Истории нет. Есть пользователи исторических событий. Потребители летописных практик. Неподсудные победители, наспех монтирующие матрицу историзма - она и плодит историческое воображение в мозгах потомков.
Короля Ричарда сместили, заточили, убили. Объявили злодеем. Подрисовали злую ухмылку и горб на его портрете. Шекспир повёлся, накропал пьесу, поучаствовал в очернении.
Нет, не то было с нами на центральном рынке южной столицы, где, познав зной, подбирали мы рыбу к вскипающему пиву. Но вот же он, искомый рыбец, заботливо обёртываемый в потрепанный листок тетради. Но листа мало, и вот он, другой, бездумно и резко вырванный рукой торгашки из жизненного тома человека, к историческому портрету которого подрисовали горб те, кого по обыкновению не судят. Но что-то дрогнуло во мне. Что-то заставило выхватить тетрадь из жирных пальцев безразличия и наживы и бережно опустить листы на тусклую полировку письменного стола, где, аккуратно разгладив главы, мы стряхивали с них махровый налёт победительской летописи. Кто мы были тогда? визионеры в мир исторической истины? стрелочники, отчаянно пытавшиеся направить локомотив истории на праведные рельсы? Неважно. Просто тем днём на прилавках рынка лежало тайное, и мы его сделали явным.
Так что там, за неровными строками повествования, изложенного с заметным акцентом? Что там проглядывает? Серебристый фюзеляж стратегического бомбардировщика, мирно стоящего на аэродроме военной базы. А что у него в брюхе? Бомба - та, которая заревом возмездия погрузит во мрак страну восходящего солнца. Но не надо в спешке тянуть сюда историческую штамповку с вытравленными на ней событиями и датами. Да, бомба рванула, и не одна, но никто не знал, почему так вышло. Мы же узнали.
Речь пойдёт о Трумэне. Да, да, о Гарри Трумэне. Это его воспоминания листали мы, смахивая чешую донского рыбца.
Кто говорит, что в августе сорок пятого атом был мирным? Не об этом речь. Но и версию "атомного шантажа" не стоит возводить в абсолют. Да, на Трумэна давили, требуя сбросить бомбы на все крупные города Японии. Но он выдержал натиск ястребов, хотя и вынужден был разрешить (именно с такой формулировкой - "разрешить") сбросить атомный заряд на Нагасаки 9 августа, в день вступления в войну Советского союза против Японии. Но всем известно, что бомбили и Хиросиму 6 августа. Так в чём же дело? Пятого августа Трумэн тайно прибыл на военную базу с целью лично проконтролировать ход операции. Кроме того, ему надо было выступить перед солдатами с речью поддержки (американцы любят подобные шоу). Но уже к тому моменту в среде генералов зрело недовольство по поводу такой "чересчур гуманной", на их взгляд, мере по отношению к Японии. Одной бомбы им было мало. Назревал заговор. Солдаты и пилоты базы ещё до приезда Трумэна обрабатывались наймитами генералитета. Муссировали Пёрл Харбор. Пугали возможностью завоевания Японии Красной армией и последующим присоединением к Советскому Союзу. Ну и всё в таком духе. В итоге выступление Трумэна не стало убедительным, а недовольство солдат грозило перерасти в бунт. Темнело, и Трумэна спрятали в самом надежном, по мнению охраны, месте - в бомболюке стратегического бомбардировщика с атомной бомбой. С рассветом Трумэн должен был пересесть в свой самолёт и вылететь с базы. Доподлинно неизвестно, знали ли генералы о месте трумэновского ночлега в ту ночь или же просто так совпало, но эти же самые генералы сыграли на самолюбии пилота того самого бомбардировщика. Они подговорили сослуживцев, и те, зная о его сентиментальности и трогательной любви к мамочке, всю ночь 5 августа упрекали его в слюнтяйстве и требовали поступка, достойного мужчины. А когда тот самый пилот вышел под утро помочиться, то в рассветных лучах, уже добравшихся до серебристой поверхности самолёта, увидел нацарапанные на фюзеляже слова - ANALAGAY. Кто-то недвусмысленно намекал на его нетрадиционную ориентацию. Едва успев помочиться и застёгивая на ходу комбинезон, пилот устремился к кабине бомбардировщика. Сумбурно объяснив сонной охране, что ему нужно осмотреть самолёт, он занял своё место первого пилота и включил двигатели. Охрана опешила, но зная, что в самолёте президент и бомба, стрелять не посмела. Генералы же, предвидев такой исход событий, отдали приказ не мешать взлёту, выдав его за плановый. Серебристая машина беспрепятственно взяла курс на восходящее солнце. Пилот летел один, без экипажа и, главное, без штурмана. И как отыскать Нагасаки, куда планировали сбросить бомбу, он не знал. Но какая разница куда бросать? - думал он, и так же считали генералы, поэтому и обошлись обработкой одного главного пилота, а штурмана не трогали.
Первый большой город, показавшийся по курсу, был Хиросима. Впрочем, пилот об этом не ведал. Зато он хорошо знал, как привести бомбу в боевое состояние. Поставив управление машиной на автопилот, лётчик направился к бомболюку, достал из кармана комбинезона литиевый детонатор и вставил его в корпус бомбы. Этот детонатор ему подкинул один из агентов генералитета во время ночной пьянки, сообщив, как бы в шутку, что "если ты захочешь проявить себя как мужчина, без этой штуки не обойтись". И как бы между прочим рассказал другому пилоту, как приготовить бомбу к пуску.
Трумэн крепко спал, укрывшись с головой брезентом, и был не заметен. Да и пилот был так возбуждён, что даже если бы Трумэн спал на самой бомбе, то лётчик просто переложил бы его в сторону, не обратив на спящего никакого внимания.
Но вот всё в сборе. Пилот вернулся в кабину и нажал кнопку открытия люка.
Трумэн ещё спал, когда резкий порыв воздуха сначала взметнул его в брезенте к потолку, а затем мощной струёй бросил в люк. То, что Трумэн запутался в брезенте, оказалось для него удачей. Он не видел вспышку, и потому не ослеп, а большая площадь материи послужила парашютом. Ударная волна отбросила Трумэна к острову Хоккайдо, где встречные восходящие потоки над Японским морем подхватили его и понесли вдоль Татарского пролива и дальше - к Комсомольску-на-Амуре. Не долетев до города, трепыхающаяся брезентовая ткань и трепещущий в ней президент нырнули в амурские волны. С рыболовецкого судна заметили что-то странное, качающееся на волнах, и услышали вроде как звуки и даже слова, но совсем неразборчивые. Когда поднимали на борт промокшую насквозь брезентуху, из неё неслось: "Fucken! Fucken mother!". Рыбаки, разумеется, не знали английского, да и в страшном сне не привиделся бы им президент Америки в таком обличии. Вынимая везунчика из брезента, они подумали, что или от холода ему свело челюсти, или же у спасённого дефект речи. Им показалось, что он кричит "Бакен! Бакен отвязан!". Мужики сочли, что человек хочет им сообщить о повреждённых бакенах. И действительно, ниже по течению пару бакенов оторвало притопленными брёвнами. Но больше расспросить ни о чём не удавалось. Трумэна трясло. Он наглотался воды и заходился кашлем. Рыбаки переодели его в сухие брюки и тельник, влили в рот стакан спирта и спустили в каюту.
Американский президент очнулся от русской речи. Заблёванный от качки тельник пропитался насквозь. В каюте смердело. Мучила жажда. "Fucken mother", - подумал Трумэн. "Fucken mother", - повторил он уже вслух. (В действительности Трумэн подумал: "Motherfucken" и в такой же последовательности повторил фразу вслух - прим. автора.)А между тем рыбаки проникались глубокой симпатией к лежащему в каюте человеку. Они думали, что этот самый человек прыгнул в воду с куском брезента, чтоб предупредить их об опасности. Рыбаки тихо вошли в каюту, поставили на столик кружку с водой, положили на стул его просохший костюм и также тихо вышли. Трумэн притворялся спящим. Он начал понимать, что попал на русский корабль, но не знал, в какие воды и как он, американский президент, в эти воды угодил. Он также понимал и другое: надо бежать с этого судна, пока его не раскусили. Но бегать он уже не мог. При попытке встать ноги отнялись, и Трумэн рухнул на пол. "Mother fucken!" - вырвалось у него. (Снова неточность, здесь Трумэн сказал: "fuckenmother!" - прим. автора.)По-видимому, ноги отморозились в верхних слоях атмосферы и полностью отказали от удара о воду. Схватив брюки и пиджак, Трумэн взобрался на койку, открыл иллюминатор, высунулся, блеванул, затем свернул матрас, сунул его в иллюминатор, высунулся, блеванул и покинул корабль. Ватный матрас не держал. Но в реке плавали брёвна. Трумэн в очередной раз сменил плавсредство и с трудом подгрёб к берегу. Он всё больше осознавал, что находится на совершенно чужой земле, и судя по всему, в России. Так что же теперь? Сдача властям? Отчаянье и голодная смерть? Нет, не тот человек Трумэн. Его путь к президентству был тернист. Его дорога к спасению будет длинна, но он её проползёт.
По солнцу Трумэн определил направление. Конечно же, к востоку ползти нельзя: там Япония. На юге - Китай, но и там бои с японцами. Нужно к северу - к Курилам, поближе к Аляске. Трумэн хорошо представлял размеры России и Дальнего Востока в частности. "Shit!" - подумал Трумэн. (Не совсем так, Трумэн подумал: "O, shit!" - прим. автора.) Так что ж оставалось? Да ни чего! Только ползти. "Очень кстати, что меня переодели в эти брюки и тельник, - подумал Трумэн. - В них я сойду за русского мужика. Нужно искать железную дорогу. В вагоне легче спрятаться. Буду молчать - сойду за глухонемого". С этой мыслью Трумэн переложил все, что было в его костюме, в надетые на него брюки, и пополз от реки на запад.
Нам не удалось выяснить - долго ли ползал Трумэн между сопок, но удача, как всегда, стелилась перед ним и за очередной сопкой воплотилась в длинную змейку узкоколейки. Всего полсуток понадобилось Трумэну, чтоб доползти до полустанка. "Мне надо к северу, к северу", - твердил президент. На полустанке под парами стоял паровоз, как раз трубой к северу. Трумэн дополз к последнему вагону и закинул в тамбур костюм. Подтянулся и залез сам. Он полз быстро, боясь не успеть, и теперь сердце его клокотало паровым котлом. Рукава тельника стёрлись вместе с кожей рук. Но Трумэн не думал ни о сердце, ни о конечностях. Он лежал на спине и повторял: "Ну, давай, отправляйся, гони!". Паровоз тронулся. Трумэн чуть не заплакал от радости. Но он не знал советских порядков, а главное - сталинской секретности. Эта секретность основывалась на том, что кто бы ни следовал указаниям её каждого пункта предписания, всё равно рано или поздно должен был запутаться сам, а значит, и запутать возможного врага, следящего за следующим этим секретным предписаниям. И то, что паровоз стоял трубой на север, ещё вовсе не означало, что он туда поедет. Секретная инструкция предписывала машинисту тронуться сначала действительно на север, но на ближайшей стрелке он должен был сманеврировать и двигаться задом на восток, потом передом на запад и только потом на юг. Машинист исполнил все предписания, но в конце запутался, и вёл состав вагонами вперёд по встречной колее. Трумэн, как и следовало ожидать, потерялся в направлениях. А поезд мчал его на юг в Биробиджан (как мог бы спеть Аркадий Северный). Трумэн терял силы, слабел и нуждался в пище. На ближайшей станции он слез с вагона и пополз к вокзальным строениям в надежде обменять костюм на продукты. По путям шёл парень. Их пути пересеклись. Парень остановился и дождался, пока Трумэн подползёт. Парню явно приглянулся костюм Трумэна.
- Где ты его спёр, ползунок? - спросил он ползущего президента.
Трумэн замахал руками, замычал, даже шипел, изображая глухонемого.
- А раз так, на хер он тебе нужен! - заключил парень и выхватил пиджак с брюками у опешившего Трумэна. Что оставалось теперь? Свалки с помоями или, если повезёт, подаяния? Трумэн обогнул здание вокзала, ища, что можно подобрать и съесть. Но вездесущие собаки были полновластными хозяевами этой территории и конкурентов не терпели. Свора накинулась на чужака, кусая то, что они привыкли кусать, - ноги. Трумэн не чувствовал боли. Задние конечности не давали о себе знать. Тогда собачья свора перекинулась на спину пришельца, терзая тельник и тело.
- А ну пошли вон, собачье племя! - кричала женщина в ватнике и с флажками. Собаки с лаем отступили. Трумэн не двигался. На крик прибежали двое обходчиков.
- Ты чё сюда забрёл, паря? - спросил один из них Трумэна. - Тут тебе враз собаки члены отгрызут.
Трумэн молчал.
- Давай, вставай! - скомандовал другой.
Но Трумэн молчал и не двигался.
- Что это с ним? - спросила женщина.
- Не знаю. Давай бери его и в станцию понесли, там разберёмся.
Президент лежал на скамье и был подавлен. Если б он знал, что ему говорят эти люди. Если б он ведал, что будет дальше.
Ах, русские женщины! Как много в России держится на их плечах. Не кариатид надо ставить на подпорку мира, а русских баб. Трумэн висел на волоске, да и тот был в собачьей пасти: сомкнись челюсти - и всё. Но явилась русская баба и удержала горемыку.
Настасья служила стрелочником в небольшом посёлке. Дородная, румяная девка лет тридцати. На мужа - похоронка, а детей бог не дал. Сжалось бабье сердце, и Трумэн, пришедши в себя, пополз подле Настасьи к её дому на соседней улице.
Трумэн ничего не знал: ни языка, ни где он находится, ни что с ним будет дальше. А ещё президент боялся спать. Он по-прежнему прикидывался глухонемым и опасался во сне заговорить, да ещё по-английски. Настасья подложила как-то ему листок бумаги с карандашом. На листке написала: "Как тебя зовут? Меня Настя". Трумэн, понятно, ничего не понял и задёргал руками - мол, тик у меня к тому же, писать не могу. Приходившие к Настасье гости дали Трумэну прозвище - Пластун. Так и звали его. Настасья не унималась, разговаривала с ним, а часто и сама с собой, и Трумэн потихоньку стал понимать русскую речь и мог кое-что прочесть. Он решил так: "Буду как бы учиться говорить, будто надоела мне немая жизнь, да и слух вдруг прорезался. А там, глядишь, и грамматику освою, документ себе сделаю - с ним до Аляски сподручнее". Трумэн припомнил, как он еще, будучи бухгалтером, трахал в штате Миссури ту рыженькую на своём рабочем столе, не убрав бумаги с бухгалтерским отчётом. Они пропитались спермой и женской секрецией. Всю ночь затем молодой Гарри составлял новые отчёты, подделывал подписи и вырезал из подошвы печати. Эта наука пригодилась ему на выборах в сенат, а позже и в президенты. Сейчас он готов был её применить, но сначала надо выучить русский.
Настасья любила не спеша пройтись с Трумэном по посёлку. Она нашила ему на рукава ватника куски шинели, чтоб легче было ползать. Он полз рядом, мычал и любил слушать беседы Настасьи со знакомыми бабами. Поначалу те стеснялись лежащего Трумэна, прижимали или одёргивали юбки, но потом привыкли к нему и уже не боялись показать исподнее.
Трумэн начинал немного говорить по-русски. Его акцент принимали за трудность выговаривания слов после немоты. А президент всё постигал науку жить в советском обществе. Найдя на дороге газету и использовав её в вокзальном сортире, он получил хороший урок от присевшего по-соседству сельского учителя: "Послушай, мил человек, если не хочешь загреметь из Сибири в Сибирь, никогда, слышишь, даже оставшись один на сотню вёрст, никогда не подтирайся передовицей "Правды".
Настала осень. Трумэн выучил русский. Настасья забеременела. Дошли вести о капитуляции Японии. Трумэна взяла тоска. Его не будут встречать победителем. Его, может, вовсе не будет. Пять месяцев президентства, а дальше - забвение. Он хотел уползти от Настасьи, но быстро холодало. Документов не было. Оставалось ждать весны и готовиться к зимовке.
Зима с сорок пятого на сорок шестой изобиловала снегом и буранами. Ползать в снегу Трумэн любил. Он словно бы плыл в нём. Настасья сшила ему большие рукавицы и вставила в них по куску фанерки. Загребая этими рукавицами, как плавниками, Трумэн расчищал себе путь и ползал вполне проворно. За зиму президент состряпал себе документы на имя Трумина Григория Григорьевича. А в мае, когда Настасья была на сносях, Григорий Григорьевич не стал дожидаться крика младенца и с проходящим товарняком покинул порядком надоевший ему посёлок.
Трумэн теперь знал, что на Север до Аляски железных дорог нет. Ползти через хребты, тянущиеся вдоль охотского моря, будет сложно. Он решает добраться по "железке" до Байкала, а затем доползти до реки Лены и по ней на плоту пересечь Среднесибирское плоскогорье, выйдя к морю Лаптевых. А дальше - вдоль берега до Берингова пролива.
До Байкала Трумэн не успел добраться к осени и застрял близ Читы среди забайкальских поселений. Его приютили старые зеки, осевшие в этих краях. Некоторые были политическими. Встречались и сосланные по "религиозной статье". Дед Симеон, по кличке Сёма, был из них. Его срок вышел, но возвращаться в свой город ему запретили. В промозглом вшивом бараке, вобравшем в своё нутро и Трумэна, Симеон обустроил комнатёнку, где стояли стол и табурет. Спал дед на полу, окно занавешивал, точнее, никогда его не раскрывал. В рождественскую ночь Сёма поведал Трумэну о секте смехунов, многих из которых он знал лично. Смехуны напоминали квакеров, но входили в религиозный транс не просто трясясь, а сотрясаясь от смеха. Они смеялись, заражаясь от проповедей их главаря. Он был очень смешливым человеком и мог засмеяться в любой момент. Смех был настолько заразительным, что собравшиеся на молитву смеялись долго и без устали. Собственно, их молитва и была смехом. В помещении, где они собирались, не стояли ни стулья, ни другая мебель, ибо, падая от смеха, член секты мог удариться о стул или опрокинуть его. Когда все были в сборе, вперёд выходил глава и начинал медленно, растягивая слова и слоги, читать что-нибудь из "Посланий смехунам", сочинённых им самим в духе посланий Павла. Потом темп чтения всё убыстрялся, а к концу слова проглатывались, и неслась какая-то абракадабра. В толпе сектантов уже слышались смешки, а вскоре всех накрывал непрерывный смех. Кульминацией было чтение заповедей в таком состоянии. С трудом подавляя хохот, глава произносил: "Да не убей!" - и сектанты хватались за животы. "Не укради!" - и все уже катались по полу от смеха. Когда хохот сходил на нет и члены секты постепенно умолкали, главарь начинал читать Экклезиаста, произнося слова наоборот. Уже не могущие встать люди снова разражались громовым хохотом на полу, и только после этого главарь покидал их, а они, устав смеяться, постепенно расходились. Смехуны вообще ничего и никого не признавали - ни обрядов, ни праздников, ни властей. Они старались не служить в армии, но и пацифизм ни во что не ставили. Они могли есть мясо, могли и не есть. Если кто хотел работать, мог устроиться на любую должность. Кто не желал трудиться, не осуждался. Они могли дать в долг и простить. Взять в долг и забыть. Сострадали хохоча. Милостыню давали, трясясь от смеха. "Всё от тебя, и всё к тебе, но во смехе", - наставлял их главарь. Одного смехуны не должны были делать - попусту смеяться. "Смех - это дар божий, - учил их наставник, - в нём о грехе не думаешь". В конце двадцатых смехунов сослали за Байкал. А в тридцатых поступил приказ их уничтожить. Членов секты выводили во внутренний двор тюрьмы и зачитывали приговор о высшей мере. Но смехуны начинали молиться, то есть смеяться, и заражали смехом расстрельную команду и командира. Тогда их всех собрали в один большой котлован, солдаты вложили в уши вату, чтобы не слышать смеха, отошли, дабы не видеть смеющихся, и забросали котлован гранатами.
Трумэн ещё был жив, когда морозная крепь отпускала барак, где тлело тело, а дух давно бы вылетел вон, да запутался в рваном ватнике от бессилия. Трумэн не умер здесь, потому что попал сюда, уже проползя часть Сибири и узнав отчасти её суровую натуру. Случись, взрывная волна занесла бы его сразу сюда, в забайкальский вшивый барак, и двух недель бы не протянул президент, гадая, что за тайная страшная сила губит его и этих людей и кто устроил ей такое жертвоприношение. Ползая среди этих жертвенников с вышками и колючей проволокой, прагматик-реалист Трумэн уверовал в сибирское божество, карающее всякого за вторжение в его владения. И это по его злой воле он, Трумэн, чем сильнее стремился к Аляске, тем дальше уползал на запад.
В очередной раз проползая мимо нескончаемых лагерных заборов, Трумэн увидел двух конвойных, спорящих как быть с зеком-доходягой, которого приказали расстрелять за невыполнение дневного плана по валке леса. Расстрелять наглядно, в назидание всем, но доходяга помер по пути на расстрел. Выходило, что приказ не выполнен. Испугавшиеся конвойные спорили, как быть. Один предлагал привязать умершего к столбу лицом и так расстрелять. Второй выражал стремление искать другого доходягу, оглянулся и увидел ползущего Трумэна.
- Вон ещё доходяга. Его и расстреляем, кто там разберёт.
- У него же ноги не ходят. Как он будет у стенки стоять?
- Да кто-нибудь подержит, мы по-быстрому.
Конвойные отволокли президента в барак. Лагерники подняли его на нары и укрыли ватником. После долгого молчания подошёл маленький старичок в разбитых очках и положил руку на плечо Трумэна:
- Вас завтра расстреляют, - спокойно и сосредоточенно начал он. - Лишат жизни.
Трумэн молчал. Старичок сел на нары в ногах у президента.
- Лишат этой жизни. Я не верю в бога и загробную жизнь. Но будет другая жизнь - из гроба. Изгробная, так сказать. Даже множество жизней. Ведь что произойдёт с вами утром (старичок зажестикулировал): пуля, кусочек металла, разгоняемая до огромной скорости и разогретая до высокой температуры, пройдёт сквозь ваш ватник, рубаху, опалит волосяной покров груди, прорвёт наружный эпителиальный слой - эпидермис, прошьёт внутренний (соединительнотканный) слой, углубится в мышечную ткань, возможно, произойдёт соприкосновение с плоской костной тканью, но, возможно, и трубчатой, и далее - оседание во внутренних органах.
- Ну, это смотря из чего стрелять будут, - заметил ещё один старичок в ушанке, завязанной под подбородком. - Трёхлинейная пуля так и навылет пройдёт.
- Вы правы, коллега, - согласился старичок в очках. - Вероятней всего, так и будет, раз показательный расстрел. Далее - вас закопают, - снова обратился он к Трумэну, - то есть поместят в почвенный субстрат, где определённое количество времени, а это зависит от свойств почвы, вы пробудете в состоянии непрерывного распада на молекулярно-атомарном уровне, взаимодействуя с окружающей средой. Подавляющая часть вашего организма будет встроена в новый круговорот веществ, за исключением, может быть, нерастворимых солей костно-соединительной ткани. Да, да, всё пойдёт по новому кругу, даже труха вашего гроба.
- Да что вы, какой там гроб! - вставил старичок в ушанке. - Так прикопают.
- Да, да, вы снова правы. Я немного преувеличил количество исходно-распадающегося вещества.
- Зачем вы мне всё это рассказываете? - не выдержал Трумэн.
- Да чтобы не было пустого отчаянья в вашей голове. Природа не терпит пустоты. А религия с её загробной жизнью в бараках не уживается. Человек боится смерти, потому что не знает, что детально произойдёт с ним, когда он умрёт. Я же утешаю вас научно. Я предсказываю вам биогеохимическое перерождение. Ваш организм поучаствует в геохимических процессах. Вольётся в материально-энергетическую среду, а после, несомненно, в другой живой организм и станет частью всего живого вещества двадцатого века, составляющего единое во времени явление с живым веществом - организмами ещё архейской эры. Ибо живое - всегда из живого. Вы не умрёте. Вы временно вольётесь в геохимический процесс, воздействуя на земную кору. Представляете масштаб?! А после, конечно, возродитесь, да не в одном, а сразу в нескольких организмах, как растительных, так и животных.
- Ну да. А чтобы он попал в нутро человека, пусть его прикопают на грядках с репой.
- Коллега, совсем необязательно использовать репу как средство доставки расщеплённого вещества организма в новые биосистемы. Да и вообще, здесь речь о целом воззрении, указывающем пути спасения в земном - в вере в натуралистическую изгробную жизнь.
- В безгробную! Распад его организма закончится атомарным обменом с природными объектами, и ничего более. Но ещё до того угаснут электромагнитное и тепловое излучение. Остановятся окислительно-восстановительные процессы. Обмену веществ нанесёт непоправимый ущерб тот самый упомянутый вами кусочек металла в виде пули. В его мозгу станет пусто, и это природа вытерпит, поверьте мне.
- Нет, нет, коллега, вы чересчур рационально-ограниченны. Где связь с космосом? В ваших представлениях нет элемента живого.
- Ещё бы, его уже трудно представить элементарно живым.
- Да нет же, что вы. Я-то, как раз и вижу его возрождённым в новых живых организмах. Завтра, - обратился очкарик к Трумэну, - когда вас поставят у стенки, вы не пугайтесь, а постарайтесь сосредоточиться и внимательно глядите в отверстие ствола. А про себя мысленно воображайте весь путь пули от патрона в стволе до окончания полёта в вашем теле и далее представляйте распад вашего организма с переходом в другие жизненные формы. Страх перед смертью исчезнет. Поверьте, вам станет легче. Космос, космос, космос...
Трумэн не спал, отчаянно думая, где он просчитался. Таков ход мыслей политика даже перед смертью.
Утром Трумэн понял, что ещё поживёт. Вчерашнюю норму на лесоповале не выполнили двое, и они могли сами стоять у стены...
Президенту сунули в руки топор и отправили на делянку. Он дополз туда к обеду и ещё около часа подбирал удобную позу для работы лёжа. Затем рядом с ним упала огромная лиственница, застав его на первом замахе, и укрыла всего. Пролежав под ней без чувств, Трумэн очнулся к ночи и наугад, быстро, как только мог, уполз прочь от проклятого места.
Теперь Трумэн ползал только по ночам. Когда ему удалось добраться на товарняках до Абакана и дальше к большой реке, он думал, что попал на реку Лена. Но ночь и непомерная секретность делали своё дело. Трумэн стал уползать от Абакана в сторону Западных Саян в верховье реки Абакан. Там, ползая по непроходимой тайге, он уткнулся в ряды грядок - кто-то насадил огород. Отощавший Трумэн стал выкапывать ещё зелёные клубни картофеля, дёргать репу, грызть их, запихивать в карманы ватника и не заметил, как к нему подошли двое мужчин. Остановились метрах в пятнадцати, поклонились и говорят: "Здравствуй, человек". Трумэн опешил. Мужики подошли поближе, ещё раз поклонились, взяли Трумэна с обеих сторон и поволокли к избе. Избушка - одна маленькая комната с выложенной из камней печкой. Махонькое окошечко едва пропускало свет. На лавке вдоль всей стены сидели три женщины - две помоложе и одна постарше. За столом восседал старик. Трумэна посадили рядом и поставили перед ним деревянную тарелку с картошкой. Сели все к столу. Картошку ели вместе с кожурой и закусывали хлебом - перетёртыми с картошкой и репой зёрнами ржи. Запах шёл от него тошнотворный, так что оголодавший Трумэн не смог его и в рот взять, хотя потом и свыкся. Да ко многому привык, отчего поначалу чуть ли не шарахался. Так вот и состоялось знакомство американского президента с Лыковыми - староверами, ушедшими от гонений в тайгу. Поселили Трумэна на нижней заимке, где жили братья Дмитрий и Савин. Трумэн никак не мог привыкнуть к пище Лыковых. Даже питаясь подножным кормом в тайге, он не испытывал ни тяжести в животе, ни болей, а здесь ему всё свело и сдавило, и братья жаловались отцу - Карпу Осиповичу: "Дух зловонный из его нутра выходит, и часто так с ним бывает".
Трумэн как мог старался подсобить в работе и не быть обузой. Пришла осень, и ползти в зиму дальше Трумэну было не в мочь: он сильно отощал и решил перезимовать у Лыковых. Трумэн рыхлил землю на огороде заострёнными камнями, научился сшивать шапки из меха кабарги, но лучше всего у него удавалось опиливание пеньков до самой земли. Делая это лёжа, он приноровился так опиливать пенёк, что от того часть оставалась вровень с землёй торчащая. Лыковы, прежде снисходительно к нему относившиеся, зауважали его. А ещё большее уважение он получил от них рассказами о другой жизни, о странах и событиях разных. Хотя Карпу Осиповичу то не в радость было: он боялся, что мирские рассказы от веры отвратят. А вот о войне Лыковы, оказывается, слышали: осенью сорок пятого к их жилью вышел отряд, искавший дезертиров. Тогда они и узнали, что много людей полегло. И тогда же углубились ещё дальше в тайгу. Здесь на них Трумэн и наполз. Агафья, младшая дочь, иногда читала псалтыри Трумэну и ещё знала наизусть стихи о разорении Олоневского скита - самого большого в Нижегородском крае. Трумэн, давно не видевший книг, и сам был рад чтению чего-либо, но Лыковы ему книг религиозных в руки не давали и очень берегли. Трумэн поражался, что до самых холодов Лыковы ходят босиком. Он же сам был обут в сапоги, но никогда их не снимал, да и с его ногами обувь-то была ни к чему. Лыковы, о том зная, ни разу даже и не намекнули на то, чтобы Трумэн оставил им сапоги, а более того - когда пришла зима, сшили ему ещё и унты. Зимой Трумэн занимался распилкой брёвен, которые Дмитрий и Савин из тайги волокли. А весной пошли Агафья и старшая сестра Наталья в тайгу хвороста собрать. Трумэн за ними по тропе ползёт - хотел места здешние изучить. А тут медведь! Повернули они домой, а сзади ещё один. "Всё, - думает Трумэн, - не уйти". Но Наталья с Агафьей на колени упали, обратились с молитвой к Георгию Победоносцу. Медведь смотрел, смотрел, ничего, видать, не понял и как рванёт с места напролом в тайгу. Трумэн успел только ему вслед шишку швырнуть. Такая вот вера у Лыковых сильная была. Но из-за той веры Трумэну пришлось даже раньше уползти от них, чем он рассчитывал. Карп Осипович очень опасался, что чужак нарушит их жизненный уклад. И когда земля уже оголилась из-под снега, так и сказал Трумэну: "Нам от благого дела отворотить нельзя. А тебе к людям надо".
Трумэн уполз от них в конце марта года сорок восьмого. Уполз к Абакану. Оттуда по "железке" добрался до Барнаула. Трумэн теперь хорошо понимал, что ему суждено ползти на запад через половину Советского союза и всю Восточную Европу, а для этого нужны деньги. Президент решается устроиться на работу на Барнаульский меланжевый комбинат. В стране уже поднимали промышленность, но спецов не хватало. Трумэн устроился сначала учётчиком готовой продукции. Ползая среди тюков, он точно считал количество выработанной хлопчатобумажной ткани и даже определил женскую моду в рабочей одежде. Женщины-работницы не подходили к нему близко в платьях или халатах, а стали все носить брюки и комбинезоны. Через год Трумэн стал бухгалтером, поселился у одной молодки в общежитии и стал копить деньги. Потом ушёл к другой, сошёлся с бригадиршей и копил, копил, копил. Всё шло неплохо, но в пятидесятом году на комбинате созвали собрание коллектива. Приехал политинформатор и стал рассказывать, что американский президент Гарри Трумэн придумал гадкую доктрину и затеял войну в Корее. А в конце обозвал президента Трумэна империалистической сволочью. Трумэн не мог поверить в такое вероломство. Какой-то самозванец, присвоивший его имя, развязывает войны, сталкивает государства, а он, подлинный, президент копается в тюках. Трумэн зарыдал. Люди на собрании сначала удивились такой реакции их работника на международную обстановку, но потом решили, что тот таким образом жалеет корейский народ и переживает за мир в регионе. Директор комбината крепко обнял его, притащил в буфет, и они с политинформатором пили водку и ругали заразу Трумэна.
Проблевавшись к полуночи, Трумэн собрал все деньги и с ночным товарняком отбыл в сторону Новосибирска. Его толкало стремление восстановить справедливость, наказать самозванца. Теперь он ненадолго задерживался в городах. Полгода проработал на Новосибирском комбинате чёрной металлургии у доменной печи. Лёжа на полу, ворошил уголь в топке длинным металлическим стержнем. Мужики проворно кидали уголь, а он всё ворошил и ворошил. Платили неплохо, но нужно было двигать дальше. После получения звания ударника коммунистического труда Трумэн уполз с комбината. Он теперь редко ползал на большие расстояния - и потому что спешил, и потому что были деньги. Добравшись до Омска, Трумэн устраивается на электроприборный завод. Месяц собирает электрические плитки и едет дальше в Челябинск. Здесь на тракторном заводе ведёт бухгалтерию и, сдав квартальный отчёт, стремится в Уфу. На Уфимском моторно-строительном он устраняет дефекты моторов уже куда-либо установленных. Подползая снизу, делает это быстро, грамотно. На работе не пьёт. Получает звание инженера и уезжает в Ульяновск. Там на заводе тяжёлых и уникальных станков ему доверяют обслуживание нижней части нового уникально-тяжёлого станка. Его размеры были едва меньше размеров цеха, где он стоял. Трумэн так и не узнал, что на нём выделывали: цех был секретным. Ползая среди стружки и мазутных пятен, Трумэн следил, чтобы крепления станка не ослабли, и тот не дал крен. Это было небезопасно: сверху падали куски заготовок. Нижний инженер (как его называли) стал уже глохнуть от шума и визга. А после падения на него сверху наладчика со всеми инструментами он уволился по состоянию здоровья с тяжёлой контузией.
Начинался пятьдесят третий год. Трумэн переползал Урал, когда умер Сталин. Деньги заканчивались, и к средней полосе президент подползал уже ни с чем. Здесь он узнал, что самозванец, представлявшийся его именем, оставил пост президента и выбран другой. Трумэн как-то неожиданно и сразу почувствовал страшную усталость. Он уже не мог ползти дальше, да и лжеТрумэн ушёл - куда теперь спешить. Нужно было отдохнуть, набраться сил. Трумэн ещё поползал какое-то время по Восточно-Европейской равнине и осел в деревне Бабаевка, выдавая себя за инвалида Советско-Японской войны. В деревне пили, и пили много. Вползая первый раз в Бабаевку, Трумэн увидел такую картину: по улицам в разные стороны разбегались люди, закрывали ставни, скот прятали подальше. А всему виной - запой деревенского парня Митрохи. По вечерам, выламывая колья из забора, он гонял жителей по деревне, пока его не вязали мужики. И так всю неделю. Вообще, кулачные бои да и просто мордобой были обычным делом. А когда собирали урожай и устраивали всеобщую попойку, мужики, изрядно поддав, сначала гоняли девок на тракторах вокруг скирд, а после, ещё поддав, разгоняли трактора и шли лоб в лоб. Или же на спор пытались с разбегу проскочить местную реку, хотя и знали, что она глубока. Трумэн всё удивлялся, как это здешним механикам удавалось восстанавливать технику после лобовых столкновений и неудачных заплывов.
Шёл пятьдесят шестой год. После развенчания культа личности из лагерей повалил народ. Встречали, пили. А там, глядишь, праздники, застолье. Трумэн не просыхал. Раз его в круг пляшущих сельчан мужики заволокли - в ладоши хлопают, приплясывают. Трумэн и сам стал хлопать, телом двигать и пошёл лёжа в пляс - ну точно нижний брейк. Так что брейк-данс хотя и американцем придуман был, а всё ж на русской равнине. А как полюбил Трумэн русский лес! Коростелей, да пичуг с упоением слушал. Ягоды, грибы любил собирать. Выбирались они частенько в лесок с одним мужичком - Иванычем. Брали поллитровку. Да иногда и до темени бродили. Иваныч любил на звёзды смотреть. Запрокинет голову и долго так смотрит. Трумэн рядом лежит, тоже в небо глядит. Иваныч всё любуется, штаны расстегнул, мочиться стал, но взором всё там же - в созвездиях.
- Ты посмотри, красота-то какая, - говорит и головой крутит, да и телом, так что струя в разные стороны бьёт, Трумэна брызгами обсыпает. А тот небо Миссури вспомнил, слезу пустил. Двинулись домой вдоль реки. Иваныч к леснику за бутылкой пошёл. Трумэн дальше пополз. У самой реки наткнулся на голых девок, что в реке купались. Те поначалу завизжали, прикрывая срамные места, а потом стали к Трумэну как бы приставать, подтрунивали над ним, изображая русалок. Пока девки Трумэна за член таскали, Иваныч у лесника так набрался, что в лесу и уснул. А президент еле живой к утру только в деревню попал. А то ещё дело было: приполз Трумэн в клуб. Там собрание механизаторов шло. Президент пристроился с краю у скамьи да в карман брюк полез за семечками, а там, помимо семян, открытки лежали - ещё с Америки. На них женщины хорошенького вида в чулках, платья задраны - по нашим временам так даже эротикой не назовёшь. Но когда Трумэн выронил их на пол, а соседние мужики увидали, то началось что-то страшное. В пять минут собрание в какую-то возню вылилось. Все рвутся к открыткам, друг у друга вырывают. Короче, пошло-поехало: тут морды бьют, там дрочат... Трумэн еле уполз. Да и вообще, пора ему было дальше двигать - не только потому, что в Америку хотел, а ещё из-за пьянства нескончаемого. Спиваться начал.
Очередной весной, где товарняком, где на попутках добрался он до донских степей. Была у него задумка: по Азовскому морю на плоту в Чёрное выйти и к Турции причалить. Месяц он ползал по степям, пропитавшись полынью и пылью, и где-то в посёлке под Таманью устроился учителем физкультуры, а по ночам сколачивал плот. За день до отплытия плот нашли местные ребятишки и подожгли забавы ради. К тому же быстро холодало, штормило, и плыть стало опасно. Тогда Трумэн на поездах доезжает до Белоруссии и через Беловежскую пущу ползёт к Польше. Как Трумэн попал в Польшу и дальше в ГДР, нам не известно - эти записи пропали с вырванными листами. Из последних записей уцелела всего одна страница, где Трумэн описывает Берлинскую стену и делает расчёты по подкопу под ней. Но вот прополз ли он за стену, и если прополз, то как его встретили западные спецслужбы и какова его дальнейшая судьба? Я спрашивал о том одного бывшего офицера КГБ, тесно сотрудничавшего в своё время со ШТАЗИ, а после достигшего небывалых высот на олимпе Российской политики, но он лишь развёл руками, обозначив в воздухе непомерный гриф "Совершенного секрета". Нам также не удалось узнать, как и откуда попала эта тетрадь к торгашке на Центральный рынок. Более того, когда мы попытались отследить этот путь и вышли на официальные круги, то вице-консул Соединённых Штатов Америки выказал озабоченность по поводу, как он выразился, "более чем фантастических домыслов о судьбе вымышленного кем-то человека, похожего на Гарри Трумэна". Вне всяких сомнений, подлинный Трумэн был просто опасен для военно-политических кругов Запада, а значит, крайне нежелателен, тем более что его двойник тогда вполне здравствовал. Боюсь даже предположить судьбу того человека - истинного Гарри Трумэна, даже если он и прополз в Западный Берлин.
Но как бы там ни было, мы сделали всё возможное, чтобы уцелевшие записи Трумэна увидели свет и мир наконец узнал историю О Настоящем Человеке.