В предрассветной серой мгле тепло и трепетно мигал золотистый огонёк. Анна по каким-то причинам оказалась именно в этом времени суток. Самый тёмный час, что перед рассветом, она пропустила. Огонёк подразумевал отдых, очаг, если угодно, остановку, опору в зыбкости и зыбучести. Не одна, думала Анна. Не одна, держалась за ошейник. Не одна, руку оттягивал футляр со скрипкой. Если поднять ладонь на уровень глаз и мысленно вычеркнуть расстояние, можно подержать пляшущий огонёк на ладони и где-то внутри ощутить его тепло. Тёмная махина дома выступала из серо-голубой завесы утра. Огонёк горел в окне второго этажа. Здесь принято стучаться? Не принято, поняла Анна, потому что стучать было не во что - дверь, как таковая, отсутствовала. Анна вошла в тёмную пасть холла. Темнота в холле была мягкой, как шерсть черной кошки, расслаивалась на лестницах, густея у самых ступеней, редела в прямоугольниках дверных проёмов, колыхалась в комнатах желеобразной предрассветной мглой, сквозь которую проступали очертания предметов. Ни лунного света, льющегося в окна, ни теней, отбрасываемых ветвями деревьев с улицы на стены. Огонек бесследно исчез. Анна скоро поняла, что ходит по кругу - пропало впечатление новизны и невыносимо захотелось спать, - в это время суток лучше всего облекаются в символы послания мозга самой себе, и если бы не уверенность, что уснуть в не наступившем утре означало проснуться в нём же, она прикорнула бы на любом диване, кресле, софе, пытаясь по запаху, впитавшемуся в обивку, угадать её цвет и додумать обстановку комнаты. - Похоже, мы заблудились, Волк, - сказала Анна, - выведи нас отсюда. Когти Волка громко стучали по паркету. Он быстро привёл Анну к лестнице. Они спустились и вышли в яркий день. Фиолетовые сумерки остались в доме. Если всё это - игры её воображения, идти куда-либо - бессмысленно. Воображение подтянет свои сюрпризы к дому. Её разум подсунул ей строение на семи ветрах, без окон и дверей, - лишь перекрытия, непонятно на чём державшиеся шпили, арки, площадки, лестницы и занавеси, развевавшиеся шёлковыми знамёнами в полном безветрии, как будто где-то внутри работали невидимые глазу вентиляторы. Не каждому психиатру такое счастье: лицезреть собственную фобию или манию, а может, и то, и другое вместе - второй дом остался в темноте, там же - крепкие стены и пыльный уют со скрипучими ступенечками, но видеть его нельзя только осязать, обонять и слышать, а вот это - конструкцию из воздуха и воспоминаний о гнезде последнего грифона, поселившегося в городе, черепица исчезла, но остались царапины от его когтей и тоска одиночества, когда он на своём заброшенном чердаке, сворачиваясь клубочком, пытался согреться теплом, льющимся из чужих окон, - лучше бы и не видеть. Вместе с сумерками исчезла трава. Под ногами скрипел гравий. Волк склонил лобастую голову набок - правое ухо вверх, будто под иным углом зрения внезапная смена времени суток становилась понятной - не становилась, и он склонил голову на другой бок - левое ухо вверх, - так поперекатывал мысли в собачьем мозгу и завыл на два голоса, то низко вытягивая одну ноту, то тонко подвизгивая. - Э-э-э, да мы вместе спятили, - констатировала Анна. Анна не спешила думать, - так, вяло плескались легкие волны в сознании, не торопилась определяться с отношением к происходящему, выбирать эмоции - она замерла в ожидании, всё придет и случится само, её не минует, она находится как раз в точке пересечения нужного времени, места и ещё какой-то составляющей, без которой это пересечение в принципе невозможно. - Сумасшедшие, в ужасе забившиеся в угол своего бреда, рискуют остаться в нём навсегда. В бреду, как в дому. Бывают счастливые сумасшедшие? Только если удачно выберут себе бред. Или обустроят его. В бреду надо ориентироваться. Правила поведения в бреду. Не курить, не сорить. Попробуем войти ещё раз? Рискуем, но мы будем вести себя хорошо, будем реагировать адекватно, - тут Анна болезненно застонала, составив дуэт с самозабвенно воющим Волком.
Они вошли в арку, поднялись по лестнице без перил. Здание действительно было на семи ветрах. Анну едва не сдуло со ступеней. Она стояла перед тремя арками. Налево пойдешь - чего-то там найдёшь, направо пойдёшь - чего-то потеряешь, прямо пойдёшь - неизвестно чем это вообще обернётся. Анна не решалась сделать выбор. Она стояла и прислушивалась. Прежде всего к себе. К токам, идущим извне. Нечто внутри нее сродни внешнему настраивалось на незнакомый, едва прослушиваемый ритм. Анна взяла Волка за ошейник: если чего-то и дождётся, то вместе с ним. Вдох-выдох. Уловить неуловимое. Дышать в унисон со сквозняками, гуляющими среди арок.. Вдох-выдох. Вот оно, совпадение, растворимость в сквозняке. Чёрные длинные волосы обрели свою, отдельную жизнь, пряди взметнулись и податливыми водорослями заколыхались в волнах возникшей среды. Плавный толчок - Анну медленно понесло вперед. Единственное сопротивление осталось в руках - скрипка и Волк. Разжать пальцы - груз мешает, тормозит. Не разжимать - иначе потеряешь единственную опору. Разжать - необходимо встречать опасность руками, защищаться. Не разжимать - без якоря унесёт. Впереди, за зелёной дымкой Анна разглядела стабильность. Посланный вперёд импульс вернулся и принёс информацию о жёстком, твёрдом. Анну несло на стену. Девушка поняла, что сейчас разобьётся. Образ: тонкая просвечивающаяся фарфоровая чашка медленно падает на пол и взрывается осколками, мелкими и острыми. Участвуя в лотерее с сомнительными выигрышами, Анна вытянула взгляд со стороны. Она видела, как слепая сила неудержимо и безжалостно влечёт её вперёд, к неминуемой гибели, видела свои расширенные глаза - не разжимать рук, видела своё лицо, искажённое отчаянием, видела, что может сделать страшный удар о стену с девушкой, собакой и скрипкой, слышала треск костей и стон рвущихся струн, - только не разжимать рук, - видела, как поток уносит то измятое, изувеченное, что осталось от жизни после столкновения.
Видение и понимание промелькнули быстрее скорости потока. Анна обнаружила, что стена всё ещё впереди. Не разжимать рук, успела подумать перед столкновением Анна, и поток резко, у самой стены, так, что девушка едва не чиркнула по ней носом, свернул вправо и понёс её, скрипку и собаку дальше. Куда... девается... несбывшееся... будущее - каждое слово, как вздох после того момента, перед которым казалось, что дышать уже ни к чему. Пространство в чувствах, заготовленное под боль, робко заполнялось ликованием.
Впереди снова обозначилась стабильность - стена, отражающая колебания среды. Какими сенсорами определяется вязкость, как распознаётся гелеобразность - взгляд липнет к поверхности?, звуки растягиваются нитями жевательной резинки, утончаясь прямо пропорционально расстоянию? С разгону, со шлепком живого о гуттаперчевое, Анна зевакой на деревенской свадьбе, расплющив губы и размазав щёки по оконному стеклу, чем плотней прижмёшься, тем больше увидишь, впечаталась лицом в эту упругую вязкость, податливую и не отпускающую, умудрилась открыть в ней глаза и обнаружила, что заглядывает в красный, как пищевод, туннель, и собирает взгляды обитателей, людей и не людей - не чирканье бритвы, не безмолвие рыб - вполне осмысленные взгляды, её заметили, но не более того. Ни агрессии, ни удивления. Осколок вежливого внимания - один взгляд и следование дальше.
Если первое видение унёс поток, то второе осталось пришпиленным к стене. Выходило, Анна разбрасывалась видениями, как банкомёт картами. Двадцать одно? Появилась уверенность, что её вынесет. Сперва она думала о том, что будет со следами её пребывания в этой зыбкой реальности, найдётся ли им дальнейшее применение, не пропадать же добру - вклинивание в чужой бред или сон с несколько ирреальной логикой, а после вмешательства - откровенно абсурдный. Потом мысли Анны прекратили своё течение. Время прекратило своё течение. Остался лишь поток, проникший в Анну, и сама Анна. Ослепительные искры вспыхивали в мозгу, зелёный сумрак тёк по венам. Лишь далеко-далеко, еле слышно стучало настойчивым молоточком - только не разжимать рук.
Анну выплеснуло в длинный коридор. Стены и пол слабо фосфоресцировали. Она сделала шаг, другой. В коридоре оказалась потрясающая акустика. Шорох летучей мышью улетел под потолок и вернулся тревожным ритмом. Анна пошла быстрее. Звуки собственных шагов настигали её. Эхо делало их чужими. Страх шёл за ней по пятам. Анна велела себе не оглядываться. И всё же оглянулась. Через левое плечо. Через правое. Неожиданно резко, чтобы застать врасплох того или то, что шло за ней. Вот так начинается мания преследования. У Анны уже имелся кое-какой опыт существования с мозгами набекрень. Она пока ещё не знала, что с этим опытом делать, но догадывалась, что разум, вывернутый наизнанку, готовит ей немало сюрпризов, и поэтому задвинула заслонку перед монстрами, скрывающимися в его глубинах, приказав себе не бояться.
- Как банально, как банально, - сокрушалась она, - какой скупой бред. Какая безнадёжность топать по пустому коридору, ведущему в бесконечность.
Анна искала выход и нашла его. На стене висела огромная картина и освещала пространство вокруг. Сноп света вырывался из полотна, яркий и надёжный, как маяк. Горячий ветер дохнул из картины на Анну и отогрел её. Дивный и зовущий пейзаж: жёлтый песок, спокойное синее море и какой-то предмет вдали. Анна подошла ближе и ахнула. Картины не было. Была только помпезная вычурная рама. Всё остальное оказалось настоящим. Анна протянула руку и зачерпнула горсть песка, поднесла к глазам, зачем-то лизнула, Песок заскрипел на зубах. Анна подняла руку и позволила песку течь сквозь пальцы.
- Песочные часы, - засмеялась она. Она особо не задумывалась, была ли это работа её воображения, или лазейку оставил кто-то другой, подобно тому, как сама хотела предложить в качестве строительного материала обрывки собственных видений, унесённых потоком, как сигнал об опасности, например, и переступила через раму, будто через порог. Волк прыгнул следом. Анна, увязая в песке, побрела к черному предмету. Зачем-то это оставили там. Возможно, для таких, как она. Анна забыла об осторожности. Ей стало наплевать. Здесь всё равно не поймёшь, где найдёшь, где потеряешь. Назад возвращаться нельзя. Куда-то надо идти. Почему не к неведомому пока чёрному ориентиру. Чем ближе подходила, тем яснее вырисовывались знакомые контуры. На берегу стоял рояль. Знакомый предмет в незнакомом месте делал это место надёжным, точкой опоры. Анна решила сделать крюк и подойти с другой стороны. - Осторожно, - услышала она очень знакомый голос, наверное, внутренний, - зыбучие пески. Единственная тропа у тебя под ногами. Не сворачивай. Анна послушалась. Из-за рояля вышла девушка одного роста с Анной. Анна уже где-то видела её. В потоке, сказала она себе. Или раньше. - Ну и как ты меня находишь? - поинтересовалась девушка. Как Анна её находила? Тёмные волосы, карие глаза, правильный овал лица - составляющие на складывались в образ, был в этом какой-то подвох и что-то донельзя знакомое и привычное, не позволявшее беспристрастно судить - красиво это лицо или нет, лишь лёгкая досада - в общем да, вполне презентабельно, не им в грязь, и с него можно пить, но черты могли бы быть и потоньше, носик - поаристократичнее. Анна искала сравнений - птица не замерла в размахе бровей, губы не срывали малину, ночь не отдыхала в тенях под скулами. Анна хотела спеть это лицо - всё равно, что орать в колодец, звуки уходили в глубину зрачков. Анна пыталась думать о нём, но мысли были о лете, запутавшемся в собственных волосах, о своём смехе, сверкавшем на снимке ярче фотовспышки, о жарком полудне и пластиковом стакане в своей руке.
- Я Анна, - представилась девушка.
- И я Анна, - представилась Анна.
Озадаченный Волк уселся между двумя Аннами и переводил недоумённый взгляд с одной на другую. Выглядел он довольно глупо, как любая собака, не узнавшая свою хозяйку. О чём можно говорить с собой? Анне не было нужды размахивать руками и корчить рожи, чтобы убедиться в том, что назвавшаяся Анной зеркальным отражением повторит её движения, доказывая свою идентичность. Для завершённости действия оставалось только патетично воскликнуть:"Что мне пришлось пережить по пути к себе!" - и раскрыть объятия. - Отойди, - процедила Анна. - Дай, - протянула копия руку к скрипке.
Вот и поговорили.
Волк исподтишка обнюхал вторую Анну и сел поближе к оригиналу.
- А у меня ни скрипки, ни собаки - всё осталось у Дуна, - сказала копия.
Анна не собиралась делиться. Быть обобранной своим отражением? Своим вторым "я"? Хорошенькое раздвоение личности. Не хватало подраться из-за имущества. Собака и скрипка помимо изначальной ценности - привязанность к ним чего-нибудь да стоила, - приобретали дополнительную: они остались неизменными на фоне изменившегося мира. Ох, недаром остатки здравого смысла, придавленные грузом сдвинувшихся пластов сознания, пищали из-под руин: не разжимать рук. Анна прижала футляр с инструментом к груди и вцепилась в ошейник Волка.
- Ну, мы пойдём, - неуверенно сказала Анна.
Общения со своим отражением она решительно не хотела. Возможно, подразумевалось,
Что следует задавать себе вопросы, ответы на которые знает второе "я", но согласиться с существованием копии означало подписаться под собственным диагнозом. Надо было куда-то идти. Хорошо бы в обратном направлении, а если прямого пути нет, или можно только в одну сторону, то попытаться сделать круг и попасть в исходную точку. В неопределённости направления увязали не только шаги, а само желание двигаться. Анна не спешила идти в неизвестное, хотелось побольше накопить тишины, чтобы потом хватило сил до следующей передышки. А передышки обязательно будут - Анна спешила устанавливать закономерности. - Не съем же я твою скрипку, - канючила копия.
Анна не реагировала на её нытьё. Миражи не разговаривают. Нет её. Не существует.
- Тогда играй сама.
Взгляд Анны стал осмысленным. Бескрайние дали съёжились в одну, с отлично наведённой резкостью, точку - здесь и сейчас. Играть - знакомое действие, вырванный у зыбкости лоскут реальности, плацдарм для возвращения назад. Анна открыла футляр, достала скрипку, смычок, натянула волос и неожиданно для себя протянула инструмент другой Анне. Та уверенно приняла скрипку и смычок. Каприс Паганини - вот, оказывается, как надо это играть. Как легко давалось копии Анны staccato. Анна столько работала над этим штрихом, а девушка напротив нее извлекала нервные, отрывистые звуки шутя. Копия Анны доиграла каприс и стала играть его сначала.
Что-то изменилось вокруг. Море стало синее. Песок стал ярче. Жёлтый-жёлтый. Казалось, песку уже некуда становиться ярче. Стал. Тёплый жёлтый цвет. Анна жадно впитывала его глазами. Никогда ничего прекраснее она не видела: море и жёлтые пески, бесконечные жёлтые пески. Белые скалы. Она поймала себя на мысли, что хотела бы остаться здесь навсегда. Каприс Паганини исполнялся снова и снова. Жёлтые пески были более живыми, чем зелёные поля и холмы. Анна села за рояль. Каприс Паганини. Она поймала момент, где можно вступить и ударила по клавишам. Вышел слаженный дуэт, а ведь они никогда раньше не играли вместе. "Снизойти на эти жёлтые пески" - так, кажется называлась картина одного безумного художника. Анна не помнила его имени. Снизойти. На жёлтые. Только безумец мог написать такое. Он и написал. Он был здесь. Или хотел быть здесь. Пальцы жили своей жизнью - бесконечный каприс. У Анны округлились глаза: на жёлтые пески снисходили. Совсем, как на картине безумного художника. Возможно, они пришли оттуда. Орава державшихся за руки, смеющихся, громко распевающих, визжащих, кто в прозрачных туниках, кто вообще без одежд, неслась по воздуху. Ангелы? Тогда почему кое-кто из них с рожками? Если с рожками, тогда почему летят и почему такие светлые, светящиеся даже? Они не размыкали рук, так и снисходили, танцуя и прыгая, к жёлтым пескам. Играть, играть для них, вдруг они исчезнут, как только оборвутся звуки. Пусть танцуют. В песках началось какое-то движение. Сперва над поверхностью появились большеглазые головки, потом выкопалось всё остальное - тонкие ручки, ножки, прозрачные крылышки. - Песчаные эльфы, - кивнула в сторону феерических существ, не прекращая играть, вторая Анна. Эльфы уселись кружком, упёрлись острыми подбородочками в острые коленочки, обхватили их тоненькими ручками. Неясные улыбки блуждали на светящихся лицах. А те, в воздухе, и не замечают никого, танцуют, хороводы водят, всё ниже и ниже. Вот уже первый ступил на поверхность. У Анны замерло сердце: беззаботная полуголая компания отплясывала на зыбучих песках. Играть, не останавливаться, кто знает, что ждёт их, смеющихся и поющих, если музыка оборвётся. Внезапно вторая Анна опустила смычок. - Не бойся за них. Ничего с ними не станет, - успокоила она Анну, - если могут скакать по воздуху, зыбучие пески им не страшны. Пальцы прекратили бег по клавишам. На личиках песчаных эльфов появилось разочарование. Танцующие расселись на песке, шалили. Песок отражал лучи солнца. Над поверхностью мерцало мягкое сияние. - Я хочу вернуться обратно, - сказала Анна. - Я хочу получить скрипку, - сказала её копия. - Обмен возможен? - То есть, помогу ли я тебе вернуться обратно, если получу скрипку? - Да, - хриплая готовность жертвовать фигурами. - Нет. Напрасное напряжение, но радость оттого, что не обманули, теоретически не положено врать самой себе, а на практике только этим и занимаются. Доброжелательность копии обнадёживала. Надо торопиться задавать вопросы. Как Анна знала, что время её пребывания ограниченно - а её ничто не удерживало в этом месте, кроме незаданных вопросов, на которые у копии уже были ответы, получи то, что оставили для тебя и ступай себе дальше. - Спрашивай, - настаивала копия, - ведь для чего-то я оказалась здесь. Похоже, мастер Дун создал меняя именно для того, чтобы я встретила тебя и указала первоначальные ориентиры. Самой себе скорее поверишь, чем кому-либо другому. - Мастер Дун? - Всклокоченные рыжие волосы, зелёные глаза, ходит в гриме, - перечислила общеизвестные приметы мастера копия, - создатель. - Создатель? - Создатели как-то связаны с туннелями. Как - не знаю. О создателях вообще мало информации. Фантомы создают, праздники устраивают. - Иллюзии, - обобщила Анна имевшийся у нее опыт. - Хорошенькие иллюзии, - фыркнула копия, - Я - иллюзия? Дотронься, - она протянула Анне руку. С рукой копии было всё в порядке, ногти на месте, пальцев, сколько положено, ухоженная кожа, странное это всё-таки ощущение - самой себе пожимать руку, пожатие крепкое, температура тела - нормальная. Анна перевернула кисть копии ладонью вверх - линия жизни была там, где ей следует быть, ничего необычного. - Я понимаю не только тебя, я знаю, о чём говорят эльфы и снизошедшие на жёлтые пески, а тарабарят они на разных языках. - Для создателей не существует языковых барьеров, - объяснила копия, - они чувствуют то, что чувствуют другие, улавливают чужие образы и эмоции - вот их язык. Для них звуковое изложение всегда дублировано чувством, эмоцией или образом - в зависимости от того, как мыслит собеседник. Анна заметила, что от нее чего-то ожидают. Песчаные эльфы требовательно смотрели ей в глаза, фавны и феи исподтишка наблюдали за ней. Чтобы сгладить чувство неловкости, Анна взяла скрипку. - Твоя очередь сидеть за роялем, - сказала она своей копии, - каприс Паганини? - Мне кажется, здесь годится только это, - подтвердила копия Анны, хочу тебя предупредить, никому не отдавай скрипку, как отдала мне. Будем считать, что ты этого не делала. По закону у тебя ничего не имеют права отнять, если ты не захочешь отдать сама. Анна устроила скрипку на плече, взмахнула смычком. Облако золотого песка взметнулось из-под ног вскочивших танцоров. Ах, как они танцуют, их босые ноги едва касаются песка. Они взвились в безумном хороводе вокруг рояля. Невесомые песчинки роятся воздухе. Темп музыки ускоряется. Полуобнажённые танцоры движутся быстрее, глаза сияют ярче. Воздух вибрирует в такт музыке. Каприс без начала и конца, замкнутый хоровод, золотая пыль. Раздался треск. На мгновение Анну ослепила вспышка. Смычок светился и высекал из струн искры. Порыв ветра взметнул новые тучи песка. Сияние стало плотным. Золотой смерч закружил всех в безумной пляске. Танцоры с удовольствием барахтались в его объятиях. Воронка смерча увеличивала обороты. Становилось опасно. Танцорам удалось вырваться. Они с визгом улетели, точно стая испуганных птиц. Смерч обхватил Анну кольцами и неведомо куда понёс свою добычу. На одной орбите с Анной вращался ошалевший Волк.