Аннотация: О замыслах Его Милости князя Острожского, о княжестве Русском и тайне происхождения Наливайки, переставшей быть таково
О замыслах Его Милости князя Острожского, о княжестве Русском и тайне происхождения Наливайки, переставшей быть таковой
- Так что ж, пане Славомиру, вы прямо от стен Эстергома двинулись на Волынь? А как же война, турки, Рааб? Ваши сабли там были уже не нужны?
Старый шляхтич усмехнулся.
- Его Милость эрцгерцог Максимилиан, хоть и оказывал нам всяческие милости и был к нам напоказ так добр, что хоть к ране его прикладывай - но Наливайко видел, да и все мы, старшина войска казацкого, понимали - исполнив свой урок, мы ему в Венгрии боле не нужны, и он хотел бы от нас избавиться. У нас в таборе после эстергомского кровопролитья на возах от ран мучалось боле трех сотен казаков, войску нужен был конский ремонт - в Дунае утопло и в сраженье сгинуло, почитай, полтысячи лошадей, казакам требовались свитки да шаровары, сапоги и шапки.... Кому охота всё это доставлять без отдачи? Войско наше сократилось до тысячи с небольшим сабель, в полках осталось по две сотни казаков - и подмоги нам ждать было неоткуда. Так что гонец от Его Милости князя Василия прибыл, как нельзя более вовремя... Да и сабли наши на Волыни и Подолии были нужнее, чем в Венгрии.
- Вы говорите - гонец.... Его Милость князь Острожский позвал вас в Дубно?
Пан Веренич покачал головой.
- Никогда Его Милость не доверял свои истинные мысли свиткам да бумагам. Свиток может прочесть не токмо адресат, но и любой, кто до него дотянутся сможет - а до сумы гонца дотянутся большого труда не составляет, ежели крови не бояться.... Его Милость отписал Наливайке, что на Усекновение главы Иоанна Предтечи в Витебске преставился князь Павел Пац, каштелян Виленский, воевода Мстиславский, и что Наливайке надлежит вернутся в Речь Посполиту, наследовать поместье Козяны в Браславском повете Витебского воеводства - каковое было в залоге у Его Милости князя Острожского с позапрошлого года и которое он тогда же отписал Наливайке в награду за усмирение рокоша Косинского. Ни о каком поместье Козяны Наливайка, как я понял из его удивлённого лица, слыхом не слыхивал, но приказ войску собираться в поход на Волынь он отдал уже на следующий день.
- А что же раненые ваши? - живо заинтересовался подскарбий мстиславский.
- Раненых мы разделили перед выходом. Тех, кто шел на поправку и чьи раны были не шибко тяжкими - мы разместили на повозках, кони их шли за ними в поводу. Тех же, кого дохтура цесарские признали безнадежными - а таких набралось, почитай, полсотни - оставили мы в монастыре отцов-паулинов в Марианке, близ Пожони. В надежде, что монахи сделают последние их дни благостными...
- Так вы говорите, пане Славомиру, что из Венгрии на Волынь вы пошли осенью девяносто пятого?
Старый шляхтич кивнул.
- Да, именно так. На Воздвиженье мы отправились на Нейхаузел - новую крепость, выстроенную цесарцами для защиты Верхней Венгрии - а далее через горы на Розенберг, какой иначе называют Рожахедь - впрочем, не шибко поспешая; сильно стеснял нас обоз в полторы тысячи телег, да две с половиной сотни раненых. Везли мы с собой всякого рода дуван, какой набрали в каждодневных стычках на Ипеле с турками да татарами, в Эстергоме да в Кежмарке - под него отдав тысячу повозок. А бросить его - ну как его бросишь? У погибших казаков у
многих на Волыни да Подолии остались семьи, родня - им этот ясырь хоть сродственников и не заменил бы, но всё ж жизнь облегчил... Так что к замку Недзице, первой коронной крепости на польской земле, подошли мы лишь на Покров. Ну а там нас уже ждал старший брат Наливайки, Демьян - с устным посланием Его Милости князя Василия.
- И вы, пане Славомиру, его вместе с Наливайкой выслушали?
Пан Веренич покачал головой.
- Пане Стасю, вы не забывайте, что я в том походе, да и во всей последовавшей за ним эпопее Наливайкового рокоша - был при пане Северине доверенным человеком Его Милости, на мне была казна - а это не баран чихнул... Демьяна мы выслушали на второй день нашего возвращения в Польшу - втроем выйдя на лодке на середину Дунайца, дабы ничьи уши - даже случайные! - не были сведками нашего разговора.... Впрочем, ничего особо тайного в послании Его Милости не было - он лишь велел нам скорым ходом идти в пределы русские, и, дойдя до Ковеля - оставить на попечение управляющего Аарона Базыля раненых, дуван, прочие скарбы, войско отягчающие. И идти затем налегке в Луцк. Где с имения епископа Кирилла Терлецкого взять стации - размером не менее пяти тысяч коп грошей литовских, или шести тысяч злотых. После чего идти во Владимир-Волынский, и обложить стациями имение епископа Ипатия Поцея - также не менее чем в пять тысяч коп грошей. После чего на Димитревскую родительскую субботу Его Милость будет нас ждать в Дубно.
Так мы всё и сотворили. В Луцке, правда, получилось нестроение, казаки наши зацепились языками с купцами на рынке, из караимов; слово за слово - и началась драка, в коей обе стороны изрядно пострадали. Но вскоре побоище было Наливайкой и городской старшиной остановлено, с виновных купцов - поелику казаки были признаны заведомо стороной невиновной, как за веру Христову в Венгрии кровь пролившие - были взяты три тысячи коп грошей в возмещение урона. Управляющий имением Кирилла Терлецкого выплаты решил было избегнуть - но после того, как полк Немогая занял палац епископа и все надворные пристройки и объявлено было, что оный полк намерен в Луцке зимовать - деньги немедленно нашлись. Вышли мы из Луцка, изрядно отяжелевшие ясырём, и во Владимир пришли уже не столь ярыми - что сделало сбор стаций много спокойней. Взяли мы с имения Ипатия Поцея пять тысяч коп грошей, конный ремонт - не обременительный, всего в сотню голов - и овса и ячменя на неделю пути. Никаких драк на рынке казаки более не учиняли, поелику на торжище не было ни караимов, ни жидов, ни армян - благоразумно спрятавшихся, узнав о луцком погроме. А с русских купцов брать бакшиш Наливайко не велел под страхом изгнания из войска.
Во Владимире же мы провели набор охотников в полки наши - пополнив войско на две сотни сорвиголов, готовых идти хоть на татар, хоть на турок, хоть в пекло; Наливайка лично отбирал охочих сделаться казаками. Меж охотниками были и русские, и поляки, и венгерцы, и даже с десяток богемцев - Наливайка полагал верным годность к воинскому ремеслу не по рождению, но по склонности к оному считать. Хотя, конечно, нехристей мы в ватагу нашу не брали - даже те татары, что пристали к нам во второй наш поход на Буджак, крестились, дабы казаковать далее невозбранно.
Тут подскарбий мстиславский, деликатно откашлявшись, прервал пана Веренича:
- Пане Славомиру, время к обеду, что бы вы хотели заказать к столу? Янка говорит, что утром выловили сома, мало что не в полпуда весом, так не изволите ли пирог с соминой? Ну и закусок всяких, яблок мочёных, рыжиков, капусты с клюквой, пирожков с гусиной печёнкой, ватрушек с сыром? Да и время пришло к медам стоялым приступить?
Старый шляхтич грустно улыбнулся.
- Балуете вы меня, пане Стасю, давненько я так широко не обедал, с разносолами да уставленным столом.... Впрочем, пока Янка будет священнодействовать на кухне - я вам расскажу о том, как принимал нас Его Милость князь Василий в своём палаце в Дубно, и что при этом говорил. Вам это будет любопытно - раз уж вы за мои байки столь щедрой снедью меня потчуете....
- Сделайте милость, пане Славомиру, буду рад послушать!
- Было это, как и передал нам Демьян, на Димитриевскую родительскую субботу; войско мы наше оставили в Любешове на Стоходе, а сами, в сопровождении всего десятка верных казаков, поскакали в Дубно - сочтя невозможным опоздать, коли Его Милость нас ждёт. Он и ждал - но не в Дубно, а в Млынове на Икве, в корчме Исраэля из Житомира, на окраине села, куда нас позвал конный вестовой, стоящий в сторожах на любешовском шляху. Мы с Наливайкой сему немало подивились - но спорить не стали, заехали во двор корчмы, спешились и вошли в низкие закопченные двери - казаков наших оставя снаружи.
В общей зале никого не было, лишь за скудно накрытым столом - таких разносолов, какими вы меня, пане Стасю, тут потчуете, там и в помине не было, всего угощения - сухари, окорок, вяленая рыба да жбан с имбирным квасом - сидел Его Милость, угрюмо глядя куда-то вдаль. Но лишь мы вошли - князь немедля оживился, улыбнулся нам, и, небрежно махнув в сторону угощения - произнёс: "Нонче бедный стол у князя Острожского...". На что Наливайка ответил, что мы не пирогами да балыками потчеваться прибыли, а по Его Милости наказу выслушать его волю. Князь кивнул. "Садитесь, панове, в ногах правды нет. Не велел я Исраэлю суетиться и свозить в свою корчму всякие редкие лакомства, чтобы любой обыватель Млынова знал, что в корчме готовятся принять важных гостей, ибо встреча наша - тайная. Как меня уже известили, наказы вы мои выполнили, и даже войско пополнили. Пан Северин, подписал ли эрцгерцог Максимилиан обязательство в случае нужды прийти к тебе на подмогу?" Наливайко молча кивнул, достал из нагрудного кисета пергамент с цесарскою клятвою и передал его князю. Его Милость прочёл документ, кивнул и вернул его Наливайке - после чего продолжил: "Пока вы там в Венгрии геройствовали и крепости брали - у нас тут дела творились скверные. Как вы, думаю, уже ведаете, дело унии идёт к завершению, епископы-изменники, чей маёнток вы давеча обложили стациями - Ипатий Поцей да Кирилл Терлецкий - выехали в Рим, целовать папскую туфлю. Лавру Киево-Печёрскую они уже захватили, и вскорости, не глядя на то, что посполитые наши противу того, против унии все православные братства русские и клир всех русских воеводств - объявят о переходе православных приходов под власть папы. Митрополия Киевская будет униатской, и ересиархи оные в Риме будут просить папу об их принятии в лоно Римской Церкви, яко схизматиков, одумавшихся и просящих милости". Наливайко не удержался и плюнул на пол, в сердцах бросив: "Экая мерзость!" Его Милость вздохнул и продолжил: "Не судите, и не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить. Бог им судия. Но и сидеть по своим усадьбам в ожидании - мы тоже не станем. Пан Северин, пан Славомир, - обратился он к нам, - как вы думаете, на что собирали вы стации с вероотступников?" Наливайка пожал плечами. "Полагал я прежде, чтобы иметь возможность вновь учинить набег на Дунайские земли, но вижу, что нонче не до набегов". Его Милость кивнул. "Именно так. Тебе, в предвиденьи больших трат, надо иметь денежный запас. Завтра твоё войско пойдёт на Литву - на Пинск, на Слуцк, и далее на Могилёв. Везде облагай города оброком, всюду собирай серебро, припасы, порох, свинец и амуницию. В Речи Посполитой все должны ведать, что Наливайка одуванился сполна, что обоз его полон звонкой монетой. Это важно. В Могилёве к тебе прибудет гонец от... -
тут Его Милость немного помолчал, а затем, едва заметно улыбнувшись в бороду, продолжил: - от добрых людей. Он известит, куда тебе надлежит прибыть. С людьми этими ты будешь говорить, как с равными - ибо ты и есть равный им. Возьми". С этими словами он достал из-за пазухи свернутый свитком пергамент с тремя свисающими печатями, и передал его Наливайке. "Это твоё родовое письмо. Удостоверенное настоятелем костёла Наисвятейшей Девы Марии, что в Познани. И акт о крещении в православную веру, заверенный настоятелем церкви Святого Николая во Львове. Из бумаг этих ты узнаешь, что отцом твоим был князь Дмитрий Сангушко, а матерью - моя племянница, почившая в бозе тринадцать лет назад, Эльжбета. Ты мой внучатый племянник, Рюрикович и Гедеминович по рождению, и люди, с которыми ты будешь говорить - это знают". После чего князь замолчал, пытливо вглядываясь в лицо Наливайки.
В зале повисло молчание. Сказать, что я был потрясён до самой глубины души - это ничего не сказать, но Наливайка был ошеломлён куда больше. Для него это было поистине громом с небес - я же убедился, что старуха из Гусятина оказалась права. Ведь, признаюсь, до этого дня я полагал её исповедь чем-то сродни занимательной байки, захватывающей, будоражащей кровь - но всего лишь байки, где правда причудливо смешивается с вымыслом. И вдруг - такое! От князя Острожского! Но моё изумление было ничем по сравнению с Наливайкиным изумлением. Он молчал, держа в руках свитки - и было видно, что он боится их развернуть. Человек, на моих глазах отважно стоявший под градом пуль у стен Эстергома, трижды сменивший сраженных стрелами лошадей под Килией, едва увернувшийся от турецкого ятагана, распоровшего его плащ, в бою у Ипеля - он боялся! Куска пергамента, коего едва ли хватило бы, чтобы завернуть в него зажаренного карася!
Его Милость продолжил, сделав вид, что не замечает Наливайкиного изумления: "Скажешь этим людям, что православная шляхта воеводств русских Короны на Крещение собирает в Киеве Вальный сейм. На коем учредит Княжество Русское, и изберет урядных - канцлера, подканцлера, гетмана великого, гетмана польного, подскарбия, каштеляна, маршалка великого, ловчего, подкомория и иных, кто для этого надобен. Войско княжества Русского учреждается в сорок хоругвей и содержаться будет с доходов от заднепровских украйн, от Переяслава до московского рубежа, земли эти раздачам не подлежат, тяглые тамошние вызволяются от всех мыт и пошлин на двадцать пять лет. В Княжество войдут русские воеводства - Волынское, Подольское, Киевское, Брацлавское. От тех добрых людей, какие будут с тобой совет держать, тебе надобно получить согласие на учреждение этого княжества, как третьей составной части Речи Посполитой. Приглашение на коронацию Жигимонту Вазе мы вышлем из Киева по завершению сейма - предложив короноваться короною Владимира Святого". После этого Его Милость замолчал, дав нам возможность поразмыслить над такими поразительными словами.
Первым молчание нарушил Наливайка. "Твоя Милость, мы всё это сделаем. Но если мы не получим согласие на княжество Русское от урядных Литвы - ведь это с ними мне надлежит встретиться и обсудить это?"
Князь усмехнулся. "А ты умён, внучок. Да, встретишься ты с нобилитетом Литвы. Они пока не знают, что я замышляю - скажу более, этого до сего дня не знал вообще никто, а теперь знаете вы. Русские магнаты Короны, и избранная шляхта, какую я пригласил на Крещение в Киев - также не ведают, для чего я их всех собираю. Сейм образуется как бы сам собой - точнее, его соберешь ты. И для этого у тебя должны быть деньги. Когда ты вернешься из Литвы - в Киеве, у моего каштеляна Юрия Вишневецкого, получишь сто тысяч коп грошей литовских доброй монетой. Этих денег тебе должно будет хватить на всё, ежели вдруг не достанет -
напишешь Яну Фирлею, старосте бэлзскому, он тебе пришлёт ещё сто тысяч. А на вопрос твой что ответить - я пока не знаю. Будем надеяться, что урядные Литвы проявят благоразумие и поддержат начинание наше - они ведь тоже русские и православные..." Видно было, что вопрос Наливайкин был для Его Милости весьма важным и покуда не решенным.
Тогда в разговор вступил я - поелику была одна деликатная тонкость, кою следовало бы уточнить. Я спросил у князя: "Твоя Милость, а кого нам избирать в урядные княжества Русского? Ведь такое дело на волю судьбы оставлять - всё равно, что закидывать сеть без поводов, её мигом унесет течением и будет она уже не наша, а незнамо чья".
Его Милость кивнул. "Дело говоришь, пан Веренич. В Речице вас будет ждать католический епископ киевский Иосиф Верещинский. Вот с ним и решите, кого и на какую посаду следует назначить. Я с ним всё это заблаговременно обговорю, когда ваш поход на Литву благополучно завершиться". А затем, подумав немного, продолжил: "Самое важное. Новоучреждённое наше княжество Русское никакой унии не приемлет. Все разговоры об унии, все метания епископов-ересиархов - признаны будут ничтожными. Митрополия Киевская останется православной во веки веков, и ежели патриарх константинопольский боле не в силах предстоять иерархам русским - то патриарх есть ныне и на Москве. А в Рим, целовать туфлю папскую - мы не поедем никогда!"
Наливайка покачал головой. "Твоя Милость, ты лучше меня знаешь короля нашего. Жигимонт Ваза не токмо ереси лютеровские и кальвинские жаждет в Короне истребить - он и православие не жалует. И уния - его рук дело, пусть он и не в заводчиках сего воровства. Ежели мы прямо ему объявим, что княжество Русское будет православным, что уния нам невместна, что патриарх наш ежели не в Константинополе, то в Москве - стерпит ли он такое небрежение его католического естества? Не объявит ли он против нас посполитое рушение, не двинет ли квартовое войско на Киев? Ведь это значит - война..."
Князь глянул на Наливайку... ну, не могу объяснить, как. Глаза у него горели, и речь сделалась стальною. "Пане Северину, племянник мой внучатый, ответствуй мне - а что нам с того? Ежели придется нам за веру нашу и род наш жизнь положить - хуже это, если бы мы сделались поляками и католиками, а то и хуже того, приняли бы унию и сделались в доме своём изменниками веры предков наших? Да деды наши будут плевать на нас из своих могил! Вера православная жива на землях русских шесть веков - и не мы будем её могильщиками. Когда-нибудь, может быть, это и случится - но не при нас. Может быть, когда-нибудь потомки наши станут католиками и поляками, или лютеранами и немцами - мы за них не в ответе. Но за себя мы отвечаем. И ежели придется нам жизнь отдать за алтари и очаги наши - мы её отдадим. А иначе - как дальше нам жить, предав самих себя? Пусть епископы наши, впавшие в ересь униатства, льстиво увещевают паству принять католические догматы, пусть обещают своим присным вкусить прелестей европейской жизни - нас это не коснётся. Отцы и деды наши были русскими и православными, и мы останется таковыми. Не пожелает Его Милость король принять княжество наше под свою руку - что ж, его воля. Но потворствовать ей мы не станем, и если придется воевать - мы возьмем в руки оружие. И будем им сражаться - чем бы ни закончилась эта война..."
Затем, уже другим голосом, добавил: "На Литву выступать вам завтра. В Могилёве быть вам надлежит на Введение во храм Пресвятой Богородицы, ни одним днём позже. Ну а что делать далее - я вам изложил. Засим более вас не задерживаю, уезжаю в Дубно, вам же, подкрепившись, - князь кивнул на стол, - и покормив казаков ваших и коней - на рысях идти к войску. Вас ждёт Литва!"
Князь ушёл. Мы остались вдвоём - и Наливайко только теперь решился развернуть даденный Его Милостью свиток. Я из деликатности вышел - решив оставить предводителя нашего на некоторое время в одиночестве. Не каждый день человек обретает родителей....
Подскарбий мстиславский, завороженный рассказом, несколько минут молчал, а затем спросил:
- Пане Славомиру, вы потом эти документы видели?
Старый шляхтич кивнул.
- Видел. И читал. По-польски и на латыни я разумею. Всё истинная правда, всё, что рассказала Янина Лисовская - а ведь я, грешным делом, тогда в Гусятине принял её за умалишённую...
- И вы двинулись на Литву?
Пан Веренич кивнул.
- Двинулись. Но прежде, чем продолжить рассказ - я бы, с вашего позволения, пане Стасю, подкрепился бы, запахи с кухни просто умопомрачительные, полагаю, что пирог с соминой уже готов и ждёт своего часа у Янки на столе.... Время отдать ему должное!