Усовский Александр Валерьевич : другие произведения.

Неоконченные хроники третьей мировой. Часть 1. Эра негодяев. Глава 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    А взлетает супостат с базы в густонаселенной стране - других в Европе нет. Стало быть, падает - ежели ваши монтенегры попадут в него, конечно - на нее же. Скажем, в центр небольшого уютного баварского городка. Двадцать тонн алюминия, керосина и взрывчатки; в самолете невзрывоопасного вещества нынче всего килограмм восемьдесят - тушка пилота. И вся эта музыка взрывается со страшной силой. Как насчет невинных жертв?
  Дорогой Саша!
  Прошло уже восемь месяцев с тех пор, как я написала тебе первое письмо. Надеюсь,
  у тебя все в порядке, ты жив, здоров, и успешно занимаешься своей коммерцией.
  У меня тоже все хорошо, я нашла очень интересную работу, по специальности, и с
  очень неплохой зарплатой. Правда, пришлось для этого переехать в Берлин - а
  ты помнишь, как я не люблю этот город. Но у нас, к сожалению, хорошей работы
  не найти, максимум, на что можно рассчитывать - это на место уборщицы в муни-
  ципалитете. Согласись, что было бы смешно, имея высшее философское образование,
  размениваться на такие пустяки.
  Моя мама очень рекомендовала мне переехать во Франкфурт, там деловое сердце новой Германии, там я (по ее мнению) быстро бы нашла себе работу. Но мне неприятна сама мысль о том, что придётся идти на поклон к нашим коммерсантам - ты знаешь, как я не люблю это племя. Тем более - настоящих германских коммерсантов, типа Тиссена и Круппа, давно нет, теперь тут в основном заправляют местные выкормыши американских университетов. Кип смайлинг! Тим билдинг! В общем, ты помнишь всю эту чепуху, над которой мы смеялись, как и над убожеством Карнеги - здесь это воспринимается как откровение от Иоанна, веришь? Тухлость какая-то, честное слово...
  Я помню о тебе и часто вспоминаю наши прогулки по Минску. Мне было очень хорошо с тобой, только жаль, что все так быстро закончилось. Если будешь в Берлине
   - напиши, я с радостью найду для тебя несколько часов.
  С дружеским приветом.
  Твоя Герда Кригер.
  Берлин, 11 марта 1993 года
  P.S. Как там твой друг Юра Блажевич? Все так же наизусть заучивает Новый Завет? Передавай ему, пожалуйста, привет...
  
  Остыло чувство, остыло, сразу видно... Еще бы! Девять месяцев прошло со времени их прощания на минском вокзале - и это, я вам скажу, еще очень и очень серьезный срок! Иные барышни забывают о своих клятвах на третий день... Эта еще молоток, долго держалась! Писала даже...
  Любопытно все же перечитывать старые письма - жаль, их всего пять; причём самые любимые не первое и пятое - как можно было бы подумать - а четвертое, самое жестокое и безжалостное. Самое правильное, наверное... Боже, как хорошо, что маленькая Герди не разучилась писать от руки! И как прекрасны письма, написанные ей рукой - русские буквы на немецкий манер, все нужные знаки препинания, по-немецки ровная строчка... Маленькая, солнечная Герди - как же мне плохо без тебя! Хорошо хоть, под рукой есть твои письма - и если очень постараться, то можно представить себе, что ты по-прежнему моя Герди; просто вышла на пару минут в магазин.
  Больше пяти лет прошло с момента прихода вот этого, второго по счету, письма, прочитанного после вскрытия уже не одну сотню раз - а все равно, иногда так и тянет перечесть; все же не так много женщин ему в жизни писало. Как там у Гашека? У Швейка было одно-единственное письмо от какой-то Божены, и то - с проклятьями; он по сравнению со Швейком - просто олигарх какой-то...
   Интересно, какому работодателю мог бы понадобиться ее диплом философа-марксиста? Таких 'специалистов' там в те годы, наверное, было - завались. А смотри ж ты! И жалованье нехилое... Хм, в школу - учителем русского языка? Это вряд ли. Учителя в Германии получают вроде неслабо, но что-то мне подсказывает, что в девяносто третьем году спрос на русистов там был не очень большой. Мягко говоря. Где-нибудь в университете лаборанткой? Опять же не в масть - работенка в финансовом плане очень дохлая, вроде как у нас. На какую-нибудь государственную службу... Сомнительно. Там все теплые места заняли 'весси', люди с хорошим буржуазным воспитанием, без темного марксистского прошлого. А у Герди? Клейма негде ставить! Абсолютно социалистический человек... Ну, да ладно, какая теперь разница? Главное - нашла свое место под солнцем, и слава Богу. Все не на гамбургском Риппербане задницей крутить...
  Подумал так - и на душе стало как-то удивительно мерзко. Представил на миг Герди, его Герди, среди профессионалок коммерческой любви... Бр-р-р! Пакость какая!
  Конечно, перед тем, что они творили у него в общаге, предварительно вытолкав взашей его соседей по комнате - всякая 'Камасутра' бледнеет; режиссёры же порнофильмов - узрев некоторые из их особо удачных пассажей - вообще бы залились смущенным румянцем. Но тогда - да и сейчас, чего там! - все происходившее в его кровати казалось ему совершенно естественным и нормальным. В конце концов, они любили друг друга, и отдавались друг другу яростно, без остатка, каждый раз - как в последний... Эх, ну и дураком же он тогда был! Не ценил такое счастье! Герди, милая Герди! Где ты сейчас?
  Она спрашивает, как там Юрка? Очень хороший вопрос; он бы и сам, случись оказия, задал бы его кому-нибудь знающему... Когда это было? Года два назад, кажись... Или три? Точно, два - в девяносто шестом. Тогда у него как раз был в аренде магазин, и к нему в подсобку притащился - другого слова не скажешь, честное слово! - его старинный дружок Юра Блажевич. С ним вместе они поступали в университет, с ним же уходили в армию - тогда была такая мода, призывать студентов - и даже служить умудрились в одной роте! Потом восстановились - и году эдак в девяностом - или в девяносто первом? вот, блин, и не помню уже - потянуло Юрася на какие-то богословские страдания. Дескать, грядет царство Антихриста, сильные станут ему служить, слабые покоряться - а у благочестивых есть какой-то третий путь; что он тогда имел в виду? Господь знает... Только все по монастырям начал шнырять, свечки ставить, богословию предаваться. А в девяносто шестом попросил продать через его магазин всякие свои вещи - Боже мой, да какие у него тогда были вещи? Хлам какой-то! - и на вырученные деньги собрался в паломничество какое-то уйти... Бр-р-р! Тогда он дал Юрке что-то из собственного кармана - долларов сто пятьдесят, кажется - и так и не понял, зачем тому куда-то переться в поисках какого-то Пути праведных... Что ж, истина - она едина для всех, а вот правда - она у каждого своя...
  За окном - мерзость ноября, холод, слякоть, грязь по тротуарам; выходить не хочется. Всё равно придётся выбираться - что-то прикупить пожрать; деньги катастрофически кончаются, с мяса пришлось перейти на тушёнку и кур, очень скоро придётся жрать голые макароны; мд-а-а, перспектива не из блестящих. Умереть, что ли? От какой-нибудь таинственной болезни, чтобы уснул - и на небеса... Хотя какие небеса с его биографией? Уж скорее в ад, к чертям на прожарку. Как тот фильм назывался, о еврейских страданиях в войну? 'Ночь и туман', кажись... Вот и у него сейчас перед глазами - ночь и туман; просвета нет, а главное - не предвидится. О спасении души, что ли, время подумать? Нет, по церквям он не ходок - пущай Юрка за весь их курс отдувается!
  И тут в дверь позвонили. Он удивлённо посмотрел на звонок, как будто тот решил немного пожить самостоятельной жизнью - во всяком случае, никого из знакомых он сегодня не ждёт. Странно...
  Интересно, кто бы это мог быть? Сегодня праздник, день Октябрьской революции - наверное, соседка, старушка - божий одуванчик, решила поздравить со столь знаменательным событием. Только ей, пожалуй, и есть дело до соседа-анахорета; дело житейское, старушке тоже охота хоть с кем-нибудь поболтать. А тут такой праздник, годовщина революции! Мда-а, начудили тогда мужики в семнадцатом... До сих пор икается.
  Он встал, не торопясь, подошел к входной двери, и, не заглядывая в глазок - к чему? - открыл дверь. И застыл, словно пораженный громом.
  - Здорово, отшельник! Вижу, что рад. Гостей принимаешь? - на пороге стоял капитан (ТОГДА капитан; нонче, небось, уже полковник) Левченко - собственной персоной! Ни хера себе день взятия Бастилии парижскими коммунарами!
  - Ну, что стоишь столбом? Гостей, спрашиваю, принимаешь? Или уже окончательно решил впасть в спячку? - Капитан (или полковник?) решительно его отодвинул, вошел в квартиру и закрыл дверь.
  - Что случилось, Дмитрий Евгеньевич? - Хотя что тут спрашивать? Появление шефа лично в его каморке могло обозначать лишь одно - произошло нечто экстраординарное, нечто такое, что потребовало 'явления Христа народу', сиречь - прибытия заместителя начальника Службы непосредственно пред светлые очи исполнителя. Нечто вроде конца света, короче. Апокалипсис нау, Френсис Форд Коппола и его бродячий цирк, не меньше...
  Шеф улыбнулся, похлопал его по плечу.
  - Случилось. Да в комнату ты меня, наконец, пригласишь? Или так и будем стоять в коридоре?
  Он спохватился, распахнул дверь в зал.
  - Ах, да... Извините. Да, конечно, проходите. Прошу.
  Левченко вдруг заколебался, и, прежде чем сделать шаг в зал - вопросительно взглянул на хозяина.
  - Или ты сегодня не один? И я спугну обнаженную нимфу в твоей постели?
  Одиссей махнул рукой.
  - Один, один... Некого пугать. Проходите.
  Они вошли в зал. Левченко грустно вздохнул. Да-а... Жилище холостяка в самом худшем смысле этого слова.
  - Дмитрий Евгеньевич, вы уж так похоронно не вздыхайте. Живу один, гости ко мне почти не ходят, а если ходят - то сами и прибирают; к чему мне поддерживать образцовый порядок, как на строевом смотру? - хозяину было явно неловко за запустенье, царившее в его жилище.
  Левченко покачал головой.
  - Знаешь, Саня, беспорядок в быту много говорит опытному человеку. Ты, часом, не пьешь?
  - Вот еще! Зачем?
  - А чтоб прогнать тоску-печаль - зачем же еще? Обычно ради этого и пьют... ладно, замнем. Есть у меня три часа, надо их использовать с толком. Пойдем, по парку погуляем - я тут видел один, аккурат напротив твоего дома - и побалакаем. А в шестнадцать у меня поезд, и я из ваших богоспасаемых мест обратно возвернуться должен. Так что давай, живенько одевайся, и вперед!
  Через десять минут они вышли из подъезда и, перейдя неширокую улицу, носившую гордое наименование 'Проспект Революции', вошли в городской парк - в это время года пустой и безлюдный. Холодный ветер гнал по аллеям обрывки целлофана, изредка набегавшие тучи обсыпали озябшие сосны ворохом холодных капель, никоим образом не звали хотя бы на минутку присесть залитые ночным дождём, тускло светящиеся выкрашенными летом и нелепо выглядящими поздней осенью оранжевыми спинками в глубине зарослей скамейки; парк готовился уйти в зиму, и, кроме пришедших сюда поговорить двух человек и несколько сотен нахохлившихся мокрых ворон - в нём никого не было.
  Выбрав более-менее сносную в отношении покрытия аллею, Левченко и его спутник неторопливо направились в глубь парка.
  Подполковник решил не растекаться мыслию по древу.
  - Значит так, Саша. О том, как ты жил до сих пор, я тебя спрашивать не стану. Мне сейчас это не важно - думаю, тебе тоже не охота рассказывать о своих делах. Поэтому сразу перейдем к главному. Обстановку в мире и его окрестностях ты отслеживаешь?
  Одиссей пожал плечами.
  - Ну, так, по мере сил... А что?
  - Про то, что твориться сегодня в Югославии, стало быть, в курсе.
  - В общих чертах.
  - Нам нужна твоя помощь. - И Левченко, остановившись, посмотрел прямо в глаза своему собеседнику.
  - Какого рода?
  - А такого, что, если согласишься, и тебя на этом деле заловят - то сидеть тебе в чужом краю лет десять - это если прокурор окажется неисправимым либералом и человеколюбом.
  Одиссей покачал головой, едва заметно, одними кончиками губ, улыбнулся.
  - Однако, умеете вы подбодрить человека, товарищ ... кто вы нынче у нас по званию?
  - Подполковник. Умею. Но думаю - лучше, чтобы ты сразу знал, что тебя может ожидать за поворотом.
  - Логично.
  Минут пять они шли молча. Собеседник Левченко думал, взгляд его отрешенных глаз был обращен, казалось, внутрь, и ничто вокруг его не интересовало. Наконец, остановившись, он сказал:
  - Ладно. В чем суть моего задания?
  - Иными словами - ты согласен?
  - Да. Где расписаться? - и собеседник Левченко снова улыбнулся, на этот раз широко и весело.
  - Задание несложное. Нужно будет в ближайшее время доставить куда-нибудь поближе к Рамштайну и Авиано несколько переносных зенитных комплексов - всего и делов-то!
  - Ого! - спутник подполковника покачал головой и опять замолчал минут на пять. Затем, почесав затылок, спокойно спросил: - Это на севере Италии и в Баварии? Интересно... Где забирать эти ваши комплексы? И под каким соусом?
  - На нашем складе в Подольске. Легенду придумаешь сам.
  - Какие-нибудь варианты доставки через границу у вас уже есть? Или тоже самому?
  - Командование целиком полагается на ваш опыт, Одиссей! - Левченко произнес эту фразу намеренно официально, поджав губы - а затем улыбнулся. Но его собеседник, не заметив улыбки, хмуро ответил:
  - Хм. Опыт. Громко сказано... Впрочем, я что-нибудь придумаю. Сколько денег вы на все это отпускаете? И сколько времени?
  - Времени - максимум три месяца. К середине февраля товар должен быть на месте. Денег - столько, сколько скажешь. В пределах разумного, конечно.
  Спутник Левченко глубоко задумался, потер левой рукой подбородок, затем решительно проговорил:
  - Ладно, до какого-нибудь белорусского города я знаю, как довезти ваши трубы. Дальше будет сложнее, но ... Безвыходных ситуаций не бывает. Довезем ваш ответ Чемберлену. Они, комплексы ваши, кстати, какого размера? И сколько их будет?
  - Метр пятьдесят в длину где-то - это если без упаковки. Всего штук восемь-десять.
  - Угу. Хорошо. Мне на первый этап понадобиться где-то тысяч семь в американской валюте и адрес вашего склада.
  - Держи. - И Левченко тут же достал из внутреннего кармана пачку стодолларовых бумажек. Отсчитав тридцать штук, остальную сумму он протянул своему собеседнику: - Здесь семь тысяч.
  Затем, достав блокнот, он написал несколько слов и, вырвав страницу, также протянул ее спутнику.
  - Здесь адрес. Не склада, но места, где я тебя буду ждать. Запомни наизусть, бумажку уничтожь.
  - Съесть? - в глазах собеседника Левченко заплясали озорные огоньки.
  - Порви на мелкие кусочки, этого будет достаточно.
  Спутник подполковника примерно минуту запоминал адрес, а затем, порвав блокнотную страничку, спросил:
  - Стало быть, будете бить американцев на взлете, как уток на осенней зорьке?
  - Вроде того. И не только американцев.
  - Не мое, конечно, дело, но, выпустив ракету, с пустой трубой от нее далеко не ускачешь.
  - Не ускачешь.
  - Стало быть, придется бросить... А на ей номер заводской. И по тому номеру кому и зачем эта труба была отправлена с завода - при проведении последующего расследования - компетентным органам враз станет ясно. Правильно мыслю?
  - Молодец. Только трубы эти не простые... Мы тебе загрузим дубликаты тех комплексов, что во времена варшавского пакта были отправлены восточным немцам. Мы их называем 'близнецами'. И компетентные, как ты говоришь, органы супостата очень быстро узнают именно то, что мы им узнать порекомендуем. И мытарить поэтому они станут нонешних наследников арсеналов ГДР, а вовсе не нашу многогрешную страну. Усек?
  - Будем считать, что так. А если поймают стрелка?
  - А стрелок будет из числа жертв нападения. Серб или черногорец; Черногория в Европе называется Монтенегро, чтоб ты знал. А вот то, что это мы вооружили оного серба или монтенегра ракетой - взятый ворогом с поличным стрелок ни под каким видом знать не будет. Наоборот, будет уверен, что это его любезное Отечество снабдило его средством наказать коварного агрессора. Ты за это можешь не бояться.
  - Хм... Предположим. Куда надо этих 'близнецов' доставить, чтобы было максимально удобно их использовать?
  - Хорошо бы в Венгрию или Австрию.
  - За Австрию не подпишусь, а вот насчет Венгрии... В общем, есть у меня идейка одна... Да, вот еще. Сбивать вы планируете супостата на взлете, при полном боекомплекте и баках, залитых под пробку. Так?
  - Очень надеюсь, что так.
  - Предположим. А взлетает супостат с базы в густонаселенной стране - других в Европе нет. Стало быть, падает - ежели ваши монтенегры попадут в него, конечно - на нее же. Скажем, в центр небольшого уютного баварского городка. Двадцать тонн алюминия, керосина и взрывчатки; в самолете невзрывоопасного вещества нынче всего килограмм восемьдесят - тушка пилота. И вся эта музыка взрывается со страшной силой. Как насчет невинных жертв?
  Левченко остановился, посмотрел на собеседника; лицо его сделалось жестким.
  - Невинных? Ты сказал - невинных?
  - Ну да, гражданских. В этой войне невиновных.
  - А невиновных, Саня, нынче нет. Когда-то давно, на заре времен, когда один король шел в поход на другого - тогда страдали действительно невиновные. Они этого короля не избирали, они ему мандат на ведение этой войны не давали, они ему вотум доверия в парламенте не выносили и по военным кредитам не голосовали. И посему страдали безвинно. А сегодня невиновных нет! Одни голосовали за вхождение страны в определенный военный блок. Другие - за партию, требующую активного участия в очередных 'миротворческих' операциях. Третьи - одобряли военные расходы. Четвертые - просто молчали, видя, что им безостановочно врут с экранов телевизоров, из радиоприемников, с университетских кафедр и церковных амвонов. Они ничего не сделали, чтобы предотвратить эту войну - хотя могли! И поэтому виновны. Запомни, Саня - невиновных там нет; там все виновны! Завтра их летчики будут убивать сербских детишек и стариков - а они, сытые, самодовольные - уставясь в экраны своих телевизоров, будут умиляться бравому виду своих военных. Невиновных нет! Вчера они выходили на демонстрации протеста против геноцида албанцев - и ты, и я знаем, что никакого геноцида нет; значит, они поверили в официальную ложь их правительств, которая этим правительствам нужна, чтобы оправдать завтрашнюю войну. Невиновных нет!
  Левченко замолчал. Его собеседник тоже приумолк, глубоко задумавшись.
  Парк заканчивался, впереди маячили какие-то хозяйственные постройки, курятники, ржавело несколько остовов 'москвичей' и 'запорожцев'.
  - Ну что, пошли обратно. Заодно обговорим технические моменты. - Левченко решительно развернулся в сторону центрального входа.
  - Да что там обговаривать, все в целом ясно. Где-то через недельку я приеду за трубами, еще дней двадцать мне потребуется для организации перевозки, пару-тройку недель - на доставку. Еще пару недель на всякие непредвиденные случайности - короче, через два месяца трубы будут в Венгрии. Смету я к приезду в Подольск подготовлю, с кем у мадьяров связываться - вы мне скажете. Вроде ничего не упустил?
  - Ну, в целом ничего. Значит, четырнадцатого, пятнадцатого и шестнадцатого с двух часов дня я тебя буду ждать по тому адресу, с деньгами и явками. Сколько примерно денег потребуется?
  - Я думаю, тысяч сорок-пятьдесят.
  - Хорошо, у меня с собой будет шестьдесят тысяч. Надеюсь, хватит.
  - Да ладно, я вообще-то не о деньгах хотел поговорить.
  - А о чем же?
  - Вот мы собираемся за сербов подпрячься... Нам это надо? Ну, в самом лучшем случае свалят ваши добры молодцы десяток 'торнадо' или там 'файтинг фалконов' - и что от этого измениться? Для нас, в смысле? Все равно они сербов допрессуют, не так, так эдак?
  - Хороший вопрос. Я тебе на него по-еврейски отвечу, тоже вопросом. Как ты думаешь, много у нас, у России - я имею в виду, у Большой России, то есть у всех нас - так вот, много у нас шансов на успешное будущее?
  - По ходу, не больно много.
  - Я тебе скажу больше. Шансов у нас вообще нет. К нам в контору светлые головы из одного НИИ, почти покойного, поставили компьютер, из последних сил собранный - не такой, на каком детишки в 'ДУМ' рубятся - а настоящий, полподвала у нас занял. Мощности немыслимой! Таких в мире всего десяток, причем восемь из них - в Японии и Штатах. Денег стоил просто чудовищных! Ввели мы в эту умную машину все данные, которыми располагаем - сам знаешь, данных у нас до хера, и самых достоверных - и попросили просчитать будущее нашей страны.
  - И что?
  - А ничего. В двух тысячи сорок шестом году нас уже нет.
  - То есть как нет?
  - А просто - нет, как государства, нет, как единого народа. Есть десяток каких-то квазигосударств, каждое - под протекторатом какого-нибудь соседа, ближнего или дальнего. Есть пространства, где вообще никаких намеков на государственность нет - анархия, как в Гуляй-Поле у батьки Махно. А России нет - и вас, кстати, тоже нет. Хотя машина о вас лучшего мнения - вы, по ее мнению, продержитесь года на полтора дольше.
  - Твою мать! Может, ваша машина ошибается?
  - Есть такая вероятность. Впрочем, машина дает допуск на действия внесистемных факторов, которые кардинально изменят ситуацию. Вероятность успеха - где-то шесть сотых процента.
  - И что дальше делать?
  - Рыпаться. Знаешь байку про двух лягушек в крынке со сметаной?
  - Знаю. И много мы нарыпаемся? Шансов же нет?
  - Ну, шесть сотых процента у нас все же есть.
  - Немного.
  - Немного, согласен. Но шанс есть. Мы - наша контора, и ты в том числе - и есть тот самый внесистемный фактор, который в нужное время и в нужном месте должен будет переломить худую судьбу. Как та последняя соломинка, что ломает горб верблюду. То, что мы ввязываемся в бузу на Балканах - означает, что мы вступаем в бой с нашим врагом в предполье, в предмостном укреплении. Потому что завтра, очень может такое случится, нам уже придется сражаться с ним на улицах наших городов.
  - Что ж, раз дело так серьезно...
  - А ты сомневался? Ты Толкиена, конечно, читал?
  - А то! Как только появился, году, кажется, в девяносто втором.
  - Значит, помнишь Арагорна?
  - Который потом стал королем Минас-Тирита?
  - Его. Он и его товарищи - Следопыты, витязи Нуменора - охраняли мир Хоббитании, Раздола и прочих сказочных стран - от зла и невзгод, не ожидая для себя льгот и привилегий. Сражались со Всеобщим врагом, зная, что шансов все равно нет, что зло все равно неудержимо катиться на них девятым валом и, рано или поздно, все они полягут в этом безнадежном сражении. Знали - и все равно считали нужным встречать врага лицом к лицу и с оружием в руках. Так вот: мы с тобой - такие же хранители, только этого, нашего, мира. Просто живем не в сказке - вот и вся разница. А функции такие же, и враг тот же, и желает он нашей стране того же - разрушения и погибели. Так что ничего в мире не меняется - меняются лишь действующие лица одной и той же бесконечной пьесы. Сегодня - наш черед принять вызов судьбы. И шансов на успех у нас не больше, чем у сказочных дунаданцев Толкиена. И плакать по нас никто не станет - случись что... Ты учти, что трилогия Толкиена - не совсем сказка; вернее даже, совсем не сказка. Это матрица, по которой идет развитие человечества! Причем, заметь, ее можно приложить к любому моменту человеческой истории - и всегда она будет в масть... Если убрать из нее всяких сказочных персонажей - или заменить их на людей - то совпадения будут вообще стопроцентными! Старик написал не сказку - он создал алгоритм решения главной стратегической задачи для любой нации, борющейся за свое выживание. А выживает, друг мой Одиссей, лишь та нация, которая, наперекор злой судьбе, продолжает рыпаться. Не вся, конечно - но в лице своих передовых дозоров продолжает вести войну, когда враг, кажется, уже везде одержал верх. Никогда не сдаваться - и тогда из самой безнадежной ситуации появляется выход. Вот в чем ценность этой книги! - Левченко внезапно замолчал, немного устыдившись своего напора; затем, уже совсем другим тоном, спросил: - Кстати, что у тебя в личной жизни?
  - Да так, тишина... Ходит ко мне тут одна, официантка из кафе 'Золотой петушок'. Добрая девушка... Плакать, если что, не станет.
  - А та твоя романтическая история с немкой из ГДР?
  - Она так и осталась романтической историей. Причем, за давностью лет, историей уже античной. Шесть лет прошло...
  - Ну что ж, жаль, конечно... Но ничего не поделаешь. Ну, вот мы и пришли к твоему дворцу. Подниматься не буду, жду четырнадцатого и два последующих дня. Все, будь здоров!
  - И вам не кашлять. Счастливого пути!
  - Спасибо. Ну, я пошел.
  Обменявшись рукопожатиями, они разошлись в разные стороны. Левченко - направо, на вокзал, его собеседник - налево, вверх по проспекту Революции - к себе домой. И если бы подполковник, отойдя на десяток шагов, обернулся - он бы не узнал недавнего своего собеседника. По направлению к центру города шел человек, не имевший ничего общего с тем обитателем подзапущенной холостяцкой квартирки, которого подполковник Левченко увидел три часа назад - другая походка, выпрямившаяся спина, поднятая голова. По проспекту Революции шел мужчина, причастный к большому и важному делу; и он не знал - и не хотел больше знать никогда! - того, недавнего, уставшего человека с потухшими глазами, бессильно опустившего руки.
  Одиссей шел по тихой в этот праздничный день неширокой улочке, носящей столь громкое название - и с каждым шагом он все дальше и дальше уходил от еще недавно царившей в его сердце безысходности и сумеречного состояния духа. Мир обретал яркость и цвет; у него даже закружилась голова от внезапно нахлынувших запахов весеннего цветения - это ничего, что сейчас на дворе ноябрь, слякоть и дождь! - и жизнь в ее красочности снова становилась похожей на полнокровные рубенсовские полотна, на глазах сменяющие бледные любительские акварели тусклого 'вчера'.
  Шесть сотых процента? Отлично! Если умная машина дает ему и его стране шесть сотых процента на удачу - значит, у него еще уйма шансов! Лидийский царь Крёз по сравнению с ним - жалкий подзаборный нищий! Как там говорила Герди? 'Мир мертвецов'? В котором у него и у его страны нет будущего? И что завтра они будут рабами - причем хозяева будут освобождены даже от обязанности их кормить? Отлично! Мы еще посмотрим, милая моя рационально мыслящая возлюбленная, свет моей жизни, бесценный алмаз моей души - за кем будет 'завтра' на этой земле!
  Наконец-то в нем нуждались - что ж, значит, пришло его время; шесть сотых процента? Да ведь это же немыслимо высокий шанс для того, у кого еще недавно не было вообще ни одной стомиллионной! Герди, я люблю тебя!
  
  
  ***
  
  Генерал был мрачен и как-то непривычно угрюм - таким его подполковник ещё ни разу за свою службу не видел. Значит, случилось нечто такое, что повергло несгибаемого оптимиста Калюжного в состояние жестокой подавленности - что? Но долго терзаться в неведении вошедшему в кабинет шефа подполковнику не пришлось - взглянув на вошедшего зама, генерал бросил, тяжко вздохнув:
  - Херовые новости, Левченко. - И с этими словами Калюжный швырнул на стол перед подполковником номер болгарской газеты '24 часа'. Ни 'здравствуй', ни 'как съездил?' - по ходу, новости, таящиеся в этой газетёнке, были действительно что-то уж слишком скверными, раз шеф решил не тратить время на ненужную вежливость.
  - И что там?
  - А ты почитай, почитай. На второй странице, внизу, мелким шрифтом. И учти, что газетка эта издается холдингом 'Ньюспейпер групп Булгария', который, в свою очередь, есть собственность германского концерна 'WAZ'. Не 'ВАЗ', который 'Жигули', а который с девяносто шестого года владеет всей периодической печатью Болгарии. И всё, что тут написано - написано совсем не просто так, для удовлетворения тяги публики к знаниям.
  - Я по-болгарски, в общем-то, не очень...
  - А там всё очень понятно. Ты читай, читай.
  Левченко открыл газету, и сразу взгляд его наткнулся на статью, яростно обведенную красным фломастером. Действительно, не надо было бы бять большим лингвистом и полиглотом, чтобы слёту перевести с болгарского эту небольшую заметку. В приблизительном левченковском переводе она гласила:
  'Скопье. Вчера, во время перестрелки в столице Македонии между албанскими и местными преступными группировками, был смертельно ранен случайный прохожий, гражданин Болгарии Светозар Подгоров...'
  - Кто-то из... наших? - у Левченко мгновенно пересохло во рту.
  - Да, капитан Максим Полежаев. И давай сразу определимся - не такой лопух был покойный, чтобы дать себя случайно подстрелить каким-то придуркам. Капитан Полежаев был убит, и убит преднамеренно. Думаю, его планировали взять живым и вдумчиво допросить, да что-то где-то у них не срослось. Для Балкан - дело обычное... Давай сюда своего Ведрича!
  Левченко вышел из кабинета генерала на ватных ногах. Операция 'Обилич', еще не начавшись, уже начала приносить потери! А главное - откуда? Откуда те люди, что застрелили в Скопье Максима Полежаева, знали, что он - это он? Ситуация - хуже некуда...
  Майор Ведрич, отвечающий в Управлении за внутреннюю безопасность, был, как обычно, на месте, и, едва увидев в проеме двери Левченко, произнес глуховато:
  - По мою душу?
  - Ты уже в курсе?
  - Я генералу эту газету сегодня утром и передал - через Гончарова.
  - Тогда пошли. Сейчас не время кающегося грешника разыгрывать.
  - Есть.
  Вдвоем они поднялись на второй этаж. Перед дверью в кабинет Калюжного майор слегка замешкался - но Левченко решительно подтолкнул его вперед. Вдвоем они ввалились к генералу, и Ведрич попытался доложить:
  - Товарищ генерал, начальник режимного обеспечения майор...
  Но генерал не дал ему договорить. Крутнувшись на своем кресле, он с тихой яростью произнес:
  - Кто знал, что капитан Полежаев - это Подгоров?
  - Только я. - И майор Ведрич, подняв голову, решительно посмотрел в глаза генералу. - Казнить нужно только меня.
  - Казним. За мной, сам знаешь, не ржавеет... Но тебя покамисть исключим. Так, для разнообразия. Кто еще знал об их командировке?
  - О том, что шесть человек отправлены на Балканы, было известно в отделе кадров и в финансовом отделе. Еще об этом знал подполковник Румянцев - это его люди. В части, его касающейся, знал капитан Изылметьев - мой помощник. Документы - болгарские, македонские, боснийские - изготовлял он. Но его я сразу исключаю - с командированными офицерами он лично не знаком, я ему выдаю обычно только фотографии, он делает документы, но настоящих фамилий тех, кому он их делает, он не знает, время их выезда, страну назначения и цели командировки - аналогично. Теоретически он, конечно, мог бы слить кому-нибудь информацию о том, что некие Станчевы и Гореджичи собираются посетить чужие края, и будут эти Станчевы русскими агентами - но до сего дня таких проколов не наблюдалось.
  - Итого четверо, не считая тебя, были в курсе, что наши офицеры отправлены в служебную командировку в теплые страны. Полковник Чернолуцкий - ну, его мы исключим, все ж заслуженный старикан - его делопроизводитель, как его, еще фамилия такая смешная... Курносов! майор Маслов, подполковник Румянцев. О том, что Полежаев - это Подгоров, знал вообще ты один. Хм... Какие будут соображения?
  - Товарищ генерал, я не закончил. Я вот почему исключаю протечку у себя - капитан Полежаев был е-е-д-динственным, кто пересекал болгарскую границу не под прикрытием, а по своему подлинному паспорту. - Майор Ведрич явно волновался и поэтому начал слегка заикаться.
  - Почему?
  - У него б-был болгарский паспорт. Языком он, правда, владеет - вернее, владел... - майор Ведрич сбился, но тут же продолжил: - Но так... на четверку. Могли быть проблемы на болгарской таможне. Паспорт он сменил уже в Сливене, на той стороне.
  - Остальные?
  - Остальные уже на Украине стали македонцами и босняками.
  - То есть ты допускаешь, что Полежаева могли вести уже от Русе - или где он переходил границу - наши оппоненты?
  - Я не допускаю. Я в этом уверен.
  - Итак, самая скверная новость за прошедшие несколько месяцев - трое наших офицеров под подозрением в измене. Один из них - однозначно предатель. И на его совести - жизнь капитана Полежаева. Кто?
  Левченко решил высказаться.
  - Максим Владимирович, в октябре я провел небольшую операцию 'Чистые руки'... с майором Ведричем. Блесну задел майор Маслов. Теперь из троих подозреваемых он - опять наиболее вероятный. Я думаю, следует провести определенные профилактические мероприятия...
  - Что ты несешь, Левченко? Нам потом за убиенного Маслова такую клизму вставят - на полведра скипидара! Он же не просто один из наших сотрудников - он один из их сотрудников, вот в чем проблема! Положим, отмажемся - но жизни уже не будет, понаедут разные комиссары, начнут копать - а ну как до нашей подлинной деятельности дороются? Их тоже будешь валить? А знаешь, сколько в Минобороны бездельников по этажам шляются? На них братскую могилу километр на километр копать придется!
  - А кто тут говорил про убийство?
  - Хм... А что ты имел в виду под 'профилактикой'?
  - Скажем, подготовим второй этап 'Чистых рук', но на время его проведения майор Маслов должен будет оказаться вне поля этой операции. И вне доступа к той информации, что станет предметом операции.
  - И как ты это сделаешь?
  - Например, перелом. Тяжелое пищевое отравление. Наконец, отпуск.
  - Перелом - это интересно. - Генерал хищно потер руки; фразу насчет отпуска он пропустил мимо ушей. - Майор, есть у тебя толковый человек, специалист по переломам?
  Ведрич мгновенно воспрял духом.
  - Есть, как не быть. Что будем ломать?
  - По мне - так обе ноги в трех местах... Но, я вижу, подполковник Левченко имеет что-то против такого варианта 'профилактики'.
  - Да, я считаю, что, пока вина майора Маслова не доказана - перелом должен быть не карой, а лишь способом лишить его подвижности. Ногу - согласен. В районе голени. Чтобы полежал три недели - мы как раз и управимся. Но без излишних зверств. Может быть, он еще ни в чем и не виноват...
  - Он виноват уже в том, что сидит на нашей шее, получает оклад втрое выше, чем его армейские коллеги, ничем не рискуя - и вообще... замполит! - Последнее слово генерал Калюжный словно выплюнул.
  - Когда произвести профилактику? - нейтральным тоном осведомился Ведрич.
  - Левченко, ты когда планируешь свой второй этап 'Чистых рук'? - обернулся генерал к подполковнику.
  - Сегодня десятое. Ну, где-то начнем двадцать пятого - двадцать шестого.
  - Значит, майор, пусть твой специалист повстречается с майором Масловым двадцать третьего вечером. Справишься?
  - Так точно!
  - Тогда иди, не мешай работать.
  Ведрич встал и, развернувшись через левое плечо, чуть ли не строевым шагом покинул кабинет генерала.
  - Теперь рассказывай, - обратился хозяин кабинета к Левченко.
  - Одиссей берется за выполнение задания. Через четыре дня я ему с нашего склада в Подольске отгружу трубы, выдам деньги и явки в Сегеде и Будапеште. Обещает, что к середине января груз будет в Венгрии.
  - Сможет?
  - Думаю, да.
  - Как у него вообще дела?
  - Когда приехал - были неважные. Депрессия в ярко выраженной форме. Упадок духа. Когда уезжал - похоже, парень воспрял.
  - Если справится - как ты думаешь, чем мы его сможем наградить?
  Левченко едва заметно улыбнулся.
  - Есть одна мыслишка.
  - Давай!
  - В девяносто втором году у него был бурный роман с одной немочкой, Гердой Кригер. Я видел ее фото - ничего, хорошенькая. Даже не похожа на немку. И, по ходу, парень в ней и по сей день души не чает. Сможем мы ее найти?
  - Найти - найдем. С целью?
  Левченко тепло улыбнулся:
  - Цель простая, на самом деле. Воссоединение любящих сердец.
  - А ты романтик, как я посмотрю... А ежели она его уже не любит? Ежели у нее трое по лавкам?
  - Всяко может быть. Но для начала хорошо бы ее найти.
  - Она немка восточная?
  - Да, училась с ним вместе в университете.
  - Тогда дело гроша выеденного не стоит. - Генерал любил эту идиому, хотя подполковник Крапивин, филолог и ценитель русского языка, каждый раз, когда ее слышал из уст шефа, впадал в кому. - В Восточной Германии мы не то, что барышню - мы любого таракана по приблизительным приметам найдем! Напиши, что ты о ней знаешь - я сегодня же поручу нужному человечку ее отыскать. Что по операции 'Обилич'?
  - Доставку части оборудования отдела Румянцева обеспечивает фирма 'Энергостройэкспорт'. Они в Козлодуе ремонтируют один из блоков атомной станции, вместе со своими железяками их менеджер согласился взять и наши. У них идет фура двадцатитонная с арматурой ста шестидесяти пяти наименований, чуть ли не пятьсот мест, так что наши сорок восемь коробок там будут почти незаметны. К тому же он обещал их провести в своих документах как вспомогательное оборудование.
  - Как ты эту свою просьбу обосновал?
  - Да как обычно. Сказал ему, что вывоз этих железяк запрещен, а в Греции за них дают хорошую цену. Выдал ему на руки десять тысяч баксов, и пообещал еще столько же, когда груз будет на месте. Ну, и намекнул прозрачно, что, случись с товаром какая-нибудь бяка - ему не сносить головы. Фура выходит послезавтра, двенадцатого. В Болгарии будет где-то к восемнадцатому числу. Артаксеркс будет на связи, примет груз, а дальше - по плану подполковника Румянцева.
  - Это с системами подавления. А шесть генераторов импульса?
  - Ну, с этим посложней. Все ж здоровые ящики - между заготовок для европоддонов не всунешь и в качестве ЗИПа для электроаппаратуры не оформишь. Здесь мы работаем с одной мелкой фирмочкой, до дефолта они импортировали обои, а сегодня на ладан дышат. Я встречаюсь с ними семнадцатого, после того, как отряжу Одиссея; думаю, сговорюсь. Легенда простая - у меня есть товар, в Австрии есть фирма, которой он нужен, мне нужна их помощь для легитимизации процесса.
  - Как ты сказал?
  - Легитимизации. Законности, то бишь. Мы их, кстати, так и повезем, как высокочастотные генераторы. Только частоты укажем другие.
  - В Австрии это будет опять 'Виста'?
  - А что? Чистая фирма, ничего такого за ней не числиться... Спалим ее, конечно, этими генераторами, но что делать? Для того ее и регистрировали...
  - Заказчики уже эту 'Висту' терзают?
  - Десяток факсов и штук пятнадцать электронных писем я уже обеспечил.
  - Лады. Ты, это... Одиссея, когда увидишь, насчет девахи его не обнадеживай.
  - А я и не собираюсь. Если склеится - будет для него приятный сюрприз. Если нет - ну, стало быть, так тому и быть.
  - Ладно, с этим все более-менее ясно. - Генерал замолчал, достал сигарету, закурил. Затем, еще раз взглянув на злосчастную заметку в '24 часа', спросил: - Что будем делать с родными капитана Полежаева? У него есть вообще родные?
  - Семьи у него нет. Мать в Рязани, ее адрес есть у Румянцева.
  - Мать, говоришь? - генерал затянулся, угрюмо посмотрел в окно. - Вот это хуже всего, я тебе скажу. Жены сейчас сам знаешь какие, да еще у военных... Всплакнёт чуток, а когда сумму за убиенного воина увидит - то тут же и успокоиться. А матерям такая весть - нож острый...
  Левченко согласно кивнул.
  - Да-а, черную весть кому-то придется отвезти в Рязань. Кто поедет, товарищ генерал?
  Хозяин кабинета задумался, а затем решительным тоном отрезал:
  - А я завтра и поеду. Мой грех - мне и отвечать. Это ведь я ее сына на смерть направил - мне и в глаза ей смотреть...
  Генерал тяжело вздохнул, покачал головой. Потом достал из сейфа бутылку коньяка, два фужера, молча разлил грамм по пятьдесят, один фужер подвинул Левченко.
  - Давай, не чокаясь. Земля ему пухом и царствие небесное...
  Они выпили, потом несколько минут помолчали. Затем хозяин кабинета задумчиво произнес:
  - Где это сказано, Левченко - 'нет большей любви, чем жизнь положить за други своя'?
  - В Новом Завете, Евангелие от Иоанна.
  - Точно. Вспомнил. Ведь это про нас с тобой, про капитана Полежаева, про других наших ребят, что за пятнадцать лет полегли на разных тихих фронтах... Скольких мы потеряли?
  - Семь человек. Полежаев - восьмой.
  - Стало быть, уже восемь... Кто был первый, помнишь?
  - Я тогда еще в Комитете служил, не при мне было.
  - Да, точно. Откуда тебе помнить? Первым был майор Пурахин, Виктор Павлович. Погиб в Никарагуа, в восемьдесят седьмом. У нас тут уже Содом и Гоморра начинались, а он там продолжал за Родину воевать... Под Леоном некие неизвестные лица обстреляли его машину. Семнадцать пулевых...- Генерал загасил окурок, зло вдавив его в потемневшую от старости пепельницу. - И запомни, Левченко - капитан Полежаев еще далеко не крайний в этом списке; но от тебя и от меня зависит, чтобы список этот был все же покороче! Ладно, зайди к Маслову, пусть подготовит выдачу пособия матери капитана Полежаева. Он же официально был в запасе?
  - Да, уволился из армии в прошлом году.
  - Стало быть, Родина о нем не вспомнит... Значит, нам это дело нужно будет компенсировать. Пятьдесят тысяч долларов, рублями, скажи Маслову, чтоб упаковал понадежнее. Да впрочем, сам и принеси - мне его рожу замполитскую видеть невозможно.
  Левченко тоже недолюбливал 'бухгалтера', как между собой называли майора Маслова сотрудники головной конторы. Скользкий какой-то, постоянно замызганный, пришибленный, видно, еще с детства пыльным мешком... Вечно бегающие глазки, цыплячья шея, в повадках какая-то скованность; одним словом, подполковник Левченко крайне скверно относился к начальнику финансовой службы.
  Да еще это его любопытство... Откуда деньги, куда платим, зачем - очень, очень много ненужных вопросов в начале своей работы задавал майор (тогда - капитан) Маслов. Ему, конечно, рассказали официальную версию - что Управление содержится за счет доли от доходов компаний, в свое время созданных в Восточной Европе, и посему является финансово независимым от верховной власти, и что платим мы жалованье (и немалые командировочные, кстати) специалистам, которые поддерживают нашу агентурную сеть в этом районе мира в рабочем состоянии. В общем, рассказали то, что и требовалось по легенде. И только три человека в Управлении и вообще в России - генерал Калюжный, подполковник Левченко и ушедший на пенсию полковник Самарин (на чьей должности в данный момент и находился Левченко) знали, откуда на самом деле идут для Управления финансовые потоки, их действительные размеры, и те цели (ПОДЛИННЫЕ цели), на которые эти потоки расходуются.
  Левченко вошел в кабинет финчасти. Маслов, как обычно, сидел за калькулятором перед грудой бумаг и что-то подсчитывал.
  - Здорово, майор! - Левченко решил избегнуть длинных объяснений, и сразу же взял быка за рога: - Генерал приказал пятьдесят тысяч рублями по курсу, и хорошенько упакуй.
  Маслов едва не подпрыгнул от неожиданности.
  - Это... это... Миллион двести двадцать пять тысяч!
  - Тебе видней.
  - Хорошо, только мне нужно минут двадцать, пересчитать, упаковать... Расписываться кто будет? И назначение платежа?
  - Я распишусь. Назначение? Напиши - на оперативные цели.
  - Хорошо, хорошо. Посидите пока вот в кресле, я сейчас.
  Маслов открыл сейф (Левченко мельком увидел неисчислимые пачки банкнот разных стран и разных достоинств, в образцовом порядке уложенные в недрах любимейшего сейфа начальника финчасти), достал снизу две банковские упаковки пятисотрублевок, по десять пачек банкнот в каждой, затянутые в пластик - и растерянно сказал:
  - А двести двадцать пять тысяч могу только пятидесятками...
  - Ну и что?
  - Пакет получится немаленький. Сорок пять пачек россыпью, плюс две банковские бандероли.
  - Ты пакуй, пакуй. Разберемся.
  Маслов деятельно взялся за работу. Застрекотала счетная машинка, и пачка за пачкой стали переходить из сейфа к уже признанной готовой для выдачи груде денег. Левченко внимательно следил за майором. Был в его работе какой-то священный трепет, пиетет к пересчитываемым пачкам бумажек - Левченко вообще показалось, что начфин совершает какое-то сакральное действо. Майор Маслов не пересчитывал пачки с деньгами - он их баюкал, холил и лелеял. Да что там - он их просто любил!
  Наконец, процедура была закончена, действительно объемный пакет вручен Левченко, и тут же майор сунул ему на подпись ведомость - как будто боялся, что подполковник удерет с полученными деньгами.
  Левченко брезгливо поморщился, расписался, и ушел, не прощаясь - про себя же думая, что, пожалуй, прав был генерал - все же стоит этому Маслову обе ноги в трех местах переломать...
  
  ***
  Та-а-к, балканский котел довольно быстро набирает нужный градус. Одиннадцатого октября американцы сломали-таки бундесдойчей - Бонн признал правомочность силового воздействия на сербов, но пока немцы менжуются, бундесвер гнать на Балканы отказываются.
  Тринадцатого юги принимают условия Контактной группы, обязуются вывести войска из Косова, разрешить облеты территории края натовскими самолетами и готовы принять наблюдателей ОБСЕ. Ну, этого следовало ожидать, Милошевич тянет время. Правда, его Шешель и некоторые депутаты парламента что-то вещают о вхождении в союзное государство России и Белоруссии - но это так, словесный туман. Тем более - девятнадцатого российский МИД заявил, что эту музыку не стоит рассматривать в практической плоскости. В этот же день бундестаг, наконец, перестал строить из себя недотрогу и разрешил отправить бундесвер мочить сербов. Кто б сомневался... Немцы ж не дураки, они отлично видят, куда все катиться, и надеются после краха югов все же ухватить кусок пожирнее. Дело житейское...
  На улице уже заметно вечерело. 'Черт знает, что такое, уже сорок лет прожил на свете, а каждый ноябрь-декабрь переживаю, как конец света. Хандра какая-то, усталость наваливается. Может, возрастное?' - подумал Левченко. Затем отложил в сторону несколько страниц, подготовленных для него Гончаровым, и задумался.
  Завтра в Болгарию уходит первая часть оборудования подполковника Румянцева. Через неделю он договорится (он совершенно не сомневался в положительном исходе переговоров с фирмой 'Пульсар экспорт-импорт') с поставкой второй части оборудования. Чем хороши эти железные злодейства румянцевского отдела? Тем, что до самого момента своего использования никак не походят на предметы военного снаряжения. То же устройство для создания помех глобальной системе позиционирования - благодаря которой крылатые ракеты находят свою цель - внешне неотличимо от компьютера, который на любом автосервисе тестирует мотор. Те же размеры, веселенькая расцветка корпуса. Кнопочки, тумблеры, вывода - обычный тестер! О том, что это оружие - знает лишь тот, кто этим оружием будет пользоваться. Да и генераторы электромагнитного импульса - обыкновенные физические приборы, таких в любой более-менее приличной университетской лаборатории штуки три-четыре точно можно найти. А вот зенитные комплексы... Румянцевские приборы те люди, которые для этого подобраны, расставят в нужных местах (в арендуемых квартирах, гаражах, да где угодно!), включат в сеть, настроят на связь с центром управления - и все, специалисты могут спокойно убыть, как говориться, в места постоянной дислокации. Их дело сделано. В нужное время из безопасного далека румянцевские два капитана (прям как у Каверина, усмехнулся Левченко) включат рубильник - и пошла массовка!
  А вот с ракетами - совсем другая история. Они - как пирог к празднику, должны быть свеженькими, с пылу с жару. И стрелки при них - не истомленные многонедельным ожиданием, сомнениями и страхами, а рьяные, нетерпеливые, настроенные на удар. Следовательно - ракеты, пожалуй, стоит отправить чуток попозже, когда станет ясной дата начала очередной балканской войны. С временным лагом, конечно - но, пожалуй, никак не раньше марта.
  Подполковник встал, прошелся по своему кабинету. Придется вносить коррективы в операцию 'Обилич', теперь ему это очевидно. Надо идти к генералу.
  Левченко вышел в коридор - и чуть ли не нос к носу столкнулся с Калюжным, только что вошедшим в здание Управления. Генерал от неожиданности едва не споткнулся, удержался, и, увидев, кто едва не стал виновником его падения - тут же развел руками:
  - О! На ловца и зверь! Дмитрий Евгеньевич, ты мне нужен. Пошли в мою халабуду.
  Они поднялись в кабинет генерала, и хозяин, пригласив своего зама сесть (но сам оставшись стоять), спросил у подполковника:
  - Левченко, ты когда последний раз со своей матерью разговаривал?
  Подполковник несколько озадачился. Подумал, поморщив лоб, и ответил:
  - На октябрьские я ей звонил, поздравлял. А разговаривать... В отпуске, в июле.
  - Скверно. Чаще надо с матерями разговаривать. Я тебе сейчас расскажу, как в Рязань съездил, а ты послушай, может быть, проникнешься.
   Знаешь, Левченко, странные дела творятся нынче на свете. Ездил я сегодня утром в Рязань, к матери Максима Полежаева. Форму надел, ордена, какие под рукой были - в общем, все, как положено. Сел в машину, еду - а в душе черным-черно. Главное, думаю - как же мне это ей сказать? Погиб сын, погиб где-то в чужом краю, и не знаю я, где его похоронили, куда матери на могилку поехать... В общем, скверно так, что впору самому в петлю.
  Ну да это ладно. Приехал. Хрущовка пятиэтажная, малость подзаброшенная. Двушка, что в адресе указана - на пятом этаже, под самой стрехой. Ладно, ползу по лестнице, душою мучаюсь.
  Открывает мне женщина, пожилая, но такая... Как тебе сказать? Из старых советских учительниц, короче. Какие до самой смерти форму держат.
  Зашел, представился. Дескать, генерал Калюжный, начальник службы, где сын ее служил. И вот при слове 'служил' она так на меня глянула... Не передать словами. И спрашивает: 'Он погиб за правое дело?' Меня, Левченко, дрожь до самых печенок пробила! Я ведь, ты понимаешь, только ей собирался сказать, дескать, мужайся, мать - а она на меня через очки так строго - зырк! Как будто я ученик ее, да еще не очень старших классов. А главное - спрашивает, за что погиб ее сын! Не как и когда - а за что! Ну, я ей, натурально - так точно, Екатерина Ивановна, погиб, выполняя важное задание, на боевом посту, в Болгарии. А она мне: 'Слава Богу, что он пал в бою. Умереть за Отечество - высшая честь для мужчины'. А сама... Слезы из уголков глаз, и такое в этих глазах горе, Левченко... Не передать. Потом спрашивает, можно ли узнать подробности. Я ей, понятное дело, ничего не сказал, лишь сообщил, что служил капитан хорошо, задание выполнил с честью, но, поскольку служба у него была секретная - то официально ей помощи ждать не стоит. Но что я уполномочен ей выдать пособие по утрате кормильца - и пакет, что мне Маслов подготовил, ей сую. Взяла она его, и, как ненужную хрень, в сторону отложила. И спрашивает: 'Товарищ генерал, мой Максим всю свою недолгую жизнь мечтал побывать на Шипке. Даже болгарский язык выучил. Скажите - он там был?' Соврал я, Левченко. Ведь не знаю точно, был ли, не был - но ответил бодро: был, дескать, дорогая Екатерина Ивановна, мечту осуществил. Она вздохнула так облегченно, и сообщает мне, что была у капитана нашего в Рязани симпатия, и собирается эта симпатия через три месяца рожать - причем Максимова сынишку, по всем признакам; так не против ли я, чтобы она, мать погибшего, эти вот деньги его новорожденному сыну передала?
  Заплакал я, Левченко. Честно тебе скажу. Не выдержал. Да и кто выдержит такое?
  И тут она меня взялась успокаивать! Дескать, ну что вы, товарищ генерал, офицеры для того и идут на службу, чтобы рисковать жизнью... Офицерская честь, дескать, не велит бежать от опасностей - и много чего еще она тогда сказала.
  В общем, вышел я от нее в таком сознании нашей правоты, что ты себе даже не представляешь. Если такие женщины в нашей стране еще остались - мы с тобой, брат Дмитрий Евгеньевич, им в пояс должны кланяться, и каждый миг о них помнить - когда свою службу служим. Потому что, пока живы такие вот Екатерины Ивановны - будет стоять Россия; и не мы с тобой ей опора, хоть и пыжимся и героев из себя строим - а они, матери наши, соль земли русской.
  Генерал закурил, поднялся из-за стола, подошел к окну.
  - Чертов ноябрь. И еще дней сорок день будет все меньше, ночь - все длиннее. К двадцатому декабря будет вообще казаться, что стылый сумрак окончательно добил солнечный свет. У тебя нет такого чувства, Левченко?
  - Есть. Каждый год у меня в это время червяк какой-то в душе заводится.
  - Страна наша сегодня - в глухом ноябре. Кажется, что все, будущего нет. Чеченскую войну позорно просрали, союзников нет, влияние в мире - уже и забыли, что это такое. Чуть ли не отрицательная величина в мировой политике сегодня Россия. У руля - какие-то твари без чести и совести, свалка ворья. Время негодяев... Так?
  - Общее впечатление именно такое.
  - У меня до сегодняшнего утра было такое, знаешь, поганенькое чувство, что зря мы продолжаем нашу работу. Скверные мыслишки стали появляться, пакостные. Мол, все напрасно, зазря людей губим, напрасно шерудим по Европам. И не проще ли было бы те деньги, что идут к нам от наших фирм, и которые мы на разные шпионские злодейства тратим - людям нашим простым раздавать, какие по полгода зарплат не получают. Может, и больше было бы толку. А вот поговорил с матерью капитана Полежаева - и опять в своем деле на все сто уверен, и с новыми силами готов на невидимых фронтах врагу единоборствовать. Понадобиться - и сам с ракетой у вражьей базы встану. Веришь, Левченко?
  - Верю, Максим Владимирович. - В ответе подполковника не было никакого чинопочитания. Левченко знал, что по молодости лет генерал бывал в разных переделках, а в Анголе, во время кровопролитных боев под Квито-Кванавале, где кубинцы, не жалея, густо клали лучших своих ребят - был даже тяжело ранен. Но сегодняшние слова Калюжного удивили даже его заместителя. Да-а, видно, серьезно задела главную струну в генеральской душе мать павшего капитана Полежаева.
  - Так вот, Левченко. Знаешь, зачем мы ведем эту нашу тайную войну? А ведем мы ее, друг мой ситный, чтобы приблизить для России апрель. Он так и так наступит, ты в этом не сомневайся, подполковник. Только с нашей помощью - быстрее. Вот что я передумал, пока из Рязани возвращался.
  Ладно, оставим лирику пока в сторону. Что-то у тебя личико озабоченное. Случилось что?
  - Да нет, ничего серьезного. Просто думаю срок доставки комплексов в Европу немного сдвинуть.
  - Зачем?
  - Контора течёт. Мы эти комплексы, конечно, доставим чисто, не наследим. Но если им придется где-нибудь в той же Венгрии лежать без дела два-три месяца - есть опасность, что кто-то где-то что-то узнает. А их мы ну никак за канализационные трубы не выдадим.
  - Да, тут ты прав. Если уж кто-то из наших продался врагу - надо проведение операции, во-первых, максимально засекретить, и, во-вторых, каждому овощу - свой срок. Стало быть, когда ты думаешь трубам время ехать на воды в Баден-Баден?
  - Думаю, в марте. Судя по всему, именно к марту те, что играют за черных, основательно подготовятся, и где-то во второй декаде начнут ломать сербов через колено.
  - Вот как? Прямо даже и дату можешь назвать? - и генерал иронично улыбнулся.
  Левченко его иронии решил не замечать.
  - Дату - нет. Но расчет здесь простой. Сейчас они нагнут Македонию - и та разрешит разместить у себя их солдат. Параллельно они каким-то образом погонят оттуда наблюдателей ООН - чтоб не мешали готовить бойцов для УЧК и перебрасывать разных специалистов в деле смертоубийства на ту сторону. Потом им последовательно нужно будет избавиться от любых возможностей мирного урегулирования. Дело долгое. Надо будет нагнать в Косово боевиков УЧК, устроить там пару хорошеньких геноцидов, чтоб с видеозаписью, заодно - перебить умеренных в руководстве косовских албанцев; одним словом - накалить ситуацию. Ну, как это обычно они и делают. Одновременно с этим им придется отсекать прогерманские силы и вообще минимизировать влияние Германии - тоже дело непростое. Декабрь-январь уйдут на это - как за здорово живешь. Сербы будут, конечно, пытаться соскочить; я даже не удивлюсь, если в белградское правительство будут введены заведомо прозападные фигуры. Но только им это не поможет. В феврале-марте ситуация, как это водится, выйдет из-под контроля, их телеканалы с жутким надрывом начнут визжать о том, что сербы вспарывают животы беременным албанкам и с адским хохотом поедают сырыми их неродившихся младенцев - в общем, 'промедление смерти подобно'. И тогда они начнут.
  Генерал кивнул.
  - Логично. Хорошо, переговори с Одиссеем, пусть не торопится, пусть для начала съездит по тем краям туристом, осмотрится, выберет себе ориентиры. Пусть подготовится, короче. Время у него есть.
  - Хорошо.
  - Да, вот еще. Румянцев отправлял своих по отдельности?
  - Ну конечно. Каждый из них знал только свое задание и свой маршрут, причем настоящих целей заданий никто, как обычно, не знал. Румянцев тертый калач.
  - Ладно, ступай. Отправляй его железяки, грузи Одиссея. А я на пару дней с товарищем Викторовым съезжу тут в одно место, пообщаюсь с разными полезными людьми. Посоветуюсь. Есть, ты знаешь, определенная в этом необходимость. Если что - побудешь за меня.
  - Есть.
  Левченко вышел из кабинета генерала несколько озадаченный. Шеф решил с кем-то советоваться? Чудеса, да и только! Допрежь такого за Калюжным не замечалось. Впрочем, и верховоды наши вроде как очнулись. Дума штампует одно просербское и антинатовское заявление за другим, кое-кто уже начал всерьез говорить о приеме Югославии в Союз. Дело беспонтовое, конечно, всем людям знающим это ясно, как дважды два - а все ж в мозгу у любого прожженного циника есть уголок, где, загнанная и запуганная, но все же таиться надежда на чудо...
  Левченко тяжко вздохнул и направился к себе. Чудес не бывает. Чтобы чудо в той катавасии, что заварилась на Балканах, произошло - их Управлению очень и очень придется постараться.
  ***
  В это утро изрядно подморозило. Хорошо, что служебную 'волгу'-универсал, на которой Левченко отправился в Подольск, успели переобуть в зимнюю резину - иначе чудо советского автопрома, начисто лишенное всяких буржуйских АБС, раза три по дороге могло улететь в кювет.
  На месте он был в два с четвертью - и, к своему изумлению, обнаружил у дверей подъезда переминающегося с ноги на ногу Одиссея! Тут же во дворе неприметной пятиэтажки, находящейся в состоянии капитального ремонта и оттого пустой, без жильцов - стоял здоровенный грузовой микроавтобус 'мерседес' с белорусскими номерами. Хм, оперативно, однако...
  - Ну, здравствуй, Одиссей. Благополучна ли Итака? - Левченко не показал виду, что чрезвычайно удивлен столь раннему появлению своего сотрудника.
  - Что с ней сделается? Здравствуйте, Дмитрий Евгеньевич! Докладывать?
  - Давай.
  - Я тут от имени одной фирмы минской закупил сантехническое оборудование и всякие фитинги-шмитинги. Все запаковано в целлофан, снаружи хрен что разберешь - где унитаз, а где труба с двумя коленцами. Ваши трубы мы тоже упакуем поплотнее, и засунем в самую глубь товара. Накладная у меня на руках, они там уже числятся. Не помню, правда, под каким наименованием, но общее количество мест сходится. Я забираю восемь штук?
  - Восемь. Только сделаем чуток по-другому. Мы сейчас заберем твой упаковочный материал, сложим его в мою машину, и съездим заберем, как ты говоришь, фитинги. И уже замотанные и обезличенные, привезем сюда, а потом погрузим в твою машину.
  - Логично. Сейчас я принесу упаковку.
  Одиссей сбегал к микроавтобусу и вернулся с огромной кипой плотного непрозрачного пластика.
  - Поместиться в вашу 'волгу'?
  - Затолкаем! Только постарайся так, чтобы откидную крышку не снимать - заднего обзора не будет.
  Минут пять они запихивали в багажник решительно не желающий складываться до нужного объема, протестующе шуршащий пластик. Но все же человеческий гений победил, и, с трудом захлопнув заднюю дверцу, Левченко указал Одиссею на место справа от водителя:
  - Садись, поехали. Это довольно далеко.
  - Ну, не дальше, чем до Москвы! - и Одиссей живо уселся на пассажирское кресло, громко лязгнув дверцей.
  - А как ты своему водителю обосновал догрузку здесь? - уже выезжая со двора, спросил Левченко.
  - Да как обычно. Что, дескать, эти фитинги на фирме, где мы грузили основную часть товара, дорогие, поэтому я сговорился с работягами на стройке здесь, в Подольске - они мне ворованные вполцены отдадут.
  - Нормально. Документы у него на руках? Если какие-нибудь дэпээсники пристанут?
  - А то! И накладная, и платежка, и контракт. Товар же чистый, все законно.
  Они подъехали к окраине города, к тянущимся рваными неровными рядами гаражным массивам. Одиссей присвистнул:
  - Ого! У вас ПЗРК что, в гаражах хранятся?
  - Нет, немного в другом месте. Но вход - через гараж.
  'Волга' подъехала к неприметному, ничем не отличающемуся от своих собратьев (кроме покрашенных голубой краской распашных ворот) гаражу, и Левченко заглушил двигатель.
  Они вышли. Свежий морозный воздух приятно бодрил, хотелось дышать полной грудью; Одиссей, раскинув руки, потянулся так, что захрустели суставы. Левченко одобрительно кивнул.
  - Вот-вот, разомнись. Трубы по пятнадцать кило каждая, и носить их придется тебе. Считай, восемь рейсов придется сделать.
  Левченко открыл ворота - и перед глазами изумленного Одиссея показался вход в какое-то подземелье, для которого этот гараж был не более, чем маскировочной декорацией.
  - Ого! Что это?
  - Да ты не пугайся и разных страшных версий не строй. Было тут сразу после войны построено бомбоубежище - рядом были позиции зенитной артиллерии, ПВО Москвы, а в убежище располагался командный пункт зенитного полка. Потом зенитную артиллерию убрали - технический прогресс, сам понимаешь - а бомбоубежище передали на баланс гражданской обороны. В восемьдесят третьем оно официально было списано из числа действующих объектов, и по бумагам - разрушено, а на его месте построены гаражи. Гаражи, как ты видишь, действительно построены, но только бомбоубежище никто разрушать и не думал. Теперь это наш базовый склад для разных железяк, ни по каким ведомостям не проходящих. Прощу! - и Левченко распахнул (правда, с трудом - уж больно тяжела была входная дверь в старое убежище) перед Одиссеем вход в подземелье.
  Снизу пахнуло нежилым теплом, однако - без легкого запашка гниения, характерного для герметично закрытых помещений.
  - Проветриваете? Специально из Москвы человек ездит?
  - Круче. Поставили автомат на систему вентиляции, раз в сутки - причем каждый раз в другое время - он пятнадцать минут гонит вглубь свежий воздух. Немецкая машинка, стоила нам неслабых денег. Зато - тепло и сухо! - Левченко объяснял это Одиссею с немалой долей гордости - в конце концов, именно он задумал поставить эту систему на секретный склад.
  Спустившись вниз, Одиссей еще раз свистнул изумленно. Каких только ящиков там не было! Причем не только отечественных, военно-зеленых; глаз Одиссея выхватил несколько светло-серых пластиковых коробов с англоязычными надписями, а также - в самом углу - десяток здоровенных укупорок ядовито-синего цвета, с до боли знакомыми польскими 'uwaga!' на боках, нанесенными ярко-красной краской. Да, серьезно подготовились ребята...
  - Ты не свисти, денег не будет. Я сейчас достану трубы, а ты давай волоки свой целлофан, и задние сиденья в машине заодно разложи, иначе товар в ней не поместятся. Здесь будем упаковывать - вернее, упаковывать буду я - а ты будешь таскать и в машину складывать. И ворота, кстати, прикрой - нам чужие глаза не нужны.
  Последующие сорок минут ушли у них на работу с извлеченными из добротно покрашенных ящиков переносными зенитными ракетными комплексами. Левченко проверил каждую трубу на комплектность, удостоверился в исправности системы наведения, а затем каждую аккуратно упаковал в непрозрачный пластик - причем так, что на выходе было вообще не понятно, что находиться внутри этой груды целлофана. Одиссей по одному носил упакованные 'фитинги' наверх и укладывал их в салон 'волги', временно ставший грузовым отсеком. Места едва-едва хватило, и последнюю трубу ему пришлось буквально впихивать.
  Вскоре показался Левченко. Тщательно закрыв дверь в бомбоубежище, он щелкнул каким-то тумблером слева от входа (на стальной пластинке выше тумблера сразу загорелся красный огонек), приложил большой палец правой руки к какому-то объективу, а затем так же старательно закрыл ворота гаража.
  Когда он сел в 'волгу' - Одиссей спросил осторожно:
  - А не боитесь, что кто-нибудь влезет? Места здесь малонаселенные...
  - Боимся. Видел, я систему сигнализации включил? Конечно, никаким воровским инструментом эту дверь не взломать - это ж броневая плита - но дураки могут найтись. Если начнут дверцу эту нашу ломать - на пульте у охранника в головной конторе загорится один из огоньков. Он мне о нем доложит, и через полчаса я с парой-тройкой злых и нехороших людей буду здесь. За полчаса эту дверь, в принципе, трактором не сдвинешь - так что риск минимален. Все, больше ни о чем не спрашивай - все остальное есть военная тайна и государственный секрет.
  - А соседи по гаражам? Неужто не подходят по-соседски попросить ключик на тринадцать или солидолу шмат?
  Левченко улыбнулся.
  - А нету у нас тут соседей. Весь блок - восемь гаражей по одну сторону, семь по другую - нашим офицерам принадлежит, они там машинёшки свои - у кого есть, конечно - хранят. Так что ключ на тринадцать просить некому.
  Одиссей покачал головой, немало поразившись такой дорогостоящей предосторожности. Затем спросил неуверенно:
  - А если сейчас по дороге кто-нибудь поинтересуется нашим грузом?
  Левченко махнул рукой.
  - Не боись! По дороге ничего не будет. А если будет - у меня для разных мелких гаишников сурьезный документ есть.
  Они возвращались совсем по другой дороге - Одиссей заметил, что подполковник намеренно путает следы - и затратили на обратный путь втрое больше времени. Что ж, дело понятное - если его даже и схватят и учнут пытать - под самой суровой пыткой он не сможет сообщить, где умудрился получить переносные зенитные комплексы. В Подольске... Подольск большой. Одиссей лишь едва заметно улыбнулся этой предосторожности своего начальника.
  Водитель микроавтобуса уже ждал их возле своей машины. 'Нетерпеливый' - подумал Левченко.
  Втроем они быстро погрузили шуршащие 'фитинги' в чрево микроавтобуса, а затем Одиссей еще минут двадцать переставлял разные сантехнические прибамбасы - 'чтобы не растряслось по дороге', как он объяснил водителю.
  После того, как водила закрыл свой 'мерседес' и занял свое место в кабине - подполковник приглашающе махнул Одиссею в сторону своей 'волги'.
  - Значицца, так, дружище. С этого момента комплексы полностью на твоей ответственности. Мы тут подумали, прикинули сроки - торопиться тебе пока не надо. Может быть, съезди для начала по предполагаемому маршруту сам, или сядь с кем-нибудь, кто поволокёт какой-нибудь товар по этой дорожке - в общем, понюхай, чем вся эта музыка пахнет. Доставить тебе эти трубы в Венгрию надлежит где-то к середине марта, вряд ли раньше. То есть, конечно, случиться может всякое - даже то, что они и вовсе не понадобятся - но срок мы наметили именно такой. Если будет что-то чрезвычайное - я тебя извещу.
  По связи. В Сегеде есть адвокатская контора Лайоша Домбаи. На улице Ретек, на первом этаже жилого дома номер четырнадцать. Если нужен будет склад, или средство передвижения, или экстренная помощь в эвакуации - найди Лаци, передай ему одно слово - 'Темиртау'. Сегед в двадцати километрах от границы с Югославией, так что удрать, в случае чего, тебе будет куда.
  Затем Будапешт. В Кишпеште - это такой район на юго-востоке - на улице Кёнвеш Кальман кёрут - 'кёрут' означает проспект, проспект Кальмана Кёньвеша, был у них такой король, книжками увлекался - в доме номер восемь есть бюро переводов. Там работает такой Янош Фекете. Когда окажешься в Будапеште - обратишься к нему. Кодовое слово 'Сарепта'. Запомнил? Он же тебе скажет, куда складировать привезенный товар, и вообще, можешь рассчитывать с его стороны на любое содействие.
  - Записывать, конечно, нельзя?
  Левченко удивлённо посмотрел на собеседника.
  - Ну почему? Не настолько мы пугливые идиоты. Запиши, дорога длинная, по пути все выучишь наизусть. Но с этой бумажкой лучше тебе распрощаться по приезде в Минск.
  - Понял. - И Одиссей тут же записал все сказанное подполковником на чистом листе из небольшой стопки, что хранилась у него в папке с накладными.
  - Теперь по деньгам. Сколько тебе нужно?
  - На всю операцию, я рассчитал - где-то двадцать две тысячи, не считая тех семи, что я уже взял.
  - Ты ж говорил - пятьдесят? - удивился подполковник.
  - А у меня почти самоокупаемый вариант нарисовался. - Как-то загадочно усмехнувшись, ответил его собеседник.
  - Ну-ну. Как скажешь. Держи. - И с этими словами Левченко достал из своей сумки несколько серо-зеленых пачек. Отсчитав нужную сумму, остаток он, немного поколебавшись, все же сунул в руки Одиссея: - А, забирай все! Пусть будет тридцать - что я тебя буду, как сироту, оделять? На крайний случай, полежит где-нибудь в загашнике - про запас. Не понадобиться - вернешь; все лучше, чем в нужный момент у тебя какой-нибудь поганой сотни не окажется!
  Затем они распрощались, и Одиссей, напоследок махнув подполковнику рукой, забрался в свой микроавтобус; пыхнув ядовитым соляровым чадом, пожилой 'Мерседес' развернулся на площадке и тронулся в дальний путь.
  Левченко проводил его глазами, вздохнул, сел в свою машину и тронулся в сторону Москвы. Итак, третье, самое важное, направление будущей операции 'Обилич' началось... Дай Боже в час добрый!
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"