Впрыгнув в заднюю дверь маршрутки, я протиснулся вглубь салона, насколько было возможно, и, наконец, почувствовав упругое сопротивление людских тел, остановился.
Со стороны передней двери к середине салона пробиралась зеленоглазая блондинка с довольно откровенным декольте футболки под цвет глаз. Вероятно, ей тоже было не скоро выходить.
Наверное, в другое время я и не обратил бы внимания на её глаза, хотя, бесспорно, они того достойны - сочно-зеленые, русалочьи, чуть раскосые.
Но одна из пассажирок, сидевшая недалеко от входа, вдруг заерзала, занервничала, как будто увидела давнюю знакомую, встреча с которой была крайне неприятна.
Она уже знала, что скажет сосед, сидевший у окна, и сердито косилась на него.
- Глаза как у Танюшки, - оправдал он ее ожидания.
- Заткнись! Заткнись со своей Танюшкой! - прикрикнула она на него, совершенно не стесняясь незнакомых людей. Впрочем, на несдержанную пассажирку никто не обращал особого внимания, чему, видимо, способствовала жара. Самый разгар лета. Июль. И мало ли кому куда надо успеть за время обеденного перерыва, а, следовательно, кому какое дело до какой-то незнакомой Танюшки?
- Какую бы не увидел зеленоглазую вертихвостку, все тебе сразу Танюшка, - громко ворчала странная пассажирка. - А я вот что тебе скажу, яблочко от яблоньки далеко не падает. Одно слово - "шалава". Царствие ей небесное. И все равно потаскуха.
Брань посыпалась изо рта странной пассажирки, как из рога изобилия. Женщина, между тем, выглядела вполне прилично - даже в шляпке, соломенной, светло-розовой с ленточкой. В старомодном, но тщательно отглаженном неполинялом ситцевом платье, видимо, специально извлеченного из недр какого-то если не сундука, то точно чемодана, по какому-то особому случаю. В руках дама сжимала сумку.
Остроносое лицо было обращено ко мне в полупрофиль. Собеседника, сидевшего у окна, не было видно из-за спин пассажиров.
- Заткнись! Заткнись! - снова истошно вскрикнула дама. - Хоть бы старших уважать научился! Конечно! Она хорошая, а я значит - плохая! Да к ней только олень северный не ходил, клейма ставить негде! А Андрей мой, да, порядочный, верный. Она ведь, стерва, уже беременная была, когда он ее подобрал не иначе, как из жалости. Где это видано, чтоб дети восьмимесячными рождались? То-то...
После короткой паузы визгливый голос снова нарушил полуденную тишину.
- Заткнись, говорю, со своей Танюшкой! Чтоб у тебя руки-ноги поотсохли. Знаю я, к чему ты клонишь. Хочешь сказать, что я одна во всем виновата. А Танюшка, значит, святая!
Молчи, молчи, говорю! Думаешь, я хотела ее смерти? Нет, не хотела. Когда ж ты отстанешь от меня со своей Танюшкой! Привязался как банный лист - не избавиться! Да только никогда никому я в жизни своей смерти не желала... Что? И Тюнюшке твоей зла не желала! Да я в жизни своей мухи не обидела! Сердечный приступ - здесь никто не виноват... Вот сосед у нас в Малом Колодце, Павел Петрович - был человек, и нет человека. Ау-у, Павел Петро-ович! Нет Павла Петровича, - развела руками женщина.
Соседу было нечего ей возразить.
- А ты со своей Танюшкой заладил. Сердце дело такое - не-пред-ска-зуемое. Мое вот тоже в последнее время как кольнет-кольнет, а тут еще ты "Танюшка да Танюшка", спасу нет никакого, как будто поговорить больше не о чем. Вот, посмотри в окно, магазина этого тогда не было, или как их теперь называют - супермаркеты. Я вот в таком же неделю назад тухлую рыбу купила, больше никогда в пакетах закупоренных брать не буду. Кругом один обман. Да можешь ты минуту хоть помолчать!!! Я ему о рыбе, а он мне свое талдычет, окаянный! Да! Ем горбушу. И что?! Я не украла её. У меня пенсия хорошая, могу себе позволить! Да, вот так! Тебя спросить забыла! И не изводила я никого, она сама кого хочешь, и с того света достанет, Царствие Небесное. Не ее - меня жалеть надо!
Дама говорила и говорила, уже не давая соседу вставить не слова.
- Да что ж ты мне, собака такая, сердце рвешь! Всё б тебе играть на нервах. Я, говоришь, Андрея настрополила? А у самой у нее, что, значит, нет головы на плечах? Давай, вини меня теперь во всех на свете грехах! Как будто мало я ночей бессонных провела! Танюшку жалко, говоришь? Жалко, конечно, никто ж не спорит, - уже миролюбиво добавила дама. - На вот тебе апельсин!
Женщина достала из авоськи большой сочный фрукт и протянула его соседу.
- На вот, ешь, да помалкивай. Вкусный? То-то же. Танюшке твоей везу... Да, не бойся, не проеду. Через всю страну проехала - и не проехала, а здесь, значит, одну остановку проеду. Что ж, я совсем что ли из ума выжила? И откуда ты только взялся на мою голову? Вот... Так-то лучше. Сам же знаешь, не виновата я в смерти её матери, так что помолчи уж, пожалуйста, не береди лишний раз душу. Я итак уже на все согласна. Да замолчишь ты, наконец?! Будет с нами жить твоя Танюшка. Я ж разве против? Что за чушь ты несешь? Почему я должна ее обидеть? Я зверь или бабушка - сироту обижать? Она сама взяла Танюшку за руку и отвела в детский дом, и ни я, ни сын мой ни при чем. Сама так решила, потому что Танюшка ей была не нужна, хоть и нельзя о покойниках плохо. Как сыр в масле будет Танюшка твоя кататься, ты ж знаешь, у меня пенсия большая, и никого больше нет, с тех пор как Андрей с очередной шалавой спутался. Мать ему совсем не нужна стала. Ну пойдем, что ли? Ты где??? Эй! Куда пропал??? Исчез...
Женщина удивленно осмотрелась по сторонам и направилась к двери.
Мне тоже нужно было выходить. Блондинка села на освободившееся место. Рядом на сиденье у окна лежал нетронутый апельсин, а бабушка уже шла за Танюшкой в сторону детского дома.