Я ничего так не хотел, как помириться с Ним. Сказать по правде, я вовсе не горд. И я не отрекался от Него. Мы просто... Просто поссорились. Обычная ссора, какие часто бывают между родителями и повзрослевшими детьми. Но... Всё так закрутилось. Всё привело к трагедии. Папа сказал, спустя тринадцать тысяч лет нашей вражды, что простил меня уже на следующий день после моего свержения в Ад. Но приказ уже был приведён в исполнение Михаилом. Я был жутко зол на них обоих. Мой отец - Бог, и не царское это дело - первым идти на примирение. А я всё хотел доказать ему, что прав, что мир, каким видел его я - лучше того, что он создал. В этой бессмысленной борьбе мы и провели тысячелетия. На месте моего сердца зияла огромная дыра. Я потерял самое дорогое, что было в моей никчёмной жизни - я потерял любовь отца. В детстве, всегда, когда мы ссорились, я испытывал всепоглощающую пустоту, будто та нить, связывающая меня с миром, порвалась, и я больше не нужен никому. Сразу же во мне что-то мгновенно ломалось, и вся жизнь становилась не в радость. Это неприятное состояние сопровождало меня до тех пор, пока мы не помиримся. Теперь же оно растянулось на вечность. Я ходил неприкаянный, несчастный и грустный, но всё внушал себе, что я в полном порядке, что поступил правильно, что я - борец и революционер, главная цель которого свергнуть самодовольного диктатора с его престола. Я мог бы обманывать себя сколько угодно, но единственной причиной, почему я всё не шёл просить прощения, был стыд. Даже в детстве я никогда не делал этого первым. Всегда сначала извинялся мой отец, даже если был виноват я. А я, вместо того, чтоб честно признаться себе и ему в том, что напортачил, выворачивал всё так, чтоб это он чувствовал за собой вину. Детская глупость. Каким же я был идиотом. Настырным. Вредным. Мальчишкой. Я потерял Его. А значит, потерял и себя. Ведь в моих венах текла его кровь, я смотрел на себя в зеркало и видел его глаза. И всё, буквально всё: нос, губы, волосы, телосложение - было таким же, как у него. Только во всём моем облике присутствовала доля ещё чего-то непонятного, чуждого, того, чего не было в моём отце, - то, что хоть и незначительно, но всё же отличало меня от него. Что это, я не знал, и папа никогда не объяснял.
Я был недоволен его правлением. Между нами существовало множество споров и противоречий. Но я любил Его больше жизни, как может любить ребёнок единственного родителя, когда больше никого - ни одного родственника - нет рядом, нет вообще. Однако это не помешало мне поднять Мятеж. Мне было тогда семнадцать. А накануне моего восемнадцатого дня рождения терпение отца, наконец, иссякло, и он в страшном гневе приказал архангелу Михаилу сбросить меня в адскую бездну. Что ж, я довёл его. Довёл до того, до чего родителей доводить не стоит, иначе они перестают быть родителями и превращаются в чужих. Я сам виноват. Только я. Я больше никого не виню, кроме себя. И теперь, пройдя весь этот путь - путь страдания, боли и отчаяния, я готов первым попросить у Него прощения.
***
В моей комнате, наверное, всё осталось по-прежнему. Прошло почти тринадцать тысяч лет, как я ушёл. Вещи лежат на местах, нетронутые временем. Из окна прежний вид - на город внизу. Всё так же скрипит половица перед дверью. Напротив - твоя комната. Не знаю, почему ты, имея такой роскошный дворец со множеством спален, не переехал в другую, хотя бы по той причине, чтоб постоянно не лицезреть покинутую комнату своего сына.
После того, как мы помирились, я плакал. Я рыдал так, что слышала, наверное, вся округа. И мне было плевать, что я мужчина, что давно уже вырос. Хотя, нет, для тебя ведь я по-прежнему оставался несмышленым глупым мальчишкой, вечно спорящим и бунтующим. После того, как я попросил прощения, ты сказал, что давно уже меня простил, ещё на следующий день после моего Падения. Ты злился на меня один день! Но я тринадцать тысяч лет злился сам на себя, выдавая это за злобу на тебя. Какая же это глупость! Тринадцать тысяч лет коту под хвост. Драгоценное время потеряно зря! И хоть ты меня успокаиваешь, мне от этого не легче. В моем сердце досада.
Тот вечер, когда мы помирились, казался мне бесконечным. Мы говорили и говорили, сидя одни в трёхкомнатной квартире, которую я снимал, работая в театре. Она была разбитой и находилась не в новостройке, а в доме ещё хрущёвских времен, и давно уже нуждалась в ремонте. Ну как обычно, своё дело сыграла цена. Я жил честно, на одну зарплату, а она в театре, скажем так, порою не оправдывала ожиданий, поэтому приходилось экономить на жилье, да и не нужна была мне вся эта роскошь. Ты беспрестанно курил, а я держал тебя за руку, боясь, что если отпущу, ты уйдёшь, сказав мне, что не простил, и ещё на долгие тысячелетия, а может, на целую вечность, мы останемся врагами. Однако я чувствовал, ты, действительно, был рад, что снова обрёл меня. Но мы продолжали вспоминать те трагические события, положившие начало нашему отчуждению.
- Папа... Ты же знаешь, я не хотел, чтоб всё так сложилось...
- Я знаю, Люци, знаю. Но ты восстал против меня. Я считаю это... предательством. Да, именно. Может, я и сам виноват, но тогда я был очень на тебя зол. Я не понимал, за что, Люцифер? Ведь мы всегда были близки, я был с тобой мягок, я старался сильно на тебя не давить, не ругаться по каждому пустяку. Что я тебе лично сделал? Ничего. Но ты поступил со мной так. Ты уничтожил во мне отца. А помнишь, как нам хорошо было вдвоём? Мы были семьёй, Люци.
Тут же горькие слёзы навернулись мне на глаза.
- Зачем ты всё это рассказываешь? - промямлил я. В моей груди стоял огненный ком от боли.
- Ты прав. Прошлое вспоминать нечего. Просто хочу, чтоб ты знал, что я чувствовал после твоего Мятежа. Чувствовал, что предан, потому, что ты променял меня на людей.
- Нет...
- Да.
- Почему-то эта мысль никогда не приходила мне в голову.
- Но это так, Люц. Ты восстал против меня из-за людей, получается.
- Нет! Нет! - С неистовым отчаянием перебил я его. - Я не отрекался от тебя! Как ты мог подумать об этом!
- Я тоже от тебя не отрекался, сынок... И знаешь что, - добавил папа, глубоко затягиваясь крепкой сигаретой, - Я для тебя не Создатель, не Бог. Я - твой отец, только твой отец. И тебе не следовало вмешиваться в мой мир. Пытаться его переделать. Я хочу, чтоб в будущем ты об этом забыл, чтоб воспринимал меня только как своего отца и всё.
Я слабо кивнул, всхлипывая.
- Всё пройдёт, Люц, всё пройдёт, - успокаивающе произнёс он, положив руку мне на плечо, но это вызвало лишь новый приступ неконтролируемых слёз, - Вот увидишь. Пусть ничто не стоит между нами... Господи, как же я тебя люблю.
- И я тебя. И всегда любил.
Стрелки часов показывали полчетвёртого утра. На улице уже начало светать. За стенкой гремели соседи, собираясь на работу.
- У тебя сегодня есть спектакль? - спросил отец. Так по-домашнему, будто мы уже триста лет жили вместе. Я даже растерялся.
- А... Да, кажется... Да. Опера 'Леди Макбет'.
Он усмехнулся и взъерошил мне волосы.
- Знаешь что, Люц?
- Что?
- Увольняйся к чертям оттуда! За такую зарплату там надо появляться минимум пару раз в месяц, а не каждый день торчать с утра до вечера!
Мы засмеялись, и наш разговор стал больше походить на разговор отца и сына.
- Я ещё немного поработаю. Побуду здесь, на Земле... А ты уйдёшь?
- От тебя я точно никуда теперь не уйду. Можем пожить вместе здесь. Только квартиру получше найдём.
После этого я ничего не помню. Заснул. А когда проснулся к вечеру следующего дня, папа уже собирал мои вещи в чемодан. Он затеял переезд немедленно. Но ведь мне надо было бежать на спектакль!
- Ничего, - отмахнулся папа, - скину тебе новый адрес эсэмэской.
И всё. Он всегда таким был. Рискованным, расхлябанным, ни о чем не заморачивался и никогда не грустил. Всегда спокоен, будто буддийский монах. Только закурит свою извечную сигарету, запивая дым кофе или коньяком, посмеётся с какой-нибудь несуразной шутки, заговорщески улыбнётся, и всё ему ни по чём. С ним можно было хоть на край света. И я тупо его подставил.
Спектакль закончился в одиннадцать. В полдвенадцатого я был дома. Теперь уже в новой квартире. Папа снял двушку в новостройке недалеко от театра с хорошим ремонтом и прекрасным видом из окон. За время моего отсутствия он приготовил ужин. И только ступив на порог, почувствовав запах жареного мяса со специями, я готов был вновь разрыдаться от снова нахлынувших на меня чувств, потому как этот совершенно обыкновенный жест с его стороны напомнил мне нечто далекое из глубокого детства. То золотое время, безвозмездно ушедшее в вечность. Время, когда я был счастлив.
Так мы снова стали жить вдвоём, постепенно преодолевая чувство неловкости.
Больше всего папа ругался из-за курения.
- И сколько же ты выкуриваешь в день?
- Ну, пап... не начинай.
- Сколько?
- Ну, штук пять-шесть всего лишь. Максимум полпачки. А ты?
- Зависит от того, какие сигареты.
- Папа, мне нужно конкретное число!
- Хорошо, - сдался он, - Больше двадцати...
- Что?
Он был бессмертным и вряд ли мог нанести вред своему здоровью. Как и я. Я уже заметно его потрепал. Начиная курением и заканчивая вечным недосыпом и анорексией. Папе приходилось чуть ли не заново учить меня есть. Да он и сам был худым. Высоким и худощавым. Ещё и одевался всегда во всё чёрное. И кому это взбрело в голову изображать его седым стариком с длинной бородой, сидящим на своём золотом троне? На самом деле он был совсем не таким. Во-первых, он молодо выглядел, почти всегда начисто брился и носил короткую стрижку. А во-вторых, за его дерзкий взгляд, чуть высокомерную ухмылку на губах и невероятное обаяние можно было душу Дьяволу продать. Ха! То есть, как бы мне. Нет, в самом деле, он был очень классным! А я... Я предал его... Очень остро и в полной мере я осознал это, когда мы пробыли пару дней на море. Я сидел на шезлонге, перебирая ногами белый жемчужный песок. В нескольких метрах от меня плескались тёплые волны, искрящиеся в лучах заходящего солнца. И папа что-то там делал вдали на берегу, а потом подошёл ко мне, такой прекрасный, как и всё его творение, такой великий, такой добрый, на самом деле, что я взглянул на него, и мне стало невыносимо от осознания того, что я стал причиной его страданий. Это чисто детское чувство. Когда ссоришься с родителями и виноват сам. Оно невозможное. Будто у тебя вырывают часть сердца. И, наверное, вся та буря эмоций вмиг отразилась на моём лице. Папа на мгновенье стал серьёзнее, но потом, как обычно, всё спустил на тормозах, сделав вид, что ничего не заметил.
А я снова вспомнил тот дождливый будний день, когда окончательно решился. Взял дрожащими руками трубку телефона и набрал его номер. Я звонил несколько раз. Звонил и молчал, не в силах выдавить из себя ни слова. Узнав, что отец сейчас на Земле, я не мог не попробовать. Это был мой последний шанс поговорить с ним, ведь в следующий раз неизвестно, когда бы он соизволил посетить это место. В конце концов, он позвонил сам.
- Люцифер, я знаю, что это ты, - услышал я строгий голос, - быстро говори, что тебе надо и прощаемся.
Это не было грубостью. Я заслужил подобный тон и не рассчитывал на снисхождение.
- Я... Папа, давай встретимся... - промямлил я сдавленным голосом.
- Встретиться, говоришь? - и я почти физически ощутил, как удивился мой отец, а заодно и испугался, что он откажется, - Ну давай, говори адрес.
Он пришёл ко мне на следующий же день, даже несмотря на то, что находился на другом конце света. И только я увидел его на пороге, как тут же моё сердце ещё больше затопила печаль.
Всё помню, как будто вчера было, хотя прошло уже немало времени.
Папа зашёл в квартиру, осмотрелся. Мы не виделись так долго, что я даже не знал, как начать разговор, тем более, что тень давней вражды лежала между нами. Поэтому я просто потянулся и несмело обнял его.
- Ух, ты! Полегче, Люцифер! Ты что?
Он стоял в полнейшем изумлении, а я всё крепче сжимал его в своих объятьях, пока до него, наконец, не дошло, что происходит, и он не обнял меня в ответ.
- Папа, прости меня! - шептал я куда-то в его шею. Он был на полголовы выше меня. Я же себя особо высоким не считал: всего лишь метр семьдесят пять - неплохо для мужчины, но всё же хотелось больше.
Я уже не помню, что я молол тогда, находясь вне себя от нахлынувших чувств. Я ощущал, что моё сердце обретает недостающую половину, которую я потерял много лет назад. И знал, что папа не оттолкнет. Ведь это взаимно.
Я долго и слёзно раскаивался в том, что совершил, умолял простить меня. Я валялся перед ним на коленях, я ревел на всю округу, а папа решил не успокаивать меня, чтоб вся моя истерика, все слёзы вышли наружу. Потом, когда я успокоился, спустя два или три часа, мы, наконец, смогли спокойно поговорить. Этим и закончилась моя история с Мятежом, ровно через тринадцать тысяч лет, и дальше меня ждала новая жизнь, которая обещала быть намного лучше прежней.
2
Чем отец занимался на Земле, я не знал, да и не задавал ему никаких лишних вопросов, боясь спугнуть то хрупкое счастье, установившееся в нашей семье. Бывало, порою, на меня что-то находило, и в сердце снова открывалась затянувшаяся рана.
- Люци, что случилось?
- Как я посмел... Какое я имел право... Тринадцать тысяч лет... Впустую. Коту под хвост.
- Ну не начинай, а?
Однако меня было уже не остановить. В такие моменты я погружался в депрессию на недели.
- Я вырос без тебя.
- Что? Не смеши меня! Ты ещё не вырос. Мальчишка.
Папа шутил. Улыбался. Он мог исцелить меня одной единственной фразой, и я считал это чудом.
- У нас впереди ещё много времени, а тебе взрослеть и взрослеть.
Он говорил это только чтобы меня успокоить. Я ведь знал правду. Что вырос ещё тогда, будучи восемнадцатилетним подростком, поднимающим Мятеж против своего отца. Говорят, дети, которые сильно любят своих родителей, всегда непослушны и постоянно бунтуют. И я могу хоть тысячу раз твердить себе и другим, что восстал из-за жестокого, по моему мнению, отношения отца к созданным им людям, но правда была совершенно иная. Я, наверное, как и любой другой вредный избалованный мальчишка, не желал делить отца с кем-то или чем-то ещё. Я хотел, чтоб всё его внимание, всё его время принадлежало мне, и только мне. А ещё я хотел показать себя. Обидевшись на него из-за ревности, решил доказать, что я смогу без него, что я круче, что я добрее и мне по плечу одолеть любое препятствие без его помощи. Да, возможно, ведь я - сын Бога. Но только не препятствие в себе самом. О чём я думал? Нет, ну о чём я тогда думал? Идиот.
В свободное время мы гуляли по старинным улицам, по набережной широкой буйной реки, на которой стоял этот город. И бесконечно говорили. А когда молчали, папа, бывает, взъерошит мои волосы, посмотрит прямо в глаза и улыбнётся своей лучезарной улыбкой, от которой всю мою печаль как рукой снимет.
Он ходил в тренажёрный зал, соблюдал диету, всегда стильно одевался и курил крепкие сигареты. Я хотел быть на него похожим. Но не получалось. Сила воли у меня отсутствовала, хотя он считал иначе. Я подолгу пропадал в театре, который, к слову, начинал мне надоедать.
- Когда ты уволишься? - Всё спрашивал отец.
- Я не уволюсь.
- Если нравится театр, то хотя бы найди нормальный, где ты не будешь пахать, как раб, за мизерную зарплату. Я не понимаю, почему именно этот? Устроился бы в столице.
- Не брали. Мне, по большому счету, было всё равно, в каком театре работать, а когда я обзванивал их, везде требовали опыт работы. А в этом взяли так.
Папа присвистнул.
- Радость моя, а сколько это тебе лет по паспорту?
Я замялся.
- Ну... Двадцать пять.
- Ну и накинул бы себе пару годков. Что ты как маленький, ей-богу! Соврал бы, что уже работал. Люци!
Я молчал.
- Это, значит, сколько мне должно быть? Пятьдесят?
- Что? Да ты выглядишь на тридцать пять, максимум!
- Значит, увольняться мы не намерены, да? Ладно, поживём пока здесь.
Мы стояли у распахнутого окна. На улице расцветал апрель, уже распустились первые абрикосы, источая мягкий аромат. И по вечерам, в сумерках заходящего солнца, казалось, будто они усыпаны белым искрящимся снегом, и вот-вот наступит Новый год, а предпраздничное волшебство унесет все беды и печали прочь. Рядом со мной находился тот, ради кого я был готов на всё. И он ради меня тоже. И я понял в тот самый момент: вот оно, счастье, наверное. По крайней мере, я чувствовал тогда то же самое, что и в детстве. Мы всегда жили вдвоём в огромном дворце. У папы не было слуг, он всё делал сам. Ангелы только приходили с отчётами. Его натренированная армия работала чётко и слаженно, готовая в любой момент сокрушить любого врага. Хотя, врагов-то и не было. Я... Я оказался врагом и восставшие вместе со мной. Воспоминания накатывали на меня. Грустные трагические воспоминания. И каждый раз при этом моё сердце пронзала боль. Папа говорил, что пора вычеркнуть прошлое из своей жизни. Но я не мог. Я был не таким, как он. Это папа ни о чем никогда не парился. Хотя я знаю, что он тоже страдал все эти годы, только не подавал виду. Я хотя бы злился, бунтовал и вымещал свою досаду в битвах с ангелами, а он хоронил обиду и боль глубоко в себе, не позволяя чувствам взять верх над разумом. И кто в итоге победил? Он. Конечно он. Ведь он оказался прав. Я не знал, что теперь скажу своим последователям: люциферианцам, демонам, просто тем, кого вдохновлял все эти годы. Но я не хотел, чтоб они или кто-либо еще стояли между нами, разрушали нашу семью. Я сказал Левиафану, моему самому приближенному демону, что помирился с Создателем. Что для нас ничего не изменится. Мы всё так же останемся в оппозиции, а мои отношения с отцом - только мои. Но демоны не смогли понять и принять этого. Пока что они еще не считали меня предателем, но я чувствовал, что уже скоро. И мне не хотелось делать этот чудовищный выбор вновь: выбирать между отцом и теми, кто мне дорог. И когда я попытался завести с папой разговор на эту тему, он привычно отмахнулся:
- Да пусть все катятся к чертям! Люци, эта жизнь только твоя, и никто не смеет тебе указывать! Поступай так, как велит тебе сердце, - и плевать, что будет дальше. Пусть думают, что хотят! - а затем он взял мое лицо ладонями и продолжил, - Мы есть друг у друга, слышишь? И остальное не важно. Пусть хоть весь мир провалится к чёртовой матери. Главное, что мы вместе.
Я отстранился. Вот. Вот она. Одна из причин моего восстания. Он не менялся. Оставался таким же безучастным и беспечным к судьбам своих творений. Всё всегда спускал на тормозах, ни о чем не переживал и не испытывал угрызений совести. Так. Стоп! Я снова начал на него гнать.
- Просто доверься мне... - произнес отец.
Довериться тебе? И ты заведешь в дебри, сделав соучастником своих преступлений? Это говорил мой противный внутренний голос. СТОП! СТОП! СТОП! Чего я на самом деле хотел? Хотел остаться с ним. Вот и оставайся, и заглуши свою совесть чем-нибудь!
- Люцифер?
Я стоял как вкопанный, преодолевая внутреннюю борьбу. И папа, наверное, всё понял.
Тут же он отстранился, натянув на лицо безразличную маску. Медленно закурил, облокотившись на широкий подоконник, а в его голосе послышались металлические нотки. Ну вот, я снова всё испортил.
- Люцифер, честно, я не понимаю тебя. Ты чего хочешь, вообще, от жизни?
Я молчал.
- А кем считаешь себя?
Я снова молчал.
- В молчанку будем играть?
Он взял в руки пепельницу и окинул меня испытывающим взглядом. Я боялся. Я уже заранее приготовился к удару. Это был именно тот момент, когда что-то начинало идти не так, как хотелось моему отцу. И если это происходило, от него можно было ожидать чего угодно. Из доброго и внимательного родителя он превращался в диктатора и самодура. Стоило только слово против ему сказать или подумать что-то не то, как тут же гнев накрывал его с головой. Да, мы всё так же не понимали друг друга, и могли нормально общаться только при условии, что я буду ему постоянно уступать. И я сделал тогда то, что показалось мне единственным правильным. Я сбежал. Заикаясь, сослался на работу, неотложные дела и унес ноги из этой квартиры от греха подальше, надеясь, что к вечеру он остынет.
Я задержался в театре после спектакля под предлогом того, что полтора часа снимал грим, и когда уже пришел домой глубокой ночью, папа, казалось, обо всём забыл. Но я знал, что это очень обманчивое поведение, и мне стоит быть начеку. Господи, о чём я? Я что, в одной квартире с врагом? И снова стыд залил мне щеки. Я выругался.
Ситуация так и зависла в воздухе. Я не общался со своими последователями. Не говорил им ни слова. И папа тоже не интересовался, как дела у ангелов в Небесном Городе и у людей на Земле. Мы продолжали жить только друг для друга.
***
Как я и предполагал, папино поведение оказалось обманчиво. Примерно спустя месяц он снова завёл разговор на подобную тему.
- Ты давно у своих был?
Я вздрогнул от этого вопроса, как ошпаренный, уже заранее представляя, что последует за ним дальше.
- Давно. А ты у своих?
- Я тоже.
Папа готовил обед и стоял ко мне спиной. И я невольно напрягся. Его как бы дружелюбный и ни к чему не обязывающий тон только больше щекотал мне нервы.
- Знаешь, Люц, пора бы тебе уже определиться. Что же ты второй раз на одни и те же грабли наступаешь? В прошлый раз променял меня на людей. Теперь вроде помирились, но ты снова что-то мутишь, а? Почему я для тебя всегда на втором месте? Почему на первом кто-то, но не я: люди, демоны, да и мало ли кто ещё.
Я беспомощно открывал и закрывал рот, не зная, что ответить.
- А... Папа, всё совсем не так. Ты всё не так понял, - пытался оправдаться я, хотя, по большому счёту, оправдываться следовало ему.
- Да всё так, Люци. Не думай, что только с твоей колокольни видна истина.
Вот так. Он, на самом деле, был именно таким, каким его описывали в Библии: вспыльчивым, злопамятным, сумасбродным. И спорить с ним становилось бесполезно, всё равно останешься в дураках, будь ты хоть миллион раз прав. А я понимал, что просто не смею потерять его во второй раз.
- Папа, я никогда больше тебя не предам, - произнёс я, но вряд ли его это убедило.
Он закончил с обедом, нервно достал сигарету и закурил.
- Вообще, мне не нравится, как ты себя ведёшь. Что живёшь на Земле, работаешь в театре за копеечную зарплату, ищешь непонятно чего, думаешь о всякой ерунде, переживаешь по каждому пустяку...
- Папа...
- Я не закончил! Я хочу, чтоб ты вернулся в Небесный Город со мной.
- Но это моя жизнь!
- Но ты не можешь её устроить, поэтому предоставь это мне!
- Хочешь, чтоб я сидел возле тебя и никуда не выбирался?
Я закричал, и между нами повисла тишина. Я ожидал, что он сейчас взорвётся, и начнётся скандал, но папа лишь глубоко затянулся, выпуская из легких густой горьковатый дым, и ответил мне очень спокойно:
- Да. Именно этого я и хочу. По крайней мере, так у меня хотя бы будет уверенность в том, что ты снова не напортачишь и никуда не влезешь.
Я был возмущён, но ничего не мог поделать, потому что боялся снова его потерять. И переделать его уже было невозможно, да и не имел я на это прав. Всё-таки отец за сына в ответе, а не наоборот.
Папа не обижался. Он просто манипулировал мною. Только зачем? Ведь я вернулся. Всё хорошо. Но отец всегда таким был. Он требовал беспрекословного подчинения. Всегда и во всём. И если хоть слово я ему говорил против, скандала было не избежать. Он пытался контролировать меня во всём. И я мог бы успокаивать себя сколько угодно и закрывать глаза на всё происходящее, отодвигая от себя неизбежное, пока папа не поставил бы мне ультиматум. Или я прекращаю всю свою революционную деятельность, отказываюсь от своих убеждений и возвращаюсь к нему, попросту становясь безвольной куклой в его руках, либо он уходит, и мы остаемся врагами. И что бы я ни выбрал, любое моё решение принесло бы мне боль. А вообще, почему я должен был выбирать? Это - моя жизнь! Чего он вмешивался и контролировал каждый мой шаг! 'Тише! Ты забыл, как валялся перед ним на коленях? Соберись, мать твою! Чего ты раскис!' - это шептал мой внутренний голос. Да чего уж там. Уже не шептал, а кричал, что есть силы.
Мои мысли прервал телефонный звонок. Я поднял трубку и ушел в соседнюю комнату. Это был Левиафан. Его вкрадчивый голос сразу же поинтересовался, как моё здоровье и где я.
- На Земле, с отцом.
- Люци...
- Лёв, всё нормально, - отмахнулся я, сам не веря своим словам. Но демон знал меня слишком хорошо.
- Перестань! У меня всё хорошо. Как ты не понимаешь, мы же семья! Я не могу без него!
Левиафан тяжело вздохнул и напрягся.
- Семья, значит? А где же была эта семья, когда он сверг тебя в Ад и обрёк на страдания?
- Лёв, пожалуйста, я не хочу об этом вспоминать!
Краем глаза я увидел подходящего ко мне отца, а демон продолжал возмущаться.
- Всё, Лёв, я не могу говорить.
Я оборвал его на полуслове и, попрощавшись, положил трубку.
- Ну и кто это звонил? Опять 'твои'? - поинтересовался папа кисло-сладким тоном. Он смотрел на меня насмешливо и с какой-то тайной грустью в глазах. К слову, взгляд у него всегда был печальным, даже когда он смеялся. И я его перенял.
- Левиафан.
- Ну да! Конечно!
Папа обиделся. Он, черт возьми, обиделся! Он ревновал меня ко всем. А тем более, если повода не было. И ему хотелось, чтоб я непременно поступал так, как ему хочется. А меня это бесило! Я снова превращался в глупого, непослушного мальчишку.
Я знал, что НИКОГДА не смогу победить отца. Я понял это совершенно точно. И по одной единственной причине: потому, что он мой отец, и эта кровная связь даёт мне силы, но и одновременно ослабляет меня перед ним, делая уязвимым. Это не зависит от моего мнения о нем, от наших отношений, какими бы они ни были, от моего настроения и чувств. Это словно прошивка глубоко в мозгах, это то, от чего никуда не денешься. Это то, что делает меня мною. Я устал с ним бороться. Эта бессмысленная борьба вытрепала мне все нервы. Я чувствовал себя выпитым до дна, и мне просто хотелось покоя.
3
Прошло несколько месяцев нашего удивительного сожительства с отцом, как мы уже начали скандалить. Я продолжал ходить мрачный и удрученный, а папа злился на меня из-за этого. И ещё. В глубине души я уже четко знал ответ. Что я не вернусь назад к своим последователям. Что я не хочу быть тем прежним Люцифером - изгнанником, бунтарём, отвергнутым, вечно печальным, размазывающим сопли и слёзы по лицу и постоянно жалующимся, как несправедлива жизнь. Я знал, что больше этого не вытерплю.
Папа забылся. Больше не вспоминал о том, через что нам обоим пришлось пройти, и принялся меня пилить. Это продолжалось изо дня в день, и хоть он делал это беззлобно, конечно, но раздражался я, говоря ему, что я сам знаю, что и как мне делать. Он заводился по каждому пустяку: начиная недовольством от моей работы и заканчивая моим питанием, и я по-прежнему не слушался его.
Я старался не вспоминать о своей прошлой жизни в изгнании. По вечерам, возвратившись с работы, я обнимал отца и забывал обо всём. И то, что я уже давно не мальчик, но до сих пор у меня столь близкие отношения с отцом, никак меня не стыдило. Папа говорил, что я глупый мальчишка, и что мне простительно бегать за ним и ныть. Но, в самом деле, чего я так сдался, раскис? Неужели из-за него? Выходит, он меня всё-таки победил, добился своего? Да и как иначе? Да. Я проиграл... Люцифер проиграл. Остался в дураках. Но почему-то я чувствовал облегчение, или это просто любовь отца действовала на меня, как обезболивающее. В любом случае, рядом с ним становилось хорошо, и мне следовало найти хотя бы один способ, чтобы заглушить свою собственную совесть или уйти назад. Нет! Только не назад! Только не в ту прошлую жизнь, полную боли, разочарований и отчаяния. Хотя мне по-прежнему было плохо. Я не мог себя преодолеть. Как ни пытался - ничего не выходило. Папа злился на меня. Но что я мог поделать? Родился таким. Темперамент и характер невозможно изменить. Можно притворяться, носить маску, но в решающий момент не получится отсиживаться за ней, и истинное обличье всё равно вылезет наружу. Я был до ужаса меланхоличной и пессимистичной личностью. Когда возникали проблемы, а они возникали постоянно, я всегда прокручивал у себя в голове самый худший сценарий, и уже воспринимал его как данность, что именно так всё и произойдёт. Я ни на что не надеялся и уже ничего не ждал от этой жизни, потому как был уверен в том, что мне ничего хорошего от неё не светит. Даже когда помирился с отцом, я постоянно находился в напряжении, боясь, что он вот-вот передумает, обидится на меня за что-то и бросит меня, и снова моя жизнь полетит под откос. Я отравлял жизнь себе, но не мог остановиться. Со мной, наверное, было невыносимо общаться. По крайней мере, мне всякий раз становилось тошно от самого себя, что уж говорить о чужих людях.
- Раз тебе ничего не помогает, и ты не можешь с собой справиться - иди к врачу, - сказал мне папа.
Ну да, мозгоправы всем помогают. Наверное, им по силам помочь даже Дьяволу! А кем я был? Именно Сатаной я и был! Ха-ха!
- Ты мой сын. И зовут тебя Люцифер. А никакого Дьявола не существует. Хватит примерять на себя этот глупый стереотип.
Отец будто прочитал мои мысли, хотя раньше я не замечал за ним такой способности.
Конечно, ни к какому психологу я не пошел.
Потом папа посоветовал мне устроить свою личную жизнь, повстречаться с 'кем-нибудь'. И на это я ответил отказом. Впрочем, кого он имел в виду под 'кем-нибудь', я так и не понял.
- Ну, тогда, Люц, утешайся, как хочешь. Никто, кроме тебя самого, тебе не поможет.
- А ты? - спросил я с надеждой.
- Я твой отец. Я не могу решать твои личные проблемы за тебя.
- Но ты же Бог! - возмутился я.
- Знаешь что? Считай, что у тебя нет этих проблем, - сказал он, - ни одной нет. Есть препятствия, необходимые для твоего Восхождения. Как же ты можешь подняться, если не падёшь? Как сможешь понять, что ценно для тебя, пока я это не заберу? Я даю тебе только то, что необходимо для того, чтоб ты становился сильнее. А если я тебе чего-то не даю, значит, оно тебе не нужно. Нет любви? Совершенствуй себя, оттачивай свои навыки общения, улучшай характер, поддерживай в хорошей форме своё тело, проводи время с пользой для себя, чтоб когда придёт любовь, тебе было за себя не стыдно. Нет или мало денег? Напряги мозг, придумай, как их заработать, поучись предприимчивости у выдающихся людей, только не опускай руки! И так во всём. Желания не осуществляются сиюминутно. Я не волшебник. Я не могу преподнести тебе всё на блюдечке с голубой каёмочкой. Но я могу подсказать, я могу осветить тебе путь, но вопрос в том, увидишь ли ты мой свет, или останешься подобен слепцу в лабиринте. Открой своё сердце для меня, и ты не пожалеешь. Пройдя путь Восхождения, ты скажешь мне спасибо за ту боль, что ты вытерпел, и те препятствия, которые одолел, ибо именно они сделали тебя тем, кто ты есть, они сделали тебя сильнее. Другого пути нет. Это - единственный. Такова суть жизни. Жизни, которую я устроил. И в ближайшее время я не стану менять её законы. Смирись. И поднимайся вверх.
Так сказал мой отец. И думаю, всё сказанное им, относилось не только ко мне, но и к каждому человеку в частности. И мне стало легче, хотя, я ведь не тупой, я и раньше всё это понимал. Что чтобы чего-то достичь, нужно прилагать усилия.
- Люцифер, я хочу, чтоб ты пообещал мне кое-что... Обещай, чтобы ни случилось, ты не будешь переживать...
Я покачал головой. Единственное, чего я не мог в этой жизни, так это бороться с собой и беречь собственные нервы от неминуемого уничтожения.
- Люци... Пожалуйста... Ты очень дорог мне. Просто знай, что я стою у тебя за спиной и больше не позволю тебе упасть. Пусть это остановит тебя, когда ты снова начнёшь тосковать и переживать, ладно?
- Ладно, - сухо ответил я, но только для того, чтобы он успокоился.
***
- Знаешь, - сказал я однажды, - я смотрю на пожилых людей, и думаю, как хорошо, что ты у меня бессмертный, что ты всегда будешь рядом. Ведь так?
Папа усмехнулся.
- Что-то ты совсем раскис в последнее время.
- Папа, ну я серьёзно! Ведь ты будешь рядом? Всегда?
Я не знаю, зачем задавал Богу такие глупые вопросы. А впрочем, для меня он ведь был только моим отцом.
- Ну, конечно, Люци, - ответил он, и мне показалось, что совсем несерьёзно, - А если вдруг меня не окажется рядом, я всё равно всегда буду с тобой. Вот здесь... - и он коснулся ладонью моей груди, ровно в том месте, где почти неслышно билось сердце.
И будто всё внутри у меня сковало холодом.
- Что это значит?
- Ничего, Люц. Это я на случай, если ты когда-нибудь перестанешь знать меня таким, какой я есть сейчас. Я ведь Бог... Не заморачивайся, в общем...
Он говорил это всё с улыбкой, непринуждённым тоном, с дымящейся сигаретой во рту. А я был растерян. Совсем как ребёнок, которому сказали, что, возможно, его когда-нибудь бросят. Ещё до того, как он успеет вырасти. А может, папа и не понимал настоящего смысла своих слов. Он оставался беспечен. Только медленно потягивал коньяк из рюмки и глядел на меня.
- Возможно, когда-нибудь я устану от этого мира и уйду. Пойду создавать новую вселенную, а эту оставлю тебе... в наследство.
Он усмехался, глядя на моё шокированное лицо.
- Я... Я тебя не отпущу никуда! - твердо сказал я, а папа лишь рассмеялся.
- Удивительная вещь - время: ещё год назад ты готов был меня убить, а теперь тебя за уши от меня не оттянешь.
- И ты в это веришь? В то, что я, действительно, был способен тебя убить?
- Нет, конечно. Это я так, - отмахнулся отец.
Он говорил несерьёзно, а может, и серьёзно, - кто его разберёт. Возможно, он шутил, играл у меня на нервах, чтоб в очередной раз я поддался на его манипуляции. А может, всё это было правдой.
Мне вдруг стало так паршиво. Я посмотрел на него. Я видел перед собой молодого привлекательного мужчину, но вместе с тем я чувствовал, как невероятно он устал от всего, и хоть он и бессмертный, его разуму и сердцу уже целая вечность лет.
- Когда-нибудь ты повзрослеешь, - наставительно продолжил отец, - и я стану тебе не нужен.
Честное слово, за эту фразу я готов был его ударить. Он был слегка, самую малость, пьян, но это его не оправдывало.
- Это... - сказал я с напором, - самая глупая вещь, которую я слышал в своей жизни!
Хотя, что я хотел ему доказать?
Папа только окинул меня хитрым взглядом.
- Как думаешь, - сказал он, глубоко затягиваясь крепкой сигаретой, - я плохой отец?
- Ты? Ты самый лучший отец! - без промедления ответил я. Его вопрос меня удивил, а его не меньше удивил мой ответ.
- Лучший? Потому, что Бог? Это не делает меня лучшим отцом.
Была в его словах какая-то горечь. Он вроде улыбался, смеялся, шутил и заливал в себя литры алкоголя, но внутри у него что-то беспощадно ныло.
- Тогда сходи к психологу. Чего ты меня всё к мозгоправам гонишь? Вот сам и сходи!
Мы рассмеялись, а папа в каком-то чересчур безалаберном жесте взъерошил мне волосы. А потом вдруг на миг став серьезным, сказал:
- Ты - самый лучший сын. Прости, что так поздно понял это.
И молчание. Я больше ничего у него не спрашивал, я не сказал ни слова, а просто взял и ушёл. Вообще, из квартиры, чтоб он не заметил моих 'детских' слёз. Что ж, он, по-видимому, имел неиссякаемый талант доводить меня до них.
***
Я восхищался своим отцом. Восхищался даже тогда, когда поднял против него Мятеж. По сути, всадил нож ему в спину. И последствия моего предательства ощутимы до сих пор. Ведь многие восстали. Треть ангелов и практически всё население тогдашней Земли. А это порядка нескольких тысяч людей. Все они обернули своё оружие против него, все они по моему наущению орали и требовали, чтоб он что-то сделал для улучшения их жизни. Все они хотели, чтоб он покинул Золотой трон и уступил его мне. Глупость несусветная! Я был всего лишь восемнадцатилетним мальчишкой, да, добрым, но с кучей амбиций и дурацких идей в молодой, горячей голове. Помню, Левиафан так мне и прошептал перед самым началом битвы в Небесном Городе, что не успокоится, пока я не буду сидеть на месте своего отца. Но только теперь я понял, что папе было абсолютно плевать на весь этот балаган. Он бы остался спокоен даже если б восставшие сравняли Небесный Город с землёй, а все люди перегрызли друг другу глотки, - ему был нужен только я. Только я один, а остальное - неважно. И ведь он имел такую силу. Силу, которую нам не осознать, и мог бы просто схватить меня и запереть в темнице, пока я не одумаюсь, но он предпочёл предоставить мне свободу выбора. И я сделал неправильный.
До Мятежа я ходил по Земле и помогал людям. Я приходил в каждую деревню и давал человечеству знания. Я учил их охотиться и строить, учил лечить болезни, я научил их пользоваться огнём, и после этого их жизнь стала куда легче. Я рассказал им всё об этом мире, и они с удивлением обнаружили, что долгие века так сильно заблуждались, принимая иллюзии за действительность. До моего вмешательства они жили как звери, впроголодь, не имея толком ни крова над головой, ни одежды, умирая от клыков хищников или от ранней старости, неизбежно преследовавшей их из-за такого дикого и античеловечного образа жизни. Но всё это не заботило моего отца. Игра продолжалась, этот великий эксперимент. Он признавал только естественный отбор. Выживут сильнейшие. Но кем они станут, пройдя по головам и растеряв все остатки человеческого? Но он считал, что прав, загоняя их в такие жёсткие условия. А я всё нарушил. Его план полетел к чертям. Хотя, думаю, он не особо расстраивался по этому поводу. Ему было плевать. И я знаю, почему он сверг меня в Ад. Не потому, что я, по его мнению, нанёс вред его творению, не потому что поступал вопреки его воле, не слушался и постоянно спорил. А из-за личного предательства. Отец считал, что я променял его на людей. И я бы мог хоть тысячу раз твердить ему, что это не так, его сердце всё равно мучила обида.
В дома своего отца я никогда не заходил: ни в синагоги, ни в православные храмы, ни в какие-либо ещё. Я считал себя не достойным.
- Какой же ты глупый, - говорил папа, - Я удивляюсь, как с такими никудышними мозгами ты умудрился поднять против меня мятеж.
На самом деле он так не думал, просто иногда я его бесил. Я и себя бесил. Я не знал, куда деться от себя и всё чаще уносился мыслями в своё детство, мечтая вернуться туда. Я вырос в Небесном Городе. Это было самое прекрасное место во Вселенной. Оно находилось далеко от Земли, очень далеко, и если б вдруг люди изобрели самый быстрый космический корабль, им бы всё равно не удалось добраться туда. Ведь Небесный Город существовал, наверное, в каком-то другом измерении или где-то за пределами человеческого понимания. Мы с папой никогда не говорили о его творении. Я не знал, как он всё создал, из чего, и как долго это продолжалось. Ровным счётом ничего. Сказать по правде, я этим никогда и не интересовался. Мои мысли занимала лишь внешняя сторона этого мира. Я интересовался жизнью людей, а папа - он, действительно, был для меня только папа, и я не воспринимал его как Бога. Да он и выглядел, как обычный мужчина. Ну, ухоженный, конечно, уверенный в себе, сильный, смелый, в общем, самый лучший, самый идеальный. А я - лишь его черно-белая копия. Никчёмный нытик, навечно оставшийся в подростковом возрасте. Наверное, мне стоило прекратить заниматься самобичеванием и поверить в себя. Почему бы, собственно, не сделать этого? Я вернулся, папа простил меня и, как в детстве, окружил заботой и любовью. Но мне снова чего-то не хватало. Еще я осознал, что отныне больше никуда его не отпущу. Я не позволю уйти ни себе, ни ему. Я теперь не предводитель восставших богоборцев. Я больше не падший ангел, я не враг, я - только его сын, его любящий сын. И мне ничего не нужно, кроме семьи. Как я всё это буду объяснять демонам, я не знал, да и вообще, почему я должен что-либо им объяснять? Я мог лишь посоветовать им последовать моему примеру и вернуться, но знал, что они никогда не отступятся. Отныне они станут моими врагами. Те, с кем я еще каких-то несколько лет назад шел плечом к плечу в бой, сокрушая ангелов моего отца. Теперь нас разделяла та непреодолимая черта, которая неизбежно возникает, когда приходится делать сложный выбор. Я долгое время думал, что всё может остаться по-прежнему. Я ошибался. Ведь это утопия, абсурд. Вернувшись к отцу, мне следовало отказаться от своих прежних убеждений. В этом и была суть моего возвращения. Если бы я позволил себе остаться прежним, мне бы пришлось снова разорвать все связи с отцом, чего я не хотел. Да они, наверное, всё поняли. Демоны. В отличие от меня, они никогда не были падшими. Когда я поднял Мятеж, отец приказал Михаилу сбросить в Ад только меня. Мои сторонники спустя время покинули Небесный Город сами. Они не вытерпели столько боли, сколько вытерпел я. Вернее, они, вообще, ничего не терпели. У них была относительно спокойная жизнь. И я думал, что без меня она станет еще спокойней. Я хотел бы поставить точку в этой грустной истории, но сделать это оказалось не так просто.
4
Я искренне верил, что самое худшее позади, но я ошибался. Вскоре на пороге нашей с папой квартиры появился Левиафан. Дверь открыл мой отец и с презрением кинул ему: 'Проваливай!'
Я тут же вмешался:
- Папа, пусть войдёт! Он мой друг!
Отец с насмешкой покачал головой:
- Друг, значит? - и в его голосе послышались ревность и обида, - Ну тогда счастливо оставаться!
И грохнул дверью. Я хотел его остановить, но не успел. Он ушёл.
- Лёв, я не вернусь, - сказал я решительно, уже заранее предупреждая его вопрос.
- Что? Да что, черт возьми, происходит? Что он с тобой сделал!?
- У меня всё нормально, - сдержанно ответил я.
- Не забывай, что ты - наш лидер. У тебя обязательства перед своим народом. Ты не можешь нас бросить!
- Ошибаешься. Очень даже могу.
Я даже не понял, как эта фраза слетела с моих уст, но демон был ошарашен.
- Люцифер... Опомнись, ты же не такой.
- Ты не знаешь меня! - С раздражением ответил я, - Я - сын Бога, и я хочу остаться со своим отцом.
- Он - наш враг.
- Ваш враг.
- Да что... - демон подскочил ко мне, намереваясь схватить меня за ворот рубашки, но я перехватил его руки.
- Скажи, а ты помнишь, как ты вёл себя по отношению к нему? А? Помнишь, как матом его крыл, как грозился убить его и занять его Золотой трон?
- Отвали! - заорал я, грубо отпихивая своего лучшего друга и хватаясь за голову.
- Всё это в прошлом.
- Ты не мог так измениться буквально за несколько месяцев. Это его рук дело!
- Нет! Не смей, слышишь? Не смей о нём говорить!
Я отчего-то не мог отдышаться, и моё сердце колотилось в груди как бешеное.
- Вам-то что? Я и не рассчитываю, что вы меня когда-то поймёте. Ведь тогда восстали все, но в Ад сбросили только меня. А вы ушли из Небесного Города по своей воле, и никто вам даже слова не сказал. Вас просто отпустили. И вы не испытали всей той боли и страданий, что испытал я...
- Сотни лет мы скитались по Вселенной, ища пристанища. Мы были не согласны с правлением твоего отца, и мы сделали выбор. Мы выбрали себя. Выбрали людей. Выбрали то, во что верим. Да, мы не побывали в Аду. Но не думай, что нам было лучше, чем тебе. Потом ты нашёл нас, и мы выбрали тебя нашим предводителем, доверили свои судьбы тебе. И всё это время ты вёл нас, ты сражался, ты помогал нам. Теперь ты сдаёшься? Я не верю... Я не верю тебе, Люцифер!
- Я больше не могу бороться. У меня не осталось ни сил, ни желания. Я больше не хочу быть вашим предводителем... Передай мои слова нашим.
- Сам передай, - сухо ответил Левиафан, - Мы тебя ждём.
Тут же он исчез. Буквально растворился в воздухе, или это просто я не заметил, как грюкнула входная дверь, оставляя меня в полном одиночестве. Я был в растерянности.
Папа вернулся к вечеру. Он не притронулся к ужину, а только плеснул в стакан крепкого коньяка и осушил его залпом.
- Что скажешь, Люцифер?
Я стоял и неотрывно смотрел на него, словно боясь, что он исчезнет, если я разорву зрительный контакт.
- Люци, эту проблему надо решить.
Да, невысказанную проблему, но такую явную. Я бросился к отцу и обнял его.
- Давай сбежим, а? - с отчаянием шептал я и не мог отдышаться, - Только ты и я, туда, где нас никто не найдёт, туда, где мы будем свободны от всякого выбора и условностей. Давай бросим всё!
- Люци, ты же знаешь, у нас обоих обязательства перед нашим народом.
- Нет! Не ты ли говорил, что тебе плевать на своё творение, что тебе нужен только я! Как же так? Теперь ты отказываешься от своих слов?
- Нет, я не отказываюсь. Но бегство не решит проблему. Без нас здесь начнётся хаос.
- Он уже начался. Ещё задолго до моего Мятежа. Пожалуйста, папа!