Фокке-Вульфы разворачивались в небе со стороны солнца.
Сержант Николай Рыков отогнул полог и нырнул под брезентовую крышу медсанбата. Ближе к выходу на столе подвывал боец, а над ним в окровавленных халатах хищно нависали две фигуры: хирург, майор Цветаева, и медсестра Леночка.
- Фоккеры на нас заходят, товарищ майор! - крикнул сержант.
- И что? Не бомбежка ведь, Степаныч, - не оборачиваясь, сказала Цветаева. Ее слегка пошатывало от усталости. - Авось, промажут.
Сглазила, ахнул про себя Рыков, услышав рев мотора над головой.
Два ряда рваных дыр прочертили крышу. Ближний примус, на котором кипятились в тазике с водой хирургические инструменты, подпрыгнул от прямого попадания и кувыркнулся. Сержант, не задумываясь, выхватил из кучи тряпья на земле чью-то гимнастерку, накинул на примус и быстро прибил огонь, пока не рвануло. Врачи за другими столами даже не обернулись. На фоне недалекой канонады привычно раздавались стоны раненых, ожидающих своей очереди под нож.
Сзади вскрикнула Леночка.
Рыков обернулся - майор застыла, опустив руки. Затем качнулась, сделала шаг назад и выронила инструмент. Сержант с карачек, проклиная свою хромоту, бросился к столу и успел подхватить худенькую фигуру женщины.
- Лена, зашивай, - сквозь маску прохрипела Цветаева. - Тащи меня на улицу, Степаныч. Тащи, это приказ!
Снаружи Рыков поднес женщину к ближайшей телеге и посадил прямо на снег, прислонив к тележному колесу.
И растерялся, не зная, что делать и кого позвать.
- Делай, что говорю, Николай, - спокойно сказала Цветаева. - Сними с меня халат и оберни вокруг живота.
Сержант содрал с нее испачканный халат и мимоходом увидел дыру в гимнастерке, справа под ребрами, откуда толчками вытекала кровь. Обернув халат вокруг талии майора, он завязал узлом рукава и туго затянул. Цветаева вскрикнула. Отдышавшись, она расстегнула ворот, с трудом стянула через голову медальон на цепочке и сунула его Рыкову.
- Как хочешь, Коля, но найди мою дочь в тылу... отдай... - ее голос стал слабеть. - И мой сидор тоже... там письмо...
Тело женщины выгнуло дугой. Изо рта хлынула кровь, и майор затихла.
Светлая тебе память, Люба, прошептал сержант и стянул шапку с головы.
Воронеж зимой 1942-го был подобен аду на земле. Раненые в город прибывали тысячами, на машинах и телегах, и Рыков с бригадой санитаров-носильщиков метался между прифронтовой полосой и госпиталем, который разместили в здании школы на городской окраине.
Заниматься приходилось всем: обогревом, водой, даже соломой, чтобы не поморозить раненых бойцов на полу. С едой помогали горожане, а холод разгоняли самодельными печками из чугуна. По ночам, пытаясь урвать хоть немного сна, сержант сначала долго растирал свою натруженную за день левую ногу. Когда боль в конечности, с порванными еще в 41-м связками, слегка утихала, он мог, наконец, рухнуть на охапку соломы и, накрывшись шинелью, провалиться в сон. Иногда в тяжелой дреме к нему являлась худенькая фигура Любы Цветаевой. Через стекла круглых очков она смотрела на него большими, редкого густого цвета - цвета летней травы - глазами. И грустно улыбалась...
Победу Степаныч встретил в эшелоне, который вывозил раненых домой.
В вагонах шумели, кричали, плакали. Пели, у кого хватало сил. Ехать было еще долго, впереди - пол Австрии и Венгрия, а потом кого куда. Из первого состава медсанчасти осталась едва половина. Тех, кого сильно побило, но кто остался на ногах, отправили в группе сопровождения на восток.
Вагон дернуло, и за окном поплыл назад перрон, унося с собой какой-то маленький венгерский городок с непроизносимым названием.
В дверях нарисовалась улыбающаяся Леночка с чайником.
- Представляешь, Николай, еле прошла через вагон, чуть в плен к бойцам не попала, - смеясь, она протиснулась в закуток, забитый вещами, и сунула сержанту посудину с добытым кипятком. - А мне еще обход делать!
- Им всем не то поотрывало, - проворчал сержант, любуясь стройной фигурой Лены Мищенко.
Уже младший лейтенант, она вошла в ту пору спелости, когда мужики не дают проходу. Сколько ей сейчас, двадцать один? Степаныч вздохнул: его сестренке столько же было бы, но не дожила.
С трудом угнездились в тесном купе.
Сержант сел боком, выдвинув покалеченную ногу в проход, а Леночка одной рукой - вторая была на перевязи - пыталась навести порядок на столе. Когда разобрались с едой и чаем, сделали по глотку спирта. Еще бы, повод-то какой! Говорить о проблемах не хотелось. Больше вспоминали довоенную жизнь. И когда за окном вагона ночная темь стала заливать мир, Лена спросила:
- Куда ты теперь, Степаныч? К себе, в Белоруссию?
- Еще не знаю, родных-то никого не осталось. Но сначала в Москву, на мне должок один, обязан отдать. Разгреби-ка здесь, на столике, хочу показать тебе кое-что, - сержант пошарил под своей скамьей и достал полупустой вещмешок. - Это нашего майора, земля ей пухом. Обещал ее дочь найти и передать.
Он ослабил узел и распахнул горловину сидора. Сверху лежало самое ценное: кожаный мешочек, из которого он достал письмо и медальон на цепочке.
- Что это? - Лена по-женски первым делом потянулась к украшению.
Степаныч же внимательно осмотрел сложенный конвертом листок бумаги. Отметил главное: письмо было слегка помято, но сухое и целое.
Девушка ахнула.
Она удивленно вздернула брови и протянула сержанту открытый медальон. Внутри овального корпуса не было ничего привычного: записки, иконки или фотографии - а мерцала странная пластинка. Степаныч поднес медальон поближе к висящей лампе. В ее свете стало видно, что в медальон вставлен неправильный восьмиугольник, сделанный из прозрачной смолы, вроде янтаря, но голубой. В глубине смолы, если приглядеться, переливалась белым и желтым паутина из тончайших волосков. Пластинка напоминала элемент прибора или очень сложную радиодеталь.
Сержант хмыкнул: не может быть, такие штуки не умеют делать! Наверно, тонкий восьмиугольник вырезали из какого-нибудь минерала, для красоты. Зачем его так берегла майор, Степаныч не понял: что-то вроде амулета или оберег какой? Пока он думал, младший лейтенант продолжала потрошить сидор. Она вдруг затихла, и раздался всхлип. Степаныч обернулся.
Лена держала в руках старую, высохшую до состояния мумии, черную горбушку. Держала и тихо, по-детски, плакала...
Москва встретила их бурной весенней жизнью. Младший лейтенант медицинской службы Елена Мищенко знать ничего не хотела: он должен остановиться у ее матери! Когда они с трудом, на метро и попутках, добрались до Раменок, сержант сразу оценил свое гостевое жилье. Покосившаяся изба за крошечным палисадником - почти хоромы по сравнению с тесными коммуналками столицы.
Быстро пролетели летние месяцы.
Сержанта Николая Рыкова списали вчистую, а вот Леночку в военкомате взяли в оборот. Медиков не хватало катастрофически. Из всех возможных назначений она выбила себе должность врача при детдоме, благо тот был совсем близко от Раменок. Николай хромоножкой скакал по Москве, пытаясь выяснить судьбу дочери погибшего майора. Ничего, пусто. Но помог случай.
Лена постоянно моталась по столице в поисках лекарств и всяких дефицитных мелочей для своего медицинского пункта в детдоме. И в одной из больниц она случайно узнала, что Мария Цветаева, 1920-го года рождения, скончалась от крупозного воспаления легких два года назад. Из родственников остались только ребенок и еще мать, хирург где-то на фронте - об их судьбе в больнице ничего не было известно.
А дальше - хуже, одно к одному, умерла долго болевшая мама Лены. Схоронили тихо, вдвоем.
Однажды, в конце августа, Николай Рыков маялся у окна и рассеянно наблюдал, как мелкий дождик, выбивая дробь по окну, заполняет вечерние сумерки. На душе было погано, нужно было решать, как жить дальше.
Хлопнула дверь, и из сеней появилась Лена. Она сняла дождевик и стряхнула с него воду у порога. На ладной фигуре была все те же юбка и гимнастерка, хотя женщин демобилизовали в первую очередь. Просто девушка берегла довоенные вещи и на работе ходила в форме. Подойдя к Николаю, она пихнула его в плечо:
- Все киснешь, сержант? Я для тебя нашла работу, у нас в детдоме свободна должность завхоза. Мужиков не хватает, все на плечах нянечек. Ну как, согласен? Паек прилагается!
Рыков решил быть откровенным и сказал то, что давно собирался:
- А тебя не смущает, что на твоей шее сидит хромой мужик под пятьдесят? Тот еще нахлебник, а?
Красивое лицо Лены закаменело. Щеки разрумянились, подозрительно заблестели глаза. На левом виске проявилась белая ниточка шрама.
- Сидеть смирно, солдат! - прошипела она.
Схватив левой рукой Рыкова за подбородок, она правой со всего маха, от души, влепила ему пощечину.
Самый крутой перелом в судьбе всегда наступает неожиданно.
Рыков в должности завхоза уже вторую неделю крутился, как белка в колесе, занимаясь дровами, едой, ремонтом и еще тысячей дел. Иногда бывало труднее, чем на фронте. Но бывший сержант не унывал: вокруг него каждый день крутился водоворот малолеток, тех, кому предстояло жить, а не воевать.
Завхоз, усталый, но донельзя довольный притормозил лошадь у крыльца детдома. Он с трудом сполз с телеги. Сегодня ему повезло, удалось уломать председателя ближнего колхоза подпустить Николая к сбору падалицы и битых яблок в 'мичуринском' саду - после то, как сняли и увезли основной урожай. Вместе с местными завхоз прочесал пустой сад, устал смертельно, но зато сейчас на телеге топорщились два туго набитых мешка с 'витаминами'.
Рыков доковылял до медкабинета, в котором Лена, вооружившись тряпкой и тазиком с водой, драила окно.
- Удачно съездил?
- С добычей, слава Богу, - Николай с облегчением сел на стул и по привычке вытянул левую ногу вперед.
Неожиданно в дверь кабинета просунулась девчонка в ветхом платье, лет пяти, и с любопытством уставилась на женщину в военной форме:
- А вы наша новая врачиха?
Лена улыбнулась, соскочила со стула и вытерла полотенцем руки.
- Да, это я. Только не врачиха, а врач! Елена Ивановна. Можешь называть меня доктором.
Девочка явно была согласна. Они о чем-то стали оживленно говорить. А Николай вдруг выключился из разговора и застыл на стуле, боясь вздохнуть: на лице ребенка он увидел знакомый разрез больших глаз, у которых был редкий густой цвет - цвет летней травы.
- Как тебя зовут? - тихо спросил Николай.
- Люба, - ответила она и гордо добавила, - Цветаева я!
Лена охнула и, поколебавшись, бросилась к шкафу с медицинскими карточками.
- Погоди, доктор, не мельтеши, - прохрипел Николай и прокашлялся.
Крутой поворот судьбы уложился в три вопроса.
- Мы тебе нравимся, Люба? - девочка растянула рот до ушей и кивнула.
Рыков повернулся к испуганной девушке:
- Лена, выйдешь за меня замуж? - та захлопнула рот ладонью, сделала большие глаза и тоже кивнула.
Рыков поманил Любу пальцем и, когда она подошла, наклонился:
- Хочешь стать нашей дочкой?
С этого мгновения они уже не расставались.
Декабрь не поскупился и навалил сугробов.
Николай втащил в избу маленькую елку, кривоватую, но пушистую, и приладил к ней крестовину. Вокруг, мешая, крутилась Любаша и хвасталась, сколько игрушек они наделали с мамой Леной из деревяшек и цветных обрезков ткани.
В этот день они устроили новогодний праздник на троих, первый после страшной войны. И оттого особо волнующий. Под конец Николай тихо сказал жене:
- Хочу сегодня письмо прочесть, то самое, от нашего майора. Согласна?
Лена кивнула. Они устроились на полу под елкой. Николай торжественно достал из кожаного мешочка блестящий медальон, который надраил заранее.
- Это подарок от твоей героической бабушки, помнишь, я о ней рассказывал?
Девочка округлила рот, не отрывая взгляда от первого в ее жизни сокровища. Николай открыл медальон и поднес его к керосиновой лампе на полу. Вложенный внутрь неправильный восьмиугольник засветился голубым, а в его глубине загадочно вспыхнули белые и золотистые искры. Николай отдал подарок дочери - он ее надолго отвлечет - а сам с волнением развернул послание майора и стал медленно читать про себя.
'Машенька, любимая! Если ты это читаешь, значит, меня уже нет в живых. Надеюсь, к тебе попадет мой медальон, наша семейная реликвия. Даже не знаю, как его назвать: амулет, машина времени, ангел-хранитель? Сама поймешь. Сделай вот что. Носи медальон, по возможности, постоянно. А когда будешь ложиться спать, клади голубую пластинку под щеку, хотя бы иногда. Не бойся: она не сломается, она не холодная и не оставляет на коже следов. Зачем все это - поймешь быстро. Машенька...'
Николай остановился. Дальше шли слова прощания и любви - и ему стало неловко. Лена сердито пихнула его кулаком, чего молчишь? Сама прочти! - шепнул он, отдал ей письмо и поднялся.
- Пора спать, Люба, уже поздно, - не слушая протестов девочки, он подхватил ее на руки и отнес в постель. Когда раздевал, чуть ли не силой, девочка мертвой хваткой держала бабушкин подарок. Николай рассмеялся:
- Не волнуйся, никто его у тебя не станет отбирать! Наоборот, бабушка наказала его носить постоянно.
Все еще недоверчиво сверкая на отца зелеными глазами, Люба выполнила его странную просьбу: она открыла медальон и аккуратно вынула оттуда голубую пластинку.
- Теперь положи ее в ладошку - и под щеку, - Николай повернул дочь на правый бок и подтянул одеяло. - Ну вот, твое сокровище в полной безопасности.
Ох, уж эти взрослые! Какой сон, когда веселье в самом разгаре? А ей так хотелось поговорить о бабушке, послушать истории родителей...
Возбуждение вдруг схлынуло, легкая дрема накрыла, как одеялом, сознание девочки. Под закрытыми веками появилась четкая картинка: из белого света выступила и подошла худая невысокая женщина в военной форме. У нее на воротнике гимнастерки Люба разглядела какие-то нашивки, но девочка пока не умела различать звания. Женщина поправила круглые очки и улыбнулась. Боясь поверить, Люба спросила:
- Вы моя бабушка? Та самая, героическая?
Женщина засмеялась.
- Насчет героическая - не уверена. А что бабушка, это точно. Ну, здравствуй, тезка!
- А вы настоящая?
- Сложный вопрос, - майор почесала нос, - Я и раньше была настоящая, и сейчас, наверно, тоже. А ты знаешь, что у тебя много бабушек?
Девочка уже не удивилась, когда из белого света стали появляться другие фигуры. Смешливая тетя в платье с очень широкой юбкой. Застенчивая тетя в платке и простом наряде. Долговязая и серьезная тетя в очках, но без дужек, как только на носу держаться?
И все это были ее собственные бабушки, здорово!
Скромная бабушка в платке вышла вперед:
- Ну, хватит ребятенка гляделками жамкать! Напужаете, не ровен час. Солнышко, хочешь сказку? Или спою чего?
Сказки, это хорошо, сонно подумала Люба.
* * *
Любовь Андреевна с неодобрением посмотрела в экран маленького корейского телевизора, стоящего на кухонной полке. Что за передачи по утрам! Если их воспринимать серьезно, то судьбу любого человека можно спокойно уложить в четыре глагола: слопать что-нибудь, покататься на машине, вылечить какую-нибудь железу и помереть со спокойной совестью.
Звяканье спортинвентаря в комнате внука затихло. Захлопали двери, и раздался шум воды из ванной. Любовь Андреевна прислушалась: Иван, принимая душ, что-то пел. Вот же нервы у парня, как у ее бабки, медицинского майора. Сегодня у внука первый вступительный экзамен, а ему хоть бы хны!
Иван появился на кухне, уже готовый к выходу. Любовь Андреевна критически его оглядела. Хорошо хоть брюки надел, а не джинсы. И туфли почистил. Иван постоял, насмешливо улыбаясь - учительница должна поставить оценку. Условный рефлекс профессии, ничего не поделаешь!
- Ну, и как?
- На троечку с плюсом, - бабушка неопределенно помахала рукой. - Садись к столу.
Она присела напротив и стала наблюдать, как внук спокойно, со скоростью танка, сметает с тарелки ее стряпню.
- Не понимаю, зачем тебя потянуло на физтех? - задумчиво спросила Любовь Андреевна. - Я всю жизнь преподавала литературу. Твои отец и мать - весьма приличные музыканты, хоть и шалопаи...
Иван фыркнул.
Да уж, отмочили предки! На стыке тысячелетий они уехали на гастроли, в Европу. Там мать сыграла роль разлучницы и разбила другую 'музыкальную' семью. А потом учудили: переженились заново, только крест-накрест - и сыграли двойную свадьбу. И сейчас спокойно играют в одном оркестре, все четверо! Когда Ивану стукнуло четырнадцать, он с легким сердцем выбрал для паспорта фамилию бабушки. А что, Иван Цветаев - звучит!
- Зря смеешься, - обиделась Любовь Андреевна. - Я ведь о твоих способностях толкую. Кто тебя надоумил-то в физики идти?!
- Бабки нашептали, - пошутил он, но видя, как учительница грозно раздувает ноздри, поспешил объяснить. - Я серьезно, ба!
Иван вытащил за цепочку медальон из-под рубашки и осторожно открыл.
- Я этот амулет в самую сильную оптику, какую смог достать, разглядывал, - он погладил пальцем голубую пластинку. - В нем каждый волосок похож на микросхему чудовищной сложности! Амулет в нашей семье уже сколько, лет триста? Значит, он оттуда! - Иван ткнул пальцем в потолок, - Если инопланетяне такое могли создать, то и мы сможем. Не сразу, конечно.
- Ты не вздумай ее ковырять... - начала было учительница, но запнулась, увидев, как парень побледнел от обиды.
- Не шути так, - тихо сказал Иван. - Это же семья.
Он опять отправил медальон за пазуху и насупился. Любовь Андреевна поспешила сменить тему:
- Ты хоть с ними пообщался перед экзаменом?
- Куда ж без них! Из любого времени дотянутся, - голос парня смягчился, а бабушка про себя перевела дух. - Ощущение такое, что они волнуются за меня больше, чем я сам. Вот попаду к ним в компанию, наведу порядок! Как Яшка-артиллерист, помнишь 'Свадьбу в Малиновке'?..
За окном раздался гудок автомобиля, и внук вскочил.
- Пора! Там в машине Сашка, мой приятель. Вместе решили поступать. Его отец нас подбросит, а путь неблизкий. Я пошел, ба, ты только не переживай!
Жаль, что внук медальон забрал, с грустью подумала учительница, мне сейчас поговорить бы с кем из своих...
Абитуриенты роились при входе в аудиторию и вели себя тихо, но атмосфера была наэлектризованной. Иван прислонился к стене, закрыл глаза и попытался расслабиться. Входить в контакт со своими бабками он мог легко, в любом месте и в любое время.
Все они были здесь и нервничали, как будто сами собирались сдавать экзамен. Ивану сразу стало спокойнее на душе.
Прозвучал сигнал: пора - и абитуриенты зашевелились.
- Соберись, - сухо сказала майор. - Не подведи нас.
- С Богом, - всхлипнула бабка Авдотья, теребя платок, а потом быстро перекрестила потомка.
С Богом веселей, согласился про себя Иван и решительно шагнул в аудиторию.