...А главное, не забывай их кормить и, наказывая, меняй руку, чтобы обида была неумелая.
И, выкладывая мозаикой цветной виноград по шлифованному мрамору, помни, что белую дымку с фиолетовой ягоды легко смыть, но блестящая, мокрая лоза так же различна со свежей, в пыльце, как нежный пух по щекам девушки различен с темными усиками над припухлой от желания губой дважды рожавшей...
И знай, любимой чужой, чужими любимый: беда - суть мужчины. Не месть богов и кара болотного демона, но каинова печать пола, хозяина слова "Беру!".
Но и предать свою суть - беда сильного, а если всё же предашь - исказнят тебя синие демоны зависти. Поскольку не одинок на свете и, что упущено, милости для, худший возьмет.
Горе есть милосердие.
А жене говори "Приду". И пусть ждет, хотя бы и век. На то она и есть.
Но ехать необходимо, необходимо! - Воздух-х...
Ты всегда путал разные вещи. Но плотник любовь вколотил в ребра рифлёные острые скобы, и теперь ты не ошибаешься: больно. Нечем дышать.
...И девушки с печальными глазами, и женщины - с блестящими карими, но с проросшим зерном горечи, словно с таблеткой хины внутри, вшитой под гладкую кожу их, гладкую, но уже потерявшую прелесть невзятого, как бы невидимо надкушенные с краешка, обозначившего принадлежность женщины аккуратным следом зубов по живой, прямо по ней, - на несколько времени умножая влечение, как мед, оброненный с ложки, привлекает мух, но ведь не мух ждали. Пускай и самых фиолетовых из сонмищ их.
И только девушкиным, серым от ожиданий глазам, блеск от привычных женских слез, кажется светом недостижимого.
...Он был лыс, веснущат, и дешево лечёные зубы давали о себе знать к вечеру запахом изо рта.
Она плакала по ночам, ловила любые его слова, умирая от боли, ревности.
А он - был добр и позволял себя любить, слова дурного не говоря, порой, в удобное для себя, приезжая.
Тридцать лет. Потом, просто, сердце.
Оттягиваешь меня от жизни моей, как гнут лук. Превращаешь в совершенное, в орудие близости, сушишь и гнёшь по лекалам себя, - по бедру своему, по талии зрелой виолончели, грудям и по выпуклому животу. Ты всё делаешь правильно, женщина - мастер любви.
А я - был просто деревом. Живым раскидистым деревом.
Не будем про гнёзда и птиц, но корни были. Не обойдёшься ли веткой? ...А-а, тебе нужен ствол!
- Бери же, бери.
Нету нам нового. Только глаже дороги, обувь носится дольше, и новости узнаем не вставая. Но так же рожают, и носят так же, только все более пьют неразбавленное вино, да колесницы бегут быстрее.
И - больше людей. О, как же нас много!
Еще здесь, нескоро ещё, нет-нет, но по тени, холодку за спиной чувствую: взял ладонью в полукольцо и медленно сжимает пальцы ближний отъезд. Сожмёт - сразу долой, с корнями, из горячей, морем пахнущей моей земли.
Только кажется рука его полукольцом. Обстоятельства - всегда блокада. Иначе отмахаемся, отобъёмся. ... Лень и - так хорошо корням в теплой земле.
...Но кто и когда хотел избавления?
Мёртвый якорь любовь. Отмели любовей, Скагеррак любви над мёртвыми крейсерами.
Читаю свои стихи, тешу бесов самолюбия. Но и забыть - грех, как бросить голодного ребенка с распухшими от дистрофии яйца.
Мельком:
- То что кажется: "Это не со мной", то сделал, наконец, сам.
И все, что сжимает меня в кольцо, и бьет обухом в лоб, лишает дыхания, бранит, разъедает глаза, все же меньше меня, незначительнее, меньше.
Легко в печали: слеза - вот и дело, и повод, причина и смысл. А ну как с улыбкой пробовать, насухо?
- Сыплется сухой мир, наразбег песчинки утекают, шуршат. Да и есть ли хоть одно долговечное у людей - без слезы?
...Пот - что? Одного пота мало.
Пока живешь, жуя, и мелкою стежкой трудясь, ты соразмерен. А встал на свой пласт, воздуху в руки забрав, озираясь и миру рад,
- ан, -
соравных-то мало, почти что и нет.
Один.
Только не ложиться, лапки не подымать, только, чур, за воздух, за воздух свой держись.
Умеешь.
СОХНУЩИЙ ОТПЕЧАТОК
Ветер, море, степь соотнесены с тобой и ничего нету вне. Вы заодно - ветер, моря, ты. Вырваться неподсильно и не бывает - как отнести воду в горстях на крышу Девичьей Башни - башни ещё одной невозможной любви. Но попробую, пусть хоть две капли воды донесу в линии жизни обеих ладоней. Пусть хоть с мокрыми руками добраться на крышу - пришлёпнуть горячему камню у края пятипалый, сохнущий отпечаток.
В нём будет всё, что есть в этой любви. Опись того, что ты у меня взяла.
'Уморин, - говорили в школе мне, - ох, Уморин...'.
Теперь вот и я о том.
Музыка метит избранника одним широким мазком по лбу. Одним широким мазком кистью наискосок лба метит музыка навсегда проклятых, неузнанных, бесприютных и - без надежды найти приют слабых, как осенний шмель, детей. Своих. Счастливых.
Моцарт строит мир. Взят за маковку и с радужным пузырьком ноты внутри головы, плывешь ивовой веткой легато ко свайному мосту аккордов фортэ.
- Делай со мною что хочешь, Моцарт радости.
Хочешь - что?
- На...
Музыка есть кишок, есть коленок - и горла, и головы есть. Чем отзывается в тебе, того она и есть.
А секс - только ритм.
Уезжать от моря, как от любимой любовницы. Любовницы неслучайной, по душе склеенной, по телу выделанной, по тебе. Не просто отрываться, но и знать: раз тебя рядом нет, значит, придётся ей лечь еще с кем-то, с другим.
Тебя-то нет.
От солнца, садящегося за горизонт, по морской воде натекло прозрачного красного лаку для ногтей, а в небе по облакам всё шире разливал свой свет разрезанный арбуз заката.
И от этого уезжать?
- Не уезжай, сдохни.
Степь у воды всегда больше. И можно взорвать степь, поджечь, зарыть миллионы - кого ли? Чего? - Степь всегда больше.
Привязанная ко вбитой палке, бродит в степи коза времени. Подымет башку с жёсткими волосами. Глядит. Безмысленная...
Степь всегда больше.
Без меня, помимо "я" - моё тело хочет тебя. И могу злиться, отвлечься, но стрелка с магнитом смотрит тебе между ног. Так что говори, что хочешь, как хочешь. Пока это магнит, можно не беспокоиться. А это - магнит.
Мрак, - чтобы увидеть. Или уснуть. В этом "или" весь человек.
...Не все мы люди, далеко не все. Но живые молчат, а мёртвые далеко.
ЧЕЛОВЕК
...Только-только над крышами, посинело, да так, будто стало темно в глазах, содвинулось, тесня разом темя и грудь - как заходил, заходил, голову обхватив ладошками, бормоча, лад не в лад, подтягивая еле-еле - песенку? волчий ли вой? - не себе, не нам, а кому не понять, да вприскок, подобьем чечётки, перебрал ногами, хрустнул больным плечом, к тяжести прилаживаясь,
- глядь, - развиднелось, низом сошла, тая, хмарь.
И укладывается, кряхтучая старуха-беда в болоньевом выгоревшем плаще в деревянный крашеный ларь, вдали грохоча...
Где-то он есть, есть такой, не то, слепленные в странных позах в постелях, мы бы давно обрушили этот мир, позабыв его, будто в кухне свет. Любви - мира нет.
...А если решаться любви, делай так:
кованый нож покрестивши, водой помыв, точи и, только от оселка - сильно перед грудью махнуть. Еще раз поточить - и за спиной махнуть, сколько рука. И всё.
Сохнуть станет она, может, помрёт. Да не твоя боль.
ЧЕЛОВЕК
(нож)
..."Отдай нож, да не оселок", говорят. Смекай: нож - тот жизни правит, оселок - ножи. Оселок в руки взял, твоя и власть над тем, чьи ножи им правлены. Знаюших, как взяться, и прежде было немного, но то среди людей, но не одни, только люди, здесь. Кто знает, чья к тебе, за твоим оселком, протянулась ладонь?
...Косари прежде, зная, о другом говорили: "не оселком косу править, будет и дресвяной лопатки". Голова есть, поймёшь. А нет головы, не о чем и печалиться.
Добро, что ТЕ сами брать не способные. Скрыг-скрыг, - ан нет, не можно Ему. Человек сам, по доброй воле должен подать, чтобы ОНО взяло. И уж тогда берегись, а САМИ - не-е, на то уговор.
И вот: нету ножа, что по крови б не скучал. Дурень, раз, так выучи: где рука ли, нога порезанная - кланяйся железу, благодари: нож малым взял. Потому: нож мечу помощник, мог и поболее отхватить. Ты пустозвонам оставь, де, "хлеборез мимо мяс". "Хлеборез от мяс, да хлеборезом нас" - вот есть как! Куда поворотит, то и подеется, потому лезвиЁ особая вещь. Лезвиё делит. Вот Бог собирает, а нож делит. И ещё: "Лодья воды режет, а нож - плоть" - это вот пойми.
...У-у, дурень, "Большой, - говорят, - а без гармонии". Вас, что ль, там на свечном заводике льют - всех на один фитиль? Разумей: кормчий есть ножа, парус. Нож - та ж лодья, а кто правит, про то пусть неведомо. Довольно с тебя: рука - она пашет, режет, колит, но выбирает нож сам. А то почему б, у хозяина, хозяйки - да у любого, есть любимый нож?
А коли нету любви к ножам - то сырой человек. Сырой, - то и значит, что непропечёный: Бог когда людей печёт, в печь садит, то первые подгорают, а последние, возле устья - недопечёные. Эти ничего по жизни не знают, слепишь рыбу из них - чешуёй обрастут, слепишь пса - он готов в чепь, колобка - по-окатится по дорожке. А куда - неважно ему, он непропечёный. Потому и не любит ножа. Зачем ему нож? Чтобы жизнь по-живому делить, крепку быть надо. А тесту оно ни к чему. Ему и жизнь ни к чему, он и не знает, зачем жить. Не нужно ему.
И ещё: люди есть ножа. Метки даны: кому зарубки на ухе, - по хрящу пальцами провести, - там. Или глаза разные, говорят "зенки колотые", что значит, прокололи ему глаз, да заменили иным, - для знака людям, для отличия. Ещё метки есть, да тебе ни оно ни к чему. ...Вот тем людям нож поводырь и друг, в у них, вдвоём с ножиком, получается и в руках горит, когда нож есть. А и проще всего понять можно так: ты вот голый, - то есть без ножа, а ты его, братца, в карман да и походи. Пройдёт неделька, сравни - было как, а как стало. Когда хорошо стало, то, может и ты ножу причастен.
Однако, точно сказать сможешь только когда порезавши палец и, поблагодаривши ножа, враз спросил:
"О чём речь?"
И, коли поймёшь ответ (а нож - тот ответит!), и сбудется, то ещё надо подсказок ждать. Два раза сойдётся - всё, твоя судьба нож. Это, считай, Боженька тебя взыскал: охраняем и водим ты силой, которая превыше людей и нож за тебя ответчик. Только не...
...А, паря, гляди сам. Тут не знать, тут прожить над-ть.
...Большее нас есть нож. До нас был, после нас будет, ведь покуль мир стоит, то делЁн. Общего-то и не было, покудова жив человек. Вот, прейдём, тогда явится мир един, как до нас был. И хоть не от нас пошло: Господь изгнал Адама и ангелов поставил двух у Врат с мечами. Мечами - вот откуда идёт! А мы.., что ж, мы только люди. И повторяем, а за числом нашим - усиливаем. Говорю: до нас был, не нам дан, после нас - Бог весть, а пока мы - без ножа не живём. Главный в дому он, нож.
Что баили, де, в смерча его бросать, чтобы смерчи остановить, не верь. Ветру свой путь, ножу свой. Оно, другой бы тут нож, из старых, тот бы помог, а нынешние - нет. Нету таких сил в железе, чтобы смерча остановить: больно железа в мире много. Если уж трактор за один раз льют, то, значит, канули кузнецы. Не нужны ныне они, да и их волшебство. ...Ты головой не мотай тут мне, мне сочувствие твое вон, до ели, хитёр ты, я посмотрю, паря. Сказано тебе достатошно.
...Но и то возьми: сколь нас много - нешто смерча останавливать, когда люда на земле, как мурашей! Вот пускай и проредит пусть нас смерч. Людей много нельзя, от нас вред.
...Коли тебе уж край приспичило, то - вот: поди в дом, где старые люди жили, да все померли, вот поди туда. Возойдёшь в сенцы, нюхай. Дурён запах - вон оттедова, хорошо пахнет - заходи. Оно, будь начеку, хозяин знает, с чем шёл, зачем-почему, ошибёшься в словах, даст раза - там и пристанешь. Словом, подарочек бери, какой хошь, но чтобы самому не стыдно было. Так бери, чтобы вровень тому, что ищешь. И коли угадал, он тебе покажет нож. Вот бери и - ноги...
Энтим можешь смерча пробывать.
Остёр нож - царь, без ножа - в ларь.
А время всегда одно. Сто лет тому засапожный нож за онучи мужик затыкивал, (тот хоть какой ни есть, а нож), и посейчас таскают. И служивых на штыки принимают поныне, а мир всё стоит. Он тот же, и не изменится - так устроено. Отделены мы лезвиём Неба от большего, от того, что в снах, вот потому мы здесь и делим ножами. Делим, делим, раз уж мы люди, на пути, у всех одинакового, сызмала до ларя.
И только изменились ножи. Но и то сказать: больше людей, - половы больше. А отсеется полова на дурных ножах, отделит полову Лезвиё, годящим тот час же настоящие ножи придут. Ведь ножу рука нужна, он тепло любит. А того больше - любит живое сердце.
Ты сердцем нож полюби. Не страхом, чтобы от страху всех победить, а сердцем. Тогда резать людей не надо, потому, сам нож, и это другим заметно. Думаешь, люди дураки?
Они дураки где угодно, но не с лезвиём у горла. А которые дураки и там - тем время вышло. Просто разно людям времени намерял Он.
Нож.
ОТВЛЕЧЬСЯ, ВЗДОХНУТЬ
Ежи едят кур, далеко разбегаясь, и, после, прыгают, чуть припав на задние лапки. Синие точки на запястии правой лапки - метки на траектории. Обыкновенно, ёж разрезает воздух во всеоружии: орех подмышкой слева, орех справа подмышкой, и один, трещинкой наколотый на иглу на спине. Спинной орех. Спинной вызывает ежиное беспокойство, и его приматывают хрустящим тонким чёрным скотчем в один слой, при стечении народу, аплодисментах, восторженном перешёптывании... Ёж предаётся скотчу со свойственным ему природным тщанием, дома репетирует текст клятвы, делая характерный рубящий жест лапкой наотмашь, долженствующий показать решимость его и жесткость сути предстоящего действа.
Обыкновенно, курицы к тому времени и след простыл. Что совсем не мешает радоваться.
Представьте себе рогатую женщину.
Как она плачет в постели, как она бьётся в кружевных простынях голая, дергая себя за роскошные блестящие волосы, горячая, смуглая, жаркая, как сгибается, - подбородок за колени, сунув обе руки между сдвинутых крепко накрепко округлых колен...
А цветы с подоконника смотрят вниз. И с улицы, с мостовой, снизу ничего в открытом окне с цветами не видно.
Пусто.
Нету её.
...Ты есть.
- Как избавляются от тебя?
ЧЕЛОКИ
Любовь есть инвентаризация твоего мира, nev look. Схваченные бешеными глазами любовников, пространства кривятся, отворачиваются, прячутся - им страшно. Ведь для любви ничто всё, кроме неё самой. Одна одна и больше ничего нет, поэтому мир становится по местам и видишь верней, вернее, истинней.
...Снимал живую кошку, кем-то наткнутую животом на железный кол ограды детсада. Сошла упруго, легко.
...Человек родился у теплого моря летом в незапамятные времена. Он был бы счастлив, когда не потребность в мороженом.
...Как корчатся лица пьяных! Как страшно!
Пьяные, добела мытые водкой, сколь очевидны, прозрачны. Но мал человек и кто-то вверху нас видит так нас, мыслящих себя трезвыми.
Они работают мухой, садясь то на бутерброды, на книжку, то на экран. Скука, но - прогрессивка, зарплата, квартальные. К старости, поднаторевшим, им поручают хрусталь и ответственные пятнышки на фарфоре банкетов.
...А когда выйдет в тираж, - на пенсионе осеннего солнышка помнится ему только родной, сердцем гретый навоз.
Дорога и женщина - вот всё, что дано нам судьбой. И если пришла первая, тебе в другую, и наоборот.
Я, ты... Проверяют одно - другим.
Kinder - Küche - Kirche
Выпрыгивая в своё небо, женщина ушибается сначала о мамину руку, потом за ноги держат взгляды мужчин, и, больше всего, - вязкая суть естества. А если хватает сил, времени и таланта, она подымается к своему небу, а там просто перевёрнутый, от стирки, жестяный таз.
Бум-бум. Бум... - слышат небожители редкие удары внизу. Они не плачут: обычное дело, женщины...
- А с равнодушными как? Теплыми, 'ни горяч ни студён...'. Ведь не крадут во тьме.
- А никак. Узнал кого ихней породы, уноси ноги! Не можешь - заряжай прямо в лоб, и оберегайся, но не рыщи, не мсти - на то особые есть. Не мы.
Дыши, где твое, а убьют - их беда.
Другое - тяжелеть тут нельзя.
И от них...
В ПРОМЕЖУТКАХ
А если спросят: "Жил как?", - не лги у Врат, и не силься, ибо тщета есть плоды наши и недолог хлеб. Улыбнись, и на все, в вину поставленное, кивай: "Было". Поскольку мало в землях того, чему бы не вожделел ум твой и не тянулась рука. И если жаждала кожа, то и сердце хотело. Потому, надейся.
И будет заслуженное, с плюсом Милости.
Выбери счастье, отказав иному всему, и не будет у тебя ни-че-го. И счастья.