- Я разбиваю свет фонарей, потому что... я разбиваю свет фонарей. Они заражают тревогой улицу. Что за странная парочка? Лохи! Это сразу видно! Девка в шляпе и с косой, и парень с усиками. Как из восемнадцатого века. Да не оглядывайся же! Это неприлично! Так на чем я остановился?
Тёма сумасшедший. Совершенно отмороженный. Да, парочка странная. Никто и не спорит. Девушка в длинном, до самого асфальта, вишнёвом пальто и вишнёвой шляпе. Длинная чёрная коса. Лучше бы распустила косу, надела рваные джинсы. Или мини-юбку. Была бы тёлка очень даже ничего. А этот... Где она его только подцепила? Маленький, усатенький. Похож на таракана. Но Тёма и сам не лучше. Идти с ним рядом по улице, где ходят приличные люди, невозможно совершенно. Кричит, размахивает руками, постоянно, сияя глазами, без умолку говорит о какой-нибудь шлюхе.
- На монголочке...
- Знаешь, как её зовут?
Помнить всех сучек Тёмы, которых он сам не помнит?
- Наиля! Правда, красивое имя? Оно ей очень идёт!
- Хорошо, - (спорить с Тёмой - занятие совершенно бесполезное) - Она тебе нравится. - А я здесь при чём? Я не собираюсь ни в кого влюбляться.
... Листья нежатся на ветру.Апрельский вечер, кажется, с Тёмой заодно - смеётся, растворяется в искусственном свете.
- Никто тебя и не заставляет. - Тёма ёжится, прячет руки в карманы чёрной толстовки. - Но нужно же когда-то становиться мужчиной. Или ты хочешь навсегда остаться девственником?
- Нет... Не знаю...
Неоновый свет ложится на тротуар, тает в закоулках, обнажает фасады киосков: упорядоченную пестроту пивных этикеток и пачек сигарет, фрагменты стройных женских тел на нарядных упаковках.
- Тогда делай, что я говорю. Тебе сколько лет? Шестнадцать? Я на год моложе, и то думаю, как бы не было потом слишком поздно. Всё должно быть своевременно. Наиля ждет нас в десять.
Придурок, романтик, рыцарь двадцать первого века. В каждой тёлке видит королеву. Счастливый!
- И запомни: - Тёма, довольный, трясет рыжей головой, закуривает "Приму" с таким смаком, будто это "Parlament", - женщины любят, когда ими восхищаются, но делать это надо с долей презрения.
- Артём, а ты уверен?
- Всё, Данила, поздно отступать. В этом киоске купим презервативы. - Тёма небрежно бросает окурок прямо на асфальт. - Смотри, как это делается.
На окошке табличка с неровными буквами. "Стучите. Открыто". Неровные буквы, как будто писали с похмелья. Неоновый вечер - это безумие. Тёма немного смущён и, конечно, пытается это скрыть. Кто-то другой, может быть, и не заметил бы, только не тот, кто сидел с ним за одной партой.
"Стучите. Отрыто".
Тёма небрежно толкает окошко, заглядывает внутрь. В тесной глубине киоска - продавщица с жёлтыми, как пакля, волосами и мальчик лет пяти. Может быть, сын. Мальчик жуёт жвачку, смачно надувая пузыри, с таким же гордым видом, как Тёма, когда курит "Приму".
Обесцвеченная чёлка наклоняется к окошку. Тёма гордо извлекает из кармана две мятых десятки.
- Упаковку "Сhitos", пожалуйста. - Получилось довольно внушительно. Только зачем нам "Chitos"? Тем более у них только с луком. Что вообще они будут с ней делать вдвоём, хоть Тёма и говорит, что ложится она подо всех, и сколько сразу - ей всё равно. Тёма знает и сам, что пришел не за чипсами, но мнётся, его щёки в рыжую крапинку (оставило отметины весеннее солнце) покрываются пятнами. Быстро заговорщицки шепчет. - А на остальное - резинки.
Притоки - потоки огней - сливаются в магистрали. Неоновая паутина - тайна, как фрагменты красоты на упаковках презервативов. Неоновый плен, тлен огней, как головокружение, планетовращение вне времени и пространства. Безумие сверкающих радуг.
Я разбиваю свет фонарей, потому что я разбиваю свет фонарей...
Жёлтая чёлка равнодушно кивает.
- Серёжа, отсчитай дяде десять "Love is".
Голос у продавщицы тусклый, как её волосы.
- Раз, два, три... - карапуз поглатывает "эр". - Четыре...
На Тёму смешно и больно смотреть. Он переминается с ноги на ногу, злится на себя и бестолковую продавщицу, презрительно косится на жвачки с сердечками на обёртках.
- Не такие!
Продавщица бесстрастно трясет жёлтой чёлкой:
- Сережа, отсчитай дяде десять "Turbo".
Мальчик кладет "Love is" обратно, тянется к другой коробке.
- Да нет же, - выходит из себя Тёма и краснеет ещё больше. - Мне нужны другие (!) резинки.
Ещё немного, и Тёма расплачется. Значит, так надо покупать презервативы! Сдерживать смех уже невозможно, но надо сдержать. Получается хрюканье. Тёма в гневе, грозит кулаком:
- Ну, сволочь, ладно, ладно...
Рука с лиловым маникюром появляется в окошке. Вот это другое дело!
- Пожалуйста!
- Спасибо, - цедит Тёма сквозь зубы, и спешит к трамвайной остановке, по пути забывая обиды.
Звуки вечернего города становятся тише, и в этом диминуэндо отчетливо слышится музыка звёзд. Холодная. Вечная. Волнующая. Страстная.
- Здравствуй, Наиля. Это мой друг Данила...
Наиля уже ждёт у подъезда. На железной двери нацарапано "Love" и белой краской написано "Rock forever".
У Наили восточные глаза: глубокие, как космос, зрачки и белки, ослепительные, как новая сантехника. Глаза принцессы. Как странно. Шлюха. А какого цвета глаза у монголочки? Радужная оболочка - самое главное. Кажется, карие. Не важно.
- Есть закурить?
Тёма кивает, достаёт "Приму", протягивает монголочке. Окна загораются, складываются в мозаику улиц. Сигареты, мерцая, превращаются в дым. Но какая-то тётка появляется из-за угла, портит всю романтику. Хотя при чём здесь романтика?
- Бессовестная! - бросает она в лицо Наиле.- Ладно эти ... ребята. Де-евочка"!
Неряшливо одетая тетка укоризненно качает головой. Наиля раздражённо отбрасывает окурок:
- Это ваше дело?
- Хамка!- последнее относится уже не только к Наиле, а ко всем дворовым девчонкам в лице монголочки. Неопрятная женщина, наконец, уходит, бормоча что-то под нос. Что-то о том, что вся молодежь - сволочи, не то, что они, когда... Да, какая разница, что было тогда, когда неряшливая тетка курила в подворотнях! Сейчас другая эра.
Весна, но вечерами ещё очень прохладно.
- Пойдёмте в подъезд...
Окурок падает в грязь.
В подъезде тоже грязно и много окурков.
- Дай ещё закурить! - просит Наиля.
Данила видел: Артёму хочется её обнять, но не решается. Вместо этого, смутившись, выдаёт:
- У тебя такие глаза...
- Какие? - Наиля удивлена.
- Таинственные!
- Он хотел сказать "сексуальные", - пытается исправить ситуацию Данила.
Тёма продолжает корчить из себя рыцаря.
- Я никогда не встречал такой девушки, как ты...

- Какой? - презрительно сплевывает Наиля.
- Не-о-бык- но-вен-ной... - выдаёт Тёма.
Наиля спокойно докуривает ещё одну сигарету.
- Вы всегда такие? - в голосе досада и вызов
- Какие? - бормочет Артём..
- Придурки! - отшвыривает окурок. - Я пошла домой. - И быстро поднимается по лестнице.
Лучше не вспоминать.

Миша и Дэн хохотали, как сумасшедшие. И даже Лёша, депрессивный Лёша, который даже на самый бородатый анекдот реагирует своей обычной снисходительной ухмылочкой, захлёбывался истерическим смехом.
- Ну вы даёте! Надо быть отморозком, чтобы не зацепить Наилю. Она же подо всех ложится!
- Заткнись, Лёша! - но как заставить его замолчать, если он, откинувшись вместе со стулом на стену, обклеенную постерами, и испытывая на прочность ножки табуретки, вышел из своего обычного сонамбулического состояния. А Лёша-иппохондрик просто ангел по сравнению с Лёшей-весельчаком. Ничего хорошего от такого перевоплощения не жди.
Кому-кому, а Даниле это хорошо известно. Они с Лёшей в музыке как два звука, сливающиеся в унисон. И всё-таки надо его как-то утихомирить, пока этот ипохондрик не разошёлся окончательно. Есть только один способ.
- Подай мне гитару.
Истерика оборвалась. Сработало.
Данила осторожным движением разбудил струны.
- Я вызываю дух Курта Кобейна, - сострил Лёша, и опять в унисон.
Они вместе обклеивали подвальное помещение дома культуры железнодорожников постерами "Нирваны".
Я раз-биваю свет фонарей.
Свет фонарей, но на улице - весёлое безумие весеннего солнца.
Жалко, в этот подвал оно не проникает - никогда. Зато здесь много музыки - иного света.
Я разбиваю свет фонарей.
Мои мечты прорастут сквозь асфальт.
Лёша уже подбирает бас. И обшарпанное подвальное помещение наполняется оглушительным смыслом, с лихвой оправдывая своё существование.
Железный плен закрытых дверей.
Я в чём-то перед ним виноват.
Миша садится за установку, оглушительно нащупывал пульс новой песни. Дэн пьёт пиво прямо из горлышка.
Я разбиваю свет фонарей, потому что я разбиваю свет фонарей, потому что я разбиваю...
Соло обрывается, но ударные и бас по инерции ещё долго смешиваются с бетонным гулом.
- Дальше ещё не придумал...
Денис допил пиво:
- Космический рок и немного блюза - оригинально. - Ставит на пол бутылку, подходит к синтезатору, чтобы развеселить всех нехитрым мотивчиком "Собачьего вальса".
Когда так весело, хочется добавить ещё веселья.
Соло-гитара отброшена. Лёша перехватывает её, повторяет всё сначала. Он, конечно, немного ревнует Данилу к своей гитаре, тем более, что тот (друг называется!) и не скрывает, что она ему нравится больше, чем бас. Но солисту играть на бас-гитаре оч-чень проблематично. Хорошо хоть Данила это понимает.
Вот Денис - совсем другое дело. Многолюб. И с девчонками, и в музыке. Ему всё по барабану: на ударных, на синтезаторе или на гитаре. На то он и учится в музучилище.
А вот они, два друга - Алексей и Даниил - в ПТУ. И, кстати, Мишина мама очень не одобряет дружбу сына (он у неё умный, будущий экономист) с ограниченными ПТУ-шниками. Но в конце-концов Миша сам отыскался, пришёл по объявлению "Рок-группа ищет ударника" в рекламной газете. Так что Мишина мама может говорить что угодно, но никто его никуда насильно не тащил.
Ну да ладно. Это её проблемы, а у них свои дела, своя музыка.
- Покажи, как ты это сыграл, - пристаёт к клавишнику Данила.
Дэн усмехается - снисходительно, даже самодовольно, хотя, может быть, просто навеселе.
Предупреждает:
- Сразу не получится.
Данилу нервирует пьяная снисходительность клавишника.
- Я не спрашиваю, получится или не получится. - Повторяет отчетливо и настойчиво. - Покажи, как ты это сыграл.
Денис пожимает плечами. Пожалуйста. Жалко, что ли?
Незамысловатый мотив "Собачьего вальса" сливается с оглушительным "Я разбиваю свет фонарей".
- Лёша, да заткнись ты! - Данила напряжённо следит за руками Дениса и почти не обращает внимания, как что-то отскочило от его плеча. Это Лёша, кретин, запустил жестяной банкой из-под пива. Хорошо, что пустой. Права Мишина мама, права. Незачем связываться с такими...
Пальцы Дениса, уверенно отскакивая от клавиш, проходят до автоматизма заученный путь.
Данила осторожно нажимает "фа". Замирает, наслаждаясь её серебряным звучанием. Но это - для лирики.
Нужно только запомнить две первых клавиши, оттолкнуться и больше не думать - ни - о - чём. Гармония найдет себя сама.
- Ты же говорил, что не умеешь играть на синтезаторе, - Денис слегка удивлён. Данила тоже, но ещё больше очарован вдруг открывшимся перед ним чёрно-белым клавишным пространством, наполненным самыми чистыми и яркими оттенками звуков - такой полнозвучной восхитительной радугой.
- Я никогда не играл раньше на синтезаторе, вообще на клавишных...
Денис недоверчиво хмурится.
- Ну "Собачий вальс" - это легко. - Лёша не спеша ставит одну гитару к другой. - А слабо сыграть что-нибудь посерьезнее? - Неспеша поднимается, так же медленно подходит к синтезатору.
Леша всё делает медленно, и иногда эта неспешность выводит из себя весельчака Дениса. Но Данила безразлично пожимает плечами:
- Не знаю, может, и слабо.
Денис расплывается в пиратской ухмылке, легко отталкивается от клавиш, и его пальцы разбегаются по клавиатуре, бойко выстукивают "Ректайм", уверенно застывают в неустойчивом последнем аккорде.
- Ну? - победно улыбаясь, Денис уступает место Даниле. - Ну же!
Данила осторожно опускает пальцы на чёрно-белое поле. Главное - вспомнить начало. Дальше - как дежа вю. Руки сами повторяют мелодию. Погружаются в страстность и томность джаза, в колдовскую южную ночь с крупными звёздами, похожими на жемчужины. В голубоватый дым и дымку голубеющих скал, над которыми ослепительно ярко сияет голубая луна. И последние септаккорды ещё долго дрожат в терпкой и влажной тишине южной ночи... тишине южной ночи... Боясь их вспугнуть, расплескать то волшебство, которое внезапно открылось перед ним, Данила осторожно снимает пальцы с клавиш. Голубоватый дым рассеивается постепенно.
- Ну ты, блин, даёшь! - Денис первым вырывается из дымки очарования. Данилу ещё почти незаметно бьет дрожь озарения. Прозрения?
Миша хитро щурит левый глаз:
- А ты уверен, что никогда не играл эту мелодию?
- Он даже нот не знает, - вступается за друга Лёша.
- Давайте ещё раз проверим... Чтобы наверняка... Денис уже что-то наигрывает, обрывает мелодию, начинает другую.
- Завтра проверим. Я устал.
И не хочется ничем нарушать эту усталость, эту умиротворённую опустошённость.
Денис, конечно же, ещё пробует возражать. Настойчиво упрашивает: "Ещё одну мелодию". Но Данила непреклонен.
Так что придётся Денису подождать до завтра. А сегодня они, конечно, ещё немного порепетируют, а потом начнётся самое интересное - в первую очередь для Лёши.
- А кто у нас самый старообразный? - бросит он, многозначительно косясь на Дениса. Клавишник, и правда, тянет на все двадцать - высокий, мускулистый, с тёмными бакенбардами.
- Думаешь, ты выглядишь моложе? - огрызается Денис. - Иди за водкой сам, алкаш!
И Дэн по-своему прав. Задумчивый вид и редкая щетина не то, чтобы очень взрослят Лёшу, но в сочетании с длинными светлыми волосами и неполными семнадцатью годами придают ему какой-то отрешённый и немного нелепый вид.
- Идите вместе, - решает Миша. - А мы с Данилой молодые ещё, мы здесь останемся.
От C2H5OH Лёша всегда немного веселеет, но ненадолго. Потом начнёт занудствовать опять, и уже никто и ничто не заставит его замолчать.
Первым уходит домой Миша. Почти трезвым. Сразу видно, из приличной семьи. Не то, что некоторые, которые готовы весь день глушить водку из немытых пластиковых стаканчиков и разглагольствовать о том, что жизнь - дерьмо. А если даже и так, сколько можно об этом повторять? Хватит! Достал! Последний тост - за весну. Денис уходит, хлопнув дверью.
Я разбиваю свет фонарей, потому что я разбиваю свет фонарей, потому что...
Ночь опять нагрянет незаметно.
Равнодушная грусть фонарей. Зажигается каждый вечер, чтобы снова погаснуть на рассвете.
- Ты думаешь, я просто так пью? Потому что мне хочется выпить? Ошибаешься, Даниил.
- И почему же ты пьёшь?
Фонари освещают тихие улочки, и небо смотрит вниз миллиардами мерцающих звёзд. В весеннем воздухе - предвкушение счастья. Его так легко подхватить, как простуду. И Данила уже болен предчувствием чего-то огромного, сверкающего. Но, кажется, у Лёши стойкий иммунитет против этого вируса.
- Я пью, потому что не могу избавиться от депрессий, - заводит Лёша любимую пластинку. - Я пытаюсь казаться весёлым, но мне становится хорошо, только когда выпью. А потом опять... И во всём виноват этот город!
Лёша с вызовом окидывает пьяным взглядом плеяды зажигающихся окон. - Ты только посмотри, как мы живём? Суета, иллюзия - и больше ничего.
- У тебя есть ещё музыка, - приводит Данила веский довод, провожая рассеянным взглядом уносящиеся вдаль фары автомобиля.
- Музыка... - эхом повторяет длинноволосый и продолжает в том же духе. - Ты никогда не задумывался, почему на небе столько звёзд?
- Наверное, со стороны мы выглядим, как пьяные придурки, - не безосновательно предполагает Данила.
- Я не пьян. Я просто хочу пообщаться с живым человеком. Ты только посмотри, как живёт большинство людей. Едят, спят, рожают детей и больше ничего им не нужно. Они думают, что живут, но на самом деле они - мёртвые. Обыватели. Ну почему никто не думает о главном?
Данила молчит, и Лёша сам отвечает за него.
- Музыка? Ты сказал "музыка"? -(Вот и Лёшин дом, рядом с магазином "Продукты". Наконец-то! Даниле - направо, на улицу 8 Марта).
Данила останавливается у "Продуктов", но Лёша не излил ещё душу до конца.
- Что-то мне не хочется идти домой. Пройдусь с тобой немного...
Хорошо, улица 8 Марта через два квартала. Значит, две минуты пьяного бреда.
- Я понял, Лёша, нам нужен саксофон...
С саксофоном космический блюз зазвучит по-другому, позовёт, как это небо.
А сегодня - тёплая прохлада весенней ночи. Это навсегда, потому что ничто на свете не может быть лучше апрельских звёзд.

- Считаешь себя гением? Да кому на фиг нужен твой космический рок! Я никогда не выберусь из этой дыры...

Гением? Как странно... Почему Лёша это сказал? Смешно, конечно, но, может быть, он прав, может быть, та голубая дымка, то откровение, и есть та реальность, другая реальность, откуда проникает в будни неземной свет?

В конце-концов что такое две минуты по сравнению с Вечностью? Стоп! Это уже из Лёшиного репертуара. Так недолго поверить в город мёртвых... Лучше вспоминать голубую дымку и думать о том, что откроется завтра за чёрно-белым кодом. О музыке звёзд, обжигающей, величественной...

Бабушка Димы живёт в деревне на берегу реки. Точнее деревушки. И название у неё, как у сотен дряхлеющих деревень - какая-то там слобода. Но эта слобода особенно дряхлая, потому что в ней есть мельница. Старая деревянная мельница.

А по пути к слободе - кресты, кресты... А дальше кладбище. С каждым годом оно всё ближе и ближе подступает к деревне.

Только закат между небом и землёй - неизменен. В каждой травинке - зов бесконечности, тревога и беспечность июня.

- Ведь это только сейчас кажется: двадцать первый век, - Дима сосредоточенно грызёт какой-то стебель. Смотрит на небо. - Для наших потомков мы будем чем-то вроде, как для нас - неандертальцы. Уже через пару десятков лет жизнь станет совсем другой. Можно будет летать в прошлое, в будущее... Только подумай, Дань, когда-то полёт на самолёте казался фантастикой...

- А я никогда не летал на самолёте...

Это, и правда, странно. Наверное, когда взлетаешь, захватывает дух, а в небе укачивает и хочется вернуться на землю.

- Ты чувствуешь, Дань, как сквозь тебя проходит время?

- Да перестань ты, философ хренов!

Как же, заткнётся этот зануда!

- Кажется, оно течет в одну сторону, но им можно управлять. Замедлять, ускорять и даже повернуть назад! Свет может преодолеть любые расстояния. Свет способен видоизменять материю времени. Молекулы света, неоны, всемогущи. Вселенная произошла из неона. Когда наступит эра неона, не будет ни времени, ни расстояния.

На небе нависло белое облако, похожее на огромный воздушный шар... Как на другой планете.

Такое умиротворение, что хочется спать.

- Что-то ты рано зеваешь...

Дима отрывается от неба. Из дома, который рядом с домом бабушки Димы, важно выходит толстая девчонка, за ней другая. Дима следит за ними взглядом - не то, чтобы равнодушным, но без особого интереса.

- Видишь толстая девчонка? - Дима вертит стебель в руках. - Это Маринка. А та, другая, - не знаю. Сейчас они подойдут к нам. Им скучно здесь, в деревне, молодёжи мало.

Крылья ветра. Карусель мельницы. Лёгкость облаков в подвижном зеркале реки. Молодость лета.

- К бабе Тони гости приехали!

А нам ничего не сказали, - белозубый оскал на пухлом лице. - Здра-австуй, Ди-имочка. Это Алёна. А как зовут твоего друга?

Прохлада летнего вечера. Беспечность июньской росы. Да, конечно, никто не спорит, здесь скучновато, но зато какой воздух! И закат! Нет даже дискотеки. Зато какая речка. И поля. Надоело? Не найдётся сигаретки, молодой человек? Данила - слишком длинно. Нельзя ли как-нибудь покороче? А ты, Димочка, так и не куришь? Правильно. Здоровье надо беречь смолоду. Что ж, почему б и не выпить? Тем более, что заняться всё равно нечем. Ну и что, что закрыт магазин. У дяди Максима всегда сивухи полно. Он и трепаться не станет. Сбегает Даня. Его никто здесь не знает.

О-о, ка-ак хорошо-о! Упасть в траву, смотреть на звёзды. Дима, тебя баба Тоня не будет искать? Смотрите, Ковш! А где же Большая Медведица?

- Алё-на! Встань с травы! Она холодная и мокрая. Или ты ждёшь, когда тебя изнасилуют?

- Отстань, Марин! Кому тут насиловать? Дима, тебя не спрашивают. И вас, молодой человек, тоже. Как вас зовут? Денис? Извините. Да-ни-ло. Данила - мастер. А я хозяйка Медной горы! Да я их сама изнасилую!

- А правда, может женщина изнасиловать мужчину?

- Этих-то? Раз плюнуть! Димочка, у тебя все друзья такие хилые?

Большая Медведица гуляет по звёздам. Бродит в мерцающем, сверкающем космосе. Взирает на свежесть июньской ночи.

- Алёна, Дима побудет с тобой. А мы с Данилой на минутку отойдём. Димочка, последишь за Алёной? Алёна, веди себя хорошо. Лай собак и зов загорающихся окон. Мгла и свет. Нескончаемый и величественный фейерверк Вселенной.

- Куда мы идём?

- Не бойся. Останешься жив. На сеновал.

Запах сена и волос. Зачем всё это? Если бы она была немного похудее!

- Что ж ты хилый такой, городской!

Как глупо! Завтра о его позоре узнают Дима и Алёна. Скорей бы это закончилось.

Свет фонаря как спасение. Баба Тоня.

- Ах вы, негодники!

Лето ещё не успело начаться, а Дина уже грустила о том, что когда-то оно закончится. И неизбежно наступит осень. Конечно, будет другое лето. Но тем, следующим летом, ей уже не будет семнадцати лет. Неумолимость бытия. И века назад предвещали лето такие же золотистые и уже поседевшие, но ещё не податливые ветру одуванчики. Замкнутый круг мироздания. Новый виток бесконечности.
Длинные по-утреннему безмолвные улицы с одноэтажными похожими домами и кое-где возвышающимися над ними коттеджами, мосты через речку, лестницы с шаткими подгнившими деревянными ступенями, ведущими из низины к центру города. Все это не нарушает уединения. Неоспоримое преимущество тихих маленьких городков.
Лёгкость наступающего лета, прозрачная прохлада наполнена запахом сирени. Он проникает под кожу, в кровь, даже в мысли. От него никуда не уйти, и остаётся только с наслаждением наполнять лёгкие этой лёгкостью, этим сладковатым ароматом пробуждения. Как остро ощущаешь неуловимое в семнадцать лет, и кажется, каждым миг приближает к чему-то до боли желанному и неизбежному. Может быть, это неизбежное наступит уже сегодня? Дина улыбнулась неясным образам и обрывкам фантазий, в такт размеренной походке обещающим счастье. И от этого парящего предвкушения маленький город отрывается от земли, поднимается в облака.
Роберт... Она видела его только один раз в фотосалоне за прилавком - мельком, но этого оказалось достаточно, чтобы заметить, что он потрясающе красив. И очень самоуверен. Настоящий нарцисс. На самом деле его зовут Рома, но Роберт подходит ему гораздо больше. Так его называют друзья и Ира.
Ира рассказывала, что одно время Роберт работал манекенщиком на трикотажном комбинате и даже получил от какого-то модельного агентства приглашение на работу в Англию. Но почему-то отказался, и теперь безумно жалеет об этом. Не удивительно. Удивительно, как он вообще мог упустить такой шанс, ведь красавчик Роберт, опять-таки по рассказам Иры, просто помешан на всём иностранном, в совершенстве знает английский и предпочитает общаться с необычными людьми, а особенно - с иностранцами.
Дина и сама слышала тогда, в фотосалоне, как бывший манекенщик разговаривал с кем-то по телефону на безупречном (как, по крайней мере показалось Диане и Ире) английском.
И как только у Иры хватило смелости первой познакомиться с таким самовлюбленным красавчиком? Хотя и Ире в самоуверенности не откажешь.
"Я люблю окружать себя красивыми людьми". Кажется, за последнюю неделю она повторила эту фразу раза три.
И всё потому, что неделю назад решилась обратиться к стильному белозубому продавцу.
"Вы не могли бы мне показать во-он тот фотоаппарат?". Повертев в руках "Olimpus", покупательница, смутившись, откровенно призналась:
"Вообще-то мне понравился не фотоаппарат".
"Я это уже понял", - не уступил в искренности и остроумии нарцисс.
На следующий день Ира попросила подругу сходить в фотосалон вместе с ней. Дина не возражала. Во-первых, ей всё равно нужно было сделать фотографии. А во-вторых, как можно отказать в такой мелочи подруге, которой как воздух, нужен совет: "Встречаться ли с ним"?
Правда, нарцисс тогда ещё не предложил Ире встречаться, но она не сомневалась: рано или поздно...
И это, действительно, произошло. Впрочем, и Диана, взвесив "Наверное, он избалован женским вниманием" и "Он, и правда, очень стильный" посоветовала подруге встречаться, но не влюбляться. По крайней мере, пока.
К первому совету Ира прислушалась, а вот ко второму...
Дина пыталась представить себя со стороны глазами Роберта. В фотосалоне он даже не взглянул на неё...
Может быть, её и нельзя назвать сногсшибательной красавицей, но едва ли даже такой красавчик как Роберт усомнится в её привлекательности. При среднем росте у неё фигура не хуже, чем у античной богини Дианы. Овал лица - необычной формы, с широкими, выдающимися вперёд высокими скулами, сильно сужающимися к подбородку. Большие ярко-синие космические глаза с чётким миндалевидным контуром, в зависимости от освещения меняющие цвет от оттенков морской волны до сиреневых. Тёмно-ореховые волосы ниже плеч с золотистыми мелированными прядками, красиво очерченные брови, чуть удивлённо приподнятые, бледно-розовая кожа с нежной синевой под глазами. Нос с лёгкой, почти не заметной горбинкой, мягко приподнятым кончиком и красиво и чётко очерченными ноздрями, строгая верхняя и немного пухлая кокетливо-капризная нижняя губа.
Необычный облик, загадочный и романтичный. Роберту должно понравиться, если, конечно, он удостоит её, наконец, своего внимания.
Конечно, у Иры есть одно существенное преимущество - она блондинка, а в остальном... Слишком худа и угловата, нос крупноват, а глаза маловаты, но если быть до конца честной с собой, всё-таки очень даже симпатичная.
Ира уже ждала её там, где договаривались, на скамейке напротив летнего кафе. Увидев Дину, приветливо помахала ей рукой. Роберта ещё не было.
Он появился минут через десять. Издалека улыбаясь, неспеша приблизился к девушкам во всём сиянии своих двадцати трёх лет.
- Привет. Познакомьтесь. Это Дина. Рома.
Вместо "очень приятно" снисходительно кивнул со своей ослепительно-холодной улыбкой. Нарцисс! Настоящий нарцисс! Знал бы он, как его портит это нескрываемое самолюбование. И в то же время...
- Пойдёмте туда, - небрежно указал на столики летнего кафе под розово-жёлтыми зонтиками. - Обычно здесь довольно приличный кофе.
Да уж, Роберт умеет всё преподнести красиво. Небрежно-снисходительное "довольно приличный кофе", и обычный растворимый кофе кажется чем-то совершенно особенным. Красивым жестом поднёс чашку к губам.
У Роберта очень красивые губы, особенно, когда он растягивает их в высокомерно-голливудской улыбке, волнистые чёрные волосы, уложенные в стильную прическу с бакендардами, тёмная оливковая кожа и прямой правильный нос. Настоящий мексиканец. Пожалуй, он недостаточно высок для манекенщика, худоват. Но держится с такой небрежной самоуверенностью, что не возникает сомнения: у Роберта нет и не может быть недостатков.
Дина невольно представила себе его на подиуме и в окружении сногсшибательных красоток-манекенщиц, и образ девушки-сфинкса досадно померк в её сознании.
- Самый лучший кофе - мексиканский.
Надменно-обаятельная улыбка Роберта вызвала у Дины желание возразить, но она только с наигранным удивлением спросила:
- Ты был в Мексике?
- Нет, но когда-нибудь я уеду туда навсегда.
- Что хорошего в Мексике? На твоем месте я поехала бы в Голливуд.
Со свойственной ему самоуверенностью Роберт воспринял ехидное замечание Дины как комплимент.
- Почему все так восхищаются Голиивудом? Всё искусственно, сплошная фальшь... Вот в Мексике настоящая жизнь. Какая природа, какие женщины, брюнетки с пышными формами, - Роберт перевёл заинтересованный взгляд с глаз Дианы на её упругую грудь. Дина вновь мысленно перевоплотилась в девушку-сфинкса. Ира, положив подбородок на сцепленные кисти рук, кисло улыбалась.
Дина на мгновение победно просияла и тотчас же мысленно встала на сторону подруги. Достаточно, Роберт. На этом всё. Дине никогда не нравились красивые мужчины. Слишком много проблем.
Не замечая, что у Иры испортилось настроение, Роберт продолжал самозабвенно болтать. О том, что недавно он был в Воронеже и что сделал новую татуировку.
Выждав, когда Ира попросит показать её, оголил плечо. У ящерицы, украшавшей его, был, явно, испорчен хвост, но на стройном смуглом теле Роберта это выглядело даже пикантно. Посетовав по поводу неудачной татуировки, Роберт вдруг неожиданно вспомнил, что его ждут в другом месте друзья.
До остановки дошли втроём. Подняв два пальца вверх, Роберт скрылся в салоне "Икаруса".
- Ну как он тебе?
Глаза Иры светились гордостью.
Диана равнодушно пожала плечами:
- Слишком красив и слишком любит себя. На тебя его не хватит.
Ира усмехнулась, говоря этим "ты просто завидуешь", а вслух спросила "Куда пойдём?" Не ставить же крест на этом дне, если Роберт уехал к каким-то друзьям, тем более, если рядом Дина?
О том, какие друзья у Роберта, Дина знала от Иры. Такие же слащавые красавчики, и у некоторых в правом ухе серьга. Но Иру это не смущало.
- Пойдём вниз, к костёлу, - предложила Диана. Ира кивнула.
- Прошлый раз этой дорогой мы гуляли с Робертом. Когда мы сидели возле костёла, под деревом, я сказала, что мне хочется залезть на дерево. Он так посмотрел на меня! С насмешкой... А потом взял и сам залез на это дерево. Он такой необыкновенный!
Старинное готическое здание с острыми серебристыми шпилями над величественными сводами всегда вызывало у Дианы восторженный трепет, хотя и не обещало того успокоения, которое даёт колокольный звон, льющийся из-под куполов церкви.
На кирпичах этого старинного здания, овеянного легендами, остались отпечатки чьих-то крошечных ручек. Маленьких троллей? Или ангелочков?
Диану завораживала эта готическая мистика, таинственная тишина.
Вниз, к костёлу, вела старая улочка. Ветер играл листьями и уголками неплотно приклеенных афиш.
Ира остановилась у одной, привлечённая названием:
-"Эра неона". Слышала о такой группе?
Дина помотала головой.
- Интересно. Обещают космический рок. Послезавтра. Пойдём?
Дина кивнула, но на концерт послезавтра пошла одна, потому что завтра, то есть уже вчера, Роберт пригласил Иру на какую-то квартиру, которую он снимает вместе с друзьями. По словам Иры, шикарную, с зеркальными стенами, умножающими красоту нарциссов. Друзья Роберта тоже были там, а потом ушли, и Ира и Роберт остались одни в зеркальной комнате. Он предложил ей попробовать какой-то сомнительный эксклюзивный коктейль, и она, конечно же, согласилась.
Как и следовало ожидать, действие напитка оказалось непредсказуемым. Время начало стремительно набирать обороты.
О том, что было дальше, Ира рассказывает с особым восторгом. Правда в конечном итоге у Роберта ничего не получилось, и пусть не в целости и сохранности, но он вернул Иру домой. Но как-никак она всё-таки стала женщиной, и теперь ужасно этим гордится.
С зеркальным звоном звёзды складывались в зеркальные узоры, заполняли бездонность. Калейдоскоп наслаждений, а в центре осколочных видений - улыбка нарцисса. Немного повернуть калейдоскоп. Улыбка станет поцелуем и тоже разлетится на осколки...

... В тусклом зале школы искусств пахло сыростью. Дина опустилась на крайнее место девятого ряда, у прохода, за дремавшим молодым человеком с тёмными волосами. Он сидел, облокотившись на спинку пустующего впереди сиденья и закрыв лицо руками.
Расчесав руками влажные от дождя волосы, Дина приняла такую же позу. Ей не хотелось никого видеть: ни смеющихся девчонок, обнажившихся в холодном осеннем зале до лёгких маечек, ни бездарную группу, которая скоро выйдет на сцену.
Всё-таки было бы лучше остаться дома перед телевизором.
Но на сцену вышел одетый по-ковбойски молодой человек. По всей видимости, у него тоже было осеннее настроение. Он бродил с гитарой по сцене, садился на ступеньки, напевая осенний блюз, в который непостижимым образом вплетались космические отзвуки, настолько смешавшиеся с дождём, что не вызывали тревоги.
Оказалось, что меланхоличного молодого человека, солиста группы "Эра неона" зовут Алексей Беркутов. В промежутках между пением он говорил о необратимости осени, о мудрости грусти, рассказывал историю группы. Он пел "Блюз в осеннем небе", необыкновенно красивый, чувственный и депрессивный одновременно.
Алексей Беркутов пел, сидя на ступеньках сцены, а на улице стучал по окнам летний дождь. Как будто большая белая птица. Никто не танцевал, хотя это была музыка для двоих, но, скорее, не о любви, а о тоске по любви, мечте о любви.
Дай мне ладонь, и полетим, в осеннее небо, небо непролитых слёз.
- Разрешите? - взлетели вверх, как крылья чёрной птицы, руки дремавшего впереди на стуле молодого человека.
- Роберт? - удивилась Дина. Он её, похоже, не узнал. Не дожидаясь ответа, взял за руку. Как под гипнозом, Дина вышла в проход между рядами, попыталась положить руку на плечо Роберту, но он грубо отстранился. Застыл на миг в тщательно продуманной и отрепетированной позе нарцисса, обняв себя спереди и сзади.
Прежде, чем Дина поняла, что от неё хочет Роберт, он дёрнул её на себя, поменявшись с ней местами, так резко, что она едва не упала. Ну, это уже слишком, сейчас она вернётся на свое место, и путь этот ненормальный выделывает свои па в одиночку.
Движение Дины в сторону кресла только разозлило Роберта.
- Давай, женщина, давай!
Так вот в чём дело! Он пьян. Так вот почему он её не узнал...
Осень? На земле уже осень? Забудь. Улетай. Я знаю дорогу в рай. Смотри, как ярко мерцают звёзды. Ты видишь сама, как зал наполняется ослепительным сиянием и то расширяется до размеров Вселенной, то Вселенная сжимается до размеров зала. Да, на земле осень, но ведь это не важно, потому что мы будем вместе в ослепительно-звёздном небе. Ты и я. Ты ведь тоже мечтаешь о высокой и чистой, почти нереальной любви.
Я знаю, где найти её. Только поверь мне, и я покажу тебе дорогу в звёздный рай.
По рядам вспыхивали свечи и раскачивались в руках, и от этого зал стал похож на маленькое звёздное небо, которое зажёг солист группы "Эра неона".

Да, я не боюсь увидеть вблизи ослепительно- звёздный свет... Только знать бы, кто покажет дорогу...

2

Дина не любила весну. Утопающий в слякоти, с отражающимися фасадами домов в мутных лужах, этот городишко казался ей ещё более убогим, чем обычно. "Цветы", "Запчасти", "Адвокаты"... Неброские вывески на обшарпанных зданиях. Но если у девушки нет машины, она не любит цветы, и пока, слава Богу, ей не нужен адвокат... И вообще, ей смертельно надоело каждый день ходить одной дорогой с работы и на работу, которая ей тоже надоела. И что вообще она делает в этом городке, где ей знаком каждый переулок?

Жёлтый свет бесцеремонно освещает день. Жёлтый свет навевает тревогу. Приход новой весны - знак того, что прошлая весна умерла. Нет, нет, не надо думать о смерти. Смерти нет. Ведь Бог - это любовь... Любовь есть жизнь. А Бог вечен. Но все-таки это бесчестно - если красивая, ну пусть даже не красивая, но очень симпатичная, чертовски симпатичная девушка должна прозябать в этом проклятом... Здесь её настигнет старость. Нет, ещё рано думать о старости, ведь ей только двадцать два года. И сегодня она выглядит просто превосходно. Вчера Томочка сшила ей новую белую юбку. Да, она давно о такой мечтала. Спасибо Томочке!

Почему на улице так много людей. Ведь только понедельник. Утро, хоть уже совсем светло. Ах да, весна. Приехал луна-парк, и поэтому в центре города, у сгоревшего цирка, так много детей. Железные белые лебеди, плывущие над головой...

Да, конечно... Неужели обязательно нужно оглядывать эффектную девушку с ног до головы. Несчастные дикари! И ещё обязательно нужно высунуть голову из машины, чтобы сказать какую-нибудь глупость. Нужно поскорее пройти мимо. Да, что здесь делает пожарная машина? Кажется, поблизости нет никакого пожара. А цирк сгорел два года назад. Немного опоздали! Мог бы придумать и что-нибудь поостроумнее. Не-на-ви-жу! Пожарная машина с грохотом обогнала девушку, щедро обдав её весенней грязью и злорадным смехом.

Стараясь не обращать внимание на любопытные взгляды, Дина ускорила шаг. Оч-чень интересно! Никогда не видели белую юбку, облитую грязью. Скорее бы дойти до работы! Какое, оказывается, это несчастье, работать в центре маленького провинциального города.

Девушка в грязной белоснежной юбке направлялась в здание администрации. Проскользнула в дверь на первом этаже с табличкой "Социально-культурный фонд "Золотое сердце".

- Вот она, королева! Опаздываете, девушка.

Поющий голос Лорочки всегда успокаивает. Даже утро понедельника, начавшееся так неудачно, уже не кажется началом конца света.

"Опаздываете" - не то слово. Дина покосилась на большие настенные часы.

Двадцать минут одиннадцатого. Вздохнула. В другом месте давно бы уволили...

- А где наш, "полосатый"?..

За глаза Дина никогда не называла Борисова по имени-отчеству. Кто придумал это "полосатый"? Кто бы ни придумал - очень удачно. Как ещё назвать человека, который ни один год остаётся верен своему пристрастию к полосатым рубашкам? Особенно, если этот человек ещё и подвержен внезапным припадкам поистине тигриной ярости, которые, впрочем, никого не пугают, потому что Борисов с его склерозом быстро забывает, а что, собственно говоря, разбудило в нём зверя.

- Видишь, я одна. В гордом одиночестве. Ой, что с твоей юбкой? - Лорочка заметила пятна на юбке.

- Да вот, чуть не познакомилась с двумя прекрасными молодыми людьми.

Дина рассказала Лорочке о своих злоключениях. У Лорочки талант - заразительно смеяться, от её смеха становится легко. Конечно, те двое - идиоты. Ещё какие идиоты. Да и вообще всё это ерунда. Пятна можно застирать, и через полчаса юбка будет сухой и белой. Вот только ключей от туалета, как обычно, не было, на вбитом специально для них ключей у двери.

- А где же ключи от туалета?

Ключи почему-то оказались на подоконнике. И что за глупая идея закрывать туалет на первом этаже, чтобы им не пользовались посторонние?

Как надоела эта бесконечная суета. И так каждый день. Вот жизнь Иры - совершенно другое дело. У неё передача на местном телевидении - о местных знаменитостях. Дина ей больше не нужна. Через месяц Ира выходит замуж. Не за нарцисса. За какого-то менеджера. Впрочем, довольно симпатичного.

Дина посмотрела в мутное зеркало. Сфинкс. Космическая девушка. Как это глупо! С раздражением открутила кран. О раковину разбилось несколько капель. Я слышу хрустальный звон разбитой мечты.

За свою двадцатидвухлетнюю жизнь Дина твердо усвоила: не стоит приближать к себе людей слишком близко, достаточно и просто узнать хорошие стороны, и совершенно ни к чему заглядывать в тёмные глубины подсознания.

Но к Лорочке, Лерочке и Вере она была по-настоящему привязана.

Аркадий Егорович, конечно, совершенно другое дело, но в конце - концов он всего лишь начальник и, может быть, даже не самый плохой. Внешне довольно представителен и даже симпатичен, хотя лично ей, Диане, никогда не нравились высокие худощавые мужчины с длинным и тонким породистым носом.

Сорока двухлетняя Лорочка и тридцатиоднолетняя Лерочка обе выглядели лет на семь моложе своего возраста. На живом лице Лоры всегда тень лёгкого удивления. Большие, тёмные, чуть раскосые глаза на узком лице с высокими скулами и чуть вздёрнутый нос. Тёмные волнистые волосы до плеч. В Лорочке непостижимым образом сочетаются вульгарность и утончённость. Её любовник, сорокадевятилетний Павел Петрович, генеральный директор мелкой строительной фирмы называет ее Лори... Лорочке подходит. В Лерочке та же гармония несочетаемого - правильные аристократические черты лица, строгие очки с жёлтыми стеклами и короткая волнистая стрижка причудливо гармонируют с открытостью и даже наивностью. Вера выглядит на свой возраст. Ей пятьдесят четыре. И может быть, даже немного старше. Полная, невысокая, с той непродуманностью в одежде и причёске, которая говорит о безразличии человека к своему внешнему виду. И иногда о богатом внутреннем мире. Да, у Веры очень яркий, хотя и противоречивый внутренний мир. В нём есть место и дню, и ночи, и свету, и тьме. Вера переменчива, как сентябрьское небо. У неё приятная улыбка и добрый, временами тяжёлый взгляд. Тяжесть сентябрьских туч, которую уносит ветер, срывающий сентябрьские листья...

Веру редко называют Верой Семёновной.

...Воды не сказалось и в чайнике, и это окончательно убедило Диану в том, что жизнь несправедлива и жестока.

Понедельник. А за ним будет ещё один бессмысленный и бесполезный день. И снова и снова - до нового понедельника. И понедельникам не будет конца. До конца жизни. Замкнутый круг, который невозможно разорвать. Дина не любила понедельники.

Утро начиналось до отвращения привычно.

- Куда опять исчезла моя голубая чашка? Уже третья чашка пропадает, - возмущалась Лорочка, а Вера суетливо, то и дело всплескивая руками, помогала искать пропажу, на цыпочках заглядывая на полки.

- Ещё в пятницу я пила из неё, - вспомнила Лорочка.

- Так, кто уходил в пятницу последним? - Лерочка насмешливо прищурилась.

- Я, - с вызовом, который выглядел несколько комично, призналась Диана. - Но никакой чашки я не брала.

- Да кто же тебя винит! - всплеснула руками Вера.

- Скорее всего, это дед Бубнов, - предположила Лорочка. - Что-то он зачастил к нам в последнее время.

На этом предположения закончились, потому что в открывшейся двери появилась хромая женщина с короткими взбитыми обесцвеченными волосами и сеточкой грустных морщин - легенда маленького городка Татьяна Сергеевна Киселёва, директор обувного магазина.

Она была трагически красива много понедельников назад. Невысокая длинноволосая брюнетка с беззащитно-спокойным лицом, вызывающим чувство лёгкой тревоги. Как ветка жасмина в открытом космосе.

Милое совершенство. Как июльская ночь.

Вы говорите, что любите ночь, молодой человек? Потому что ночь зажигает звёзды? Я буду твоя, если ты не боишься темноты.

Татьяна Сергеевна просто и даже грациозно дохромала до Дины, обратилась только к себе и ко всем сразу:

- Девочки, попьем чаю? - и, не дожидаясь ответа, достала из светло-кофейной сумки вафельный торт и упаковку ягодного чаю.

Дина поставила чайник. Лорочка принесла из бухгалтерии две чашки - себе и Татьяне Сергеевне и, заливая кипятком розоватые пакетики, ворчливо объяснила:

- С чашками просто напасть какая-то. Вечно исчезают.

Татьяна Сергеевна празднично улыбалась, но в лице её неизгладимо проступало что-то неприятное. Непрощённая обида за растоптанную ветку жасмина? В двадцать семь тревожно красивая брюнетка была директором ювелирного магазина. На работе у неё были блеск драгоценных камней и влиятельные поклонники, а дома любящий муж и маленький сын. Из дома на работу и с работы домой она ездила на красном "Фиате".

Послушай, дорогой, тебя не пугала июльская ночь, а теперь ты хочешь, вдыхать в одиночку чувственный запах жасмина?

Терпкой июльской ночью трагически красивая брюнетка возвращалась домой на красном "Фиате", не зная о том, что это последняя ночь её трагической порочной красоты.

Июльский вечер, убегающие огни и музыка недавнего свидания...

Две горящие фары, со скоростью света несущиеся на красный "Фиат". Страх и хаос. Он ударил её цепью. Потом ещё и ещё... Она всё-таки осталась жива, но красота июльской ночи погибла безвозвратно.

Что вы сделали с веткой жасмина? Ночь не виновата в том, что она темна.

Мужа Татьяны Сергеевны зарезали в тюрьме. Ветка жасмина, брошенная под колесо...

- Мы приехали вам помочь, - довольно сообщила Татьяна Сергеевна.

- Очень рады! - весело отозвалась Лорочка.

- Куда ставить? - водитель Татьяны Сергеевны остановился посередине комнаты с большим картонным ящиком, доверху нагруженным обувью.

- Туда, за шкаф, - показала Лорочка.

- Вся обувь с браком, - предупредила Татьяна Сергеевна. - Но попадаются и хорошие пары. Можете выбрать себе что-нибудь.

- Выберем, выберем, - согласилась Лорочка.

Лора выбрала туфли-лодочки на тонком каблучке, Лерочка - закрытые на низком с пряжкой, Вера - удобные ботинки. А Дине подошли босоножки с ремешками, мило переплетающимися на щиколотке.

- А это для Лиды, - Вера достала из кучи хлама, вываленного на пол из коробов кокетливые башмачки со шнурками и аккуратными каблучками. Если только размер подойдёт. Маленький. Тридцать седьмой. С её ростом, наверное, нужен больше. Весело подмигнув, кивнула Дине. - Ну-ка, позвони ей!

- Алло! - Лида всегда радостно отвечала на телефонные звонки.

- Лида, это Диана.

- А, Диана! - узнала Лида.

- Лида, скажи, пожалуйста, какой размер обуви ты носишь?

- Что?- не поняла Лида.

- Возьми туфли, которые тебе не жмут и не велики, - пыталась объяснить Дина. - Переверни их и посмотри, какие цифры написаны на подошве. На моих написано "3" и "7". А на твоих?

- Алло! Тоже "3" и "7"! - обрадовалась Лида.

- Мы дадим тебе башмачки, - пообещала Дина. - Придёшь к нам сегодня?

- Башмачки! - ещё больше обрадовалась Лиза. - Приду!

Красивая двадцатипятилетняя Лида, высокая, рыжеволосая, вела жизнь домашней фиалки. Приход в "Золотое сердце" был всегда настоящим событием в её фиалковой жизни. Лиде очень редко делали подарки.

К обеду куча обуви почти растаяла. Последней пришла женщина с судьбой, не менее трагичной, чем у Татьяны Сергеевны, но более прозаичной. Тося. На вид лет пятидесяти - на самом деле только тридцати. Тося жила на той же улице, что и Дина. Эта женщина вселяла в Диану животный ужас. Особенно ужасен был голос. Сорванный, хриплый, утробный. Тося тащила за руку хромого мальчика. Следом бежала красивая, но очень худая девочка с огромными, испуганными глазами - Вика.

- Су-уки! Ви-ика! Последние. Тридцать. Сволочь. Рублей. Мой сын. Все до копейки! Инвалид. Ви-ика!

Девочка испуганно жалась сзади.

Дина пыталась вспомнить, как звали сына Тоси, и не могла. Не выходило из головы только то, что, когда он был совсем маленьким, пьяная, Тося упала вместе с младенцем, когда поднималась по лестнице, и это и сделало его инвалидом.

Она была красива когда-то. Её красота растворилась в эфире. И даже неглупа. Её разум растворился в эфире. Она умела любить, и была любима. Её сердце растворилось в эфире.

У Тоси было четыре мужа. Ни один из них не выдержал её запоев.

Иногда, изрядно выпив, Тося покупала одну-единственную розу и долго, качаясь, бродила с ней по улице. Встречаясь с Тосей в такие минуты, Дина отводила глаза и ускоряла шаг.

Жестокое слово "было". Было или не было? Если пустота - настоящее. Ржавая загаженная клетка, от которой давно потеряли ключи.

Тося забрала то, что осталось от кучи обуви - четыре ботинка, две туфли и три босоножки.

Лида пришла в обеденный перерыв.

- Здравствуй, принцесса. Садись пить чай.

Вера при виде Лиды расплылась в улыбке. Лорочка протянула гостье чашку с зеленым чаем.

Лида радостно заулыбалась, и её смуглое веснушчатое лицо стало ещё красивее. Длинные рыжие кольца волос, струясь по тёмно-синей балониевой куртке, странно гармонировали с нелепой ситцевой оранжевой юбкой ниже колен.

- Что-то ты к нам не спешила, - мягко упрекнула Лерочка.

- Наташа. Соседка. Принесла котёнка.

У Лиды был счастливый день.

- У тебя теперь есть котёнок? - порадовалась за неё Лерочка.

- Нет, Наташа унесла котенка. А где башмачки? - напомнила Лида.

- Башмачки? Дина встала со стула. Лиде приятно делать приятное. Чувствуешь себя сильнее.

Комнатная фиалка не мечтает о свежем ветре. Комнатная фиалка видит солнце сквозь оконное стекло. Ей так мало нужно для её комнатного счастья.

Дина распахнула шкаф. На полке был только тонкий слой пыли. Можно пальцем написать "пустота".

Неловкость, замешательство, почему-то чувство вины нахлынули жаркой волной:

Счастливая и глупая Лидина улыбка.

Вопрос Леры невпопад:

- А ты уверена, что они были здесь?

Да, конечно, они были именно здесь.

И еще более нелепое предположение Веры:

- Может быть, ты поставила их куда-нибудь в другое место?

Нет, Вера Семёновна, нет. Именно здесь. На этой полке.

Улыбка сменилась на лице Лиды беспокойством, когда Лерочка, Лорочка и Вера забегали, засуетились в поисках башмачков.

Закрывайте балкон. Комнатная фиалка боится сквозняков. Кто посмел взять Лидины башмачки?

- Наверное, это Смирнова, - ещё одно предположение Веры. - Я сразу заметила, как у неё глаза бегали.

Даже если и Смирнова. Какая разница? Как объяснить комнатной фиалке, что вечно пьяная Тося Смирнова...

Закройте же окно. В комнату врывается холодный ветер. Не беспокойся, Лида. У тебя будут...

- Сейчас, - быстрым движением Дина наклонилась к ящику своего стола. Достала босоножки с переплетающимися ремешками. У тебя будут босоножки с переплетением, так красиво облегающим тонкую щиколотку. Это тебе, Лидочка!

Беспокойство снова сменилось на лице Лиды счастливой улыбкой, а руки потянулись к изящному подарку.

Стянув полуразбитые сапожки, Лиза принялась примерять босоножки и даже хотела идти в них на улицу, но на каблуках было неудобно, и она понесла их домой под мышкой.

В обеденный перерыв Лорочка вспомнила о недопитой бутылке ликёра. Допили втроём: Лорочка, Лерочка и Дина. Вера отказалась: у нее больное сердце.

А в конце рабочего дня Аркадий Егорович обнаружил в мусорном ведре бутылку, завёрнутую в старую газету.

Он искал какую-то бумагу везде, где только можно. Потерянный документ нашёлся в подшивке "Российской газеты". Кто-то, скорее всего, сам президент "Золотого сердца", использовал его как закладку.

Но о бутылке из-под ликёра Аркадий Егорович не забыл. Проверил на трезвость всех, даже Веру.

- Я звоню в вытрезвитель, - президент социально-культурного фонда решительно набрал "09", записал нужный номер.

- Аркадий Егорович, мы выпили по полрюмочки, - пыталась Лора образумить начальника.

- Аркадий Егорович, в самом деле, - убеждала и Лерочка. - Вы же не только нас, а всё "Золотое сердце" опозорите.

- Алло! Вытрезвитель? Тут у меня трое сотрудниц в нетрезвом состоянии. Приезжайте.

Аркадий Егорович назвал адрес.

Вера схватилась руками за голову.

- Над нами будет смеяться весь город!

Именно этот довод, как ни странно, подействовал на президента "Золотого сердца".

Он снова набрал номер вытрезвителя:

- Алло! Вытрезвитель? Это социально-культурный фонд "Золотое сердце". Не приезжайте. Это были не наши сотрудницы, а незнакомые люди. Я ошибся. Простите за беспокойство.

Лора, Лерочка и Вера с облегчением вздохнули. Дине было всё равно, чем закончится этот инцидент. И даже хотелось, чтобы, наоборот, он перерос в скандал. Может быть он, как ветер, перевернул бы новую страницу её жизни.

Но Аркадий Егорович быстро успокоился, ограничившись тем, что заставил Лору, Леру и Диану писать объяснительные, которые с победоносным видом унёс в свой кабинет, демонстративно хлопнув дверью

Среда обещала быть тусклой. Пропали четыре стопки и синяя Лорочкина чашка, а Лерочка и Вера помогали их искать.

-Эта? - Вера достала из холодильника голубую чашку с цветочным узором.

- Нет, моя была однотонная, а эта в цветочек.

- Это моя чашка, - обрадовалась Лерочка. - Где она была?

Чашку Лоры так и нашли, а к концу дня безликая среда расцвела воздушным цветком надежды.

Аркадий Егорович мимоходом, но очень торжественно сообщил, что в сентябре приедет французская делегация. Именно в этот маленький город. И именно она, Диана, должна будет подобрать для гостей из Франции номера в гостинице.

Рабочий день закончился. Аркадий Егорович ушёл, весело попрощавшись, но никто уже не спешил, даже Вера, у которой был любимый и любящий муж. Они покупали друг другу лекарства, звонили друг другу на работу. Их идиллия не тускнела с годами, к удивлению знакомых.

Звонок мужа и вывел Веру из оцепенения, передавшегося ей от остальных сотрудниц.

- Алло. Не волнуйся. Уже еду. Померил температуру? Ну и слава Богу! По пути зайду в аптеку. Ну всё, пока.

Когда Вера говорила с мужем, её негромкий голос становился сладким и тягучим.

Эта неиссякаемая нежность вызывала у Дианы невольную зависть. Никогда не гаснущий огонь. Он мог бы гореть и в её сердце, Дианы. Ярко и красиво. Но разве её вина в том, что его никто так и не смог зажечь? Только жалкие искорки, которые чуть загораются и так же беспомощно гаснут.

Но французу... Французу, возможно, удастся...

- Сделаешь макияж поярче, прическу, наденешь вечернее платье, - давала наставления Лоре Лерочка.

- У меня нет вечернего платья, - прервала её Лорочка и спохватилась. - Да, девочки, нам же и в ресторане ужин устраивать придётся.

Дина отметила про себя, что у неё тоже почему-то нет вечернего платья.

Упущение... Не идти же в выпускном, как у Мальвины. Давно пора его выбросить. Нет, французов нужно встречать в другом платье...

Правое плечо обнажено. Только бретелька. На левом - лёгкая драпировка, стянутая тесёмками, спускающимися по руке пучком сверкающих змеек.

Низ платья - ассиметричный и неровный, как будто надорванный, открывающий до середины и обтягивающий правое бедро и чуть прикрывающий свободными фалдами левое колено. А на спине - соблазнительная шнуровка.

...Просторный банкетный зал с изящными колонами и каминный зал в готическом стиле. От брызг фонтанчика, с весёлым звоном падающих в маленький круглый бассейн, оживляющий холл мотеля, легко и весело.

Здесь Этьен или Пьер сентябрьским вечером признается ей в любви. Только на каком языке? На всякий случай надо выучить французский. Хотя бы чуть- чуть

- Четыреста рублей в сутки? С ума сойти можно! - возвращал к действительности недовольный голос Лорочки.

Дороговато, конечно. А в других гостиницах совсем не то.

Двенадцать французов приедут на десять дней. Шанс, конечно, есть. Да, но есть ли среди них женщины?

Каждый месяц Татьяна Бенедиктовна покупала глянцевые журналы. Знакомая портниха старательно копировала наряды "от кутюр", выбранные главным бухгалтером "Золотого сердца". Каждая такая сшитая вещь становилась настоящим событием. И уж совершенно невозможно было представить себе, чтобы Татьяна Бенедиктовна вышла без обновки из отпуска.

На этот раз Татьяне Бенедиктовне пришлось взять пару недель в начале марта. У её матери, одинокой пожилой женщины, внезапно обнаружили почечно-каменную болезнь.

Самым ужасным было то, что за свои шестьдесят восемь лет Регина Сергеевна ни разу не лежала в больнице.

И вдруг - на "скорой" с нестерпимой болью в животе навстречу неизвестности.

После рентгена всё немного прояснилось, но страх вернулся после того, как Регина Сергеевна осторожно поинтересовалась у молодого врача-уролога: "Скажите, доктор, мне не будут делать операцию?" и он неопределенно и как будто бы безразлично ответил: "Ничего не могу сказать наверняка".

После этих слов начался кошмар, который тянулся несколько бесконечных дней, пока следующий рентген не показал, что камня в левой почке больше нет.

Все эти несколько дней Татьяна Бенедиктовна дежурила у койки больной и только на ночь уходила в опустевшую квартиру матери, чтобы не так скучала её бесконечно любимая чёрная кошка Матильда.

У самой Татьяны Бенедиктовны не было даже кошки. Она жила в своей компактной двухкомнатной квартире в центре города вот уже несколько месяцев совершенно одна.

Раньше с ней жил её единственный обожаемый сын Фимочка, или как она сама и все вокруг его называли - Фимка- Солнышко. Но случилось то, чего Татьяна Бенедиктовна отчаянно боялась с тех пор, как её сын превратился из озорного мальчугана в интересного и немного надменного молодого человека, - Фимка женился. Как говорили друзья Фимки - скоропостижно женился. На кареглазой девчонке с густой, ровно обрезанной чёлкой до бровей.

Мать взрослого сына раздражало в невестке решительно всё, даже её прическа. Тем более, что сама она с детства считала: у настоящей женщины лоб должен быть открыт или загадочно полуприкрыт одной-двумя как будто случайными прядями.

Татьяна Бенедиктовна болезненно ревновала сына к молодой жене и расценивала его вспышку влюблённости как пощечину её материнской любви.

Но самым обидным было то, что Фимка, который всегда прислушивался к материнским словам, на этот раз упорно стоял на своём, напрочь игнорируя её советы.

После недели совместной пытки и бесконечных вежливо-язвительных замечаний Татьяны Бенедиктовны в адрес невестки, молодые решили жить отдельно. Татьяна Бенедиктовна не возражала, и сын с невесткой, наскоро собрав вещи, перебрались в съёмную квартиру.

Закрыть, закрыть глаза... Не видеть сурового лица надвигающейся старости. Своего отражения в зеркале. Необратимость движения времени. Потускневший глянец старых журналов - уже совсем другая эпоха. Надо же, а ведь прошло всего четырнадцать лет...

Татьяна Бенедиктовна с досадой закрыла "Афишу" за 1988 год, валявшуюся на полке старого шкафа, кажется, с первого дня создания фонда.

Тогда Татьяне Бенедиктовне было тридцать шесть. Теперь - пятьдесят, и с каждым годом будет ещё больше.

Но сокрушаться в одиночестве о возрасте - не самое полезное занятие для увядающей красавицы, которая двадцать пять лет назад по её же собственному фальшиво-стыдливому признанию была любовницей мэра. Сколько с тех пор сменилось мэров?

Встретившись с мутным серо-зелёным взглядом, Дина попыталась изобразить радость. Здравствуйте! А Лорочка, кажется, обрадовалась на самом деле. Прекрасно выглядишь, Таня! А как здоровье мамы? А у нас всё по-старому, только...

- К нам скоро приедут французы, - опередила Лору Диана победоносно-равнодушным ответом. Татьяна Бенедиктовна торопливо опустила глаза. Что она пыталась скрыть? Радость? Припозднившуюся надежду?

Когда Татьяна Бенедиктовна подняла глаза, Дина поняла, что бывшая любовница мэра тоже сошьёт себе новое сногсшибательное вечернее платье.

Правое плечо обнажено. Только бретелька. На левом - лёгкая драпировка, стянутая тесёмками, спускающимися по руке пучком сверкающих змеек.

Низ платья - ассиметричный и неровный, как будто надорванный, открывающий до середины и обтягивающий правое бедро и чуть прикрывающий свободными фалдами левое колено. А на спине - соблазнительная шнуровка.

Томочка грациозно встряхнула только что оконченное платье. Серебристая парча победно засверкала на солнце, как торжество иллюзий.

Дина нетерпеливо скинула трикотажное синее платье. Волшебница-Лора!

Да, к такому вечернему платью нужен, конечно, француз. Француз и бриллианты.

Дома Дина снова и снова подходила к зеркалу в новом платье, Подруга-соперница Ночь за окном насмехалась над ней. "Зачем тебе бриллианты? Лиловый дым истлевших фантазий. Возьми все эти звёзды. Всю эту бесчисленную россыпь..."

Космическая девушка ступает по звёздам. Космическая девушка ничего не желает, ни о чём не жалеет.

Сентябрьский вечер коснулся земли. Сентябрьский вечер предвещает увядание. Экран дисплея вспыхивал, гас и снова вспыхивал от лёгкого движения мышки. Расклад 121. Какой это пасьянс за сегодняшний вечер? На желание. Одно и то же - острое и неопредёленное. Разомкнуть невидимый круг. Пусть что-нибудь произойдёт. Хоть что-нибудь...

Семёрку пик - на красную восьмёрку. А дальше - никаких вариантов. Увы, вы проиграли. Продолжить игру? Нет. Довольно.

Но если ничего не будет, тогда зачем так нестерпима эта жажда жизни?

Противно и настойчиво зазвонил телефон.

- Алло-о...

- Ты ещё не дома?

- Как раз собираюсь...

- Послушай, Диночка. Поищи, пожалуйста, в моём кабинете красную папку.

- Алло-о... Она у вас на столе.

- Сейчас приеду. Ты ещё не уходишь?

- Нет.

Нужно было сказать "да". Хотя какая разница? Можно уйти и так.

Движение мышкой и погасший экран вспыхнул, равнодушно вопрошая "Завершить работу?". Да, разумеется, да.

- Всё работаете? Можно включить свет? Здравствуйте.

- Здравствуйте. Да, конечно.

Уборщица с гремящим ведром, вежливая и разговорчивая, вывела Дину из состояния мрачной задумчивости.

- Вот и день стал короче.

Город дышит вечерней прохладой. Опавшие листья под ногами предвещают неизбежность. Ворох опавших желаний. Город болен. Измучен мигренью. Город помнит прозрачные грёзы июня. Город слышит хрустальный звон разбитой мечты. Безвозвратно гаснет ещё один день.

С неба падает жемчуг. Невидимый жемчуг желаний. Кому, кому достанется исполнение самой красивой мечты?

Дина не помнила имени уборщицы, но знала, что когда-то она работала в администрации.

- Держись за место, - напутствовала женщина в летнем ситцевом платье и осенней уютной кофте, проворно переставляя ведро. - Очень трудно сегодня найти работу, особенно молодежи. Вот у меня невестка...

Рассказывая о злоключениях безработной невестки, уборщица переместилась к кабинету начальника.

Ладонь снова легла на мышку, экран снова лениво запульсировал. "Теперь питание компьютера можно отключить". С удовольствием.

- До свидания.

Ведро с грохотом опустилось на пол в коридоре.

- До свидания...

Как же её зовут?

Принтер, монитор... Всё выключено. Можно домой. Да и поскорее, пока не пришёл Борисов за своей красной папкой. Интересно, что в ней такого, за что он так переживает? Да. Очень любопытно. Хотя, наверняка, ничего особенного. Но всё-таки стоит проверить.

Несколько проворных движений, и Дина оказалась перед столом с красной папкой. Стопка листков, исписанных беглым неровным почерком. Доклад к конференции по проблемам детей-инвалидов. Всё просто. Завтра утром конференция, сегодня в десять - поезд на Москву, а этот растяпа Борисов забыл свой доклад.

Как странно стоять в сентябрьских сумерках с красной папкой в руках и думать об Аркадии Егоровиче.

Космическая девушка ступает по звёздам. Ей незнакома нестерпимость обыденности, ей даже не хочется жадно ловить каждый глоток воздуха, потому что она живёт в измерении вечности.

Вспышка электрического света заставила Дину быстро положить на стол красную папку. Что за мерзкая привычка подходить к двери совсем неслышно?

Выйти навстречу или остаться? Пожалуй, лучше остаться или всё-таки выйти навстречу? Не спеша, с равнодушной улыбкой? Или...

Дина торопливо выскользнула из кабинета.

- Добрый вечер.

Мог бы и улыбнуться в ответ.

- Что вы делали в моём кабинете?

Ах, какие мы грозные! Оч-чень страшно!

- Где-то потеряла свой блокнот. Подумала, может, оставила в вашем кабинете, когда искала папку.

Довольно удачное оправдание, вот только зачем искать папку, если она на самом виду. Хотя она могла быть и не на самом виду. Может быть, её пришлось искать как раз для того, чтобы положить на видное место. Да, если бы ещё в руках был какой-нибудь блокнот... Но, может быть, не стоит продолжать допрос?...

- Нашли?

- Нет. Наверное, забыла в канцелярии.

Хватит, хватит допросов... Вот, вот, скорее бери свою красную папку и до свидания!

Дина ещё раз натянуто улыбнулась:

- Я пойду домой, Аркадий Егорович.

- Давно пора. Такая красивая женщина должна вечером сидеть не на работе, а где-нибудь в ресторане.

Жэ-энщина! Мог бы сказать и "девушка".

Дина улыбнулась ещё более натянуто.

Борисов многозначительно ухмыльнулся в ответ.

- Иногда смотрю на вас, Диночка, и думаю, что здесь делает такой цветок?

Так, так, Аркадий Борисович. Еще вас, но уже Диночка.

Полегче, Аркадий Борисович. Не забывайте, жена, радикулит и двое детей. И поезд в десять часов, между прочим. А что здесь делает такой цветок с прозрачно-розовой кожей и нежной синевой под глазами, и правда, непонятно.

- Каждая женщина похожа на какой-то цветок.

Поезд, поезд, Аркадий Егорович. Что-то вас на лирику потянуло. По-ло-ви-на-вось-мо-го.

- На какой же цветок я похожа?

Цветок. А осенью цветы умирают. Их очень пугают сентябрьские сумерки.

- На лилию. Нежную, но необычную. Тигровую лилию.

Браво, браво, Аркадий Егорович! Значит, тигровая лилия. Оригинально. Кто бы мог подумать... И всё-таки - поезд.

- Ваш поезд отходит в десять часов?

Спасибо, конечно, за тигровую лилию, но не думает ли вы, что...

- Да. В десять часов, - приглушённо-хрипловатое:

-... Знаешь, Диночка, у меня в шкафу припасена бутылочка французского шампанского.

Аркадий Егорович, не кажется ли вам, что... Знаете, Аркадий Еговорич, где-то далеко отсюда есть планета, на которой вечно цветут магнолии и тигровые лилии...

- Шампанское? - Дина пожала плечами. - Вы опоздаете на поезд.

- До поезда ещё два часа.

Как странно в осенних сумерках пить "Моэт" с Аркадием Егоровичем за столом, на котором опять лежит красная папка. Как грустно. Хотя это даже забавно.

- За что будем пить?

- За тебя, Дина, за твою красоту и молодость. За проходящее и прекрасное. Да, за это стоит выпить.

- За тигровые лилии?

- Нет... Не на лилию... Лилии пахнут иначе. Ты. Похожа. На астру. Да, Дина, ты - лиловая астра.

Сентябрьский вечер, опьянённый шампанским.

Не кажется ли вам, что ваша рука не очень уместна на моем колене? Не забывайте, поезд, дети, жена и разница в возрасте, между прочим.

Постойте, послушайте, вы разве не знаете, что цветы... и тигровые лилии, и астры... все цветы без исключения, даже кактусы, боятся случайных прикосновений?

И нараспев хриплое "Ди-ина" тоже неприятно. Уберите руки. У тигровой лилии... или астры - мне всё равно... очень нежные лепестки. Вы не опоздаете на поезд?

От яркости увядания сумерки сходят с ума. Аркадий Егорович, вы разве не понимаете, что это безумие? Вы ничего не можете мне предложить. Зачем вам лилии и астры? Да, не волнуйтесь, уборщица уже была.

Нет, я не буду рассказывать вам, как мне тоскливо и одиноко.

Так значит, лиловая астра? Вам нравятся - астры? Как скользки ваши губы! Постойте, послушайте, я повторяю, это безумие. Бе-зу-ми-е!..

Диане казалось, что разочарованность ей к лицу. Женщина-сфинкс - это фатальность. Никто не сможет устоять. Вот и Борисов не устоял. Хорошо, что он не ищет продолжения.

Жёлтый свет смешивался с пылью, напоминая о тлене. И от этого напоминания хотелось сильно-сильно, до боли, зажмурить глаза. Не видеть привычных улиц, обшарпанных домов и нарядных витрин. Грузовиков и легковых автомобилей, взметающих пыль.

Скоро или не очень подъедет красный, а может быть, жёлтый автобус. И снова смотреть в окно и ехать навстречу дню, похожему на вчера и позавчера.

Дина безразлично опустилась на порванное непарное сиденье у мутного окна. Да, вот так. Смотреть в окно, не думать ни о чём.

Сентябрь, не надо, ничего не обещай.

Только тлен и пепел. От роз остался только пепел. Я. Задыхаюсь. В дыму. Роз. В сентябре французы не приедут. Сорок восемь тысяч - слишком много. Так сказал Борисов. Одна фраза, перечеркнувшая все иллюзии Дины, Татьяны Бенедиктовны и... Да, наверняка у Лерочки и Лоры и, может быть, даже Веры тоже были свои иллюзии.

Я слышу хрустальный звон разбитой мечты...

Трепет, тревога опадающих листьев... Апатия октябрьского солнца.

Погасший взгляд, ленивые мысли - как скука созревших каштанов. Значит, никто не посмотрит вслед. Да и не всё ли равно?

Дина помотала головой, пытаясь взбодриться. Волосы своевольно рассыпались по плечам.

Одно и то же. Каждый день одно и то же. Вопреки безысходности безразличия во взгляде девушки с мелированными волосами в светлых расклешенных джинсах пожилой мужчина в галстуке пропустил её в дверь со словами: "Прошу вас, барышня".

Значит, придётся улыбаться в ответ, бормотать: "Спасибо". Интересно, куда он идёт?

Мужчина скрылся за дверью "Земельный комитет", и Дина тот час же забыла о нём. Разговаривать ни с кем не хотелось. Вяло бросила "Привет" Лерочке и Лоре.

На столе закипел чайник.

Да, без крепкого кофе вряд ли удастся взбодриться. Пила медленно, подражая героиням любовных романов. От кофе слегка затошнило.

Двадцать минут десятого. Никогда ничего не изменится.

Дина смотрела на циферблат настенных часов и старалась ни о чём не думать.

Всё глубже и глубже затягивает зыбкая повседневность.

Опадающие листья, прозрение и презрение. Завтра же нужно написать заявление об увольнении. Завтра...

Телефонный звонок как звонок будильника, который возвращает из лабиринтов кошмара в прозрачное утро и из воздушных грёз в промозглую осень. Уронила в трубку небрежное "Алло" с вопросительной интонацией.

- Привет.

Завтра. Солнце снова рассыплется в дымке, обтекая привычные очертания. А потом они снова утонут в сиреневом мраке. Так будет всегда.

- Привет. Твое ленивое "Алло" нельзя не узнать. - Диана не сразу узнала голос Веры.

Усмехнулась:

- Здравствуйте, Вера.

- Послушай, передай шефу, - слово "шефу" произнесла с насмешливым ударением. - Что я сегодня опоздаю. Представляешь, упала на лестнице, ободрала ногу. Пришлось вернуться.

- О-о, - выдохнула Диана. - Хотя бы ничего страшного?

- Нет, нет, - поспешила успокоить Вера.- Егорыч уже пришел?

Дина брезгливо поморщилась.

Ей было неприятно видеть Борисова, слышать о нём, вспоминать.

- Лера, Егорыч здесь?

- Здесь.

Со скрипом распахнулась дверь Борисова:

- А где Вера?

- По ту сторону телефона.

Хотел взять трубку, но передумал.

А через пол часа позвонили из морга, и хотелось закутаться в привычное, в будни. Проснуться, посмеяться всем вместе. "Надо ж было такому случиться". Какой в самом деле сердечный приступ, если Вера никогда не жаловалась на сердце?

Ещё вчера лучилось, шалило лето. И вот - листопад, осень. Замкнутый солнечный круг. Когда-то здесь, на земле, останется только прошлое. Побитое, изъеденное ржавчиной.

Кто-то бросил кирпич в хрустальное небо. Как больно идти по осколкам разбитой мечты.

Листья. Первым осенним золотом присыпало газоны и лужи.

Пришлось влезть в ненавистный длинный плащ. На кладбище в такие дни пронизывающий ветер. Не согрело и вино. Моросящее нависшее небо - беспросветно. Помянули наспех. От холода коченели слова и даже слёзы.

Безликий ноябрь. Оледеневшие улицы не верят в мечты. Мечты, мечты... Растворились, как птицы, за горизонтом.

Автомобили, снующие в промозглости. Даже красный сигнал светофоров сегодня враждебен.

Выйти к остановке привычной дорогой, обогнув цирк. Сесть в холодный автобус с наслаждением. С ещё большим наслаждением выйти из него. Только четыре, а уже сумерки. Хорошо хоть удалось уйти домой пораньше. Это лучшее, что случилось за день. А всё остальное - безнадёжно, напрасно.

Последние несколько дней - как противоречия, напоминания. О том, что весны отделяет холодная белая пропасть. Ноябрь был нереально тёплым. Но сегодня мечты разбились о лед.

Двадцать шестое ноября. Минус два.

Снег падает, падает... Каждая снежинка - закономерность. Небесная сыпь на замерзшую хлябь. Неземной смысл. Снег засыпает мечты. Это белые звёзды ложатся на землю.

Неоновая паутина - параллели, меридианы - опутала земной шар. Тёплый неоновый ветер. Холодно.

Пус-то-та. Как планета, на которой никто не живёт, и поэтому на ней нет одиночества.

А зимой... зимой на Диану, как первый снег, свалилась первая большая любовь. И вся она была в одном письме. Длинном, мстительном, сентиментальном.

Мы познакомились в мерцающее время года. Ты помнишь? Да, ты помнишь. Снег блестел на остановках. Заснеженные улицы серебряно звенели беззвучной мелодией.

Твой автомобиль цвета зимы бесшумно подъехал к остановке. И так хотелось раствориться в мерцании.

Подошёл к киоску, купил пачку сигарет... Обернулся, увидел меня... Мы думали об одном и том же. Ты тоже слышал мелодию зимы.

Вернулся к окошку киоска:

- Дайте ещё конфеты. Самую большую коробку.

Протянул её мне:

- Это вам.

- За что?

- Просто так.

И сел в машину. А я с сожалением следила, как твой автомобиль бесшумно удалялся.

Ты вернулся. Развернулся в конце улицы. Молча открыл изнутри дверцу. Я молча села, захлопнула дверцу.

Мы подъехали к моему дому.

Я сказала: "До свидания".

Ты ответил "До свидания".

Но я оставалась в машине, а ты гладил мою белую сумочку.

За стеклом мерцал снег. Фонари сверху вниз смотрели на землю. Ты хотел меня поцеловать. В мыслях ты уже меня поцеловал. Тебя отрезвил звонок мобильного телефона. Механически бодро ты произнёс "Алло". Тебе ответил звонкий гомон. Я не слышала слов, но детские интонации долетали до меня, как из другого мира. Твоего мира. И выстрелы игрушечного пистолетика.

Забыв обо мне, ты пообещал:

-Да, конечно, куплю.

По твоему лицу я поняла: это твой сын.

От невозможности быть с тобой я ощутила первые приливы влюблённости. Ты отключил телефон и вспомнил обо мне.

Я повторила "До свидания".

Ты задумчиво кивнул.

Ты сорок шесть лет жил без меня. Глупо обижаться на тебя за это.

А помнишь ещё... Как мы встретились в салоне нижнего белья... Забавно... Хотя тебе было совсем не смешно.

Я не сразу увидела тебя из-за вешалок-каруселей с разноцветным бельём.

- Может быть, вам предложить что-нибудь весёлое? У нас есть с пчёлами.

- Не надо с пчёлами, - поспешно запротестовал ты.

Нет, мне тоже было тогда не смешно. Ты был с женой, и вы застали меня врасплох. Вернее, это я застала вас врасплох.

Я, правда, хотела уйти. Но было поздно. Пока одна девушка подбирала трусы для тебя, другая вручила твоей жене несколько прибалтийских бюстгальтеров и обратилась ко мне:

- Спрашивайте, девушка.

Конечно, я могла бы сказать что-то вроде "Нет, извините, мне ничего не нужно" или просто уйти, ничего не говоря, но, согласись, это выглядело бы довольно глупо. К тому же, в этот день мне было очень тоскливо. Ты ведь знаешь, как хочется сойти с ума, когда со всех сторон давит повседневность. Спасти меня мог только лазурно-голубой бюстгальтер.

Ты обернулся - испугался, когда услышал: "Я ищу голубой бюстгальтер. Можно с рисунком. Третий размер".

Хорошо, твоя жена была уже в примерочной. Белые прибалтийские бюстгальтеры свешивались через ширму.

Случайно открывшийся мне фрагмент вашей семейной жизни завораживал своей нелепостью.

- Голубые только гарнитуры.

Молоденькая продавщица принесла два комплекта Cracija Rim - с газовой оборкой на груди и с сине-зелёной вышивкой.

С вышивкой мне понравился особенно.

- Сколько он стоит?

Хотя цена уже не имела значения. Тем более, что рядом был ты. Мне хотелось выглядеть роскошней и расточительней твоей жены.

Ты выбрал, наконец, какие-то трусы и отступил к ширме - ждать жену.

- Семьсот пятьдесят.

Я уверенно открыла сумочку и ... у меня оставалось только семьсот.

Пришлось униженно спрашивать:

- А есть что-то в пределах семисот рублей?

- Ничего, это последний, - понимающе улыбнулась продавщица. - Уступим, если подойдёт.

Только подождите: примерочная занята.

Да, тебе хотелось купить мне оба роскошно-голубых комплекта, а приходилось покупать белые бюстгальтеры и трусы без пчёл.

Я успела мельком рассмотреть твою жену и злилась на своё торжествующее злорадство.

Все преимущества на моей стороне: я красивее, стройнее, моложе. Кроме главного - у меня нет тебя.

С ширмы то исчезали, то снова появлялись бюстгальтеры. Размер где-то первый с половиной.

Ты старался не смотреть на меня, но не сдержался - взглянул на голубой соблазн в моих руках. Занервничал, заторопил жену:

- Ты же не шубу покупаешь. Бери всё.

Быстрая, остроносенькая, твоя жена вынырнула из примерочной. Не заметила меня. А зря. Если бы мне стало жаль её, я бы плотнее задвинула ширму.Чтобы ты наверняка не увидел, как я любуюсь своим отражением, забыв о том, что мое зазеркальное "я" - лишь мираж.

Я слышала, как ты заплатил восемьсот рублей за два прибалтийских бюстгальтера и одни мужские трусы. Вот видишь, я роскошнее.

Пусть я останусь голубой мечтой. Голубая мечта и неразбитое зеркало...

Дина знала, что никогда не отправит такое письмо, это было бы нелепо, но рвать на клочки не спешила. Хотя, она слышала, это прекрасное средство от чувства возмущения, которое захлёстывало Дину всё чаще и чаще.

Под взглядом бухгалтерши Татьяны Дина всегда начинала испытывать смутное беспокойство и напряжение. Хорошо ещё, что Татьяна работает в соседнем кабинете, но было бы ещё лучше, если бы она не заходила вообще. И что от неё ждать на этот раз?

Снова будет рассказывать о своих похождениях? Или о дочерях своих подруг, об их красоте и успехах? А может, принесёт свои новые фотографии? Татьяна Бенедиктовна - любительница фотографироваться в нижнем белье, а фотографирует её в ниглиже лучшая подруга.

Очевидно одно: Татьяна Бенедиктовна пришла, чтобы бросить в очередной раз вызов и, кажется, её совершенно не волнует, что она, Диана, вовсе не хочет его принимать и портить себе настроение в канун Нового года.

Но на этот раз Татьяна терпеливо дождалась, когда Лорочка поставит закипевший чайник на стол, и только после этого томно закатила глаза к потолку:

- Ой, девочки, вчера такое было...

Дина вздохнула и приготовилась выслушивать длинную занудную историю, чрезвычайно увлекательную для самой рассказчицы, но мало интересную для других.

Очередной сюжет был из серии о "новых русских" - ещё одной больной темы Татьяны Бенедиктовны.

Её мама жила в старом пятиэтажном доме улучшенной планировки по соседству с ещё более комфортабельными новыми многоэтажками.

Заходя в гости к матери, Татьяна Бенедиктовна видела из окна другие окна, за которыми простиралась другая жизнь, подъезды, к которым подъезжали дорогие иномарки... Всё это необычайно возбуждало Татьяну Бенедиктовну и вызывало у неё чувство какого-то неопредёленного мучительного сожаления.

Как назло, посетителей нет. Конечно. Канун Нового года. Придётся слушать болтовню Татьяны Бенедиктовны. Хоть бы кто-нибудь зашёл поздравить с наступающим.

А может быть, просто сесть за компьютер. Сделать вид, что много работы. А можно и не делать вид. Просто разложить пасьянс.

Но, как ни странно, история Татьяны Бенедиктовны обещала быть занимательной и без тени скабрезности.

- Представьте, девочки, вчера к маме позвонили вечером в дверь, - восторженно рассказывала Татьяна Бенедиктовна. - Она открывает, а там молодой человек и девушка с огромным тортом.

Татьяна живо обрисовала высокий кремовый торт с кремовыми Снегуркой и Дедом Морозом.

Но торт мама Татьяны Бенедиктовны увидела позже. Сначала девушка с улыбкой произнесла.

"Это вам от Татьяны".

А, может быть, это сказал молодой человек.

Мама Татьяны Бенедиктовны не помнила. Она удивилась: "От Татьяны? Зачем же такой огромный торт? Это же очень дорого!"

Когда гости уже ушли, мама позвонила Татьяне Бенедиктовне и та сказала, что нет, никакого торта она не заказывала, сюрприз сделал кто-то другой от её имени, и спросила: "Ты открывала коробку?"

Оказалось, торт ещё стоял в прихожей в коробке и лентах.

- Так развяжи же скорей! - не терпелось Татьяне Бенедиктовне.

Пожилая женщина подняла картонную крышку и увидела кремовое чудо. Снегурочку и Деда Мороза окружала надпись - белая по шоколадному полю в кремовых снежных хлопьях - "Филимоновым от Татьяны".

В этом месте рассказа Диана порозовела и теперь уже полностью разделяла возбуждённо-восторженное настроение Татьяны Бенедиктовны, тем более, что новогоднее приключение её мамы становилось всё интереснее.

В сюжет неожиданно вмешалась кошка мамы Татьяны Бенедиктовны, и пока та разговаривала с дочерью по телефону, откусила с краю кусочек торта, нарушив кремово-бисквитную гармонию.

Впрочем, вечером за тортом никто не вернулся. И мама Татьяны Бенедиктовны уже пригласила знакомых на торт. Она бы разрезала его после того, как пробьют куранты - двенадцать раз. Но утром парень и девушка вернулись и, извинившись, забрали коробку с тортом и ленточками.

- Его попробовала наша киска, - честно предупредила мама Татьяны Бенедиктовны.

- Ничего, мы замажем, - ответила девушка.

Утром мама позвонила Татьяне Бенедиктовне, чтобы рассказать окончание истории.

Дождик, свисающий с перекрещивающихся натянутых нитей, поблёскивал на скупом зимнем солнце. Серебристый дождик слишком реален. Как тающий снег, который становится паром.

Бесплотные бесплодные иллюзии. Надеть серебристое платье. Налить шампанское в бокал. Пусть пенится и искрится.

Подойти к зеркалу. Прощайте, господин Филимонов! Вам нравится моё отражение? Да, я пьяна. Немного. Стукнуться бокалами со своим зеркальным двойником. Ты весел и спокоен.

Твоя жена разрезает торт. Тебе уютно и тепло. Это хорошо. Я не завидую. Просто любуюсь твоим счастьем. Кому достанется кусочек, надкусанный кошкой?

А больше... больше ничего не будет, потому что я забуду о тебе.

Дина снова и снова разворачивала письмо, каждый раз намереваясь изорвать. Но вместо этого в нём добавлялось строк...

Поверь, я старалась не думать о тебе, но что-то постоянно подталкивало нас друг к другу.

Странно, наверное, каждому кажется, что его ждет что-то особенное, а вместо этого размеренно тянутся тоскливые однообразные будни. Ты появился мерцающей надеждой на горизонте зимы... Хотя... На что я надеюсь?

Ты сумасшедший. Как ветер, врываешься в чужие судьбы ворохом запретных мечтаний, отблесками воспоминаний. Я забуду о тебе. Ты мне не веришь? Ты даришь незнакомым девушкам конфеты и при этом очень боишься, что об этом узнает твоя жена.

Твоя жена...

Образ твоей жены навис на моём горизонте грозовыми тучами. Грёз больше нет. Твой сын похож на тебя.

Мерцающее чудо перестало быть чудом, оттого потускнело.

Знаешь что это такое? Болезнь. Одержимость. В каждом вдохе - ты. В гулком звоне трамваев. В каплях неба. В прозрачном тумане прозрачного июльского утра.

От тебя не уйти, как не уйти от себя. Никуда. Вот сгоревший цирк. Ты в белых лебедях, плывущих по кругу.

В ступеньках каменной лестницы. Каждая из них приближает возможную встречу с тобой.

В лёгком ветре. В пасмурном свете.

В колокольном звоне. Колокольный звон наполняет гулкие улицы. Вот храм. Колокола в этом храме отлиты на твои пожертвования. Этот колокольный звон будет наполнять июли и через сотни лет.

Так твой силуэт почти неразличимо пересек мою траекторию. Как тень. Все осталось по-прежнему. Даже листва колышется с той же тревожной беспечностью. Но что мне теперь делат? Я не узнаю привычных очертаний.

Я не знаю, что произошло. Как будто сместилось мироздание. Раньше в центре Вселенной было мое ЭГО. Теперь другой человек - ты.

Просто позвони. Это так просто. Просто набери мой номер. Ты ведь тоже не спишь. Может быть, тоже смотришь, как за окном в бесконечность уплывают огни по шоссе, напоминающему линию жизни на ладони.

Все, что не ты - проза. Тусклая повседневность. Как свет керосиновой лампы.

А реальностью был мальчик с грустными глазами, которого друзья (хорошо, что не он сам!) считали непризнанным гением.

Диана точно знала, такого не может быть. Талант, как свет - его нельзя не заметить. Чем больше талант, тем больше света.

Но мальчик играл на трубе в похоронном оркестре и надоедал звонками, которые по ночам казались потусторонними, а ещё играл в какой-то группе, но это мало интересовало Дину. Её угораздило познакомиться с ним в лабиринтах городских улиц, где она искала дом Лорочки.

Мальчик оказался моложе её и очень навязчивым, и это была одна из главных причин, по которой от него хотелось отвязаться. Слишком явно боится потерять, и телефонный звонок, конечно, от него.

- Здравствуй, Диана.

- Привет, - нехотя ответила Диана, в который раз намереваясь развязать ненужные её отношения. - Данила, послушай...

Напряженное молчание на другом конце провода умоляло "ничего не говори"

Слова застряли, застыли в горле. Но надо что-то сказать.

- Давай сходим куда-нибудь сегодня вечером.

- Куда? В ресторан?

- Нет, в ресторан ходят любовники. А я люблю тебя.

- Куда мы пойдем? В парк? Я вышла уже из того возраста.

- Пойдём в луна- парк? Мы разбудим сторожа, и он покатает нас на белом лебеде...

- Ты пьян? - догадалась Диана. - Что случилось?

- Всё хорошо. Я нашёл новую работу.

Собственно говоря, никакого сторожа и не было, а билетёрша и не думала спать, лениво посматривала на ретро-дискотеку чуть поодаль. Пары ладно вальсировали, и один пожилой кавалер вдруг отбился от своей седовласой дамы и направился к Диане.

- Разрешите пригласить вас на вальс.

Диана и Данила рассмеялись, а духовой оркестр бесстрастно продолжал играть вальс и, казалось, металлическая пульсация на "раз-два-три" лишь для того и возникла в этом парке, чтобы повернуть время вспять, и будут, стыдливо опустив глаза, кружиться девушки в атласных и ситцевых тщательно отглаженных платьях с влюблёнными кавалерами.

- Я не умею танцевать вальс, - чуть смущённо призналась Диана.

- Для чего тогда вы вообще живёте? - возмутился кавалер и всё же подхватил девушку, намереваясь учить. - Да так... Нет, не смотрите под ноги. И не ведите меня... Вот, видите... Стоит только попробовать. - вернул Диану спутнику.

А потом они смотрели на город сверху вниз. Будто воспоминания о том, чего не было, никогда не будет.

-Иногда мне кажется, что ты с другой планеты.

- Я итак с другой планеты.

- Я тоже отрекалась от стихов и от мелодий. Я тоже научилась немного презрительно смотреть в глаза суете. ...Говорила "никогда" и даже вполне искренне верила, что больше никогда не позволю мечтам себя обмануть. Отвергнутые, они снова и снова врывались в суету и размеренность.

Как строфы, набранные в Wordе, выпорхнувшие на белый экран из клетки сознания. Знаю. Это было не раз. Вся летопись Земли - цепь отречений. От других ... от себя. Как жизнь отражений. Когда наступит время астр...

В июне у шефа был праздник, юбилей. Заказали торт. Торт получился красивым и высоким. Такой немного жаль есть без повода. Правда, крема слишком много. Огромные красно-розовые кувшинки с желтовато-салатными листьями. А посередине палевого озера с кремовой надписью "Поздравляем с юбилеем" одинокий шоколадный лебедь. Он достался Лерочке. Съесть смогли только треть торта.

Город дышит вечерней прохладой. Опавшие листья под ногами предвещают неизбежность. Ворох опавших желаний. Город болен. Измучен мигренью. Город помнит прозрачные грёзы июня. Город слышит хрустальный звон разбитой мечты. Безвозвратно гаснет ещё один августовский день.

Время пролистнуло ещё один листопад. Снова дышит белым холодом сверкающий, тающий хрусталь.

- Что рассказать тебе о себе? Я жила на хрустальной планете. Она раскололась о Землю. Разлетелась на осколки.

Весенний вечер, так похожий на ноябрьский. Хмуро, уныло и сквозь моросящий дождь - холодное дыхание надвигающейся ночи.

Окурок падает в грязь. Неземной смысл. Весенний свет обнажает улицы и лица, немного ослепляет. Ветер отрезвляет до головокружения. И хочется влиться в эту беззастенчивую беззаботность.

Завтра всё будет иначе. И в этом завтра нет места сегодня. Ни работе, ставшей каждодневным пленом, ни Даниле.

Ни... да-да... Дина решительно извлекла письмо из ежедневника, порядком измятое и, наконец, сделала с ним то, что намеревалась сделать давно. И выбросила в окно.

Как клочья снега.

И написала новое письмо, уже другому адресату.

Ангел мой, я приношу тебя в жертву своему счастью. Постарайся понять. Нет, понять ты не сможешь. Постарайся принять.

Странно. Наверное, каждому кажется, что его ждёт что-то особенное. А вместо этого размеренно тянутся тоскливые будни. Куда пропала та спокойная уверенность в том, что ЗАВТРА будет, и в том, что завтра будет светло?

А знаешь, я останусь несбыточной мечтой. Ты будешь вспоминать обо мне. Но так хочется быть чьей-нибудь... твоей сбывшейся мечтой.

В воскресенье позвонил Данила. Весело, как ни в чем не бывало, сказал всего два слова: "Христос Воскресе". Зачем он позвонил? Был пьяный, наверное. Как хочется позвонить ему. Нет, не стоит. Всё кончено. И с Филимоновым тоже. Пусть дарит конфеты другим незнакомкам.

Весенний вечер, так похожий на ноябрьский. Хмуро, уныло и сквозь моросящий дождь - холодное дыхание надвигающейся ночи.

Полусон-полуявь. Явь. Все-таки явь.

Вдали, из окна ресторана, - колесо обозрения, как вызов или просто насмешка. Зачем нужно было ехать именно сюда? Да, потому что здесь отличный парень Сергей классно может сыграть на пианино сходу любую песню. Но оказалось, всё же не любую. Диана попросила из фильма "Океан". Старого фильма, красивая такая мелодия. Диане казалось, она о её настроении и даже жизни. Но Сергей пожал плечами. Сыграл "Как упоительны в России вечера", Диана ковыряла блинчик, искоса поглядывая на спутника.

Черные усики, животик... Типичный семьянин. Как жаль, что Сергей не знает "Океан". Океан, Вселенная, любовь... Да, блинчики немного пригорели...

Какое до этого дело девушке-сфинксу? Ешьте блины, делите постели, а ей оставьте океан и звёзды.

ДОН. Похоже на "ДНО". Вот именно туда ведут случайные связи с женатыми мужчинами, у которых, к тому же, трое детей.

Сыро. Серо. Дождь. Снова. Ветер срывает листья, обнажает реальность. Никуда не уйти от пронзающей промозглости.

Ветер выворачивает зонт, дождь оставляет холодные липкие следы на лице, волосах и одежде, заставляет мечтать о другом дожде.

В этот тёплый, ласковый, хотя, может быть, и приятно прохладный дождь, девушка, похожая на сфинкса, с распущенными волосами сойдёт по ступенькам какого-нибудь большого здания. Может быть, драмтеатра. Нет, это слишком торжественно.

Лучше дом культуры рядом с каштановым парком. Воздух наполнит запах дождя и цветущих каштанов.

Девушка, похожая на Сфинкса, а ещё - на тигровую лилию и лиловую астру, спустится по ступенькам, шагнёт в дождь. Лёгкое платье станет тяжёлым и прозрачным.

Автомобиль цвета зимы подъедет к девушке в светлом платье, прозрачном от дождя. Ты опьянеешь от запаха мокрых каштанов. Белая пена, серебристый дождь... Восхитительное каштановое безумие. Да, но если забыть дома зонт, тушь обязательно потечёт. Если дождь сойдёт с ума. Даже самая водостойкая. Чёрными кляксами по розовой мечте. А без косметики... Что-то не то... Ведь в доме культуры наверняка был какой-то концерт или что-то в этом роде. Зачем бы девушка-сфинкс пошла туда без косметики?

Да, вполне можно держать сумочку над головой, чтобы не было чёрных клякс.

Автомобиль цвета зимы и безумства каштанов подъедет к светло-розовой промокшей мечте. Ты скажешь: "Привет". Я отвечу: "Здравствуйте".

- Куда вас отвезти?

От нежности в твоём голосе станет жарко и холодно одновременно...

3

Снег падает, падает... Первый снег. Она ушла. Касается земли, становится грязью. Оставила пустоту и сожаление. О чём? Сколько грязи в её расколотой, как бабушкина глиняная ваза, душе. А скоро земля станет ослепительно-белой.

Девушка с каштановой стрижкой позвонила через неделю.

- Ты меня не простишь?

Нежный извиняющийся голос отозвался болью и радостью в сердце Данилы, а воображение, не считаясь с волей, самыми нежными красками рисовало образ мятежного и трогательного падшего ангела... Лилечка...

Падший ангел, улыбаясь своим мечтам, гладит батарею в грязном подъезде.

Не думать о ней.

"Да, я знаю, я всё прекрасно понимаю. Во всем виноваты тени, живущие в твоей душе", - говорить ей об этом, конечно, не стоит.

- Прощу. Но больше не звони!

Белые мухи искрятся в морозном воздухе. И через тысячу лет такие же белые мухи...

Чёрно-белый глянец. Пепел? Дима неплохой фотограф, и дома у него если не уютно, то, во всяком случае, тепло. У него? Ведь Дима живёт не один, у него есть родители, сестра, но все они, как декорации друг друга. Потому что такое время, когда каждый сам по себе, как астры на картине дождя. Время астр. Это сказал какой-то поэт?

- Ты любишь чёрно-белые фотографии?

- Это стильно.

Альбом с нарядной красочной обложкой. Смеющиеся двое притворяются влюблёнными. Не оглядывайся назад, если не хочешь сойти с ума.

"Я разбиваю свет фонарей". Это сказал какой-то поэт? Это сказал Артём. А может быть, Лёша. Они оба придурки.

Неоновый свет в городе мёртвых. Сожги эти мысли!

В обнимку с гитарой Лёша выглядит даже романтично. Стильная фотография. А это что за незнакомка? Случайно выбившийся локон, лёгкий мягкий профиль. Как карандашный набросок. Тень от длинных ресниц.

- Дима, кто это?

- Это... - Дима сморщил лоб. (Как можно не вспомнить такую красавицу?). - А! Это Марина. В деревне... Помнишь?

Мельница и ветер. Нелепый момент вечности на сеновале. Как его забыть?

Данила нахмурился, захлопнул альбом. Засмеялся. Июньские звёзды были так близко. Их невозможно забыть.

- Помню, ты тогда ещё хотел изобрести машину времени.

Дима помрачнел, открыл альбом.

Девушка с длинными ресницами снова воскресила июньские звёзды.

Июньские звёзды смеялись над юностью.

- Вот прошлое. Ты можешь его увидеть.

В глазах фанатизм. Скорее - одержимость. С Димой нельзя говорить о прошлом. Лучше было помолчать об этом, но Дима не мог остановиться.

- А будущее ты можешь сфотографировать?

Любой нормальный человек ответит "нет", только не Дима. По болезненному блеску в глазах друга Данила понял, что Дима всё время думает о времени.

Февраль. Симфония конца зимы. Но весна уже ни к чему.

Узорные кристаллы кружились в сухом морозном воздухе. Белые мечты, застывшие от холода.

Впереди Данилы по льду, присыпанному песком и солью, шли двое. Пожилые мужчины в меховых шапках.

Вдруг стало очень важно, куда они идут, не сейчас, а вообще. Ведь есть у них какая-то цель, конечная точка пути. У всех она есть. Одна и та же или разные?

Данила вспомнил, что пропустил много репетиций подряд, и очередная - сегодня.

Ещё, конечно, рановато, - тем больше шанс остаться наедине с музыкой. Тем больше шанс узнать ответ - куда мы все идём, кто-то спеша, а кто-то - созерцая, но планете всё равно - она продолжает свой путь по заданной траектории.

Двое сели на троллейбус, а Данила дошёл до своей цели на сегодняшний вечер, которой был всё тот же подвальчик, видевшейся вахтёрше тёте Маше то раем, то преисподней - в зависимости от того, что в нём происходило. Вообще-то она тонко чувствовала музыку...

- Здравствуйте, тётя Маша...

- Что-то ты рано сегодня...

- Так вышло...

Данила осторожно разбудил клавишу. Звук "до, упавший на дно колодца. А над ним - бездонно-чёрный купол неба, по которому разбросаны звёды.

Мерцающий хаос. Мерцающий страх. И падающий звукоряд, оттолкнувшись от "фа диез", протестует крещендо.

Но дисгармонию звёзд заглушить невозможно. В ней - целый мир с его пошлым и будущим.

Длинноволосый солист опустился на ступени, бесстрастно встречая восхищённые взгляды.

Мне теперь всё равно.

Дни утратили смысл.

Взгляд, упавший на дно,

Убивающий мысль

Я забыть не смогу.

Пойми, не смогу.

Восторг взорвался истеричными криками, вспыхнул свечами, закачался на поднятых руках.

"Прости, не смогу", - повторили клавиши. Все сразу. Всеми звуками мира, вселенским диссонансом. Пойми... А впрочем, как хочешь. Дни утратили смысл. Смысл, которого не было. Только пыль и грязь. А над ними - мерцание звёзд. И тишина. Безмолвие бесконечности. Чёрная дыра, которая глотает звёзды.

Звуки тревожно заметались, рассыпались в истерике ре-минора.

Твои губы и смех,

Убивающий сон.

Твои губы - для всех.

Я один. Я смешон.

Но тебя я прощу.

Я тебя отпущу.

В бесконечное небо.

Да, лети, если хочешь. Белой птицей. Над домами. Над деревьями. В бесконечность. Не бойся. Ты услышишь звуки шотландской мелодии. В ней миллиарды ручьёв. Миллиарды звенящих ручьёв.

Ты увидишь свет, побеждающий хаос. И почувствуешь запах дождя и тюльпанов. Запах мокрых тюльпанов. Это твой запах рая.

Свечи загорались и загорались. Покачивались на поднятых руках. Десятки, сотни, тысячи... Миллионы, миллиарды зажженных свечей, которые никогда не погаснут.

Весна. Бессмысленная, бесполезная. Дни стали бесконечными и обещают быть еще длинней. Как будто белая пелена спадает с солнца. Зачем? Если никого не хочется видеть. Даже её... И смотреть, как её глаза меняют цвет, повторяя оттенки весеннего неба - тоже не хочется.

Облака как воспоминания - о том, чего не было, никогда не будет.

Не жизнь, а цирк. Смешно. И грустно, но грусть показывать не прилично.

В цирке не плачут, особенно мальчики.

Данила работал в цирке. Вахтёром, как тётя Маша, но собирался сменить работу. Всё изменится, всё будет иначе. Пусть не сейчас. Не весной, не летом, а немного позже - когда наступит время астр. Когда пожухнут ранние цветы, как королевы, превратившиеся в шлюх. Оно наступит. Непременно.

А пока цветут тюльпаны и сирень и, собственно говоря, ничего не происходит, разве что неделю назад убежал прямо с арены медведь. Его, конечно же, поймали, в погоне принимал участие и Данила. Ему было жалко медведя и немного горожан, которых косолапый мог задрать. Но здравый смысл перевесил, и мишка вернулся в неволю, а Данила твёрдо решал искать другую работу...

Том торопливо доедал сосиску, а Джерри задумчиво смотрел на него.
Конечно, сегодня Джерри не заслужил сосиску, но иногда нужно поощрять просто так, тем более, что пичкать животное изо дня в день кошачьим кормом или объедками - просто издевательство.
И всё-таки угораздило же его связаться с котом! Капризное, своенравное животное! Какой-нибудь смышлёный пуделёк в два счета разучил бы "Собачий вальс". Но пудель Том - это уже не то. Том должен быть котом и только котом.
И всё-таки ведь это известно всем: коты плохо поддаются дрессировке. А может быть, это просто он, Джерри, бездарность? Вон, Максим вообще хорьков дрессирует и гремит на всю Европу. А он, Джерри, просто старый клоун. Что может быть грустнее?
Конечно, сорок два - не так уж много. Но здесь, в цирке, старше только художественный руководитель.
Был бы он бизнесменом, отплясывал бы с семнадцатилетними девчонками в ночных клубах. Но он бедный клоун и не может купить себе вторую молодость.
Том доел сосиску и проникся настроением хозяина. Потёрся о ноги, пытаясь утешить.
Джерри снисходительно погладил Тома. И будет он до конца своей кошачьей, а может быть, и его, Джерри, жизни, невпопад стучать лапами по беззвучным клавишам под запись "Собачьего вальса". И никогда, никогда не научится брать ноты в том порядке, чтобы звуки стройно сливались в простенькую мелодию. Как печальна участь старого клоуна!
"Ах, Том, Том... Если бы ты был гениальным котом", - последнюю мысль Джерри произнёс вслух, с удовольствием отметив про себя, что думает в рифму".
Почему?..

Данила шёл по пасмурным переулкам.
... Так несправедливо...
Зачем ему дан дар, о котором никто никогда не узнает?
Зачем воплощается музыка, которую никто никогда не услышит? Тёмные мысли. Тьму убивает неон. Прошлое и будущее здесь. Но об этом тоже никто никогда не узнает.
Лучше не думать об этом. Это очень опасно.
Человечество ещё не готово принять такую истину. Будет и другой гений, который откроет её своевременно.
В тумане мыслей Данила не заметил, как подошёл к красно-жёлтому шатру, в котором всегда звучит смех.
Из печальной задумчивости вывели звуки "Собачьего вальса". Забавный контраст со вселенской скорбью.
Данила мрачно усмехнулся. Да, жизнь проста, как "Собачий вальс".

"Ах, Том, Том", - повторил Джерри, взвинтил стульчик. Только нажав наугад несколько клавиш на синтезаторе, понял, что именно хочет сыграть. Душа стареющего - по цирковым меркам - клоуна просила чего-то возвышенного, свободного от земного притяжения. Из-под ловких пальцев Джерри полились звуки "Лунной сонаты".
Данила нерешительно заглянул в шатёр. И не увидел никого, кроме рыжего кота и задумчивого клоуна (Да, именно клоуна, безошибочно определил Данила) за синтезатором.
Осторожно, в цирковом полумраке, спустился к арене.
Здравствуй, Джерри. И в моей душе тоже - мелодия луны. Бесстрастного спутника маленькой планеты, вместе с которой вращается кишащая на её поверхности жизнь.
Мелодия Луны растворяется в бесконечности. Мелодия Луны - голос прошлого. Голос будущего.
А настоящее - это цирковой полумрак, и пушистый рыжий кот, и клоун за синтезатором.
Джерри кончил играть. Нужно что-то сказать. Наверное, и Джерри думает об этом. Но Джерри думал о другом. О том, как много в жизни не сбылось и, вероятно, уже не сбудется. Нужно что-то сказать.
- Я услышал "Лунную сонату".
Но, выходя из меланхоличной задумчивости, Джерри удивлённо поднял брови:
- Умеешь играть?
Данила кивнул без обиды.
Джерри протянул руку:
- Джерри.
- Данила. А как настоящее имя?
- Евгений Иванович Левшин, - насмешливо представился Джерри. - Но Джерри мне нравится больше.
- А это, наверное, Том, - усмехнулся Данила, глядя на умывающегося кота и не догадываясь, что попал в яблочко.
- Том, - клоун погладил кота по рыжей шерсти.
Джерри, эти голубые небесные блёстки - звёзды. Они кажутся такими близкими, как снежинки, которые опускаются в ладони.
Ты протягиваешь руки к мерцающей вечности, но небесные блёстки далеки, как несбыточные мечты. Том не сможет играть "Лунную сонату".
Небо всхлипывало. Вздохнуло. Просветлело. Джерри сел на барьер арены, опустил голову и был в этот момент похож на скульптуру. Гипсовый грустный клоун. Или лучше задумчивый клоун. Не важно. Можно было ни о чём не говорить. Только Тому наскучила тишина. Он сел напротив Джерри и всем своим видом выражал ожидание - от настороженных кончиков ушей, почему-то слегка загнутых, как у рыси, до кончика подрагивающего хвоста, с вопросительной интонацией отрывисто и отчетливо произнес "Мур-р". Это означало "Что случилось?"
Джерри погладил Тома, позволил ему запрыгнуть к себе на колено. Что случилось? Как будто не знаешь сам, Том? Это случилось давно. Я неудачник.
- Да, Том, я неудачник, - со вздохом повторил Том окончание своих мыслей, глядя в глаза коту.
- Кажется, он понимает, - предположил Данила, уловив следы беспокойства на рыжей мордочке.
- Он всё понимает. Только не хочет быть музыкантом. - Джерри потрепал кота сзади по шейке. - Ты давно в цирке?
- Да, очень давно.
- В оркестре?
- Нет, поморщился Данила. - Музыка - это болезнь. От неё не умирают, но сойти с ума можно.
Джерри засмеялся, как будто услышал со стороны отголоски собственных мыслей. Свет ненавязчиво проникал в шатёр.
- И всё-таки ты музыкант, - убедился в верности своего предположения клоун.
- Я играл в похоронном оркестре, - признался Данила.
- От этого, действительно, можно сойти с ума, - покачал головой Джерри. Данила помрачнел.
- У меня друг сошёл с ума, - и удивился, что произнес это почти спокойно, даже с оттенком какой-то трагической гордости. - Месяц назад.
Месяц. Этого хватило, чтобы кончилась зима. Чтобы услышать "Лунную сонату". Чтобы с неба заструился прозрачный свет. Чтобы познакомиться с Джерри. Чтобы заглушить горечь. Но жгучее "Почему так не справедливо?" снова больно напомнило о себе.
Джерри достал из кармана сигареты. "Куришь?" Протянул пачку Даниле.
Данила вздохнул, досадуя, что рука безвольно потянулась к сигарете. А ведь целых два месяца - ни одной затяжки. И вот всё сначала! Но всё это мелочи по сравнению с необъятностью времени и тем, что случилось с Димой.
Джерри щелкнул зажигалкой. Задымил. Рассказывать о Диме было бы сейчас невозможно, просто немыслимо.
Хорошо, что Джерри это понимал.
Джерри, как легко провалиться в безумие... Джерри задумчиво вертел в пальцах окурок.
Джерри, Джерри, тебе хотелось когда-нибудь повернуть время назад? Джерри, я тону в бесконечности дней, которые превращаются в призраки. Не пытайся их воскресить.
Джерри задумчиво смотрел на догорающие звёздочки окурка.
- За что ты отнимаешь у себя музыку?
Звёздочки погасли.
Джерии бросил окурок обратно в пачку.
- Я так хочу, - ответил Данила, гладя в пол и в никуда. - Убирать говно из-под верблюдов. По крайней мере, это понятно. Это просто и ясно. В этом не надо искать смысл.
Джерри понимающе усмехнулся.
- Но смысл есть во всём.
- Какой смысл в зыбучих песках и чёрных дырах, в которые проваливаются наши будни? Я научился понимать язык звёзд. Лучше я бы выучил английский!
- Ты сочиняешь музыку, - продолжал занудствовать Джерри. - И хочешь, чтобы весь земной шар слушал тебя. Ты, правда, веришь, что сможешь стать глухим к космическим звукам?
- Джерри, никому не нужны эти космические звуки.
- Но ты же пришёл на звуки "Лунной сонаты".
- Да, пришёл. Я знаю, что ты хочешь сказать, Джерри, что все мы просто звуки одной бесконечной симфонии, и у каждого своё определённое место, как у листьев на ветках, только кажется, что они пробиваются из почек наугад. И все их осенью уносит ветер.
Сквозняк, подслушав разговор, скрипнул дверью, и это послужило сигналом невидимому оркестру, но Данила не хотел слышать музыку, она могла сказать слишком много.