...А главное, не забывай их кормить и, наказывая, меняй руку, чтобы обида была неумелая.
И, выкладывывая мозаикой цветной виноград по шлифованному мрамору, помни, что белую дымку с фиолетовой ягоды легко смыть, но блестящая, мокрая лоза так же различна со свежей, в пыльце, как нежный пух по щекам девушки различен с темными усиками над припухлой от желания губой дважды рожавшей...
Ты всегда путал разные вещи. Но плотник любовь вколотил в ребра рифлёные острые скобы, и теперь ты не ошибаешься: больно. Нечем дышать.
И знай, любимой чужой, чужими любимый: беда - суть мужчины. Не месть богов и кара болотного демона, но каинова печать пола, хозяина слова "Беру!".
Но и предать свою суть - беда рожденному сильным, а если все же предашь - исказнят тебя синие демоны зависти. Поскольку не одинок на свете и что упущено, милости для, худший возьмет.
Горе есть милосердие.
А жене говори "Приду". И пусть ждет хотя бы и век. На то она и есть.
Он был лыс, веснущат, и дешево леченые зубы давали о себе знать к вечеру запахом изо рта.
Она плакала по ночам, ловила любые его слова, умирая от боли, ревности.
А он - был добр и позволял себя любить, слова дурного не говоря, порой, в удобное для себя, приезжая...
Тридцать лет. Потом просто сердце...
Но ехать необходимо, необходимо! Воздух...
...И девушки с печальными глазами, и женщины, женщины - с блестящими карими, но с проросшим зерном горечи, с таблеткой хины внутри, словно вшитой под гладкую кожу их, гладкую, но уже потерявшую прелесть невзятого, недоступного и потому как бы невидимо надкушенные с краешка, обозначившего принадлежность женщины аккуратным следом зубов по живой, прямо, по ней,
несколько времени усиливший влечение, как мед, оброненный с ложки, привлекает мух, но ведь не мух ждали. Пусть даже и самых фиолетовых из сонмищ их...
И только девушкиным, серым от ожиданий глазам, блеск от привычных женских слез, кажется светом недостижимого. ...
Ты оттягиваешь меня от жизни моей, как гнут лук. Превращаешь меня в совершенное, в орудие, ты сушишь и гнёшь по лекалам себя, - по бедру, бедру своему, по талии зрелой виолочели, грудям и по выпуклому животу... Ты всё делаешь правильно, женщина - значит, мастер любви.
А я был просто деревом. Живым раскидистым деревом.
Не будем про гнёзда и птиц, но корни были. Не обойдёшься ли веткой?
А-а, тебе нужен ствол...
...Ну бери же, бери!!!
Нету нам нового. Только глаже дороги, обувь носится дольше, и новости узнаем не вставая. Но так же рожают, и носят так же,только все более пьют неразбавленное вино,да колесницы бегут быстрее.
И - больше людей. О, как же нас много!
Как корчатся лица пьяных! Как страшно!
Пьяные, добела мытые водкой, сколь очевидны вы и прозрачны стороннему взгляду, Но мал человек и, верно, вверху, кто-то и нас так же видит, - нас, мыслящих себя трезвыми.
Противлюсь, но не уставу людей, а главным правилам одинаковости. Равно успокаиваемся к 50-ти, остро глядим в осень под 60, учимся мыслить потом, потом.... Если бы мочь - вот что сменить, календарик порвать, смыть, вывернуть наоборот.
Однако, восставшие ангелы против того же умышляли, правилом, равным для всех тревожимы были, своей извне управленностью подожжены...
- Я понимаю бесов. Значит, отвернулся Бог?
Еще здесь, нескоро ещё, нет-нет, но по тени, холодку за спиной чувствую: взял ладонью в полукольцо и медленно сжимает пальцы ближний отъезд. Сожмёт - сразу долой, с корнями, из горячей, морем пахнущей моей земли.
Только кажется рука его полукольцом. Обстоятельства - всегда блокада. Иначе отмахаемся, отобъемся. ..Лень и - так хорошо корням в теплой земле.
...Но кто и когда хотел избавления? Мы наматываем проблемы как одеяла на голову, майку на обгорелые плечи - чем бы ни занимались.
Ничего не делай - и сдохнешь, задушеный сползшим тюрбаном. Живём, пока хватает силы бежать под встречный ветер, сдувающий тряпошный куль к затылку.
Читая свои стихи, тешим бесов самолюбия.
Но и не читать грех, как бросить голодного ребенка с распухшими от дистрофии яйцам.
То что кажется "...Не со мной", то сделал, наконец, сам.
И все, что сжимает меня в кольцо, и что бьет обухом в лоб, лишает дыхания, бранит и разьедает глаза, все же меньше меня, незначительнее, меньше...
Легко в печали: слеза - вот и дело тебе, и повод, причина и смысл. А ну как с улыбкой пробовать, насухо?
- Сыплется сухой мир, наразбег песчинки утекают, шуршат. Да и есть ли хоть одно долговечное у людей - без слезы?
...Пот - что? Одного пота мало.
Пока живешь, жуя, и мелкою стежкой трудясь, ты соразмерен. А встал на свой пласт, воздуху в руки забрав, озираясь и миру рад,
- ан, -
соравных-то мало, почти что и нет.
Один.
...Только не ложиться, лапки не подымать, только, чур, за воздух, за воздух свой держись.
Умеешь, умеешь!
Скажи космосу: 'Это я!'
...Ну, хотя бы тихонько. Попробуй.
- Услышит!
ТИХОНЬКО
Музыка метит избранника одним широким мазком по лбу. Одним широким мазком кистью наискосок лба метит музыка навсегда проклятых, неузнанных, бесприютных и - без надежды найти приют слабых как осенний шмель детей. Своих. Счастливых.
Моцарт строит мир. Взят за маковку и с радужным пузырьком ноты внутри головы, плывешь ивовой веткой легато ко свайному мосту аккордов фортиссимо.
-Делай со мною что хочешь, Моцарт радости.
Хочешь ты что?
- На...
-Музыка, знаешь что? Музыка это рентген. Вот и работай рентгеном.
- По уши в ваших кишках?
- А ты как хотел?
Музыка есть кишок, есть коленок - и горла, и головы есть. Чем отзывается в тебе, того она и есть.
От солнца, садящегося за горизонт, по воде натекло прозрачного красного лаку для ногтей, а в небе по облакам всё шире разливал свой свет разрезанный арбуз заката.
И от этого уезжать?
Уезжать от теплого моря, как от любимой любовницы. Любовницы неслучайной, по душе скленной, по телу выделанной, по тебе. Не только отрываться, но и знать, что, раз тебя рядом нет, значит, придётся ей еще с кем-то... Тебя-то уже рядом нет.
Степь у воды всегда больше. И можно взорвать степь, поджечь, зарыть миллионы - кого ли? Чего? - степь всегда больше.
Привязанная ко вбитой палке, бродит по ней кругами коза времени. Подымет башку с жесткими волосами и вертикальным зрачком. Глядит. Безмысленная...
Степь всегда больше.
Без меня, помимо - моё тело хочет тебя. И могу злиться, отвлечься, но стрелка с магнитом, впаянным в член, смотрит тебе между ног. Так что говори, что хочешь, как хочешь. Пока это магнит, можно не беспокоиться. А это - магнит.
Мрак, чтобы увидеть. Или уснуть. В этом "или" весь человек.
...Не все мы люди, далеко не все. Легенды смягчают. Живые - молчат.
ЧЕЛОВЕК
...Только-только там над крышами посинело или вдруг тёмно в глазах, как заходил, заходил, голову обхватив ладошками, встряхнулся, бормоча лад не в лад, подтянул еле - песенку? волчий ли вой?, - не нам, не себе, а кому- не понять, в прискок, подобьем чечётки перебрал ногами, хрустнул больным плечом, к тяжести прилаживаясь.., - глядь, - и развиднелось, низом сошла, струйками потекла, тая, хмарь.
...И - укладывается, кряхтя, старуха-беда в болоньевом выгоревшем плаще в деревянный крашеный ларь, вдали грохоча..
МЫ.
Ежи едят кур, далеко разбегаясь и прыгают, припадая на задние лапки. Синие точки на запястии правой лапки - метки на траектории. Обыкновенно, ёж разрезает воздух во всеоружии: орех подмышкой слева, орех справа подмышкой, и один, трешинкой наколотый на иглу на спине. Спинной орех Спинной вызывает ежиное беспокойство, и его приматывают хрустящим тонким чёрным скотчем в один слой, при стечении народу, аплодисментах, восторженном перешёптывании... Ёж предаётся скотчу со свойственным им природным тщанием, дома репетирует текст клятвы, делая характерный рубящий жест лапкой наотмашь, долженствующий показать решимость его, самца и жесткость сути предстоящего действа.
Обыкновенно, курицы к тому времени и след простыл.
...Что совсем не мешает радоваться.
Представьте себе рогатую женщину.
Как она плачет в постели, как она бьётся в кружевных простынях голая, дергая себя за роскошные блестящие волосы, горячая, смуглая, жаркая, как сгибается, - подбродок за колени, сунув обе руки между сдвинутых крепко накрепко округлых колен...
И цветы с подконника смотрят вниз. И с улицы, с мостовой, снизу ничего в открытом окне с цветами не видно.
Пусто.
Нету её.
По особому откликаемся на букву Ё. Свои отношения с нею.
...Взять "А": первая, чисто белая... - Так же острая, острорежущая - скальпель. Хирургическая сталь!
Или "Я"... Оранжевая, вертит круглой лысой башкой, бреется дважды в день. Обозначает меня. - Куда ей, я-то в щетине.
'О' - толстяк, банкир, трое забытых детей, и ни одной любовницы, - некогда. Друзей у круглого нет, да толстому не повеситься.
И вот "Ё"...Стрижена бобриком, в добрых оспинках, с выступающим волевым подбородком. А как в атаку идёт? Просто герой. Это вам не предсмертный вопль японского самурая "И-и", не ужас в выпученных глазах - "Сейчас убьютубьютубью..." бегущих слева и справа буков-бойцов "А", "О", Э.., и даже у свирепой "Ы".
Нет. Это уверенное, точное наступление, когда сияющий штык примкнут в стволу, это бег впрямь на врага очевидного, который сейчас испугается, вот-вот, слабеет уже, коленки его трясут. - Еще бы! Прямо в уши валит густой басовый, бородового цвета "Ё-Ё-Ё-ёёёёёё!..."
...Хенде хох! И убивать не надо. Не надо убивать ни-ко-го.
Вот - "Ё".
ЧЕЛОКИ
Раненого кота лечишь и не знаешь потом: вопреки ли, благодаря тебе остался он жив?
С людьми, впрочем, то же.
...Снимал живую кошку, кем-то наткнутую животом на железный кол ограды детсада. Сошла упруго, легко.
...Человек родился у теплого моря летом в незапамятные времена. Он был бы счастлив, когда не потребность в мороженом.
Дорога и женщина - вот, отпущенное мужчине судьбой. И если пришла первая, собирайся в другую, и наоборот.
Проверь одно другим.
Взгляды сшибаются, режут и вот даже кто-то и - атомный удар, но всё цирк, тренированных молодцов на канате. А что будет там, где кончится тела недолгий канат?
Они работают мухой, садясь то на бутерброды, то на экран. Скука, но - прогрессивка, зарплата, квартальные... К старости, поднаторевшим, им поручают хрусталь и ответственные дела на банкетах.
...А когда выйдет в тираж, на пенсионе осеннего солнышка помнится ему только родное говно.
- А с равнодушными как? Теплыми, 'ни горяч ни студён...' Ведь не крадут во тьме...
- А никак. Узнал кого ихней породы, уноси ноги! Либо - заряжай прямо в лоб, и оберегайся, но, упаси Бог, не рыщи, не мсти - на то особые есть. Не мы.
Дыши, где твое, а убьют - их беда.
Другое - тяжелеть тут нельзя.
И от них...
В ПРОМЕЖУТКАХ
А если спросят: "Жил как?", - не лги и не силься, ибо тщета есть плоды наши и недолог хлеб. Улыбнись и на все, в вину поставленное, кивай: "Было." Поскольку мало в землях того, чему бы не вожделел ум твой и не тянулись ладони. И если жаждала кожа, то и сердце хотело. Потому, надейся. И будет заслуженное, с плюсом Милости.
Выбери счастье, отказав иному всему, и не будет у тебя ни-че-го. И счастья.
Но выберу только счастье.
...Ибо слово "потом" - консервы Вечности.
Говорю тебе: заложена в человеке удобненькая кабинка без окошек с костяной рукояткой главного привода, рычажками конечностей, пультом злобы... Там - по кнопочке на позвонок, и многоходовой переключатель сердца. Про член не говорю. Что, член, подумаешь...
На хороший замочек надо кабинку бы! А ключик - в уме, но так много дел, так много дел, заматываешься...
Ненавидим змей. Генная память - чушь! - Подсказка!
(И - крупные насекомые. Да, крупные насекомые...)
А кто сказал, что история последовательна? Слои раскопов? - У Тех были другие следы. Мы ищем себя, не Их.
Подобных, но не иных - нас так настроили.
...Дарвин? - Забудь!
АНАКОНДЫ
Почему прежде умные, сильные люди, вдруг снявшись, сдвигались в неведомое? Только ли новые земли и золото? Только ли спорт? Или разумы приняли чужой вызов, потому что человек всегда игрок, и прманчивее всего предельные ставки?
Не дошли, отвлеклись.
Добравшиеся - безвозвратны.
...Господи, какая ты красивая! Кажется, сердце не выдержит крови, что хлещет в него, когда смотрю на твои фото. И, ничуть не кривя, в такие минуты всё равно. Лучшее, надежда на постоянное счастье с той, молодой тобой так невозможна, проще сдохнуть. И более, более - зло на себя, вина за твое долгое одиночество, моя вина.