Уморин Алексей Виленович : другие произведения.

Из самого белого домика

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Рассказы "Он", "Кольцо", "Необходимые добавления", "ХХХХХХХХЪъ", "Фортран", "Кратко", "Завтра - Солнце", "Смех", "Трудовики", "Другу", "Инъекция вечности". Продолжения воспоследуют, как только отсканирую свои старые, пожелтевшие уже тексты.
  Алексей Уморин
  
  
   ОН
  
   0н познакомился с ней на танцах и долго провожал потом, чувствуя, как с каждым фонарным пятном сильнее бьется сердце. И он нес какую-то веселую ахинею, стискивая зубы в паузах, чтобы не стучать, а потом, с сильно бьющимся сердцем - аж шатало - сказал "Пригласи", и она пригласила, тёмный подъезд, а пока отпирала дверь, он неожиданно засвистал. Вышло неловко И он любил её всю ночь до судорог в коленях и проваливался в сон, в котором не было ничего, кроме тьмы, и потому выныривал из тьмы в ночь, в пятна от уличного фонаря, светившего сюда, на четвертый этаж старого дома, сквозь тополиную листву. И под утро сказал, что они поженятся, и они поженились, действительно, утром, в загсе была ее знакомая, и потом сразу уехал. Собственно, это его и спасло, он бы повесился или бросился под поезд, потому что сильнее всего в жизни боялся именно жениться, ему даже в страшных снах снилось, что кто-то - всегда хромой и в кустах говорит: это твоя жена, и он просыпался в поту. Он всегда любил поспать, сон спасал ото всего, лег и отключился, так и на этот раз, и, когда он проснулся, решил, что все, как всегда, было страшным сном, и радовался, а потом заглянул - и точно: на двенадцатой странице штамп. Тут он и обмер, и решил броситься из окна, но пришел кот, потом он взял Борхеса и долго читал - нет, смотрел сквозь туман в глазах и снова уснул. На работу тогда не пошёл, вернее, пошел, но совсем поздно, только чтобы явиться, чтобы поставить "восьмерку", а потом почему-то бегом, бегом, как никогда, домой, пяти минут не мог прождать автобус. Потом дни пошли, как прежде, он, как всегда путал утро и вечер, сны никогда не разделяли его дни, наоборот, это были вершины. 2 Друзей у него не было, так, знакомые, поэтому он мог спать и работать, как всегда, и вот только штамп. Он не писал ей, надеялся, что не дал адрес, но принесли телеграмму от родителей ее, что ж, он криво ухмыльнулся и не поверил. Но потом от родителей ее родителей, потом от друзей ее и подруг, он все внимательно читал, потом пришло письмо. К этому времени он уже отколупал от подоконника порядочный кусок штукатурки. У него была паршивая привычка всегда что-нибудь колупать, хоть свои руки, мать ему всегда говорила, "не дери", и била по пальцам, а он все равно, а когда текла кровь, начинал в другом месте. Заусенцев хватало. Однажды он проковырял родимое пятно на голове, и оно вздулось. Позорный красный бугор долго торчал из коротко стриженных волос, и мать говорила "все на тебя смотрят". И он стал забивался в угол, а потом прятался в туалет с книжкой, пока бабушка не начинала стучать "вылезай" - она терпеть не могла, когда с книжкой... Словом, пятно позора. Но, с тех пор он отучился драть тело, хотя ковыряние осталось, и он вечно что-то..., - как и на этот раз, и, когда пласт штукатурки отвалился и стукнул его по ноге, он услышал, как за спиной сказали внятно "Всё, готов", и понял. А он и в самом деле был готов, он был готов еще в тот день, когда, получил этот первый отпуск на новой работе, и полетел, мотыльком с хоботком, и со сладко бьющимся сердцем. 3 А значит, он проработал тут ровно год, целый год никого, ничего, кроме одуряющего мотания по этой, Богом забытой земле, кроме строк, строк и сотрудников. Бывало, головы днями не подымал, только сон и все, а тут вырвался и поехал куда глаза, - пошел, а потом и поехал, и было даже хорошо, и вот, штамп, а ведь казалось, он все точно тогда рассчитал. Что же, впервые дал себе волю, вернее, не дал, а как бы потянулся к ней, как кот из-под скатерти или, словно лапкой к заре, типа, "лиха беда начало, а там, - думал, - и день'. А пришла та ночь. Но сделать было ничего нельзя, и над отковыренным подоконником он не стал открывать окно, как делал каждый день, ибо штукатурка была знак, а он знал знаки и верил. В Бога он верил. Он поверил в Бога в электричке, на дощатой скамейке зимой, когда он сел на нее и почувствовал - нагрето, а ведь уже плакал - мороз, - но сев, согрелся, поверил в Бога. Хотя это было всего отопление. И он включил чайник, розетка щелкнула, засветилась, но ладно, греет и ладно, и снова перечитал телеграммы, а потом взял, и сжег старые книжки, где были записи для себя. Адреса шифровал, плюнул, просто переписал, открыл банку, жевал хлеб и стало жаль сожжённых анекдотов. На людях всегда неудобно записывать, и он оправдывался, что не из КГБ, и eму верили: конечно, таких, как он, не берут, но, кто-то, раз, заглянул ему через плечо: "Ты инициалы точно нe проставляешь?" И он затрясся и убежал, анекдотов с тех пор при нём не рассказывали, и он был печален, пока, однажды, в поезде, когда в соседнем купе стали хохотать с равными промежутками, он не приник к стене, заелозил, отвинчивая решеточку вентиляции и ухом - влез, и слушал, как воробьев. А сейчас все сгорело. Да, воробьи... Что ж, воробьев он любил всегда, они казались ему лучше ворон, хотя он любил и ворон, и "воронов на снегу", но где же ворону в городе, а в деревне он не бывал, боялся ее. Да и вправду, лучше там не бывать, а воробьи - просто лучше всех, он знал: "моя птица". Главное, воробьи не врут, это главное. Сны, где летаешь, он видел часто. Однажды это был бульвар и вокруг все глядят, и ждут - он должен лететь. Те ждут его - уже в небе и смотрят вверх, а он все на земле. И он стал скакать, просто прыгал на месте и все, и устал, и кричал "лечу, я лечу" и, с томительной мукой взлетел. Летел и врал, летя: полёты должны быть лёгкими, будто бы облачные дымы, а когда так - то врёшь. Он всегда знал, где ложь, а вот с нею не разобрался, хотя, вроде, всё понял с первой секунды. Да что там - понял со взгляда, как понимал всё и всегда. Однако, понявши, пошел провожать, хотел женщину, и пошел, и - ведь это было впервые. И после стыдился, что мял, неумел, что пачкал ее - мокрые ноги это, конечно же, неудобно, но она молчала. И он забыл тогда страх, осторожность, страх, и ночь была вечно. Он делал то, что хотел, он всегда старался делать то, что хотел, и не врать, а тут в него словно включили мотор, а она стонала. да, ошибки не было, без вранья-воронья - она стонала. И поэтому утром, когда он проснулся и захотел в туалет, и пошел, а она была в ванне под душем, и показала - делай, мол, я отвернусь, он не почувствовал ни малейшей лжи - ведь она отвернулась. Но он все равно позабыл о своём и глядел на ее зад под струями воды, на ноги и думал: "там, туда..." и больше ничего, не мог только смотрел, сложена она была хорошо, это правда. 4. Тогда он и услышал в первый раз "все, готов" - тогда было сверху - и понял, что это и кому оно такое, но не мог ей сказать, не мог и сделать, ибо этого не вместит никакая постель, этого просто невозможно - такого, такое. Просто лопался изнутри, от того, что смотрит на неё, что она - вот, и он - вот, а прочего, бывшего в нём, даже слово не вместит, и, основное, ни капли вранья, ни секундного одиночества, всё ровно, как надо. Однако, что-то все равно требовалось, вакуум какой-то, а она уже поворачивалась, - вся облитая, и теплые струйки от ее плеч щелкнули в глаз и на грудь, но он не моргал, просто смотрел влагу сквозь, как, это, она... Потом он стоял в вакууме, глядя на её перёд и "Утром поженимся" - сказал и утром женились. И теперь он сидел над кипой телеграмм и письмом, сжевал хлеб и из банки, а потом налил чай, и принесли телеграмму с одним словом "Еду". Допил чай и стал ждать жену.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   КОЛЬЦО
  
  
   "Здравствуй, Галечка, здравствуй, милая моя. Господи, я так давно тебе не писала, что звук моего голоса, пробивающегося к тебе, словно идет через мутную толщу. Попробую немного осветить ее для тебя.
   Во-первых, в Вовиком мы разошлись. Он без конца пьян и требователен до невозможности, а я - сама знаешь, не очень-то доверяю мужикам, особенно после того случая - со Славой. Я, конечно, понимаю Вовика - ребята просто в отпаде, да и девчонки тоже, когда он выпьет. О, ты знаешь этот его привычный закидон - идти по улице, распахнув плаш, - он так и остался верен себе и ходит в плаще до самых серьезных морозов, я столько раз его умоляла - как стенке горох, все отшучивается. Ты же его знаешь. Он такой всегда, как в тот день, когда я вас познакомила, чуть выпьет - и шутит - все аж падают, а он без умолку - талант. Вот только беда - за первой - всегда идет вторая, потом третья, он ужасно самолюбив, хочет все время быть в центре, а без горючего уже никуда.
   Между прочим, познакомил меня со своей мамой. Я упала -никогда не видела таких аристократичных домов, тем более здесь, в глубинке. Знаешь, у них картина какого-то голландца в подлиннике и это, пожалуй, единственное, чем они гордятся, а то, что ковры на полах такие... Я позавидовала ихнему коту - у этой породистой скотинки в мисочке мясная вырезка, и - спит на таких коврах, что ворс вокруг стоит, как летняя трава. И всюду - зеленое, мамаша Вовкина обожает этот цвет. Царственная старуха: китайский халат, вышитые башмачки - как царевна из сказки, а руки белые =белые, у них всю жизнь домработница, и сама Эльза Марковна /слыхала ли ты что-нибудь подобное!/ никогда в жизни ничего не делала. Однако я заметила у нее у пальцев несколько коричневых пятнышек - старость! Старость! Что поделаешь... Она вдруг назвала меня деточкой.
   Знала б она... Меня аж всю передернуло! Идиотка старая,
  я, когда мне напоминают о детстве, ненавижу. Просто убила б
  и все.
  - Господи, как хорошо, что есть ты, и можно чего-то сказать, облегчить душу человеку, который... Ты сама понимаешь. С тех пор, со Славы начавшись, с его домашнего порно, на которое он даже первую ночь, и - всё, и даже кровь ту снял, у меня словно задеревенело что-то в душе. Вообще, Я вся прежняя, платья, штаны, даже на улицах клеются пацаны, мелочь всякая, дурачки, но только штукатурки
  как-то незаметно стало уходить больше и больше, крашусь от страха, что не заметят, крашусь, чтобы не видели, как стали темны мои глаза. Галечка, знаешь, я разучилась улыбаться. Только смеюсь, но про смех этот ты всё знаешь. Кстати, как у вас там с косметикой, хоть польской? Деньги сразу. А ведь как-то заметила я те коричневые пятна. Может, потому, что у самой скоро?..
   Ну, Вовик, это, конечно, сильный удар. Но ведь должна я думать о будушем? Выйти замуж за него, а ребенка заводить от соседа! На хрен, извини, это мне надо, а выйдет какой-нибудь дебил от него, от алкаша,- ярмо на всю жизнь шее зачем? И,- бросит он меня. Ах, эта бабская неуверенность, и все равно знаю - бросит, бросит сучок этакий...
   - А знаешь, - здесь есть иволги. Одна постоянно пела, когда мы с Вовиком ходили гулять в парк и целовались у реки, у свесившегося в воду дерева. Ивы, наверное. Красивое имя. Девочку, дочку б с таким именем. Ой, не могу. Все травлю, травлю себе душу, кусачками злыми кусаю ее, кусаю... Знаешь, один раз к нам в обшагу, еще в универе, приходил дяденька-монтер, старенький весь, от белой головушки до фибрового чемоданчика с окованными уголками. Такой аккуратненький чемоданчик, потертый сильно, но без всякой этой изоленты синего цвета, которой мой папенька вечно скрепляли наше добро. Ух, как я ненавидела эту ленту, какое-то квазивыпертое достоинство нищеты. Вот, мол, мы демократичные какие. И мама, бедная, она всегда носила голубую ленту и говорила, что это память о молодости, а мне всегда казалось, что в волосах у ней еще один отрезок изоленты, словно и в голову ее - бедная моя мамусенька - влез придур-папахен и что-то там спаял. Урод, он даже родным не был, отчим... Ты, впрочем, знаешь, это я просто опять расковыриваю старую рану. Ненавижу этого ублюдка, неудачника, всю жизнь мне испохабил. Если бы не он...
  Так вот, этот дедушка-мнотёр, он всё так ласково с нами - "девоньки, девоньки..." у меня аж червячок засосал, думаю, что же он так, будто на смерть провожая. Но вслух-то ни слова. Молчу. А он посмотрел на меня пристально, да и говорит: "А что же милая девонька, и на смерть. Да. Я же больше не увижу вас. Больше к вам не приду. До самой смертушки не увидимся. А - столько, милые, перенести вам. И детей рожать, и за мужей стоять. А тебе... - тут он как в ладонь сердце моё взял и горячим поглаживает, - тебе девонька, особенно. И жаль тебя - ишь, красавица, ивушка, да придут с топором... Но ты не боись. Всё не без Воли Его. Будь добра,как есть, и - хорошо.
   - Да что же дедуля! -я вскинулась, - это вы гадаете мне, или как?
   - А мне гадать не надобно. Я просто вижу.Умею я. Так что...
  Только не закончил он слов. Открылась дверь и вошла
  эта Валька из студкома, крыса ненавистная, подслушивающая. Тотчас дедуля обернулся к своим проводкам, и всё. Руку только назад протянул потом, не глядя и - мне: "Подай плоскогубцы!" Я чемоданчик его открыла, а там они сверху в карманчике, блестящие-блестящие торчат. Я хвать, подала, а он руку мою с железякою этой горячей ладошкою обнял и - жар по голове, по темени, по груди. Потом вынул у меня из руки железку свою и - за дело, и больше уже ни полсловечка.
  Наревелась потом я тогда.
   ... Право, что это! Прости, милая, прости. Я не должна так, не имею права, просто наболело до глубины души, до аорты, а тут, в этой проклятой дыре, даже трахаться не с кем, не то - поговорить. Да и с кем тут спать? Ни одного лица, рожи, серые от водки и усталости. - Вовик? А что Вовик? Мои несвятые родители, увы, наградили меня комплексом, что все должно быть по обоюдному согласию, а тут... Не могу.
  Знаешь, я однажды даже разделась. Не с Вовиком, нет, с другим. Это было как дождь с грозой. У меня только кончились "праздники", я сходила, отмылась - терлась уж не знаю как, давно такого не было, потом еше одна толстенькая тетка помогла - спинку потерла - кайф, (а как мы, бывало, с тобой - помнишь? Да, Галь?) - В общем, вышла, - я потому это так описываю, что такого еще не было - оделась, вышла из бани, и вдруг вечерний ветер как-то из-за угла кинулся и развил волосы, я их собирать, и тут мужичок какой-то проходил мимо, так, черт его знает, что за мужичок, в сумерках не разглядеть, невысокий-вот и все, ка-ак глянет на меня искоса, как ножом горячим метнул и насквозь до низа меня жар. Я охнула, о забор оперлась, стою, не дышу, а он подошел - одни глаза и тот жаркий нож ТАМ раскачивают, и говорит... И я пошла. С ним.
   Как в тумане все. Галюш, я тогда как. с ума сошла, но даже сейчас пишу,-а в голове мутнеет - и ХОЧУ. Господи, это ж какое-то наваждение! Вовика, все забыла, иду, не вижу куда,
  только за ним, а он впереди, и ни разу не оглянется. Помню
  только, что вошли в какой-то дом, еще - что всю дорогу мне
  коснуться его хотелось, и я ладошкой так протянусь, а в нее,
  -как огнем - отдергивала тогда. Вошли, он оставил меня в комнате, сам вышел, я стою и платье стаскиваю. Сдернула почти, а - ну ты помнишь,то бордовое, с вышивкой, я на четвертом
  курсе купила, ты в нем к Борьке все бегала - помнишь? Там ворот узковат, и пуговку я всегда забывала расстегнуть, вот и тут - стою - душно, платье дергаю, и одна мысль - сейчас он, а я еще не... А сладкий нож ворочается, и вот стою, хочу страшно, и плачу с досады, дернула, сорвала наконец и на себя в зеркало хотела, а зеркала-то нет. Я к окну - первый этаж, а окна распахнуты, я раму на себя потянула - глянула -а там встрепа-растрепа такая... И сдуру и ляпнула: о,Господи!,
   Мама родная, что тут началось!Все аж взревело вокруг, меня
  словно какая сила или ветром через окно вынесло, а я без
  ничего, одно платье в руках, тут бы прятаться, а я, ни на что не глядя - бежать, бежать, черт-те где опомнилась, правда, в платье уже, на бегу надела. Трясет всю, реву, не могу, а в голове то болью брыкнет, то голос - слова помню "Ты не забудешь".И вот, как видишь, я не забыла.
   На другой день в церковку побежала, к попу, всю ночь не спала, а он, пьяный урод, перекрестил меня и даже недослушал, отошел. Но легче стало, а то трясло временами очень.
   Вот, написала, теперь будто опять полегче. Боюсь одна оставаться, и знаешь, с того месяца все у меня в Вовиком напере-косяк и началось. И не хочу его никак. Раньше, ты помнишь, я все - хоть кого-нибудь, ну, конечно, не так, чтобы совсем, а вообще, ну ты помнишь. А теперь... Уеду я, наверное, Галюша, уеду, куда глаза глядят. На работе дурачье, никому ничего
  не нужно, Вовик, лучший, если, подумать, парень в этой дыре, мне не нужен, мужичка того искать не стану - боюсь, да и в Бога теперь я поверила, а тут, сама знаешь, то, от чего Господь спас, от того все же лучше держаться подальше. Словом, пиши, а то можешь меня не застать, назад в Свердловск-то уже не вернусь. Или в столицы, или... Я ж говорила - куда глаза глядят. Или в петлю.
  2 P.S. Как всегда забыла обязательное в письме: как твои дела?.. Хи-хи-с.
  2_ Галинка! Не отправила тебе сразу письмо, и вот пользуюсь случаем, продолжу. Конвертов нет - ругалась-ругалась, а теперь - рада до смерти. Опять надо выговориться - и чего ж я, .дура такая, раньше этого не делала? Ладно.
  = Слушай, я просто не могу. Сегодня приходит мой Вовочка и с порога "Выходи за меня замуж". Цветы принес, разряжен, ,как петух, и вообще. А я вчера еще с тоски в универмаг местный зашла, там, на втором этаже, ювелирный отдел, я обычно, как деньги получаю, так туда - серебро покупать. И вот зашла, а там товар завезли, и обручальное колечко - гранёное золотое и с брильянтиками на такой маленькой таблетке в форме бантика. Я аж застонала?и размер как раз мой. Смотрела-смотрела, денег-то нет, вот я и говорю Вовочке, эдак, в шутку - купи, мол, посмотрим. Знаешь, я бы никогда, ты же меня знаешь, а тут словно бес толкнул, а Вовка и рад. Улетел, как на крыльях, я в окно смотрю - в машину прыг, и с места ка-ак рванул. Он когда так - у меня аж сердце опускается, уже ведь один раз влетел под лесовоз, по пуговицам собирали, в Барнаул в краевую хирургию вертолетом везли, так нет, все по-старому.
   И вот - умчался, а на меня такая истома напала, я на кровать бухнулась и как-то спокойно-спокойно. Матушку его припомнила, чудная, в общем, старуха, да и всяко - женой на тех коврах лучше, чем котом, а я и котом там непрочь. И - как-то задремалось - солнышко через окно как раз на живот, и ноги греет, я пригрелась и вот: приснилось, что иду я по лугу-цветной сон, ты представляешь! - иду по зеленому лугу и навстречу мне бес. Ага, с хвостиком, с рожками, а рожею - как тот самый мужик. И ведь лица того я не помнила, а вот знаю точно, что это - он. И вот он снова ко мне подходит и в глаза также искоса глядит. А я - смело так, беру и крещусь. И - ничего. Я прямо вижу, как он хочет, пытается что-тo, а ничего не выходит. И тогда он падает на колени, причем копытам! взрывает землю так, как это если бы действительно человек на копытах на колени опускался.
  И говорит: "Ты пойми, пойми, глупая, тебе ведь путь ж судьба быть со мной. Ты же ведьма, ты вспомни, я же любовником твоим был". И это жалобно так, и, представь, я вспомнила Он как-то рукою - а рука точь-в-точь Эльзы Марковны - рукой передо мной махнул, и я увидела его и себя сразу в тысячах мест, и всюду мы любили. И тысячи поз, а я все это еще и ощутила, и опять, чувствую, жар... Словом, аут, а он за мной следит, и я понимаю, что еще секунда, и все. Из сна - а я понимала, что я сплю и это сон - через окно не прыгнешь. И я снова так, как когда-то перед раскрытой рамой, вслух: "О, Господи!" И, представь, мужичок МОЙ съеживается и исчезает, но, исчезая, успевает сказать "Будет тебе, девочка, последнее испытани..." Букву "е" я уже не расслышала.
  ...Сердце бьется бум-бум-бум. Я руку кладу на грудь, открываю глаза, а это в дверь стучат. Бум. Я, еще слабая со сна, вся какая-то разогретая, подхожу, открываю - Вовочка мой, руку вперед ладонью протянул, а на руке - кольцо. То, то самое колечко, и блестит, зараза, как огонь. Я ойкнула и села тут же, на стул, а он входит, ладонь не закрывая, и на колено падает, протягивая мне. Рыцарь, тоже. Ну и слова...
   Понятно, в общем, а я сижу и - как дура... Мне до смерти это колечко хочется взять, а что-то не пускает. И я говорю: посиди, Вовочка, а я напротив тебя сяду и подумаю - ладно?"Ладно, отвечает, - а кольцо ты пока возьми. - Нет, - говорю, - кольцо ты держи, а я думать буду и на тебя глядеть, любоваться. Хорош.
   А он и вправду был хорош. В светлом плаще -где он доставал, ума не приложу - толъко только в "Медведе" фасон новый появится, так и он уже в нем. Пропасть денег, наверное, стоили эти плащи. И физия его породистая... Ну и, как всегда, под хмельком. И вот я сижу, смотрю и думаю. А что думать-то? Дуре двадцать пять, профессия моя никудышная,
  получила ее просто "ПОТОМУ ЧТО НАДА УЧИТТЯ..." - да ты сама знаешь, сама ж такая, квартиру тут я когда=нибудь и получу, но к моменту стану, как тот старичок монтер, у которого молоды только кусачки никелированные. На что я могу рассчитывать? Где-нибудь в отпуске на югах с мужиками раз в год душу отводить? Да я же их боюсь до смерти, особенно после Славы, да и не в хренах счастье, хоть и без них несчастье - стопроце. Любови хочется, - как
  физик наш говорил, - а жить не дають".
   Я как-то словно разделилась вся. Сверху у меня все бурлит - мысли всякие, точные, верные, как хирургический скальпель - помнишь, на. практике -так и режут, так и сверкают, а в сердцевине пустота и прохлада. В сердце самом. Никогда бы не подумала, что может быть так, а вот... И мысли эти режут, режут, но все как-то с краю, уверенности внутри нет, прохлада и печаль, и все. А Вовка сидит и держит кольцо и на меня смотрит, а мне уже неудобно, словно я ломаюсь или еще как, человек же ждет, он честно ко мне, а я...
  И вот, так же, вся неуверенная внутри, даже еще более похолодев, я встаю и говорю, вернее, начинаю только:"Ну... и дальше так вниз голосом, когда соглашаются, а уж и вправду соглашаться хотела - иначе как, ломаться-то чего, от счастья бежать. Оно ж, хоть и невелико, а у многих и того нет, Таньку вспомни, насколько одарил девчонку Бог, а все с жена тиком путается. Вот я и собралась так, по мыслям-то действовать, вот и тон такой, а Вовочка как услышал, что я вроде соглашаться начала, так улыбнулся и руку с колечком ближе - бери, мол. Я глаза-то опустила, а из колечка-то ГЛАЗ. ТОГО. Я ахнула, отступила - Нет - Нет - Нет!.. - а этот дурачок снова шагнул ко мне, и колечко к самому лицу. Я гляжу,-а кольцо все светится, все играет. Дивная, в общем вещь, и так мне тут представилось, что вот сейчас одену и... -Машина-то у Вовки - немецкой марки, да домработница, да этот, хрен поймешь, голландец с коврами, где я кошкой хотела быть..
  Противно вдруг стало. Противно так, аж уши заложило: вот, покупает меня, как шалаву, как Людку Севкину пацаны покупали на третьем курсе вскладчину, этажом. Меня, меня это меня, столько умеющую, знающую, гордую... За эти ковры дурацкие, Эльзе Марковне ручки лизать?! .
  Так уж мне захотелось Вовке по морде тут зарядить. Я уж плечо отвела и... - И тут вдруг вспомнила: глупость, конечно, - в идиотской моей семейке всегда было правило и Бог весть откуда взялось - я могла приносить домой сколько угодно собак и кошек. Никому не разрешали, а мне - можно, девчонки из класса всегда завидовали, и у меня целый выводок всяких чертенят жил. Но правило было такое - перед тем, как взять, я должна была посмотреть в глаза и понять - чего этому псу или котенку от меня нужно. Знаешь, я несколько раз не брала таких чудных собак и котят, девчонки другие, когда я потом говорила им - там, мол, есть, просто с визгом и правдами-неправдами уламывали предков, а меня называли дурою. За глаза, конечно, в лицо бы мой выводок обидеть меня бы не дал. И вот в этот момент я, вздрогнув, отвела взгляд от кольца и посмотрела Вовке в глаза, а там...
  Знаешь, я видела один фильм, там мужику в конце...
  Ох, да что ж это я - тоска, понимаешь - смертная тоска, погибельная в его зрачках была. Кранты Вовочке, поняла я, конец ему, если он меня не добудет. Кранты. Последняя надежда ему - я. Уж кто ему так сподобил, кто услужил - не знаю, а только смотрел Вовка на меня, как те песики и коты - драные, паршивые и старые, которых я себе забирала. Выхаживать. Больные были глаза эти насмерть. А этого не люблю.
  И, молча сказав, "Господи!", я вспомнила, вспомнила, как у камышей мы целовались, и - взяла кольцо.
  Одним словом, пиши мне, Галинка, на новый адрес. Если все будет в норме - отвечу. Пока.
  Твоя Вика."
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   НЕОБХОДИМЫЕ ДОБАВЛЕНИЯ
  
  
  "...черновик. Нет, не выпендриваюсь, просто хорошая бумага, тонкая, выбрасывать жаль. Потому и письмо - на черновике, и само - черновик. Потому что писем /письмов/ набе-
  ло не бывает. Перебелить не успеваем ничего, вот и выходят даже дети крест-накрест в бинтах. Гипс или бинты. Чего-то не довели. Или перевели - на час вперед. - И вот, и ты уже обречен всю жизнь приходить раньше - ее еще нет, уходить, пока не остыло, бросать, не закончив... .Времени катастрофически нет, а в желудке все равно пусто, и на подлете кариес или воспаление вкусовых сосочков на языке - опять горячее жрал.
  Но никто не скажет "лизал". Никто.
  Фигня и это. Нет гордо поднятой головы, она лишь в отсутствии осведомленных или в присутствии ленивых, а чаще -тех и тех, но - в качестве зрителей, с удовольствием позволяют тебе выступать павой, топорщить пух на обмылках крыл.., Тем временем жена поднесет кофейку, сушек там, и, сочно хрустя или обмакивая в чай, они скажут - глухо, с набитым ртом: "Во, дает!" И прибавят: "Коел". И будут правы, потому что "з" с сушкой во рту не проговаривается. Его проглатывают. Ротом. Или - чем они там говорят, едят...
  Жизнь доведет. Или подведет - на час, на два, вперед-назад, хоть на три буквы - на то она и..,/нрзб/..
  -...На этом месте рукопись обрывается, - молвит экскурсовод с оксфордским дипломом и продолжит: -Следует отметить чрезвычайную четкость почерка. А в остальном - простейшее мышление, характерное для печального времени конца XX века.
  
  -Да уж, - скажет один из посетителей сибирско-русского музея. И матюгнется. Сам про себя. И письмо улыбнется. Да, письмо улыбнется. Оно живо, письмо. И писал его
  не простейший простому, и не только хорошим почерком отличимо. - Живое письмо! -Слышишь ты, блядь заморская, оно больше, чем думали вы! Чем когда-нибудь будете думать. Потому что в проклятом и яростном времени нашем только, такие, как автор и тот, кто прочел, только такие и ...
   - Ерунда?.. Ну, нет, не ерунда,отнюдь. А ну-ка, сюда, вот. Садитесь. А теперь представьте: вот, вы одна. Вы в кресле глубоком, и - вот, против вас медленно-медленно проявляется силуэт. Спокойно- спокойно. Держите свою сигаретку, не ронять. Так, затягивайтесь. Глубже, глубже, еще.-
  Во-от, силуэт сгустился в мужчину. - Автор? Или адресат? - Не важно. Факт тот, ч то перед вами один из двух, обоих, к письму имевших отношение. / Оба, видите ли, не предполагали, что письмо попадет к другим, тем более невозможным был вариант публичного изучения./
  -Что? Вы не виноваты? Это историки все? - Прости-ите, мадам, не поверю. Пипифакса у вас хватает, так что в подтирку из вшивых завалов оно не пойдет, но - хоть сожгли бы. - Нельзя? А говорить о почерке, не ггля в суть - можно? А сто раз на дню иглой по живому - можно? Не вникнув, не спросив: где болит? - Можно, а?..
  Впрочем, возможно, я зря горячусь. Мы видим, мужчина не только сгустился, он готов действовать. Ну вот мы сейчас и посмотрим - что станет делать один из членов письма. С вами,
  мадам, с вами делать. /Мадам трясет./
  -Туалет где? /Голос глухой, как в тумане./ -Т-там... - женщина робко показывает. Фигура скрывается в указанном направлении, и вскоре слышен шум воды. "Уф-ф", ~ появившийся выходит, подтягивая штаны, и долго в раздумья чешет грудь. Она волосата, /явление голо до пояса, но в руках держит тельник, а плотную задницу крепко стянули индийские джинсы/.
  -Это какой же год? - спрашивает фигура, перестав чесаться. /Пауза./ О-о, простите, мадам, я и не заметил! О, вы дивно хороши, даже слишком для роли экскурсовода. Я -/фигура впадает в патетику/ - я предлагаю вам стать возлюб-
  ленной знаменитости! Мирового масштаба! /Полуголый стал почти изваянием, даже наметившееся брюшко подобралось. Он строен, как.. - кипарис?.. _ Кипарис, ей-ей.
   Рука описывает мир жестом вождей./
  -Что-что? /Очки девушки с переносицы плавно едут к кончику
  носа. Это не убавляет ее привлекательности./
  -Да, - повторяется громогласно, - будь моей Ариадной, и мы пройдем сей мир по бутонам цветов. Мы завоюем его!
  -Это же двадцать первый век? - спрашивает он, снизив, голос.
  -Да, - слышит в ответ и, твердым шагом подойдя к откинувшейся в удивлении женщине, обнимает ее:
  -Ты будешь со мной? /Голос его низок, как львиный рев, и вкрадчив, как хвост леопарда./
  -Да-да! - отвечает она, обмирая от страха, - но что вы от меня хотите?
  -Я - гений, - отвечает он. - Мое письмо пролежало века. /Тут явное враньё, всего-то конец двадцатого века, но - не станем вмешиваться, ибо лезет ей в трусы. И продолжает говорить/... Это письмо избранно Богом! /другая,
  еще малозанятая его рука указывает строго вверх. Пока зрачок девушки, расширившийся и потемневший, покорно следует за жестом и застывает, глядя в зенит, наш герой- подхватил её и, махом, в кровать. И - завершает дело: трусы с нее он уже стянул - и сразу же глубоко погрузил всю пятерню в запретные тайны ея./
  Слабея, она на секунду овладевает собой и, широко раскрыв глаза, кричит:
  -А СПИД?! СПИД! Это негигиенично!
  -Я здоров, - гордо отвечает герой и достает, из штанов удостоверение. -Вот справка!
  Последним усилием, по-детски шевеля губами, она ловит: имя, фамилия, фото, печать... Печать успокаивает, и,
  покорно откинувшись, она отдается судьбе.
  Герой приступает.
  Занавес.,
  Вот, пожалуй, и все. Зрителей прошу разойтись, а вы, молодой человек, подойдите сюда._Прошу внимания: поднимите, пожалуйста, удостоверение, что случайно оказалось по эту сторону занавеса, и прочтите. Что это за справка? В порядке, не поддельная ли?
  Молодой человек поднимает и внимательно изучает. Он явно из легавых.
  -Так, - бормочет .он. -Имя-фамилия-номер-печатъ-фото... Он долго смотрит фото на свет, сличая, совпадают ли края печати на фотографии и листе. Края совпадают. -Та-ак, подпись руководителя - порядок. Печать - натуральна, разве что потерта слегка... Продовольственные карточки... Так, отоварен талон за январь - на сахар. А вот винных-то нет, ага... /Он делает глубокомысленное лицо
  
  отчего становится еще более глубоким идиотом - старатель- ным школяром-изучалой, из тех, с "крепкой тройкой". Даже сквозь штаны видать, что на заднице у него всё еще вмятины от папочкиного узкого ремня./
  Наконец, выпрямившись, он рапортует:
  -Все в порядке! /Ему заметно хочется взять под козырек./ Протягивает удостоверение.
  -Благодарю вас, вы свободны. Я - потому побеспокоил, что заметил ваше, не в пример другим, внимание к разыгравшимся событиям. Вас, видимо, выбирали? -
  -Так точно-с! - чеканит он. -Так что из лучших! Нас в школе полиции дурных не берут-с. Не наркоманы, не политики, даже гомосеков - ни-ни! У нас с этим строго.
  -Еще раз благодарю, - киваю ему я и засовываю в карман удостоверение, на котором белом по черному крупно написано "Брокер", а может, и "Пресса". Бог весть. Да и к чему мне туда всматриваться, старику? Пойду себе, заварю кофейку, да на боковую. До завтра сюда можно не приходить, этот парень так скоро не кончит.
  И, бормоча себе под нос из "Полтавы" М.Ю.Лермонтова, я быстро сбегаю со сцены.
  "да, были люди в наше время..."
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Х Х Х Х Х Х ХЪъ.
  
  
  Если плохо, то можно прочесть молитву, присланную Вами. Если не помогло, то, подождав немного, выдохнуть воздух, с характерным звуком "ОМ" и приступить к доказательству, действуя "от противного".
  Начинаем с самого непрятного, как и следует из определения метода.
  Взять расческу и поднести к губам, предварительно сложив ротик трубочкой, сильно при том напрягшись. Затем, наблюдая действительность сквозь мельтешение красных колец - следствие точечных кровоизлияний в сетчатку или включений отрицательных аур, сильно подуть. И действительность прервёт Звук.
  Звук взять на ладонь, и, повернув к свету выпуклой стороной, внимательно рассмотреть. Итак, характерной чертой рассматриваемого Звука мы можем назвать главное и основное: рас-че-соч-ность. ЕСЛИ, держа на весу, чтобы не порезаться острым ребром и, медленно вращая Его за отросток, мы не обнаруживаем следов вчерашней котлеты /съеденной тайном на лекции, после чего пришлось долго оттирать руки скользкими листами тетрадей и всё же не миновать - пришлось - закончить процедуру лёгким поглаживанием о штаны/, /С другой стороны - следует непременно оговориться - иначе как? Иначе нельзя, не дай Бог носовитые к концу второй пары однокурсники, учитывая положение в стране, потребуют отчисления и, несомненно, добъются своего: декан второй уж день как без сапог - схоронив старушку-соседку, он вынужден был продать сапоги,
  чтобы купить Батон, иначе дядя Вася с нижней площадки, с прикомленными слепцами из ЖЭКа, грозил придти и откопать бабушку. А божий одуванчик с догом своим, с Ларсиком, уж очень достали декана.Сговориться удалось лишь через Батон. Батон пришёл и - дяди Васи не стало.
  ...Особенно потешно выглядели разбегающиеся слепцы. Декан чуть со смеху не лопнул!
  (Мы не станем тут углубляться в философскую или, точней, в правовую сторону вопроса "Кто виноват?" Нет, мы не уподобимся сукам-народовольцам. Нет-нет, мы, смиренные христиане, удовольствуемся констатацией того факта, что котлета была съедена, декан без сапог, а мы соболезнуем несчастным сокурсникам в количестве трех чел. - нрзб. зачем-то через дефис. - отчисленных деканом в туфлях на следующий день. И то сказать -холодно в семидесятиградусный мороз.)
  Зимы стояли на Святой Руси... Вельми.
  Аристарх! давайте констатируем Факт, что вышеизложенное размышление весьма продвинуло нас в направлении познания Звука. И потому, я предлагаю завершить его небольшим салютом - маэстро! - благодарю вас; оркестром - полковник...
   - Полко-ов-ник!.. - Ах, старый ты, старый козлярушка, опять - как свинья.
   "Козёл"
  /стихи маленького-маленького мальчика, обещавшего вести себя хорошо, вплоть до самой публикации полного собрания сочинении его и хоть кого. Хоть Голсуорси./
   Ка-а-а-а-а-зёл.../здесь, в лучших традициях мировой оперы и балета следует длинная пауза и подпрыгивание-фуэтэ/ ...и свинья... - автор опять настаивает на паузе. Пусть постоит,.. - нашли на улице почти что три рубля.Не поделили их и тут же подрались, и вдаль куда-то унеслись, ша-ла-ла-ла,-ла-ла. /Все встают и, сняв шляпы, приветствуют вынос тела. Тело пахнет /
  Итак, Пал-ков-ник! /старший/ - туш! - Благодарю вас, можете идти, а мы с Вами, Аристарх, вернёмся к нашим занятиям и, связав в пачки несколько - лучших из принесенных нам туш, приступим с выработке последующих котлет и рассмотрению Звука.Всего хорошего, чего и нам желаю.
  Пад-пал-ков-ник Уморин. /слог "пал" прошу произнести через "ять". Прошу в просьбе не отказать. Подпись, число, угловой штамп./ Три матерных слова. Цой с ними. Догнать и перегнать. Олень. Кисловодк
  Постскриптум: скорбный.
  Хрен- редьки - не - слаще
  
  
  
  
  
  
  
   ФОРТРАН
  
  
   -О-о стонал он, задыхаясь, хрипя. Страсть
  топила его, да и она, прильнув, горела.
   - Я люблю тебя! - вскрикнул он, и одежда была мигом сорвана, частью сброшена и они отдались друг-другу как драконы.
  Он любил её и она любила. Они раскачивались и сливались,
  она колыхалась, он кричал и она царапала докрасна белые
  плечи его. И вот, на пос-
  ледней высокой ноте, когда всё сошлось, пузырясь, в
  одной точке,; когда перестаёт быть время и века выходят из-
  -под вывернутых в напряжении глаз, он, больше не в силах
  сдерживаться, шепнул: .
  - Скажи мне свой файл!
  -Й финальное "Аа-аххх" стало ему ответом.
  
  
  
  
  
  
  
  
   КРАТКО
  
  Он взял её и она отдалась как котлета.
  Он взял её и она отдалась как котлета, а он взял и выплюнул: "Холодная"
  Он взял её и она сгорела в его руках как огонь и он сплюнулн:"Зола"в
  Он взял её и с трудом оторвал от земли. Дальше она уже летела сама.
  Он взял её, тщательно вытерев ноги об половичок.
   Он взял её за недорогую цену прямо в комиссионном магазине, даже не снимая с вешалки "
  Он взял её и старый "жигулёк'. И собрал из двух развалюх одно, выкрасил и пользуется. Но - бензин жрёт, зараза-а-а!..
  
  Он взял её и передал по цепочке.
  Он взял её и долго раздумывал: куда бы деть.
  ОН взял её. Решился. И никогда, ни мига в жизни об этом не жалел.
  
  
  
  
  
  
  
  
   ЗАВТРА - СОЛНЦЕ
  
  
  -Град упал. Последние солдаты его еще подпрыгивали
  среди травы, высматривая своих, группируясь, крестясь, а солнце уже раскатало с горы до горы цветные коврики радуг и земные духи тихой толпой побрели на поклон - Кому? Чему? Я остался один.
  Радуга гасла. Я прощался с ней как в детстве, про-
  кусив щёку целулоидному зайцу, прощался с покоем - люби-
  мой игрушки более не было. Радуга... Отдельные куски её
  как торт, ещё светились кремом, соком, но она уже не бы-
  ла дорогой, не перескочить стало провалов, зазиявших в
  стынущем золоте, глазурях и серебре. "Ты - на правой,
  чужой стороне, я - по эту, волшебную сторону..." -
  донеслось оттуда и мир стал привычно твердеть, словно
  покрываясь коркой - стылой оспенной лавой. Моё лицо,
  подчиняясь общей ноте, вдруг приобрело определён-
  ность, какие-то мышцы напряглись, что-то внутри заболтало как сонное, но уже просыпающееся трёхпрограммное радио, потом стало больно- сердце.
  - Ну, это-то ничего, к этому мы привыкли. -
  подумал я.
  Но умер, и наконец кончился долгий, стылый,
  недобрый мой день.
  
  25 - 30 мая 94
  
  
  
  
  
  
  
  
   СМЕХ
  
  Надменно и косо глядя, алтайский хан подошел ко мне. Запахло долларами, пивом, конской мочой. Сверкнули в шапке соболя, рука с тонкими, стальными пальцами сжала узорчатую
  рукоять. Нагайка,перстни...
  - Ты кто?! - спросил он громко и надменно, кривя
  алый рот.
  - Я? Я тут живу... - ответил я, ощущая легкий задых.
  Вышло неожиданно глупо и тихо. И стало смешно.
  Это, конечно, было нельзя. Это, конечно, было никак -
  только подумать, это же чистой воды... Но, пробиваясь из-
  нутри, как спазм, как слепой круглый зверь, смех растянул
  мне рот и, красным, спрыгнул на снег. Раскатился как ртуть.
  Шарики - прыгали весело и светло, и я перестал бояться..
  Лицо хана исказилось:
  - Ты кто?!! - уже в бешенстве, крикнул он
  ...Я - я, - ответил я, чувствуя, как последние крысы страха кусают мне живот. Потом они ушли, и хан, помолчав и, переплетая губы, как двух узких змей, сказал, свистя:
  - А ну!.. - и ударил меня нагайкой по лицу. Ожог был
  силен, и глаз потек, но сквозь обильную кровь и слезу я однооко глянул на него и понял - Не боюсь. И стало все равно.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ТРУДОВИКИ
   (у моста через Исеть)
  
  
  -...А эти джамажки - все они гозлы! - здоровый, откор
  мленный бунделюк откинулся, на спинку стула. Его букелий, сморщенный и сухой в это время года, медленно сползал с мясистой ляжки, подрагивая и сопя.
  - И ты молчи! - он замахнулся кружкой. - Последний
  копуль так, гум, подвел. Грым-трум! Лучше не вспоминать,
  так бы и оторвал!..
  Испуганный орган вскочил и, оскаля мелкие зубки, юркнул -в кусты. Бунделюк швырнул ему вслед вслед двугорлый сосуд.
  - Не горячись! - его спутник, пожилой, но все еще очень крепкий буркун, поправил стилет. - Не стоит. Своих... Лучше выпей. - И он подлил пивка.
  - Грум-грум! - никак не мог успокоиться бунделюк. - Я, грум-грум, туда, а там -, гррум!.. - он грохнул конечностью по стальной стойке. Стойка согнулась. - Я опять туда, -а там опять!.. - Он не находил слов. Но спутник его не слушал. Пивные пары делали свое дело: побурела и лопнула кора толстого дуба, где они пили, осыпались кирпичи в стене, у которой мочились.
  - Хорошее нынче пивко, - сказал вдруг бунделюк, - кис
  лоты не жалеют ребята. - Он пьяно пошатнулся и залез в кар-
  ман. Вывернул. Обрывки хрюней, шмачки и ключики пали на
  землю. Из другого была вытащена толстая пачка кредов.
  - Слушай, а хочешь, пойдем в куриром и намакутимся
  до оптимушничка. Гюлей возьмем. Кредов хватит, хрубистонов
  я хряк на хаяк отправлю. Да и что нам хрубистоны вдвоем?
  Хоть весь коробок! Пойдем! - И он с маху залепил средней
  
  рукой спутнику по плечу.
  ...Пьяно раззявив рот, он ждал. Рыгнул. Потом сказал: Грум-трум! Ты что, не уважаешь?! -
  Погодь, - ответил буркун. Он весь преображался.
  Царская водка, которую здесь добавляли в пивко, похоже, сделала свое дело. За спиной буркуна, прорывая, пиджак, крутились могучие гири. Черные щупальца, ни на миг не кончая пути, лезли вo все стороны, крутя блестящие двухпудовки, пудовки и полупудовки. Легких гирь не было - этот экземпляр уже давно не дышал.
  - Так ты сказал, джамайки гозлы?! - проревел он так,
  что задрожала земля.
  - Ар-ря-а! - радостно взвыл бунделюк и выхватил шпин
  дель из плеч.
  - Ща мы им хрум-бар-хуна замесим... Айда!
  И они устремились. Вслед им жалобно завыл забытый бу-келий, но, рассудив,,что делать ему в предстоящей свалке нечего, лег в кустах и заснул. Он тоже был пьян..
  
  
  
  
  
  
  
  
   ДРУГУ
  
   На всякий случай ставлю чай. Конечно, это безрассудство, -
  ставить на случай, да еще на всякий - такие ведь попадаются! В прошлый раз... Ах, этот прошлый раз, черт его забери! Представь: сижу за самодельным столом - у меня вся мебель самодельная - сижу - и приходят и стучат. Я, знаешь ли, вывез из-за кордона собаку-щенка, и вот эта собака-щенок заливается горючими слезами, а в дверь стучат. Я сразу понял: пришел Прошлый Раз. Каждый Раз бы так себя не повел, при нем собака-щенок радостна и дудит в трубу, а если плачет и далеко-далеко по морю бегут паруса - это к дождю. А если дождь - значит, опять Прошлый Раз. В милицию звонить - поздно, в себя стрелять - рано, да и Вера мне не позволяет, а Вера - ты знаешь - моя шестая жена.
  /Ах, это опять к слову, какие же они ссуки, эти женщины. Какие же они пс-с-ст! Второй, четвертой и корень квадратный из первой аб-со-лют-но! пофигу что со мной! Паду ли я стрелой промзен-ный /ты не думай, это говорили так "промзенный", это не ошибся я/, чи мимо пролетит стрела, загрызла ли кого-то собака-щенок, и теперь меня посажают в тюрьму, где и умру я в горе и печали, в слезах и брюках через плечо и браунингом в рукаве, как и подобает верному ленинцу в стране врагов мирового пролетариата. Пусть я умру, но в песне смелых и сильных духом всегда я буду... О, смелый Сокол... И капли крови как искры вспыхнут... крылья... небо... выси... Урра! За Сталина! За революцию! А дальше - известно: Идут пионеры - салют Кибальчишу, Плывут пароходы - гудок Кибальчишу, а Анка-пулеметчица - та юбку задирает, мол, хочешь, Кибаль-чиш? И я с того света, голосом отнюдь не потусторонним, но все же с подвыванием - родимые пятна капитализма легко не отмываются,-"Конечно, хочу, только с тобой, только с тобой, только с..." - Хрен тебе, - скажет Анка и пойдет в кусты с Гребенщиковым; а я, голодный и холодный, завернусь в знамя и умру. Уже навсегда.
  ...И все же представляешь, милый, какие же они пс-с-ст! Корень кубический из двадцати девяти! Им абсолютно пофиг - что я, где, словно и не муж. Я по этому поводу как-то даже песнь сочинил:
  Ты от меня детей рожала, Галя, со мной в постели ты лежала, Галя, мои рубашки ты носила, Галя, чего же ты меня не хочешь, а?
  Это первый куплет, остальные опускаются как непристойные, и перед заданным вопросом падают на острые колени светила мировой философии и сексопатологии, одна Собака-Щенок остается на ногах и печально дует в длинную прямую трубу У-У-У!/
  Вот, дружище, перед нами пример того, как незнание и невежество могут влиять на суставы и судьбу. А дураки они все, им бы по-человечески сесть на автобус "Гонолулу - Горно-Алтайск", взять сидячий билет - и, через шестьдесят шесть спокойных часов, дважды на двунадесять отведав армянский шашлык (армяне везде стоят) - вступить на землю обетованную, мою. А тут я - у любого спроси - с горы на санках качусь, и собака-щенок распугивает тучные стада, а те взлетают с ревом стартующего истребителя и долго кружат в вечереющем и голубом небе. Тут и ответы на все вопросы, и чай. Он так и стоит на Всяком случае, давно скипел.
  -Стучат?
  Заходи, как Прошлый Раз.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ИНЪЕКЦИЯ ВЕЧНОСТИ
  
   Здравствуй!
  
   Уже так давно тебе не писал, что чувство
  
   свободы -
  
   единственное, откуда можно размотать слова
  
   другие катушки слетели, со штырьков, шпенёчков, стержней
  
   свисают вата
  
   и облака. Что равно, что едино - рубашку из них не сшить. А
  
   сшить, так
  
   выйдет без пуговиц, а это не модно, не можно терпеть, ибо
  
   буддистов тут нет
  
   и понятие "время" растворено в крови.
  
  Инъекция вечности...
  Инъекция вечности это: хорошо стерилизованный шприц - шприц, вата, спирт, белые стены вокруг, узелок... Да, узелок, что ты положил в приемной, а в нём - два пирожка детства и мокрые трусики: так неудобно сползали ,когда ты нырял с мостков. - Вспомни, ты был малышом. И рекой. Там еще может быть дождь - в узелке, а сверху, на, до прозрачности мокром ситце, видны цветочки: синие с жёлтым или голубые с оранжевым, а, может быть, си-
  ний он сам, узелок? Что тогда завязано в нём? Ну, тогда в нём, конечно,
  синяк - на коленке и корочка высохшей крови под ним. Её ещё сладко так отдирать - чёрную, а снизу -красное, кровь. И зтот пирог тебе на всю жизнь. - Видишь? Куда ни взгляни: черное, а снизу красное, кровь. Всё - кровь, всё - болит и вот ты явился лечиться, и сейчас - только спиртом протрут - р-раз, и привьют вечность, В задницу, разумеется - а куда же еще, мил человек? Только плати. - У нас мигом, - ну, что ты, плати, друг, давай узелок.
  - Давай. Дай им росу на траве, карася с красными лапами и ту, её поцелуй и дыхание, пахнущее карамелью. Отдай им огонь в печи и шубу, и холод отдай - когда ночью проснулся и встал, а луна упала в окно. Отдай им надежду, что всё вернётся, отдай, как тебя били и то,, что ты раз - да ударил, врезал ему.
   Дай им живого коня, лепёхи его, и Булгакова, даже братьев Стругацких - отдай, им всё сгодится, пойдет. ...Летний туалет в поле, грязные сапоги на картошке и усталость дикую, которую надо одолеть и встать - тебя ждут. И этих, что ждали, тоже отдай - вечность, брат, впереди.
  - А хочешь - не надо! И доктор отложит шприц и выпьет спирт. Хрен с ним с тобой, дверь открыта.
  
  ... И - назад к разбитой посуде, пивным бутылкам, орущим женам, деньгам, деньгам, деньгам - назад. К тупости, поту, непониманию, страху, телепрограммам о чужого плеча, к шмоткам, дороговизне, толчее в трамваях, к пьянкам случайным и неслучайным, обставленным и в подворотне, к телу чужому, чужим пахнущему, к необходимости прислоняться, прилипнуть к нему своим, тоже нечистым, тоже в ремках и вине. Иди, тебя
  ждут те, что ждали, они такие, как ты, иди, ты нужен им, да, сейчас, но не взыщи, вернее, не взвой, когда завтра и лучший из них шлёпнет в лицо тебе мыльной и грязной водой. Он по дружбе, он по любви. И, в конце концов, тебе никто не запрещает так же - его. Он не обидится, он привык, а ты что - нет? Ну, ты, старик, ну ты даёшь; да ты что, не от мира сего что ли? Брось, брат, брось, нельзя от людей отрываться, тем более от сво- их, это ж всё равно, что предать.
   - Не-е, я его знаю, он парень наш, свой мужик, в доску! А ну, разойдись, это мой, мои друг, я его тышшу лет.." А ну - выпьем, брат" Ну, что же ты, пей, пей, бля, кому говорю, пэ-э-е... Ты што, ммля, брезгаешь!?. - А-а, ну то-то, выпил. Ну, вот, я же говорил, он свой, наш, он такой, как мы - как ты, как я, бля! Зй, наливай, паэхали!..
   - Ну? Как? Поехали, брат?
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"