...Еще несколько времени корабль стоял, словно раздумывая. Рядом грянули "Варяга". Он оглянулся - пьяные, припортовая голь - они рыдали настоящими слезами, протягивая руки к тонущему кораблю. Тот все стоял. Потом из пропоротого торпедой брюха вырвался длинный белый султан, он косо повис над водой, секунду безмолвно, затем накатил рев, и красное исподнее дна стало медленно обнажаться. Толпа колыхнулась, завыла...
"Паскудство, -выругался кто-то рядом, - из всего умеют извлечь трагедию". Сытенький господин в поблескивающем пенсне без оправы явно обращался к нему, но не было сил оторвать глаз от бесстыдно вспухавшего морского алого мяса: судно заголялось, как продажная женщина, медленно, со стоном в изношенном дешевизной теле, ложившаяся на бок. Мирные складки бежали по простыне воды, нефтью пахло - "Будто любовь" - подумалось ему, и, обрадованный возможностью что-то ответить соседу, он оглянулся, но тот уже ушел, распространяя вокруг ощущение обиды. "Ах, какой я..." - он недодумал, потому что корабль вдруг проворно перевернулся лицом вниз, водяные фонтаны били из кингстонов, "окончательно" - мелькнуло словцо, и тут один особенно сильный фонтан ударил откуда-то из района
кормы, и пьяный, один из тех, кто только что выл, расплылся и, тыча коротким пальцем в картину, разлапывая пьяные губы, молвил: "Обосрался!" Его передернуло, но против воли надо было, все же, признать, что сравнение безупречно. "Во всех отношениях покойник", - подумал он и почему-то сплюнул. Плевок скользнул по верхней губе и упал в воду. Он невольно оглянулся, но никто не смотрел на него, взгляды
приковал корабль, и он тихонько обрадовался -плевать в океан он не хотел. "Пусть суеверие, пусть, ну и что?" - подумал он, глядя, как белая пеночка колышется на нефтяной пленке. Она удачно упала, и теперь хорошо виден был неестественно алый отлив нефти именно в этом месте на воде. Красиво. Он сглотнул слюну, а когда поднял глаза - броненосного крейсера 1 ранга "Князь Багрятинский" в мире уже не было. Он ушел на дно.
....
Толпа медленно расходилась. Он пробрался насквозь до
пролетки - извозчик ждал, как и было обещано, и, ссутулясь, глядел на него. "Что, барин, потонутие глядели?"
"Глядел, братец, глядел". Он почему-то прятал глаза, стыдясь любопытства, подсознательно рассчитывая на понимание, а извозчик, мохнатый, как гнездо высоко в насесте козел, вдруг свирепо, выругался:
"...вот так, живешь-живешь..." -
"Ты что, служил, что ли, на кресере?" - говорить не хотелось, просто так как-то, дурацкая вежливость, и - ведь тот его ждал... Лошадь уже проехала пол-улицы, когда извозчик, обернувшись, разжал пасть и что-то сказал. Он не понял, но на всякий случай вежливо кивнул. Потом его передернуло - что-то отвратительно мерзкое сказали ему сейчас.
Слезы мгновенно, как это бывало всегда, собрались у глаз, и, чувствуя приятное щекотание у самого-самого носа, он запрокинул голову. Звезды покачивались в такт скачкам коляски: верх был откинут, и желтые фонари на чугунных столбах проплывали почти вровень со звездами. До крайней мере, так ему казалось. Вид небесных светил всегда успокаивал, но сейчас, почему-то, никак не получалось расслабиться: он же не пронял, что именно сказал извозчик, значит, нельзя было и забывать. "Забудешь - всплывет, сам не рад будешь", - говорила ему Люся и требовала, чтобы он все и всегда дослушивал. Поэтому он, вытерев угол
ки глаз - натекли все-таки, - тронул мужика концом зонта. "Что вы сказали?" Неразумно, конечно, было обращаться
на"вы", но ничего не мог с собой поделать, ему не давались никогда даже строгие нотки в голосе, поэтому вопрос задался как всегда - вежливо и чуть просительно...
"Необижайтесъпожяуста" - звала его в детстве сестра и, как припечатала: все, таким и остался.
...Извозчик не понял, пришлось объяснять, он чувствовал, как безнадежно запутывается, стало стыдно и жарко, но - говорил, говорил, а мужик все оборачивал и оборачивал назад своё темное грубое лицо, потом мотнул головой и бряк-нул:
"Ну и веселый же барин! Рублик накинешь, а?" Его аж повело: вот и старайся тут, ведь сколько раз, сколько раз -говорил, слово дал себе: жить по-своему, никого не слушать, не дослушивать /тем временем он вынимал и давал негодяю все, что с него причиталось, плюс еще что-то, плюс требуемый, рубль/ ни Люсю, ни вообще кого бы то ни было! - Ехал бы себе спокойно, а то начал, тоже... А ведь не послушайся он Люсю ехать на затопление, не начни расспрашивать этого жуткого мужика, не было бы огорчения, неудобства, мучительного чувства бессилия, разочарования, наконец. "Господи, да что же это? - он со стоном заломил руки, зажал их меж колен. -За что-о?.."
- "Как тот корабль", -подумалось вдруг, и тут пролетка встала. Приехал. Он сошел и, совсем уже отвлекшись, вдруг поймал, словно пинок в живот: "Через жопу живем".
"Барин, барин,-- позвал извозчик, - сказал я тогда вот что, вспомнил' - через жяпу, жяпу -вот. Вот, просил ты уж, вот, насилу вспомнил, дошел... Пожалуй-ка гривенник за старание. Так что через..."
"Довольно!!!" - вне себя от ужаса, от прилива жирной
грязи, нефтяной пленки, накрывшей все его существо, забивающей горло, дыхание непроницаемой пеленой, от дикого слова, прямо в лицо выплюнутого мужиком словно из того самого места - сравнение было почти безупречно. Он почувствовал, как погружается в глубину, что его, его! - насильно берут и "ложат" (Люсино словцо) глазами в воду, прямо на свой плевок.
"Это случайно, случайно!" - только и вырвалось, потом замолчал, и через пятнадцать минут его уже
не было. Он ушел на дно.