В большой норе, что у развилки реки, у мшистого серого камня, как раз там, где зимой луна выходит из-за бугра, жил старый хвостатый Лис. И не очень-то был он стар, седые волоски только-только начали пробиваться на боках, и матёрые тетерева, и бородавчатый сом из Дальнего озера, которому однажды лис выкусил целый плавник, больше всего в лесу опасались именно его, да только лису нравилось так думать о себе.
Что она стара, что опытна и седа, решает, в конце-концов, любая лиса, у которой побелел от времени ус. А уж наш знакомец - крупный хвостатый Лис - отрастил уже и серебристые волоски над передними лапами, так что мог с полным право считать себя стариком и с большим уважением относиться к себе. Тем более - тому были причины, и, во-первых, нора. Когда, ещё давным-давно, Лис впервые забрался в неё, там еще сильно пахло барсуком, и была она тёмной и тесной. Но, что тогда поразило Лиса и что заставило (вопреки обыкновению) выгнать барсука, (который, если откровенно, ничего не терял, ибо был толст, к тому же имеол ещё две норы: у холма и у Острого камня) - был то прекрасный вид, открывавшийся из куста у входа в нору.
-Лунными ночами, - думал Лис, зализывая лапу, укушенную барсуком, - лунными ночами так славно будет посидеть у входа или, даже не вылезая целиком из норы, просунуть голову и взлаять от восхищения, окинув взглядом Божий мир... И - так оно и случилось, так оно и было дальше, ибо в душе наш Лис был поэт, даже немножечко рисовал тонкой веточкой на мокром речном песке. А ведь вы представляете себе, что такое: перестраивать нору толстого, неопрятного барсука - одних только шерстяных набрюшников целая тачка набралась.
...Он скрылся в норе и долго-долго не показывался наверху: рылся там, шипел, урчал и задом выбирался из норы, нагребая всё новые волны песку. Испачкал хвост, занозился, устал, но кончил труд заполночь. Сороки из ближних берёз, что, стрекоча, хороводили день-деньской над новым соседом, уже отправились спать, а он всё копал и копал, выкусывая из стенок дождевых червей - подкреплялся. Наконец, узкий вход, коридор с вешалкой, кухня, гостиная, детская (тут Лис заглянул вперёд), две спальни с окнами на реку, туалет и ванная были готовы (ванну он слепил из глины сам, углём, сам, обжёг, покрыв синей и красной глазурью так, что стенки искрились, а купаться были радостно и горячо); и тогда он осторожно вышел, прогнал зашуршавшую любопытную мышь, и, уже при Луне, издалека прорыл тёмный извилистый ход - запасной, а потом - тайный, еще один. Никто не узнал, хорошо, что сороки уже спали.
(Бедный Лис, весь в песке, целый день принужден был выходить на их настойчивый стук у входа и, протирая одной лапой запорошённые глаза, протягивать другую - здороваться и представляться. Бездельницы, от скуки, прилетали здороваться, каждая по нескольку раз, - льстило, что столь известная в округе личность пожимает им костлявые жёлтые лапы, и под конец, Лис вовсе измаялся. Но сразу нашёл выход: взял большую фанерку и написал всё, что нашёл у себя в паспорте, а снизу, крупными буквами: 'ЕСЛИ ВОПРОС СРОЧНЫЙ - УКУШУ!' - и с того момента его никто не беспокоил. Так и перезимовал.)
А потом пришла весна. И свадьбы. Лис женился и у него стала Лиса.
Нельзя сказать, что был Лис франтом. Конечно, висели на плечиках во встроенном в нору шкафу три новые нахвостные попонки. Но годов этом приобретению было едва не столько же, сколько самой норе, а выглядело как новое. Потому что куда в лесу нахвостные попонки надеть? Приёмов нету - Хозяин ушёл на юг, а если на охоту, то прощай вещь: наверняка угваздаешь или порвёшь. Ту же крысу водную хватать - в тине напрыгаешься... Словом, так и ходил без попонок Лис, вообще без ничего ходил, только в самые холода надевал фетровые боты, что купила у Бобрихи Лиса. Обходился. Но однажды...
Однажды Лиса, проснувшись поздно - ночью всё снилась сова: летала и норовила на голову сесть, - обнаружила, что выход из валенка (где Лиса спала) пуст, традиционная копчёная мышь не ждёт её в тарелке, мужа в дому нет, а на столе лежит записка: 'Жди, приду сюрпризом'. И подпись внизу 'Лис'.
Лиса, да будет известно, была дама грамотная. И про то, как телеграммы надо писать узнала еще тогда, когда её черно-бурая мать сообщала её отцу о великой заячьей войне. Но, чтобы родной супруг экономил слова в записке родной супруге..? Словом, была Лиса удивлена и глубоко задумалась.
Тем временем её старый и хвостатый Лис, оцарапываясь и шипя, пробирался сквозь колючие кусты в дальнем Неглинном овраге. Кусты были крепкие и порой, сухая толстая ветка с ходу тыкала в его отощалый с весны бок. Но, оставляя буковки зимней шкуры на зазеленевших ветвях, Лис бежал и бежал, пока мох под лапами не стал мокрым, а лапы не начали проваливаться. Пузыри пошли из земли. Пузыри, и в каждом сидевший радужный Сфинкс вопрошал что-нибудь. Лис помалкивал. Со Сфинксами это лучший способ, пока Сфинксы радужны. Тем более, что пропастей рядом нет, одна тина. Поэтому он продолжал идти, молча,, стараясь лишь повыше задирать башку, пока Сфинксский овраг не упёрся в Сизый пруд, известный любому в лесу, как главная обитель лягушек. К лягушкам же Лис питал слабость.
Тут надобно пояснить то, что в лесу главное - не попасть впросак. Если вы лев, а ведёте себя, как заяц, то будьте покойны: найдётся пара смелых лис, что с удовольствием приготовят из вас обед. Даже если вы лев, повторю, но постыдны. И наоборот: если вы ёж, а ведёте себя, как лис, то двое-трое колючих соседей с величайшей радостью докатят и столкнут вас в ручей, чтобы посмотреть, как в холодной и прозрачной воде развернётесь из колючего комка, фырча. Они будут долго и заливисто хохотать, глядя, как крутит вас вода, как жалобно плещут в ней узкие и смешные, с тонкими коготками ваши лапы. А всё протсо: в лесу надо быть тем, кто вы есть, даже если вы - хорь.
Вот так и делал Лис. Он питал слабость к лягушкам, и, хоть съедал их до шести кряду в голодный час, но не считал нужным скрывать, как ему нравятся лягушечки. И вовсе не только лишь потому, что зелёненькие, упругие и скачут (вкусные-вкусные!). А потому что на сытый желудок с ними можно и поговорить. Словом, весь комплекс отношений Каа с бандерлогами Лис точно носил в себе.
- Слава Небесному Лосю, Лис не Удав! - сказали в лесу, и то была истина. Ведь и формальная правота: Лис - не удав. И весь лес это знал, ценил и радовался, только нам тут, в средней полосе Каа и не хватало. Кого змеищу жрать, - бандерлогов нетути!
Со своей стороны и Лис сам не желал лучшего, нет, не воображал, но и не был олень, а оставался не дурак ловить лягух, скача по тине и грязи, как полагается, а что до умиления жабке иной, порой расплывающемуся по сытому уже лицу, - так то простительно, личное дело.
Итак, сейчас он шёл и шёл, а только меж пальцев лап из бурой шкуры мха перестала просачиваться вода, остановился и оглянулся. Поискав глазами и сделав еще несколько шагов вбок, нашёл и ткнул белую продолговатую косточку звонка над жестяною стрелой с витееватой надписью: 'Лягухград'.
...Вода за нестойкой камышовой стеной взбурлила, и из разбегающихся кругов вылез массивный рогатый страж Волосук - жаба, издавна хранившая Западные ворота Лягушачьего царства. Царства, истинно, ибо в мелком и тихом Срединном - так называлось озеро, - лягушки издавна строили свои подводные терема и там же, в коряжьих хоромах, изукрашенных красным червём и мозаикой из перламутровых куколок, жили цари лягушачьего племени Зеленкваки, от Зиждителя Первого, до нынешнего Зеленквака 746 (сокращ.: ЗК - 746) - солидные, по-европейски образованные, с лапок до шишечек на макушке в холе, ряске и неге. Весной, изумрудные красавицы вымётывали здесь бессчётную крупу икринок, плодя Зеленквакам горластых подданных, тут жило и мирриадное, плотное даже наощупь облако комаров с мошками, доставляя богатый стол прямо ко рту озерного народца. Они же и затрудняли до бесполезности любую попытку добраться к озеру земным путём. 'За-е-да-ют!' с этим криком любой незадачливый Синбад улепётывал от озера восвояси, лишь только вступал в заповедные границы. Любой, - но не Лис.
Про то, как складывались отношения нашего героя с лягушками о.Серединного, умолчим. Когда-нибудь, вздевши очки, и с характерной для таких персонажу паганелевой неуклюжестью, вечноупоминаемый 'пытливый читатель' отыщет благословенные места, где очевидцы - а многие живы и, на обговорённых условиях, предоставят любые сведения - узнает, почему Лис, ловко уплетавший за обе щёки лягушек со всеми их лапками, не только не терял расположения каждого из очередных Зеленкваков, но и знал: за него всегда замолвлено словечко перед летучими бойцами Высасывающего Народца, которого, по лесам, не боялись только дерево, да глупец. Но, деревья не ходят, дурак же... - что дуракам делать в лесу?
А, может быть, мы и сами историйку воссоздадим, только спустя время, попутешествовав Великою Жёлтой рекой, и Красной тоже, что покраснела во времена Ой-ой-ойвойны Китов со Слонами, исключительно из того проистекшей, что надо же выяснить 'если Слон на Кита налезет, - кто победит?'
Итак, обещаем, если... если, после всех дальних странствий, странных троп, пещер-переходов, оставивши позади океаны, верблюжьи караваны, тропики с пароходами и опингвинненные полюса - потом, когда и если, разобравши дорожный, оклеенный бирками кожаный чемодан, поколесивший по миру за путешественником, чемодан седой и потёртый, которому, только дай волю, как он откинется в кресле, и потекло - о револьверах, копьях, иззубренных кинжалах, о беспримерной храбрости, гордости и отчаянии, о спасении и ничтожных шансах, о неисчислимых алмазах, и золотых слитках в вьюках ускользающего сокровища, - обо всём, чем, по рассказам, неизменно полны великие путешествия....
- Зачем?
- Вероятно, чтобы был повод ахать, взвизгивая, недоумевать, тараща глаза - да неужели, да как же могло быть! - дивясь, под плавное течение были, пока рассказчик, сморённый теплом и удобным креслом, не задремлет, вытянув ноги и выделывая рулады кожистым, пробитым обойными, с медными шляпками, гвоздями носом.
....Вот всё это, очень возможно, случится тогда и будет, но - после-после, потом. Потом.
Пока же, Лис позвонил и, увидев Волосука, поздоровался, быстро сказал: 'Я по делам!' и, скорчив недовольную рожу, рогатый жаб пропустил его.
Лис быстро прошёл в камыши и, заслонённый от хозяина своими плечами, наконец позволил себе ухмыльнуться.
Ухмылялся он вот почему. Как страж был Волосук не всем хорош. Ростом с доброго ежа, с рогами, сильный и упорный, он, конечно, мог один сражаться с целым войском врага, но по нраву... По нраву не нашлось бы в лесу и бабочки добрей и разговорчивее Волосука. А если прибавить к тому нужду по долгу службы целыми днями по долгу службы сидеть в тесной караулке у тростникового перископа, вылупленного на резвости цветных мотылей с с жабОками в отмелях, можно представить, что добрый пришелец надолго застревал при вратах лягушьего Царства, под прессом болтовни могучего Волосука. А уж если удавалось тому залучить гостя в свою избушку, (и грех было отказываться: нет в лесу чая вкусней, чем заваривал этот жаб из тайных, лишь ему ведомых трав, собранных на полную Луну), то и вовсе пропадала надежда у посетителя достичь лягушачей столицы раньше завтрашнего дня. Ведь он и приколдовывал, Волосук. Оттого интересны были жабьи рассказы, когда, со словами, вставали туманные, но красочные картины. 'Получше любого телевизора!' говорил бывалый и не жалел о времени никогда. Ещё и на обратном пути, со связкой сушек, обязательно к Волосуку заходил.
Лис не раз пользовался жабовым гостеприимством: и в воротах у костерка на пеньке сиживал, и в караулке чаи ночами гонял. Дружили волосатый с рыжим, но сегодня не было ни часа, ни секунды свободной, потому Лис так и сказал, не тянул.
Тот понял. Друга-то как не понять...
Осторожно и легко Лис вошёл в холодную весеннюю воду, продвинулся, глядя, как мохнатые ноги его подымают туманные вихри с илистого дна, поджал от холода живот, когда вода коснулась его, и поплыл. Он плыл, шевеля в прозрачной воде лапами и, если глядеть снизу, то казалось: по блестящему вогнутому зеркалу двигается светлая барка, и гребцы машут вёслами, не вынимая их из воды. Ещё снизу было бы видно: весь Лис опутан блестящей икряной сеткой серебряных пузырьков - словно в шарах награднОго серебра шла по зеркалу пушистая барка, искрясь. Хотя, если подумать, кому было смотреть на Лиса из-под воды? Но, не будем забегать вперед, кто знает, может и вправду был, был некий, выпуклый и внимательный глаз, который не только увидел, как Лис плыл, но и последовал за ним у дна, внизу? Кто знаете?..
А тем временем Лис плыл себе и плыл, гнал перед собой косую волну и, не спеша работая лапами (но сильно, так, что выпукло двигались лопатки), постепенно приближался к плоскому островку, лежавшему почти посередине озера. Там жил царь, и туда плыл Лис.
Понятно, Лис не впервые плыл на островок. Отнюдь. И даже когда он был молод, и, кроме гастрономического, не имел никаких интересов среди лягушек, даже тогда он регулярно заплывал сюда, чтобы... - Отвлечёмся.
Ах, милый мой читатель, тебе и не ведать, как славно, как сладко было на этом островке. Сложенный из плоских и гладких сланцевых плиток, сам плоский, медленно подымающийся из вод островок был идеальным местом для тех, кто любит одиночество. А Лис не только любил одиночество, но еще и занимался подводной охотой. Да-да, это было одной из странностей молодого, когда-то, но затем неизменным осталось и взрослого, и даже у старого, как он думал теперь, но всегда хвостатого Лиса. Это же просто чудо было: надеть маску, натянуть ласты из длинных и упругих листьев фикуса (молодой Лис обворовывал летом все листья с маминого фикуса и продолжал бы это делать зимой, в запас, если бы родители, доведённые до отчаяния видимой мукой растения, не принесли в жертву старый, бабушкин, вполне еще, надо сказать, исправный зонтик. И Лис немедленно разобрал его, разгрыз, привязал по три спицы с тканью к лапе, стал плавать побыстрее любой лягушки - у тех же только лапы, а у Лиса - Приспособления! Он начал охотиться, разумеется, какой же лис упустит возможность поохотиться, если поохотиться возможности есть?
...А каких карпов домой приносил? Бронзовых, огромных, как блюдо, сверкающих. А как они скворчали на сковородке, как бронзовели, поджарившись!.. И не по одному, а, продев в жабры палочку, тащил штук по пять... В семье им тогда очень гордились, а соседки-лисы всем ставили его в пример своим рыжим: 'Олух ты, прости Господи, - олух Царя небесного! Ты ж посмотри на Лиса, маленький, от горшка полвершка, а пользы скока, а ты?'
'Ты' угрюмо отмалчивались, зондируя когтём носы, или огрызались: 'А ты и мне зонтик бабушкин дай!', на что матери сразу пугались: бабушкин зонтик у лис - святыня. Почему - неведомо, так повелось. Некоторые могут пожертвовать им для сына и фикуса, а остальные нет. А на нет и суда нет, потому маленький Лис вечно плавал в одиночестве. К собственной радости: плывёшь этак, ластами едва пошевеливая, в прозрачной воде солнышко длинными светлыми спицами, внизу тёмно-зелёные водоросли стаями. Иные как деревья, к самому животу поднимаются и от них прохладой веет, а иные - вверх, гирляндами, воздушные шарики светом надув. И звон в ушах - от тишины.
Так, на красоту заглядевшись, сколько раз Лис верную добычу упускал! Но не печаловался: озёра все в лесу стояли дикие, тёплые ьберега пустые, никто в них, кроме вот таких же лисов не лазал, рыб не гонял, так что всегда находилась и верная добыча, и радости одиноких купаний. А если уж ничего таки не попадалось, то - лови у берега крупных серо-бурых раков, бесстрашно запуская в норки свои узкие чёрные лапы. Раки, конечно, кусались, но зато хороши были красные и варёные доотвалу. Если всей семьёй, из большого таза, а мама однажды заплакала: 'В этом же тазу мы тебя купали, Лисушка, когда был совсем маленький!', а пушистый и светлый папа нахмурился и сказал: 'Ничего, мать, захотим, ещё заведём, еще купать станем!'
Да так и не собрались - возраст...
Впрочем, обо всём этом Лис на плаву не думал. Мысли такого рода он предпочитал думать где-нибудь в одиночестве, на берегу, когда один и можно чуть-чуть погрустить. Вода же, считал он, создана для радости. Или охоты, но вовсе не для 'печаль разводить'. А то утонуть недолго - под тяжестью дум. Поэтому он потихоньку плыл и плыл себе, пока не почувствовал, что вода стала гораздо теплей и посветлела - это приблизилось дно. Тут он опасливо вытянул передние лапы и длинно и сильно загрёб задними, как то делают лягушки. Ластов на нём сейчас не было, но, тем не менее, толчком его пронесло вперёд как лодку или лягушку в совсем тёплую водичку мелководья, и, когда он осторожно опустил и оперся на передние лапы, то сразу встал 'по колено'. Он приплыл.
Чем чудесен низенький сланцевый остров - это своими лужами. (Впрочем, кто морщится и не понимает, Лис не приглашает восхищаться. Он вообще предпочитал держать в секрете всё, что касалось острова, да и озера Серединного вообще). - Кто понимает, слушайте: в плоских и широких вмятинах, где выкрошился сланец, застаивалась дождевая вода и к середине дня Солнце так прогревало её, что шлёпнуться туда - было как в горячую ванну: вот радость продрогшего пловца. А Солнце всё греет, а в неглубоком ложе можно голову без страха откинуть, расслабиться, и - лежи-полёживай себе на сланцевых чёрных зеркальцах, глядя в небо и считая облака. Хотя, что их считать? - лучше просто раствориться, отдаться теплу и радости покоя.
Вот так и лежал сейчас приплывший Лис, чувствуя, как медленно выходит из-под шкуры холод, как согревается хвост - он почему-то мёрз, как, наконец, тепло входит в глубину самого Лиса и лапы, а холод утекает из кости. Потом наступило блаженство.
...Лис долго так лежал. Один. В тепле. С закрытыми глазами. Со стороны могло показаться, что он сдох, а он не сдох, он просто так лежал, потом решил, что эту лужу он собою остудил, переборол лень, и быстренько перебежал в другую, ног не разгибая. Там снова лежал. И снова вздремнул в полной безопасности. Потом проснулся от испуга - не проспал ли? Но нет: из-под воды только-только показалась белая шапочка: придворные церемонии были всегда и оставались неспешны.
...А под водой медленно-медленно обрисовывалась тёмная туша, размером с ежа. Шевелясь и гоня с себя волны, разведя вкруговую волну, широкая бурая спина проявилась на поверхности, продавила её, и полезла дальше - вверх, выше, вверх, вслед за головой, увенчанной белой округлой шапочкой. Размеры спины и шапочка безошибочно выдавали единственного на озере их обладателя: придворного Церемониймейстера Жабока.
Наконец, гоня перед собой тонкую и шипящую волну, Жабок вышел весь, сильно передёрнул бурой кожей ('как булка в мешке' - подумал Лис) и только потом трижды церемонно прыгнул, шлёпаясь каждый раз животом.
'Я тоже приветствую вас!' - сказал Лис и трижды вильнул хвостом. Жабок выслушал и, в знак достигнутого понимания, с видимым удовольствием закрыл и открыл выпуклые ярко-зелёные глаза. Затем он высоко-высоко взбросил в небо клейкий язык, поймал пролетавшее насекомое и церемонно поднёс его Лису на самом кончике. Тот съел и с лёгким полупоклоном проговорил: 'Шага за три поймали! Вы всё улучшаете и улучшаете свою форму'. Вельможа польшённо побурел и закивал, - похвала такого великого охотника чего-нибудь, да стоила! Оба остались довольны.
Тем временем церемония подходила к концу, да и то сказать, пора: вельможи ленивы. Трижды шлёпнувшись животом, не дожидаясь ответа лисьего хвоста, бугристая туша задом отправилась в воду - отводить взгляд от важного гостя нельзя. Теперь озеро продавливалось вовнутрь, чтобы принять обратно огромного Церемониймейстера. Лис насторожился. Вот скрылась задняя лапа с острым, сверкающим орденом орденом Плавника, вот передняя, потом вода медленно обняла округлые, белые его бока, поднялась, пробежала спиной, чуть помедливши, подошла, поглотила белую шапочку...
'Вот! - без слов подумалось Лису. - Сейчас!'
И - выплыла первая Булька.
...Лис стал еще напряжённее. - Вторая. Третья. Четвёртая... (дело подходило к решению успеха всего похода. - Шестая. ('Следовало бы писать Лисе подлинней, потуманнее. - мелькнуло. - Следовало бы...') Он недодумал, потому что пришёл страх: Седьмая задерживается! У Лиса дрогнули лапы, он не жалел, что шёл и плыл, но возвращаться к Лисе с неудачей...
- Седьмая! - Поднялась и лопнула с особенным шампанским блеском, после неё на воде заколыхалась крошечная зелёная ленточка: знак благорасположения и согласия Государя, знак, что не зря ты вымок, замёрз, что теперь - ура! Ура! - осталось только встретить и уговорить доброго Зеленквака-Царя, который теперь точно придёт. Точно! - и тут Лис, не выдержав, заплясал. А, отплясав, громко крикнул: 'Сюрприз, сюрприз!', в радости валясь снова в свою лужу, свою тёплую, теплейшую из всех в мире луж - ждать.
Лис очень любил свою молодую Лису. Оч-чень даже любил. Он носил ей цветы, он рано, с мороза никогда не совал ей под мышку холодный нос, чтобы не будить, а только тихо клал рядом с посапывающей во сне тёплой женой пойманную полярную сову. Сов таких возле дома, конечно, не было, но перед свадьбой Лис обещал: 'Пусть не звезду с неба, но - полярную сову', и регулярно исполнял обещание.
- Как? - Секрет. Таков уж был Лис, но не слишком-то ценила это Лиса. И в том было дело.
Однажды, когда жена, намазавшись губной помадой, ушла - 'К подруге!' вполоборота бросив с порога, Лис лёг на диван, положив голову на лапы, и долго-долго так лежал. Именно в этот день, на рассвете ещё, он поймал особо жирного сурка и долго тащил по глубокому снегу, устал - тяжёлую тушку - с удовольствием представляя, как они с женой зажарят её на вертеле. Изжарят сурка и будут вместе есть на тёплой кухне, урча. И греть будет новая печь.
Эту печь, большую и тёплую, сложил им матёрый енот, и не постеснялся содрать за работу восемь толстых мышей. Хотя Лис помогал, ведра носил, глину месил, - тот, тем не менее, запросил и стоял-ухмылялся. Не дома будь - Лис бы проучил наглеца, но затевать драку на глазах у жены... И он молча сходил в кладовую, принёс и вручил улыбающемуся еноту восемь толстых мышей, а потом, - гулять так гулять! - берёзовой бражки тому налил: 'Пей за здоровье хозяйки!' И тот выпил... - Так что все основания были у Лиса ждать праздника души, а праздника нет как нет. - Что же делать?
...Ну, Лис тогда лёг и задумался до конца: может ошибка?
- Нет, ошибки нет. Что-то не так у них с Лисой, что-то не так. 'Сам виноват!' - решил Лис, и действовать решил. А действовать как? А, сюрпризом. К примеру вот, на второй месяц весны удумать что-нибудь. Этакое. А для начала хоть перекраситься. В зелёный цвет, а краску - ведро, достать у лягушек.
И вот - час настал. Взбурлила вода и вышел из воды полк, кваком и топом топя островок. А следом шли трубачи один одного зеленей и трубили победную песнь. Потом принесли короля.
Зеленквак был обычный лягух, только толстый, с сытой довольною рожей. Маленькая золотая коронка его была увенчана драгоценностями в виде мух: на каждом острие сверкала, лупясь рубиновым глазом, крошечная изумрудная муха, и сам ЗК - 746 (таков был, короля, порядковый номер) обут был в красивые сафьяновые башмачки.
- Ну, чего там, здравствуй, Лис! (В обращении Его Величество были весьма прост.)
- Здравствуйте! - Вежливо поклонился Лис. И, только было вдохнул воздуху, чтобы продолжать, как, негодуя, и от негодования шипя, как бомба взорвался церемониймейстер. Именем Жабок.
- Как можно! Не имеете права, господин Лис. Как бы ни обращались Его Величество, вы, вы должны соблюдать этикет! Извольте сначала, сначала!
Рассерженный Жабок был красен, словно рак. Зеленквак с неудовольствим покосился на ретивого вельможу, но пожал широкими плечами: ничего, де не поделаешь, закон есть закон, порядок. И, со вздохом распрямясь, принял неприступный вид.
Тогда Лис начал, как положено, обращаясь сперва к Гофмаршалу - крупному лягву со шпагой и эполетами.
- Как ваши кравы?
- О, - был вежливый ответ, его Лис и услушал.
- Как ваши наконечники?
- О-о, - полагалось сказать, и так и сказали.
- Как ваши ильчерукие супруги?
- О-о-о! - следовало произнести, и, покорённый лисьей учтивостью, лягв с чувством простонал, может быть даже и чуть чрезмерно в гласную вкладываясь. Но ведь доныне ни одна лиса не следовала этикету, сразу же норовя съесть перепончатолапого собеседника, оставляя безответным даже 'Ква!', (в переводе 'здравствуйте!'). Да и сам Лис прежде при встречах просто хлопал лапой Гофмаршала по плечу. Как ни надувался тот, а неизменно слышал: 'Да ладно тебе, зелёный', после чего зелёный долго выдыхал, сдувался, сам понимая, что оно вправду ладно, коли не едят. А тут...
Словом, Гофмаршал был крайне польщён, взволнован и от волнения даже перекусил надвое красного церемониального червяка, дотоле красиво струившегося по груди из уголков широкого рта. Подбирая половинки лапками, рассыпавшись в мелких поквакиваниях и попрыгиваниях, Гофмаршал стал залезать в воду, кожей при этом подёргивая в знак печали от расставания.
'А червяка, всё же, доест, даром, что этикет', - подумал Лис и обернулся к королю. Теперь можно было, пора.
Лис любил поболтать с королём. Вовсе не потому, что тот король, а он простой Лис, пускай и старый, и хвостатый. Ведь при желании Лис мог съесть короля вместе с охраной, но ему нравился здоровый юмор и неиспорченная стандартным воспитанием натура августейшей особы. Кроле того, король был всегда хорошо информирован по своим королевским каналам (ручные червяки прорыли их тысячи), и
Часто знал такое, чего сорока вовек не узнать, а узнать, так и не сносить длинного вертлявого хвоста. Словом, куча поводов была у Лиса длить и длить разговор с королём и особо теперь, после скучной зимы, но увы, жена ждала. Поэтому он так и сказал:
- Извините Зеленквак, теперь я женат, времени нет, и у меня к вам дело.
- А-а, - протянул король. - женна-а-ат! (слово это получилось особенно вкусно: 'А-а-а...' - разинув пасть, словно треугольник буквы, упершись головой в ребристое нёбо, а двумя ногами в отворот нижней губы, развалил ляшачью голову, как кошелёк, по одной высыпая начищенные медные монеты: 'А-А-А-А...') . И
- кончилось:
- Что ж, понимаю, времени быть и не должно. Этак вы, Лис и подводную охоту забросите.
(Нет, определённо, непрост был король. Лиса словно пыльным мешком, при этих словах, стукнули, и он замер, не зная, что ответить. Потом собрался, но выговорил совсем не то, что хотел)
- Не... Никогда! - с неожиданным жаром воскликнул Лис. - Нет, король, я буду охотиться под водой, даже...
И он поднял лапу, будто клялся. Но умолк.
Король сделал вид, что смотрел в другую сторону. 'Болезнь неопасна, - подумал лягух. - Пройдёт'. И воодушевился, а Лис же, напротив, оставался смущённым до самого конца беседы, хот я договорились они быстро. Лис поклялся до следующей весны отказаться от ловли королевских подданных, а король приказал доставить к Западным вратам царства ведро национального пигмента. Он еще и до клятвы Лиса мигнул Жабоку ведро доставить - очень Лис королю нравился. А что лягушечек ловит - так куда ж их девать? Если подданных никто не ест - то на что нужен король?
Этого Зеленвак открыть другу не мог, и сказал вот что:
Буду откровенен. Вы симпатичный Лис. И хотя уменьшаете ежегодно число моих граждан на изрядную величину, мы вот стоим на островке рядом вы и я, и вы, - не я! - изрядно смущены. Это одно дорогого стоит. Больше скажу - драгоценного. И я не хочу, чтобы отношения, вдруг потеплевши, оборвались из-за молодой (тут король сделал паузу и внимательно-внимательно посмотрел на Лиса) - при всём уважении, слишком неопытной в семейной жизни особы.
Тут король прервался, чтобы снова вперить в Лиса свой пронизывающий взор, но тот не видел. Уткнув глаза перед собой, он бездумно сжимал и разжимал пальцы чёрных лап, бездумно царапая сланец - сочувствие, давно забытое, согревало его.
- Имею в виду, - уже совершенно спокойно продолжал король, - душевное ваше состояние. ПризнАюсь, я слежу за вами давно. Что, - думаю, - что это за Лис, который с детства плавает один, под водой охотится на рыбу, и имеет, и поддерживает с лягушками договор!..
Мечтатель? - Но это Лис-то...
Бездельник? - Но он же Лис...
Глупец? - Но нет же - ведь он Лис, Лис, Лис!
После долгого размышления что-то сложилось и... И, словом, я рад, что, с тех пор, как вы раз за разом все более совпадали с нарисованным мной образом, я ни разу не имел нужды пересматривать своё видение. В каком-то смысле, теперь моё мировоззрение основано и на вас, мой дорогой рыжий друг.
(Тут король опять остановился, - чрезмерно, с точки зрения лягушки, даже знатной, звать 'дорогим другом' опасного рыжего гиганта. Но, душевед поневоле, король не ошибся, убаюканный сочувствием, - тем именно, на что так падко любое живое, Лис, опустив глаза, смотрел перед собой и поёживался под волнами приятных мурашей, пробегаших под густой, взявшейся сосулистыми склейками на ногах, шкурой.)
Я не-хо-чу любых перемен в вашей душе, Лис. Ничуть, ни... - хоть в какую сторону. Мы, короли, капризны! - (с улыбкой). 'Где старый - квак, там новый - бряк', - говорят лягушки о переменах, чего бы те ни сулили. Кстати, это именно, определив его как желание покоя и жизни в серединном течении у нас взяли и древние китайцы. Даосы.
- А что китайцы? - спросил вежливый собеседник, хотя слушал вполуха, занятый собственными мыслями.
- А китайцы говорят так: 'Врагу пожелай жить в 'интересное' время'. ...Вот поэтому, поэтому я и не-хо-чу, - ваших изменений в любую другую сторону!
- А-а, - сказал Лис. - Ага... Усы его опустились. Король попал в точку: рыжий перемен не желал, но трагедия была в том, что перемены шли, неудержимы, и связаны были с Лисой.
...Во времена своего мечтательного одиночества не раз, обернув хвост вокруг ног, Лис думал: 'А что, вот возьму и женюсь. И будут дети у меня. И дом. И лиса тёплая, ласковая. Появится новая цель в жизни, другой, новый смысл...' Ему становилось тепло. И, что ж, вот, он женат и - словно со стороны наблюдает, как брак вычёркивает одну за другой его 'чёрточки'. С виду только я рыж, а внутри - давным-давно не тот. ...Бел. Вернее, сед'.
Печален становился Лис.
- Печален я становлюсь, - продолжал он вслух. - Всё думаю 'скорей бы помереть', но тут опять же - Лиса...
...Лиса - повторил он и остановился
- Да уж, Лиса... - внутренне повторил король. - Молоденькая фря и фуфыра понятия не имеет о хрупкости организации дивного супруга. Это тупик. Эгоцентризм, мещанство, недалёкость и превалирующая низменность устремлений - все поводы деградации брака налицо. А ведь на этом Рыжем, как на макете, отчётлива тончайшая жизнь высокоорганизованной психики. Лис склонен к творчеству - при явной агорафобии. Он энергичен, - при очевидной камерности таланта, - в искусстве то и другое часто и, в иных областях, вполне даже себе пользительно, однако, ежели и в родной норе художника затиранить (как то у энергичных молодых дурищ водится, - с веселой наглостью), вот вам и реактивный психоз. ...При том, что маниакально-депрессивный налицо. Ишь ты, попался как кур, Ван Гог наш хвостатый...
...И точно, Ван Гог, да! Такие картины умел Лис выводить вишенной веточкой на светлопесчаных отмелях лесных ручьёв, только диву даёшься! Король неизменно лучших своих глазунов отправлял по отмелям, где они, Лису вслед, запоминали рисунки, чтобы воспроизвести на стенах королевских замков в масштабе и точности. А иначе, пиши пропало: лучшие Лисовы работы выходили именно там, где их сразу смывала вода. Только там его рука смелела, линии обретали упругость, изображение - силу, вкус, соль. И перец, да - потому что глубоко в душе был Лис шутник. Шутник и озорник, и, если бы кто-то проник под крепкий рыжий череп, там обнаружились бы такие идеи, чертенята такие!.. Но пока всё смывала вода. Иначе и быть не могло. Иное всё мыслилось, как возрождение вместе с Лисой...
Пока Лис рассказывал, а король думал, придворные их покинули. Очень были они деликатные, эти придворные, и, отметив лишь одним им ведомые признаки разговора приватного, нырнули на цыпочках и теперь весь островок был окружён качавшимися на волнах зелёными пузырьками - это придворные, раздув зобы и едва переквакивая, носы и глазки выставили - дышать чуть, но видеть Зеленквака обожаемого. Пузыри качались и помигивали, но ничего этого Лис не замечал. Лис рассказывал...
Про Лису. Про Лисука буйного. Про жизнь свою, что в семье он как фон, декорация.
- Да, - сказал король как бы сам себе, - отсюда естественны и сомнения.'
- Сомнения?! - взвизжал Лис, у которого был абсолютный слух. - Так ведь гибнут мои чёрточки!
...Лис давно стал задумываться, ну почему, чем занятье бессмысленнее в лесу, тем мне милей. Вот например, абажуры. Очень их делать любил. Или ещё - рисовать на песке. Раньше вообще думалось: без этого никуда. Или - взять подводную охоту. Куда проще: выйди на луг и, даже если ты старый больной лис, всё равно на твою долю придётся жирная полёвка-мышь, а чаще - две. Ещё проще воровать кур, но то уже для таких древних лисиц-стариков, что их уж и нет почти. Можно, в крайнем случае, за куском на помойку, хотя любой лис в здравом уме и трезвой памяти не станет этого делать. Уж просто поймает себе на ужин дикого зайца. Или тетерева. Или крота, ежа, да вообще, хоть кого, но - подводная охота?
Лезть в холодную, знобкую в любо время года воду, плыть за полмили с железякой в руке - зачем?
Да, бывает, попадается золотой линь. Или молодой сом. Бывает и объедается лисья семь первоклассной ухой. С золотым жирком на прозрачном бульоне, в котором один, обязательно только один большой, к письму, лавровый лист... Но - бефстроганов? Даже солянка из копчёных мышей отнюдь же неплоха. А жирные ужи, запеченные кольцами в золе - а? Чем не хороши? Во всяком случае, в десять раз проще, чем тех же тощих ершей на суковатую удочку под тучным комарьём. Ух, как кусают, ух, ух! А если вынырнешь из воды, то, сквозь прилипшую шкуру, - до костей! Ох! А тут еще и жена намекает, что вот, мол, у сестры её, Крутихвостик, муж лосятинки раздобыл...
- Но это же совершенная бредятина! - не выдержал король. - Откуда лисе - лосятина? Разве, медведь поделится?
- Да нет, король. - печально сказал Лис. - Вы не знаете условия. Надо ждать стрелков у избушки егеря. Приедут - егерь пойдёт им лося отыскивать, тут надо следом бежать. Если глубокой в лесу, наверняка оставят полтушки, - лень нести, - тут и наскакивать.
- Ну и что? - удивился король. - Следили бы, да наскакивали.
Лис вздохнул:
- У меня не получается.
- У вас? - поразился король. - У такого охотника?
- Да, я лося предупреждаю, не выдерживаю.
- А-а! - дошло до короля, - понятненько... И он долго Лиса рассматривал. Потом он поковырял перепончатой лапкой землю и долго, протяжно зевнул. А надо знать, что когда лягушка зевает, обозначает это думу, глубокую и серьёзную. Размышление продолжалось... - но кончилось (всё же ум государственный), и король сказал:
- Видите ли, по роду своему я имею, как бы это, большой опыт по матримониальной части. У нас всё иначе.., вовсе, не сравнить (тут король, видимо, подхваченный воспоминаниями о крепеньких, пупырчатых, зеленоглазых принцессах, умолк и облизнулся, мгновенно, в несколько раз опоясАвшись раздвоенным языком, но потом справился и мигнул). Так вот, я говорю, у меня несколько больший опыт и поэтому... (тут он опять перервался, чтобы неожиданно отвесить в сторону Лиса церемонный поклон), чем, до крайности нарушил каноны, но удовлетворил чувство, говорившее внутри: 'Оч-чень мне нравится этот интеллигентный, усталый Лис. Надо бы с ним помягче.' - Так говорило чувство, а король, не испорченный стандартным воспитанием, чувств своих слушаться привык. Но - Лис не обратил внимания. Полностью погружённый в себя, он стоял, голову опустив, наслаждаясь покоем от сочувствия. Он даже глаза полуприкрыл.
Видя такое действие от своих слов, король окончательно приободрился и понёсся умом вдаль.
- Видите ли, проблемы наших семей, конечно, значительно отличаются, от проблем моногамных браков, (у Зеленкваков семейный уклад восточный: гарем, многожёнство, танцы живота, шальвары, евнухи. Король знал кейф и мог советовать. Вместе с тем он был умён и к советам стоило прислушиваться)...
- Вы творческая натура, Лис, для творческой натуры неоходимо самовыражение. А посмотрите на себя - от вас остаётся всё меньше и меньше. Хотя с виду вы всё еще тот же самый старый хвостатый Лис, только, может быть, чуть похудевший, да ярче горят глаза, - вас, тем не менее, гораздо меньше, чем давно, было прежде. А было это много лет назад и вы, лисёнком, как раз охотились.
Я был молодой король, я бывал и очень занят, однако на лисёнка с огромным ластами всегда смотрел. Вы были маленький, но - вас было куда как больше. Сейчас вы менее, чем тогда, - вы это понимаете?
- Понимаю. - угрюмо согласился Лис.
- Так вот, чтобы вновь, скажем так, 'отрасти', надо самовыразиться. Всего и только. Рисовать красками, полагаю, уже не получится, вы так привыкли к своему песчаному берегу, что отучатся некогда, к тому времени вовсе исчезнете. Средство одно: пишите рассказ.
Это ново, Лиса потерпит несколько, первый рассказ пишут, обыкновенно, легко, так что вы всё успеете. И, кстати, прощайте рыжую: - у женщин два возраста: до брака и после. Второй важней, и, со временем это понимается. Так что относитесь к ней, как ... - к головастику.
Тут Лис (чуть натужно) и король (почти естественно) рассмеялись. Но - стало весело.
...- Так вы полагаете, рассказы? - помолчавши, спросил Лис.
- Да, рассказики. На большие сразу не замахивайтесь, а вот маленькие...
Что-нибудь типа 'Лис за шторой'. Или напишите про бабочку, да, Лиса-бабочку опишите. На худой конец - про Лиса, который лета на дельтаплане.
Лис восхитился. (Он всегда так - восхищался мгновенно. Ну совершенно был несолидный.)
- За шторой, говорите? Это здорово. А вот, слушайте... И, с вдруг застучавшим сердцем, объявил,:
'ЛИС ЗА ШТОРОЙ'
Лис берёт ручку и пишет: 'Лис был за шторой...' - откидывается в кресле и видит себя стоящим за шторой. Кончики лап едва виднеются из-под плотной, шитой крестиком неяркой материи, скользкой наощупь. Такой плотной, что дыхание совершенно не шевелит её. Он опасается, чтобы нос не слишком оттопыривал её и поворачивает голову набок, и тут замечает, что кончики лап освещены внизу. Он понимает, что они видны и становится на плинтус - широкий в этом незнакомом старинном доме. Толстая кладка стены холодит спину, но так лучше. 'Теперь всё хорошо, - думает Лис, - теперь меня никто не заметит".
Спину холодит и он чуть изгибается, стараясь стать поудобнее, чтобы не закашляться. "...Но есть ли я, когда меня не видит никто? Быть может, лисам затем и надо быть замеченными и гибнуть, чтобы быть?"
Сердце перестаёт стучать.Спину уже не холодит. Повернуться нельзя, но кажется,что спину уже нет. Дом растворяет его, стоящего за шторой, не зря так злорадно скрипнула дверь, впуская, когда он входил. "Дом ест живых. Дома всегда едят нас! - крикнул бы Лис, но голос пропал." Он даже не может откинуть холодную штору, и повернуть голову, шея затекла... А вот уже и не чувствуется. ...Нет шеи. Нет..."
Он ощущает, как исчезает, становясь тоньше, дыхание.В глазах мутится. "Это исходит пар, в который обращаюсь я.- понимает Лис. - Здесь странные обои, как будто кожа лица. Кажется, кожа шевелится. Должно быть за обоями огромный рот и он потихоньку вдыхает меня. Спасения нет. Я перейду в ничто... Я буду ничто. Я... Спастись... Спастись чем?"
И вдруг, в наползающем небытии, он отчётливо видит мысль. Та плывёт к нему... Входит в него, как змей...
Понял!
И он берёт ручку и пишет этот текст.
...раскланивается.
- Хм-м, - сказал король, в стиле Кортасара. Если б добавить лабиринт за спиной, или в штору Алеф, то, пожалуй, и Борхеса. Давно пишете?.. (он понял глаза на Лиса, и - только досадливо махнул лапкой) - Да что я говорю! Лис, для начала неплохо. Да. Продолжайте в том духе и волшебные силы искусства вас выправят и направят. Верьте мне.
- Кому мне верить, как не вам. От уважения, если хотите знать, я уж полчаса сдерживаюсь, а очень надо чесаться. Блохи!
- Да ради Бога, Лис! Выкусывайте себе на зоровье, Жабока я отослал, что еще за церемонии!
Поблагодарить его Лис не успел, свившись в кольцо, морща нос, вгрызшись в начинавшую подсыхать шкуру у задней лапы. Только усы вздыбились.
- Что, - с участием, к которому, впрочем, примешался тончайший оттенок зависти, спросил Зеленквак, - сильно кусают?
- Уж-жас-с... - неразборчиво пробормотал Лис, дробно скребя резцами свой хвост. Чёрный нос его оттопырившись, ехал набок. - Уж-жасс... - еще раз проговорил он, одновременно скребя резцами и перебираясь к хвосту... - но. - 'Но' послышалось только время спустя, с трудом разводя сведённые сладкой мукой челюсти. - Это не блохи, а чистый ужас, король, извините за тему.
- Да ладно вам!
-Нет-нет, знаете, лисам известны блохи тысячи разновидностей, но эти ну просто нечто из ряда вон! Просто из ряда...
Говорят, - продолжил он, ещё скребясь, - Говорят... - и вновь не закончил, а яростно застучал локтём, пробивая ямку в песке. - Говорят... - в третий раз начал Лис, и уже только вяло почёсываясь заднею лапой, продолжал - ...завезли к нам их из Бенгалии, с тиграми. Блоха такая, тигровая. Олухов полосатых в зоопарк (как все дикие, Лис не уважал выловленных: не хитры оказались, глупы), а блохи, извольте радоваться, нам. Крысы-то везде ходят.
- Так вы и крыс, - ам? - догадался король, и чуть заметно передёрнулся.
- Ещё бы! И крыс мы и мыс мы... - то есть, хотел сказать: и мышь мы... Всех мы. Ага, стояли бы тут, разговаривали, не имей я, как любой лис, подпола для крыс... Свежий 'крышмыш' обязательный продукт для лисы. Натуральное хозяйство.
Собеседник сочувственно качал головой.
Они еще рассказывали друг другу последние новости, когда тень от прутика показали 'за полдень' и Лис сказал 'Да' и стал сумрачен. И король тоже сказал, повторил раздумчиво и продолжил:
- Вижу, Лис, вам 'пора бежать'?
- Увы, это так, ответил ему собеседник, нервно закрутивши хвостом. - От этого никуда не денешься,
- И, долог путь?
- Дотемна, верно. Точно, дотемна, а если ждать, пока краска высохнет, только к ночи домой доберусь.
- Кажется, я смогу вам помочь. - скал Король. - Но, прежде того... (и король потрогал на носу шишечку, что означало решимость неколебимую), мы с вами явно подружимся. А по установившейся при дворе традиции, всех моих друзей запечатлевают, изображение потом вешают в спальне, чтобы не страшно по ночам спать было. У нас страхи, видите ли, наследственное. Так вот...
- Я, конечно, не против, - перебил его Лис, - только знаете, мне неприятно будет висеть в обществе светящихся червячков и пиявочек. Я бы просил занавесочку.
- Сколько угодно, да хоть три занавесочки, только, как бы не взвыть вам от одиночества: в моей спальне вы будете единственным.
- ...Лис вытаращился.
- Отгораживаться вам не от кого. Там будете только вы - и я. Тет-а-тет.
Лис лишь и умел пробормотать: 'Благодарю вас, король.'
- Нет, это я вас благодарю, ответил Зеленквак, вдруг отворачиваясь. И теперь уже Лис делал вид, что всё спокойненько.
...Тем временем из воды тащили фотографа. Это был огромный, с кофейное блюдце, половозрелый жук-плавунец, с красными шёлковыми подкрыльями и целым коробом ручных мелких червячков. Недолго думая, Лис предоставил себя искусству, а фотограф заполз слева, справа, слева ещё, вгляделся, и - уверенной рукой съедобными красками нанёс на полешек изображения. Потом, той же умелой, покрыл рисунок красными червяками из короба, свистнул и червячки приступили к трапезе, вгрызаясь в дерево. - Пара минут, и перед Лисом предстал его барельеф. Ахнуть! - сходство было полное.
- Мы еще покроем его цветным фосфором, в покоях сумрак, знаете ли. И только глаза будут, как на японских фотографиях, закрывающимися. А то, представьте себя под непрестанным взглядом светящегося лица. Пусть даже и лучшего друга - поёжишься.
И Лис немедленно согласился. Терпеть не мог рыжий, чтобы за ним 'доглядывали'.
Изображение унесли.
И тут король зычно прокричал. Земля содрогнулась. В воде произошло бурление.
- А это - мой вам подарок. Вы, Лис, ПОЛЕТИТЕ отсюда. (Король умел при нужде сказать капслоком. На то и король.) Полетите и скоро окажетесь дома.
- Как это? - Лису в голову не пришло помыслить обидное. Тем более, что его и не было. - Разве я воробей?
- Никакого сходства! - во весь широкий рот улыбнулся король. - Но, тем не менее. Вы полетите на воздушном змее!
Бурление стало активнее, еще активнее, из воды показались толпы лягушечек, нёсших рулоны крепкой материи. К ним, радостно махая лапками, вприпрыжку понеслась королевская свита: змея-то клеют только по праздникам, а тут нечаянная радость.
Тем временем, из воды тащили шарниры, 'Змей у вас будет управляемым' комментировал король, - всплывали связки гибких бамбуковых палочек 'На дне они лежали под грузами', - намотанные на катушки, связками, лягушки несли на груди вязальные нитки, как лучшие ожерелия, 'Их прядут из нитей пресноводных устриц, - нитки для змеев, нашего производства, особоценные.'
Всё это добро прямо на глазах умело вставлялось, свинчивалось, связывалось и, только кой-где, изредка, негромко вскрикивала пила: 'Мастера отменные!', а с берега уже бежала малая лодочка: везли ведро краски и лягушки налегали на вёсла с пением.
- А если я упаду? - тихо спросил Лис. Он вдруг почувствовал себя одиноко и - неготовым к подвигу среди общего энтузиазма. Было стыдно особенно, потому что не получалось влиться общие радости, хотя все ждали
- Ерунда, Лис, выплывете! - жизнерадостно бросил король, не глядя, но - вдруг оглянулся.
- То есть я хотел сказать, это исключено, упасть. Вы в безопасности, больше того, - аппарат многоразового пользования, и, думаю, мы еще не раз вас увидим в небесах. Гордо реющим. К тому же, вы сможете охотиться на водоплавающую птицу в её второй стихии. Ведь это - знаете? - это у вас дельтоплан!'
Про дельтопланы Лис ничего не знал, но, на всякий случай, обрадовался. Более же всего воодушевила охота в воздухе. Он знал радость водных забав, но - чтобы в воздухе..! Это должо было быть замечательно. И прекратится досада, когда, промахнувшись, бредёте, повесив голову в тине по уши, а жирная птица, при одном взгляде на которую слюнки бегут, поносит вас, летая по воздуху. Лис, конечно, нечасто промахивался но он знал вкус неудачи. А как же без этого.
Тем временем работы закончились Дельтаплан, действительно. И король повёл Лиса учиться водить обсыхающую машину. Откуда-то взялся шлем, тесноватый, правда, но, когда дырки для ушей прорезались, - как раз впору. И управлять змеем оказалось несложным, главное - балансировать. Лис чувствовал, как у него всё сильней и сильнее бьётся сердце. Не то, чтобы он волновался, а как-то само в общем-то. Но он постоял-постоял и справился, и потом даже помог лягушам перелить краску в завинчивающийся бидон из тыквы, а после настала пора прощания.
...Как полагается для каждого змееплавателя, вокруг Лиса устроили хоровод. Лягуши, под флейты и бубны кружились, то цепью до самой воды растягиваясь, то сдваивая и страивая сужающиеся кольца, и тогда бешено скачущие животики, становясь похожими на зубчатые колёса, мелькали у самых глаз. Казалось, что попал в часовой механизм и от этого скорее хотелось улететь: время уже тикало.
Рябило.
Лис сморщился и чихнул, но пляска уже кончилась и только фотограф еще возился у крыл, поспешно набрасывая лисовы профили.
- Краски, сей раз, несъедобные, - улыбнулся король. - Летите себе спокойно... Ведь вы живёте на обрыве? Вот и отлично, взлетать будете прямо с крыши собственной, а главное - прилетайте почаще. Я буду ждать.
И, отвернувшись, то ли всхлипнул, то ли высморкался.
И вот - грянул сигнальный квак. Катапульта сработала, а тысячи мощных зобов так мощно дунули, что Лис в своём аппарате мигом взлетел к облакам. - Как же оттуда земля муравьиниста!
...Осторожно, он наклонился вправо, и аппарат тоже склонился, влево - и аппарат последовал острым клювом, - тогда он еще немного полетал над островом, привыкая к управлению, и покачав крыльями на прощание, развернулся над лесом и дунул к норе по прямой. Через полчаса он уже снизился у знакомых берёз и сел, пугая ястребов, и сел. тихо радуясь, что никто не видел: при посадке он, таки плюхнулся. Вовсе не больно, и тыква с прикрученной пробкой не пролила ни капельки. А что в аппарате что-то хрустнуло, так то ничего, то завтра уже, поглядим.
Аккуратно он собрал 'змея', отнёс к свои дверям, но не постучал, а пошёл к самым берёзам и тут такая радость его охватила, нежность такая!
- Родное всё! И он просто не знал, что делать, и крикнул - икрик, заблестев икринками, покатился по лесу под гору, сшибая грачей. И вверх побежал, мелькая кедами, пригибаясь к земле, по мере, как удалялся он. Когда в землю ушёл, - Лис запел и глядел в небеса.
Допев свою песню, он, было, начал другую, но вспомнил о деле. Солнышко уже садилось, а ему ещё обсыхать. Поэтому он аккуратно отвинтил крышечку, встал, поднял на вытянутых лапах тяжёлый сосуд и медленно, осторожно полил. Жидкая краска мгновенно обтекла его всего и за минуту пропитались и исчезли последние островки рыжины.
- Не зря лягушина так зелена, - подумал Лис.
Вечерело, под берёзами уже становилось прохладно и хвост он мочил уже выйдя из тени на солнышко, наклонявшееся над деревьями уходить. Краска высыхала быстро-быстро и скоро стало совсем тепло.
Лис оглядеп себя: цвет получился восхитительный. самый, что ни есть истинно зелёный-зелёный цвет, чуть отливающий в голубой. Изумруд чистой воды.
....
Лиса сидела и, тупо глядя в окно, доедала третью мышь. От огорчения её всегда одолевал аппетит и тут она сидела и ела, и ела. Вдруг - стук в дверь.
- Кто там? - волнуясь, крикнула Лиса.
Голос Лиса ей ответил:
- Это я, сюрпризом!
Дверь распахнулась и Лис предстал перед ней сияющий и зелёный.
Конец.
Рассказы Лиса.
Любимая песня лис была протяжна и плавна. Она породилась из вечернего воя, которым лисица так любила услаждать молодую Луну.
Но Лис, - ленивый уже по одному тому, что он лис и считал себя старым, - каждый раз так долго потягивался, ворчал, пряча нос хвостом и не желая выбираться на росу, что лисица в один прекрасный момент больно укусила его и с тех пор ходила петь в вечерний лес одна.
А Лис... Но что, Лис... Лис повёл себя, как нормальный лис: пискнул, чихнул, полизал укушенный бок и спокойно заснул. Так и нужно было, видать.
ЛЮБОВЬ И АСТРАЛ
Излюбленным было поднять лицо и глядеть, щурясь, на солнышко. Лиса, мечтательная, и, оттого носившая очки, даже раненько утром вставала и шла - лапы рыжели от росы. На реку шла, на высокий берег, солнышко смотреть. Лис, ленивый, и, оттого остроглазый, спал допоздна, чтобы потом, зевая, выбраться к позднему уже, слепящему до синих пятен диску. Он полагал, что он, Лис - орёл, ведь только орлы глядят на высокое солнце.
- Какой ты орёл! - укоряла жена, когда он, в пижаме и шлёпанцах влезал в нору и снова бухался на кровать - до чаю.
- Ну какой ты орёл!...
Сама Лиса, солнышко осмотрев, успела лисучка накормить, завтрак согреть, и, к моменту, уже вчерне заканчивала уборку норы.
- Какой ты, ух..., - она не договаривала, набивая еловыми шишками самовар с тиснёным пояском медалей, наследие лисова дедушки. Шишки падали в медный живот, глухо гремя.
- Орёл-то,... - бормотала Лиса, трудясь, - ...он по всему орёл! Небось, орёл, вместо, чтобы на солнышко зря зевать, он спозаранку со свежатинкой и жену свою, клюв-вастую дуру кормит...
- ...До-осыта, - через паузу оканчивала Лиса, потому что ей требовалось шмыгнуть носом. Носом она шмыгала, чуть сворачивая его вбок, на что не раз справедливо указывалось. Мол, не по статусу супруге самого Старого Рыжего мало, что шмыгать, но и набок сворачивать!.. Да разве ж послушала? В ней же одно упрямство, одно упрямство только, сказать, вот и всё. Вот.
...Не, так жить нельзя, нет - думал Лис.
В это время, говорившая Лиса тыльной стороной лапы автоматически отмахивала рыжую прядку, давно уже выбившуюся из-под косынки в красный горошек, и, раз за разом, застившую глаз. Со стороны автоматические движения чёрной лапы казались кукольными, что еще более раздразило бы, до лаю и невыносимости, только Лис - не смотрел. Закрыл глаза и не-смот-рел.
-...Он, небось, ла-асковый, орёл, - продолжала трудиться Лиса, - он, потому что, не лежебока рыжий, - ор-рё-ол. Сам и самова-ар-чик запалит, сам и жену свою клюва-астую кормит, он не заста-авит её, как рас-последнюю ду-уру рыжую, самоварчик себе вздувать...
Говоря, Лиса со всей силы качала хромовым сапогом воздух в короткую самоварную шею, заднею лапой одновременно подтягивая одымлённую у множества ржавых дырочек, самовара трубу. Тот нагло блестел.
-...Распоследняя ду-ра! - тяжело дыша, повторила она, отбрасывая прядку, и всхлипнула.
...Неохотно-неохотно медный истукан выпустил из зубов тонкую, завитую струйку дыма.
Лис повернулся на другой бок (самодельная кровать заскрипела) и кинул взгляд вдаль. Собственно, перед ним-то стояла стена, но он представлял себе, что смотрит вдаль и вдаль смотрел. Внизу расплескивалось огромное его царство: курились вершины вулканов, сверкали намёрзшие ледники, ирбис таился, а горные козлы под колёсными рогами, завидев в вышине его крылатый силуэт, прядали, и, в дрожи, разбегались по скалам. Он парил, мир лежал под ним. Голос жены был далёк и жалок, Лис-орёл пожалел её, не растерзал и ничего не ответил.
СЕМЬЯ
Лиса раздула самовар, умылась и села к столу. Она макала свежие блинчики в масло, пила из блюдечка сладкий чай, думала: налетается и придёт. Смешной. Извиняться еще будет, что опоздал... Такой у меня недотёпа...
Она заботливо придвинула к его чашке блюдце со стопкой поджаренных блинов, как Лис любил, поправила крахмальную скатерть и опять задумалась - теперь уже о делах. Но долго виднелась под изящными чёрными усиками нежная улыбка.
Лис был лих. Скакал по лесу, высоко задирая лапы, сбивая с листков росу. Роса искрилась и сверкала, а Лис хохотал. Заслышав топот, трубный зов, далёко, с карканьем, валились с гнезд вороны, расползались ужи, влача по травам длинный след. Испуганно шипели: 'Лис идёт! Лис идёт!' Боялись Лиса в лесу.
А те, кто не боялся, тем было плевать. Но и Лису плевать было тоже. Наскакавшись так поутру, он имел полное право считать себя Лисом лихим, а большее-то зачем? Большего и не надо.
Лих был Лис.
И кот
У Лисов завёлся кот. У кота была круглая голова, поэтому Лиса думала, "чудище, шутки ради, завёл Лис". Это же, Лис думал и про Лису. Спрашивать неудобно, шутка не худшая, кот остался в норе. У кота не было имени, но кот был быстр. Пока, внеся с чердака вязку полукопчёных мышей, Лис стоял в полсапоге, шурша мокрым дождевиком, кот одну отъел. Жуя губами, Лис постоял, скорбя, но жена молчит, - и он оторвал коту ещё.
Дня за два в вязке остались одни палочки мышьих хвостов. Хвосты торчали ершом, и кот взял их играть. Лис-то бросал их воронам, но кот так гонял вязку, напрыгивал, крался, дрожал хвостом, и так, опрокинувшись, подбрасывал всеми лапами ёрш, что Лис подумал...
(Детей-то у них с Лисой не было).
Но важно другое: вороны собрались, но не получили хвостов. Сороки собрались, но не увидели боя ворон. Зайцы удрали, но сделали это зря. И мыши собрались, мы-ши, сами, но не нашли чёрных перьев. Нет-нет и нет. Нет, нет и...