"Были ли эти силуэты или они только померещились поражённым страхом жильцам злосчастного дома на Садовой, конечно, с точностью сказать нельзя".
Необходимое дополнение.
Конечно, силуэты померещились, иначе, как объяснить, что среди них был облик обнажённой девицы. Разве возможно определить по тени одет ли тот, кто её отбрасывает или нет?
Тем более в квартире раздавалось не три, а четыре мужских голоса, так что в действительности должно было быть пять силуэтов.
В реальности, в квартире находилось в тот момент только двое: Коровьёв и кот Бегемот. Воланд и Азазелло ведут с ними полемику по телефону.
В распространённой НКВД среди трудящихся масс версии о гипнотизерах из числа участников исключён Воланд, как лицо вне подозрений, поэтому людям показалось "три мужских силуэта и один силуэт обнажённой женщины".
Это были Коровьёв, кот Бегемот, Азазелло и Гелла.
Продолжим.
"Если они были, куда они непосредственно отправились также не знает никто. Где они разделились, мы также не можем сказать, но мы знаем, что примерно через четверть часа после пожара на Садовой у зеркальных дверей Торгсина на Смоленском рынке появился длинный гражданин в клетчатом костюме и с ним чёрный крупный кот.
Ловко извиваясь среди прохожих, гражданин открыл наружную дверь магазина. Но тут маленький костлявый и крайне недоброжелательный швейцар преградил ему путь и раздражённо сказал:
- С котами нельзя!
(не преминёт лишний раз поддеть Н.И.Ежова автор)
- Я извиняюсь, - задребезжал длинный и приложил узловатую руку к уху, как тугоухий, - с котами, вы говорите? А где же вы видите кота?
Швейцар выпучил глаза, и было отчего: никакого кота у ног гражданина уже не оказалось, а из-за плеча его вместо этого уже высовывался и порывался в магазин толстяк в рваной кепке
(нет не фантастическая погоня несётся за волшебно изворотливым котом, а нормальная, раз так потрёпана у кота кепка),
действительно немного смахивающий рожей на кота. В руках у толстяка имелся примус.
Эта парочка посетителей почему-то не понравилась швейцару-мизантропу
(старорежимный охранник своим профессиональным чутьем чувствует угрозу, впрочем раз он мизантроп, то он просто ненавидит всё человечество).
- У нас только на валюту, - прохрипел он, раздраженно глядя из-под лохматых, как бы молью изъеденных сивых бровей
(сколько помню себя в советских магазинах вечно заправляли старожилы-мизантропы, как их называет М.А.Булгаков).
- Дорогой мой, - задребезжал длинный, сверкая глазом из разбитого пенсне, - а откуда ж вам известно, что ее у меня нет? Вы судите по костюму? Никогда не делайте этого, драгоценнейший страж!
(не имеет значения теперь манера одеваться, любой уличный хулиган может оказаться сотрудником НКВД)
Вы можете ошибиться и притом весьма крупно. Перечтите еще раз хотя бы историю знаменитого калифа Гарун-аль-Рашида. Но в данном случае, откидывая эту историю временно в сторону, я хочу сказать вам, что я нажалуюсь на вас заведующему и порасскажу о вас таких вещей, что не пришлось бы вам покинуть ваш пост между сверкающими зеркальными дверями
(прямая угроза честному швейцару, профессионально выполняющему свою работу, ошельмовать его перед начальством, тем самым, оставив без работы).
- У меня, может быть, полный примус валюты
(то ли в очередной раз потешается над котом автор, намекая на то, что неграмотный руководитель НКВД не представляет, как выглядит валюта, то ли Бегемот угрожает швейцару на входе оружием),
- запальчиво встрял в разговор и котообразный толстяк, так и прущий в магазин.
Сзади уже напирала и сердилась публика. С ненавистью и сомнением глядя на диковинную парочку, швейцар посторонился, и наши знакомые, Коровьев и Бегемот, очутились в магазине
(чувствуя реальность исполнения обещаний мстительными чекистами, запускает их в магазин, бдительный швейцар).
Здесь они первым долгом осмотрелись, и затем звонким голосом, слышным решительно во всех углах, Коровьёв объявил:
- Прекрасный магазин! Очень, очень хороший магазин.
Публика от прилавков обернулась и почему-то с изумлением поглядела на говорившего, хотя хвалить магазин у того были все основания
(кто бы мог сомневаться в СССР, что валютный магазин великолепен, нет он роскошен).
Сотни штук ситцу богатейших расцветок виднелись в полочных клетках. За ними громоздились миткали и шифоны и сукна фрачные. В перспективу уходили целые штабеля коробок с обувью, и несколько гражданок сидели на низеньких стульчиках, имея правую ногу в старой, потрепанной туфле, а левую - в новой сверкающей лодочке, которой они и топали озабоченно в коврик. Где-то в глубине за углом пели и играли патефоны".
Необходимое дополнение.
Подростком, в первый раз попав в магазин "Березка", я просто растерялся от вида того, чего быть на самом деле не могло. Нам, выросшим в условиях дефицита всего, что только потребно человеку, не понятно было, как может вся эта красота лежать в свободном доступе, а не расхватываться страждущими людьми в течение минут.
Как и непонятно современной молодежи, как может существовать магазин с пустыми прилавками и быть, при этом, колоссально доходным.
Я хорошо помню, как мы ходили в магазин "Березку", как нормальные люди ходят в Эрмитаж. Но в дверях тогда уже стоял милиционер и без специального пропуска не пускал.
Так что и от моего имени и юношеского воспоминания говорит автор, вкладывая слова в рот Коровьеву:
"- Прекрасный магазин! Очень, очень хороший магазин. ...
- И это отделение великолепно, - торжественно признал Коровьев".
Для меня в юности магазин "Березка" был окном в иной мир. Люди, не бывавшие в городах с такими магазинами, даже и такого "глазка" были лишены.
В СССР поначалу эти магазины вызвали справедливый гнев трудящихся. Советская власть очень скоро закроет вовсе валютные магазины типа Торгсина, чтобы через много лет открыть магазины "Березка" в центральных городах СССР, открытых для посещения иностранных, преимущественно из капиталистических стран, дипломатов и туристов.
Жажда наживы для большевиков всегда была, куда сильнее политических или человеческих убеждений и ценностей.
Продолжим.
"Но, минуя все эти прелести, Коровьёв и Бегемот направились прямо к стыку гастрономического и кондитерского отделений. Здесь было очень просторно, гражданки в платочках и беретиках не напирали на прилавки, как в ситцевом отделении
(не с целью "прибарахлиться" ввалились в магазин наши герои).
Низенький, совершенно квадратный человек, бритый до синевы, в рогатых очках, в новешенькой шляпе, не измятой и без подтёков на ленте, в сиреневом пальто и лайковых рыжих перчатках, стоял у прилавка и что-то повелительно мычал
(холодно в Москве, раз даже в магазине стоит холёный и стильный дипломат в шляпе и в пальто).
Продавец в чистом белом халате и синей шапочке обслуживал сиреневого клиента. Острейшим ножом очень похожим на нож, украденный Левием Матвеем
(кухонным ножом, украденным в одной из таких лавок орудовал якобы библейский герой, чтобы несколько развеять туман подсказывает М.А.Булгаков, не могут быть похожими ножи из древней Иудеи с современными столовыми приборами, всё, что описывает автор происходит не в Ершалаиме, а в Санкт-Петербурге, не в древности, а в 1917 году),
он снимал с жирной плачущей розовой лососины её похожую на змеиную с серебристым отливом шкуру.
- И это отделение великолепно, - торжественно признал Коровьёв, - и иностранец симпатичный, - он благожелательно указал пальцем на сиреневую спину.
- Нет, Фагот, Нет, - задумчиво ответил Бегемот, - ты, дружочек, ошибаешься. В лице сиреневого джентльмена чего-то не хватает, по-моему
(со спины увидеть лицо несподручно даже опытному чекисту, своими словами и подозрениями кот провоцирует посетителя магазина выдать себя).
Сиреневая спина вздрогнула
(вот вам ответная реакция на их "наживку"),
но, вероятно, случайно, ибо не мог же иностранец понять то, что говорили по-русски Коровьев и его спутник.
- Кароши? - строго спрашивал сиреневый покупатель
(хочет как-нибудь отвести от себя подозрения, притворившись иностранцем, обыкновенный случайный посетитель, кому может понравиться внимание ватаги проходимцев с оружием в руках).
- Кароши люблю, плохой - нет, - сурово говорил иностранец.
- Как же! - восторженно отвечал продавец.
Тут наши знакомые отошли от иностранца с его лососиной к краю кондитерского прилавка.
- Жарко сегодня, - обратился Коровьёв к молоденькой, краснощёкой продавщице и не получил от неё никакого ответа на это
(не очень хочется поддерживать разговор о жаре, когда тебе холодно).
- Почём мандарины? - осведомился тогда у неё Коровьёв.
- Тридцать копеек кило, - ответила продавщица
(очевидно, что для мандаринов, весной, при их тотальном дефиците, цена просто смешная).
- Всё кусается
(подначивая продавца, фактически даром предлагаются фрукты),
- вздохнув, заметил Коровьёв, - эх, эх... - Он немного ещё подумал и пригласил своего спутника: - Кушай, Бегемот
(в подобном магазине покупать можно только за валюту; при существующем уголовном наказании за хранение валюты у советских граждан их быть не может, кроме как у дипломатов, по государственным делам выезжающим за рубеж; нет, конечно их и у чекистов, но у них есть власть и сила; путем насилия и угроз с нарушением уголовного кодекса они отоваривались в подобных заведениях; естественно все издержки перекладывая на сам магазин и его рядовых сотрудников, тем самым, подталкивая их к воровству и очковтирательству).
Толстяк взял свой примус под мышку, овладел верхним мандарином в пирамиде и, тут же со шкурой сожравши его, принялся за второй
(не умеет есть экзотические тропические фрукты Бегемот, ведь не для устрашения девицы он поедает их вместе с кожурой; даже для столь влиятельного чиновника недоступна в СССР обычная, и в те времена тоже, еда).
Продавщицу обуял смертельный ужас.
- Вы с ума сошли! - вскричала она, теряя свой румянец. - Чек подавайте! Чек! - и она уронила конфетные щипцы.
- Душенька, милочка, красавица, - засипел Коровьев, переваливаясь через прилавок и подмигивая продавщице, - не при валюте мы сегодня... ну что ты поделаешь!
(даже сегодня, много лет спустя с того времени, когда я упрашивал продавца дать мне чего-нибудь из-под прилавка, у меня, так, как будто случился тик, начинает подмаргивать глаз и просяще, униженно улыбаться рот, хотя в данной описываемой в романе ситуации мне жаль продавца, а не Коровьёва)
Но, клянусь вам, в следующий раз, и уж никак не позже понедельника, отдадим всё чистоганом! Мы здесь недалёко, на Садовой, где пожар...
Бегемот, проглотив третий мандарин
(для эпатажа хватило бы и одного, с удовольствием поедает он сладкие плоды),
сунул лапу в хитрое сооружение из шоколадных плиток, выдернул одну нижнюю, отчего, конечно, всё рухнуло, и проглотил её вместе с золотой обёрткой
(вот этот погром кот Бегемот проводит для устрашения и эпатажа).
Продавцы за рыбным прилавком как окаменели со своими ножами в руках, сиреневый иностранец повернулся к грабителям, и тут же обнаружилось, что Бегемот неправ: у сиреневого не не хватало чего-то в лице, а наоборот, скорее было лишнее - висящие щёки и бегающие глаза
(уже понимая, что происходит, не зная, как спастись, с перепуга, он не ведает того, что ему теперь надо делать; занесла же его в неурочный час "нелёгкая" в магазин).
Совершенно пожелтев, продавщица тоскливо прокричала на весь магазин:
- Палосич! Палосич!
Публика из ситцевого отделения повалила на этот крик
(в таком продвинутом заведении очередь всегда готова поддержать директора, ради каких-нибудь поблажек в дальнейшем),
а Бегемот отошёл от кондитерских соблазнов и запустил лапу в бочку с надписью "Сельдь керченская отборная", вытащил парочку селёдок и проглотил их, выплюнув хвосты
(самая естественная пища для Н.И.Ежова, да и потребление её вполне безыскусно).
- Палосич! - повторился отчаянный крик за прилавком кондитерского, а за рыбным прилавком гаркнул продавец в эспаньолке
(короткая, узенькая, остроконечная бородка):
- Ты что же это делаешь, гад?!
Павел Иосифович уже спешил к месту действия. Это был представительный мужчина в белом чистом халате, как хирург, и с карандашом, торчащим из кармана. Павел Иосифович, видимо, был опытным человеком. Увидев во рту у Бегемота хвост третьей селёдки, он вмиг оценил положение
(с вооружёнными людьми бессмысленно спорить),
всё решительно понял и, не вступая ни в какие пререкания с нахалами, махнул вдаль рукой, скомандовав:
- Свисти!
На угол Смоленского из зеркальных дверей вылетел швейцар и залился зловещим свистом. Публика стала окружать негодяев, и тогда в дело вступил Коровьев.
- Граждане! - вибрирующим тонким голосом прокричал он. - Что же это делается? Ась? Позвольте вас об этом спросить!
(так и по сей день политические деятели популистски провоцируют бедных людей против зажиточных)
Бедный человек, - Коровьев подпустил дрожи в свой голос и указал на Бегемота, немедленно скроившего плаксивую физиономию, - бедный человек целый день починяет примуса
(о, вечно несчастный и угнетённый советский пролетарий до сегодняшнего дня тоскующий о своих военных заводах, где под государственный, нерыночный заказ они клепали страшное всему миру оружие или примуса, как аллегорично указывает нам М.А.Булгаков);
он проголодался... а откуда же ему взять валюту?
(словно не сама советская власть открыла эти магазины для иностранцев, чтобы те оставляли в этих магазинах свою личную валюту, так обеспечивался дополнительный приток дефицитной валюты)
Павел Иосифович, обычно сдержанный и спокойный, крикнул на это сурово:
- Ты это брось! - и махнул вдаль уже нетерпеливо
(знаком с тактикой провокаторов-мародеров опытный заведующий).
Тогда трели у дверей загремели повеселее.
Но Коровьев, не смущаясь выступлением Павла Иосифовича, продолжал:
- Откуда? - задаю я всем вопрос! Он истомлен голодом и жаждой! Ему жарко. Ну, взял на пробу горемыка мандарин. И вся-то цена этому мандарину три копейки. И вот они уже свистят, как соловьи весной в лесу, тревожат милицию, отрывают ее от дела
(а какое ещё есть дело у милиции, как не наблюдение за общественным порядком).
А ему можно? А? - и тут Коровьев указал на сиреневого толстяка
(легко манипулируя общественным вниманием от безобразий своего друга, он перенаправил гнев окружающей публики на безобидного и невинного человека),
отчего у того на лице выразилась сильнейшая тревога. - Кто он такой? А? Откуда он пришел? Зачем? Скучали мы, что ли, без него? Приглашали мы его, что ли? Конечно, - саркастически кривя рот, во весь голос орал бывший регент, - он, видите ли, в парадном сиреневом костюме, от лососины весь распух, он весь набит валютой
(разжигая в людях низменные страсти, зависть и жадность, всегда действовала советская власть),
а нашему-то, нашему-то?! Горько мне! Горько! Горько! - завыл Коровьев, как шафер на старинной свадьбе
(подначивая, науськивая толпу на разграбление и мародерство).
Вся эта глупейшая, бестактная и, вероятно, политически вредная речь заставила гневно содрогаться Павла Иосифовича, но, как ни странно, по глазам столпившейся публики видно было, что в очень многих людях она вызвала сочувствие! А когда Бегемот, приложив грязный продранный рукав к глазу
(лицедействует наш котик, наевшись даром, изображая невинную жертву),
воскликнул трагически:
- Спасибо, верный друг, заступился за пострадавшего! - произошло чудо. Приличнейший тихий старичок, одетый бедно, но чистенько, старичок, покупавший три миндальных пирожных в кондитерском отделении, вдруг преобразился
(даже самые милые старички, "божьи одуванчики", могут стать катализаторами таких провокаций, чем и пользуются наши герои).
Глаза его сверкнули боевым огнем, он побагровел, швырнул кулечек с пирожными на пол и крикнул:
- Правда! - детским тонким голосом. Затем он выхватил поднос, сбросив с него остатки погубленной Бегемотом шоколадной Эйфелевой башни, взмахнул им, левой рукой сорвал с иностранца шляпу, а правой с размаху ударил подносом плашмя иностранца по плешивой голов. Прокатился такой звук, какой бывает, когда с грузовика сбрасывают на землю листовое железо. Толстяк, белея, повалился навзничь и сел в кадку с керченской сельдью, выбив из неё фонтан селёдочного рассола. Тут же стряслось и второе чудо. Сиреневый, провалившись в кадку, на чистом русском языке, без признаков какого-либо акцента, вскричал:
- Убивают! Милицию! Меня бандиты убивают! - очевидно, вследствие потрясения, внезапно овладев до тех пор неизвестным ему языком
(трудно даже представить себе, чтобы по постреволюционной и довоенной Москве свободно разгуливал по магазинам иностранец, не владеющий русским языком, единственное, из-за чего коверкал язык сиреневый, потому что он боялся хамства Коровьева с Бегемотом, но даже дипломатический статус его не спас).
Тогда прекратился свист швейцара, и в толпах взволнованных покупателей замелькали, приближаясь, два милицейских шлема. Но коварный Бегемот, как из шайки в бане окатывают лавку, окатил из примуса
(основным применением этого прибора в романе является либо поджог, либо взрыв)
кондитерский прилавок бензином, и он вспыхнул сам собой. Пламя ударило кверху и побежало вдоль прилавка, пожирая красивые бумажные ленты на корзинах с фруктами. Продавщицы с визгом кинулись бежать из-за прилавка, и лишь только они выскочили из-за него, вспыхнули полотняные шторы на окнах и на полу загорелся бензин. Публика, сразу подняв отчаянный крик, шарахнулась из кондитерского назад, смяв более ненужного
(никакие будущие услуги заведующего магазином не важны при возникновении угрозы собственной жизни)
Павла Иосифовича, а из-за рыбного гуськом со своими отточенными ножами рысью побежали к дверям чёрного хода продавцы. Сиреневый гражданин, выдравшись из кадки, весь в селёдочной жиже, перевалился через сёмгу на прилавке и последовал за ними. Зазвенели и посыпались стёкла в выходных зеркальных дверях, выдавленные спасающимися людьми, а оба негодяя - и Коровьёв, и обжора Бегемот - куда-то девались, а куда - нельзя было понять. Потом уж очевидцы, присутствовавшие при начале пожара в Торгсине на Смоленском, рассказывали, что будто бы оба хулигана взлетели вверх под потолок и там будто бы лопнули оба, как воздушные детские шары
(М.А.Булгаков сознательно нанизывает в головах читателей одну фантастическую выдумку на другую, заставляя нас блуждать в потёмках собственной фантазии, не лопались они под потолком, а сбежали через чёрный ход за продавцами).
Это, конечно, сомнительно, чтобы дело было именно так, но чего не знаем, того не знаем.
Но знаем, что ровно через минуту после происшествия на Смоленском и Бегемот, и Коровьёв уже оказались на тротуаре бульвара, как раз у дома грибоедовской тётки. Коровьёв остановился у решётки и заговорил:
- Ба! Да ведь это писательский дом! Знаешь, Бегемот, я очень много хорошего и лестного слышал про этот дом. Обрати внимание, мой друг, на этот дом. Приятно думать о том, что под этой крышей скрывается и вызревает целая бездна талантов".
Необходимое дополнение.
Сравнивая литераторов с ананасами в оранжереях, автор предлагает рассматривать свободомыслящих людей вместе с писателями, написавшими "Дон-Кихота", "Фауста", "Мертвые души" и "Ревизора", "Евгения Онегина", как экзотический тропический продукт, не растущий теперь в России.
Рассуждая о микроорганизмах нападающих на ананасы, автор уподобляет паразитам Коровьева и Бегемота, способствующих гниению ананасов.
Но не гниют в природе ананасы, как и не портится великая литература, пока жив человеческий разум.
Бегут Коровьёв с котом Бегемотом по наиболее злачным, с их точки зрения, местам, в отчаянной попытке, уничтожив очаги инакомыслия, вновь попасть в обойму большевистской партии, выслужиться своей жестокостью перед "гением всех времён и народов" Воландом-Сталиным.
Сегодня мы можем уже поимённо назвать ту бездну талантов, что вызревала под крышей Дома Грибоедова. Как был прав писатель М.А.Булгаков, утверждая это о своих непризнанных ещё никем современниках и коллегах, в далёких уже 1930-ых годах.
Продолжим.
"- Как ананасы в оранжереях, - сказал Бегемот и, чтобы получше полюбоваться на кремовый дом с колоннами, влез на бетонное основание чугунной решётки
(высматривает издалека кот в ресторане нет ли там чекистской засады).
- Совершенно верно, - согласился со своим неразлучным спутником Коровьев, - и сладкая жуть подкатывает к сердцу, когда думаешь о том, что в этом доме сейчас поспевает будущий автор "Дон-Кихота", или "Фауста", или, черт меня побери, "Мертвых душ"! А?
- Страшно подумать, - подтвердил Бегемот
(не зря опасался кот Бегемот, его история, Н.И.Ежова, теперь доступна любому).
- Да, - продолжал Коровьев, - удивительных вещей можно ожидать в парниках этого дома, объединившего под своею кровлей несколько тысяч подвижников, решивших отдать беззаветно свою жизнь на служение Мельпомене, Полигимнии и Талии. Ты представляешь себе, какой поднимется шум, когда кто-нибудь из них для начала преподнесет читающей публике "Ревизора" или, на самый худой конец, "Евгения Онегина"!