Устюгов Сергей Николаевич : другие произведения.

Осколки времени

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  
  
   ОСКОЛКИ ВРЕМЕНИ.
   Густыми мазками, марая холст,
  Художник творит безумие.
  
  
   Глава 1
  
  Лексе тридцать восемь лет. Лексой его назвали в детстве, и он со странной настойчивостью перенес свое прозвище во взрослую жизнь. Свое имя и фамилию он не хотел вспоминать, они Лексе не нравились.
  Лекса живет у бабушки в маленьком городке, деревянный покров, которого ему нравится. Тихо и спокойно, хотя цивилизация пробралась и сюда. Ее приметы - киоски, иномарки, обкуренная молодежь настойчиво двигают городок к капитализму, но городок упрямо сопротивляется.
  Лекса работает на огороде, иногда готовит еду, по вечерам они с бабушкой смотрят по телевизору сериал, и тогда бабушка вздыхает и ругается. Уж больно неправильно ведут себя герои, особенно вон те, злодейские морды. Изредка к бабушке заходят подружки и тогда начинаются нескончаемые разговоры о ценах, пенсии, о жизни.
  Через три дома от бабушки торгуют наркотиками. Целыми днями, будто на водопой тянется молодежь. Однажды и в бабушкином огороде Лекса застал наркоманов. Двое парней, лет семнадцати, аккуратно ходили вдоль грядок и осторожно срезали маковые головки. Завидев Лексу, они остановились, посмотрели, затем спокойно продолжили свое занятие. Лекса поглядел на них, повернулся и ушел. Бабушка рассказала, что наркоманы по весне специально разбрасывают семена, а потом ходят, урожай снимают. Пусть их, лишь бы не безобразничали, говорила беззубым ртом старушка.
  Лекса жил у бабушки третью неделю. О работе он и не помышлял - как без документов. Один из сынов бабушки обещал Лексе какой-то документ, но он в это время был такой пьяный, что наверно и позабыл. К тому же он через два дня он уехал к себе, в соседний город. Бабка почему-то долго крестилась, проводив сына. "Бедный, бедный, - причитала она, - ох и змеюка у него жена, не дай Бог, кому такую..." Второй сын жил где-то далеко, на Дальнем Востоке. У матери он не бывал лет семь. Бабушка иногда тихо плакала, переживая за сына. Как в такое время ребят поднять, а ведь их у него трое.
  Иногда бабушка пыталась расспрашивать Лексу о его прошлой жизни. Лекса больше отмалчивался, и старался перевести разговор на другое. Он не хотел говорить о прошлом, в конце концов, это его прошлое и никого оно не должно касаться.
  Так бы и жил Лекса у старушки и со временем, возможно, стал бы ей третьим сыном, но неожиданно пришла телеграмма от сына, что жил на Дальнем Востоке, он за столько лет собрался-таки в гости.
  Бабушка засуетилась, стала все мыть, чистить и скрести. На второй день, бабушка, виновато глядя в сторону, забормотала:
  - Вот, милок, и все. Сын у меня с семьей приезжает... понимаешь... а он строгий... страх... Так что, сынок...
  Было жалко бабушку, Лекса отчего-то подумал, что вот уедет сын и останется она опять одна, только помощника у нее не будет. Но что делать.
  Бабушка напекла пирогов на целую команду. Провожая Лексу, она вытирала платочком сморщенное лицо и глядела на него жалостливыми глазами. У Лексы самого что-то защемило в груди, когда он прощался со старушкой. Так покидают обжитое, родное, оставляя позади частицы внутреннего тепла. Что то ждет его впереди? Как его примет жизнь, которую он наблюдал из-за бабушкиного забора.
  Лекса ехал в электричке, она увозила его все дальше от городка, где жила сердобольная старушка. Промелькнуло кладбище в конце города, и Лекса повернулся к людям. За две с лишним недели он так и не привык к новому миру. Да и как привыкнуть... На соседнем сиденье расположилась молодежь, девчонки и ребята, лет по пятнадцати, и все они пьют пиво. Запрокидывают свои подбородки и выливают прямо в рот пенящуюся жидкость. Хохочут на весь вагон, и ни один взрослый не то чтобы сделать замечание, никто даже не косится в их сторону. Неужели привыкли?
  По вагонам ходят женщины в замусоленных фартуках и продают пирожки. И пассажиры берут. Никто не удивляется. А одежда... Пожалуй, только пенсионеры одеты привычно, молодежь же - девчонки в обтягивающих худые ноги черных брючках, ребята в футболках с иностранными надписями. Хорошо живут? Наверно.
  Высадили Лексу и еще двух безбилетников на маленькой дачной станции. Дощатая платформа с железными перилами, несколько скамеек вдоль перил и крошечная будка кассира.
  На этой станции Лексе повезло, почти у перрона, в кустах он нашел паспорт. Помятый, облитый какой-то дурно пахнущей жидкостью, он валялся в куче тряпья. Лекса осторожно открыл его и увидел мужчину примерно его лет, даже чем-то похожего на него. Первой мыслью было - сдать паспорт в будку кассира, но, поразмыслив, Лекса решил подождать. Паспорт это документ, и хотя бабушка дала Лексе на дорогу немного денег, без документов прожить скорей всего было бы сложно.
  С деньгами у Лексы один раз получился казус. Еще в городке, бабушка послала его за хлебом и дала ему десятку. Лекса вошел в магазин, попросил у продавца булку хлеба и протянул деньги. Продавец сдала ему на удивление мало. Он стоял и смотрел на нее. Обсчиталась? С кем не бывает. Но продавец глядела на Лексу спокойно и уверенно. Когда же он робко попросил пересчитать, женщина -громко сказала: " Разуй глаза, мужчина, хлеб опять подорожал!" Тут только Лекса обратил внимание на цены. Глаза полезли на лоб. Этого не может быть! Хлеб же стоит от силы тридцать копеек, а тут шесть рублей.
  Ошеломленный он отошел от прилавка и еще долго водил взглядом по ценникам. Колбаса... страшно сказать ... девяносто рублей...
  Тут же недалеко от станции Лекса аккуратно почистил паспорт, расправил его и засунул во внутренний карман пиджака. Все. Теперь он гражданин. Может ехать куда угодно, были бы деньги. Нет. Домой, только домой! Привыкнуть к этой жизни тяжело, но наверно он сможет. Как там его Нина, ребята? Тоска снова взяла за горло... Ну как до них добраться...
  Лекса пообедал бабушкиными пирогами, походил по лесочку и поднялся к платформе.
  
  
   ***
  
  
  - Нет, ну, на фига это нужно, - пожилой, прилично одетый мужчина отчаянно размахивал руками и ругался. Все выражения его были явно почерпнуты из мальчишеского жаргона.
  Его жена, притихшая и молчаливая, медленно отирала узкой ладонью морщинистое старушечье лицо. Изредка она косилась на мужа, и тогда глаза ее на миг освещались внутренним теплом. Узкие и сухие губы пытались растянуться в счастливую улыбку.
  Мужчина казалось, говорил сам с собой. На соседней деревянной скамейке сидела, навалившись на спинку, девица неопределенного возраста. Глаза ее полуприкрытые редкими белесыми ресницами, лениво поглядывали на уставших дачников. Весь презрительный вид девицы словно говорил: вы мне все абсолютно безразличны, чихать я на вас хотела, со всеми вашими неподъемными авоськами, с вашей вонючей поношенной одеждой, с вашими старческими уставшими лицами.
  Дачники, кинув взгляд на девицу, молча проходили мимо, и старались сесть где-нибудь подальше. Лишь мужчина со своей усохшей супругой, расположился совсем рядом. Он показно разглагольствовал, из всех сил стараясь привлечь внимание скучающей девицы.
  Поток слов и прерывистое дыхание рвались из открытого рта. Мужчина косился на девицу и говорил, говорил...
  Жена, наконец, обратила внимание на соседку. Женская зависть на секунду затуманила глаза, но потом, привычное взяло вверх. Женщина повернулась к мужу и стала искательно заглядывать ему в глаза.
  Девица положила ногу на ногу и словно невзначай чуть обнажила. У мужчины внутри что-то зашипело, разговор его превратился в бессвязный, торопливый набор слов. Его несло и несло. Сверкающие образы лавиной летели в воспаленном горячечном сознании.
  Девица начала поглядывать на странную парочку. Она забеспокоилась. Скудным своим умишком девица поняла, что стала объектом внимания, и внимания явно нездорового, психического. Мужчина же распалялся все больше и больше. Худенькая жена потускнела, опустила глаза и затеребила длинными пальцами край матерчатой сумки.
  Мужчина неожиданно вскочил и стал отчаянно жестикулировать. Мало-помалу он подвигался к девице. Девица отчего-то сморщилась, побледнела, ее снисходительное выражение стало исчезать. Потихоньку, потихоньку она начала отползать по скамье прочь.
  Мужчина уже стоял перед девицей, заглядывал ей прямо в глаза, и, брызгая слюной, визгливо кричал. Он не пугал, нет, он просто хотел понравиться, показать себя. Девица побелела. Ее затрясло, глаза забегали по сторонам в поисках помощи. Но тщетно. Дачники прятали взгляд, отворачивались, их это не касается. Девица бросила умоляющий взгляд на жену и столкнулась с совершенно пустым и безучастным взором. Только на секунду в глазах женщины мелькнуло осмысленное и злорадное выражение.
  Мужчина протянул худые костлявые руки и попытался взять девицу за отвороты курточки. И тут девица завизжала. Ее визг резал уши и вселял панику в сердца дачников.
  Чем бы все это закончилось, неизвестно, не подоспей вовремя милиционер. Он оторвал мужчину от девицы, и, заламывая ему руки, повел прочь с платформы. А вскоре и подошла электричка.
  
  
   Глава 2
  
  Снова Лекса в дороге, снова электрички... Так, на перекладных он добрался до большого города. Здесь он постарается заработать и тогда... прощай этот край... Домой, домой... И вообще, как его сюда занесло.
  В большом городе Лекса потерялся. Он растерянно озирался, широко открывал глаза... Все поражало его. Огромные рекламы на крышах и стенах домов; бесчисленные иностранные легковушки, с шуршанием мчащиеся по проспекту; люди, разодетые так, словно, только что сошли с обложки журнала мод...
  В подземном переходе Лекса остолбенело уставился на кипу журналов и газет, разложенных на столиках. Полуголые и абсолютно голые красотки глядели с обложек красочных журналов на растерянного Лексу. Его вид наверно был очень смешон, потому что две девчонки-продавщицы о чем-то зашептались и захихикали.
  Лекса закрыл рот, потупил взгляд и отошел в сторону. Что случилось с миром? Порнография свободно продается и доступна всем и каждому, даже детям. Нет, точно мир сошел с ума. И так наверно везде.
  Лекса шагал по улице, идущей прямо от вокзала, и искал где бы перекусить. Деньги он отчаянно экономил, словно чувствовал, что они могут понадобиться. Оглушенный красками и шумами большого города, Лекса еле перебирал ногами. Ему казалось, что все смотрят на него, оглядываются вслед ему и втайне посмеиваются. Он отошел к магазину с вывеской "Эммануэль" и постарался успокоиться. Мимо спешили по своим делам горожане, все вокруг мелькало и торопилось. Город жил своей напряженной деловой жизнью и не замечал одинокого человечка, прижавшегося к стене здания.
  Лекса отдышался, постарался ощутить непривычный и чужой ритм города и влиться в него. Ничего не получалось, лицо одеревенело, губы сжались, будто перед Лексой был враг, ноги еле сгибались, отчего походка его была, как на ходулях. Спасительная вывеска "Столовая", вовремя выручила.
  Лекса поднялся по ступенькам и вошел в зал, пропитанный вкусными столовскими запахами. В животе сильно бурчало, во рту скопилась клейкая и тягучая слюна. Голод не тетка!
  Лекса стоял перед стойкой и внимательно изучал меню. Ну и цены! Наконец он решился. Взял две тарелки супа, три стакана чая и несколько кусков хлеба. Поставив все на поднос, он направился в зал, там отыскал свободный столик, и склонился над едой. Ел торопливо, организм требовал пищи. Исподлобья Лекса незаметно оглядывал зал, никто на него не смотрел. И неудивительно, через эту столовую за день проходит столько народа...
  Лекса закончил обед, отнес грязную посуду и пошел к выходу. Вдруг взгляд его остановился на небольшом буфете, устроенном на выходе из столовой. Лекса стоял у прилавка и смотрел на разноцветные наклейки. Такое количество вин он никогда не видел, а пива, пива... столько сортов, а еще большие пластмассовые бутылки, тоже наверно пиво. Ниже располагались сигареты. Лекса узнал только два-три сорта, а вот остальные были незнакомы. Но цены... цены не то, что кусались, они готовы были съесть, сожрать содержимое любого кошелька.
  Лекса выбрал самые дешевые сигареты "Прима" и, положив пачку в карман, поплелся на улицу. Хотелось отдохнуть, немного расслабиться от навалившихся впечатлений, да и о работе подумать.
  Началось с малого. К Лексе, который устроился в скверике во дворе дома, подошел интеллигентного вида мужчина. Он вежливо попросил сигарету и задымил, устроившись рядом на скамейке. Они молчали, как старые добрые знакомые. На Лексу накатил приступ доброты, и он сам предложил мужчине выпить пива. Мужчина на удивление быстро согласился, и вскоре они потягивали из бутылки пенную жидкость. Пиво было изрядно газировано, неужели здесь так делают, это же не настоящее пиво. У настоящего совсем другой вкус. Но тем не менее в голову оно ударяло. Мужчина ослабил галстук, раскраснелся и начал говорить. Уж лучше бы он молчал. Немного послушав его, Лекса понял - перед ним ненормальный. Мужчина болтал о каких-то энергиях, вампирах, колдунах, магах и прочей нечисти.
  Третьим в их компании оказался, и откуда он взялся, вроде не было и вот он, облезлого вида пожилой мужичок, такие выпивку за версту чуют. Он незаметно и ловко вклинился в разговор и так же потихоньку выудил из рук Лексы бутылку с пивом, и очень быстро запрокинул ее в рот.
  Компания не пела, может здесь не принято, но разговоры у них, особенно после второй бутылки водки пошли за "жизнь". Лекса слушал ужасающие истории о маньяках, о мафии, о катастрофах... Он пьянел и пьянел. Временами мир начинал раскачиваться и заваливаться в сторону. Лекса напрягался и снова слышал спор двух мужчин. Последнее, что он помнил,так это грязный, захватанный стакан. Прозрачную жидкость в нем и соринки на дне.
  Душераздирающее мяуканье вернуло из забыться отупевшего Лексу. Еле повернув голову, он вдруг встретился взглядом с голодным, ободранным, местами до самого мяса грязно-желтым котом. Кот терзал какую-то падаль, на морде его ерошился прилипший пух.
  Лекса с трудом приподнялся на локтях и огляделся. Кучи мусора, зловоние, откуда-то доносится рычание трактора. Не сразу, но все-таки до Лексы дошло - он на свалке. Как он сюда попал? Вдруг сердце тревожно заныло - деньги?
   Денег не было... Дела-а! Паспорт хоть на месте?... На месте... Кому он нужен.
  Лекса встал, осмотрелся. Во все стороны тянулись горы мусора, отходов; дым стелился по низинам; запахи казалось, плавали в воздухе.
  Надо выбираться отсюда. Но куда идти? Ни одной живой души, не считая облезлого кота. Тот, разгрызая кости дохлой птицы, косил одним глазом на Лексу, и был готов в любую секунду перейти в нападение, защищая свою добычу.
  Чистый и светлый город таял в памяти, на смену ему выплывала ужасная действительность. И вот тут Лексу осенило - надо пробираться к тракторам. Там люди, там дорога в город. Головная боль, мучившая Лексу, сразу отступила, словно испугалась решимости Лексы.
  
  
   ***
  
  Хилый стоял и смотрел на свалку. Завалы мусора тянулись почти на полтора километра. Днем здесь работали два бульдозера, они переталкивали с места на место мусор, кое-где делали ямы и сваливали туда гниющие отходы. Вонь и удушливый дым, казалось, никогда не покидали это проклятое место.
  Хилый привык, он здесь почти два года, хотя время для него уже не имело значения. Чем бы набить брюхо, да опохмелиться. Баб здесь хватает, на любой вкус, выбирай, не хочу. Ну и что с того, что все они грязные и почти всегда пьяные. Но что-то не тянет на них в последнее время. Все, кончился наверно, как мужик. Эх, найти бы что-нибудь ценное. Вот год назад Кривой кольцо обручальное нашел, ох и попили тогда. Да не эту "бодягу", а настоящую водку, из магазина, хотя и там она тоже "бодяга".
  Что же Длинный запаздывает? Опять в медитацию ударился, или с собачонком возится. Ишь чего удумал - собаку научить говорить. Придурок, одним словом.
  Из-за горы мусора появилась долговязая фигура. Рванье одетое прямо на голое тело, было подобрано на свалке, но Длинный на все эти мелочи не обращал внимания. Он шел, высоко подкидывая ноги, голова была запрокинута, беззубый оскал щерился в небо. Длинный ловил солнце. Последнюю неделю он раз в день обходил по кругу всю свалку и потом всем довольно говорил, что накачал в это место жуткое количество энергии.
  Длинный был ненормальным. Обитатели свалки смеялись над ним, некоторые сначала пытались издеваться, но после одного случая стали остерегаться.
  Однажды Бычок, мужик с заросшим лицом, похожий на гориллу, попробовал отобрать у Длинного медь, которую тот собирал два дня.
   Конечно, Бычок тоже был шизанутый, да и кто на свалке нормален, но то, что сделал с ним Длинный, ни один психованный сделать не мог. У Бычка оказались переломанными обе руки и что странно, в нескольких местах. Месяц он не мог поднять ложку, не то, что рыться в мусоре. Хорошо еще, что с Бычком жили две женщины. Они и выходили его, а то бы закопали бульдозером или собаки бы загрызли.
  Длинный прошел мимо Хилого, за ним ковылял подбитый на одну ногу щенок. Какая там порода, на собаку он походил только лаем, а так крыса крысой. Как такой заговорит, да ни в жизнь.
   Щенок покосился на Хилого, тот от неожиданности отпрянул в сторону. На него мельком взглянули совершенно человечьи глаза. Что за ерунда? Почудится же такое.
  Длинный шагал и шагал. Мысли его были далеко, даже мысли Шарика сейчас не проникали в сознание. Длинный трудился. Он продвигался мимо серых шаров энергии. Чужая энергия безжалостно сдирала верхний телесный слой его собственной. Он черпал из Космоса силу и подпитывал тело. Длинного всего скручивало, вытягивало, но приходилось терпеть. Надо закончить круг. Солнце даром не дает энергию, оно требует от тебя неимоверного напряжения сил, полной концентрации.
  Круг близился к концу. Пора было заканчивать, но тут что-то вмешалось в процесс накопления энергии. Какая-то чужая сила сбросила Длинного с протоптанной дорожки. Туда же полетел и щенок, жалобно скуля.
  Длинный с трудом вышел из транса. В двух метрах от него стоял бородатый мужчина. Крепкий, одетый в хорошую одежду, он молча смотрел на Длинного. Потом, медленно цедя слова, сказал:
  - Ты, недоумок, тебе норма сто рублей в неделю. В воскресенье отдашь Хилому.
  Мужик повернулся, и уверенно шагая по хрустящему мусору, стал подниматься по куче.
  В голове Длинного все перемешалось. Он видел мужчину то в радужном ореоле, то в зловещем фиолетовом цвете. Он не мог понять этот знак. Никто до сих пор не прерывал его занятий.
  Подошло воскресенье. Все жители городской свалки потянулись к Хилому. Они ругались, размахивали руками, но все равно отдавали деньги. Время такое. Не отдашь, и выгонят со свалки или хуже того, закопают.
  Обитатели свалки жили в полуземлянках, и лишь наиболее наглые и сильные занимали проржавевшие контейнеры и вагончики. Длинному досталась землянка. Он появился на свалке весной, когда уже не было снега. Чуть позже к нему прилепился и собачонок.
  Длинный кипятил на небольшом костерке воду для чая, когда появились несколько мужчин. Впереди выступал бородатый, тот, что назначил Длинному дань. Он молча подошел, брезгливо посмотрел на оборванного и грязного Длинного и вдруг резким движением ноги перевернул банку. Костер недовольно зашипел. Щенок яростно залаял и кинулся на мужчину. Пинок ногой отбросил его прямо в костер. Послышался жалобный визг. Щенок большими черными глазами бессильно поглядывал то на хозяина, то на бородатого мужчину. Его язык торопился зализывать ожоги, что щенок получил от костра.
  Длинный гневно вскочил. Обидели его друга, и он намеревался расправиться с обидчиком.
  Два мужчины стояли друг против друга и смотрели прямо в глаза. Продолжалось это довольно долго, пока не выскочил вперед Хилый и не начал в панике говорить:
  - Отдай деньги, Длинный. Отдай по-хорошему. Не связывайся ты.
  Длинный презрительно посмотрел на Хилого, потом повернул голову и сплюнул. После этого он враждебно взглянул на бородатого мужчину.
  Кивком головы мужчина отдал приказание, и из-за его спины выдвинулись четыре здоровых молодых парня. Они смотрели на грязную одежду Длинного и не решались. Мужчина нетерпеливо дернул плечом, и началось.
  Дрался Длинный отчаянно, чувствовалась полученная когда-то подготовка. Нападающие отлетали, матерясь, и снова бросались вперед. Был бы Длинный не такой ослабленный, сказывалось постоянное недоедание, он бы победил в схватке, но.... Скоро он лежал без сознания, а рядом тыкался ему в лицо обоженный щенок.
  Бородатый мужчина подозвал одного из парней, и что-то негромко сказал ему. Тот понимающе кивнул. После этого они удалились.
  С того дня на свалке никто уже не ходил и не собирал солнечную энергию.
  Прошла неделя. Однажды вечером Хилый вышел из своего вагончика, и, покачиваясь, направился за кучу мусора. Сегодня он пил настоящую водку, за его сборы дани хозяева немного платили ему, больше не приходилось собирать медь, алюминий и битое стекло.
  Хилый завернул за вагончик, и вдруг резко остановился. Перед ним стоял Длинный. Рядом молчал щенок.
  - Тебя же нет! - завыл Хилый и бросился бежать.
  Утром Хилого нашли. Переломанные в нескольких местах руки и свернутая набок голова повергли в ужас обитателей свалки.
  Длинный появлялся каждый вечер, и каждый вечер находил свою жертву. Напрасно бородатый мужчина и его помощники обшаривали все потаенные места, Длинного нигде не было. Откуда он появлялся и куда исчезал, никто не знал. Свидетели его мести утверждали, что это его дух мстит за все, что ему причинили.
  Дошло до того, что бульдозеристы, работающие на свалке, отказались туда ехать. Городские власти долго не думали, леса кругом хватает, и устроили новую свалку, совсем в другой стороне.
  
  
   Глава 3
  
  Лекса пробирался вдоль берега реки. Неширокая, метров пятнадцати, на поворотах она расширялась. Правый берег был скалистым, и Лексе приходилось иногда отходить от воды и продвигаться по лесу. Похудевший, заросший щетиной, он сейчас походил на бомжа. Он уже начинал подумывать о том, что кора деревьев не такая уж и плохая замена пище, когда откуда-то послышалась музыка. За поворотом открылась большая поляна. На ней веселилась шумная компания. Лекса насчитал двенадцать человек. Он осторожно подкрался и обомлел - иностранцы. Три машины, одна из них большая, черная, с широкими колесами стояла ближе к лесу и из нее неслась разухабистая мелодия. Возле костра, на раскладных разноцветных стульях сидели пятеро парней. У одного стула стоял ящик с бутылками. От костра доносился аромат жареных шашлыков. Остальная компания лениво танцевала под музыку. Лекса долго смотрел на иностранцев, потом вдруг услышал русский разговор. Да это свои! Никакие не иностранцы. Но машины у них... Детки каких-нибудь чиновников. Выехали на природу отдохнуть и расслабиться.
  Запах шашлыков раздражал обоняние. Лекса глотал слюну и прислушивался к желудку. Оттуда неслись ужасные требования: "Еды, еды!"
  Лекса не выдержал и бочком, бочком стал передвигаться к костру. Первым его заметил высокий парень с короткой стрижкой.
  - О! Да у нас гости! - сказал парень
  Лекса стоял перед костром и, склонив голову, исподлобья разглядывал молодых людей.
  - Подойди ближе, - скомандовал высокий.
  Лекса засеменил к костру. Нога на ногу, небрежно покуривая, молодежь разглядывала бродягу.
  - Хорош! И откуда ты такой оборванный?
  Лекса пожал плечами и промолчал.
  - Тебя спрашивают, - Зло приподнялся высокий.
  - Я... да я..., залепетал Лекса.
  - Бомж он, не видишь что ли, - бросил другой.
  - И что же с тобой делать? Жрать наверно хочешь?
  О грудь Лексы что-то ударилось и упало на землю.
  - Бери, ешь, - приказал высокий.
  Лекса нагнулся, поднял кусок мяса, отряхнул его и с наслаждением впился зубами. В животе довольно заурчало.
  - Что с ним будем делать? - обратился высокий к своим друзьям. К костру подошли две девушки, длинноногие, обильно накрашенные, они, широко раскрыв глаза, стали рассматривать Лексу.
  - А это кто? Пастух? - поинтересовалась одна.
  Ребята у костра захохотали.
  - Пастух!... Да он такой же пастух, как ты балерина.
  - А что? Я хотела поступать в балетную, - жеманно призналась девушка.
  - Вот, вот... Ну, балерина, дай ему жратвы и пусть уматывает, - скомандовал худой и злой парень.
  Девушка быстро собрала в пакет остатки ужина и вручила Лексе. Тот стоял и смотрел на молодежь, переводя взгляд с одного на другого.
  - Ты что, дядя, не понял? Убирайся!
  Лекса быстро развернулся, и, прихрамывая, поплелся прочь. Устроился он недалеко от поляны, почти на самом верху скалы. Он торопливо раскрыл пакет и стал насыщаться.
  Внизу гулянье разрасталось. Музыка звучала еще громче. Выкрики, причудливые телодвижения. Все это казалось Лексе кошмарным тягучим сном. "В этом мире царствуют наслаждения", - догадался он.
  Компания захотела купаться. Лекса с изумлением увидел, как девушки сбрасывают с себя всю одежду, и, блестя в свете костра обнаженными телами, бегут к реке. Ребята не отставали от них. Крики, визг далеко разносились в ночной тишине.
  Вдруг девушки выскочили из воды и побежали к костру. Там они взялись за руки и повернулись спинами к костру. И ... кольцо из голых тел закружилось. Один из парней щелкал фотоаппаратом, белые отсветы вспышки на миг выхватывали то грудь, то бедро, то смеющееся лицо.
  - А ведь так танцуют ведьмы на шабаше, - мелькнуло у Лексы. Он забыл о еде, он смотрел и смотрел. Странный и страшный мир. Мир, который тянется к развлечениям, и чем острее они, тем лучше.
  Девушки хохотали и кричали. Кто-то из ребят включил другую музыку и ритм ускорился. В отблесках пламени пролетали горящие глаза, лица, оскаленные в гримасах. Движения девушек стали подчиняться дикому ритму музыки. Река и лес замерли, наблюдая вакханалию. Даже Лекса, будто загипнотизированный, не мог оторваться от неистового зрелища.
  А дальше началось нечто невообразимое. Ребята стали хватать голых девушек и растаскивать в стороны. Наконец осталась одна. Она лениво извивалась в свете костра, но вот и ее схватили за руку, и выдернули в темноту.
  
   ***
  
  
  
  - Бичевское отродье! Бомжи проклятые! - ругается женщина.
  Двое мужчин без возраста торопливо перелазят через невысокий забор. Из полуоторванных карманов, из дырявого пакета вываливаются молодой картофель.
  Они спускаются к реке и выкладывают на траву клубни.
  - Вот и считай. Ты протянешь еще дня три, - говорит один другому.
  - Я тебя переживу! - отзывается мужчина.
  Глаза их наливаются злобой, они сидят на корточках друг против друга и караулят движения. Один вдруг падает на спину и хохочет. Второй начинает искать камень, чтобы разбить эту противную, злую морду. Первый уже не хохочет, он из-под руки смотрит на второго. Потом начинает напевать. Песня его странная, смесь русских и иностранных слов. Второй уже сгорает от бешенства. Голод забыт. Одно желание - уничтожить. Первый лениво встает и неожиданно толкает второго, тот кубарем катится в речку. Первый весело смеется.
  Потоки ила, воды стекают прямо на картофель. Мужчина плачет, размазывая грязь по узкому лицу.
  - Ты, свинья, - говорит первый.
  Второй открывает жалкие глаза и начинает рыдать.
  - Ты, свинья, - повторяет первый, - тебя не женщина родила... ты животное... ты живешь на инстинктах... Схватил, сожрал и убежал. Ты спишь, ешь и все... Ты даже с женщиной ничего не можешь... да и кто на тебя посмотрит. И вообще, зачем такие на свет появляются. Убивать вас всех надо. Вы же плесень... тухлая, разъедающая плесень... У тебя не только от тела воняет, у тебя мозги давно пропали... Ты падаль... которую даже вороны не клюют.
  Второй плачет и плачет. Старая одежда без пуговиц, сапоги на одну ногу, небритое и грязное лицо - бомж.
  - Ага, тебе хорошо издеваться... тебе все по хрену, - жалобно произносит второй.
  - Все по хрену, говоришь? - отзывается первый, - да мне все по хрену. Я ничего не знаю, не хочу, и просто живу. Есть сегодня пожрать и хорошо, а нет... тоже хорошо, нечего баловать свою оболочку. Тело это рассадник грязи, впрочем, сознание тоже хорошо. А вообще-то оно еще хуже. Вот взять тебя. В твое глупой голове конечно не одни инстинкты, у тебя где-то глубоко внутри наверно и чувства есть. Есть? А? Да есть, конечно! Но и они отравлены твоей бесполезностью. Посмотри вокруг... что ты видишь? Ничего ты не видишь! И никогда не увидишь! Не дано тебе! Понимаешь, не дано! А вот мне дано! Я вижу... Вижу мир... такой же тупой, как и ты... вижу природу, бесполезную в своих устремлениях, вижу людей, этих мелких паразитов ... вижу даже себя...
  А ты молчишь... ты и слов-то никаких не знаешь. Растение ты одним словом... одноклеточное существо... И жить-то тебе осталось всего ничего. Зароют тебя в яме, даже гроба не сделают, гробы нынче дорогие, и будешь ты гнить в земле... и даже черви на тебя не польстятся, не нужен ты никому.
  Излияния первого прервала лягушка, выскочившая и из травы. Лупоглазая мордочка лукаво посмотрела на мужчин и мигнула.
  Второй перестал плакать, он широко раскрыл глаза, и, улыбаясь, протянул руки к лягушке. Но он не успел. Большой разорванный ботинок опустился на лягушку, и слышно было, как что-то чавкнуло под грязной подошвой.
  - Зачем, - поднял глаза второй мужчина.
  - Затем, что эта тварь такое же бесполезное существо, как и ты.
  Возле реки горел костер, и две жалкие фигуры сидели возле него. В ночной тишине выпевали свои изумительные песни соловьи, мир жил и не обращал внимания на своих, самих себя исключивших из него, сыновей.
  
  
  
  
   Глава 4
  
  
  Лекса подошел к городу вечером. Пригороды начинались деревянными домишками с огородами. Обычных старушек на лавочках возле домиков не было. Редкий прохожий попадался на пути Лексы.
  Из-за переулка вывернул мужик, который тащил, надрываясь, большой моток алюминиевого провода.
  - Слышь, земляк, помоги, - хриплый голос мужика остановил Лексу.
  Лекса подошел, они взялись за края мотка и понесли провод. Мужик на ходу все поглядывал на Лексу, потом сказал:
  - Тут недалеко, я тебя угощу, не бойся.
  Лекса, не понимая, согласно кивнул. Они дотащили провод до дома, сложенного из красного кирпича, и остановились. Мужик подошел к воротам и нажал кнопку звонка. Занавеска в окне шевельнулась, и через минуту ворота загремели железными запорами.
  - Что у тебя? - мужчина стоял в дверях и смотрел на мужика с Лексой.
  - Да вот провод принес, - заискивающе, произнес мужик.
  - Ну, давай, поглядим, - хозяин раскрыл дверь, - заходите.
  Лекса с мужиком занесли провод и положили его на весы, что стояли под навесом. Хозяин привычно стал навешивать гирьки. Потом достал толстый бумажник и отсчитал несколько купюр.
  - На! - отрывисто бросил он, - а провод туда, - он показал на открытый сарай.
  Уже на улице мужик заворчал:
  - Оглоед! Мало того, что весы не настроены, как положено, так он еще и обсчитывает.
  Лекса ничего не понимал, а спрашивать, наученный горьким опытом, не решался.
  Чуть позже мужик повеселел, протянул руку:
  - Саня... Пойдем, что ли, возьмем чего-нибудь...
  Саня набрал водки, пива, еды, все это сложил в два пакета, и один вручил Лексе.
  - Вперед! На винные погреба, как говорил батька Махно...
  Двухэтажный деревянный дом с двумя подъездами был построен явно лет сорок назад, а может и даже больше. Потемневшие от времени бревна, наклонившаяся пожарная лестница, помойка прямо перед домом - милые российские картины.
  Комната Сани в коммуналке была заполнена рухлядью. Саня с гордостью показывал продавленный диван, с потрескавшейся кожей; кресло-качалку, перекошенную на один бок; старинный комод, с оборванными ручками и говорил:
  - Это, Лекса, антиквариат... Вот дойдут у меня руки, займусь мебелью по-настоящему... Приведу в порядок и продам... деньжат огребу... А то на одном цветмете не прокормишься. Неделю назад со столба Пашку Кривого сняли. Током прибило, бедного... Говорил я ему, не лезь, под напряжением... а он, нет, нет... вот и попал.
  Только тут до Лексы стало доходить, что Саня где-то упер провод и продал его. Но ведь так скоро и проводов не останется, неужели никто не остановит все это.
  - Нужен мне сто лет этот провод, - с жаром говорил Саня, - а все новое время, будь оно проклято.
  - Вот ты, Лекса скажи... почему меня, классного слесаря, не берут на работу? Ну и что, что мне сорок два, работать-то я могу... Так нет... старше сорока не берем...
  Саня махнул рукой и начал разливать водку. Через полчаса к ним присоединился друг Сани, худой и длинный Шурик. Он принес с собой сушеную рыбу и сейчас отбивал ее об деревянную табуретку.
  - Ну, мужики, жизнь у нас интересная пошла, - Шурик опрокинул стопку и вгрызся в рыбу.
  - В чем она интересная? - вскинулся Саня, - в том, что на еду заработать не можем?
  - Да ты бы помолчал, - Шурик облизал пальцы и продолжил, - ты слесарь высокой квалификации и сачкуешь.
  - Это я сачкую? - шумно задышал Саня, - ты посмотри вокруг, ведь задавили рабочего человека, продыху не дают. Цены на все растут и растут, а зарплата за ними, ну никак не успевает. Вот воровать, и приходится... Ты думаешь, мне приятно... да я бы лучше смену отработал и все. А тут ищи, воруй, потом ходи, договаривайся...
   Лекса медленно пил пиво и жевал рыбу. Он видел, как друзья постепенно накачиваются водкой и скоро они уже еле шевелили языками.
  На ночь Лекса устроился в кресле-качалке. Два раза за ночь он ходил в туалет, при этом один раз наткнулся на большую вешалку и чуть не уронил ее.
  Утром в комнату ворвалась полная женщина. С порога она начала орать и поносить Саню. Шурик ее муж, съежился на диване и молчал. Саня вяло огрызался, но потом рассвирепел и стал выгонять супругов из своей комнаты.
  - Такие дела! - Саня разводил руками.
  
   ***
  
  
  Он плакал, сжавшись в маленький жалкий комочек. Огромный старинный диван, покрытый толстой и мягкой кожей, скрывал в своем углу юношу. Сколько слез, радостных и печальных; сколько событий, счастливых и горьких, хранила память дивана. Впитывая чувства людей, он со временем сам начал чувствовать. Гости всегда с опаской садились в его кожаную разверстую пасть. Посидев, они начинали ощущать легкую грусть переходящую незаметно в непонятную тоску. Веселые же люди напитывались радостью, и глаза их блестели больше обычного. Разговор их становился громким и быстрым. Множество разных мыслей рождалось в эти минуты.
  - Ну, что ты, что ты? - ломая руки, по комнате неслышно ходила невысокая худенькая девушка. Хвостик черных волос легкомысленно мотался из стороны в сторону.
  - Успокойся, успокойся. Да ничего страшного не произошло.
  - Как, как ты могла? - плачущий голос из угла дивана был тихим и обиженным.
  - А что я могла? Ничего я не могла. Все само собой получилось. Да и что тут такого... Он мне тоже стихи читал.
  - Какие стихи! - Вскинулся комочек с дивана, - Причем здесь стихи! Неужели ты не видела, кто перед тобой... Ты же умная девушка...
  -Я? Да, я умная! Конечно, умная. Тебе вот понравилась. Ты ведь наверно не каждой стихи писал? А? Не каждой?
  - Стихи? - с дивана на девушку глядели больные, больные глаза.
  - Ну, да! Стихи. Мне твои больше других нравились.
  Девушка закружилась по комнате, напевая модную песенку. Короткое платьишко открывало крепкие загорелые ножки. От дивана послышался сдавленный стон.
  - О-о-о, что же мне делать? Повеситься что ли? - непонятно было, кто произнес эти слова, диван или человечек, прижавшийся к нему.
  Хвостик волос мотался и мотался, ножки мелькали и мелькали... По всей комнате плыл веселый голосок. Он старательно выводил бесхитростную мелодию, и временами казалось, что это он ведет в танце легкую девичью фигурку.
  - Ах! Как хорошо! - девушка остановилась, - И чего ты переживаешь. Посмотри, как славно вокруг!
  - Тебе хорошо. Да-а! А я? Что мне делать?
  - А ничего не делай. Иди сюда. Танцевать будем.
  Однако диван не хотел отпускать свою то ли добычу, то ли жертву. Человечек в углу обиженно кривил губы и порывался плакать. Почему она танцует? Почему? Ему так плохо ... Почему она не подойдет и не пожалеет его? Пусть она попросит у него прощения... На коленях... Только на коленях... Вот тогда он, может быть, и простит ее... Ах, как мерзко! Как он обманулся... Она, она... все она виновата, в том, что он так страдает...
   Девушка остановилась у широкого окна. Она посмотрела вниз на улицу и засмеялась. Она вскинула узкую ладошку и помахала.
  Человечка охватило тягостное предчувствие. Диван отозвался и добавил ему своего, накопленного за долгие годы.
  Раздался стук в дверь и на пороге появился высокий аккуратно подстриженный парень.
  - Привет! Чем занимаешься?
   Девушка подлетела к парню, чмокнула его щеку и отошла, откровенно любуясь им.
   От дивана снова послышался стон:
   - Может я лишний?
   - О! Так ты не одна? Познакомь!
   Девушка церемонно представила их. Человечку пришлось слезть с дивана, и почему-то ему сразу стало легче. Он с опаской оглянулся на диван и отошел к столу. Круглое лицо его больше не хмурилось, пухлые губы не кривились, весь он выпрямился и даже кажется, стал старше.
   Стриженый парень уверенно подошел к юноше, и крепко пожав руку, направился к дивану.
   - Такого я еще не видел! Можно? - и, не ожидая ответа, опустился на его кожаную поверхность.
   Девушка замерла и поглядывала то на одного, то на другого. Пауза тянулась... Девушка вдруг начала чувствовать, что она, именно она является дирижером этого маленького оркестра. Взмах милыми пальчиками... По комнате словно пронесся первый аккорд... Нежно запела флейта...
   - Мальчики, может быть чаю? Или кофе?
  От дивана донеслось согласие. Юноша просто наклонил голову. Девушка неслышно удалилась.
  - Чем занимаетесь, молодой человек?
  - Что? - юноша чуть повернулся.
  Диван зашевелился, из его внутренностей вылезла фигура парня и внимательно посмотрела на юношу.
  Где же, где? Хозяйки нет и нет... О чем говорить? Они такие разные...
  Мягкая обволакивающая тишина. В такие минуты само время замирает. Секунды тянутся и тянутся, конца им нет.
  Откуда, из каких миров возник воздушный эфемерный образ девушки. Туманный вначале, он обретал отчетливость и скоро засверкал немыслимыми цветами. Он принес с собой удивительный дразнящий запах кофе.
  Девушка мило улыбнулась, и грациозно держа в руках старинный черненого серебра поднос, вышла на середину комнаты.
  Юноша словно впервые увидел эту девушку. Черные с отливом волосы, открывающие белый лоб; обнаженные до локтя руки, с тонкими почти прозрачными пальчиками; шея ... она светилась внутренней прелестью. Ее очарование не пленяло, нет ... оно покоряло. Никогда, никогда он не думал, что женская шея может так поразить его. Хотелось припасть к ногам и плакать, плакать от необъяснимой радости.
  Диван со своим обитателем молчал. Чудо превращения задело и их.
  - Я помню чудное мгновенье, - шептал парень.
  Перед ним была принцесса. Ее королевская кровь выражалась в каждом движении, в каждом взгляде милых и недоступных глаз. Близкое и далекое, сиюминутное и вечное...
  - Мальчики, ну что же вы?...
  Голосок ее вывел из оцепенения молодых людей, и они бросились на помощь.
  Церемония чаепития происходила почти в полном молчании. Редко сказанное слово имело смысл. Оно сразу же уводило в свои глубины, в те глубины слова, что иногда даются в мимолетно услышанном звуке, обрывке песни, мелодии ... Слова, живые слова вели церемонию.
  Странно, но они больше никогда не встречались. Словно заглянули за холст закрывающий мир, ощутили его глубину и разошлись. А может встреча эта, была предопределена, и с ее помощью что-то, где-то в этом или ином мире решилось или произошло.
  
  
   Глава 5
  
  
  Лекса в пути. Ему здорово повезло, Саня договорился со своим братом шофером, и тот взял Лексу в рейс. Брат Сани, Антон, дальнебойщик, и едет в сторону Лексиного дома. На своем "Звере", как любовно называет Антон свой КАМАЗ, он исколесил всю Россию.
  Лексы сидит у самой дверцы, и неотрывно гляди на дорогу. Дорога притягивает, гипнотизирует, особенно если нет встречных машин. Они проскакивают мимо с веселым рычанием.
  Вторую сотню километров наматывает КАМАЗ, скоро обед. Хорошо, что Саня дал на дорогу немного денег, а то бы совсем неудобно было. Попрощались сердечно, как старые друзья, чем-то понравился Лекса безработному Сане.
  Антон почти не разговаривает, и хорошо... Легкая мелодия струится из динамиков; ветерок влетает в кабину, треплет занавески спальника и улетает прочь. Антон не гонит, почти пятилетний опыт, насмотрелся на аварии...
  Вот и стоянка. КАМАЗов десять стоят, почти уткнувшись, друг в друга. Чуть в стороне важные Вольво и Форд. По сравнению с ними КАМАЗы кажутся деревенскими братьями. Здесь же на стоянке готовят шашлыки, на столиках множество разных напитков, много сувениров, полезных дорожных вещей. Антон заинтересовался пневматическим оружием, он долго примеряется и, наконец, выбирает пистолет с длинным стволом. "Сыну" - поясняет он. Лекса просит детское оружие и долго разглядывает, а когда разбирается в устройстве, оторопевает. Таким детским пистолетом убить можно. У него же принцип духовой винтовки из тира. Неужели можно спокойно пользоваться таким оружием?
  Антон посмотрел на Лексу, снисходительно качнул головой и подтвердил, что конечно можно, это на газовое оружие нужно разрешение, а на такое ничего не надо...
  Поели в кабине. Антон коротко выкурил сигарету, и вперед. Снова серая лента дороги, проносящиеся с шумом машины; юркие иномарки, норовящие проскочить между большегрузными автомобилями. Лекса блаженствует. Давно ему не было так покойно. Мотор тихо урчит, убаюкивает, и скоро глаза Лексы начинают слипаться. Он сначала борется с дремотой, потом уступает ей и опускается в тихую черную глубину.
  Вечер. Антон с Лексой устраиваются на ночлег. Они только что подъехали к стоянке и заглушили двигатель.
  - Давай покурим спокойно, - говорит устало Антон и, откинувшись на сиденье, закуривает. Лекса смотрит в глаза Антону и видит, что они блестят больше обычного, видимо, сказывается напряжение.
  Прямо перед ними останавливается потрепанный Москвичок, и из него выпрыгивают девчушки лет пятнадцати. Короткие юбчонки еле прикрывают еще детские бедра, тесные футболки натянулись на вполне оформившиеся груди. Накрашены они, как куклы в магазине. Из Москвича вылезает парень лет восемнадцати и направляется к КАМАЗу.
  - Ребята, отдохнуть не хотите? - стучит парень в дверцу, - Девочки у меня класс, все могут, что не захотите.
  Девочки у Москвича уже закурили. Одна приподняв юбку, что-то поправляет.
  Антон отрицательно мотает головой. Парень идет к следующей машине. Лекса наблюдает за девчонками. Они о чем-то спорят, потом получают сигнал от парня и торопятся к нему.
  - Договорился, - замечает Антон, - эх, надо было одну взять. Да страшно... подцепишь что-нибудь. А девочки ничего... особенно та, толстенькая... Ты заметил?
   Лекса механически соглашается, а сам думает:
  - Так просто. Плати денежки и вперед, как говорит Антон. Что из них вырастет? А где же их родители? Куда они смотрят?
  Ночь прошла спокойно. Только рано утром зашевелились КАМАЗы, дорожные работяги, закашляли, зачихали, прогрелись и в дорогу. И снова натужный рев на подъемах, и скрип тормозов на долгих кольцевых спусках.
  - Нравится мне в дороге, - говорит Антон, - Когда долго нет командировки, места себе не нахожу. Тянет меня, понимаешь, тянет. И жена уже ругается, и здоровье пошаливать начинает, а все равно... И ты знаешь, Лекса, он - Антон ласково шлепает по панели, - понимает меня. Мы уже четвертый год вместе. Когда я один, я с ним разговариваю, а он отвечает... Такие разговоры ведем, кто услышал бы, подумал ненормальный... Иногда капризничает, нервы, понимаешь, ну они у всех...
  Дорогу перекрывает патруль. Сержант жезлом указывает - в сторону. Антон отъезжает на обочину и останавливается. К ним подходит сержант и требует документы. Второй стоит сбоку и держит наготове автомат. Антон достает документы и протягивает милиционеру. Тот бегло просматривает их и кивает на Лексу: "Кто такой?"
  - Это экспедитор.
  - Документы, - говорит сержант.
  Лекса роется в карманах и вытаскивает мятый паспорт. Сержант внимательно сверяет фотографию, потом говорит:
  - Приедешь, обязательно смени... что везете?
  - Порожние мы, - произносит Антон и готовится выпрыгнуть из машины.
  Сержант делает шаг назад
  - Стоять! То есть сидеть!
  Он идет назад и открывает двери фургона.
  - Пусто, - кричит он напарнику. Тот с облегчением опускает автомат.
  - А что случилось? - интересуется Антон.
  - Да трое придурков из воинской части сбежали. И автомат с собой прихватили. Вы там поосторожнее.
  Антон благодарит и трогается с места.
  - Опять солдаты сбежали, - поясняет он Лексе, - бегут и бегут обормоты. Не хотят придурки служить... А ты знаешь, сколько косят от армии... Посмотришь - здоровые ребята, а у каждого отсрочки по болезни. Сейчас только деревенские и служат. У родителей денег нет откупиться. А эти, - Антон презрительно сплевывает в окно, - не служат. Ходят по городу, наркоманят... и вообще...
  Лекса неторопливо размышляет:
  - Как все странно. Все с ног на голову.
  
   ***
  
  Страх. Где, в какой части тела его убежище? Откуда он вылезает и заполняет все существо? Почему разум человеческий не в состоянии сопротивляться ему? Почему он не уходит, когда человек приказывает ему. Почему ни мольбы, ни уговаривания не помогают?
  Плакать нельзя, можно только уткнуться в подушку, так чтобы никто не видел, и мочить ее своими слезами. Это ночью. А днем бесконечные издевательства. Оскорбления ... Сбежать бы отсюда, да куда? Кругом сопки. До ближайшей деревни десять километров. Да и все равно там поймают. Эх! Отдохнуть бы дня три. Не видеть эти противные рожи. Может руку сломать ... А как? Самому страшно. Будет очень больно. Будет кровь.... А вдруг заражение крови, и тогда он умрет. Надо терпеть. А может разозлиться, да и разодраться с ними со всеми... Нет. Страшно. Они собьют с ног и станут пинать сапогами... Боль будет невыносимая...
  Несчастный забылся. Тоненький храп набирает силу, и скоро помещение заполняется раздражающими звуками. В сторону храпящего летит сапог. В темноте сапог улетает в другую сторону. Он задевает молодого, тот спросонья кричит: "Мама, мама!"
  Дети, дети. Оторвавшиеся от мамы, они как слепые кутята тычутся во все стороны. Лишь немногие из них обретают силу. Таким легче. Они быстро приспосабливаются, и даже могут находить удовольствие в этой тяжелой собачьей жизни.
  Между двухъярусных кроватей крадется фигура. За спиной она держит подушку. Наконец фигура возле храпящего. Злорадно ухмыляясь, фигура медленно поднимает подушку и с размаху опускает ее на голову храпуна. Раздается дикий крик. Так наверно кричат насмерть перепуганные люди.
  Парень орет и орет. С ним истерика. С кроватей поднимаются еще двое и кулаками успокаивают беднягу. Сила все ломает, даже истерику.
  Казарма успокаивается. Только парень долго не спит. Он жалеет и жалеет себя. Какая у него несчастная жизнь. Он - здоровый парень, рост у него метр восемьдесят, и почему он терпит все издевательства. Страх, проклятый страх. Боязнь боли, боязнь увечья, сковывают все мышцы, замораживают мысли. Остается один страх, безраздельно властвующий в организме. Где его душа? Почему она такая слабая? Уж лучше не жить. Но смерть это еще страшнее. Все ... замкнутый круг, из которого не вырваться.
  Утро. Построение. Проверяют форму одежды. Опять у парня находят грязный подворотничок. После отбоя в туалет. А он виноват, что не успел? Так спать хотелось, глаза на ходу закрывались.
  В столовой он с краю, разливает борщ. Надоело. Попробуй, скажи что-нибудь. Даже если взгляд злой заметят, бить будут.
  Три месяца каторги. Невыносимо. Он как-то подсчитал, за сутки его били пять раз. Разбили нос, губу. Опять он тихо плакал в туалете. Почему-то его сторонятся даже однопризывники. Ничего у него не получается. Одежду постирать хорошо не может. На приборке тоже не успевает. И еще этот страх. Парень начинает бояться громких звуков. А голос самого противного "деда" вызывает паническую дрожь. С ним никто не общается, он превращается в отверженного. Вечно грязный, неряшливый он становится противен сам себе. Еще немного и эта жизнь его доведет.
  Как-то вечером на приборке на кухне, он не успевает за командами "деда" и получает удар по лицу мокрой и грязной тряпкой. Что-то лопается в животе. Из глубины вырывается звериная ярость и выплескивается наружу. "Дед" летит в сторону. Троица, бросившаяся на помощь, откатывается. Вихрь, бушующий на кухне, никого не щадит. Он готов калечить, убивать ... Все накопившееся ищет выход и находит. Страха нет. Парень не знает, что это такое. Бешенство движет им.
  Трое попадают в госпиталь. Никто из офицеров не знает о случае. На парня косятся - бешеный. Опять он один. Ну и что! Зато теперь он свободен. Служба пошла легче. Почему-то все стало получаться. Значит можно победить страх.
  
  
   Глава 6
  
  
  Лекса шел по обочине дороги. Подвез его Антон, хорошо подвез. Еще бы столько же проехать и он дома. Мимо с шумом проносились автомобили, но ни один не останавливался. Ничего, как-нибудь доберется, вон какое расстояние одолел.
  Впереди показался мост. Небольшая река почти заросла кустами. Лекса отмахал уже километров десять и решил отдохнуть. Он спустился к реке и пошел берегом. Он искал поляну, чтобы выстирать одежду и вымыться самому.
  Вода вначале показалась обжигающе холодной, потом тело привыкло, и Лекса стал наслаждаться купанием. Он плавал, нырял, веселился, как ребенок, только что не кричал. Вода смывала усталость и всю накопившуюся грязь. Лекса чувствовал, как что-то новое, свежее наполняет его. Вода уносила прочь все тревоги и страхи, исчезало дурное настроение.
  Потом Лекса постирал одежду, разложил на траве и сам разлегся рядом, подставив горячему солнцу худое белое тело. После купания Лекса задремал и снился ему родной дом. Крыльцо, на котором он перед сном курил, палисадник с цветами, крохотная веранда, и конечно, Нина с детьми.
  - Какой ты худой! Смотреть жалко, - вырвал из дремы женский голос.
  Лекса приподнялся на локте и с любопытством обернулся. Женщина в простом ситцевом платье бесцеремонно разглядывала голого Лексу. Тот встрепенулся, схватил брюки и как мог, прикрылся.
  Женщина весело засмеялась.
  - Что ты прячешь свое хозяйство... Насмотрелась я...
  Смущенный и красный Лекса только хлопал глазами. Он не знал что делать. Не одеваться же, в самом деле, при ней.
  Женщина откровенно наслаждалась смущением Лексы. Она подошла и села в двух шагах от него.
  - Не бойся... Я отвернусь... Одевайся... хотя прятать такое, как-то... - она снова засмеялась, обнажая белые зубы.
  Лекса торопливо оделся, и все еще робея, глядел на женщину.
  - Меня Лизой зовут, - просто сказала женщина и лукаво посмотрела на Лексу.
  - Чего молчишь? Или боишься меня? Ты не бойся меня, я не кусаюсь. - Лиза поворотилась к реке, - эх, искупаться бы, до того я устала.
  Того, что случилось потом, Лекса признаться не ожидал. Лиза встала, и, не обращая внимания на Лексу, стянула с себя платье. Так же быстро она сняла трусики и лифчик. И покачивая бедрами, пошла к реке.
  Лекса во все глаза смотрел на голую женщину. Ладные крепкие ноги упруго ступал по зеленой траве, полные груди колыхались в такт шагам. Вся ее фигура, гладкая, цветущая невольно притягивала взгляд. У самой воды Лиза повернула голову и из-за плеча глянула на Лексу. Жгучий и насмешливый взгляд достал его. Он потупил голову.
  - Ну, как? Хороша? - Лиза опять засмеялась и побежала в воду.
  Сердце Лексы колотилось, казалось, погладила его нежная рука и исчезла. Ни желания, ни грубой похоти не испытывал Лекса. Радостный восторг и искрящееся счастье наполняли волнующуюся грудь. Все стало легко и просто. Солнце, небо, река и купающаяся женщина. Что еще надо в этом мире!
  Река смыла с Лизы игривость, и Лиза строго крикнула из воды:
  - А сейчас отвернись! И не вздумай поворачиваться!
  Лекса послушно отвернулся. Но шорохи надеваемой одежды все равно волновали его.
  Лиза чистая, умытая раскладывала на чистой белой материи огурцы, помидоры, поставила банку молока, выложила несколько вареных яиц.
  Лекса смотрел и смотрел и слова не мог сказать.
  - Ты чего все молчишь? Я добрая... - Лиза прямо смотрела в глаза Лексе, - Давай ешь! Налетай!
  Лиза оказалась простой деревенской женщиной. Потеряв мужа в пьяной аварии, она отдала всю себя сыну. Энергичная и деловая она пробила сыну путевку на Кавказ, и парень уехал почти на месяц.
  Чем-то понравился Лекса женщине. Своим ли спокойствием, немногословностью, Лекса не понимал. После обеда Лиза неожиданно для Лексы, предложила:
  - Пойдем ко мне... Поживешь... там видно будет... А соседям скажу, что родственник приехал. Дом мой на краю деревни...
  Лекса послушно, как теленок отправился вслед за Лизой. По пути она рассказывала о деревне, вымирающем колхозе, о фермерах, захвативших лучшие земли...
  - Имя у тебя непривычное... Лекса... Ни то, ни се... Давай я тебя лучше Ваней буду звать...
  Лекса неожиданно уперся. Пришлось Лизе уступить.
  - Лекса, так Лекса... Ты как, в хозяйстве что-нибудь можешь?
  Лекса молча кивнул. Лиза отчего-то повеселела и начала шалить, как девчонка. Она хватала за руку Лексу, дергала его, на миг прижималась к нему горячим телом и отскакивала в сторону. Лекса постепенно загорался. Кровь живее побежала по жилам, глаза смело оглядывали всю фигуру женщины. Лиза, чувствуя настроение Лексы, танцевала, и перед Лексой мелькали загорелые ноги. Сами того не замечая, они углублялись в лесок. И вот уже объятия, горячие поцелуи, нескромные ласки и ... жгучее острое наслаждение. Ненасытные, они отдыхали, и снова начинали, и любовная мука длилась и длилась... и казалась, не будет ей конца и края...
  
   ***
  
  
  Нечесаная голова тяжело повернулась. Лохматые облака скользили по чистому небу. Ветер слегка трогал кончики кустов, и от этого казалось, что они о чем-то тихо шепчутся.
  - Не трону я никого, не беспокойтесь, - голос Ильи дрожал.
  Захваченные врасплох любовники, взволнованно жались в уголок тесной пещерки. Кто мог почувствовать легкие невесомые шаги таежного охотника. Бедная парочка замерла от изумления, когда в узкий лаз пещеры протиснулось сильное и коренастое тело Ильи.
  Инженерик-соблазнитель гордо выпятив грудь, женщин он брал своим красноречием, пытался затронуть тему любви. Но здесь, в этой пещере со скользкими и сырыми стенами это получалось совсем уж нелепо, не по благородному. Хотя о каком благородстве может идти речь...
  Илья глядел на незадачливых любовников из-под лохматых густых бровей и неторопливо размышлял. И откуда взялась в бабах эта неистребимая тяга ко всему гладкому и мягкому... Взять, к примеру, этого недоростыша, огрызка, а ведь опутал он своей паутиной вроде бы и не дуру, а нормальную крестьянскую женщину. И что она в нем нашла. Ручки тоненькие, глазки узенькие... но язык... да-а, вот в языке в его все и дело... Может оторвать его к лешему. Да бабу жалко... А ведь ей все равно жизни не будет. Хоть и с Ильей, хоть и с инженером... Опять же, как с пацаном?
  В пещере становилось холодно. Зубы стучали так, что просто вытащили Илью из его глубокой задумчивости.
  - Поднимайтесь, пойдем, - пробурчал таежный человек.
  Не чувствуя себя, любовники поползли к выходу. И вот они, стоят, держатся друг за друга. Илья глядит на них и такая боль в его глазах, что кажется все --не доживет до рассвета.
  У любовников, другое. Их гложет страх, страх за свои жалкие жизни. Какая любовь!? Животная страсть, выгнавшая их из деревни и заставившая под покровом темноты заползти в пещеру и там предаваться разврату.
  Илья не торопясь, разводит костер, заставляет сесть у костра любовников, и сам располагается напротив. Он все также молчит, ни слова не выходит из него, и только глаза все ощупывают и ощупывают жалкие продрогшие фигуры.
  Молчание. Ни женщина, ни инженер не нарушают тонкое равновесие. Кажется, одно слово и что-то рухнет, и покатится вниз с такой скоростью, что вслед за собой увлечет и их, и сгинут их жизни в этом жутком обвале.
  Время от времени Илья подбрасывает ломкий хворост, и он звонко трещит. Отсветы пламени тогда осторожно трогают бледные и измученные лица.
  Все решит тайга. Но только один Илья чувствует это. Разве не приученные к лесу люди смогут когда-нибудь говорить и просить совета у живого и могучего сознания. Разве смогут они ощутить властную завораживающую силу, силу которой поклонялись, поклоняются и, скорее всего, будут поклоняться живые люди. Охотники-любители, дачники-грибники это так - игры с тайгой. Неужели они смогут выжить в дремучей чащобе, среди лесного зверья, среди таежного гнуса... Да нет! Не выжить им.
  Наступает сырое утро. Илья ждет знака. И знак появляется. Но он такой... Илья с трудом подавляет стон. Все. Тайга указала. Нужно выполнять.
   Илья поднимается. Бросает прощальный взгляд на женщину, родившую ему сына, и тяжело ступая, будто постарел на много лет, уходит.
  В деревне долго идут разговоры. Мол, пропал Илья, задрал его медведь. И только два человека знали - простил он их, и сам ушел.
  Ворованное счастье разве может быть? Рано или поздно надо отдавать, и отдают... кто красоту, кто деньги, а кто и здоровье...
  
  
   Глава 7
  
  
  Полторы недели жил Лекса у Лизы, все что мог, переделал по хозяйству, Лиза довольная была, не ходила - летала по двору, что значит, мужчина в доме появился. Потом затосковал Лекса и засобирался домой. Лиза на дорогу всплакнула и несколько раз сказала:
  - Ты, Лекса, если не получится ничего у тебя дома, приезжай, я буду ждать.
  С тяжелым сердцем покидал Лекса добрую Лизу. Прикипела женщина к Лексе, да и он тоже привыкать начал, этого и боялся, а ну как совсем уйти не сможет.
  Снова поля, дорога, высокое небо с белыми облаками. Лиза дала денег на дорогу, и сейчас Лексе до станции бы добраться. Но это недалеко всего-то семь километров. Жаркий летний день, и легкий ветерок развеял тягостное настроение Лексы. Зашагалось легко и свободно. Скоро станция, поезд... и день, ночь и еще день, и он будет дома.
  Районный поселок был небольшой, асфальт был только на центральной улице. Лекса спешил к вокзалу. Улицы поселка густо заросли акацией, из-за нее совсем не видно было дороги. И как так случилось, что Лекса не заметил мотоцикл с коляской? Он вывернул из проулка и коляской зацепил Лексу.
  Лекса не дошел до станции каких-то двести метров. Он смотрел на синее-синее небо, и в голове крутилась одна мысль: "Надо было на автобусе, надо было на автобусе..." Вокруг Лексы суетились какие-то люди, они говорили: "Машину надо, машину..." Лекса попробовал подняться, но резкая боль в руке заставила застонать. Все же, хотя и с трудом, он поднялся. По лицу бежала какая-то жидкость, он вытер ее, и увидел кровь. Отчаянно болел бок, кружилась голова, и Лекса снова опустился на землю.
  Легкое сотрясение мозга, ссадины на лице, перелом левой руки и возможно перелом или трещина ребра с левой стороны груди - таков был предварительный диагноз.
  Лекса лежал весь забинтованный, когда к нему зашел дежурный врач и спросил:
  - У вас есть полис?
  - Какой полис? - Лекса ничего не понимал.
  - Обыкновенный, - врач нахмурился, - у вас вообще документы есть?
  Лекса, превозмогая боль, говорить, было трудно, ссадины на лице подсохли и причиняли дикую боль, сказал:
   - Паспорт в пиджаке.
  Доктор изучил документ, потом взглянул на Лексу и покачал головой:
  - Куда вас занесло!
  Больше он ничего не спрашивал. Уже потом сосед по палате объяснил: оказывается полис это такой документ, без которого врачи имеют полное право не лечить больных.
  - Как же так! Ведь у нас медицина бесплатная, - удивился Лекса.
  - Это как бы бесплатная, а на самом деле за все надо платить. Вот, к примеру, укусил тебя клещ, а прививку от энцефалита ты не поставил, а вообще-то один хрен, поставил ты ил не поставил, так вот, укол этого, как его, ну глобулина какого-то стоит больших денег. А нет у тебя денег, все... ложись, помирай или инвалидом становись. Вот так-то... И вообще ты откуда такой темный? - сосед сел на кровати и стал заглядывать в глаза Лексе. На следующий день Лекса ходил на перевязку и увидел столько больных, ждущих приема у врача, что не удержался и спросил у соседа:
  - Это что, народ больше болеть стал?
  - Да ты будто с луны свалился, - сосед удивлялся незнанию Лексы, - болеет народ, болеет. И будет болеть, пока такое в стране творится. Ты посмотри на пенсионеров, кожа да кости. Мало того, что государство плату за квартиру повышает, да цены каждый день растут, так пенсионеры еще детей своих и внуков кормят. Как тут не болеть. Ты сам понимаешь - витаминов не хватает. Да и народ у нас еще дикий. Не научила еще власть. Берут в магазинах разные галины бланки, кнорры всякие... А там химия сплошная... Вот и портят себе все нутро. А наверх посмотри!
  Лекса послушно поднял взгляд на потолок.
  - Да не туда! В небо посмотри! Сплошные кислотные дожди. После них на лужах, видел какие разводы остаются? А ты-ы, отчего болеют...
  Питание в больнице было совсем никудышное, как выразился сосед. Он же и делился принесенными женой продуктами, а то бы Лексе совсем туго пришлось.
  Высокий немолодой врач должен был каждый день делать обходы, но у него не получалось.
  - Пьяный. - С каким-то злорадством сообщал сосед, вернувшись из коридора.
  Лекса удивлялся все больше и больше. Посетители свободно, в верхней одежде, проходили в палаты и спокойно садились на кровати к больным и мило беседовали. Прав сосед, врачам до лампочки больные. Он еще столько порассказал о больнице, что Лекса даже поразился, как еще все не вымерли.
  Заживало все на Лексе плохо. То ли не той мазью мазали. То ли еще что, но Лекса уже неделю в больнице лежал, а выписывать его не собирались. Говорливого соседа сменил глухой старик, с таким не поговоришь. Старик на все вопросы отвечал: "Сталина на вас нету, он бы всем показал... Он бы навел порядок..."
  Скучно в больнице. Лексе хочется на воздух, на свободу. А как уйти, если паспорт и деньги в сейфе закрыты.
  Вскоре приехала комиссия, и Лексу быстренько выписали. С гипсом на левой руке, с трещиной на ребре он тихонько шагал на вокзал. Переходя перекрестки, он долго осматривался, прежде чем ступить на мостовую.
  Наконец вокзал, Лекса вздыхает и торопится к расписанию.
  
  
   ***
  
  
  Боль и время. Что бесконечнее? И то и другое может тянуться, растекаясь в длинную полосу. Боль живая с ней можно говорить. Упрашивать ее, умолять, если хватит сил прикрикнуть на нее. А время? Как ускорить или замедлить его ход? Не получается. Выходит время неумолимо?
  Он лежал на кровати, и уставясь в потолок, считал минуты до очередного укола. Ну что они тянут? Он не может, не способен терпеть боль. Да у него слабая воля, никудышный характер, но разве он в этом виноват?
  Входит молоденькая медсестра, смазывает спиртом кожу, ставит укол, и, скрывая жалость, уходит.
  Не привыкла еще... Пройдет немного времени и она станет такой же, как все. Или не станет?
  Легкость растекается по слабому телу, оно становится невесомым. Снова боль отступила. А время? Времени нет. Есть приливы и отливы. И каждый прилив приносит ясные и четкие мысли... Вот сейчас можно исследовать и изучать не только само время, но и источник его порождающий. У времени есть источник? А как же! У всего есть источник, и конечно, время не исключение.
  Маленький мальчик стоит в огороде и смотрит на зелень, пускающую первые ростки из грядок. Он переводит детский любопытный взгляд на небо и вдруг начинает понимать: он один! Никого в целом свете больше нет. Это небо для него. Ровные грядки с морковью, тоже для него... А люди? Мама? Папа? Брат? Бабушка?... Их сейчас нет. Но они тоже для него. Становится страшно. Он не хочет, не хочет, не хочет... Он не хочет быть один... Где все люди?
  Мальчик бежит к маме, и плача, пытается рассказать о своем видении. Мама успокаивает и гладит малыша.
  О-о-о, куда занесло! Мужчина открывает глаза и не узнает больничной палаты. Ломаные линии пересекают ее, свиваются в спирали, превращаются в вихри света. Он забывается...
  Боль подкрадывается исподтишка, она осторожно проникает в обессиленное тело, проверяет все уголки, потом занимает их, и идет в наступление.
  Первая атака отбивается легко. Вторая атака затягивается, боль занимает участки территории и основательно закрепляется на них.
  Мужчина корчится, действие укола закончилось, и снова борьба. Мужчина пытается улыбнуться, не получается. Бесконечная война с болью, когда же она кончится? Терпеть с каждым днем труднее... много сил отнимает этот бесполезный никому не нужный поединок. Что изменится в мире, если он проживет несколько лишних дней? Все, все кругом, понимают, что это конец, из этого не выбраться... Так зачем же мучить его? Гуманность? Пошла к черту такая гуманность! Никому она не нужна, а ему тем более...
  Мысли отвлекают от боли. Но только мысли злые, нехорошие... В кого он превращается? В брюзгу? Ворчливого, злобного человечишку? А что делать? Не сдаваться же боли... А что! Может быть это поможет? Нужно только искренне, изо всех сил захотеть сдаться. А он сможет?... Должен смочь! Больше нет никакого выхода. Он не хочет превращаться в слизняка, раздавленного болью.
  Мужчина напрягается так, что вздуваются жилы на мокром лбу. Держит так почти минуту, это последний бой, и сдается... Он сдался боли. Она радостно растекается по телу, проникает в сознание, встряхивает его так, что мужчину всего передергивает и ... не встречая сопротивления, мечется в поисках противника. Но противника нет. Боль недоумевает - этого не может быть. Она в растерянности делает еще несколько попыток и неожиданно исчезает.
  Мужчина недоверчиво вслушивается в тело. Внимательно исследует боль, боясь неожиданного нападения, но боли нет. И мужчина понимает, что, сдавшись, боли, он слился с ней, он сам стал болью. Не может же боль биться сама с собой.
  А если... У мужчины мелькает мысль о смерти... Но нет... это невозможно... Хотя...
  
  
   Глава 8
  
  Поезд останавливался на каждой станции. Лекса ехал в общем вагоне, таком же, как плацкартный, только не было матрацев. От нечего делать он разглядывал людей. Какие разные они все, пенсионеры в чистых, но стареньких одеждах; мужчины женщины среднего возраста, одетые получше; молодежь в ярких, красочных одеяниях и дети, словно вышедшие из кукольного магазина.
  Суета после посадки постепенно улеглась, и все занялись своими делами. Толстая проводничка ловко бегала по проходу, уворачиваясь от столиков, разложенных пассажирами. Дети бегали и кричали. Многие раскрыли свои сумки и принялись за еду. В общем, все, как обычно. Российский, стучащий и лязгающий на каждом стыке рельсов, поезд.
  Лекса глядел в окно. Хорошо ехать! С каждой станцией все ближе к дому. Ну и что с того, что он едет в общем вагоне, потерпит, да и время пройдет быстрее.
  Ближе к обеду села целая толпа нерусских. Сказали - чеченцы. Большими клетчатыми сумками они заполнили несколько верхних полок, и сразу начали пить чай. Вели себя тихо, только -бесконечно говорили и говорили на своем языке. Женщины молчали.
  В вагоне сразу вспомнили о Чечне. Боль и трагедия России. Напротив Лексы сидела пожилая пара. Женщина начала рассказывать о соседнем мальчишке, погибшем в Аргунском ущелье. Лекса слушал и недоумевал, у него в голове никак не укладывалось: почему, за что там воюют? Женщина объясняла все дикостью чеченцев, их кровожадностью. Лекса же думал о том, что наверно у каждого народа есть свои традиции, устоявшиеся веками, и сломать эти традиции очень сложно, практически невозможно. Он вспомнил Вьетнам. Как ни старались американцы, все-таки не смогли покорить маленькую страну.
  Женщина говорила и говорила, а старушка, маленькая, сгорбленная, что сидела рядом с Лексой, все кивала и кивала седой головой. В разговор неожиданно вмешался мужчина, подсевший на маленькой станции.
  - Сталина бы ... Он бы выселил всех ... В Сибирь их, в тайгу ... И ребята бы наши живые были. А все деньги ... Там столько денег, в Чечне этой, отмывается ... Мне рассказывал один знакомый, у них в соседней части два Урала продали чеченцам ...
  - Это как, - подумал Лекса, - что, сейчас можно из армии все что угодно продать? Так дойдет до того, что и армии у нас не будет ...
  Часа в четыре дня по вагону забегала проводничка. Она размахивала руками и у всех спрашивала:
  - Вы не знаете, кто в тамбуре сумку оставил? Черную такую, клеенчатую ...
  В вагоне начиналась тихая паника. Перешептывания, переглядывания, все были напуганы недавними взрывами, совершенными террористами.
  Не успела паника разрастись, как на следующей станции в вагон вошли два милиционера линейного отдела. Люди опытные, они сразу начали проверять документы у чеченцев. Интуиция или опыт не подвели, один из чеченцев признался, что это его сумка, он хотел ее выбросить и забыл. С великой осторожностью милиционеры открыли сумку и с облегчением убедились, что нет в ней никакой бомбы, а лежат только грязные тряпки. Тут же сумку выбросили в окно. С документами у чеченцев было что-то не в порядке, потому что милиционеры увели с собой на первой же станции двоих мужчин.
  Долго еще вагон обсуждал этот случай. Старушки тихонько крестились, женщины прятали детей. Но прошло полчаса, и все стало, как обычно.
  Привыкает русский человек, ко всему привыкает, вот и Лексе уже не кажется долгим его путешествие.
  Женщина напротив начала рассказывать о своей соседке. Та, что ни день, то на рынок. Парня наняла, тележку возить. Вот и ходят они вдвоем каждое утро и вечер. Приоделась соседка, округлилась за год. И все жалуется: налоговая прижимает, кругом расходы одни, как жить-то ... А сама телевизор большой купила, холодильник импортный ...
  - Подожди, она и машину купит, - вмешался мужчина, - а пройдет время, и вы все в работники к ней попадете ...
  - Нам уж куда, мы на пенсии.
  - Не вы, так дети ваши или внуки.
  - Да не уж то до этого дойдет?
  - Да вы оглянитесь вокруг ... дойдет? ... уже дошло ... Что сейчас государственного осталось? Да ничего ... Вот еще землю отдадут и все тогда ... ложись и помирай ...
  Вмешался мужчина сидящий у окна.
  - Отдать надо землю, отдать ... фермерам отдать и все.
  - Все? Нет не все. Где столько фермеров наберете? Вы посмотрите ... никто работать не хочет... особенно молодежь.
  - Вы где живете?
  И началось. Разговор перерос в перепалку. Лекса даже устал. Он незаметно проскользнул между сидящими и отправился в тамбур. В тамбуре Лекса прижался лбом к дверному стеклу и закрыл глаза.
  Неужели так будет всегда? Всегда люди будут спорить, доказывать что-то. Ведь каждый из них прав, неужели столько правды на свете? А того не понимают, что время идет, и текут годы, текут, и настигнет всех безжалостная старость. Одинок человек в этом огромном мире. Чем старше становится, тем сильнее одиночество. Вот и прячется он в надуманные заботы, решает пустые проблемы, и даже чувствует свою полезность.
  
  
   ***
  
  
  
  Серенькая птичка затейливо вытягивала свою песню. Иссохшее от старости дерево попусту тянуло навстречу солнцу истощенные и узловатые ветви. С одного бока на кривой ветке со сморщенной корой бледнели сизыми оттенками несколько цветков.
  В этом году плоды будут еще хуже, совсем горькие. Так и у людей старость подкрадывается, добавляет своего жгучего яда во всякую вещь и событие.
  Старик, не старик, он сам потерял счет годам, сидел возле одинокого старого дерева и глядел вниз. Горная бойкая речушка несла свои мутные весенние воды, и казалось, ни на что не обращала внимания. Вокруг скалы, камни, камешки, трещины... зеленая трава и тонкие деревца, прилепившиеся к скалам. Суровые места. Отшельник мотнул головой и копна нечесаных, грязных волос отлетела на плечи. Ясные и чистые глаза его устремились в небо. Утренний ритуал. Тысячи раз он выполнял его и... ждал. Ожидание давно превратилось в привычку, но где-то внутри все равно скрывалась надежда. Ничем она, конечно, не подкреплялась ни разумом, ни чувством.
  Сегодня отшельник не мог смотреть на небо. Впервые за много лет его упрямство, граничащее с безумием, отступило. Взгляд привлекло темное пятно на поверхности скалы, что возвышалась на том берегу, напротив его пещеры. Пятно, как пятно, он много раз бесцельно глядел на каменную стену и никогда ничего на ней не видел. Но сегодня... Пятно почему-то оживало, края его шевелились, чудилось, что пятно пульсирует в каком-то странном неровном ритме.
  Отшельник моргнул. Пятно не остановилось. Напротив, оно словно манило к себе. Очертания мира стали расплываться, и ... осталось пятно. Все. Он и пятно, и больше ничего.
  Не этого ли он добивался, не к этому ли он шел все эти годы. Сколько он за это время перенес... даже гордость за свои страдания давно уже потускнела... Иногда он думал, что все он пережил, это за кого-то, пусть за нескольких, пусть за одного... Потом пришли другие мысли. За гордость свою, за тщеславие, за чувство собственной важности, все отшельники, странники и старцы несут на себе все горести и беды, которые и падают на них в противовес... Потом прошло и это. Был еще страх, временами переходящий в ужас. Тогда даже речка казалась до краев наполненной горем и болью... Ушел и страх... Ничего не осталось... Одна пустота и усталость. Неужели это и есть смысл жизни. Жить, учиться и в конце понять, что все тщетно - все это напрасно, весь этот мир прах... Вот он умрет и мир рассыплется... все исчезнет и сгинет...
  Еле оторвался от пятна отшельник. Он повел мутными глазами вокруг и не узнал мира. Это не тот мир, в котором он жил. Куда бы ни упал взгляд отшельника, все проявляло себя, все говорило с ним, и даже требовало ответа. Дерево презрительно морщилось. Ты, жалкий человечишка. Чего ты добиваешься?... Ты засох... Так же как и я...
  Отшельник судорожно отвернулся и спрятал свой взгляд в темную глубину пещеры. Но и пещера - он не ожидал этого, и жалела и стегала отшельника своими темными энергиями. Он закрыл глаза. Но и здесь не было покоя. Журчание воды внизу выворачивало желудок, шелест ветра сдирал кожу с лица.
  Все! Это конец! То, чего он боялся и втайне желал, свершилось.
  Долгими изнуряющими постами, ночными бдениями он сознательно расшатывал свой разум. Боялся и одновременно надеялся, что разум выскочит из пут логики и получит свободу. Однако он не ожидал, что это случится именно так. Сейчас он не человек. Ни разума, ни свободы ничего. Наоборот, он попал в еще более жесткие путы сумасшествия. Любая мысль, любое ощущение причиняли боль. Все органы чувств внезапно взбунтовались и вели себя очень непредсказуемо.
  Третьи сутки отшельник стенает и мечется по пещере. Его воспаленный мозг не дает отдыха, и заставляет измученное тело раз за разом бросаться на стены.
  Как же так получилось, что внимание больше не охватывает весь мир. Почему оно устремляется в одну точку и достигает такой силы, что все чувства усиливаются во много раз. Добился, добился, добился... Одна мысль преследует отшельника и не дает передышки.
  Из пещеры отшельник не выходит, мир за выходом чужой и враждебный... Он сомнет его, раздавит, лишит последних ощущений и мыслей...
  Гроза возвращает к жизни отчаявшегося отшельника. Яростные раскаты грома сначала оглушают, потом диктуют и навязывают свой собственный ритм. И отшельник успокаивается. Он сидит возле выхода, смотрит на струи дождя, щурится от ярких молний, и постепенно прозревает.
  Есть предел. Нужно свое обостренное внимание направить на него и тогда... он сможет управлять своим сознанием... не разумом, нет. Какой разум? Неужели это и есть свобода? Или это еще первая ступенька к ней?
  Дерево сбросило последние лепестки с последних цветов. На ветке снова сидит пичужка и тянет свою мелодию. Но поет она сейчас для него, для отшельника, хотя какой он сейчас отшельник, он сейчас в мире и мир в нем. И это еще не конец, конца нет, есть только метаморфозы - вечные превращения.
  
  
   Глава 9
  
  
  Волнение усиливалось, поезд подходил к станции, от которой до деревни Лексы было двадцать пять километров. Вот показались пригороды районного центра, все те же домики, как везде в России. Но что это? За год, пока Лексы не было, изменился и районный центр. Не только больших городов коснулись изменения, которым Лекса устал удивляться. Среди домишек выросли двух трехэтажные дома из красного кирпича. Крыты они были блестящим железом и перед каждым домом красовались железные ворота.
  Вокзал почти не изменился, то же деревянное здание, правда, сделали пристрой, и на перроне появились киоски. Лекса вышел на привокзальную площадь, опять киоски, кирпичный новый магазинчик и та же, что и год назад лужа не середине.
  Лекса надеялся встретить знакомых, может кто-нибудь куда-нибудь едет, но, сколько не вглядывался, знакомых не было. Он пешком направился к автовокзалу. Деревья вдоль центральной улицы за год так подросли, что Лекса даже удивился. На улицах города появилось много красивых иномарок, люди стали одеваться посовременнее. Торговых павильонов понастроили, чуть не на каждом шагу. Любопытствуя, Лекса заглянул на рынок. Одежда, белье, обувь все торговцы наперебой предлагают свой товар. Год назад этот рынок еле-еле существовал, а сейчас вон как разросся.
  Вдруг Лексу что-то толкнуло. Он прошел мимо знакомого человека. Слева, метрах в трех, стояла и торговала детской и взрослой обувью, Маша. Но Боже, как она постарела. Она превратилась почти в старуху. Лекса и узнал ее лишь по характерному только для нее жесту. Нина так же, как раньше потирала лоб кончиками пальцев, и получалось это у нее очень потешно. Вспомнилась "фазанка", счастливое время. После армии Лекса учился в этом городе на автослесаря.
  Подойти, не подойти? Лекса тоже чуть не стал потирать лоб. Маша тем временем визгливым голосом предлагала товар. Лекса пытался вызвать в себе то особое ощущение, которое всегда испытывал при встрече с Машей. Какая она была ... Чистая, свежая, пахнущая летом... Смех колокольчиком, волнующий шепот и гладкая, бархатная кожа. Она была самим совершенством. На время Лекса забыл даже о Нине. Как им было хорошо вместе. Однажды они выехали за город, и нашли чудесное место. Небольшая речка, кусты и полянка. Они купались, смеялись, дурачились, и тогда время остановилось. Казалось, это будет вечно, юность, радость, изумительное ощущение счастья.
  - Ты чего уставился? - вывел из задумчивости голос Маши.
  Лекса робко посмотрел ей в глаза и вдруг увидел, как Маша покрывается краской. Не только лицо, но и шея женщины, стали багрово-красными. Губы ее скривились, еще немного и она заплачет. Маша подняла руку к голове и стала потирать лоб.
  Лекса тоже покраснел. Так они стояли друг против друга и краснели. Первой отреагировала Маша, она оправилась от смущения, и еле слышно вздохнув, вздернула подбородок. Тут же она быстро отвернулась.
  Лекса стоял и смотрел, как Маша со злостью ругается с соседкой, та подвинула свои вещи слишком близко к Машиным, и все не решался уйти. Вдруг она бросила яростный взгляд, и тогда он понял --она не хочет узнавать его. Ну и ладно. Все равно это все ни к чему.
  Лекса еще походил по рынку и двинулся к автовокзалу. Путь его пролегал мимо "фазанки", в которой он учился. Он постоял немного около высокого крыльца, чему-то улыбнулся и пошагал прочь.
  Городок был знаком и незнаком. Дома почему-то присели, раньше они были много выше. Улицы стали узкими, и даже люди казались пигмеями. Навстречу попадались одни старушки, где молодежь? Неужели все уехали? Вымирающий город?... Города наверно как люди. И есть у них детство и юность, и так же незаметно подкрадывается сухая, серая старость... Повезло тому, кто жил во времена юности города. Тогда все население было молодым, и город вместе с ними строил планы и жил великолепными, искрящимися мечтами. Но ... подступила старость, мечты поблекли, ушли в небытие, и ... осталась одна мелко-мелко царапающая скука.
  Лекса на автовокзале. Он пересчитал деньги, до его деревни явно не хватало. Ничего! Пять километров он пройдет и пешком. Прогуляется, подышит воздухом.
  
  
   ***
  
  
  Собрался он быстро. Собственно собираться было нечего, отпросился на работе на неделю, взял сумку, деньги и на поезд.
  Уже сидя в поезде на короткий миг почувствовал сомнение. Зачем едет? Не позвонил.... Но что-то тянуло его туда, тянуло до боли душевной, до боли в сердце. Любил он ее. Любовь за эти несколько месяцев то мучила его, заставляя коротать бессонные ночи, то расцветала, и тогда мир вокруг преображался и сверкал обновленными красками и ощущениями.
  Звонки по телефону, короткие встречи утоляли маленькую толику ненасытного чувства. Хотелось видеть ее, говорить с ней, касаться ее и радоваться чуду и неизъяснимому ощущению счастья.
  Под мерный стук колес он дремал, и в его воспаленном воображении вспыхивали и гасли волнительные картины их встреч. Она представала в них пленительной богиней, явившейся из другого мира. Мира чистого и непорочного. Потом образы пропадали, и место их занимали омерзительные чудовища. Сердце вздрагивало, и он резко открывал глаза. Черное окно, вагонный полумрак, все спят. Напротив похрапывает мужчина, на нижней полке беспокойно возится ребенок.... Нереальный реальный мир. Обостренными чувствами он воспринимал тончайшие оттенки ощущений находящихся в купе людей. Потом все путалось, превращаясь в какофонию звуков и красок. Он проваливался в короткое забытье. И снова прекрасная женщина являла ему себя. И тогда он молился, шепча про себя придуманные молитвы.
  Кончилась и эта ночь.
  Поезд подходил к городу. Утреннее летнее солнце заглядывало в окна. Начались сборы. Недовольные и не выспавшиеся пассажиры зачем-то торопились, словно это была не конечная станция. Он один был свеж и наполнен энергией. Бессонная ночь никак не отразилась на нем, только лицо немного осунулось, да глаза блестели больше обычного.
  Старый деревянный вокзал. Встречающих немного. Он осмотрелся по сторонам, привыкая к местности. Потом спросил у прохожего улицу и пошел, вдыхая полной грудью незнакомый утренний воздух. Пахло свежестью и еще чем-то трудноуловимым и волнующим.
  Сам того, не замечая, он ускорял шаги и скоро уже почти бежал. Он постарался успокоиться, закурил, но мысли, сумбурные и бессвязные сталкивались в голове, мешая сосредоточиться. Еще вчера он чувствовал, что какая-то важная, может быть самая важная из всего, что когда-то думал, мысль пытается пробиться на поверхность сознания. Вот и сейчас он ждал, что вот-вот и он что-то поймет в своей жизни. Еще чуть-чуть и жизнь его может коренным образом измениться. Но нет. Опять захлестывали потоки эмоций и путанных, беспорядочных мыслей.
  Не сразу он нашел нужный дом. Сначала он даже прошел его, затем спросил у проходящей женщины и вернулся к одноэтажному длинному зданию. "Общежитие для семейных", значилось на поблекшей вывеске. Он забыл, совсем забыл о ее сыне. Никакого подарка. Но потом вспомнил, что она отправила его к бабушке.
  Перед входом в общежитие он зачем-то глубоко вдохнул и затем резко выдохнул. Так в детстве он нырял в темную глубину омута.
  Внешне уверенный, он прошел по коридору и увидел дверь с Ее номером. Он в который раз почувствовал, как неведомая мысль не оставляет попытки оформиться в его сознании. Но сейчас было не до нее.
  Он постучал в дверь. Тишина. Он еще раз постучал. За дверью скрипнула кровать, и послышались легкие шаги. Радостное возбуждение поднялось из живота и затопило все его существо.
  Ключ в двери повернулся, и она приоткрылась. Растрепанные слегка волосы, белая короткая ночная рубашка и глаза.... Глаза попеременно выражали удивление, радость и отчаяние. Все это обратилось в тоску. Так тоскуют по горячо любимому, но потерянному навсегда.
  Голова Ее слегка дернулась, словно она хотела обернуться назад, и тут же сникла.
  Сзади раздался мужской голос:
  - Кто там? -
  - Никто, - ответила Она и беспомощно посмотрела на него.
  - Пока! Я пошел. - Машинально сказал он, и быстро развернувшись, выскочил из общежития. Все. В голове странная пустота. Ни мыслей, ни чувств ничего. Одна только монотонно повторяемая фраза: "Так и должно было быть". Она, наконец, пробилась и сейчас звучала в голове, не давая другим мыслям никакого хода. Скоро она отступила.
  Оглушенный, ну как же так, он торопился на вокзал. Как? Его женщина... его женщина и принадлежит другому. Рассудок четко формулировал логику: это все, здесь тебе делать нечего, пора уезжать, а тело же вдруг словно взбесилось, он снова начал переживать Ее горячие, обжигающие прикосновения. В кончиках пальцев снова струилась Ее нежная бархатная кожа, в ушах снова звенел Ее милый смех и Ее легкие беззлобные насмешки. Эмоции взбунтовались. Его бросало то в жар, то холод от отчаяния, от несбыточной надежды. Потеря счастья, столь близкого и желанного отзывалась острой ноющей болью в измученной душе.
  На перроне вокзала он сел на скамеечку и опустив голову, бесцельно глядел на серый потрескавшийся асфальт. Все, это конец. Их отношениям пришел конец. Неожиданно им овладела такая тоска, что захотелось завыть волком или разрыдаться в голос.
  Его вина, его. Надо было сообщить, позвонить, тогда бы так не получилось. Но почему, почему он не ценил свою любовь. Почему так устроен человек, почему он устроен так. Все, все можно было изменить. Забрать Ее к себе и жить, и больше ничего ему в жизни не надо. Говорить с ней, смеяться и радоваться вместе. Смотреть в Ее милые зеленые глаза, читать в них любовь и радостно отдавать свою.
  Все, больше ничего этого не будет. Не будет никогда. Это страшно, страшно. Никогда....
  Сбоку раздались шаги, он поднял голову и сразу понял: "Это он!"
  - Зачем он пришел, - обречено подумал он.
  Они долго молчали, потом тот начал произносить ничего не значащие слова. Он говорил, говорил, а сам все прятал взгляд.
  Боль, конечно, не утихала, но при постороннем человек невольно вскинулась гордость, которая доселе пряталась неизвестно где. Он понял, это Она послала его, оправдываться и просить за Нее.
  Было неловко его слушать. Пришлось оборвать и сказать:
  - Мы с тобой оба мужчины, неужели ты не понимаешь, что все. Все. И говорить больше не о чем.
  Тот еще помолчал, затем кое-как попрощался и ушел.
  Мысли вдруг приняли новое направление. Ведь у него в этом городе двоюродная сестра живет. На работе он все равно отпросился, так, что вполне можно и навестить ее.
  Наступило хоть какое-то облегчение. Он принял решение, появилась цель, и он постарался сосредоточиться на ней.
  Он встал со скамейки и направился в сторону пятиэтажек. Где-то там жила его сестра, и он надеялся застать ее дома.
  Переходя привокзальную пыльную площадь, он споткнулся. Медленно оборачиваясь, он уже знал - это Она. Да. Она стояла возле киоска и смотрела на него. Всего лишь секунду он постоял и пошел дальше. Но Ее крик: "Остановись!", заставил его замедлить шаги, а потом и вовсе остановиться.
  Она спешила к нему, жалкая и желанная одновременно. Снова буря чувств поднялась в нем, снова отступил разум, и заговорило сердце.
  Она остановилась, не доходя нескольких шагов до него. Он смотрел на ее загорелые стройные ноги, и не смел поднять глаза. Как он может посмотреть на Нее? Он не хотел видеть Ее жалкой и оправдывающейся, он всегда желал видеть в ней королеву.
  Медленно поднимая голову, он каким-то странным восприятием чувствовал, что Она опускает глаза. Так и есть. Она не смотрит на него, Ее взгляд направлен вбок от него.
  Разговора не получалось. О чем они могли сейчас говорить. Все было сказано без слов.
  Внезапно что-то в нем изменилось. Он уже не смотрел на Нее, как на королеву из другого мира, он видел женщину. Память услужливо подсказывала ему удивительные и неповторимые ощущения обладания Ее телом. Он решился. Почему бы и нет!
  Через минуту они направлялись к ней домой. Он шел чуть впереди, она сзади.
  
  
   Глава 10
  
  Лекса вступил в деревню. На улицах никого не было. Странно. Почему-то вспомнилась "тропиканка" ... Ну точно! Все уткнулись в телевизоры и смотрят сериал. Ну и хорошо! Не хотелось Лексе встречаться с земляками.
  Он прошел мимо большого двухэтажного дома. Как живет Мишка Мельник? Хозяйственный мужик, что и говорить. Вот и дом успел достроить. Лекса бы ни за что не взялся за такое строительство. Вот дом ветеринара, безалаберного и веселого мужика. С замиранием сердца Лекса увидел свой дом. Все такой же ... родной и близкий ...
  Лекса стоял и гладил калитку. Поизносилась, подряхлела, пока Лексы не было. Ничего. Починим. Он пытался по-хозяйски оглядеть усадьбу, но не получалось, время отпечатало свои следы на всем. Он отмечал облупившиеся наличники, покосившийся палисадник и чувство усталости окутывало его.
  Лекса вошел во двор и направился к крыльцу. Ступени крыльца были теплые и гладкие. Сидеть на них было хорошо и покойно. Лекса закурил.
  - Ты чего тут расселся? - голос нарушил обаяние вечера.
  Лекса повернулся и замер. Перед ним стояла Нина. Но ... почему, почему она такая старая? Что случилось?
  Строгое лицо Нины вдруг разгладилось, и уголки рта опустились. Слезы выступили на глазах Нины. Женщина охнула и осела на крыльце.
  - Лекса! ... Это ты?
  Лекса молчал.
  - Ты ... это ты?
  - Я ... -
  На Лексу смотрело заплаканное лицо. Поседевшие волосы сбились, глаза прежде ясные, сейчас потускнели. Боже, Боже ... как она постарела!
  - Где ... где ты был?
  Лекса глотал и глотал, и не мог проглотить комок, застрявший в горле. Не слезы, нет, что-то другое стремилось наружу и не могло найти выход. Лекса упал на крыльцо и, наконец, рыданья вырвались из него.
  Нина гладила голову Лексы и причитала:
  - Где ... где ты был двадцать лет? Ты пропал ... тебя давно похоронили ... А ты живой! Двадцать лет ... двадцать лет ... я превратилась в старуху ... Лекса, Лекса ... ну почему ты не дал весточку? Хотя бы слово написал ... Я ведь жалела тебя, поминал ... свечки за упокой ставила ... а ты...
  В Лексе все рвалось, сознание разламывалось на кусочки, какой-то поток несся со страшной быстротой, казалось вот-вот и прорвет и все тогда станет ясно и понятно ... Но ... серое и липкое впитало яростный поток и все чувства замерли и снова Лекса стал таким, каким и был. Не пробились сквозь оболочку сковавшую разум ни бурные всплески эмоций, ни даже Нина со своим горем.
  - Лекса, - Нина немного успокоилась, - ты расскажи, расскажи, где ты был? Мы ведь на розыск подавали ... И ничего... И почему ты такой молодой? Как это так?
   Лекса молчал, не было слов. Все рухнуло. Все его мечты о доме, о семье рухнули ... Этот мир не его ... Он не хочет жить в этом мире ... Но где же его мир... Куда пропали двадцать лет?
  Нина сбегала в дом, принесла фотокарточки и суетливо совала их в руки Лексе. Он бессмысленно разглядывал их и не узнавал никого. Нина торопливо объясняла.
  - Вот наш старший. Это он в армии. Это младший в десятом классе. А это ... погляди, Лекса, погляди, это внуки... твои внуки...
  Ничего, ничего ... все чужое... и Нина чужая и дети не его... и дом не его... Как он тут очутился? Зачем, зачем все это?
  Лекса безучастно следил беготней Нины, та собирала на стол. Злое, злое время... что ты сделало с Ниной? А он? Почему он молодой? Ну не может этого быть... никак не может ... Это сон... страшный, жестокий сон... и он не кончается... Как больно ... эта тупая бесконечная боль...
  Лекса сидел за столом, ел, пил и молчал. Нина, подперев подбородок, сидела напротив и по-бабьи всхлипывала, промокая платком глаза.
  Лекса и не Лекса, голова путалась... Чужой он какой-то ... А может и не он это вовсе? Подменили его... Может это подделка под него... Да нет... это Лекса, но уж больно он молодой.
  Лекса пил молоко и боялся поднять глаза на Нину. Что делать? Неужели и, правда, прошло двадцать лет?... Календарь!
  Лекса бросил взгляд на отрывной календарь - 2001 год. Ну и что? Это ему ничего не говорит... и ничего не меняет.
  Нина, поймав взгляд Лексы, вдруг начала рассказывать о соседях. Лекса не слушал ее, он все ловил и ловил ускользающую мысль. Не-ет! Это не его мир... не его... Как он сюда попал? Как же ему не обидеть эту добрую женщину, так похожую на его Нину? Как вернуться в свой родной мир? Там и только там он будет дома...
  За столом сидела пожилая женщина и молодой мужчина. Сидели они и пытались найти хоть что-то, что могла их связать. Но не было никакой связи, да наверно и быть не могло.
  
  
   ***
  
  Однообразие равнин. Серые тоскливые краски. Туман стелется по низинам. Тянутся трое, цепляясь, друг за друга. Пустые глаза, иссохшие члены ... Ни проблеска мысли, ни чувства живого ... Грязные и пустые оболочки человека.
  - Идем и идем ... А дальше что? - фигура оглядывается на спутников.
  - На солнце, на солнце смотри, - бормочет вторая, вытирая слюни со рта.
  - Я больше не могу, - третья фигура валится на жесткую землю и начинает хватать ртом сухой воздух.
  - А может бросить его? - первая останавливается и смотрит на лежащего.
  - А как же мы без него? Кто будет думать?
  - В этом мире думать не надо. Посмотри. Что ты видишь?
   Вторая фигура поворачивается и глядит по сторонам. Пусто. Бледное солнце где-то в небе безучастно наблюдает за странниками. Тишина. До самого горизонта ничего. Выжженная земля.
  Третья фигура приподнимается. Больные глаза ее глядят на спутников.
  - Вы, вы ... идете со мной ... я знаю, - фигура безумно хохочет, обнажая почерневшие зубы.
  - Все-таки может бросить, - задумчиво говорит первая.
  Вторая неожиданно соглашается, и они уходят.
   Третья фигура встает на колени, и, глядя на солнце, начинает говорить.
  - Прости меня, прости ... дурак я, дурак. Как я мог поверить, как я мог польститься на такое ... Посмотри на меня ... Я высох ... Я ничего не могу отдать тебе ... Только жизнь ... Забери ее, забери. Ты не думай, я себя не жалею ... Я знаю, что буду мучиться на том свете ... буду страдать ... Я понимаю, что вот эти страдания, это не страдания. Что ж я готов. Возьми мою жизнь, я прошу вас ... Не нужна? А почему? Неужели ты берешь только чистых? А я грязный ... да я грязный, я всю жизнь грешил ... ну и что? Что я мог сделать? Меня бросили в эту жизнь. Живи или тони ... Вот я и жил ...
  Фигура бормотала, стучала кулаками о землю ...Потом упала и забилась в припадке.
  Молчание. Некому ответить кающемуся. Спутники давно ушли. Он один. Один на всем свете. И никому не нужен. Даже себе. Так для чего он жил? Неужели он какая-то деталька маленькая ... Поржавела деталька, погнила, и выбросили ее. Место заняла другая, новенькая и блестящая.
  Так зачем это все! Он не хочет быть деталькой. Он человек! Это его жизнь. Отдавать ее кому-то он не собирается.
  Никто не отвечает на его вопросы. Никому он не нужен. А может, время не пришло.
  Человек молчит. Все слова иссякли. Говорить нечего. Двигаться не хочется. Ничего не хочется. А разве его жизнь важна сама по себе? В отрыве от людей, в одиночестве ... Но ведь она есть. Пока есть ... И он может думать, рассуждать, строить планы ... Планы ... Разве не планы определяют жизнь? Разве не цели, которых добивается человек, главное в развитии? Развитии чего? Человека? А зачем? Цель ради цели? Это замкнутый круг, без начала. И конца. Так и крутится жизнь человеческая. Крутится и крутится, набирая обороты ... и может быть, когда-нибудь человек соскользнет с круга, и закончатся его мучения. Но там, за кругом, возможно, ждет новое колесо жизни... Неужели бесконечность? ... Выхода нет. Надо смириться. Однако гордый и свободный дух человеческий не хочет смириться с этим. Ему не нужна бесконечность.
   Человек сидит, и, уставившись в одну точку, рассуждает. Солнце заканчивает свой дневной путь. Тишина и покой опускаются на землю. Никого. Он один на всей этой земле. Неужели это и есть ад? Все его разговоры и споры с самим собой ... Все его рассуждения, ведущие в никуда...
  Человек вскидывает голову. Он смотрит на заходящее солнце, и широко раскрывает гноящиеся глаза.
  В никуда ... Почему? Нет! Он рожден не для туманов. В тупик его завел разум. Разум воспитанный и отягощенный привычками. Нужно что-то делать. Нужна цель. Он должен двигаться к ней, а там ... Цель покажет другую цель.
  Дух человеческий. Ему нужен всего лишь ничтожный толчок, чтобы он начал двигаться. Все сомнения, все ложные навязанные принципы отбрасываются в сторону, когда дух пробуждается и начинает вести за собой разум человеческий. Торжество человеческого духа неминуемо. Среди пустоты и серости окружающего мира, сверкает и горит человеческий дух.
  Человек поднимается, и, выпрямив усталое тело, идет в ночь, вслед уходящему солнцу. И путь его будет подвигом.
  
  Апрель - июнь 2001г.
  
  
  ? Сергей Устюгов
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"