|
|
||
Скульптор Сергей Синицын сдавал свою работу худсовету уже четвёртый раз. Так называемые "творческие" работы совет обязан был смотреть не более трёх раз. После этого, если и на третий раз работа не удовлетворяла требованиям и вкусам совета, заказ передавался другому исполнителю. Но в практике такого не было-- заказы получали люди квалифицированные, в основном члены Союза художников или кандидаты "туда же", и им всегда хватало этих трёх раз, чтоб удовлетворить запросы совета.
Но в этом случае...
Да, несколько слов о самом Синицыне и сдаваемой им работе. Сергей был крепкий мужчина лет за сорок со значительным взглядом тёмных малоподвижных глаз. В своей среде он был человек заметный и как скульптор, и как занимающий определённое положение--он даже был как-то выдвинут на соискание государственной премии. Премии, правда, не дали, но сам факт выдвижения уже как бы выделил его из всех прочих его коллег-- не всякого ведь начальство выдвигает. Да и помимо своих чисто профессиональных, и не малых, достоинств был он и орешек довольно крепкий. Мог в случае необходимости и кулаком "наверху" в кабинете по столу стукнуть, и рот открыть... Так что никому в одиночку, да и всему худсовету целиком, связываться с ним было как-то несподручно. Но в этом случае...
Работа, сдаваемая Синицыным, представляла собой пятиметровую статую Владимира Ильича. Ленин изображён был человеком высокого роста, широкоплечим и, совершенно неожиданно, почему-то с тонкой осиной талией.
-Грузинская фигура, вот-вот будто в лезгинку бросится,-- доверительно поделился со мной впечатлениями о статуе один из членов совета, Василий Гвоздилов, человек с рыхлой и неуклюжей фигурой Бальзака и всегда несколько присыпанный по груди пеплом, а по плечам перхотью. Был он человек добрый, слыл либералом, но почему-то позволял себе в разговоре то, о чём советские люди не позволяют себе говорить вне дома, вне семьи, и поэтому его соображения и высказывания настораживали собеседника и замыкали его в себе. Так уж мы десятилетиями были воспитаны. Я не был членом худсовета и моё присутствие при таинстве приёма этой скульптуры было совершенно неофициальным, и, если уточнить, даже нелегальным. Просто дверь в мастерскую Синицына была полуоткрыта, членов совета было где-то с дюжину, и так как никто не стоял в дверях и не проверял правомочия, то я, воспользовавшись бесконтрольностью, решился войти вслед за нашим синклитом, оставшись, само собой, позади всех.
Должен сказать, что помимо, как известно, несвойственной Ильичу кавказской характерности, проступала в Синицынской скульптуре наплевательское, откровенно халтурное просто, отношение к форме. А ведь советские скульпторы, большинство, во всяком случае, имеют крепкую профессиональную выучку, которая не делает их, правда, истинными художниками, но ремесло их всегда на определённом уровне. Судили члены худсовета, рядили... Искренне старались помочь своему коллеге сдать наконец-то уже так набрыдшую и им, и, конечно же, ему, работу. Там подчеркнуть, там убрать... И порешили в конце концов работу всё-таки принять условно, поручив одному из членов совета проследить за исполнением замечаний. Все с превеликим облегчением вздохнули, и совет, тряся очумелыми головами своими, медленно вытек в коридор. Пошли к следующему.
Мы с Сергеем остались одни.
-До чёртиков надоело,--сплюнул ещё не окончательно пришедший в себя Синицын.--Добиваешься этих заказов, добиваешься, работаешь с отвращением...
-Да, но деньги...
-Да будь они неладны...--он явно кривил душой.
Получить, вернее, вырвать заказ на изображение Ильича было очень трудно: все рвались лепить дорогого вождя. В самом деле дорогого, ибо скульптура оплачивается по величине, а портретная--вдвойне. А так как портреты--это почти всегда (в те предперестроечные времена) был Ленин, то и сущие драки были за эти заказы, шерсть летела клочьями. И Сергей был из этой, привилегированной, стаи, одна среда--одни нравы, но, видно, здорово уже подошла под горло ему эта работа.
Ходила вместе с тем молва о нём как о художнике ищущем, мыслящем, не заполнившем всю свою творческую жизнь одним лишь зашибанием денег. Конечно же, никакие поиски и ничего такого несущего в себе мысли, не утверждённые в высших сферах, ни на какие выставки не принимались, и поэтому я разглядывал стены, полки и углы мастерской Синицына в надежде хоть что-нибудь увидеть из того, "тайного", о чём поговаривали.
Сергей понял меня без лишних вопросов с моей стороны. Он проверил, заперта ли дверь, и указал мне на пол. Я как раз стоял на участке пола, приглядевшись к которому можно было понять, что стоишь на крышке, очевидно, люка. Хозяин стал со мной рядом, нажал кнопку на стене, и мы медленно стали спускаться вниз, в подвальное помещение. "Данте
и Вергилий",--подумалось мне, и я с удовольствием сказал это вслух, непринуждённо и к месту демонстрируя свою эрудицию. И ещё, подумалось мне, что значит обеспеченность, даваемая тем одарённым и энергичным людям, которые умеют как-то разделить в своей работе--что Богу, что кесарю. Может быть, и в самом деле, так вот и надо, нет иного выхода художнику в нашем соцобществе? Сколько раз я спорил по этому поводу, доказывая (по Белинскому), что художник лгущий теряет и ум и талант, что зарабатывать, обманывая общество, значит обманывать прежде всего самого себя, терять свой дар. Ремесленником-деньгомолотителем можно стать, и блестящим, но какая уж на это нужна духовная ограниченность и никчемность!-Вот и приехали... "Мы в круге первом..."--поддержал мою эрудицию Сергей и, включив свою прекрасно организованную электроподсветку, повёл меня к стеллажам. Круг первый встретил меня массой (когда он только успевает всё это делать?) эскизов, но не сырых, в которых замысел художника только в намёке, а вполне законченных, готовых прямо к увеличению своему до размеров статуи--все детали были в них любовно отработаны, а материал, сухая глина, терракота и гипс, имитирован под бронзу, гранит и мрамор. Глаза жадно бросились к этим эскизам, надеясь увидеть в миниатюре грядущие шедевры. Но что это... Так любовно выпестованное почему-то кажется мне таким знакомым, по репродукциям, конечно. Постой-постой! Так это же Мур... А это Цадкин! А это какая-то помесь Архипенко с Липшицем... Что это... Неужто Сергей не понимает, что он вылепил
всё это по готовым образцам, которые видел на репродукциях в книгах по модерной скульптуре? Ну, завуалировано несколько, несколько перемешано, но не нужно быть крупным специалистом по всем этим "измам", чтоб увидеть от кого, что и в каких дозах взято всё это. Ну, хорошо. Они там ломали старые представления о прекрасном, поломали само прекрасное, выбросили само это понятие, наломали попутно много всякого там, но всё же сказали что-то своё, новое. Оно может нравиться, не нравиться, но всё же, в своё время оно было внове. И осталось волевым усилием поиска, не всеми приемлемого пусть. Но это уже другой разговор. А здесь... В этом "круге первом" и прочих кругах, поочерёдно вырываемых электричеством из темноты, что здесь?.. Одни перепевы! Ну, хорошо. Это всё реакция натерпевшегося художника на всю эту официально-барабанную казёнщину, заполoнившую одну шестую часть земной суши... Ну, пусть это противопоставление... Но это же совершенно не своё... Где же своё лицо?.. Пусть даже неприемлемое, отвратительное даже, пусть уж, чёрт подери, рожа какая-нибудь страшная, но своя! Нет этого. Отвратительное есть, страшное есть, но... всё чужое! Все "девять кругов адских" были заполнены до отказа и молча орали чужими голосами.Представление окончилось. Иллюминация была погашена, и мы поднялись на поверхность, в царство соцреализма, над которым возвышалась пятиметровая статуя Ильича с осиной кавказской талией. Какой же ад хуже? Подземный, тот, под вторым дном, или же этот, на ярком солнечном свету?..
Сергей вопросительно смотрел на меня: он же не всех пускал в своё подземелье--я оказался в числе избранных. Надо было, уходя, хоть что-то сказать, и я постарался как можно деликатней, но не кривя душой, высказать своё мнение. Извинившись, дал понять и моё неприятие его подпольного мира
и его так называемых поисков. Хозяин, зная меня, вряд ли ждал комплиментов. Он в ответ язвительно--спасибо, что оставаясь в рамках корректности--пожалел меня за мою косность и ограниченность.