Турусова Анна Александровна. Четыре чекиста и поводок для собаки

ЧЕТЫРЕ ЧЕКИСТА И ПОВОДОК ДЛЯ СОБАКИ

Повесть

Памяти сына Антона

Новенького звали Пашкой. Он появился во дворе месяц назад и долго не встревал ни в какие игры. Молчаливый, даже угрюмый — бука букой, — стоял в стороне и разглядывал всех, словно фотограф перед тем, как щелкнуть.

— Суеглазый, видать, ваш новенький, — сказала Димкина прабабушка, когда внук рассказал ей о сверстнике-новоселе.

Бабушка у Димки давно умерла, а прабабушка еще жила. Такая вот несправедливость случилась в семье. Сухонькая, маленькая, она росточком уже стала ниже внука, и Димка не раз приподнимал ее вместе со стулом. Бабуля пугалась и ворчала, что Димка из нее весь песок вытрясет, а в ней, кроме песка, и нет ничего, и, значит, он останется без прабабушки. Она уже не спускалась с третьего этажа, боялась не подняться, целые дни скучала у окна или на балконе и встречала дворовые новости внуков с искренним интересом.

— Суеглазый, видать, ваш новенький, — повторила бабушка.

— Да нет, он никуда не суется, — возразил Димка.

— Вот и я говорю: всуе смотрит.

— Ну да, конечно, — согласился Димка, хотя ничего не понял.

Но прошло недели две, и новенький заиграл, забегал и затормошил мальчишек вопросами, на которые у них чаще всего не находилось ответа.

— А почему у вас столько черемухи? Их кто посадил или они сами выросли?

— Какой черемухи?

— Обыкновенной. Цветы белые, ягоды черные.

Пашка ткнул кроссовкой в тонконогое деревце. Продолговатые листья мелко дрогнули. Ни белых цветов, ни черных ягод никто не разглядел. Все один за другим пошершавили ладони об зеленовато-матовый ствол и пожали плечами.

Через день Пашка высыпал новые вопросы.

— А почему у вас во дворе нет хоккейной коробки?

Ребята снова пожали плечами.

— Наверно, не положено. Или некому сделать.

— А где вы зимой катаетесь?

— Мы в загон бегаем?

— Какой загон?

— Бабки так прозвали. Каток в соседнем квартале. Там каждый год заливают. Сеткой огородили — получился загон.

— И здесь так можно. Только качели в сторону убрать, — Пашка деловито обвел глазами внутридворовое пространство по периметру. Ребячьи головы повернулись вслед за Пашкиным взглядом слева направо.

— А кто у вас депутат?

— Какой депутат?

— Ну, за кого вы голосовали?

Ребята захихикали.

— Ну, не вы, взрослые, — поправился Пашка. — Плакаты же висели. На каждом подъезде наклеивали.

— Висели. Рашидка им усы рисовал. Даже женщинам, — сказал Димка.

— А ты какому-то дядьке нос губной помадой мазал, — завертелся Рашид.

— Мама сказала, что он пьяница и не просыхает. И секретарш меняет, как перчатки.

— А голосовали-то за кого?

Этого никто не знал. Юра Злобин забыл, хотя всю неделю до выборов семья судачила о кандидатах. Рашид рос только с матерью, а мать по выходным подрабатывала на ремонте квартир, и ей было не до голосования. Родители Димки Суслова поставили крестик «против всех» — так говорил отец.

— Бабуля, а кто у нас депутат? — безнадежно спросил дома Димка.

— Чего?

— Депутат у нас кто? Ну, кого выбрали?

— Ой, милок, спроси что полегче. Вот что вторник приходит раньше среды, это я еще помню. А про депутата и тени в памяти нет. Ты уж отца потереби, он у тебя памятливый. А что это тебе депутат понадобился?

— Это не мне. Это Пашке.

— Для чего?

— Чтобы хоккейную коробку на зиму сделали. Там, где он раньше жил, у них свой каток был. Депутаты помогли.

— Ишь ты! А ты говорил, что суеглазый он.

— Это не я, это ты так сказала.

— Может, и я, — согласилась бабушка. — Ну и хорошо, что не суеглазый. Только бездельник попусту глаза пялит. А ему, вишь, депутата надо. Прыткий...

А утром Пашка задал новый вопрос, и ответ на него искали почти до конца летних каникул.

Ребята сидели на пнях спиленных весной трухлявых кленов и наперебой досказывали Рашиду вчерашний боевик. Вдруг Пашка прервал их:

— А какая собака во-он у той тетеньки?

Движением подбородка он показал в сторону тротуара.

— У нее вообще нет собаки. Вот! — выпалил Димка, словно обрадовался: наконец-то был короткий и ясный ответ на вопрос.

— Скажешь тоже!

— Да-а! Я знаю! Это тетя Вера Касьянова. Она в нашем подъезде живет. Никакой собаки у них нет. Только кот Иоська.

— А почему она все время ходит с поводком?

— Каким поводком?

— Собачьим. Каким же еще?

Женщина уходила в сторону трамвайной остановки. В руке болтался пластиковый пакет.

— Выдумал ты все. Ничего у нее нет!

— Больно надо! — обиделся Пашка. — Выдумать я поумнее мог. А поводок у нее в сумке. Я сам видел.

Причины не верить Пашке вроде бы не было.

— Может, она прогуливает чью-нибудь собаку? К детям же берут няньку...

— То к детям. А тут — собака...

— Ну и что? Если собака породистая! Сейчас, знаешь, какие дорогие собаки есть? Дороже машины.

— Тогда зачем она поводок с собой носит? Оставила бы там, где собака.

И снова вопрос повис без ответа, как листочек, который слетел с дерева, зацепился за невидимую паутину и не упал на землю. Молчали до тех пор, пока Рашид грустно не пожаловался:

— Как я хочу собаку!

— А кто ее не хочет? — откликнулся Юра Злобин. — Я тоже хочу. С первого класса прошу. А мама говорит, что лучше железную дверь поставить. Она есть не просит.

— У меня папа так говорит, — обронил Димка.

— Мама обещала. Если нормально в шестой класс перейду, — нерешительно признался Рашид.

— А ты как перешел?

— Нормально. Как все. Тройки, четверки. Пятак по физре.

— Все они обещают. А потом фиг получишь. Ни в жизнь не купят, — сопел Юрка. — Мамка получит за сверхсрочную работу и железную дверь поставит. Вот тебе и собака.

— За какую работу?

— Сверхсрочную. За отлов призывников. Ну, тех, кто в армию не хочет идти.

— Ничего себе! Что — есть такая работа?

— Еще какая! Бегают, как сыщики. А папин знакомый смеется над ней. Он считает, что в армию идут дураки и бедняки.

— А он, значит, богатый?

— Почему?

— Потому что умный так не скажет.

Все с уважением посмотрели на Пашку. Димка даже подосадовал втайне, что у новенького такая несолидная, прямо-таки смешная фамилия — Пешкин. Она вроде как принижала его, мешала уважать.

— Паш, а тебя в школе дразнили?

— А тебя что — не дразнят?

— Дразнят. Сусликом зовут.

— А меня Пешкой.

— Обижаешься?

— Да не очень. Что обижаться? Докажи, что ты не пешка, и все. Делов-то куча!

— А ты переведешься или в свою школу будешь ездить?

— В свою.

— У нас хорошая школа. А тебе придется на трамвае ездить. Дорого.

— Мама говорит, что перетерпит.

— Понятно.

На самом деле Димка не понял, зачем ездить в такую даль, когда школа под боком: зимой можно без куртки добежать, если не морозно. Ему показалось, что и Юрка, и Рашидка в недоумении, оттого и молчат.

Вечером, уже засыпая, Димка поймал беглую мысль, как мышь за хвостик: ему досадно, что Паша Пешкин останется в своей школе, а ему, Димке, очень, ну очень хочется, чтобы Паша Пешкин был рядом.

Касьяновы жили этажом выше. Димка несколько раз взбегал к их двери и прислушивался, не тявкнет ли собака. Но в квартире либо ютилась тишина либо лопотал телевизор. Один раз мяукнул Иоська — запросился на улицу. Кто-то слегка приоткрыл дверь и выпустил кота.

Пришлось ожидать тетю Веру на лавочке у подъезда и, словно бы ненароком начать подниматься вместе с ней.

— Здрасте, теть Вер!

— Здорово!

— Давайте я вам сумку понесу.

— Ничего. Своя ноша не тянет.

— Ну, как хотите. Теть Вер, а у вас есть собака?

— Нету. Я сама вместо нее. Тебе что — мало собак в подъезде? Через дверь по псине.

— А почему вы с поводком ходите? — напропалую спросил Димка.

— Не твое щенячье дело, — огрызнулась соседка. — Много будешь знать — скоро состаришься. Вот расскажу отцу, он тебе врежет.

— Вы что? — озадачился Димка. — Что я вам сделал? Вас тарантул, наверно, укусил. Я же только спросил...

— А ты не суй носа в чужое просо. Синяков не наживешь!

Синяки могли засиять уже в ближайшую субботу.

Семья поехала в сад — качали поливную воду. Димка с отцом в два шланга поили кусты, а мама с Ксюшкой возились на клубничной грядке. Все было спокойно, пока не сели обедать. Намазывая майонез на хлеб, отец неожиданно потребовал:

— Давай выкладывай, что ты там натворил.

— Ничего я не творил, — насупился Димка.

Он еще не догадывался, откуда дует ветер.

Мать с испугом прекратила жевать. Отец был скор на руку и любил трепать Димку в саду. Дома за него горой стояла прабабка, которую отец называл старой жужелицей, а здесь заступиться было некому.

— Что ты наговорил Касьяновой? Тебя кто учил грубить старшим?

— Я не грубил.

— Сам выложишь или из тебя правду выбить?

Ксюшка боязливо поджала коленки и пыталась натянуть на них сарафан. Ветхий ситец мягко, без треска пополз в стороны. Мать совсем расстроилась.

— Ну вот, в чем домой поедешь?

— Обойдется. Кто в машине видит?

Димка чувствовал, что отец разогревается и вот-вот сорвется. И он рассказал о Пашке Пешкине, его вопросах, о загадочном поводке и перебранке с соседкой.

— За что ты ее обозвал тарантулом?

— Я не обзывал. Я сказал, что ее, наверное, тарантул укусил.

— И все? — с облегчением выдохнула мать.

— Все.

— Ну ладно, ешь, — отцовская ладонь хлопнулась на затылок, словно спешила прибить комара. — Касьянова та еще баба, кого хочешь заведет. Только грубить все равно не надо. Даже если это Касьянова.

Есть расхотелось. Но Димка покорно сжевал бутерброд и запил его чаем из термоса, — чтобы не раздражать отца.

— Странно. А зачем она ходит с поводком? — медленно произнесла мать.

— О! — брюзгливо повысил отец голос. — Еще любопытная Варвара! Сыщиков развелось, как нерезаных собак. Пацанам почудилось, они и купились. Что ж она попусту будет ошейник таскать? Или поводок. У нее пока все дома, крыша не поехала. Пошли работать.

— Ди-имка! — шепотом задержала Ксюшка брата. — Я тоже видела у нее поводок.

— Когда?

— Еще зимой. Она шла, шла по лестнице, потом в карман засунула.

— А это поводок был?

— Да-а! Она его уронила, и он звякнул. Там крючок на конце. Я такой у Лельки видела!

— У какой Лельки?

— Из второго «б». У них собака есть. Лелька с ней гуляет.

— А-а-а...

— Ди-им! А что ты теперь будешь делать?

— Застрелю тетю Веру. Из рогатки.

— Ты что? Она тебе житья не даст!

— Как? Она же будет застреленной! Эх ты, Ксюша, юбочка из плюша, — он потрепал ситцевые лохмотья на сестре.

— Бабушка говорит, что у тети Веры язык без привязи. Правда?

— Бабушка всегда говорит правду.

Вторую половину дня и всю обратную дорогу Димка молчал. Он знал, что в понедельник все расскажет Пашке.

Пашка слушал молча и сосредоточенно. Мальчишки сидели на детской карусели. Рядом в песочнице копошились малыши, и Димка подумал, что сейчас они закапризничают, заканючат, затеют кататься, и чья-нибудь мать или бабушка прикрикнет: « Что вам, места мало? У мальцов карусель отобрали?» Впервые Димка обнаружил, что во дворе все для маленьких: карусели и качели, грибочки, домики, лесенки. А что же им? Особенно летом, когда в школу не ходишь? Даже на Урал не смотаешься: трамвайный билет стоит пять рублей, туда и обратно — десять. Искупаешься тут, как же! Да и не больно уедешь: он присматривает за Ксюшкой и бабушкой, а бабушка — за ним и Ксюшкой.

— А она рассердилась, когда ты сказал про поводок?

— Ее не поймешь. Она всегда сердитая. Ну, такая, как будто весь мир ей опротивел. Сразу: «Не твое щенячье дело!»

— Выследить ее надо. Куда она с поводком ходит. И все, — Рашид решительно сверкал черными глазками.

— Зачем?

— Подозрительно потому что. Если б что хорошее, она бы не рассердилась. И мне охота посмотреть, какая у нее собака.

— Да нет у нее собаки, нет! Тебе надо, ты и следи.

— И выслежу. Подумаешь! Если в лагерь не уеду.

— А ты собираешься?

— Мамка сказала: «Или лагерь, или собака». Она за лагерь, конечно. Чтобы я не телепался на улице. А я за собаку. Ты бы нет?

— Нет. Я спать люблю, — признался Димка.

— Я тоже соня, — поддержал его Пашка. — Каникулы кончатся, что ты с ней будешь делать? Щенка, знаешь, сколько раз надо кормить? Чаще, чем тебя. И гулять с ним...

— Зна-аю...

Димке показалось, что Рашидка заплачет. Они невольно поддержали не друга, а его маму. Тоска по собаке точила Рашидку. Обычно скрытный и задиристый, он жалко ежился и стыдился, что не в силах эту тоску спрятать поглубже.

— Я выслежу, — вдруг сказал скучно молчавший Юрка Злобин. — Она мне зимой клюшку сломала.

— Зачем?

— Я из загона шел. Пацаны толкнули, ну, я и хлузданулся. Ее клюшкой зацепил. Она как растянется!

— Ну и что?

— Встала, схватила клюшку и — тра-ах об угол.

— Попало дома?

— Нет. Просто сказали, чтобы новую сам заработал.

Юра, Дима и Рашид втроем уставились на Пашку. Ведь именно с его случайных или неслучайных наблюдений пали неотвязные подозрения на Касьянову: к чему ей поводок, если нет собаки, и куда она с ним ходит.

— Все. Заметано! — сказал Паша. — Для начала установим дежурство. Поводок она носит в полиэтиленовой сумке, на сумке нарисован Санта Клаус.

— А ты откуда знаешь?

— Видел. Она вытаскивала, когда искала там что-то. То ли ключи, то ли деньги. Надо проследить, когда она выходит из дома. Раз. Куда идет — на трамвай или автобус. Два. На какой номер садится. Три. А там... Война план покажет.

Это прозвучало так убедительно, что Пашкино лидерство стало безоговорочным.

Но не тут-то было. Неделя дежурства ничего, кроме неразберихи, не принесла.

В первый день на посту — под грибком-мухомором — сидел Юрка. Для конспирации он держал футбольный мяч, будто ожидал корешей, жевал «орбит» и не сводил глаз с нужного подъезда. Хорошо еще — балкон Сусловых выходил во двор, и Димка нет-нет да и выглядывал. Один раз Юрка показал на открытый рот, второй раз — на живот. Димка сменил друга. Вечером, когда все собрались, решили, что это будет условным знаком для временной подмены: открытый рот — «хочу пить», хлопок по животу — «хочу в туалет».

Касьянова появилась поздно. Городские куранты уже пробили четыре. Она лениво добрела до ближайшего магазина и вернулась с хлебным батоном. Вечером Касьянова еще раз выходила посудачить с соседками на лавочке, но это было уже неинтересно.

На второй день дежурил Рашид. Ему повезло — он помыкался на посту всего пару часов. Около одиннадцати, когда он ожидал увидеть Касьянову выходящей из подъезда, она вернулась домой. В руках болтался пакет с Санта Клаусом. На вечерней сходке решили: заступать на дежурство не в девять, а в восемь часов утра.

Сидеть в такую рань с футбольным мячом под грибком в крапинку было смешно, и Димка устроил наблюдательный пункт на своем балконе. Он попросил бабушку разбудить его без четверти восемь — родители уезжали на работу в семь.

Бабушка растолкала его вовремя, не поскупилась на похвальные слова. Протирая глаза. Димка отворил балконную дверь и шумно проглотил зевок: тетя Вера с рождественским пакетом в руке сворачивала за угол соседнего дома. Димка нырнул в бермуды и кроссовки и понесся вниз по лестнице под оханье бабушки.

Он забыл, что надо быть осторожнее и не попадаться под руку Касьяновой, не думал о том, что скажет, если столкнется с ней носом к носу. Он просто бежал, обшаривая взглядом все подступы к трамвайной остановке. Касьяновой след простыл. Налево и направо уходили, громыхая, вагоны. В который из них села женщина, осталось под вопросом.

Бабушка забрала назад все похвальные слова, настыдила и обозвала внука медведем-неумывакой, как будто не умываются только косолапые.

Паша Пешкин свое дежурство проспал. Не нарочно, конечно. Будильник не завел, а родители не разбудили: больше спит — меньше шляется. Ребята от своего лидера такого не ждали. Но Пашка не врал, не выдумывал отговорки, не сочинял, как он охотился за «объектом», а честно и смущенно выложил правду. А понежиться в постели все были не прочь, и за сон никто не мог поручиться. Ребята даже успокоились: все были на равных, все потерпели неудачу, и Пашка в том числе.

Выходные дни из режима наблюдения выпали. Пешкины уезжали к озеру, Злобины — в сад, Сусловы — тоже. Оставался только Рашид Галеев. Но за завтраком бабушка, словно заранее прося прощения, что лезет не в свое дело, тихо вздохнула:

— Взяли бы с собой татарчонка этого, Рашидку-то.

— С чего бы вдруг? — недовольно спросил отец.

— Опять будет цельный день томиться под окнами. Одна ж баба ростит сына. Да и мальчонка неплохой.

— Взяла бы баба да и купила сад.

— Купила бы вола... — обронила бабушка и выщмыгнула из-за стола, пока никто на нее не шикнул. Мама грустно проводила ее взглядом до кухонной двери. Она, как и бабушка, и Димка, побаивалась отца и не смела ни перечить ему, ни советовать. Отца советы бесили, и он тут же посылал всех к тещиной матери. Ругательство было его изобретением, и он не лишал себя удовольствия повторять его при любом удобном случае.

Димку ругательство очень смешило, пока мать не объяснила, что как раз бабуля и приходится отцу тещиной матерью, потому что тещей была мамина мама. Теперь же Димке хотелось, чтобы бабушка успела уйти в свою комнату и не услышала, как стеганут ее по пяткам хлесткие слова.

Но отец неожиданно приказал:

— Поел — дуй к Рашидке. Хочет ехать — через десять минут у машины.

Опешившая мать едва успела крикнуть вдогонку:

— Пусть записку матери оставит. А то обыщется.

Рашид радостно попрыгивал около сусловских «Жигулей» — смуглый, худой, в черном трико, совсем как галчонок. Он бросился к отцу:

— Спасибо, дядя Коля!

— Так дешево не отделаешься. Мы работать едем, а не футбол гонять.

— Это бабушке спасибо! — выдала Ксюшка. — Она велела тебя взять.

Но папа уже заводил мотор и не обратил внимания.

Касьянова осталась без наблюдения.

Удача ускользала от ребят весело и дразняще, как убегали от Димки два трамвая в день его дежурства.

Доложились Пашке, кто, когда и где сел Касьяновой «на хвост», где оборвался след и какие новые догадки мелькнули во время поисков.

— Итак, что мы имеем, — строго спросил Паша, совсем как киношный следователь. Он свел русые брови, сощурил глаза, зрачки тревожно забегали: вот-вот выудит и выдаст разгадку, как «полароид» фотографию.

Но выудить разгадку было не из чего. Касьянова покидала квартиру, когда ей было угодно или удобно. Это могло зависеть от погоды, ее настроения или свободного времени.

Садилась она на первый попавшийся трамвай и не интересовалась, куда он ее везет — на вокзал или в новые кварталы. Ребята разочарованно ворошили собранные факты.

Димка обнаружил в ворохе сведений какую-то похожесть на мешочек, в котором бабушка хранила клубочки ниток. Клубки копились много лет, сматывались по-разному — один на спичечный коробок, другой — на комок бумаги, третий — на мамину бигудишку. Концы ниток спутывались, сваливались, и бабушка, берясь за вязание, успокаивала себя: «Ничего, найти бы нитку, до клубка доберемся».

Димка рассмеялся:

— Найти бы нитку, до клубка доберемся!

— А-а! Мура все это! — хныкнул Юра. — Кончать надо.

— Че, сдаешься? Еще пыжился, что сам выследишь! Слабак! — Рашид приплясывал вокруг пней, на которых сидели погрустневшие сыщики. — Тебе что — кино тут? Только в кино все быстро получается. Раз-два — и порядок.

— А чего она? Едет непонятно куда...

— А тебе вынь да положь!

— Не, но... Может, никакого поводка и нет? Пашка! А если она догадалась, что мы ей на «хвост» сели? А, Паш?

— Скажешь тоже! С чего б она догадалась? Ладно. Давайте двигаться дальше.

— Куда?

— Как «куда»? Ехать, куда «объект» поедет. Выяснять так до конца.

— А ехать как? Зайцем? Без билета?

— Я сам поеду. У меня проездной.

— Зачем тебе летом проездной?

— Есть — и все.

— Не твой что ли?

— Почему? Мой.

— Фальшивый небось?

— Нет, не фальшивый. Еще есть вопросы?

— Каникулы же. Зачем летом покупать проездной?

— На тренировки ездить. По дзюдо.

Ребята присвистнули.

— Ну, ты даешь! — Димка с уважением оглядел Пашку. Мальчишка как мальчишка, как все. Ничего сверх обычного или мужественного, разве что взгляд цепкий да привычка долго-долго всматриваться.

— Наверно, ты в президенты собрался, — хохотнул Юрка. — Как Путин!

— Ну и дурак ты, Злобин! — мигом слетел с пня Рашид и засеменил рядом. — Как будто для президента только это надо. Ты знаешь, сколько у нас дзюдоистов? Если все попрут в президенты, у нас... у нас в каждом доме будет по президенту!

— А зачем ему дзюдо?

— Тебя не спросили! Завидуешь, да? Тебе-то слабо? Шея тонка?

— Потолще твоей!

— Я поеду с тобой, — сказал Димка.

— Тебе нельзя. Касьянова тебя знает. А я недавно здесь живу. И проездного у тебя нет.

— Ничего, я зайцем. Вдвоем веселее. Я за тебя спрячусь. Или за киоск. Могу в другой вагон сесть.

— А выходить как? Столкнетесь лбами — вот потеха будет!

— Да ничего! — Димка обрадовался, что Пашка сдается.

— Попадешься — не виноват, — на всякий случай предупредил Пашка
добровольного напарника.

«Однажды шел дождик дважды», — приговаривала бабушка.

Дождь зарядил с утра, веселый и бестолковый: рванет — и перестанет, рванет — и снова солнце. Только прохожие закроют зонты, он тут как тут — бьет горохом по макушкам и сыплет за воротник.

Димка сбегал за хлебом и молоком, с удовольствием промок, но вернулся скучный: мальчишки во двор не вышли. Можно было крикнуть снизу Пашке или Рашиду, но он не посмел: окна и балконы все держали открытыми, и какая-нибудь тетя Маша или баба Даша устроила бы разнос почище Касьяновой.

Из бабушкиной комнаты журчал Ксюшкин смех.

— А там, где цирк, что было?

— Картошка росла.

Бабушка отвечала тихо. Она всегда говорила чуть слышно, будто берегла силы. Димка подошел ближе.

— А там, где театр «Буратино»?

— И там росла картошка.

— А там... а там, где телебашня?

— И там тоже.

— И больше ничего?

— Почему ничего? Полынь росла. Суслики бегали. Свалки всякие были.

— А где же вы жили?

— Жили мы на том берегу, на левом. В бараках.

— В каких бараках?

— Кому какой достался. В деревянных, в каменных. Еще саманные были — из глины и соломы.

— А сколько этажей?

— Один, милая, один. Длинный коридор и комнатки. Слева и справа. В каждой комнатке семья: папа, мама, дети, дедушки, бабушки. Иногда человек восемь, а то и десять.

— А как же спали?

— А как придется. На лавке, на полу. Вповалку. Как бобы в стручке. На живот ляжешь, спиной накроешься.

— А где же ванная была?

— Какая ванная? В баню ходили. Раз в неделю. Вещи в вошебойку сдавали.

— Куда?

— В вошебойку. Жарилка такая. Сунешь вшивую одежку — вши и сгорят.

Ксюша брезгливо фыркала и морщила нос.

— А туалет где был?

— Туалетов у нас не было. Были уборные.

— Уборные бывают у артистов, — подал голос Димка.

— Может, и бывают. Но поди не такие, как у нас.

— Какие?

— Деревянные. Вроде как сарайчик с двумя дверьми и перегородкой. Одна половина для женщин, другая — для мужиков. Пол тоже деревянный, с дыркой. А под низом яма. А уж утром бочка ходила.

— Какая бочка?

— Лошадь с бочкой. Рядом мужик с черпаком. Ковш такой, на длинном шесте. Черпанет из ямы жижу — и в бочку, черпанет — и в бочку.

— Фу-у! Воняло же! — Ксюшка со сплющенным носом юлой крутанулась в старом кресле. Вся никудышная мебель почему-то скапливалась в бабушкиной комнате. Зато на ней не возбранялось сидеть с ногами и вертеться обезьяной.

— Да уж духами не пахло. Разве что хлоркой перебивали...

— Баб, и почему ты мне это зимой не рассказала? — укорил Димка бабушку. — Мы сочинение по истории Магнитки писали. Я мог пятерку заработать.

— Постой, милок, а ты меня спрашивал? И потом... Тебе ж, поди, про рекорды надо было. Чего ж я тебе, прости Господи, про говновозку бы толковала? А рекордов я не ставила. Я полы в конторах мыла. У меня один рекорд — выжила и за восьмой десяток перевалила.

— Ты у нас последняя из могикан.

— Чего? — беспомощно и тревожно спросила бабушка, готовая замкнуться.

— Это книга есть такая. Про индейское племя.

— Покажи! — Ксюшка уже сидела верхом на спинке кресла.

— Ладно, возьму у Юрки. Только ты все равно читать не будешь.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, и все. Девчонки все про принцесс читают, а там про индейцев.

— Полно перечиться. Она девчонка, ей ни к чему пацанские книги, — бабушка пересела в угол дивана, туда, где было повыше.

Димка захихикал.

— Баб, а у тебя диван с кратером! Он же совсем провалился!

— А ты только нынче увидел?

— Надо папке сказать. Он починит. Или новый купит.

— Купил бы вола... — по обыкновению проворчала бабушка, но не договорила, а стала тихо успокаивать. — Нам уж новое не к лицу. Старики со старьем свыкаются. Им и силы старые лавки да старые вещи дают. Нельзя свычку ломать. Не ровен час — не поживется. Не поспится на новом диване, помрешь...

— Папка говорит, что ты еще сто лет будешь жить, — радостно сообщила Ксюшка. Она хотела утешить бабушку, но бабушка вдруг часто-часто заморгала.

— Не приведи Бог! — поугрюмела она. — Я и так чужой век прихватила.

Хорошо, что позвонили в дверь.

— Кто там?

— Это мы! — Рашидкин голос летел и рвался от нетерпения.

В прихожую вкатился мокрый от дождя, грязнолапый терьерчонок. Оставляя следы, он пошел бесцеремонно обнюхивать углы. За ним следом на четвереньках ползал не в меру счастливый Рашид. Рядом попискивала Ксюшка:

— Ой, ой! Рашид, дай погладить! Ой, дай подержать! А как его зовут?

— Еще не знаю.

— А когда вырастет, он большой будет?

Песик уже ткнулся носом в бабушкины тапочки. Мохнатые, с меховой опушкой, они пришлись щенку по душе, и он принялся неистово терзать их.

— Да это ж абрек какой-то, а не пес, — ворчнула бабушка. — Отдай мои пимы! Отдай, кому говорю! Уволок таки.

Щенок знал, что всем нравится, все им любуются, и тыкался, тыкался в ладони, просил ласки и признаний в любви.

Никогда не мечтавший, а может, не смевший мечтать, Димка отчаянно позавидовал другу.

— Ну будет тебе, будет, — охладила Рашидку бабушка. — Уведи своего абрека. Он же несмышленыш. Нальет на ковер, потом Димке с Ксюшкой отдуваться. Они все смладу мочливые.

Когда весь подъезд ожил в собачьем лае и дверь за Рашидом захлопнулась, бабушка построжала еще больше:

— Вижу, вижу. Завидки берут. Не вздумайте у отца собаку просить!

— Почему? У Рашидки и отца нет, а собаку ему купили! — Ксюшка возмущенно сузила помокревшие глаза.

— Не завидуй! — приказала бабушка. — Это всегда так. Чего нет, того и хочется. А чего хочется, того и просится. Что проку в зависти? Ты лучше порадуйся за Рашидку. Правильно мама купила ему собаку.

— Почему?

— Почему? А потому что любви ему не хватает. Тебя вон и папа любит, и мама, и Димка, и я, старая, души в тебе не чаю. А у него одна мама. А разве собака может отца заменить? Или Димку?

— Нет.

— Вот видишь. А ты позавидовала. Порадуйтесь, что его еще кто-то любить станет. Он хороший малец. Хороший?

— Хороший.

— Ну и ладно. Этого абрека вам на всех хватит.

Ксюшка и Димка грустно вздохнули.

Ярко-зеленая в горох блуза Касьяновой виднелась издалека, и ребята шагали, изрядно отстав от нее. Женщина лениво пересекала квартал и праздно разглядывала прохожих. На углу, в киоске, купила мороженое, прошла на остановку и плюхнулась на лавку.

Димка и Пашка зашли с другой стороны и встали за киоском.

Касьянова вкусно облизывала вафельный стаканчик, крупно откусывала розоватую мякоть. У Димки потекли слюнки: жарко, хоть бы водички!

Любой трамвай сегодня женщине не подходил. Она пропустила один номер, другой, третий, поднялась только с появлением «восьмерки».

Трамвай по этому маршруту шел без прицепа, и Дима опасался, что тетя Вера выловит его взглядом среди пассажиров. Первым запрыгнул на заднюю подножку Пашка, заглянул в вагон, кивнул напарнику. Касьянова уже сидела и глазела в окно.

«Объект» вышел на старой кольцевой остановке и зашагал к частным домам Крыловского поселка, по немощеным проулкам, мимо захламленных стоянок мусоровоза, мимо гаражей и покосившихся опор.

— Никогда здесь не был. Вроде и не город вовсе, — Пашка с удивлением пропустил вперед пацана на самокате. — Как он катается по таким кочкам?

Наконец Касьянова исчезла за перевислым забором дома под номером «74». Дима с Пашей прошли на два дома дальше и, не найдя ничего лучшего, сели на кучу щебня у палисада.

— И что будем делать?

— Ждать.

— У моря погоды? А если она весь день там просидит?

— Посмотрим. Вообще, можно и уйти. Ни с какой собакой она здесь не водится.

— Как пить дать.

— Жарко.

— Да, пекло. Паш, а ты на море был?

— Нет. Нам не по карману. Может, через год своим ходом поедем.

— Хоть бы на Урал махнуть. Поехали завтра?

— Давай послезавтра. Завтра у меня секция.

— А-а! Паш, а кто такой абрек?

— Абрек? Не знаю. Чечен, вроде. А тебе зачем?

— Рашидке собаку купили. Вчера показать привел. А бабушка сказала, что это не пес, а абрек какой-то.

— Надо в словаре посмотреть. В толстом.

Солнце палило. Хотелось пить, и не было тени. Поселковые старухи ковыляли мимо и недружелюбно отводили глаза от двух чужаков-оболтусов, вмявших зады в прожаренный полднем щебень. Девочка в красных шортах, высунув язык, остановилась перед кучей и радостно сказала:

— Колко же...

— Ну и что? Мы так закаляемся, — смутился Димка.

— А что вы тут делаете?

— Тебя ждем. Во-он в том доме, в 74-ом кто живет?

— Тетя Галя Немыкина.

— А собака у них есть?

— Собака у всех есть, — презрительно фыркнула девочка.

Вопрос и в самом деле был смешной: какой же дом в поселке без собаки?

— А зачем вам тетя Галя?

— Надо. Вынеси попить — скажу.

— А почему дома не напьетесь?

— Мы не здесь живем. Мы живем там, в городе.

— Мы тоже в городе живем. Ладно, вынесу.

Немного погодя она вернулась с водой в бутылке из-под пепси-колы. И тут хлопнула калитка дома «74». Вышла Касьянова. Коротконогая круглая хозяйка подала ей сумку с Санта Клаусом. Из нее торчала огородная зелень.

— Тетя Га...

Паша сшиб девочку на кучу и погрозил пальцем: «Ш-ш-ш!» Димка сполз на обратную сторону и нагнул голову. Девочка, ничего не понимая, испуганно моргала:

— Вы чего?

— Ничего. Тихо! Мы шпионы.

— Врите больше. Шпионы не такие. Они по-нашему не разговаривают, — она обиженно засопела и показала дважды язык, теперь уже адресно, — Димке и Пашке.

Когда друзья покинули свой наблюдательный пост, Касьяновой уже не было. Но сейчас ребят это не занимало. Один маршрут мегеры Веры был раскрыт.

Проскочила еще неделя. Никаких следственных сдвигов не произошло. Ребята уныло докладывали по вечерам друг другу, как «объект» ходил в магазин, на почту или уезжал по знакомому «отработанному» восьмому маршруту. Вести слежку без видимых успехов становилось скучно, и ребята начали отлынивать от дежурства.

Среди маленьких радостей — телик, жвачки, мороженое, «фанта» — самой звонкой был Абрек. Кличка с легкой бабкиной подачи так прилипла к щенку, будто он с ней родился.

Мальчишки старательно перебрали с полсотни геройских собачьих имен, но ни одно из них не ожило, не защекотало, как это чужое рокотливое слово.

Паша выискал в словаре, что на Кавказе абреками звались смельчаки-горцы, давшие зарок сражаться неистово и не щадить своей головы. Черный лохматый пес, вероятно, напомнил бабушке косматые шапки, в которых горцы ходили.

— Паш, пойдем на Урал, Абрека искупаем, — Рашид просительно присел на корточки и походил сбоку на корявый вопросительный знак. Он целые дни бегал со щенком наперегонки и похудел еще больше. — Пошла она на фиг, эта мегера Вера со своим поводком.

Щенок поддержал хозяина — скакнул и лизнул Пашку в ухо.

Река дразнила. Смеялась яркому солнцу, чистому небу, босоногой детворе и прокопченному комбинату. Он тянулся мрачной стеной по противоположному берегу. С пляжа не было видно, где стена начинается и где кончается.

Димка смотрел на могучие трубы и крыши цехов и думал о том, что там совсем другой мир, — необъятный, суровый, таинственный. Он отличался от пляжного берега, как папа от мамы — своей непредсказуемостью, жесткой, глубоко скрытой справедливостью.

Блики гуляли на воде. Между ними то тут, то там выныривали ребячьи головы — темные и светлые, стриженые и с косичками. В плеск воды, гомон и смех вплеталось возбужденное собачье тявканье.

Пашка с Рашидом блаженно нежились на песке. Между ними спал щенок, усталый и одуревший от воды, воли и всеобщей любви. Рашид пощекотал мизинцем собачью пятку. Лапка чуть дрогнула и сонно упала.

— Дрыхнет без задних ног! — счастливо засмеялся Рашид.

— Паш, а ты знаешь, где паром ходил через Урал?

— Паром?

— Ну да. Когда мостов не было. Бабушка рассказывала, как они с левого берега на правый переезжали. На пароме. А здесь ничего не было. Только картошка росла. Все делили на паи и колышками отмечали.

— Она что у тебя — такая древняя?

— Ничего она не древняя! Она хорошая, — заступился Рашид за Димкину бабушку.

— Я же не говорю, что она плохая. Я сказал — «древняя».

Город, многоэтажный, многооконный, тянулся, как и комбинат, только по другому берегу, и не было видно ни северного конца, ни южного.

«Как странно, — думал Димка, — живет в маленькой комнатке маленькая старушка, а в ее памяти весь город: паром, водокачки, землянки, и первый мост, и первые дома, и даже то, что было до города — степь с ее полынью и сусликами. А вот нового «Буратино» она уже не знает, и аквапарка тоже. Хорошо бы папу уговорить и повозить ее по городу».

— Я уже есть хочу. В животе бурчит. А где Юрка?

— Пацанов из своего класса встретил, — откликнулся Рашид. — Мне Абрека кормить надо. Сам-то я потерплю, а он маленький.

— Чем ты его кормишь?

— Мама кашу оставила. Я кричу, да? Юр-ка-а!

Юрка, стоя по колено в воде, поднял руку и шагнул на берег. Остановился. Сделал шаг назад. Прикрыл глаза ладонью и стал всматриваться куда-то влево, поверх пляжной пестроты. Резко пригнулся, пересек в несколько длинных прыжков приводную полосу и бухнулся мальчишкам в ноги:

— Пацаны! Там Касьяниха с собакой!

— Где?

Все четверо уткнули колена в песок и повернули головы влево. У редких кустов, постелив под себя газету, сидела Касьянова и чем-то кормила с ладони подростка-овчарку. Собака доверчиво мела хвостом по притоптанной траве и пыталась рвануть полиэтиленовый пакет.

— Как ты думаешь, это ее овчарка?

— Ты же сам говорил, что у них нет собаки.

— Ну да... — растерянно пожал плечами Димка.

— Может, ей кто оставил покараулить? Ну, пока купается, — Рашид судил по себе: он ни на минуту не оставлял Абрека без присмотра. Пока он бултыхался, друзья придерживали щенка на берегу. Объяснение показалось подходящим.

— Наверно, она просто любит собак, — продолжал размышлять Рашид. — Не всякий же согласится держать собаку в квартире. Вот она и возится с ними, где попало. Вам же вот тоже не купили щенка.

— Но мы же не ходим с поводком. И не кормим чужих собак колбаской.

— Какой колбаской?

— А ты сам посмотри. Она целлофан сдирает.

Но женщина больше не угощала щенка. Она смяла газетку, на которой сидела, и понесла ее к ближайшей урне. Собачонка с надеждой трусила по пятам и тянулась к руке: в ней явно осталось съестное. Касьянова зыркнула глазами по сторонам и неспешно направилась к выходу с пляжа.

Ребята шлепнулись на животы. Женщина шла мимо, тихо беседуя со щенком. Шаги удалялись. Пашка скомандовал:

— В ружье!

Вмиг натянули одежку, выколотили песок из кроссовок. Рашидка зачем-то взял Абрека на руки.

«Объект» уходил. Несколько раз тетя Вера воровато сунула голодному несмышленышу понюхать зажатый в руке кусок.

— Герда! Герда! Ты где? Гердочка! Герда!

Мальчишки замерли в ожидании команды.

— Так, — сказал Пашка, — Юрка, ты — назад! Выясни, что за Герда. Рашид, спусти Абрека.

Рашид помчался вперед, приглашая Абрека поддержать его. Но умотавшийся терьер жалко завилял хвостом и сел. Димка поднял сучок и бросил далеко перед собой. Абрек нехотя побежал, схватил палочку, но тут же бросил. Наконец в нем затрепетало щенячье любопытство, и он помчался за юной овчаркой.

— Отвернитесь! — скомандовал Пашка. — Оглянется — узнает.

Дима и Рашид крутанулись назад. Навстречу что есть мочи неслись Юрка и девочка лет восьми, с такими же, как у Ксюшки, кисточками волос, прихваченными резинками.

— Герда! Герда! — она пулей пролетела мимо Димки и через секунду обнимала своего щена. — Зачем вы ее увели? Она же не ваша!

— Вот еще! Кому она нужна? Увязалась за мной. Я думала, приблудная.

— Неправда! Вы ее приманивали! Мальчишки видели! Вы ее колбасой кормили!

— Чего? Сдурела что ли? Самой-то нечего есть! Я колбасу сама сто лет не видела. Цыц отсюда, а то пришью язык ниже пяток. Приманила! Нужна мне твоя вшивая псина! Вон еще одна крутится. Развели! — Касьянова кинула в Абрека камушком. Терьер испуганно отпрянул, и Рашид кинулся ему на помощь. Женщине, видно, почудилось в мальчике что-то знакомое, она стриганула по нему взглядом и досадливо поморщилась.

Ребята смотрели в спину уходящей женщине в зеленой блузе.

— Подождите меня! — Димка возвратился к месту, где сидела Касьянова: возле вмятины, оставленной тяжелым телом, валялись колбасные облатки.

Купить хлеба и молока было каждодневной Димкиной обязанностью. Ксюшка закрыла за ним дверь, и он услышал, как этажом выше тоже защелкнулся замок. Голосов наверху было два. Касьяновский сердито причитал:

— Ворья стало невидимо. На три замка запираю, а все боюсь. Унесут последнее. Дверь, что ли, заказать железную?

— Закажи. Не нищая. Спокойней жить будет.

Димка сиганул вниз и запрыгнул в палисад под куст сирени.

— Приедешь сегодня?

— Не знаю. Как повезет.

На крыльцо с Касьяновой выкатилась женщина-колобок с поселка Крылова. Димка узнал ее сразу. Он оглядел двор: ни Юрки, ни Рашидки, ни Пашки. А женщины удалялись. Хорошо еще, тетя Вера любила яркие цвета. Ее лиловое платье мелькало в толпе прохожих, как Иван-чай в лесу на вырубках, — мама собирала его охапками, а бабушка сушила на зиму смешной чай «копорский». Расстались женщины на трамвайной остановке. Касьянова направилась в квартал. Взглянула на часы, ускорила шаг: она точно знала, куда идет и когда должна быть на месте. Неторопливо обогнула двор с полуразрушенным штакетником и свернула к торцу дома. Там не спеша развернула газетку, расстелила на выступе подвального окна и села. Сумка с Санта Клаусом упала рядом. Теперь Касьянова просматривала все подъезды дома напротив.

Димка кружил глазами в поисках наблюдательного пункта. Удачей было бы шмыгнуть в один из подъездов и подняться к окну второго или третьего этажа. Но он попал бы в поле зрения «объекта». Да и Пашка сказал бы: «Не светись!»

Его привлек одинокий гараж в конце двора. Он стоял в тени двуствольной березы, и в ее развилке Димка спрятался от глаз соседки.

Касьянова нехотя лузгала семечки. Казалось, что ей надоели все до смерти — знакомые, прохожие, ребятня, — и поэтому она забралась в неудобный, но укромный уголок, где ей никто не помеха. Протрусила мимо куцегривая дворняжка, потянула носом в сторону Санта Клауса. Хозяйка пакета замахнулась на нее. Собака уныло побрела к мусорным бакам. Дворняжка Касьянову не волновала.

От металлического гаража несло теплом, как от печки. Париться сегодня на этом солнцепеке следовало Юрке. Куда он слинял? А, может, лучше, что он слинял? Может, самое главное открытие достанется Димке? Что главное совсем близко, Дима чувствовал чуть ли не пропотевшим затылком. Ведь не могла тетя Вера ни с того ни с сего уверенно прошествовать в чужой квартал, к чужому подвальному окну и усесться как на троне. Мало ли таких выступов в своем дворе?

С крыльца четвертого подъезда кубарем скатился щенок чау-чау, круглый и коричневый, как медвежонок. Он пронесся по двору, отдавая честь задней лапой каждому углу. Почтил он вниманием и старую березу, развилку которой оседлал Дима. Щенок не скрывал своего восторга, что наконец у него небо над головой и столько кустов и кустиков, сколько душа пожелает, и под каждым таится нечто неведомое и манящее. Он радостно тявкнул у ног: «Пошли подурачимся! А-а? Нерасторопа, что с тобой тявкаться!» Покатился дальше.

Димка так залюбовался шоколадно-коричневым толстячком, что забыл, зачем он здесь. Ноги затекли, пришлось сменить позу... Когда он снова выглянул из-за ствола, чау-чау сидел как вкопанный перед Касьяновой. Она чесала его за ухом и ласково ворковала. Вот ее рука поползла к пакету. Чау-чау заволновался, заметал хвостом, запрыгал. Вот он снял язычком с протянутой ладони кусочек. Еще раз, еще. Довольный и осмелевший, ткнулся носом в пакет. Но женщина поднялась и двинулась вдоль глухой стены по узкой тропинке. Щенок тщетно пытался дотянуться до щедрой ладони. Ряды кустарников закрыли «объект». Димка видел лишь прядь седых волос — она то мелькала над листвой, то исчезала из виду. «Объект» шел в сторону гаража.

Димка спрыгнул с березы и попятился назад, за гараж: оттуда просматривался угол дома, там и должна была появиться Касьянова.

Димка увидел ее и задохнулся от удивления: чау-чау был уже на поводке. Щенок упирался, брыкался, вертел головой, а женщина ускоряла шаг и тревожно косила глазом по сторонам.

Ребята, конечно, догадывались, что в прогулках с поводком кроется что-то недоброе, но чтобы вот так, среди бела дня...

Что делать? Димка шагал как робот и смотрел, как сопротивляется щен. Бедолага уже понял, что с ним не играют, не шутят, и женщина, лепетливо кормившая его с ладони, навязывает свою волю, тянет невесть куда, где и запахи другие, и звуки дерзкие: дзинь-дзинь!

Что же предпринять? Догнать лиходейку и заявить, что она — воровка? А что потом? Ну, отпустит она щенка, он заблудится в чужом районе, она пожалуется отцу, и неизвестно еще, кому поверит отец... Поди докажи, что видел все от начала до конца. Отец не спустит, что сын шатается по городу и выслеживает соседей. Еще запрет дома до конца каникул. «Война план покажет», — сказал бы Пашка. «Война план покажет», — повторил Дима.

В план Касьяновой явно входили трамвайные пути. Она шла к ним через дворы и детские площадки, грубо срезая углы.

В просвете между домами засерела проезжая часть дороги. Там стоял грузовик, за ним несколько легковушек. Внезапно женщина рванула щенка на руки и нырнула влево. Пока Димка сообразил, что вышел на остановку, над кузовом грузовика поплыла крыша трамвая. Тронулись с места автомашины. Площадка опустела. Только подвыпивший мужик со связкой водопроводных кранов на поясе плевал и покачивался.

— Дяденька, какой трамвай ушел?

— Не мой, мальчик, не мой. Мне «тройку» надо, — пробормотал он.

Все пропало! Увела, злыдня, щенка. И след простыл. Прошляпил!

Димка сердился на соседку, на себя, на жару, на пьяного недотепу, на толчею в магазине, на хозяина чау-чау. Если бы он не выпустил щенка гулять беспризорно, и беды бы не случилось.

Немного успокоился, когда вышел с покупками на свою улицу. Надо было думать, как оправдываться перед бабушкой: ведь сбегать в магазин хватило бы и пяти минут.

Мимо прогрохотал пустой трамвай, маня расписными боками. Лапша «доширак» красовалась на обоих вагонах. Оба вагона с рекламами... Оба... Стоп! Оба вагона!

Димка чуть не выронил пакет с молоком. Вагон! Тот трамвай был без прицепа! Он был одиночный! А такие ходят только под восьмым номером! «Восьмерка»!

Теперь все встало на свое место. Украденного щенка надо искать на поселке Крылова. А что говорила Касьянова той, другой тетеньке? «Приеду, если повезет». Значит, ей повезло? Значит, ей повезло!

— Шатун ты окаянный! Тебя только за смертью посылать! Где тебя носило?

— Баб, ну баб, ну мне позарез надо было в одно место!

— Одно место у нас дома есть. А другое ты с собой носишь. Исполосует тебе его отец, и будет это место у тебя цвета отцова галстука.

— А какого он цвета?

— Какого? А ты не знаешь? Ксюнька! Ну-ка принеси папин галстук! Любой, какой глянется.

Ксюшка принесла в каждой руке по галстуку: один в красно-синюю полоску, другой — синий в красный горошек. Но даже тревожные тона папиных галстуков не озадачили Димку, и радость от сегодняшней удачи не увяла.

— Ну, баб, я больше не буду, честное слово! Ну, так вышло. Ну, хочешь, я тебе... Я тебе носки свяжу! Хочешь?

Бабушка отшатнулась.

— Ой, милок, ты часом не перегрелся?

— Да он и спицы держать не умеет! — покатывалась Ксюшка. — Бабуля, дай ему спицы, дай! Пусть свяжет!

Зажмуриваясь и обливаясь, Дима ловил губами из-под крана воду. «Пронесло! — вертелось в голове. — Не пришлось врать».

Когда приходилось врать, выкручиваться, Димка не любил всех — и того, кому вешал лапшу на уши, и тех, кто это слышал, и прежде всего себя, врущего. А бабушке врать было вовсе без пользы. Она вранье чуяла за версту, как запах подгоревшей каши. А где в пятиэтажном подъезде горит каша, она могла определить с точностью до этажа.

Вечером снова накрапывал дождь. Малышей растащили по домам, и детская площадка обезлюдела. Мальчишки, не опасаясь окрика, забрались под деревянный гриб-мухомор. Сидели спиной друг к другу, и кто-нибудь то и дело соскакивал, чтобы заглянуть в глаза остальным. Чаще всего вспрыгивал Рашидка.

— Паш, ну скажи ему! Струсил же Димка, струсил! Он промолчал, а чаушонка увели! Я бы ей залепил сзади по антифейсу!

— О! Слон и моська! — хихикнул Юрка. Над хилостью и вертлявостью Рашида всегда посмеивались.

— Да? — повизгивал Рашид. — У вас нет собаки, вы не понимаете. А чаушонка украли. Вам его не жалко? Не жалко, да? Где он сейчас? Где?

— Пусть не выпускают одного на улицу.

— А если хозяин заболел? Если выйти некому? Щенок на унитаз не сядет, тебе это известно? — танцевал Рашид перед Юркой. — Тебя бы без горшка оставить! Сколько бы ты вытерпел?

— Это хорошо, что повезло Димке, — прервал споры Паша. — Рашид бы все испортил.

Все замолчали.

— Нам же надо проследить всю цепочку. На пляже у нас все сорвалось. А теперь появилось новое звено. Мы знаем, куда она повела собаку.

— Это еще проверить надо! — хитренько хмыкнул Юрка.

— Проверим.

— Как? С обыском пойдешь?

— Нет. Война план покажет.

— А она пока чаушонка продаст! — мучился Рашид. — Продаст, да?

— Продаст, конечно, — уверенно ответил Юрка. — Вон сколько домов понастроили! Всем собаки нужны. Породистые. Крутым такую собаку купить — раз плюнуть.

— Крутым ворованная собака ни к чему. Они купят с родословной. А у ворованной она где?

— Ха! Сказал! Родословную купить тоже раз плюнуть. Хоть от английской королевы!

— Щенка от королевы?

— Ну, от собаки королевы.

— Все у тебя раз плюнуть. Породистые собаки состоят на учете в клубе собаководства, — терпеливо объяснял Пашка. — Поэтому ее не так просто сплавить. Теоретически.

— Может, она ее вьетнамцам продаст. На гуляш. Говорят, они собачье мясо едят, — не унимался Рашид.

— На гуляш и дворняжка сойдет. А Касьяниха охотится за породистыми.

— Может, ей заказ дали на чау-чау?

— А овчарка на пляже? Тоже заказ?

— А почему она ловит только щенков?

— Тоже мне! — фыркнул Димка. — Разве взрослую собаку обманешь? Щенку дали колбаску, он и побежал. Дуралей потому что.

— Щенки всегда голодные, — с видом знатока добавил Рашид.

— Все. Кончаем базарить.

Пашкин лоб обозначил строгую складку.

— Значит, так. Выбирает Касьянова только породистых собак, ищет выгоду. Раз. Уводит щенков, потому что они пока бестолковые. Это два. Взрослого пса не уведешь, и покусать может. С поводком она ходит всегда, на всякий случай. Это три. Она не сидит сложа руки, она заранее прикармливает собачонку. Может, даже знает, когда и где щенок гуляет без хозяина. Это четыре. Все Димкины наблюдения подтверждают, что так оно и есть. Она села на «восьмерку», а та пингвиниха живет на поселке Крылова. Мы тоже за Касьяновой на «восьмерке» ездили. В квартире собаку она держать не станет, а там в любом сарае спрячет. Это пять.

— Сообщница? А деньги пополам?

— А ты хочешь в долю войти?

— Я тоже хочу!

— И я!

— Держи карман шире!

— У него и карманов нет!

— Зато у меня штаны широкие!

— Да уж, штаны так штаны! Туда еще одного Рашидку можно затолкать! В каждую штанину по Рашиду. Ты, наверно, не больше мухи ешь?

— За меня все Абрек съедает.

— Скоро он тебя на поводке будет водить, а не ты его!

— Ни фига! Он скоро слушаться начнет. Я его дрессирую!

Юрка с Рашидом переерзывались, перещипывались, выпихивали друг друга под дождь. Паша усмешливо помалкивал и ловил торчащим из сандалета пальцем редкие крупные капли.

Дима внезапно поймал себя на мысли, что ему не хочется зубоскалить, тыкать пальцем в чью-то худобу и штаны на вырост, а приятнее молчать, как Пешкин, уйти в особый затишок, который есть у каждого внутри, стоит только настроиться и услышать его.

Еще недавно он перечился и дурачился вместе с Юркой и Рашидом, непокорничал дома, будто в нем жили часы, идущие в обратную сторону. И вот часы остановились, и Димка ходит и прислушивается, в какую сторону они затикают.

Были мальчишки ровесниками, но Юрка и Рашид все ребячились, Пашка выглядел взрослее, а Димка застрял посередине.

— Паша, а как же те, у кого чау-чау увели? Ищут, небось, сломя голову.

— Само собой.

— Может, пойти к ним?

— Можно и пойти. Только...

— Да я помню, из какого подъезда щенок выскочил.

— Я знаю, что ты помнишь. Я про другое. Что ты им скажешь? Что ты сидел на березе и смотрел, как собаку уводят? А они тебе, как Рашидка: «Почему не догнал и не остановил?» Ты им сказки про поводок, а они тебе: «Ты, мальчик, не сам ли собаку увел?» Ты им: «Я покажу, где собаку прячут!» А приехали — там собаки нет. То ли не было, то ли сплавили. Докажи, что ты не рыжий.

— Да, нам могут не поверить. Взрослые пацанам вообще не верят.

— А ты им врешь?

— Если по честному, бывает.

— То-то.

— Думаешь, взрослые не врут? Еще как врут.

— Не все же.

— Не все, конечно, — вздохнул Дима. — У меня бабушка не врет. Она Бога боится.

— Сколько ей лет?

— То ли восемьдесят три, то ли восемьдесят четыре. Она вообще-то мамина бабушка, а мне прабабка. Моя бабушка умерла. Ее машина сбила.

— Восемьдесят четыре! Она уже не помнит, наверное, как ее зовут.

— Еще как помнит! Я же тебе говорил. Она помнит, как паром через Урал ходил, когда мостов не было. Как церковь в станице разрушали. Как директор комбината... Ну, тот, чьим именем институт назван...

— Носов, что ли?

— Ну да! Как он по городу на белой лошади ездил.

— Как Жуков, что ли? Как будто у него машины не было!

— Не как Жуков. Жуков верхом ездил, парад принимал. А Носова кучер возил, с красным кушаком.

— А кушак — это что?

— Пояс такой, широкий. Носов сидел и газеты читал. Война же шла, машин не хватало. Тогда в городе конные парки были. Как сейчас таксопарк.

— Ничего себе! Покажешь?

— Что? Конный парк?

— Нет, бабушку.

— Бабушку? Зачем? Что там интересного? Бабушка как бабушка. Старая и седая.

— Она же ходячий памятник! Она ходит?

— Ходит, конечно. Тебе зачем?

— Мы бы ее в школу пригласили. Она бы нам все рассказала. Что и где раньше было. Интересно же!

Димка надул губы. Надо же, у него в голове ни разу не мигнула такая мысль, а у Пашки как лампочка загорелась. В Пашкин класс приглашали ветерана войны, Героя какого-то труда, но никто не приводил бабушку, тем более прабабушку. Может, ее и нет ни у кого?

Димка представил у доски бабулю в толстой вязаной кофте, в белом платочке с многоточием. Ему стало смешно до икоты: кто же ее слушать станет?.. А если станет?

— Ты чего? — покосился Паша.

— Да так, ворона вон села на сучок. Жирная, как курица.

— А что тут смешного?

— Сучок тоненький, а не гнется. Ворона что — невесомая?

Вместо ответа Паша предложил неожиданно:

— Давай сейчас к собачникам сбегаем. К хозяину чаушонка.

— Так ведь дождь.

— Он маленький.

— Давай. Вдвоем удобней. Ты же говорил, что нам не поверят и мы ничего не докажем.

— Я придумал. Мы хозяина сейчас к Касьяновой приведем. Пусть они сами разбираются.

— Она отбрешется.

— А ты на что? Ты же свидетель! Боишься?

— Она меня с кроссовками съест, — поежился Димка. — Отец весь антифейс исполосует.

Пашка разочарованно замолк. Юрка с Рашидом хихикали о чем-то своем. Жирная ворона качнула ветку и улетела.

Солнце садилось. С корзинами, сумками, сетками, потянулись домой садоводы. Вышли на вечернюю прогулку неленивые старики.

— Пошли, — поднялся решительно Димка. На душе было противно: он чувствовал вину за сбежавшую у него на глазах глупую собачонку. Сейчас вину можно было исправить. — Пошли!

— Э-э, вы куда, пацаны? — разом соскочили Юрка с Рашидом.

— Вы посидите, покараульте Касьянову. Вдруг уйдет. Мы сходим к собачнику.

Потерпевшего нашли сразу. Две старушки, болтавшие под одним зонтом у подъезда, охнули:

— Это ж Федора Кузьмича собака! Он ее весь день искал, все ноги отбил. Никогда не убегала, а тут на тебе! Как, говорите, ее кличут? Чао-чао? Мудреное кликанье.

Федор Кузьмич досадливо спросил через приоткрытую дверь:

— Чего вам, ребята?

— Мы знаем, кто увел вашу собаку.

— Почему «увел»?

— Потому что ее украли. Я сам видел, — выпалил Димка. — Я могу показать, где она живет.

— Она?

— Да, это тетенька. Она из нашего дома.

Из кухни вышла большая тяжелая женщина. Она дышала гулко и прерывисто.

— В чем дело?

— Мальчики знают, где наш Чарли.

— Да неужели? Небось, сами и увели. А теперь ищут вознаграждения. Думаешь, за спасибо приведут? Ну и сколько хотите содрать с пенсионеров? Одной пенсии хватит или обе отдать?

Дима не тотчас понял, что женщина очень обижает его. Вознаграждение! Вот за чем гонялась Касьянова! И продавать никуда ворованных собак не надо! Возвращай хозяину за его же деньги. Не пыльная работа! И на свежем воздухе. И даже благородная вроде, если не знать, что за ней кроется.

— Лида, дай мою третью ногу, — грустно произнес Федор Кузьмич. — Собаку все равно выручать надо. Жди меня с Чарли. Если повезет.

И Касьянова так говорила: «Если повезет».

— Вы уж потише шагайте. Он без ног сегодня остался, — уступчиво сбавила сердитость жена, подавая мужу клюшку.

Шли медленно. По дороге Федор Кузьмич слово за слово вытянул из ребят все: и как у них росло подозрение, и как девочка на пляже чуть не упустила овчарку, и как Дима жарился за гаражом на березе.

— Ей кто-то капнул, что Чарли один гуляет, — бранчливо буркнул Димка.

— Почему ты так решил?

— Да так. Она пошла прямиком к вашему дому и села сразу против вашего крыльца.

— Быть может, быть может, — Федор Кузьмич устало постукивал клюкой по асфальту. — Что я внукам скажу? Они нам его из Казахстана привезли в подарок. Чтобы мы не очень скучали. Я днем обычно хожу за хлебом, а жена минут через пятнадцать выпускает Чарли. Я к тому времени уже возвращаюсь и жду его на лавочке. Гуляю с ним. Тяжело уже нам лишний раз спускаться с третьего этажа. Спуститься еще можем, а подниматься уже проблема. Жена у меня вовсе хворая. Сами видели. А сегодня сослуживца встретил. Заболтался. Забыл про собаку. Прихожу: «Чарли! Чарли!» Нет Чарли. Расторопная, видать, ваша тетя Вера. Долго нам еще топать?

— Да нет. Мы уже почти пришли.

— Вон уже Рашидка кренделя дает, — засмеялся Пашка.

— Здрасте! — За Рашидом черным колобком катился Абрек. — Она... Это... мусор пошла выбрасывать. Вон там ящики. Щас нарисуется.

— Ну, покажешь мне ее.

— А вы сами узнаете. У нее экран, как у Кинг-Конга.

— Что? Экран?

— Ну да! Лицо такое злое...

— Понял. Твой пес?

— Ага! Это Абрек!

— Похож, — улыбнулся Федор Кузьмич. — Ни убавить, ни прибавить. Мне бы присесть, хлопцы. Давайте ближе к крыльцу.

Он достал смятый платок, отер лоб, приподнял очки и провел платком по глазам.

«Хорошо, что тетя Вера с мусором выползла. А то бы ему пришлось на четвертый этаж подниматься», — пожалел Дима старика.

Касьянова мешкала, рассеянно, видимо, по привычке заглядывала в открытые окна. Тапки-шамкалки шлепали по мокрому асфальту.

Федор Кузьмич поднялся навстречу.

— Прошу прощения, мне поговорить с вами надо.

— Да ну? А чего ж не поговорить! Погода нежаркая, давай поговорим. Не боишься? — хохотнула она. — Ведро у меня пустое. Дурная примета.

Дима с Пашей перемигнулись и злорадно прыснули.

— Сегодня около полудня вы увели мою собаку, щенка чау-чау. Я б хотел его получить обратно.

— Че-е-го-о? — тоненько взвизгнула Касьянова, совсем как девчонки, когда их щиплют или дергают за косички. Она долго испуганно изучала старика, словно хотела сообразить, на каком языке он задал вопрос: на японском или китайском. Глаза зло забегали. Женщина искала выход из положения. Не нашла и кинулась в атаку.

— Ты кто такой? Откуда взялся, умник растрепанный? — Ведро звякнуло об асфальт, руки воткнулись в бока. — Шатун несчастный! Развелось бомжей, шагу ступить нельзя! Собаку ему подавай! А ключи тебе не дать от квартиры?

— Не мешало бы, — Федор Кузьмич обессилено и безнадежно опустился снова на лавочку. — Короче: пока не вернете собаку, я отсюда не уйду.

— Люди добрые! Да вы гляньте, что делается! Я сейчас за участковым пошлю. У кого телефон есть? Где я тебе собаку возьму? И на что мне твоя собака, пустая голова? Зачем? На шапку разве что!

— Верните мне собаку, — устало и упрямо твердил Федор Кузьмич.

— Люди! Да вызовите же милицию! Среди бела дня пристают!

Любопытные соседи выскочили на крик. Касьянова приободрилась и начала во весь голос объяснять:

— Явился не запылился. Пришел, говорит, что я его собаку увела. Вы когда-нибудь видели у меня собаку? Да я вас всех поведу в квартиру. Ищите! Собака не иголка в стогу сена, ее не спрячешь. Вон мальчишки знают всех собак наперечет и всех, у кого есть и у кого нет.

— Гражданочка, верните собаку, добром прошу. У меня есть свидетели.

— Свидетели? Свидетели у него есть, гляньте-ка! Что я тебе сделала? Зачем ты меня перед людьми страмишь?

— Что вы кричите? — не выдержал Димка. — Я сам видел. Вы ее украли. Я следил за вами до самого трамвая. Вы сели с собакой на «восьмерку».

— Ах ты, сопляк! — замахнулась соседка.

— Не трогайте Димку! — мальчишки сгрудились и прикрыли его. Абрек нещадно лаял, по-щенячьи храбро и звонко.

— И это свидетели? Шпана подзаборная! Чекисты недраные! А этот готов на меня всех собак повесить. Я его отцу про его подвиги еще расскажу! Мало, видать, говорила. Тебя что — мало драли? Погоди, получишь сполна! Вот увижу отца!

Отец был легок на помине. Он курил на балконе.

— Димка! А ну домой! — свесился он через перила. — Живей, живей!

— А-а! Вот и он! Ну-ка спускайся, не ленись. Ты мне и нужен.

Ну, все! — ухнуло внутри у Димки. Он сжался, съежился. Знал, что влип. Обидно было не то, что отец выпорет, а то, что выпорет принародно: сгоряча он не помнил удержу. А еще он испугался, что Федор Кузьмич оробеет, плюнет и уйдет.

Через минуту отец уже схватил сына за ухо и почти подвесил его.

— Что опять натворил?

— Это не он! Это мегера Вера! — заорал что есть мочи Рашидка.

— Еще один сыщик! Видали, как они со взрослыми разговаривают? Чего же от них ждать дальше? — требовала ответа Касьянова, а соседи перешептывались и молчали.

— Мы знаем, где... — тут Димку снова схватил отец, подмял за шею и пребольно дал по спине ребром ладони.

— Мы знаем, где собака, — подхватил Пашка. — Не хотите отдавать сами, ну и не надо. Вы ее прячете на поселке Крылова. У Немыкиных. Вы с ними заодно. Воры и мошенники, — вынес приговор Паша.

И вдруг все стихли.

— Так как? Сами привезете или вместе поедем? — примирительно спросил расстроенный и смущенный Федор Кузьмич.

— Никуда я не поеду, — хрипло бросила Касьянова и, забыв про ведро, скрылась в подъезде.

— Вот все и стало ясно, — Федор Кузьмич повернулся к Димкиному отцу. — А ты, парень, зря сына обидел. Он у тебя настоящий, а ты ему за это уши надрал. Оторвешь уши, чем тебя слушать станет? А пока отпусти его со стариком на полчаса. Не справлюсь я один.

Отец сконфуженно кивнул головой.

На перекрестке поймали такси. Через несколько минут машина подпрыгивала на поселковых колдобинах, до которых руки городских властей никогда не доходили. Да и зачем? Гуляний и парадов здесь не проводили, иноземных гостей сюда не привозили. Теперь руки и вовсе не дойдут: владения частные, живите, как хотите.

— Ну что, хлопцы, на приступ?

Федор Кузьмич попросил водителя не уезжать и подмигнул ребятам.

На звонок долго не откликались. Наконец мужской голос спросил:

— Кто там?

— Нам бы собаку посмотреть!

— Галя, по твоей части, — крикнул голос куда-то вглубь двора. — За собакой пришли.

— За которой?

— Не знаю. Сама разговаривай.

Ребята подняли глаза на старика.

— У них что — не одна собака?

— Выходит, так.

Калитку отворили. Выглянула знакомая коротконогая женщина. Грязными руками одернула куцый сарафан и деловито обшарила взглядом Федора Кузьмича.

— Какая у вас собака?

— Чау-чау, щенок. Его сегодня к вам привезли.

— Чау-чау? Сегодня? — насторожилась женщина. — С чего вы взяли, что она тут?

— Нас прислала тетя Вера Касьянова, — отважно соврал Димка. — Она же вам щенка привезла.

— Ве-ерка? А-а! — успокоилась хозяйка и, смахивая с пальцев огородную землю, засеменила к сараю.

Бедный Чарли! Он только что на ушах не стоял. Рубил хвостом воздух, подавал лапу, лизал присевшему на корточки хозяину нос и щеки, он плакал и смеялся. Так во всяком случае казалось Димке. Ему и самому, как щенку, хотелось прыгать от радости и тереться об ветхий пиджак старика, но он смотрел на Пашку и, как Пашка, сдержанно улыбался и старался не выдать, что доволен собой.

— Ну что, дуралей, домой поедем? Эх ты, подвел хозяина! Доверился чужой тете, позарился на кусок колбасы. Ну, пошли, пошли!

— Э! А где же спасибо? — окликнула женщина и потерла в пальцах невидимую купюру.

Федор Кузьмич понимающе усмехнулся.

— Это? Ах, это! — он тоже потер в пальцах несуществующие деньги. — Это как бы вам не пришлось мне отсчитывать. Собаку ваша Вера украла. На глазах у свидетелей. А вы, милая, укрываете краденое. Не будь свидетелей, как бы я вас без объявления нашел? А? Скажите «спасибо», что я без милиции пришел. А надо бы...

Женщина пялила на пришельцев глаза, пятилась, пятилась, пригнулась и вдруг ловко нырнула в калитку. Послышался лязг запора. Но шагов не было. Не иначе, как прильнула к заветной дырочке в заборе и пасла враждебную троицу: уехали? не уехали?

— Благодарствую, ребята, — Федор Кузьмич старомодно и крепко пожал руки Димке и Пашке. — Я уже и не надеялся отыскать Чарли. Поехали. Такси ждет. Да и темнеет. Как бы вам не досталось. У Димы ухо до сих пор горит вымпелом.

— Федор Кузьмич, и что? Все? Их даже оштрафовать нельзя? — разочарованно дышали в затылок старику, занявшему переднее сиденье, Пашка и Димка.

Федор Кузьмич невесело полуповернул к ним голову.

— Теоретически, конечно, можно.

— Можно и нужно! — запальчиво сказал Пашка.

— Теоретически, Паша, теоретически, — старик стушевался и виновато перевел взгляд на Чарли. — Ты знаешь, сколько людей пропадает в России ежегодно? Около тридцати тысяч! А их не находят. Людей — не собак.

— Может, не ищут?

— Может, и не ищут или ищут плохо. А вы хотите, чтобы собаками занимались.

— Но кто-то ведь должен!

— Согласен. Но мне уже не дожить до такой поры. Если только таких, как вы, будет больше... Тогда есть надежда.

Но ни в словах Федора Кузьмича, ни в глазах, ни в грустной улыбке такой надежды не было. Димкино сдержанное торжество поблекло, самодовольство завяло, не набравши цвет.

Еще раз пожав через сиденье руки, старик высадил ребят возле Димкиного дома.

Димка глянул на свой балкон: отец курил и стряхивал пепел в мамины ящики с цветами. Неприятно липкая мысль протиснулась в голову и завертелась в поисках своей ниши: «А Федор Кузьмич так бы не делал». Наверное, обида на отца еще шевелила усами. Ухо продолжало гореть, как во время гриппа.

Через два дня, когда ребята обговорили, обмусолили и отрубили все концы в истории с поводком, в гости к Сусловым пожаловал Федор Кузьмич. И Димка, и мать с отцом растерялись. Выручила Ксюшка.

— Ой! А мне Дима про вас рассказывал. Это у вас тетя Вера собаку умыкнула. Она такая! Бабушка говорит, что ее баба Яга в ступе высидела.

Все засмеялись.

— Мудрая у вас бабушка. Не в бровь, а в глаз.

Федор Кузьмич бережно поставил на стол коробку и снял крышку. Ксюшка захлопала в ладоши.

— Ой, какой красивый торт! Это нам?

— Вы уж позвольте ребятам собраться и чаю попить. Они нас очень выручили. Жена старалась. Она у меня мастер на выпечку.

— Может, завтра? — неуверенно предложила мама. — Сегодня уже поздно, девятый час. Все, скорей всего, уже поужинали.

— Разумеется. Я припозднился, боялся вас дома не застать. Лето, сады. А вечером уж все дома.

— А у нас бабушка всегда дома. Она никуда не ходит, — сказала Ксюшка.

— Я же не знал. Где же твоя загадочная бабушка? — Федор Кузьмич ласково потрепал Ксюшке кисточки волос.

Бабушка редко высовывала нос из своей комнаты, когда папа был дома. А тут она, на полголовы выглянув из дверей, всматривалась в гостя.

— Здравствуй, Федя! Не признаешь? А я вот по голосу признала. Другого такого не помню.

— Погоди, погоди! Тетя Катя? Живая?

— Живая, милок, живая. Не старый умирает, а поспелый. Видать, я еще не поспела. Вот уж не чаяла кого-то увидеть. Не хожу никуда давно. Тоже уже седой, а, Федюшка? Ну, зайди, посиди со старухой минутку...

Мама загремела чайником. Ксюшка ревниво вышагивала по коридору возле бабушкиной двери: она хотела, но не смела подслушивать. А у папы на лице проступило недовольство: этого нам только не хватало!

— Что, приватизировали вашего гостя? — усмехнулся он.

Димка обиженно отвел глаза. Он сел на кухонный табурет и принялся разглядывать торт. Его верх был щедро обсыпан цветной кокосовой стружкой, и не вразброс, а полосками — желтая, синяя, зеленая, красная. Будто кто-то отрезал кусок радуги и накрыл им роскошный каравай. Торт сладко манил: ну, лизни разок, лизни! Димка послюнил палец и подхватил три кокосовые крошки, которые оранжевыми запятыми упали на клеенку. Он нежил стружки на языке до тех пор, пока они не стали совсем безвкусными.

В уме выстраивалась странная возрастная лестница, в которой недоставало одной ступеньки. Вот есть они — Димка и Ксюшка. Потом папа с мамой. А потом? Потом сразу прабабушка. Бабушек и дедушек у них нет. Папа вырос в детдоме. А Федор Кузьмич, которого Димка считал стареньким, называет его прабабушку тетей. Значит, он моложе ее? Может, так выглядел бы их дед, если бы жив был? Может, они когда-то дружили? Поэтому и знакомы Федор Кузьмич и «тетя Катя» — его прабабушка? Узнать бы...

Ксюшка опередила его. Едва гость появился в дверях, она подпорхнула с вопросом:

— А вы давно знаете бабушку?

— У-у, детка, очень давно! С военной поры.

— Бабушка не воевала.

— Да и я не геройствовал. Мне тогда было чуть больше, чем твоему брату. Мы с ней работали вместе.

— А что вы делали?

— Колотил ящики для снарядов. Вместе с другими мальчишками. Тетя Катя взрослая была. Дочка у нее уже росла. А мужа она уже отпела. Прадедушку твоего.

— Как отпела?

— Похоронила. Немцы убили. А прабабушка твоя... Ну, как тебе объяснить?.. Ты когда-нибудь видела курицу с цыплятами?

— Конечно! — прыснула Ксюшка.

— Вот мы, пацаны, были цыплятами, а твоя бабушка кружила над нами, как клушка. Кому-то пуговицу пришьет, кого-то спать уложит в закутке на полчаса, кому-то кипятку нальет в мороз.

— Она что, воспитательницей у вас работала?

— Да нет, у нее своя работа была. Это уже сверх того. Это на уровне сердца. Попроси, она сама тебе расскажет. Пойду я, хозяйка ждет.

— А мама уже чай заварила.

— Нет, благодарствую. Чай уж вы за меня выпейте. Завтра с ребятами. Спасибо вам! Тебе, Дима, особое. Хорошие у тебя правнуки, тетя Катя!

Федор Кузьмич погладил бабушку по голове поверх белого с многоточием платочка, погладил ласково, совсем как Ксюшку. Цыпленком казалась бабушка, а он — опекуном, — такой маленькой и хрупкой стала бабушка. Ее глаза светились на уровне Димкиных плеч.

Проводив гостя до перекрестка, Димка остался погулять во дворе. Ему не терпелось увидеть ребят и пригласить на чай. Но вместо этого он в недоумении присел на лавочку у чужого дома. Ему было невесело. Он пытался разгадать, почему. Потому что все имеет конец? И история с поводком, и каникулы, и лето? Или потому, что Федор Кузьмич не остался на чай, а мама с папой не проявили никакой к тому охоты и настойчивости и все права вести беседу отдали Ксюшке? Или потому, что он посидел с бабушкой, а с ними нет? И знал о ней больше, чем они, — Димка, Ксюшка, даже папа с мамой...

Стало жаль, что знакомство с Федором Кузьмичом оказалось коротким. Димка втайне позавидовал его внукам в Казахстане: у них есть дед, хоть и далеко от них, в другом городе.

Да, в любой лестнице должны быть все ступеньки, в любой цепочке — все звенья. Но Димка раньше не задумывался о том, что род человеческий тоже цепочка, и в ней должны быть и внуки, и дети, и родители, и бабушки с дедушками. Если кого-то нет, возникает прореха, которую никак и ничем не залатать.

Чаепитие удалось на славу. Началось оно, правда, со смущенного молчания. Но на кухню наведалась бабушка и сказала укоризненно:

— Тихо-то как. Слышно, как вошь кашляет.

— Какой вождь? — спросил Рашид.

Ксюшка радостно завертелась, задрав коленки выше стола.

— Не вождь, а вошь! Вши! Понимаешь?

— А мой папа говорит, что милиционер родился, — добавил Юрка.

И все зашумели. Не мешало присутствие Ксюшки. Не стесняло, что на хохот заглядывала бабушка. Торт таял на глазах. Он превосходил все магазинные бисквиты и вкуснел оттого, что был наградой. Пашка снова вспоминал, как горячий щебень колол задницу, Юрка изображал, как крутобокая тетя Вера шипела на Федора Кузьмича, Рашидка тонкоголосо заливался смехом и скакал на одной ноге от восторга — ни дать, ни взять Абрек, спущенный с поводка.

— Отпад! — первым сыто застонал Пашка. — Я в обалдайсе!

— Вот бы такую везуху каждый день! — мечтательно обмяк на табурете Рашид.

— Попа слипнется, — хихикнула Ксюшка.

Она котенком слизывала с блюдца цветные крохи.

— Еще на завтра осталось. Если по тонкому кусочку, всем хватит, — неуверенно закинул удочку Юрка.

Ксюшка оторвалась от блюдца.

— Да? А маме с папой попробовать?

— И бабушке, — добавил Пашка.

— Бабушка не ест сладкого, — возразил Димка.

— Не ест? Торт не ест!?

Потрясенный Рашид замер с полуоткрытым ртом. Кусочек масляного крема ухнул с ложечки в чашку. Чай поплыл радужными кругами. Рашид выхватил подтаявшее масло, но оно снова соскользнуло с ложки. Чай неаппетитно подернулся белесой пленкой с кокосовыми запятыми.

— Пей давай, пей, все равно все в животе смешается! — с хохотом уговаривали ребята. — А, слабо!

— Не пей, Рашидка, — Ксюшка выплеснула чай в мойку, окатила чашку горячей водой.

Шутливая перепалка незаметно утратила свою беспечность. Все заговорили о том, что от каникул осталось всего ничего, что у всех есть на лето школьное задание и что никто за него не брался.

— Вот и неправда! — дернула плечами Ксюшка. — Я две с половиной сказки прочитала.

— А еще сколько?

— Еще две.

— Это как — четыре с половиной сказки задали?

— Почему? Пять. А-а... — поняла Ксюшка. — Половинку я не считаю. Я ее сегодня закончу.

— Девчонка! — презрительно отмахнулся Рашид. — И чего задают? Знают же, что никто читать не будет.

— Дело учителя — дать задание. А читать или не читать — дело твое. Не хочешь — не читай.

— Вот именно.

— А кому от этого хуже?

Вопрос повис, как розовая крошка на Ксюшкиных губах. Ребята переглянулись: с чего это Пашка — торта объелся?

А Пашка спокойно ерошил овсяно-белесые волосы, вытягивал то один, то другой волосок и наматывал на палец, словно хотел выдернуть их, как старик Хоттабыч из бороды.

«А Пашка пацан себе на уме, — высветилось в голове у Димки. — Он мог уже прочитать все, что задано, и даже сверх того. Не будет же он хвастать, как Ксюшка, не девочка».

— Надо вообще-то в библиотеку идти, — нехотя признал Димка. Он произнес слова отдельно, порознь друг от друга, будто это оттягивало сроки еще хоть на неделю, хоть на день.

— Ну так пойдем, — просто откликнулся Пашка.

— Что, прямо сейчас?

— Можно и сейчас. Только мне за книгами сбегать надо.

— Ладно. Я пока посуду вымою.

Димка поймал удивленный взгляд Рашида, лучшего, как он считал, друга. Оправдываясь, сказал:

— Придется читать. Классная как сядет отцу на уши, мало не покажется.

— Боишься отца? — насмешливо поднял брови Юрка.

Дима промолчал.

Через полчаса они с Пашей шагали вниз по улице. Расторопный август принес в город сладкий запах садов. На приступках магазинов сидели торговки малиной, яблоками, зеленью, цветами. Лето дышало устало и сытно. Но солнце, еще не присмиревшее, палило и палило, ловило срок, оставшийся до осени, как ребята ловили последние дни каникул.

— Дим, давай с тобой дружить, — неожиданно и серьезно сказал Паша.

— Давай, — легко откликнулся Димка. А сам подумал: «А разве мы уже не дружим?»

— Знаешь, ты мне подходишь, — добавил Паша.

— Почему?

— Подходишь — и все. По-моему, ты надежный. И думать умеешь.

На душе у Димки стало светло и просторно, как в комнате, когда раздергивают шторы. Похвала увлекла, от радости хотелось завертеться и запрыгать. Он шел и глупо улыбался ускользающему августу.

— Паш, а ты кем хочешь стать? — спросил, чтобы не молчать и не улыбаться.

— Следователем, — не задерживаясь, ответил Паша. — А ты?

— Я? Я как-то еще и не думал. А почему следователем?

— У меня папа был следователем.

— Почему «был»? Он же у тебя есть?

— У меня отчим. А папу убили. Я еще в садик ходил.

Дима больше не смеялся. Он мрачно смотрел на витрины, и выряженные в джинсы манекены провожали его хитрыми гипсовыми усмешками.

— Он тебя бьет? — сочувственно спросил он, заранее жалея друга.

Пашка удивленно покосился.

— А за что?

Это было уже слишком. Неужели совсем-совсем не за что? Неужели по силам не врать, не проказничать, не отлынивать? У Димы не проходило недели без полос пониже спины и отодранных докрасна ушей. На то, казалось, и отец в доме, чтобы мама ходила по струночке, бабушка жила, как мышь в норке, чтобы Ксюшка не носилась с куклами, а Димка любил математику, а не историю, чтобы... чтобы...

На свежевымытом асфальте в поисках лужиц плясали воробьи. Один вылетел почти из-под кроссовки и сердито задрал черный клюв: «Ты что, не видишь? Наступишь ведь! Я пить хочу!» Какая-то пигалица в розовых оборках швырнула в стаю надкушенным яблоком. Непугливые птицы перепрыгнули на метр дальше и запрыгали снова.

У Паши под мышкой торчал пакет с парой книг. Дима шел налегке. Теперь он не сомневался, что Пашка выполнил свое летнее задание, если не целиком, то уж наполовину точно. Димка шел молча и сетовал, что лето такое короткое, а список литературы в кармане длинный, — не то семь, не то восемь названий. «Но, — думал Димка, — если напрячься, если очень-очень захотеть, за половину августа можно все прочитать. Может, они и не такие уж толстые, эти книги.

Димка еще не знал, сколько неожиданного принесет конец лета.

Учинит драку и поранит соседа тетя Вера Касьянова. Ее увезет машина с мигалкой. Бабушка согласно обронит: «Быть козе на бузе». Что это за «буза», останется тайной.

Ясным субботним утром, когда семья по обыкновению собиралась в сад, не проснется бабушка. Она уйдет незаметно и смиренно. Как жила, пряча болячки и недомогания и не досаждая особенно своим присутствием. Димка онемеет у домовины и будет разглядывать черное многоточие на белом платке, чтобы отвести глаза от бабушкиного лица. Рядом заструится негромкий говорок соседок и удивит: как много они знали о бабушке, о чем он и не догадывался. Он выстроит в уме долговязый список вопросов, которые бы ей задал, и грустно ответит на них бабушкиной фразой: «Позднехонько, милок. Время не идет на дудку».

Отец перетащит в осиротевшую комнату Димкин стол и удовлетворенно выдохнет: «Ну, вот и у тебя своя комната». А Димка огрызнется: «Ну и живи сам в ней!» И они глубоко и надолго поссорятся.

А еще... а еще папа попадет под сокращение и потеряет работу.

Но это будет впереди.

А пока он шагал висок к виску с Пашкой и внимательно прислушивался к своему новому состоянию.

Оставить комментарий © Copyright Турусова Анна Александровна Размещен: 11/04/2007, изменен: 11/04/2007. 87k. Статистика. Повесть: Проза, Детская 2007. Четыре чекиста и поводок для собаки		Ваша оценка:

Турусова Анна Александровна : другие произведения.

Четыре чекиста и поводок для собаки