Садится солнце. Рыбы ходят.
Небес стеклянная среда 
порозовела
и, в природе 
- рубашке первая звезда
проклюнулась.
Сухая нежность
степи раскинута. 
                  Свистит
кузнечик, слушая прилежно
отзвУки. 
       И темнее вид
для глаза. 
           Смотрит, не мигая:
там, где кончается земля
столб дня клонится. 
Погибает.
И ночь берёт перо руля.
И ночь волшебная влачится,
накинув темное рядно,
Сквозь дырки светАми струится
звезд запрокинутое дно.
Потом слабеет - протирает
смочивши на реке рукав,
стекло восхода. Убегает
светляк, упрятав корнем трав
остатки тьмы. И дым белеет,
зайдя высОко-высоко.
- Вернуться? - нет!
Внизу страшнее, 
чем, закипевшим молоком
лезть выше, выше, чтобы стаять,
размЯгчив белую ладонь,
загнув её, перстнём играя
Луны, Пока Луну, на трон
ночь водит, кроя покрывалом
дорогу 
- кланяясь, дыша.
Она уж сов-рекрУт созвала.
На крысах гвардия мышат:
полки, блестя из тьмы очами
ночными, чёрными пришли
греметь стальными палашами
и - стол для пира принесли,
Огромный стол!
До края света.
На всех - садись и пей до дна,
но - прячь в карман ключи секрета:
на чёрный трон идёт Луна.
Сей трон есть вечный
Царь терзаний,
и озарений. Ты, поэт
и - женщина равно узнают
себя под ним ломая. Нет,
покоя ночью одиноким,
и если рифм пушистый ком
не покатил, ломая строки
вдоль по бумаге, босиком
не шлёпает, и твой любовник
от свечки не прикурит, 
нет
тебе покоя друг! Ты кровник
судьбы. Когда не женщина,
- поэт.


Умрн