Лев Николаевич Толстой был ужасно близорук, но никогда не носил очков и страшно тем гордился. А чтобы быть ближе к столу он укорачивал ножки стула. И чем сильнее развивалась близорукость, тем короче становились у стула ножки.
Как-то раз к Толстому пришли мужики, ужасно близорукие и по невежеству своему очков не носившие. Но читать они умели. А Лев Николаевич как раз очередную статью о мужиках закончил. Раздал гостям по листку, те читать принялись, наклонившись к самому столу. А поясницы ноют. Мужики-то наработались физически, отдохнуть хочется. Тогда Толстой сходил за пилой и укоротил с мужиками ножки стульев, как у своего. Мужики довольными остались, да вот статью не поняли, и с виноватыми улыбками ушли. Лев Николаевич горевать не стал. Статью он упростил и пригласил других мужиков. А у тех дальнозоркость развилась, и очков они с роду не носили, считая то делом барским. Вот сели мужики к столу на стулья укороченные и ничего разобрать не могут. Тогда встали они и стоя читать принялись. А Толстой мужиков очень даже любил. Негоже, что мужики, стоя у него в доме его же листы читают, а он сидит. Он ведь как у мужиков всегда хотел. Взял Лев Николаевич швабры, что в доме были, попилил их на части и приладил к ножкам стульев, да так, что те ещё выше прежнего стали. Зато мужики читать нормально могли теперь. А Софья Андреевна увидала всё это, расстроилась и говорит:
- Ты бы, Лёвушка, лучше бы мужикам очки купил, а то в доме ни швабры, ни мебели целой скоро не останется.
- Ты, Софьюшка, пойми, - отвечал ей Лев Николаевич, - мужики-то с меня пример берут, и потому очков не носят. А листки я теперь к стене прикалывать буду - кому надо, поближе подойдут, а кто издали лучше видит, отойдёт пускай. А сам я у окна стол-пюпитр поставлю, и когда мужики у меня что читать начнут, я возле стола стану, и если подправить нужно что, стоя сделаю. А теперь, Софьюшка, чайку в столовую подай. Там стулья, поди, целые остались. А то скоро Чехов придёт.
_______
Лев Николаевич Москву не любил. Несчастен был в ней. Причитал всё: "Вонь, камни, роскошь, нищета". А потом ещё и добавит: "Разврат". Ну не любил Москву, и всё тут. Но всё же переехали они из Ясной Поляны в Хамовники, считается, что из-за детей. Мол, для воспитания, а паче для образования. Так то оно так, но истинная причина переезда в другом крылась. Всё дело в том, что Софье Андреевне надоело романы Льва Николаевича по многу раз переписывать. Шуточное ли дело, "Войну и Мир" одиннадцать раз переписать! А Толстой страсть как любил править да изменять. Нередко присядет за письменный стол, что б только самую малость "поправить" какое-то место, да так и засидится на несколько часов. И уж сколько правок внесёт - уму не постижимо.
- Я не понимаю, как можно писать и не переделывать всё множество раз, - говорил он музыканту Гольденвейзеру. А тот сидит у рояля, по клавишам пальцем водит, да поддакивает - не ему же переписывать.
Толстой почти никогда не перечитывал своих уже напечатанных вещей, но если ему попадалась случайно какая-нибудь страница, то ему всегда казалось, что всё надо переделать. И так он этими своими правками Софью Андреевну донимал, что та стала прятать его уже напечатанные книги и готовые к печати рукописи. Поначалу в доме тайники устраивала. Запрещала всему своему семейству и прислуге даже намекать о печатных листах. Так нет же, встанет Лев Николаевич чуть свет, вверх дном весь дом перевернёт, а изыщет свою писанину и давай править. Всё переправит по многу раз, а потом Софью Андреевну переписывать заставляет. Ну, тогда уж супруга как найдёт что на письменном столе, так сразу во двор несёт и где-нибудь в дупле прячет, или на сеновал забросит. Так Лев Николаевич и там находит. Станет гулять по двору и найдёт непременно. А как найдёт, так сразу править. А уж потом Софье Андреевне и переписывать надобно. Та ему уже и выговаривать стала:
- Ну, нет мочи, Лёвушка, по многу раз твою писанину переписывать. Ты уж пиши сразу как надо, да и дело с концом.
- Ты уж прости, Софьюшка, да мне всё кажется, что вот так надо было сказать. Лучше оно так станет, красивее. Ты уж потрудись последний разок-то, повесть эту перепиши.
Софья Андреевна переписала повесть, спрятала под платьем, а когда издатель пришёл, она его в дом не пустила, чтобы Лев Николаевич не видел, а то ведь отберёт рукопись, да опять править начнёт. Издатель довольный рукопись принял, в пиджак спрятал и уходить собрался. Да Лев Николаевич заприметил его и во след кинулся. Издатель уже бегом бежит, запыхался. А Толстой то здоровьем крепок - даром, что пахать любит - враз издателя догнал, изъял листы и давай тут же править. Ну а потом уже Софье Андреевне и переписывать надобно. Не могла больше супруга нигде рукописи прятать, везде их Лев Николаевич находил. И вот тогда решила Софья Андреевна в Москву переезжать. И чтоб непременно дом большой с усадьбой - тайники устраивать. Да и издателям в кривых московских улочках быстрей укрыться можно. Это ж не то, что по Ясной Поляне удирать. Так вот и переехали Толстые в Хамовники.
______
Писал Толстой обыкновенно на четвертушках бумаги низкого качества крупным верёвочным почерком, исписывая иногда в день по двадцать страниц. В часы сосредоточенной работы Лев Николаевич не позволял себе никакого отвлечения и, когда кончалась бумага, продолжал писать на том, что было под рукой: обрывках листов, оборотней стороне писем, счетах, на картонных коробках. И так порой увлечётся, что всю бумагу переведёт, а потом кричит:
- Софьюшка! Неси скорей листы, писать буду!
- Так вышла вся бумага, Лёвушка, - отвечает Софья Андреевна. - Я сейчас пошлю кого-нибудь в лавку.
- Ах ты, господи, - не унимается Толстой, - не могу ждать!
Крик этот в округе хорошо знали. После крика этого выбегал Толстой на улицу и, заприметив кого-нибудь с бумагой какой, бежал к нему и просил одолжить. Нагонит, бывало, посыльного с пакетами, отберёт конверты, разорвёт и пишет тут же на свободных местах. Посыльный в слёзы:
- Ох, барин, худо мне будет. Письма же доставить надобно.
А Толстому хоть бы что, пишет и пишет. А как-то раз дама с картонной коробкой проходила. Толстой выскочил на улицу, выхватил у дамы коробку, шляпку вынул, в руки ей сунул, а на коробке тут же писать начал.
- Граф, - изумилась дама, - что за mauvais ton, однако?
А Толстой, будто не слышит - строчит и строчит. Из соседних домов дамочке уже кричат:
- Бегите, мадам, бегите, а то он ещё какую бумаженцию у вас в ридикюле отыщет.
С тех пор мимо усадьбы Толстых никто ни с какой бумагой не ходил. Был, правда, один полоумный из подмастерьев. Понёс в плотницкую артель гвозди, завёрнутые в промасленную бумагу. И нарочно пошёл мимо дома Толстых, думал, раз бумага в масле, так и негожая уже. Так нет же, Лев Николаевич и на ней умудрился статью набросать. А подмастерью гвозди пришлось в зипуне нести. Говорили ж ему, так ведь полоумный, что возьмёшь?
______
Толстой всегда желал быть ближе к народу. Пусть и граф, но с народом. А потому носил самую простую одежду и обувь: холщёвые и полотняные блузы, сапоги, да валенки. И так разоденется, ну точно народ. Извозчик, бывало, проносится мимо усадьбы Толстых, спешит, ему только дорогу давай. А впереди Лев Николаевич с мужичками стоит и о земельном вопросе беседу ведёт. А извозчик-то знать чина какого высокого везёт, да для важности покрикивает на прохожих, чтоб расступались. Завидев толпу мужиков с Толстым, он такими словами их бранными наградил, да ещё и кнутом размахался, что мужики в стороны еле отпрянуть успели. А Лев Николаевич как стоял, так стоять и остался, как говорил о земельном вопросе увлечённо, так и продолжал говорить. Извозчик разозлился не на шутку, кнутом замахнулся, да ударить не успел - слишком быстро нёсся. Подождали мужики, пока пыль уляжется, подошли к Толстому и дальше слушают речь его о земельном вопросе до следующего извозчика. Очень они тогда Льва Николаевича зауважали: "Вот ведь человек какой - не столкнуть с пути, точно глыба какая".
______
В году так тысяча восемьсот восемьдесят четвёртом Толстой надумал заняться шитьём обуви. Стал искать сапожника, чтоб обучиться. Нашёл одного. Начали учёбу. Толстой накупил инструментов, товару, устроил себе верстак. Сапожник ему говорит:
- Бери, барин, конец, да всучивай щетинку.
Лев Николаевич стал готовить конец и щетинку всучивать. Сломал её. Начал сначала. Кряхтит от напряжения. Снова ломает щетинку. Надоело сапожнику ждать, пока Толстой щетинку всучит:
Лев Николаевич иглу огроменную взял, нить суровую вдел и давай сшивать. Сошьёт не так, распустит. Опять сошьёт, снова распустит. Идо того увлёкся, что про сапожника забыл, а тот на кухню отлучился, водочки у Софьи Андреевны выпросил и задремал возле Толстого. Лев Николаевич кое-как сапог сшил. Разбудил сапожника, говорит:
- Ну вот, гляди какой получился, - и радуется как ребёнок.
- Ладный сапог, - поддакивает сапожник, - по двору самый раз ходить. Давай, барин, дальше науку эту осиливай, глядишь, и я не нужен буду.
Толстой ремеслом обувным вскорости вполне овладел и начал шить обувь всем знакомым. Как кто зайдёт к нему в гости, он тут же мерку снимает и шьёт. Зятю Сухотину сразу сапоги сшил. Поэт Фет заглядывал - ему Толстой штиблеты смастерил. Прознали все про занятие новое Льва Николаевича и теперь как бы между прочим в гости к Толстым стали наведываться, да ещё в обуви ношеной. Толстой не мог уже на старую обувь смотреть, тут же порывался сшить новую. Один только Фет перестал ходить. Зашёл он как-то к Толстым в штиблетах толстовских. Лев Николаевич долго на них глядел и сказал:
- Я тебе, Афанасий Афанасьевич, новые сошью. Эти что-то не очень получились.
Пришёл Фет в другой раз в новых штиблетах. Лев Николаевич и в них изъян узрел:
- Давай, - говорит, - ещё сошью.
И так по многу раз. Замучил он Фета, так что тому уже в доме своём и пройти нельзя было - штиблеты повсюду, а выбросить или отдать нельзя, узнает Лев Николаевич - обидится.
______
Толстой вставал рано, часов в семь, колол в сарае дрова, топил печь. Затем отправлялся за водой. Водопровод и канализацию не проводил, считая то излишеством. Электричества и вовсе не терпел. Иногда запрягал лошадь и ездил к водокачке на Крымскую площадь. Там с мужиками о земельном вопросе говорил. После придёт домой, гантелями позанимается. А мужики уже во дворе ждут о земельном вопросе говорить. Лев Николаевич в беседку пригласит, Софью Андреевну попросит угостить их ячменным или овсяным кофе - сам он натурального не пил уже к тому времени. И спиртного не пил. Про курево и забыл вовсе. А мужики кофе овсяной и ячменный на дух не переносили, да и натуральный не жаловали, но отказать Толстому стыдились. Говорить о земельном вопросе Лев Николаевич мог долго, да мужики уставали. Тогда Софья Андреевна под разными предлогами выманивала мужиков из беседки на кухню и водочкой поила. Мужики в беседку с охоткой возвращались и вполне могли дальше слушать, да ещё и улыбались всё время. И Толстому в радость было, что простой люд его идеями интересуется. Так что расходились все довольные. А Лев Николаевич на велосипед садился и вокруг усадьбы кружил и всё думал: "Вот ведь людям как служить надобно - не деньгами, не услугами телесными даже, а самому жить хорошо". И так до темноты катался, хорошо ему было.