. - Сейчас пойдем-ка наберем свежатинки! Где наша не пропадала! Жуй кокосы, ешь бананы! Чунга-чанга!
Он отыскал недырявый пластиковый пакет и, насвистывая бодрую мелодию, отправился к ближайшей банановой роще.
- М-дя! - сказал Кружкин, поравнявшись с деревьями.
Все спелые плоды росли в густых кронах, на недосягаемой для Генриха высоте.
- Ничего! Я все равно вас достану! - гордо задрав подбородок, заявил мужчина. - От меня вам не уйти! Я же десантник, спецназовец! Не какой-нибудь инженеришка. Сейчас я вам покажу!
Он подобрал с земли увесистый камень и хорошенько прицелившись, запустил им в ближайшую гроздь бананов, надеясь сбить аппетитные фрукты. Но промахнулся, камень, даже не задев бананы, пролетел мимо и шлепнулся в траву.
- Сейчас-сейчас! - злобно шипел Генрих, выбирая очередной камень. Бросок! В молоко. Еще бросок - мимо! Снова бросок - недолет!
Кружкин рассердился не на шутку.
- Так-так! Я все рано вас достану! Щщщщщуки, ччччвари, ээээээээээ! - он решил сменить тактику.
Кружкин выломал самый длинный и толстый побег из растущего рядом кустика, чтобы сбить им вожделенные фрукты. Но, увы, длины палки не хватило. Даже увеличенная на длину генриховской руки, дубина не касалась грозди. Генрих орал, шипел, суетился, подпрыгивал, но все зря. Тогда он подбросил свою палку вверх, чтобы хоть так сбить фрукты, но сделал он это неловко, и, падая вниз, она больно стукнула мужчину по затылку.
Кружкин взвыл от боли и ярости, как раненый носорог. В отчаяние, он принялся изо всех сил трясти злосчастное дерево. Но проклятые фрукты очень крепко держались на месте.
Тогда Генрих сдался.
- Не больно-то и хотелось. 'Виноград-то зелен!' - процитировал он и пошел дальше в джунгли, надеясь отыскать что-нибудь более доступное. Пройдя метров двадцать, заметил невысокие кустики со светло-зелеными листьями и овальными ярко-оранжевыми плодами.
Он вспомнил, что Шторм предупреждал женщин, чтобы они не собирали эти фрукты, считая их ядовитыми. Но сейчас Генриху было все равно, уж очень есть хотелось. Фрукты росли низко, выглядели восхитительно, пахли аппетитно.
- Эх, была - не была! Где наша не пропадала! - сказал Кружкин и сорвал самый крупный и сочный плод.
Оказалось, что у фрукта крепкая, ароматная кожура, которая, впрочем, легко отделялась от желтоватой маслянистой мякоти.
Генрих осторожно откусил маленький кусочек. Он оказался нежным сладким и тут же растаял на языке, оставив во рту аромат, напоминающий смесь запахов лимонной цедры и ванили.
- Мммммммммм! Какая вкуснотища! Пища богов, амброзия! А Шторм надутый индюк, хотел показать всем свою эрудицию-ерундицию! - Кружкин жадно доел плод и сорвал следующий, потом еще и еще.
- Просто 'баунти' - райское наслаждение! Хотя нет, больше похоже на 'рафаэлло' - такой же нежный сливочный вкус! - набив до отказа желудок, Генрих насобирал восхитительных фруктов полный пакет. Счастливый и довольный вернулся в лагерь. Растянувшись прямо на песке под пальмой, он почувствовал необычайный душевный подъем, легкость и эйфорию. Вместе с тем, мужчину неумолимо потянуло в сон. Кружкин не стал сопротивляться этому желанию и сладко зевнув, заснул богатырским сном.
- А? Что? Где я? - Генрих открыл глаза и первое, что он увидел - мерцающие огни рампы. Услышал восторженный шепот зрительного зала.
- Господи! Я на сцене! - под ногами, обутыми, почему-то в балетные туфельки-пуанты был гладкий дощатый пол. Осторожно оглядев свою фигуру, Кружкин ужаснулся - на нем было одеяние белой лебеди - узкое обтягивающее белоснежное платье с пышной и короткой юбкой-пачкой. Дотронувшись до головы, обнаружил прелестный веночек из искусственных цветов.
'Да, конечно, я достаточно красив и изящен, чтобы танцевать в балете, но почему пачка? Почему Одетта? Мне куда больше подошли бы мужские партии - например принц Зигфрид, или Спартак! Да, Спартак! Такой крутой был мужик - гладиатор, десантник и спецназовец, совсем, как я! М-дя! Партия Спартака куда больше бы мне подошла! Но что есть, то есть! Выбирать не приходится!' - размышлял Генрих Валентинович.
Зазвучала громкая, всепоглощающая музыка. Он сразу ее узнал - из рекламы этих самых 'рафаэлло'. Тут ноги сами понесли его в пляс. Они профессионально сделали несколько сложных па и пируэтов. А затем, помимо своей воли, Генрих совершил головокружительный прыжок со шпагатом в воздухе. У него даже дух захватило. А музыка все играла. И он танцевал, танцевал так умело, красиво и изящно, что сам очень удивился и даже начал получать от этого удовольствие.
'Одной ногой, касаясь пола, другою медленно кружит, и вдруг прыжок, и вдруг летит! Летит, как пух от уст Эола!' - вспомнилось Кружкину. - Это стихи поэта Пушкина, Александра Сергеевича. А ведь хороший был поэт, гений, можно сказать! Солнце русской поэзии! Хотя и из школьной программы. Как все точно описал! Будто сам танцевал в балете! Ай да Пушкин, ай да сукин сын!
Тут музыка затихла, и на сцену полетели букеты: роскошные и скромные, из роз и лилий и еще самых разных цветов. Зал неистовствовал от восторга. Свист, крики, аплодисменты, овации.
- М-дя! - Генрих мило улыбнулся и непринужденно раскланялся. - Ну что вы, что вы! Право, не стоит! Это моя работа!
'Лучше бы вместо цветов конфеты и торты дарили! Вот было бы замечательно!' - подумал Генрих.
И тот час все букеты превратились в шоколадные батончики в пестрых обертках и роскошные торты. Самый красивый большой букет из пышных белоснежных роз стал огромным трехэтажныи тортом с кремовыми розанами на верхушке.
'Вот это тортище! Прямо как у нас с Машкой на свадьбе! Сейчас я его в гримуборной и попробую!' - подумал Кружкин.
Тут к нему подскочил маленький кудрявый человечек с пышными бакенбардами. Он ласково улыбался и протягивал Генриху аппетитный тортик в прозрачной пластиковой упаковке.
- Примите, Генрих Валентинович, не побрезгуйте! Новомодный питерский торт 'Улыбка негра', Наталья Николаевна своими ручками приготовила! - почтительно кланяясь, тараторил он.
- Да это никак сам Пушкин! - воскликнул Генрих, узнавая знакомые с детства черты смуглого лица.- Александр Сергеевич! Премного благодарен! Такая честь для меня! Пройдемте за кулисы, в гримуборную. Чайку попьем, по свойски, как гений с гением! Ну что, брат Пушкин?
- Пойдем, брат Кружкин! - весело подмигивая, ответил поэт.
Они пили чай и вели задушевные разговоры, сидя за неудобным туалетным столиком в гримерке. Торт оказался бесподобным!
Когда Александр Сергеевич собрался уходить, Генрих вдруг вспомнил очень важную вещь.
- Дантес! Саня, не забудь, Дантес! Если встретишь этого человека, не связывайся! Страшный тип, ужасный злодей, убийца! Это важно! Я тебя предупредил, - очень серьезно сказал Генрих.
- Как-как? Дантес? - тревожно переспросил Пушкин.
- Да, да, именно Дантес! Эдмон Дантес, он же граф Монте-Кристо! - с важностью пояснил Кружкин.
- Эдмон Дантес, граф Монте-Кристо, я запомнил, - послушно повторил Пушкин и растаял в воздухе.
Тотчас вокруг все закрутилось и завертелось, замелькало зелеными и красными искрами. Исчезла гримуборная, будто ее и не было.
Генрих очнулся на песке под пальмой.
- И приснится же такое! Прав был Бермудий, фрукты-то ядовитые. Наркотические! Вона, какие галлюцинации вызывают! Надо их к чертям выбросить, от греха подальше, - сказал Генрих.
В этот момент кто-то тихонько сзади тронул его за плечо.
- Ой! - он вздрогнул от испуга и неожиданности и обернулся.
Очень близко, почти, вплотную к нему стол невысокий усатый человек в сером френче и курил трубку. Его лицо было изрыто оспинами, а светло-карие с зелеными искорками глаза приветливо смотрели на Генриха.
- Здравствуйте, дорогой товарищ Кружкин! - сказал он негромким, ласковым голосом.
- Ё! Ё-моё! Иосиф Виссарионович! - ужаснулся Генрих. - Здравствуйте, товарищ Сталин! Как вы тут очутились? - он попытался встать, но вождь всех народов остановил его жестом, сидите.
- Как я тут очутился - не важжно! Сейчас важжно совсем другое, - он говорил с легким грузинским акцентом, четко и медленно выговаривая каждое слово. - У меня для вас есть партийное поручение, я знаю, в ваших силах его выполнить. Ви согласны, товарищ Кружкин?
- Как прикажете товарищ Сталин! Для вас все что угодно, товарищ Сталин! Дорогой товарищ Сталин! - Генрих, не смотря на протесты вождя, вскочил с места и вытянулся в струнку, ожидая приказов Иосифа Виссарионовича.
- Тогда слущайте меня внимательно! - Сталин сделал глубокую затяжку и выдохнул в сторону вонючий дым. - Ви должны проникнуть в фашистский лагерь и убить Гитлера. Это приказ!
Генрих изменился в лице, его готовность совершать невероятные подвиги во славу отца всех народов, куда-то улетучилась. Проницательный Иосиф Виссарионович тотчас же это заметил.
- Не трусьте! Это не сложжное поручение, - строго глядя на Кружкина, продолжил вождь. - Надо всего лишь испортить криокамеру, в которой лежит проклятый Адольф. Этим ви окажете неоценимую услугу всему человечеству и мне лично! А к тому же навсегда войдете в историю. Про вас напищщут в учебниках!
- Есть, товарищ генералиссимус! Будет сделано! Как прикажете! За Родину, за Сталина! - он неуклюже отдал честь.
- К пустой голове руку не прикладывают! - Сталин усмехнулся в густые усы. - Все получится, не сомневайтесь! Я верю в вас, товарищ Кружкин. Родина в вас верит!
Иосиф Виссарионович сделал еще одну затяжку и выдохнул, все заволокло густым черным дымом, а когда он рассеялся, Сталина уже не было.
- Я все еще сплю. Так бывает! Мне приснилось, что я проснулся, а на самом деле просто начался следующий сон, - сказал сам себе Кружкин и поднялся на ноги.- Проклятые фрукты, чертов капитан!
И только стоило Генриху произнести эти слова, как в его желудке и кишечнике начались ужасные рези и колики. Схватившись за живот, он едва успел доскакать до ближайших кустов.
Так, матерясь и чертыхаясь, бегая каждые четверть часа к кустарнику, Кружкин провел весь вечер и всю ночь. К утру стало немного легче: боли утихли и позывы стали значительно реже. Обессиленный измученный мужчина забылся сном. Вздремнув пару часиков, он проснулся почти здоровым.
- М-дя! Да что ж со мной-то, а? Давненько такого не испытывал. Проклятые фрукты, - он злобно пнул, так и не выброшенный пакет с плодами. - Как кушать-то хочется! А нечего! Да, уж, голод не тетка! Придется идти к фашистам. Там, по крайней мере, накормят.
Кружкин вошел в море по пояс, снял и хорошенько прополоскал семейные трусы, в последнее время составлявшие весь его гардероб. Он сильно выжал их и снова надел. Они оставались все еще мокрыми, морская вода капала на его огромные плоские ступни в светло-серых кожаных сандалиях.
'Ничего, высохнут по дороге', - решил он и отправился к немецкому бараку, стараясь не смотреть на бананы, призывно желтеющие высоко в кронах деревьев.
Кружкин чувствовал себя разбитым, слабым и очень несчастным. Ему хотелось показать друзьям, что он тяжело болен, практически при смерти.
![[]](/img/u/udontij_m/gen-1/balerinka.jpg)
![[]](/img/u/udontij_m/gen-1/balerinka2.jpg)
![[]](/img/u/udontij_m/gen-1/balerinka1.jpg)