Дун остался один. Некоторое время он сидел неподвижно, уставившись невидящим взглядом в плюшевые морды. Тишина навевала сон. Сновидения проплывали над ним, как облака. Так и не пролившись на Дуна, они таяли. Наслушавшись тишины, он тяжело поднялся. Дело, не терпящее отлагательства, требовало сил и сосредоточенности, остроты мысли и бодрости. Тело и мозг требовали отдыха. Душ и кофе обещали это дать. Зёрна кофе, замечательного напитка, Дун пронёс через туннель из сумасшедшего и несовершенного мира, устроил под крышей небольшую плантацию и несколько лет тайно собирал урожай, нарушая главный закон планеты, запрещавший вносить что-либо извне, способное изменить существующий порядок или экологическую обстановку.
Ледяные струи секли мускулистое тело. Вода смывала грязь и усталость. Горечь кофе изгоняла остатки сна и вместе с тем позволяла расслабиться, ненадолго, но Дуну хватило этого, чтобы изыскать силы для не терпящего отлагательства. Он прошёл через несколько комнат и остановился перед огромным во всю стену зеркалом. Зеркало было заключено в кованую раму искусной работы - пальцы гостей Дуна непроизвольно тянулись погладить листья металлических ветвей. Смотрящийся в зеркало боролся ещё с одним искушением - переступить через порог рамы и шагнуть в зеркальное продолжение комнаты. Дун шумно подтащил к зеркалу стол, кресло, уселся в него, подвинул к себе коробку с гримом.
- Каждый раз перед тем, как отправиться в туннель или заняться расчётами, ты гримируешься, мастер Дун, - над левым плечом Дуна раздался требующий объяснений капризный голос Духа-дома-Дуна.
- Сперва я должен обмануть себя, а уж потом остальных, а разве с таким лицом обманешь кого-нибудь, - Дун пристально разглядывал своё отражение.
Под яркими зелёными глазами пролегли чёрные тени, углы чётко очерченного красного рта опустились, на посеревшей коже пробивалась щетина - душ и кофе взбодрили мастера, но не стёрли следы усталости с его скуластого лица.
- Начинать игру с таким лицом - сразу обречь себя на провал, - широкими небрежными мазками он нанёс основу грима.
- Сейчас я стану великим обманщиком. Я стану хитрым. Сперва брови. В каждом изгибе будет таиться обман. Теперь займёмся глазами. Сделаем их узкими, чтобы скрыть зеркала души. Губы станут тонкими, как змеи, чтобы слова извивались и извращали истинный смысл, - постепенно лицо Дуны становилось характерной маской из театра мимов.
- Не достаёт лишь на лбу 'хитрец' написать, - фыркнула Дух-дома-Дуна.
- Отличная идея, - явно обрадовался находке Дун, - я так и сделаю.
Он быстро начертил на лбу заковыристые буквы.
- Жаль, у меня почерк неразборчивый, - посетовал он.
- Ты сам-то можешь прочесть, что написал? - хмыкнула Дух-дома-Дуна.
- Не всегда, - ответил Дун, изучая своё отражение, - прочти его, попробуй. Надо было справа налево писать. Вместо 'хитреца' 'цертих' вышел. А знаешь, по такому принципу работают колдуны: слово, написанное на лбу, чтоб войти в образ - это почти заклинание или магический знак. Я никогда ещё не пробовал так работать, но чувствую, помогает, и я в состоянии сочинить начало истории о том, кто и как поможет мне добыть фрагменты мозаики.
Дун вскочил и возбуждённо забегал по маленькой комнате с увлечением обкусывая ногти. Благо, мебели в
комнате было мало и опрокидывать было почти нечего, только под ногами хрустела разная ерунда, забытая Дуном - горшочки с красками и чашки, которые недавно расписывали этими красками. Туфли Дуна из серых стали радужными, как крылья бабочек. Он энергично жестикулировал и что-то объяснял сам себе вполголоса. Его бормотание и порывистые движения как-то не вязались с образом, созданным гримом. Хитрец вышел немного сумасшедшим.
- Если разобраться, я толком не знаю, что мы ищем и где это надо искать. Мне нужен помощник. В помощники следует взять создателя, иначе пользы не будет. Создатель должен быть хорошим мастером, таким, как Тиннор, например, - Дун вспомнил о своём вечном сопернике и скорчил недовольную мину, отчего маска полоумного хитреца превратилась в маску хитреца, наевшегося перцу.
- А лихо было бы впутать в эту историю Тиннора, - Дун зажмурился от удовольствия, представляя, как заставит своего недруга вытаскать для себя каштаны из огня и проделать массу дурной работы.
- Так ему и надо, - приговаривал Дун, танцуя на осколках чашек.
- Как же, станет он помогать тебе, - подала голос Дух-дома-Дуна, - или, что гораздо веселее, дело примет другой оборот: мастер Тиннор заинтересуется мозаикой и решит действовать один, без тебя, и вместо помощника ты приобретёшь опасного конкурента, и уже он тебе скажет: так тебе и надо.
- Не скажет. Не заинтересуется, - небрежно отмахнулся Дун - Я заинтересую его кое-чем другим. Мастер Тиннор - известный коллекционер. Выманить его из логова - проще простого. Этот вселенский старьевщик пойдет, куда я ему укажу. О, этот барахольщик у меня в кармане. Из-за гораздо менее интересного хлама он спускается в туннель, а я ему подсуну такую вещицу, что его коллекционерская душонка выпрыгнет из тщедушного тела.
- У него не тщедушное тело, - вступилась Дух.
- Я давно подозревал, что ты неравнодушна к Тиннору, а потому твои суждения пристрастны и не имеют никакого значения. На чём я остановился - ах, да, я приманю Тиннора скрипкой. Ты слышала о скрипке? Тиннор тоже не слышал. Это его и погубит. Можно считать, он у меня в руках.
- Очень нужна ему твоя скрипка, - если бы у Духа были губы, она бы их скривила.
- Нужна, - в голосе Дуна звучал цинизм, какой даёт знание слабых сторон противника и уверенность в собственных силах. - Ему в принципе нужны вещи. Тиннор без вещей перестанет быть Тиннором.
- Клептомания, что ли?
- Гораздо серьёзнее. Тебе не понять.
- Ты расскажешь мастеру Тиннору о скрипке - он добудет скрипку, и твоё влияние на него закончится.
- Не добудет, - Дун приложил к плечу воображаемый предмет, согнул в локте руку и стал размахивать ею, будто собирался распилить что-то надвое, - у скрипки будет хозяйка, и она ни за что со своей скрипкой не расстанется. От девушки я многого ожидаю. Я постараюсь, чтоб она всё время была на шаг впереди Тиннора, тогда он будет гоняться за её скрипкой, как за фата-морганой и там, где это будет нужно мне.
- Женщина, - недовольно сказала Дух-дома-Дуна, - где женщина - там беда. А вдруг Тиннор и девушка поладят?
- Не поладят, - засмеялся Дун, - для этого существует ревнивая Дегена. Она глаз с Тиннора не спустит и не позволит ему увлечься девушкой. Начало цепочки уже вырисовывается. Остается выяснить маршрут поиска.
- Дегена убьёт твою девушку из ревности, мастер Тиннор получит скрипку, и твоя цепочка оборвётся, - торжествующе выпалила Дух-дома-Дуна.
- Не убьёт. Дегене не справиться с девушкой. Наша скрипачка представляет собой неизвестную величину, - в этом всё дело. Мастер Хэл ждёт от меня предсказуемой игры, логичных ходов и поступков, а я поставлю на случай. Эта девушка внесёт в игру элемент неожиданности, что позволит мне разрушить планы Хэла, - Дун улыбнулся, довольный собой.
Варианты событий, глобальных и незначительных, сияющими линиями пронизывали пространство, сплетаясь в октаэдральную паутину, завязываясь в фатальные узлы со зловеще ярким свечением, расходились веером вероятностей и, отразившись в кривом зеркале случая, ломались и дробились в мясорубке времени, чтобы сверкающими осколками осыпаться в непрерывно вращающийся калейдоскоп мироздания и где-то в глубине его памяти, куда складываются копии однажды выпавших комбинаций, дающих пищу для роста непрерывно изменяющих цвет кристаллов, преломиться сквозь их призму и разойтись в разные стороны спектром следующих вероятностей. Дун нашёл своё место в пространстве. Как только павлин распускал хвост, мастер умудрялся выдрать для себя перо. Он знал, когда и под какой луч вероятности подставить своё зеркало, чтобы направить событие в нужное ему русло, знал, когда и где нужно очутиться, чтобы получить приз судьбы, называемый счастливым стечением обстоятельств, наконец сам устраивал счастливое стечение обстоятельств, разворачивая свой веер вероятностей. Недавно он обнаружил чужое беспорядочное вмешательство в его игры. Беспроигрышные комбинации стали давать сбой, планы срывались, хитроумнейшие ходы проваливались, случайно, казалось бы. Раз, другой, третий - Дун проанализировал ситуацию, взвесил, измерил, просчитал, нашёл закономерность и разыскал виновницу - темноволосую девушку, тоже играющую, но не событиями, как он, а на скрипке. Потревоженное девушкой пространство сотрясало другие слои, от сотрясений волнами разошлись колебания, срезонировали в разные стороны кругами на воде, и передвинули фигуры на доске Дуна. Эту девушку без натяжки можно было назвать случаем. Случай лучше держать при себе.
- А что, мастер Хэл хороший создатель? - поинтересовалась Дух-дома-Дуна.
- На класс выше, чем я, - признался Дун.
- Тогда ты напрасно отпустил с ним Доуба. Мастер Хэл найдёт, что ему предложить. Доуб зол, я не стала бы ему доверять.
- Ты думаешь, Доуб способен предать меня? - задумчиво спросил мастер Дун, - именно этого я от него жду и надеюсь, он меня не разочарует. В каждой истории есть свой предатель, будет лучше, если я назначу его сам. Я должен пустить Хэла по ложному следу и сделаю это при помощи ничего не подозревающего Доуба. Доуб ещё не предал, но я знаю, что предаст. Итак, для начала у меня есть мастер Тиннор, девушка со скрипкой, Дегена и Доуб.
- А дальше? - полюбопытствовала Дух-дома-Дуна.
- Слишком много хочешь знать, больше, чем я, - Дун нарисовал пальцем в воздухе нос и щёлкнул по нему.
- Ой-ей, - взвизгнула Дух-дома-Дуна, - больно!
Нарисованный нос растаял в воздухе.
- В следующий раз я нарисую тебе задницу и выпорю, - пригрозил Дун.
- Мастер Дун, - захныкала Дух-дома-Дуна, - почему только нос и почему на мгновение, чтоб щёлкнуть по нему. Я хочу настоящее тело, большое и упитанное.
- Чтоб приставать к мужчинам. Дудки.
- Ты создал Доуба, - не умолкала Дух-дома-Дуна, - почему бы тебе не создать тело мне?
- Опять ты за своё, - поморщился Дун, - я уже объяснял тебе - это не в моей власти. Доуб - фантом, тело без души. Он такой, каким я его задумал, механическая игрушка. А ты - дух, я сумел поймать тебя и приручить. Не в моих силах создать тело и вселить в него дух. Надо быть богом, чтобы сделать такое. Я всего лишь создатель туннелей, попутно играющий в игры, придуманные мной самим.
- А мастер Хэл может дать мне тело?
- Сомневаюсь. Но, к делу, не отвлекай меня. Есть несколько неясных моментов. Во-первых, где пропадал целую вечность Хэл? Я уже не надеялся увидеть его живым. Во-вторых, он рассказал мне далеко не всё. В-третьих, у него есть несколько фрагментов мозаики, и я очень хочу взглянуть на них. Для этого мне придётся заглянуть к мастеру Хэлу в гости, и похоже, без приглашения.
Привычным приёмом, отработанным за много лет, Дун сосредоточился. Свет в комнате медленно померк. В наступившей темноте Дун щёлкнул пальцами и высек пламя. Маленький огонёк, плясавший на среднем пальце, отголосок сияния в туннеле, осветил стену. Дун внутренне настроился, и размытое пятно света стало ярким, чётко очерченным кругом. Пальцы другой руки быстро задёргались, зашевелились, необычайно гибкие, они гнулись во все стороны, будто в них не было суставов, и отбрасывали странные тени на стене. В беспорядочном метании обозначились три фигурки: девушки, скрипки и собаки. Пламя цвело на пальце, тени трепетали на стене. Круг света стал выпуклым. Он рос, будто мыльный пузырь, выдуваемый из трубочки, бока его радужно переливались. Девушка, скрипка и собака обрели цвет и объём. Пальцы Дуна прекратили свой танец. Миниатюрные девушка со скрипкой и собака двигались самостоятельно. Круг света превратился в радужную сферу и выплыл из стены. Девушка и собака в сфере дышали, моргали. Дун подставил ладонь. Девушка и собака прыгнули в неё. Сфера с тихим звоном лопнула, брызги с шипением погасили пламя, дрожавшее на пальце Дуна. В комнате стало светло. Палец Дуна дымился. Дун схватился за мочку уха.
- Что это ты делаешь, мастер? Магический жест? - поинтересовалась Дух-дома-Дуна.
- Разве ты не знаешь этого испытанного средства: если обжигаешь палец - хватайся за мочку уха, и ожога как ни бывало.
- Помогает?
Дун отнял палец от уха. Ноготь обуглился, на подушечке отливал перламутром волдырь.
- Да как тебе сказать, в принципе помогает, а в частности - не очень. Возможно, я поднёс палец к мочке уха недостаточно быстро, или надо иметь какое-то особое ухо.
Дун выдвинул ящик стола, бережно, двумя руками достал из него шкатулку-сундучок, вынул из уха серьгу в виде колечка с нанизанными на него ключиками, такими крохотными, что выбирая нужный, ему пришлось воспользоваться пинцетом и увеличительным стеклом, опять же при помощи вышеуказанных инструментов, он вставил ключик в едва различимую щёлку замочной скважины, повернул его в соответствии с положением секундной стрелки настенных часов, откинул крышку. Надо ли говорить, что шкатулка была музыкальной. Под звуки мелодии, охраняющей его секреты, он достал колоду карт с весьма интересными изображениями, слишком натуральными для обычных голограмм: ландшафты, такие разные, что существование одних делало невозможным рядом с ними существование других; создания, различия в облике которых говорили не о народах, но о расах, настолько чуждых друг другу, что образ жизни одних был оскорблением эстетических норм других; и то, как они гармонично вписывались в свои ландшафты, служило неоспоримым доказательством их бытия. Дун взял чистую карту и задумался: нужна одна карта на троих - девушку, скрипку и собаку или для каждого изображения выделить по карте? Он выбрал из колоды ещё две чистых карты. Дун осторожно взял из рук девушки скрипку и положил инструмент на белую поверхность. Скрипка приросла к карте. Дун небрежно подхватил собаку двумя пальцами, намереваясь посадить её на следующую пустую карту. Возмущённый столь бесцеремонным обращением зверь извернулся и цапнул Дуна за палец. У настольной собачки зубы оказались острыми, как иголки. Дун выронил пса. Пёс встряхнулся и принял угрожающую позу. Дун попробовал щелчком загнать его на карту, в результате был атакован и ещё раз укушен. Мастер одёрнул руку и задел окровавленным пальцем карту со скрипкой. По инструменту расползлось красное пятно.
- Сейчас я тебя, - Дун попробовал прихлопнуть собаку картой.
- Не вышло. Пёс решил стоять насмерть и растерзал ещё один палец. Дун машинально поймал пролетавшую мимо муху.
- Мясо, - воскликнул он, - как же я сразу не догадался.
Дун вырвал волосок из своей пышной шевелюры, обмотал им полузадушенную муху и поднёс приманку к носу собаки.
- Мясо, - повторил он, - ням-ням, пёсик.
Пёс был голоден. Муха показалась ему лакомым куском, и убеждения его поколебались. Зверь охотно потрусил на карту и с жадностью набросился на дёргавшую шестью лапками добычу. Когда с мухой было покончено, пёс с сожалением обнюхал место, где только что лежало насекомое, и вспомнил о пальцах Дуна. Шерсть на загривке собаки встала дыбом. Убеждения вернулись к миниатюрной овчарке, но сойти с карты пёс уже не смог.
Дун попытался стереть кровь со скрипки. Он неосторожно задел струны - они с писком лопнули и веером разошлись в разные стороны.
- Знамение, - торжественно объявил Дун, указывая на изувеченный инструмент единственным не укушенным пальцем правой руки.
- Что оно обещает? - с испуганным уважением спросила Дух-дома-Дуна.
- Понятия не имею, - сказал Дун.
Он взял оставшуюся пустую карту, предназначавшуюся для девушки. Рука с картой замерла в воздухе - девушки на столе не было.
- Удрала, - констатировал он, - запомни новую примету, Дух: искусанный создатель и порванные струны - к сбежавшему фантому.
Дух внимательно осмотрел поверхность стола, заглянул в коробку с гримом, залез под стол, обыскал всю комнату - тщетно: та, которую он сравнил со случаем, исчезла.
- Поищем в другой комнате? - предложила Дух-дома-Дуна.
- Проще сделать ещё одну такую же, - Дуна не привлекала перспектива обыскивать комнату за комнатой. В его доме было, где спрятаться крошечному фантому.
Вторая девушка, копия первой, шагнула из сферы в ладонь Дуна. Дун тут же отправил её на карту, затем выбрал из колоды карты с изображениями Тиннора, Дегены, Доуба, Хэла. Каждой картой он с размаху шлёпал по столу, будто играл партию с невидимым партнёром.
- Сколько должно быть карт в колоде? - поинтересовалась Дух.
- Сколько захочу, - ответил Дун.
- А мою карту? Ты забыл сделать мою карту. Ведь я тоже существую и могу влиять на ход событий, - напомнила Дух-дома-Дуна голосом, полным отчаянья и возмущения.
- Ты - дух. Карты с твоим изображением не может быть в принципе, потому что тела у тебя нет, - отрезал Дун, выбиравший из колоды нужные ему карты, - карта дома Тиннора, карта моего дома, - перечислял он.
Дун перетасовал колоду и принялся раскладывать пасьянс, выясняя возможные варианты событий.
- Карта Доуба не ложится рядом с картой Хэла. Странно, - покачал Дун лохматой головой, - как же Доуб будет предавать меня Хэлу, если пути их не пересекутся.
- Уже пересеклись, - напомнила Дух-дома-Дуна.
- Они должны не просто встретиться и наболтать друг другу гадостей обо мне. Они должны подойти друг к другу, как шестерёнки, чтобы я смог запустить механизм. У них должно стать общим пространство, в котором я буду манипулировать ими, насколько вообще возможно манипулировать Хэлом. У каждого существа есть возможность выбора, как ему поступить в той или иной ситуации, то есть, вероятности тех или иных поступков, влекущие за собой последствия, расходящиеся и далее веером вероятностей. Помимо играющей судьбы есть ворох запасных. Мне нужно добиться, чтоб вероятности Доуба и Хэла пересеклись, тогда я смогу рассчитать модели их поведения, и к каждой модели подготовить свой вариант развития событий, учитывая все возможные влияния и вмешательства извне.
- Оказывается, Доуб не один. Доубов много, - глубокомысленно произнесла Дух-дома-Дуна, - один Доуб предаст, а другие и не подумают предавать, какой-нибудь из Доубов совершит побег, ещё один Доуб избавится от горба и о его красоте сложат легенды, следующий Доуб предаст и тебя, и Хэла, а очередной Доуб вообще станет императором. Что же это получается? Часть Доубов разберёт неудачные варианты судеб, и тогда оставшимся Доубам достанутся самые сливки. И только у меня ничего нет - ни тела, ни сливок.
- Сейчас мы подсчитаем количество материала, расходуемое на полноценную игру - так, чтоб не скаредничать, но и не допустить перерасхода средств... Определимся с числом реально существующих игроков-людей... Вычислим процентик незапланированных игроков... На одного игрока приходится по три фантома, на незапланированного игрока - по два... Умножаем-прибавляем... Вводим коэффициент неблагоприятных условий... Делаем поправочку на вмешательство извне и получаем... Что ж, результат вполне приемлем, - Дун отложил лист бумаги с расчетами в сторону, взял другой, чистый.
- Необходимо учесть движение звёзд, составить гороскоп на каждого участника и узнать прогноз погоды на месяц вперёд. Набросаем план действий и прикинем вероятные отклонения от него, подумаем, как поправить дело в случае возникновения препятствий, набросаем запасные варианты.
В дверях показался Доуб. Мастер заметил его отражение в зеркале, сгрёб карты и бумаги в кучу, накрыл их руками.
- Проводил? - спросил Дун.
- Да, мастер, - Доуб стоял в дверях и переминался с ноги на ногу - входить не велели, но и не отсылали прочь.
- Что так долго? - небрежно поинтересовался Дун.
- Мастер Хэл разговорчивый человек, - хмуро ответил Доуб.
По ищущему взгляду фантома было видно, что он хотел войти и не решался сделать это без разрешения.
- И что же поведал тебе мастер Хэл?
- Он говорил, что я достоин лучшей участи и предлагал мне покровительство и защиту от вас в случае, если я соглашусь помогать ему против вас, иными словами, если я предам вас.
- Чтоб тебе провалиться с твоей преданностью. Всё испортил, идиот, - пробормотал Дун, - впрочем, есть надежда, что он торгуется со мной перед тем, как переметнуться на сторону Хэла, или собирается вести двойную игру, или уже предал меня и усыпляет мою бдительность, - и уже громко добавил, - стой смирно, не топчись на месте, это действует мне на нервы.
- Можно я войду? - робко спросил Доуб.
- Это ещё зачем?
- Я скверно себя чувствую стоя в дверях. Я ощущаю себя отдалённым от вас. Вы смотрите на меня так, будто я не здесь, а очень далеко, будто я нарисован, будто я воспоминание.
- Нет, они с ума меня сведут сегодня, - закатил глаза Дун, - одной вынь да положь тело, другой утверждает, что он чувствует. Да не можешь ты ни чувствовать, ни ощущать. Ты - фантом и никаких эмоций у тебя нет.
- Можно я войду? - глянул исподлобья горбун. - Мне комфортно рядом с вами.
- И не вздумай. Я принял решение и не собираюсь его менять только потому, что какой-то фантом якобы чувствует, что его отлучили от моей персоны и отправили в изгнание. Скоро в окрестностях появится нездешняя девушка со скрипкой. Она чужая, не из этого мира. Твоя задача - не прозевать её и вовремя сообщить мне о её появлении. Ступай, новая порода фантомов, способная чувствовать. Не удивлюсь, если вскоре ты заявишь, что способен размножаться.
Доуб сгорбился ещё больше и шаркающей походкой удалился. Несколько раз он оглянулся в надежде, что его позовут, объяснят в чём он провинился и почему Дух-дома-Дуна заняла его место рядом с мастером. Обычно Доуб сидел и смотрел, как делает и раскладывает карты мастер.
- Устал я. Надо решить, что теперь можно знать Доубу, а о чём ему знать не следует. Невесело мне, Дух. Спать хочу, - Дун сложил руки на стол и уронил на них голову.
- Я спою тебе колыбельную, мастер, - Дух стала тихонько напевать песню без слов о своих скитаниях, когда она была бездомным духом, о ветре в голых скалах, о молниях, дробящих камни, о дождях, отвесно падающих вниз.
- Никогда не слышал ничего более нудного, - пробормотал засыпающий Дун.
3.
День первый проживания в доме на улице без названия. Анна так и нарекла её - Улица без названия. Надо же как-то думать о ней. Образ - пустая табличка. Звук - шорох газеты, гонимой ветром по мостовой. Лучше бы опавших листьев вместо пожелтевшей измятой бумаги, но деревья на Улице без названия не росли. Пустая табличка и изодранная газета, неприкаянная, как перекати-поле.
Анна мучительно долго искала квартиру. Когда тебе двадцать лет, ты студентка консерватории, твоя семья одолевает тебя любовью и опёкой, выход только один - переехать, спастись бегством от рога изобилия в руках родителей, из которого ключом бьёт нескончаемый поток советов и нравоучений, - Анна удивлялась, как её до сих пор не засыпало с головой; от агрессивных братьев-близнецов, конечно же привязанных к своей старшей сестрёнке, но очень своеобразно, сразу не догадаешься; от соседей, живущих под девизом: загляни в замочную скважину ближнего своего. Где следует поселиться будущей знаменитости, какой район и дом достойны дать убежище будущему виртуозу скрипичной игры и её инструменту? Только не новостройки, не современный многоэтажный кошмар, нет-нет, скрипка и панельная коробка несовместимы. Необходимо найти что-нибудь с колоннами, пилястрами, большими окнами и огромным балконом. Для музыки необходимо пространство. Высокие потолки и балкон обязательны. Звук нельзя запирать в каморке. Ещё один вопрос: где взять денег на колонны, пилястры и кариатид, поддерживающих вожделённый балкон, настолько просторный, чтоб по нему можно было кататься на велосипеде. Анна не собиралась кататься по балкону на велосипеде. Она собиралась жить на балконе летом. Снять квартиру в центре было недёшево. Объявления в газетах и на столбах результатов не принесли. В центре никто ничего не сдавал. Кованые решётки, чугунные розы, белые стволы колонн и треугольные классические фронтоны оказались не про её честь. Поиски завели Анну на глухие улочки и в переулки, где ей раньше бывать не приходилось. Шейные позвонки побаливали оттого, что она постоянно рассматривала балконы. Безнадёжность предприятия вырисовывалась яснее и яснее. Балкономания. Мания полуобвалившейся лепки и дремучих каменных закоулков. В свободное время, а его было немного, вместо того, чтоб предаваться радостям столь замечательного возраста, она рыскала среди хлама большого города. В одну из таких экспедиций она забрела на улицу без названия, похожую на обветшавшую декорацию - плоскость, кажущаяся объёмной, пустота, заполненная миражами, с дверями, за которыми на самом деле ничего нет. Очень опасная штука. Один великий сказал что-то о жизни, театре и актёрах. Он забыл о декорациях. Стоит задержаться у декорации чуть дольше, глубже вдохнуть их пыль, примерить, как платье - и вот уже уходя, оглядываешься, возвращаешься к ним вновь и вновь, а однажды обнаруживаешь, что строишь их сам. Тихая, как двор замка спящей красавицы, мощёная улица, похоже, ничего не знала о сигналах автомобилей и грохоте трамваев по рельсам. Солнце, паутина, покой и очень не спешащее время, не жёстко тикающий будильник, а липкая, тягучая патока. Какой бы то ни было ритм отсутствовал. Тишина и безмятежность обволакивали, лишали воли. Просто повернуться и уйти казалось невозможным. Анна осторожно пошла вглубь. Тихий звук шагов органично слился с шорохом газеты. Улица без названия поворачивала вправо и вела в тупик или к балкону - тут уж кому что больше понравится. Балкон площадью не менее двенадцати квадратных метров подпирали две колонны, сложенные из кирпича. Штукатурка местами обвалилась и обнажила кладку. По стене, исчерченной мелкими трещинами-морщинами, вился дикий плющ. На протянутых через балкон бельевых верёвках висела яркая пурпурная скатерть с бахромой по краям и огромной дырой посередине, словно пробитое ядром знамя. Анна услышала где-то внутри первые такты мелодии Глюка и сжала пальцы правой руки в кулак. Дверь с треском растворилась и на балкон выскочило странное существо. Скорее всего мужчина. Неопределённого возраста. С толстым слоем грима на лице. Ярко-красная, от уха до уха, улыбка клоуна на фоне ослепительно белых щек при солнечном свете будила любопытство и чуть-чуть пугала, ровно настолько, чтоб приковывать взгляд. Рыжие всклокоченные волосы навевали мысли о пламени. Или об осени. - Что? Кто? - прислушивался и озирался он, - кто и что здесь играет? Ты, - указал он на Анну длинным, как у вора-карманника пальцем. Сумасшедший, подумала она. Он достал из глубин складок своего балахона трубочку, отливавшую на солнце серебром, и выдул огромный, с арбуз, мыльный пузырь. Второй заскользил вслед за первым. Третий, четвёртый. Через минуту радуги, свёрнутые в шар, заполнили пространство над мостовой и с лёгким звоном взрывались, коснувшись камня. Анна подставила ладонь прозрачному разноцветному чуду. Оно мягко и влажно коснулось лодочки из пяти пальцев, мгновение покоилось в нём и лопнуло, обдав недоумённое лицо дождём сверкающих брызг.
- Нравится? - спросил он. Она утвердительно кивнула головой. - А мне музыка твоя нравится, - голос у него был не очень приятный, то писклявый, то скрипучий.
- Это не моя. Это Глюка. - Как?! Ты украла чужое? - ужаснулся он, - и что сказал Глюк? Ему наверняка не понравилось. Определённо, сумасшедший, подумала она. - Квартиру ищешь? - спросил он, - Сдаётся, - постучал по перилам балкона и спустил верёвочную лестницу.
- Я лучше через подъезд, - сказала она и потянула на себя просевшую дверь. Сорванная пружина болталась, как сосиска.
- Чем же это лучше? - крикнул он ей вслед. Никто бы из её знакомых не поступил так. Именно поэтому она и вошла в подъезд. И ещё из-за квадратного балкона и мыльных пузырей. Поднялась по широкой лестнице. Перила, как таковые, отсутствовали. Солнечные лучи просачивались сквозь сито грязных стёкол. Пыль и время осели неравномерным серым слоем на побелке. Дверь в квартиру была открыта. Анна не стала звонить. Её никто не встречал. Она шагнула в длинный коридор. Дверь тут же за ней захлопнулась, лязгнул замок. Сквозняк, подумала Анна. Вдруг, это не та квартира, ужаснулась она и повернула назад. Ладони в панике искали замок - безрезультатно, только гладкая деревянная поверхность. Ничего не оставалось, как пойти вглубь коридора. Анна решилась, не сидеть же век в неизвестности. Немного жутковато. То ли страх погнал быстрее кровь по венам, то ли потеря чувства реальности придала остроту ощущениям. У абсолютной темноты нет звука. Чернота поглощает его. Звук там, где цвет. Протестующее зрение испещрило пространство серыми и красными точками. Светлее от этого не стало. Осязание придало каждой частичке тела обособленность. Руки искали препятствие, ноги опору, спина чье- либо присутствие. Угол. Коридор поворачивал влево. Касаясь шершавой стены, Анна пошла вперёд. Ещё поворот - не квартира, а лабиринт какой-то. Анна вздрогнула от неожиданности: вместо твёрдой поверхности рука утонула в мягких складках ткани. Портьера. В темноте мягкое и пушистое всегда пугает, равно, как и всё остальное. Руки нащупали дверь. Лёгкое нажатие - заперта. Она пошла дальше. Опять стена. Твёрдая. Дверь. Толкнула - дверь со скрипом отворилась. Свет рванулся навстречу, избавил от давления и гула в ушах, от вязкой тишины. Комната была большая и просторная, с высоким потолком. Огромное окно - глаза комнаты - смотрело на мир, стены домов напротив, мостовую, клок неба и пропускало его через себя, протестуя против замкнутого пространства. Стеклянная дверь вела на балкон. У стены стоял широкий диван. Рядом, в углу поблёскивал ручками ящиков комод. Возле другой стены стоял массивный стол и четыре стула с высокими спинками. Стулья были разными, будто их снесли сюда из других квартир. Каждый сосед по стулу. Жаль, стол не круглый, подумала Анна. Она не любила острых углов. Кресло она переставит ближе к балконной двери, решила Анна. Она почувствовала, что влюбляется в каждую вещь. Но главное здесь было - старый черный рояль посреди комнаты.
- Долгонько ты добиралась, - донеслось с балкона. Она поборола желание открыть крышку рояля, пересекла комнату и вышла на балкон. Незнакомец по-прежнему пускал мыльные пузыри. Сверкающие шары плавали в воздухе. - Квартиру ищешь, - сказал он. - Ищу, - согласилась она, - а как вы догадались? - О, я такой догадливый, - подмигнул он. Ей здесь нравилось. Все искомые условия были в наличии, даже больше - рояль. Не нужно перевозить своё пианино и скандалить из-за этого с родителями. - Ты ищешь, а я сдаю, - сказал он, доставая из кармана вторую трубочку и протянул ей. Она взяла, поискала глазами мыльный раствор, не нашла. Дунула в пустую трубочку. К её удивлению в воздухе разорвалась мыльная петарда.
- Молодец, - похвалил он. Ей почему-то стало ужасно приятно от похвалы импозантного незнакомца. Она приготовилась повторить опыт с мыльными пузырями, возникающими из ничего. - На чем это ты внизу играла? - предупредил он её попытку. - На скрипке, - сказала она, - хотела играть на скрипке. - А на той штуке, что в комнате, умеешь играть? - Умею. Он вошёл в комнату. Она следом за ним. Он выжидающе посмотрел на неё. Она пожала плечами и подошла к инструменту, подняла крышку. Пальцы пробежали по клавишам. Рояль был превосходно настроен, глубокие и чистые звуки. Где-то внутри Анны откликнулось дрожащей волной, вернулось в глаза, уши, кончики пальцев. Она уселась поудобнее, расположила руки. Сознание услужливо напело мотив 'Элизе' Бетховена. Обожание, нежность и отчаяние полились из-под пальцев. И недоступность, о которую разбиваются сердца. - Какой она была? - спросил он, когда замер последний звук. - Кто? - удивилась Анна. - Та, для кого это сочинил я-не-знаю-его-имени. Тоже ведь не твоя музыка, - уверенно сказал он, - и ни того, чью музыку ты играла под балконом. Глюка, кажется. Кстати, как этот, второй, относится к тому, что ты играешь его музыку?
Он явно никогда не слышал о Бетховене. Ярко-красная улыбка уже не пугала. После прикосновений к чуть пожелтевшим клавишам грим незнакомца казался Анне нелепым.
- Так вы сдаёте квартиру? - спросила Анна. - Да. - Я могу играть на вашем рояле? - Он не мой. Играй, сколько захочешь. - У меня есть собака. - Я заметил, - сказал незнакомец, - ты оставила своего пса возле подъезда. - Вы не сказали самого главного. Плата за квартиру? - напомнила она. Он назвал вполне приемлемую сумму. - Платить ежемесячно или за год вперёд? - уточнила она. - Зачем за год вперёд? - удивился он, - я не уверен, что ты проживёшь здесь так долго. И вот что: меня зовут Синяя Борода. В коридоре есть ещё одна дверь. Вот ключ от неё, но открывать дверь нельзя. Держи, - протянул он её ключ.
- Если нельзя открывать - зачем он мне? - не спешила брать ключ Анна. - Ключ должен храниться у тебя - обязательное условие. - Принимается, - согласилась она. Ключ был самый обыкновенный, от английского замка. Анна, чтобы хозяин квартиры не подумал, будто она интересуется ключом и собирается нарушить условия договора, поспешно открыла ящик комода, чтоб убрать в него ключ. Из ящика выскочил рыжий таракан или прусак в простонародье, резво пересёк полированную поверхность и скрылся в щель между стеной и комодом. Анну передёрнуло от отвращения. Она повернулась, чтоб высказать неудовольствие и возможно, снизить цену за квартиру, но высказывать оказалось некому - хозяин квартиры исчез.
- Эй, - неуверенно позвала Анна. Она и не ожидала, что он откликнется. Анна вышла на балкон, посмотрела вниз. У подъезда сидел Волк. Из его раскрытой пасти свисал розовый лепесток языка. На всякий случай Анна взглянула наверх. На небе не было ни облачка. Она вернулась в комнату, заглянула под стол, под диван. В прихожей было по-прежнему темно. Анна пошарила рукой на стене в надежде обнаружить выключатель. Надежде не суждено было исполниться.
- Эй, - крикнула Анна в коридор. Её голос утонул в темноте. Анна поставила к двери стул, чтоб та чего доброго не захлопнулась, и осторожно, шаг за шагом, обследовала прихожую. Нельзя сказать, чтоб эти минуты показались ей приятными. Она поймала себя на том, что крадётся вдоль стены.
- Чего это я испугалась, - сказала она, - глупости какие. Анна вышла из квартиры. В подъезде все также было светло и пыльно. Она легко сбежала вниз по лестнице. Улица, как и раньше, находилась в состоянии полудрёмы, ничто не нарушало тишины. Волк радостно заскулил.
- Здесь сумасшедший в гриме не пробегал? - спросила она у своего пса и сама за него ответила, - не пробегал. Тогда куда же он подевался?
Анна поднялась в квартиру с Волком. Волк стал беспокойно и шумно обнюхивать углы в тёмной прихожей. Судя по тому, как он часто чихал, там было полно пыли. Анна вошла в комнату. Она медленно обошла её, прикоснулась к каждому предмету, подумала, что из своих вещей где поставит и тут же обнаружила, что мебели, оказывается не так уж и много. Нужны полки для книг, ваза для цветов, зеркало. Придётся принести телевизор, радиоприёмник. Телефона здесь тоже не было - ещё один пункт, по которому она может потребовать снизить квартирную плату. Анна вспомнила, что не осмотрела ванную и кухню. Кроме комнаты и прихожей других помещений не было, разве за закрытой дверью. Балкон был великолепен, но совершенно не приспособлен для купания. Анна выдвинула ящик комода, взяла ключ, повертела его в руках и положила обратно. Лучше дождаться этого загримированного идиота, он чего доброго заминировал запертую дверь, с него станется, решила она и села к роялю. Пальцы быстро бегали по клавишам в ритме, заданном Шопеном. Анна рассеянно смотрела в окно. Так прошёл час. Стукнула входная дверь. Последовало глухое рычание - Волк не хотел кого-то впускать. Анна поспешно вышла в прихожую. К её удивлению, в прихожей стало светлее, будто время запустили обратно и после ночи наступили сумерки. Возле двери стояло странное существо с угловатыми формами. Анне стало не по себе.
- Кто здесь? - спросила она. - Это я, Синяя Борода. Убери собаку. - Волк, ко мне, - велела она. Пёс в два прыжка очутился рядом с ней. Анна почувствовала себя увереннее. Подошёл хозяин квартиры. Анна поняла, почему он выглядит, как многогранник: Синяя Борода был увешен вещами. Они вошли в комнату, и она увидела, что он увешан её вещами: под мышкой торчал футляр со скрипкой, в руках по вязанке книг и нот, за спиной болтался натянутый холст без рамы.
- Я хотел взять только скрипку, но твои безумные братья нагрузили меня, как вьючное животное, - объяснил он. Несколько мгновений Анна пребывала в состоянии лёгкого шока. - Откуда вам известен мой адрес? Я хорошо помню, что не говорила, где живут мои родители и не просила помогать переносить мне вещи, - медленно, без всякого выражения сказала она. - Не говорила. Не просила, - подтвердил он, - Пойми и ты меня. У меня мало времени. Игра началась. Я не могу себе позволить ждать, пока ты перевезёшь свое барахло и пригласишь приятелей на новоселье. К слову, один из них в твоё отсутствие принёс портрет едва ли не в натуральную величину. Твои братья заявили, что для этой штуки нет места в доме и вручили холст мне. Пришлось тащить, не выбрасывать же.
- Он доведёт меня до обморока, - тихо сказала Анна, - надо выбираться отсюда. Хозяин квартиры разжал пальцы и связки книг шумно упали на пол. Анна поспешно взяла у него скрипку и не выпускала инструмент из рук - от злобного клоуна всего ожидать можно. В подтверждение за её спиной выстрелом раздался удар молотка: то хозяин квартиры вбивал в стену гвоздь. Гвоздь был длинный и ржавый. Хозяин квартиры с нескрываемым удовольствием лупил по нему молотком на уровне глаз. Он вбил гвоздь и повесил портрет, отошёл в сторону полюбоваться. Портрет едва не касался пола, отчего казалось, будто в комнате появился третий человек.
- Вот так рождаются легенды о портретах таинственных незнакомок, оставленных неизвестно кем в заброшенных домах, - сказал он. - Боюсь, мне придётся тащить всё это обратно, - сказала Анна, уже не помышляя о снижении платы за квартиру. Синяя Борода открыл ящик комода, достал ключ. - Ты не входила в ту комнату, - сказал он. - Не входила, - сказала Анна. - Я знаю. Пойдём, посмотрим, что там, - предложил он. - Вы идите, а я не хочу. Мне не интересно. Я, пожалуй, пойду домой. Аренда квартиры отменяется, - сказала Анна, но послушно поплелась следом за ним. Он торжественно вручил Анне ключ и подтолкнул к ней недовольно ворчавшего Волка. Анна повернула ключ в замке и открыла запертую дверь. За дверью была тёмная комната. Анна подумала, что хозяин квартиры экономит на лампочках.
- Прошу, - пригласил он. Анна переступила порог. - Ага! - заверещал он, - я же запретил туда входить. Теперь пеняй на себя, - и захлопнул дверь. Анна услышала, как в замке повернулся ключ. - Вы сами попросили меня войти, - дрогнувшим голосом напомнила Анна. - А перед тем запретил и запрета не снял. Анна шагнула к двери, намереваясь повторить глупость всех запертых - колотить в неё руками и ногами. Она могла бы разреветься от злости на - него? - себя? И, глотая горячие слёзы, мстительно приговаривая:'Ничего-ничего', - развить бурную и беспорядочную деятельность по ознакомлению с окружающей обстановкой на ощупь и поиску путей освобождения. Что же так темно-то. Этот урод наверняка хорошо подготовился: забил рамы гвоздями, заколотил окна досками и завесил их плотными портьерами. Анна не спешила проверять свои догадки. Она стояла у двери, будто связанная пуповиной со здравым смыслом, оставшимся за порогом, шаг в сторону означал углубление в кошмар. Анна приложила ухо к двери. С той стороны тоже приложили ухо к двери. Иначе, отчего бы такая тишина? Ждут её воплей. Не дождутся. Откроют дверь и просунут любопытный нос. Переговоры она предоставит вести Волку. Пёс грел тёплым боком ногу и сдерживал обвал истерики. Что-то было не так с этой комнатой. Словно через вентиляционные отдушины пустили наркотический газ. И плотные портьеры здесь ни при чём. Это развёрзся провал в сознании и вывернулся наизнанку, заключив в себя Анну. Она - среди своих мыслей? Когда-то мелькнувших, но не додуманных, не доведённых до формулировок, не упакованных и не уложенных в папку для свободного пользования, оставленных про запас, или не пропущенных цензором. Цербером. Ассоциации всё-таки сохранились. Мысль была улицей: наивно побелённые кирпичные стены, зажавшие с двух сторон дорогу. В существовании улицы не было смысла - ни двери в стене, ни одного прохожего на узких тротуарах, ни сизого облачка выхлопных газов, неизвестно, куда она вела, и само желание Анны пройтись по ней было довольно невнятным. Мысль была озвучена. Музыка ворочалась где-то рядом - ещё не рождённые, слитые в неясный мотив звуки настораживали и не отпускали слух, как и бело-стенная улица, заманивавшая доверчивые души. Звук, наползая на изображение, удваивал силу воздействия, как будто разные способы восприятия имели одну природу, и совпав, создавали другую, ускользающую реальность. Вдруг, улица - единственная, связывающая Анну с рассудком, мысль, другой не будет, что тогда? Изображение размывалось, как акварель, залитая водой. Звуки грозились кануть не узнанными туда, откуда пришли. Анна, то вслушиваясь в неясный мотив, по звукам восстанавливала границы улицы, то по едва проступавшему из-под побелки рисунку кладки вспоминала мотив и такой же неуверенной походкой, как и её призрачные ориентиры, двигались вперед, торопясь успеть за изображением, тут же исчезавшим за её спиной. Человек в гриме положил ключ в карман и пошёл в комнату с балконом. Он поступил согласно закону: она нарушила договор, и он имел право на любое действие, искупающее, по его мнению, её вину. Он и столкнул её в туннель.
- Интересно, а как это будет у неё, - вслух подумал он, - надеюсь, выберется. Слишком часто первый туннель становился последним. Переоценивали свои возможности, вошёл - не значит вышел; недооценивали туннель - он мог достроить себя сам, используя в качестве строительного материала своего создателя; не учитывали скоростей потоков - они ведь продуваемы, туннели, не стоячая вода; кому-то не удалось избежать встречи с грёзными девами - в туннелях всякое водится, туннели ведь, как сообщающиеся сосуды, что поселяется в одних - перетекает в другие; кого-то позвала Бездна - чур, вслух не вспоминать... Внимание человека в гриме привлёк портрет без рамы. Дун отошёл на несколько шагов, прищурился. Сразу и не узнать её, исполняющую чужую музыку, не свою. Вероятно, здесь подобное ненаказуемо. Она была изображена сидевшей на подоконнике, загорелая, в выцветшей синей майке, с зелёной бутылкой в руке, отрешённое лицо, пряди волос, не слушающиеся притяжения. Художник явно увеличил её и без того крупные глаза. Глаза на портрете были распахнуты, как окна. Тиннор, любитель трофеев, непременно утащил бы холст под мышкой, весело дрыгая ногами. Его склады полны добычей. Этот стяжатель волок в свои норы всё, что попадалось ему под руку. Когда-нибудь он заставит его расстаться с барахлом, собранным со всей вселенной, решил Дун.
Человеку в гриме ни к чему портрет, висящий на стене. И ноты ни к чему. Его не интересует чужая музыка. Его интересуют величины, влияющие на ход событий. Улица без названия. Он не придумал его, не успел. Улицу придумал, а название - нет. Да и зачем название улице, в домах которой никто не живёт. Развеять улицу? Перед тем, как пройти сквозь запертую дверь, ключ от которой был у него в кармане, и ринуться в туннель, человек в гриме оглянулся на портрет и решил - пусть остаётся, ничего не значащий фантом, вреда никому, а портрет на стене будет висеть.
4.
Всё и все подчиняются непреложным законам. После прилива наступает отлив. Воды и силы покидают, обнажают самое дно: песок и камни. Обезвоженная сушь. Посмотреть на слежавшиеся, сдувшиеся без привычной среды обитания водоросли, неподвижные и воняющие, похожие на кладбище для живности, обитавшей в них, наверняка издохнувшей - как-то не верится, что вернись вода, а она во время прилива непременно вернётся, всё оживет. Спресованные атмосферным давлением бесхребетные растения снова поднимутся, не успевшие уйти вместе с водой откупорят, как джинны бутылки, свои раковины, выкопаются из или. Отлив. Сушь. Похмельный синдром. Это состояние надо перетерпеть, пережить. После фонтана цвета и звуков, извлеченных, накопленных, сконцентрированных и выплеснутых в один момент в процессе созидания, образовалась пустота, алкающая заполнения, почва пересохла и змеилась трещинами. Это Тиннор змеился трещинами. Ему снилось, будто он рассыпался под действием солнца и ветра. Опустошение - отторжение. Бывшее одним целым, зревшее одно в другом, вышло наружу и разорвало живую связь: рождение ребенка или выброс каловых масс? И то и другое не может оставаться внутри. И то и другое освобождает место, чтобы оно заполнилось вновь. Гной, выплеснувший из нарыва или слезы, брызнувшие из глаз. И то, и другое течет, высыхает. За отчуждением по пятам следует брезгливость, легкая такая гадливость к себе и миру, и боль, причиняемая сознанием несовершенства. Опустошение - извержение: яркие, как маленькие солнца, плевки лавы вперемешку с камнями и гарью, копотью и удушьем, пеплом и тишиной, помнящей недавний грохот, ад, вышедший наружу, чтобы освободиться, опустошиться и ждать, пока не наполнится вновь. За мучительным опустошением следует ожесточенное наполнение - желудок, переваривающий толченое стекло и рвущий об него стенки. Венец всему взрыв, разрушающий и созидающий. За взрывом ползет опустошение. Всё больно. Всё рвано, все остро - иначе нельзя. Одно следует за другим, непрерывный цикл, поддерживаемый законом о приливах и отливах, создающий законы сам. Опустошенный ищет хоть какой-нибудь смысл в своих мучениях и не находит ничего, кроме сомнений и сознания тщетности своих попыток, являющихся в конечном счете смыслом. Ибо, что есть смысл - постоянное наполнение и опустошение. Смысл на дне, обнажаемом во время отлива и скрывающимся под водой, когда наступает прилив...
Тиннор, переживающий период одуряющего опустошения, открыл глаза. Его взгляд уперся в потолок. Тиннор частенько просыпался не в духе, и первый удар его раздражения обрушивался на то, что он видел. Вот и сейчас Тиннор лежал на спине и с отвращением следил за играми нежных светящихся рыбок в облаках, плывущих по потолку его спальни.
- Какая мерзость, - пробормотал он, - убрать сегодня же.
Второй взгляд упал на девушку, спящую рядом. Волосы-змеи разметались по подушке и тоже спали. По коже девушки, чешуйчатой и холодной, с тонкими замысловатыми узорами, скользили тени рыбок, резвившихся на потолке. Тиннор несколько мгновений разглядывал спящую. На его лице появилась гримаса, будто он съел что-то кислое. Тиннор встал. Спальня показалась ему верхом пошлости и безвкусицы. Девушка открыла глаза и немигающим взглядом следила за высоким стройным мужчиной. Тиннор резко обернулся. Девушка успела закрыть глаза.
- Выметайся, - сказал он. - Мне пора делом заниматься.
Девушка не шелохнулась, притворяясь спящей.
- Я знаю, что ты не спишь - твоя живность тебя всегда выдает, - усмехнулся он.
И правда, одна змейка, растущая из головы, свернулась кольцом. Девушка улыбнулась, но глаз не открыла.
Когда-нибудь я передавлю всех твоих гадин, - мрачно пообещал Тиннор.
Девушка молчала и не двигалась. Тиннор взял халат, с отвращением посмотрел на него и швырнул на пол, будто ему в руки попалась одна из змей девушки.
- Как можно спать с таким чудовищем, - бормотал он, выходя голым из комнаты, - я сам себе удивляюсь.
Девушка сдержала улыбку: Тиннор был далеко не красавцем, и его замечание прозвучало весьма двусмысленно. Его самого можно было назвать безобразным - над маленькими глазками нависли густые кустистые брови, щеки изрыла оспа, от расползаюшегося на все лицо носа к углам рта пролегли глубокие рельефные морщины. Другое дело, что безобразие его было необычайно привлекательным.
- На завтрак зажарить рыбок, плещущихся на потолке, - велел он сквозь зубы, надеясь, что его не распоряжения не расслышат и не выполнят. Тогда будет повод дать выход раздражению, заполнившему пустоту в голове и сердце.
Напрасные надежды. Те, кому он дал кров и пищу, слишком хорошо знали состояние своего господина в такие периоды и очень внимательно смотрели и слушали.
Противно. Любое прикосновение вызывает дрожь отвращения. Запахи провоцируют приступы тошноты. Если бы можно было выблевать пустотой, обжигая горло. Вкус пустоты - бессилие, тупость. Потому и рождается, растет глухая злоба. Пока Тиннор раздумывал, дать ли выход раздражению или попытаться подавить его, подали завтрак, как и было велено, рыбок, плескавшихся среди бегущих облаков на потолке спальни. Чутко уловив отвращение хозяина к изысканности, рыбок зажарили просто в масле на обычной сковороде. Тиннор злорадно посмотрел на то, что недавно с распущенными плавниками радовалось парению и свободному полёту.
- Доплавались, - скривил он губы.
В столовую вошла девушка. Змеи были убраны в сложную причёску. Голый Тиннор окинул критичным взглядом ее платье простого и безупречного покроя. Не найдя к чему придраться, он в досаде отвернулся.
- Ты еще не убралась? - с деланным удивлением сказал он. - Нет-нет, подать только
- Один прибор. Для меня. Наша гостья завтракать не будет.
Девушка молча, с достоинством, удалилась. За утро она не проронила ни слова. Она тоже хорошо знала Тиннора и не дала ему повода для ссоры. Быть выставленной вон на несколько дней - не быть изгнанной навсегда...
Тиннор сидел один за огромным столом. В руке он зажал вилку. Перед ним стояла сковорода, полная рыбок. Рыбки, зажаренные целиком, с головами и внутренностями, слепо смотрели круглыми глазами, в которых уже не отражались облака, радужная чешуя потемнела. На вкус рыбки были столь же противны, сколь игривы и резвы при жизни на потолке, отдавали плесенью и тиной.
Взгляд Тиннора уперся в собственный портрет, занимавший пол стены. Портрет написал приятель, утверждавший, что это фреска. Друг Тиннора тщательно скрывал в каком из миров раздобыл манеру письма. Впрочем, законом это не каралось и интересовало Тиннора лишь как коллекционера. Фреска воняла, как рыбки, плесенью и сочилась влагой. Художник утверждал, что будут влажными только глаза, более живые на стене, чем глаза модели. Он или скверно пошутил или ошибся. Влага выступала под носом и пузырилась слюнями в уголках рта. Глаза же были сухи, пусты и безжизненны. Тиннор опустил взгляд в сковороду, поднял его на сопливый нос фрески, нехорошо улыбнулся. Тут же сковорода полетела в собственное лицо на стене. Штукатурка припорошила пол. Сковорода подбила фреске глаз. Тиннор убрал прядь волос, упавшую на лицо, глубоко и шумно вздохнул. За сковородою последовал стул. Стул рассек фреске бровь и сильно пострадал при столкновении. Из разбитой брови потекла вода. Тиннор с усилием поднял тяжелый стол над головой - лицо исказила гримаса напряжения, мышцы буграми вздулись на обнаженных руках - и с рычанием швырнул его в стену. Столешница разлетелась на части. Тиннор разбежался и ударил о стену голым плечом. Стена пропустила его, и он, пробежав несколько шагов по инерции в другой комнате, запутался в густом, по колено ворсе ковра, и упал. Добивать фреску или расправиться с ковром? Сначала фреска, решил Тиннор.
- Опять он всё крушит, - пожаловался маленький , поросший густой шерстью, человечек в колпаке большой серой крысе. Огромный холодный грызун поражал размерами. Толстую шею украшал ошейник с колокольчиками.
- Очень шумное место, - сказал человечек, - пойдем, Тхор, посмотрим, в чем там дело на
этот раз.
Крыса с сожалением встала из кресла-качалки и опустилась на четыре конечности.
- Если не возражаешь, - сказал маленький человечек и взобрался ей на спину.
Крыса бесшумно, несмотря на серебряные колокольчики, украшавшие ее шею, покинула уютную комнату, расположенную в огромной, заполненной припасами, кладовой. Проезжая мимо копченостей, соленостей и прочих припасов, человечек по привычке, совершенно механически, пересчитывал их. Донесся звон разбитого стекла.
- Одни убытки, - вздохнул человечек, - сплошное разоренье. По звуку слышу, это в
столовой.
Раздалась серия гулких хлопков.
- Светильники, - сказала крыса.
- Совершенно верно, - подтвердил человечек, - светильники, мыльные пузыри,
обработанные самоцветами, истолченными в порошок и наполненные тусклым светящимся газом туннельных болот. Целое состояние. Поторопись, мы всегда опаздываем.
Они проехали коридор, ведущий в жилую часть дома. По пути заглянули в пустую кухню - слуги в ужасе разбежались и попрятались. Человечек верхом на крысе запетлял по лабиринтам комнат, которых не коснулось разрушение.
Крыса ощерилась:
- Паленым пахнет.
Человечек обеспокоено принюхался:
- Действительно, где-то горит. Это что-то новенькое. Поджогов у нас еще не было,
Поспеши мой друг, мы должны успеть полюбоваться пламенем - замечательное зрелище.
- Особенно, когда горит собственный дом, - недовольно проворчала крыса.
Жгли в гардеробной. Человечек верхом на крысе ворвался туда, когда огромный костер
на зеркальном полу зеркальной комнаты дожирал ворох одежды, выброшенной из шкафов. Ободранные манекены испуганно жались по углам, подальше от огня и скорбно смотрели, как пламя с хрустом уничтожает то, что недавно облегало их тела и ниспадало мягкими и тяжелыми складками. Парики, на ком они были, стояли дыбом.
Человечек мгновенно подсчитал убытки и огорченно проговорил:
- Невозможно работать.
- Зеркало треснет от температуры, - с опаской сказала крыса.
- Не треснет. Если оно не треснуло, отражая все те безобразия, что творятся здесь, то от
какого-то огня ему ничего не сделается.
Немые манекены в отчаянии заламывали руки. Каждый - точная копия Тиннора.
- Что это они так разволновались? - спросила крыса, держась подальше от костра.
- Они остались без работы. Их работа горит сейчас ярким пламенем. Вот они и боятся,
что он избавится от них, - ответил человечек в колпаке.
- Напрасно боятся - он обзаведётся новыми тряпками.
- Я тоже так думаю, - согласился человечек, - спасти здесь ничего не удастся. Пойдем
на звон и грохот.
Крыса с явным облегчением выбежала из комнаты, полной дыма. Человечек огорченно потер рукавом закопченную зеркальную стену, не удержался и выхватил из огня за рукав уже непонятно что, наполовину обуглившееся. Он тщательно затоптал тлеющие края лоскута, оторвал две пуговицы из драгоценного камня, сунул их в карман и лишь тогда покинул зеркальную комнату, всерьез подумывая, не взять ли ему кочергу и не повытаскивать ли из пламени то, что еще не сгорело, чтобы спасти пряжки и пуговицы, пока их не разворовали. Неожиданно задрожал пол.
- Перекрытия рушит, - догадался человечек, взбираясь на спину своему другу, -нервная работа. Нам следует потребовать прибавки к жалованью.
Дрожь пола под ногами заставила забыть о пуговицах и пряжках. Тхор скачками помчался в сторону усиления гула и вибрации. Они попали в полосу разрушений: изувеченная мебель, осколки всего, что можно разбить, обрывки всего, что можно разорвать, ободранные стены, покореженный пол, высаженные оконные стекла указывали, что здесь недавно прошёл Тиннор. Тхор с трудом притормозил на пороге одной из комнат длинной анфилады. Дальше пол был провален. Крыса и человечек огорченно посмотрели на развалины под ногами.
- В обход, - велел человечек.
Крыса поскакала в другую сторону уцелевшей анфилады, выбежала на лестницу и запетляла по лабиринтам вспомогательных и тайных ходов, о которых знали только они и Тхор.
- Выйдем через камин в библиотеке. Он по времени должен уже добраться туда, наметил
направление движения человечек...
Тиннор обвел взглядом библиотеку. Он раздумывал над способом, как с наименьшей затратой сил и энергии причинить наибольшие разрушения, когда из каминной трубы вывалился человечек и поднял тучу золы. Сверху на него шлёпнулась крыса.
- Бездельники, - сказал человечек и чихнул, - золу никто не убирает, хозяйство в запустении.
Тиннор для разминки столкнул с подставки вазу. Крыса выскочила из камина и ловко поймала её. Человечек зацепился короткими штанишками за каминную решётку и застрял. Тиннор прежде, чем расправиться с подставкой под вазу, подошёл к человечку, тщётно пытавшемуся вырваться на свободу, и снял его с крючка.
- Благодарю вас, маэстро, - раскланялся человечек, - но умоляю, осторожнее с этой хрупкой вещью. Нам потом ни за что не собрать ее.
Подставка не имела стержня и опоры. Между ее составными частями, соединенными на
основе отталкивания одноимённых полюсов, были воздушные прослойки. Стоило неосторожно сместить любой магнит, как поле разрушилось бы и подставка, соответственно, развалилась.
Тиннор поднял подставку над головой, раскрутил и бросил. Крыса успела схватить свободной лапой и эту вещицу.
Тиннор шагнул на площадку подъёмника, Человечек ринулся за ним. Крыса осталась внизу. Тхор на задних лапах быстро добежал до безопасного места, осторожно поставил на пол вазу, подставку и быстро вернулся назад под подъёмник.
- Вы ведь не станете сбрасывать книги на голову Тхору, маэстро? -сказал человечек, - вы можете, совершенно случайно, конечно, изувечить его или убить.
- Он увернётся от метчайшего выстрела, не то, что от падающей книги, - разжал губы
после часового молчания во время своей разрушительной деятельности Тиннор.
- Вы утверждали недавно, что ваша библиотека лучше, чем у маэстро Дуна, - потупив
взгляд сказал человечек в колпачке.
- Когда это я такое утверждал? - ехидно спросил Тиннор.
- Три дня назад, - прокричал снизу Тхор. Подъёмник остановился на самом верху и послушно ожидал, куда его направят теперь - влево, вправо или вниз. - Не может моя библиотека быть лучше, чем у него. Этот проходимец умудряется добыть даже ещё ненаписанные романы, - сказал Тиннор и устало приказал подъёмнику, - вниз.
Человечек украдкой вытер пот со лба. Втроём они вышли из уцелевшей библиотеки.
- У Тхора ошейник с колокольчиками, но я ни разу не слышал их звона, - остановился Тиннор. - Это давно мучает меня. Имитация?
- Можешь попрощаться с колокольчиками. Он их присвоит, - потихоньку сказал крысе человечек.
- Крыса моей профессии должна двигаться совершенно бесшумно, - пояснил Тхор, - колокольчики помогают мне не терять форму.
- Мастер, - поклонился Тиннор крысе.
- Вы мне льстите, - поклонилась крыса, - вы не видели меня в деле.
- Не теряю надежды, - поклонился Тиннор.
- Следующую охоту я посвящаю вам, - поклонилась крыса.
- Принимаю посвящение. Прошу вас обоих разделить мой ужин, - пригласил Тиннор.
- Мы принимаем приглашение, - поклонилась крыса.
- На ужин приглашают только домочадцев или незваных гостей тоже? - поклонился человек в гриме. Никто не заметил, как он появился.
- Мастер Дун, - прозвучало три раза на разные лады: у человечка в колпачке учтиво, у крысы с намеком на тайный смысл, хотя на самом деле никакого тайного смысла не было, и у хозяина дома, как угодно, только не радостно.
- Шел мимо, смотрю - стены нет, развалена, дай, думаю, зайду, погляжу, что у них там творится. Вы никак перестраивать дом собрались, - Дун прекрасно знал, что никакого строительства не затевается, что Тиннор каждый раз, когда мучился отвращением к самому себе, крушил, рвал и метал.
- Ну и шёл бы дальше мимо, - буркнул Тиннор.
- Вот, - помахал в воздухе обгоревшей портьерой, как знаменем, Дун, - спас, можно сказать. Ты бы прикрылся тряпочкой, мастер Тиннор, а то рядом с тобой я чувствую себя слишком одетым.
Тиннор вырвал у него портьеру и задрапировался в нее. Человечек и крыса незаметно исчезли. Мастер Дун раскачивался с носка на пятку и ждал.
- Ты все равно не уйдёшь, - полувопросительно с оттенком надежды и в то же время обречёно сказал Тиннор.
- Я не могу обидеть столь гостеприимного хозяина и так скоро прервать визит, практически не начав его. Нет, это оскорбление хозяину дома.
- Оскорби меня, пожалуйста, - попросил Тиннор.
- Я не могу так поступить, - Дун взял под руку хозяина и повёл его в кабинет.
Тиннор, конвоируемый гостем, послушно дал себя вести и страдал оттого, что поспешил израсходовать запас злости не по назначению. Он мог лишь представить, как встретил бы Дуна, если бы тот явился немного раньше, сковорода наверняка подбила бы глаз не фреске. - Я болен. Забыл тебе сказать, что подхватил смертельную лихорадку в тоннельных болотах, - закатил глаза и обмяк на руках у Дуна Тиннор. - Не страшно, у меня природный иммунитет, - Дуну пришлось тащить на себе Тиннора, словно тяжело раненного с поля боя. Гость внес хозяина в его просторный кабинет. За имитацией огромного окна клубилось хмурое утро, в то время как на самом деле на улице ярко светило солнце. Тиннор, зная свой вспыльчивый нрав, старательно избегал лишних волнений и убирал вероятные раздражители, потому видел за окном лишь то, что соответствовало его настроению. Дун с чрезмерной навязчивой заботливостью усадил Тиннора в кресло, подоткнул портьеру-тогу, точно плед. Сам же вольготно расположился на месте хозяина - за помесью письменного стола, секретера и чего-то клавишно-струнного. Он откинул крышку и с любопытством оглядел музыкальную часть рабочего места Тиннора. - Интересная штука, - похвалил Дун, украдкой наблюдая за Тиннором. Обессиленный туннельной лихорадкой Тиннор заволновался и стал подавать признаки жизни. - пошевелил пальцами ног и, разлепив плотно сжатые губы, проскрипел голосом умирающего от жажды в пустыне путника: - Мастер Дун, это уникальная вещь и с ней надо обращаться осторожно. - Да, конечно, - согласился Дун и с энтузиазмом мальчишки, мучающего зверька, принялся терзать струны. Инструмент завыл, застонал, завизжал, даже заскрежетал - Дун очень старался. Больной определённо выздоравливал. Страшные звуки взбудоражили его, вызвали судороги, после которых его тело обрело подвижность, а взгляд стал осмысленным - Тиннор с нескрываемой ненавистью смотрел на гостя. - Ты можешь порвать струну, - предупредил он Дуна. - Могу, -согласился Дун, - со струнами такое случается, - и приложил все усилия, чтобы подтвердить это. Они оказались удивительно прочными, эти струны. Дун поранил пальцы, разрывая их, кровь и струны брызнули в разные стороны одновременно. Алые капли оросили лицо Тиннора. Струны торчали и мелко вибрировали, допевая свою последнюю песню. Больной подскочил в кресле. Он почувствовал необычайный прилив сил, вполне достаточный, чтобы справиться с незваным гостем. - Не расстраивайся, мастер Тиннор, - сказал, слизывая кровь с пальцев, Дун, - у тебя остались клавиши. Подобная неприятность со струнами произошла у меня недавно, когда я взял в руки скрипку. Незнакомое название остановило Тиннора - он упал обратно в кресло. Тинное знал, что слова Дуна чего-то да стоили. Злоба и жгучее любопытство смешались в гремучий коктейль и выходили из Тиннора шумным дыханием. - Осторожней, мастер Тиннор, так с тобой чего доброго нервный срыв приключится, и ты действительно заболеешь, - предупредил Дун. - Что там у тебя за неприятность произошла? - едва сдерживая раздражение, спросил Тиннор. - У скрипки лопнули струны. К слову, твой инструмент в сравнении со скрипкой - что канализационная труба против тоннеля. - Ты ни разу не слышал, как в умелых руках звучит мой инструмент, как же ты можешь судить? - обиделся Тиннор. - Струны скрипки лопнули гораздо мелодичнее, можно даже сказать, симфоничнее. О, скрипка - это произведение искусства во всех отношениях. Она не просто звучит, она отдается, как женщина. У нее и формы, как у женщины. Скрипка - самая страстная любовница для музыканта, ну и для коллекционера тоже.
- Что-то ты слишком расхваливаешь эту штуку. Уж нет ли здесь твоих интересов? - язвительно засомневался Тиннор. - Моих интересов?! - возмутился Дун таким тоном, будто его обвинили в том, что он ест младенцев, - да пусть эта скрипка - редчайшая вещь, а так оно и есть, добыть которую предоставляется уникальный случай, а такого больше не представится, пусть владеть скрипкой - едва ли не большее наслаждение, чем играть на ней или слушать - потому что держать её взаперти и никому не показывать, как ты обычно делаешь, любоваться ею, прикасаться к ней, а если научишься играть, то только для себя и ни для кого и никому, пусть отнять эту скрипку - сплошное удовольствие, потому что владеет скрипкой девушка, слабое и изнеженное существо, нервная, чувствительная, наверняка будет обижаться и плакать, пусть это не просто музыкальный инструмент, а можно сказать, своеобразное оружие, и владелец запросто напакостит при желании всему свету, - даром не нужна мне эта скрипка. Будь я честолюбивый коллекционер - тогда да, тогда я считал бы делом чести завладеть скрипкой. Чего это я разболтался? Тебе ведь скрипка ни к чему. Зачем тебе скрипка? Разве орехи колоть.
- Действительно, зачем мне скрипка? - пожал плечами Тиннор. Оба с непроницаемыми лицами несколько секунд испытывающе мерили друг друга взглядами. Из раскрытого окна веяло сыростью, накрапывал дождь. - До ужина слишком долго ждать, с голоду умереть можно, - подытожил свой визит Дун, - и повар у тебя, я слышал, большой выдумщик и вообще, веселый человек, любит проверить, кто из твоих гостей счастливчик - запекает камешки в печенье вместо орехов. Не у каждого счастливчика после того, как ему попадётся печенье с сюрпризом, зубы уцелеют. А у меня лишних зубов нет, недавно один выбил. Пойду я, пожалуй. Провожать меня не надо.