Он жил на горе в маленьком пряничном домике, жёлтом - того самого цвета, который у лимонных пряников. У апельсиновых цвет не тот, и он всегда придерживался мнения, что апельсиновые - схожи с оптимистичными женщинами. Все женщины, которых он знал, были оптимистками, и потому жить ему было не с кем. И он спал с красной кошкой, собственноручно сшитой из старой шляпы и набитой ватином из разодранного с уголка одела. Любой скажет: тут нужен ватин. Ночами он кошку клал около головы, с тем безошибочным расчётом, чтобы лицо, при засыпании клонящееся вправо, щекой оказывалось на красном. Ночью ничего не видно, но знать цвет кошки необходимо и иногда просыпался и неожиданно включал свет, потому как - кто его знает. Изредка предосторожность оказывалась нелишней.
Когда становилось холодно, он кусал луку, когда страшно - пел. Пел он всегда одно и то же, и никто не знал, что именно, потому что никто не слышал, как он поёт. Но страшно бывало - потому что страшно всем. Значит, пел,- что и следовало доказать. Последние слова он непременно записывал на грифельной доске красным мелом. Белый был бы дешевле, но, на излюбленном сером грифеля красный вдвое живей, и завуч неизменно хвалила его. " Добро же тебе!" звучно думала завуч, но - дела отвлекали, а он возвращался в свой маленький домик, и ел, начиная с угла.
В стене он выел слова. Рисунками пренебрегал. Ему очень нравилось слово "Мир", потому что зелёное и короткое, а двугорбого, под ткаными тёмными покрывалами "Навухудоносора" приучил возить себя на туземный базар, где он привязывал слово пеньковым вервием к могильной оградке родной бабушки, да что толку? Возвратясь с покупками, он неизменно не находил слов. Спасало лишь то, что в стене всегда можно выесть другое слово, а бабушку он прощал.
В стенке он всегда выгрызал квадрат и вставлял окно. Окна получились добрые, со слезой и только форточки не открывались из-за того, что он слишком много себе позволял с ними. - Бились защёлкой об угол, скрипели, глотали гвоздики и шурупы и, если сил терпеть более не оставалось, залипали мёртвою краской, а он бронзовел со стыда... -Бронзовел себе, бронзовел... - прекращая этих глупостей, только когда в длинную прорезь ящика Драфт входящие сыпали серебром, а исходящие, Сэнт, норовили умыкнуть весь жесткий диск и перелить на цветной металл.
Тогда прекращал.
А когда пришёл его срок, и он навсегда покинул свой дом, верхом на "Глади медленных вод", держа в руках красную кошку, - никто и не знал, что утром жилец исчез. И не встречал его с кистью в руках начальник последней заставы, испрашивая книгу в "Пять тысяч слов". Так уж вышло.
Старые люди говорят, что иногда, весною, в бескрайних степных просторах птицы встречают старика на синем быке, и - его самого, с красной кошкой в руках, и на "Глади медленных вод", но ручьи неизменно опровергают это. Впрочем, что взять с бегущей воды? Только свет...