображении моём он светился бежевым цветом, а "Эпиграф" - тёмно-голубым. Я вообще очень часто открываю в себе способность видеть звуки. "Эпиграф" "Анны Карениной" я знал, но испугался вопроса, так как подумал, что Юрий Павлович специально изобретёт что-нибудь эдакое, что завяжет меня в бараний рог окончательно. Поэтому я сказал:
- Давайте возьмём "Вольнодумцев".
- А как же "Эпиграф"? - спросил великий человек, глядя на меня своим знаменитым тяжёлым взглядом.
- "Мне отмщение, и Аз воздам"? - сам себя спросил я вслух, словно пробуя на вкус эту странную для простого смертного фразу. В глазах Юрия Павловича мелькнуло замешательство. Что-то пошло не по плану. - Нет, давайте всё-таки "Вольнодумцев" выберем.
- Вы уверены? - ещё раз спросил великий человек. В глазах его я читал: "Ты будешь самым последним идиотом, если скажешь "да". Я понял намёк. Это в программе "Кто хочет стать миллионером?" в обязанности ведущего входит путать игроков сомнениями. "Моё желание, - вспомнил я слова Вяземского из интервью, - помочь человеку показать всё, на что он способен, и добиться успеха в жизни". Вечный Юрий Павлович делал мне сейчас великое одолжение своим взглядом - это я понял уже после передачи, и огромная волна благодарности захлестнула меня с головой.
- Нет, я передумал, я хочу взять "Эпиграф", - сказал я.
- Так что вы выбираете, вы можете чётко сказать? - во взгляде Юрия Павловича светилось торжество искренней радости.
- Я выбираю "Эпиграф", - повторил я.
- А вот эту фразу, которую вы перед этим сказали, ещё раз произнести можете?
- "Мне отмщение, и Аз воздам".
- Ну что ж, вынужден сообщить, что Ярослав Туров из города Благовещенска Амурской области выходит в финал телеолимпиады "Умницы и умники", потому что это был ответ на вопрос "Процитируйте эпиграф "Анны Карениной"! Быстро отсюда, скорее туда, в финал!!! - зарокотал могучий глас с небес. Это говорил уже не Юрий Павлович, это его устами глаголал сам Господь. Всё тело моё сотрясла мощная судорога, но я пересилил её и на ватных ногах зашагал вверх по ступеням. Весь прошлый месяц каждый вечер я представлял себе этот миг, я мечтал и молил о нём, и вот наконец он настал, такой простой и торжественный для меня, что даже не верилось. Лесенка в десяток ступеней казалась бесконечной, впрочем, как и бушующая во мне радость. Я не слышал аплодисментов и других звуков, я слышал только, как шумит океан крови у меня в ушах. "Не потерять бы сознание", - мелькнула мысль. Вот и вершина греческого амфитеатра, место триумфа, помеченное железным крестом. Железный крест - это Георгий Победоносец, высшая военная награда Российской Империи. Я учтиво поклонился, чувствуя, что на меня смотрит великий человек, высокий ареопаг и Россия. Плавный взмах руки Татьяны Александровны, и я уже в тени, скрытый кулисами. Два оператора провожали меня равнодушными взглядами. Огромных усилий мне стоило не подпрыгнуть на месте, не завопить не своим голосом "ДА!!! Я ВЫИГРАЛ!!!", не засмеяться безумным смехом. Я закрыл глаза, облокотившись на какой-то пыльный ящик, и несколько секунд слушал, как шумит кровь в висках, как бешено колотится сердце, желая вырваться из тесной груди и пуститься вместе со мной в дикий пляс. Далее был длинный тёмный коридор за декорациями. Там царила абсолютная темень, но перед глазами моими взрывались яркие вспышки света, так что чёрный обратился в белый, и казалось, что я иду по солнечному лучу. У выхода ждал Даниил Лапач, победивший на жёлтой дорожке двумя агонами ранее. "Ну ты понторез", - сказал он довольно, и это было для меня лучшей похвалой за все мои труды. Всё было кончено. Можно было расслабиться.
После небольшого интервью с великим человеком, посоветовавшим мне остричь волосы и снять украшения на финале, я выпросил у него несколько минут для фотографии.
- На обороте я сделаю надпись: "Фото с классиком", - сказал я ему.
- Ну вы и хам! - сказал мне Юрий Павлович и быстро отвёл взгляд, чтобы скрыть блеснувшую в глазах усмешку.
- Ну что вы. Всего лишь неуклюжий льстец, - развёл я руками.
- Я рад, что вы в финале, - произнёс великий человек и ушёл. Слова эти ещё долго звучали в моих ушах сладчайшей музыкой.
Гавриил совсем расклеился. Я увидел это с первого взгляда, брошенного на него. Теперь передо мной был совершенно другой человек - несчастный, ничего не вызывающий, кроме сочувствия. Хотя он набрасывал на себя маску безразличия, я видел, как ему больно. Домой шли вместе. Гуляевский всю дорогу сокрушался, что он, очевидно, недостоин быть студентом МГИМО, что выше головы не прыгнешь, что он удивлён, как вообще посмел замахнуться на такую высокую цель. Я не узнавал своего соседа. Как сильно может изменить человека простая неудача. Утешал его, как мог. Говорил, что он обязательно отыграется в "Шансе", Господь милостив, всё будет хорошо, и завтра он наколотит целый ворох орденов. Гавриил не слушал меня - он упивался своим поражением, как упивается жаждущий горячим вином.
- Если бы у меня, как у тебя, была бы парочка орденов, я бы не сомневался в этом, а теперь... Что говорить теперь! - стонал он. Я снова и снова утешал его, хотя понимал, что у мрачного и разбитого Гуляевского, не ответившего ни на один вопрос на зелёной дорожке, привлечь к себе внимание шансов немного. В конце концов я предложил ему свою помощь в подготовке к "Шансу" - третьему полуфиналу для "неудачников" (этот термин ввёл не я, а сам Юрий Павлович). Гавриил сразу же принял моё предложение, даже не став для приличия ломаться. За эту прямоту я был ему благодарен - видеть настоящее, пускай и несчастное, лицо человека без маски гораздо приятнее, чем его лживую вежливость и кривляния. Сам я чувствовал себя довольно паршиво. Во-первых, была некоторая вина перед Гавриилом, но её я быстро отмёл - в этой игре победителем должен был быть только один из нас. Во-вторых, я был абсолютно пуст. Выжат, как лимон, опустошён, как ржавая бочка для дождевой воды в жаркий день. За месяц подготовки к передаче я собрал все силы - интеллектуальные, эмоциональные, физические. Держать в себе такую прорву энергии - всё равно что Гераклу поддерживать небесный свод: некоторое время это возможно, но на всю жизнь явно не хватит. И вот теперь, когда эта энергия стала не нужна, я высвободил её, разжал кулак... и тут же превратился в беспомощный кусок мяса. Все мои знания о Толстом выветрились моментально, остались лишь жалкие крохи. Если бы в тот момент передо мной извинились и сказали, что произошла какая-то ошибка и надо сыграть на дорожке ещё раз, я бы махнул рукой и послал всё к чертям, так как не был бы способен даже составить грамотную речь. Ну и, в-третьих, передо мной не было цели. До этого цель была одна - победить. А сейчас я попросту не знал, что мне делать. Не хотелось НИЧЕГО. Полнейшая апатия, амёбное состояние. Всё на свете - и моя победа, и Гавриил, и то, что меня ждёт дома, - всё представилось мне таким мелким и ничтожным, что я просто не стал противиться этому и растворил своё сознание в космосе, лишь иногда позволяя себе вяло отвечать на длинные жаркие тирады Гавриила. Прослушав философские речи Гуляевского о превратностях судьбы до полуночи, я уснул в неудобной позе мёртвым сном без видений и эмоций.
День пятый. "Шанс"
Всё утро лениво готовил Гавриила к предстоящему сражению. С каждой его новой фразой Гуляевский всё больше раздражал: он постоянно перебивал меня и тут же извинялся, становясь до тошноты вежливым, за что я был готов его удавить. В одном из наших разговоров перед съёмками он неистово ругал тех, кто плохо прочитал "Мёртвые души" в прошлом году и не мог ответить на "простейшие вопросы, с которыми справился бы любой дурак". Сейчас мне как никогда вспоминался эпиграф к роману "Воскресение": Матф. Гл. VII. Ст. 3. "И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоём глазе не чувствуешь?" Если вдуматься, то я почти не помогал ему чтением своего конспекта - по сути, я лишь вычитывал интересные факты для собственного развлечения, прекрасно понимая, что вопросов по ним Юрий Павлович уж точно не задаст. Дух "Останкина" был совершенно непереносим. Паника, неуверенность, страх, смущение - вот что я чувствовал во взглядах, мыслях, движениях "умников". Завистливые и недоброжелательные взгляды отталкивали, и очень скоро я перестал подходить к старым знакомым, оставив себе в собеседники одного Даниила Лапача - двум победителям легче найти общий язык. "Шансов" было четыре. Они представляли собой агоны со смешанными вопросами по темам "Основание США", "Александр III", "Мао Цзэдун", "Древняя Япония", "Лев Толстой" и "Виктор Гюго". Количество вопросов для регионалов и для москвичей было в соотношении "три к одному". Все четыре агона мы с Даниилом, как короли, просидели в студии за кадром, отвечая на вопросы для собственного развлечения. Ответов в первых двух передачах я практически не знал, а вот во вторых двух знал практически все. В одном из агонов выступал осетин Русланбек - о нём Гавриил отозвался, что он "матёрый". Это был высокий и очень внушительный юноша с большими амбициями и плохим чувством юмора. Попав на красную дорожку, он великолепно ответил на первый вопрос о Мао Цзэдуне, а вот на второй - каков был псевдоним Мао Цзэдуна в студенчестве - ответа не знал. В панике вращая головой, джигит впился в меня взглядом. "Студент из 28 черт"! - громко прошептал я, старательно выводя каждое слово губами. Русланбек быстро заморгал и нерешительно повторил мою подсказку. Это был правильный ответ, и джигит вышел в финал, как теоретик. Русланбек сказал потом, что он мой должник, и долго жал руку. Правильно ли я поступил, подсобив этому парню? Время покажет.
Оксане не повезло. Она выбрала зелёную дорожку, но, даже оставшись совсем одна под конец передачи, не смогла победить саму себя. Девушка просто читала не те книги (я о таких даже не слышал), поэтому нечего было и думать о победе с такой подготовкой. Мне совсем не хотелось её утешать - я не видел в ней искры, какая была в Гаврииле. Кроме того, она, как я уже говорил, жила в Туле, всего в трёх часах езды от Москвы, так что шансы выбиться в люди у неё были и без победы. Оксана просто не хотела этой победы так, как хотел её я. Ясная Поляна находилась в десяти минутах езды на электричке от её дома, и за месяц подготовки она даже не нашла лишней минутки съездить туда, расспросить о Льве Толстом. Очень странный человек. На следующий день она бесследно исчезла - ушла, не попрощавшись и не сказав спасибо за номер, который я ей уступил при заселении. От неё у меня остался тульский пряник и открытка "Поздравляю с 23 февраля!". Очень мило.
Гавриилу тоже сильно не везло поначалу. Иногда он сам был неуверен и мрачен - рука его то вздымалась, то опускалась, создавая впечатление, что он гадает на кофейной гуще. А на те вопросы, на которые он точно знал ответ, за него отвечал кто-нибудь другой. Лишь в самом конце четвёртой передачи каким-то чудом Гавриил отвоевал себе серебряный орден и медаль. После съёмок он вернулся в номер совсем другим человеком. Это был прежний Гавриил с горящими серыми глазами, уверенный и сильный. Правда, немного расстроенный и уставший, но от него уже не слышно было сетований на судьбу. Он уверовал, что это поражение - своеобразный знак не возгордиться, наказание за малодушие, и, приложив старание в следующий раз, он обязательно добьётся успеха. "Я не опущу руки, я буду бороться!" - сказал мне Гавриил. Я искренне рад был такому его решению.
Выходя из "Останкина" я видел проигравших. Их пригласили на финал в качестве "зрителей" - игроков, которых, если те поднимают руку, спрашивают последними. Некоторые были холодны, как мороженая треска, многие плакали. Одна девушка, ещё недавно лучившаяся обворожительной улыбкой, теперь со злобной гримасой дрожащим голосом говорила, что у её семьи нет столько денег, "чтобы кататься туда-сюда по двадцать раз". Я прекрасно её понимал, билеты до Москвы не так уж и дёшевы. Другая девушка, сильная в математике, каким-то образом высчитала, что её шанс на успех в финале в качестве зрителя равен 13%. На мои слова, что "13" - счастливое число, она лишь горько ухмыльнулась и предложила поделиться орденами. Третья девочка жаловалась, что её подруга в позапрошлом году не победила в финале "зрительницей", усиленно готовилась к экзаменам, сдала английский язык на 85 баллов, и всё равно её не взяли. "В МГИМО на конкурсе идёт борьба за места между теми, кто набрал 100 баллов и даже выше". На вопрос, как можно набрать выше 100 баллов там, где их всего 100, она разводила руками. Слова эти сильно напугали меня, так как мой английский для уровня провинциального городка был неплох, но до Москвы явно не дотягивал. 85 баллов... Да о таком результате я могу только мечтать! Пока что.
Бредя в номер, я размышлял о том, что теория естественного отбора Дарвина распространяется не только на животных, но и на людей. Сильные выживают, слабые отсеиваются. Различие заключается только в том, что людям - и сильным, и слабым - вопреки всем законам иногда везёт. Вот этот-то фактор удачи, случая и есть главный интерес нашей жизни. Вся жизнь человеческая - русская рулетка, но у кого-то в барабане револьвера гнёзд всего шесть, а у кого-то - несколько тысяч.
Последние дни в Москве. Две дорожки
Все уехали, я остался один. Ждать самолёта ещё два дня, и я решил осмотреть достопримечательности. Первой в моём списке была Третьяковская галерея. На удивление, она оказалась вовсе не такой большой, как о ней говорили. Впрочем, скорее всего, половина залов были просто закрыты для зрителей, но и того, что мне показали, было более чем достаточно. Воочию узрел два самых известных портрета Льва Толстого, знаменитые портреты Пушкина, Гоголя, Грибоедова, Некрасова, Островского, Достоевского, Салтыкова-Щедрина, картины Ге, Крамского, Верещагина, Айвазовского, Васнецова, Репина, Шишкина и других. Более всего меня поразили два полотна. Первое - "Христос в пустыне" Крамского - надолго задержало меня, вызвав в душе самые светлые переживания. Для себя я решил, что непременно повешу в своём кабинете (который у меня, конечно, будет) копию этой картины, чтобы лик Спасителя, мучимый сомнением и духовным поиском, призывал меня к действию и прогонял главный человеческий порок - лень. Второе полотно - "Явление Христа народу" Иванова - шокировало, заставило в удивлении раскрыть рот. Сколько труда, сколько величия, сколько "простоты, добра и правды"! Сразу вспомнился гоголевский "Портрет": "Всё тут, казалось, соединилось вместе: изучение Рафаэля, отражённое в высоком благородстве положений, изучение Корреджия, дышавшее в окончательном совершенстве кисти. Но властительней всего видна была сила создания, уже заключённая в душе самого художника". К великолепному полотну прилагался живой и интересный рассказ экскурсовода, что вызывало вдвое больше чувств. Из Третьяковской галереи я ушёл с мыслью, что одна из целей жизни моей только что была достигнута - я видел величие и бессмертие во плоти.
Вслед за Третьяковкой я посетил музей Маяковского на Лубянке, оформленный в авангардистском стиле. Некогда в этом здании снимал комнатку и творил знаменитый поэт. Комнатка осталась, остальное разворотили, перекорёжили, завернули спиралью, прибили к потолку стулья, стены облепили кричащими плакатами РОСТА, намалевали зачем-то портрет великого Гоголя и надругались над ним. Этот авангардизм остался для меня непонятным. Страшно было бродить одному среди этих бесчисленных грозных голов и горбатых носов непримиримого красного бунтаря. Ужасное, мерзкое было время! Боже, спасибо тебе, что я познаю его суть из книг и картинок, а не из личного опыта!
Завершающей точкой в моем путешествии стал храм Христа Спасителя, восстановленный на народные деньги в 90-х годах. Здание производило впечатление переродившегося титана - оно было красиво и величественно, но я не чувствовал в нём того, что в нём должно было быть - духа древности. Храм был совсем новым, как модная гостиница в центре Благовещенска, он не вызывал благоговейного трепета, - мол, на этом самом месте молились императоры и первые лица империи. В середине 30-х годов XX века храм был взорван, а на его месте планировалось возвести грандиозный Дворец Советов. Но у большевиков кишка оказалась тонка, поэтому ограничились плавательным бассейном. Ироды! Разрушить такую красоту, чтобы построить бассейн! Ладно бы ещё Дворец Советов - он бы был символом величия Советского государства. Но рушить прекрасное, не давая ничего взамен, - варварство! На входе меня долго осматривали металлоискателем - так, как не осматривали даже в аэропорту в зоне досмотра. Видимо, мальчик в меховой шапке с полным пакетом книг вызывал слишком много подозрений. А вдруг террорист? Среди мощей святых в храме я увидел кусочек ткани. Охранник с рацией, дубинкой и толстой шеей объяснил, что это лоскуток с плаща самого Иисуса Христа. Во взгляде его и сотен прихожан, прикладывавшихся к лоскутку, было столько веры, что я подумал: "Этот лоскуток, поди, уже сам уверовал, что когда-то был частью Спасителя!"
Среди людей, встреченных мной в Москве, хочется выделить двоих - это моя хорошая знакомая Наташа и пока ещё не очень хороший знакомый Борис. Наташа - очень сильная и независимая девушка. Проучившись год в Благовещенске, перевелась на первый курс в Московский пединститут. Она уже нашла себе работу, подыскивала квартиру и всерьёз подумывала о создании семьи. Она жила, как выходило, радовалась каждому мигу, стараясь просто быть счастливой, не загружая голову лишними переживаниями. "Я свободна, - говорила Наташа. - Учусь, где хотела, у меня любимая работа и любимый молодой человек. Я молода и здорова. У меня всё есть". И действительно, чего ещё нужно для жизни? Заниматься любимым делом, не наживать проблем, не страдать от зависти, угрызений совести и болезней и стараться жить счастливо. И не нужны никакие богатства, бессмертия, славы, власти и все те бесполезные и довольно абстрактные по природе вещи, к которым так стремится большинство людей. Если я поступлю в МГИМО и успешно закончу его (выберем наилучший вариант), передо мной откроются все пути. Я могу избрать такой - найти себе хорошую девушку, подходящую мне по всем параметрам, взять её в жены, снять квартиру, устроиться на престижную работу, заниматься творчеством и наукой, растить детей и жить счастливо... Умом я понимаю, что это правильно. Сердце отказывается верить. Любить всех и жить счастливо... К такому пути пришёл в конце своего духовного пути Пьер Безухов. Но дошёл он до этого, лишь познав все страсти и пороки - масонство, филантропию, несчастную любовь, богатство и разврат, муки войны и плена. Ничего из этого списка мне неизвестно. Я стою лишь на самом начале пути. Я, как князь Болконский перед Аустерлицким сражением, всё отдал бы за краткий миг славы. Не дешёвой, но доброй славы, настоящей и живой. Как Наполеон. Как победитель Наполеона. Меня ещё не ранило осколком бомбы, я ещё не понял сердцем этой христианской любви, этого всепрощения и самопожертвования. Я жаждущий в пустыне. Дайте же, дайте мне напиться, люди! Не судите, да не судимы будете, ибо каждый из нас не без греха! Мой грех - тщеславие и жажда власти. Они помогут мне, они же меня и погубят.
Борис... Борис - это Диавол, демон в человеческом обличье. Познакомились мы совершенно случайно, и так же случайно я узнал, что это бывший молодой человек Наташи. Как интересно судьба-то закручивается! Покруче любого романа или детектива. Сидя в дорогом кафе, где Борис меня угощал, мы беседовали. Невысокий юноша, неброско, но опрятно одетый, с короткими аккуратными ручками аристократа, через длинную трубочку посасывал жёлтый коктейль с каким-то изысканным названием, время от времени заедая его мороженым с шоколадной крошкой. Пару лет назад выиграв всероссийскую олимпиаду по истории, Борис поступил на истфак МГУ, но через год не выдержал и перепоступил на юридический. Почти как Лев Толстой. Разница была в том, что Лев Толстой, поступив в Казанский институт, воспылал страстью к наукам, а Борис, наоборот, усердно учившийся до вуза, в МГУ совершенно "забил" на учёбу. Вспоминая наш разговор, я грустно улыбаюсь. Передо мной, скрестив аккуратные пальчики, сидел господин Чичиков наших дней, воплощённый телесно закон силы этого мира, закон выживания. Борис быстро понял: учась на юриста, максимум, чего он добьётся, - это станет хорошим адвокатом (о посте судьи или прокурора он иллюзий не питал), да и то при условии, что будет дни и ночи проводить на работе. Живой дух русского предпринимателя тут же подсказал ему иной выход - и спустя какое-то время деньги потекли рекой. Будь у меня хотя бы половина той суммы, которую он заработал с первой же своей сделки, и общага в придачу, я мог бы безбедно жить и заниматься творчеством в Москве целый год. "В чём твоя цель?" - спросил я его. "Ну, пока что деньги, деньги и только деньги! Миллионы, миллиарды, - мягко ответил он и скромно улыбнулся, потупив ясные глазки с огромными ресницами. - Тут, в Москве, столько всего, так много соблазнов, и всё хочется попробовать... С девушкой встречаться - деньги, не ездить на метро - деньги, жить по-человечески - много денег! Когда в МГУ тебя окружают одни мажоры, запросто позволяющие себе всё, что душе угодно, поневоле просыпается чувство зависти, которое и толкает тебя на заработки". - "А как же душа? Ты заботишься о душе?" - "Душа?! А что душа? Душу свою я довольно потешил в школе. Теперь тело берет своё. Я молодой мужчина, мне нужны дорогие машины, красивые женщины, роскошная одежда и изысканные развлечения, а не поездки в метро со всякими злыми пролетариями. Возможно, под старость я вспомню о душе..." Борис рассказал, как он много раз пробовал начать курить и пить алкоголь. На вопрос: зачем? - он ответил, что многие люди получают от этого большое удовольствие, и он не хочет отказываться от такого простого способа его получить, он должен попробовать всё. Но курить ему было "больно и неприятно", пить "невкусно и паршиво", поэтому этих удовольствий он был лишён. Сейчас он пьёт "всякую каку, вроде разноцветных коктейлей за тысячу рублей". - Ну хорошо, будет у тебя много денег, будут у тебя все блага мира, а дальше что? Ты же не думаешь, что будешь жить вечно? - спросил я его. - Почему ты так решил? - улыбнулся Борис. - Я узнавал: сейчас полным ходом идут исследования по преодолению старения, уже добились того, что мыши после операции живут в полтора раза дольше. Поднакоплю денег, продлю свою жизнь лет на пятьдесят, а там, глядишь, ещё чего-нибудь изобретут. В крайнем случае, заморожу себя, чтобы лет через двести меня воскресили, переселили в новое тело и я продолжил бы жить. Интересная трактовка бессмертия, - подумалось мне. Но... оставаться на Земле? Жить на Земле вечно? Но это же глупо. Зачем, если почти наверняка есть куда развиваться дальше. Как сказал мессир Воланд, "каждому будет дано по его вере". Я не хочу вечно быть россиянином Ярославом Туровым. Я хочу туда, вслед за Пушкиным, Достоевским, Толстым... Не сейчас, но когда-нибудь, после того как я выполню свою миссию здесь. А он хочет до бесконечности вкушать радости мира и упиваться своим богатством, которое, кроме скуки и презрения к людям, ему ничего не даст. Он уже пренебрежительно относится ко всем, кто ездит в метро, называя их "злыми пролетариями". А мне метро показалось транспортом совершенным. Поезда прибывают каждые три минуты, не заставляя часами ждать себя, и покрывают огромные расстояния в короткий миг. Люди тоже самые обычные. Разве что много их слишком и чересчур безразличные лица у них, но это не даёт никому права презирать их. Но что бы Борис ни думал о своей жизни, он по-своему прав. У каждого своя дорога. Борис создал о себе впечатление человека очень начитанного и, в общем-то, доброго. Пускай стремится к своей цели, если считает её необходимой. Он прав, пока не совершает зла, пока не становится причиной горя людей. Я не осуждаю его. Счастья тебе, Борис, наши пути ещё встретятся!
За стеклом иллюминатора чернело небо и медленно падал снег. Впереди меня ждал заслуженный отдых, дорогие родители, любимая девушка. Битва моя ещё не окончена. Скоро дадут новую тему, и, облачившись в доспех веры, взяв в руки щит улыбки и копьё интеллекта, я с новыми силами ринусь вперёд. Самолёт взлетел. Выход в финал - это ещё не окончательная, но всё же победа, думал я. Почему же мне удалось добиться её? Может быть, оттого что верю в то, что снабжённая отчаянным желанием мысль становится реальностью? Или оттого что я хорошо молился и бог услышал меня? Или просто усидчивость, упорство и удача сыграли свою роль? Всё это так, но не только. Я добился успеха, потому что ощущал на себе огромную ответственность. Ответственность за тех, кто верил в меня, кто надеялся на меня, кто думал обо мне хорошо в этот нелёгкий для меня момент. А таких было много - это и друзья, и родные, и учителя, и просто хорошие люди, словом и делом оказавшие мне огромную поддержку. Всем им от души говорю спасибо. Мой успех в каком-то смысле показателен. Люди вполне могут извлечь из него урок. Потребительское общество, в которое нас пытаются превратить "рабы истории", духовно разобщено, в нём каждый сам за себя. Это не наше. Такая модель имела бы успех в Европе или Америке, но мы, русские, в чьих жилах течёт и восточная кровь, сильны своим единством. Своеобразная круговая порука держала меня в ежовых рукавицах, не давая ни на секунду опускать руки. Сколько было моментов, когда хотелось всё бросить, махнуть рукой, застонать: "Я больше не могу, нет сил!" Но мысли о том, что за моей спиной стоят родители, друзья, знакомые - жители Амурской области, - открывали во мне всё новые и новые резервы энергии. Так и страна моя, великая когда-то Россия, ставши одной семьёй, страной "муравейных братьев", а не сборищем отдельно взятых личностей, сумеет выстоять, не распадется и заблистает в лучах обновлённого величия. Но только как это сделать?