Уткин Андрей Андреевич : другие произведения.

Чердак (ч.2)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Часть вторая

ГОРОД

  
   До того как всё началось, это был самый обычный город, в котором правили бал не только любовь, надежда и вера, а и ненависть, иногда предательство, вражда, лицемерие, жестокость и всё, что за сим следует. Но в один прекрасный день события в этом городе резко изменились, уступив место волосам, поднимающимся дыбом, бесчисленному количеству мурашек на тела населения, кошмарам наяву, и, конечно же, смерти, хоть и смерть среди всего происходящего - начавшегося в этот неожиданный день, не казалась самым страшным явлением; были вещи и пострашнее смерти. Юрий Владивостоцкий в этот день ещё не приехал; он приедет ночью, которая сменит этот день на следующий.
   Много чего произошло в течение всего дня. Вот несколько, казалось бы, незначительных событий, поскольку всё происшедшее в городе Чердак в течение всего дня, охватить сразу и описать в самом кротчайшем даже изложении, невозможно.
   Итак:
  

глава 1

ИСЧЕЗАЮЩИЕ

   — Папа, — обратился вдруг семилетний мальчик ни с того ни с сего к своему отцу, — а почему Лукьяновы так и не приезжают?
   Лукьяновы были друзьями семьи этого мальчика, жили в соседней квартире, и поскольку этого семилетнего Игорька интересовали самые младшие Лукьяновы - двое шестилетних братьев близнецов - с которыми ему никогда не было скучно, то он решил, что одному только его папе известна причина, по которой мать, отец (друзья матери и отца Игорька Егорова) и двое их сыновей не вернулись с поездки на дачу (а они обязательно должны были вернуться, ведь завтра будний день - старшим на работу, младшим в школу, в один класс вместе с Игорьком Егоровым).
   — Что-то, значит, случилось с ними по дороге, — легкомысленно ответил отец, не задумываясь ни о чём (позже он задумается), что с этими весёлыми и дружелюбными людьми может случиться: попали ли они в аварию и не отхаживают ли их всех четверых (а может и не всех...) сейчас в реанимации, особо не борясь за их души.
   — Вовка и Димка же должны приехать, — настаивал на своём тот, как будто, если будет постоянно об этом твердить и настаивать, соседи эти всё-таки приедут и через три-четыре минуты в дверь Игорька раздастся знакомый стук и Игорь до ночи с соседскими ребятами проиграет в карты, в прятки, в чижа, в пекаря и во что угодно.
   — Ну раз должны, — пожал отец плечами, — значит приедут.
   — А если не приедут? — мешал он отцу смотреть какой-то скучный боевичок и одновременно бестолково читать газету.
   — А если не приедут, то... — собрался отвечать отец, но звонок в дверь прервал его.
   Игорь тут же кинулся к двери.
   — Обязательно спроси "кто там?", — напомнил вслед ему отец, поскольку не всегда Игорь, прежде чем открывать коридорную металлическую дверь, задавал ей подобный вопрос. Но - слава Богу - ещё не случалось такого, что за металлической дверью стояла какая-нибудь шпана в натянутых на лица мотоциклетных шапочках, пожелавшая зайти "в гости" без приглашения (незваный гость хуже татарина), по возможности избить, а если повезёт, то и зарезать кого-нибудь из хозяев и максимально обчистить квартиру, лишь бы только были завтра деньги на "кайф".
   — Спрошу-спрошу, — пообещал Игорь, наученный горькими пилюлями, в виде отцовских и материнских (если не считать многих соседских) "нравоучений".
   И услышав за дверью "я" голосом своего восьмилетнего приятеля Кости, он отворил дверь, щёлкнув прежде замком.
   — Брат мой не у тебя? — спросил он, забыв поздороваться, хотя, судя по его виду, этому парню было не до здоровья.
   — Нет, — тут же ответил Игорь, обратив внимание на его взволнованный вид. — А что случилось-то?
   — Не знаю, — потупил он голову. — Люди многие в нашем городе исчезли, — ответил он.
   — Как, исчезли? — не понял Игорь.
   Они так и разговаривали через порог, словно по иному и не могли.
   — Отец мой сегодня зашёл в магазин и не выходит,— начал тот рассказывать.— Я уже устал его ждать в машине, и вышел. Захожу в магазин, его там нет. Выхожу из магазина - машины нет. Или мужик сегодня какой-то в туалет зашёл. Мы с пацанами сидели на скамейках, а он так полчаса и не выходит из туалета. Влас уже подкрался к толчку, чтоб посмотреть, как этот мужик там дрочит, но глаза у него на лоб чуть не полезли: он ещё дёрнул за дверь, а там пусто было. Да много чего я сёдня заметил...
   — А Вовик с Димоном тоже не приехали, — поделился с ним Игорь. — Они давно уже должны быть дома, а их всё нет.
   — Я и говорю, что-то странное в городе происходит, — произнёс Костик. — Брат мой пошёл мусор выносить, и с концами.
   — А ещё что ты видел? — Нет, он не не верил своему приятелю Косте, просто он пугался, слушая и понимая по-своему всё это, но ничего не мог с собой поделать, продолжая интересоваться.
   — Менты какие-то гоняют по всему городу на УАЗике, — отвечал тот, — одного пацана затолкали в машину. Прикидываешь - шёл пацан с матерью за руку, проезжает мимо на всей скорости "УАЗ", дверца открывается и из УАЗа высовываются руки - семь или восемь их там было, этих рук - и хватают пацана. Мать визжит, пацан орёт, но дверца захлопнулась и приглушила вопли пацана. Нормально, да?
   — Ни хрена себе! — тихо - задумчиво - отреагировал Игорь.
   — И ещё... одно произошло... — говорил он медленно, словно гадал: говорить или не говорить. Но три или четыре секунды молчал.
   — Что произошло? — нарушил Игорь образовавшуюся тишину.
   — Автобус сегодня ехал, — нехотя отвечал Костик. Он, возможно, думал, что Игорь не поверит в то, что он скажет. Но Игорь в этот день мог поверить во что угодно, да и вообще, он не отличался особой проницательностью и иногда запросто чёрное мог назвать белым. — Автобус, переполненный пассажирами... Он гнал со всей скорости... — Но, видимо, решил не рассказывать это и перейти к самому главному: — Чёрные руки из асфальта вылазили, как в том фильме, помнишь?
   — А, помню, — вспомнил он фильм ужасов "Чердак-3", — его ещё по роману этого писателя сняли... — не мог он вспомнить фамилию писателя, — ...ну, которым твой отец зачитывался. "Чердак и вселенная", "Бог Чердака"... И что, правда те чёрные руки из асфальта торчали?
   — Не торчали, — заметил тот. — Вылазили. И залазили, утаскивая пять или шесть прохожих за ноги. И автобус провалился... — случайно вылетело из него. Но про автобус он рассказывать не стал, хоть Игорь его и уговаривал.
   Они ещё говорили некоторое время, пока Игорь его не прервал: — Погоди, Костик, не рассказывай, — обратил он внимание на распахнутую настежь дверь своей квартиры, — я дверь пойду прикрою, а то её сквозняком распахнуло. — И побежал закрывать дверь. Но...
   ...В квартире было тихо и темно... Должен был гореть на кухне свет, да и в комнате свет должен был гореть, и моноблок с отцовым боевичком должен был работать... Но складывалось такое ощущение, что отец Игоря уже давно куда-то уехал... Не в роддом ли, к жене, долго - упорно - дожидаться рождения второго своего ребёнка? Вряд ли.
   Игорь вошёл в квартиру, так и не прикрыв за собой распахнутую сквозняком дверь. Сумерки этим вечером сгущались очень быстро, потому за окнами Игоревой квартиры было уже полутемно. Игорь включил в большой комнате свет и убедился, что отцово место (кресло, в котором он пару минут назад читал газету и одновременно сто первый раз просматривал надоевшего уже агента 007) пусто. Потом он выскочил в коридор, но Костика уже не было, и металлическая коридорная дверь была закрыта, хоть Игорь и не слышал щелчка замка - дверь эта громко закрывается. Он хотел было войти назад - в квартиру, но... дверь захлопнуло сквозняком перед самым его носом.
  

глава 2

ПУГАЛО

   Две девочки-близняшки сидели на веранде бабушкиного частного дома, любуясь закатом. Дом располагался на окраине города, на пригорке, с видом на живописный Уссурийский залив. Под верандой глаза мозолил небольшой четырёхсотовый огородик, за ним невысокая оградка, пыльная дорога, один конец которой ведёт к выходу из этого квартала, другой - к развилке спуска в сторону пляжа и подъёма в сторону небольшого заброшенного кладбища, расположенного на невысокой сопочке и готового к сносу и застройке АЗС или автостоянки, хотя наверняка автостоянку и АЗС очень скоро снесут и выстроят какой-нибудь многозвёздочный отель. Однако, этим вечерам девочкам ничего не мешало любоваться закатом и предаваться детским мечтам и фантазиям (именно в этот вечер близняшек Катю и Марину охватил какой-то небывалый "полёт фантазий"). Огородик, хоть и мозолил глаза, но не зря: на нём ничего, кроме сорняков и полыни с крапивой и всякой дребеденью, не росло, и папа после бабушкиной смерти планировал скосить всю эту дрянь и соорудить что-нибудь современное, вроде площадки для гольфа или бассейна для удовольствия своих шестилетних, но уже довольно симпатичных дочек. И дочки знали о мыслях своего доброго и всегда хорошего папы (в смысле "хорошего", положительного во всех отношениях). Но этим вечером им было не до будущего бассейна, они проболтали весь вечер о каких-то волшебниках, магах чародеях, о ведьмах, колдунах, вампирах, оборотнях, о снежном человеке, о посёлке Лунатик..., о милицейских УАЗах, рассекающих по городу, как будто началась какая-то ВЕЛИКАЯ АМНИСТИЯ, и о "чёрных руках, вылезающих из асфальта"... Проболтали и не заметили, как солнце исчезло за полуостровом Муравьёв-Амурский и вокруг слегка стемнело.
   Марина первой прервала увлекательную тему о Снежных Крестах: — Кать, глянь! — резко изменила она тон, в то время как взгляд её упал на огород.
   Катя глянула и глаза её чуть на лоб не полезли: посреди огорода стояло высокое, трёхметровое огородное пугало; натуральное пугало, каким многие дачники пытаются отпугивать от своих огородов; большой деревянный крест с резиновой маской-головой какого-то страшилища; деревянный крест слегка обит паралоном, для придания пугалу формы человеческого тела, и сверху на всё это - на длинные штаны, болотные сапоги, увеличивающие размер полутораметровых ног - был натянут модный длинный китайский плащ, какие сейчас носят состоятельные люди для придания им особой солидности.
   — Что это за ерунда? — отреагировала Марина на огородное пугало. Но изумило девочек не само пугало... Вечер выдался душным и безветренным, а пугало это слегка покачивало, как будто ветер всё-таки поддувал - и поддувал неслабый.
   — Пошли-ка отсюда, — сказала Кате Марина, хоть та уже и сама открывала дверцу и входила в чердак. Они вдвоём направлялись к лестнице; она располагалась посреди чердачного помещения и спускалась внутрь дома. Просто девочкам скорее нетерпелось быть рядом с мамой, папой и больной бабушкой (хоть она была больна раком и сварлива, но ощущать домашнее тепло было куда приятнее, чем сидеть на веранде и смотреть на это покачивающееся пугало, которое непонятно откуда взялось и своим необычным видом прогоняло мурашки по всему телу).
   И за весь вечер девочки так и не рассказали родителям ничего, хоть и очень сильно хотели, но... они как будто думали, что если они что-либо расскажут своим родителям о пугале, то те подойдут к нему и попытаются снять хотя бы плащ; тут-то пугало и... оживёт, и... начнутся НЕПРИЯТНОСТИ (во всяком случае, девочки так считали).
   Так близняшки и уснули в одной кроватке, не сказав родителям ни слова о пугале. Снился девочкам, естественно, один и тот же сон (им очень часто одинаковые сны снились). И этот сон счастливым не был. Он был кошмарным. И отец, словно чувствуя, что дурной сон девочек вот-вот дойдёт до апофеоза, подошёл к дочерям среди ночи и разбудил их...
   — Поднимайтесь, пойдём, — проговорил он им, лишь те продрали глаза. — Мама уже там.
   — Куда пойдём? — как по привычке спросили девочки; только на этот раз у них совпало один и тот же вопрос задать в голос.
   — На улицу, — ответил им отец. Он был хладнокровен, но от тона, которым он предлагал дочерям прогуляться, мурашки по спине пробежать могли бы не только у этих светловолосых близняшек. Тон его как будто "глубоко сожалел": "не стоило вам жить в этом доме - в этом городе; лучше бы вы родились на свет где-нибудь в Африке или на луне. Но, раз уж так случилось, то пеняйте теперь на себя".
   — Среди ночи? — спросила уже только Марина. — Что там делать?
   — Пошлите-пошлите, — не менял он тон, хоть он у него и выглядел уже каким-то неопределённым, — не пожалеете.
   Катя с Мариной переглянулись. Они не забыли про пугало. Но больше всего их сейчас беспокоило, что их "добрый и всегда хороший" папа имеет в виду: что там на улице интересного среди ночи?
   — А может нам вовсе необязательно сейчас туда идти? — спросила его дочь Катя.
   — А что?— слегка усмехнулся он,— вы огорода боитесь?, или кладбища?
   — Пап, — заговорила Марина, — ты что, знаешь, что на огороде... — хотела она сказать "пугало появилось", но передумала и сказала другое: А почему ты про огород спросил?... Что там на огороде?
   — Да ничего особенного, — отвечал с каким-то странным удовольствием, — пусто, как раньше. Здоровяк тот ушёл сразу, как мы с мамой вышли полюбоваться звёздами и яркой полной луной. Так что можете быть спокой...
   — Какой здоровяк? — опять спросили девочки в голос, как в какой-то кинокомедии.
   — О! Огромный, трёхметровый парень, — восхищённо отвечал тот. — Он был в длинном кожаном плаще, но даже этот плащ ему мал был при его РОСТЕ! Представляете?! Он стоял посреди огорода, и когда мы вышли, мы даже за пугало его приняли. Но он как увидел нас, сразу сорвался с места и потопал куда-то в сторону кладбища. Шаги у него, скажу я вам! Аж земля содрогалась... Ну да ладно, заболтался я что-то. пойдёмте же уже! Нельзя такую ночь пропустить.
   — Да что там такое-то?! — всё не могли понять девочки, хоть уже и одевались, словно загипнотизированные.
   — Звёздное небо!— опять его тон стал восхищённым.— Красота!! Вся вселенная как на ладони! Такой ночи вы больше никогда не увидите.
   И правда, на небе было более чем здорово: такое ощущение, будто на тебе надеты стереоскопические очки, сквозь которые можно смотреть не только стереофильм в стереозале кинотеатра Чердак, а и а и телевизор и вообще всё что угодно, получая не меньший стереоэффект. Если раньше звёздное небо выглядело почти как на картинке, то теперь, казалось, можно было в это небо заглянуть как можно глубже. Это действительно была КРАСОТА. Но когда они втроём вышли на улицу, то весь звёздный небосвод ("всю вселенную") заслонил собой... огород... Вернее, мать Оксана. Она стояла посреди огорода, на том самом месте, где девочки увидели невесть откуда взявшееся пугало, и сразу как увидела вышедшего из дома мужа и дочерей, замахала им руками и закричала:
   — Олег, заведи девочек обратно в дом, а сам иди сюда!
   Что она там увидела, с далека разглядеть было невозможно: всё заслоняла собой полынь и трава по пояс. Но Олег тут же исполнил требование жены; он всегда привык исполнять требования этой влиятельной женщины.
   — Что там такое? Ну-ка, идите пока в дом, как мама сказала, — суетливо обратился он к дочерям, заводя их в комнаты, мимо похрапывающей бабушки, в детскую спальню. — И на улицу не выходите, а то мама ругаться будет, — нестрого предупредил он их, тут же выскакивая на улицу и мчась со всех ног в огород. Что же, чёрт возьми, там такое приключилось?!
   Когда он подбежал к жене, то первым делом обратил внимание на то, какая она была бледная (хоть и яркий свет полной луны недостаточно позволял разглядеть цвет её лица) и перепуганная. Только после он глянул под ноги...
   Оказывается, посреди огорода располагалась какая-то могильная яма, только эта яма отличалась от всех остальных своим объёмом: она была немного шире и немного глубже обычных стандартов, устанавливаемых могильщиками. А дно её было завалено изуродованными человеческими телами. Семь или восемь трупов там лежало. Но больше поражало то, как они выглядели... Олега тут же вырвало. Жене его нечем было создавать дуэт мужу - она восьмой день проводила лечебное голодание и всегда предпочитала сидеть на диете.
   К их дому тем временем подъезжало восемь милицейских УАЗиков. Они ехали друг за другом, неторопясь, видимо, чтоб не поднимать шум, и также - гуськом - сворачивали на подъездную дорожку, к дому, где в данный момент похрапывала больная раком старушка и две её внучки не могли заснуть.
   Эти УАЗы никто не приглашал в гости. А даже людям, наполнявшим эти УАЗы, было небезызвестно, что незваный гость хуже, чем "хуже татарина".
   Двумя-тремя секундами позже, бабушка проснулась от собственного крика, как будто ей всё ещё было шесть лет, она боялась темноты и каждую ночь её мучили кошмары.
  

глава 3

ПЕРЕКЛЮЧАТЕЛИ

   Поскольку, в городе Чердак, в школах, институтах и училищах летние каникулы выпадали исключительно на август месяц, то учащиеся в конце июля того праздника не ощущали, какого ощущали дети начальных классов всех остальных российских школ, в конце мая. В Чердаке все больше были озабочены учёбой и заботой о будущем, нежели отдыхом и умением ежедневно убивать время, но забота эта не мешала всем не отличаться от обычных учеников, которые не живут в городе Чердак. Не мешала эта забота, например, любить и ревновать: одним - любить, другим - ревновать.
   Например, в ПТУ-9 в конце июля появился новичок - первокурсник, и сам не ожидал от себя, что в первую же перемену подойдёт к одной из девушек-второкурсниц.
   Девушек было трое, они стояли у подоконника и о чём-то шушукались. Но новичок мог бы подойти к каким-нибудь другим девушкам, но подошёл он именно к этим, и заговорил не со всеми сразу, а с одной из них:
   — Лола?— подошёл он к ней и уточнил, действительно ли её так зовут. Это была очень красивая девушка; возможно, самая красивая во всём училище. Но новичок этот в сравнение с ней выглядел... мягко говоря, недоноском. Но подошёл он не просто так. — Тебя Лолой зовут?
   — Наверное, — нехотя ответила та, уныло поглядывая на этого "ребёнка". — А что?
   — А ты меня не помнишь? — продолжал он своё обращение. — Мы с тобой в соседних квартирах жили, а в одиннадцать лет родители увезли тебя сюда, в Чердак. Не помнишь?
   — Так в Чердак они увезли её или в одиннадцать лет? — решила поумничать одна из подруг этой очаровашки.
   — Помолчи, Рэмба, — попросила её вторая подруга. — Не мешай мальчику, пусть говорит.
   — А что я помнить-то должна? — разговаривала она с ним в тоне воспитательницы детского сада.
   — Переключатель,— ответил он ей. Ответил всего одно слово, и это слово тут же всё всколыхнуло в голове Лолиты... Она всё вспомнила...
   — Девчонки, идите в класс, — попросила она их. — Нам поговорить нужно. Я потом всё расскажу.
   Те, как-то странно переглянувшись, удалились.
   — Я про переключатель забыла, — сказала она, оставшись наедине с новичком, так, что даже неподалёку никто не сидел. Голос её был слегка встревожен. — А что с ним теперь?
   — Теперь он на Чердаке,— ответил новичок.— Теперь уже в некотором смысле поздно. Но в другом смысле, ещё не всё потеряно. Тайник находится на втором морском кладбище, но ты ж не полезешь туда.
   — Это где? — не поняла та.
   — На Суходоле, — ответил он. — Сейчас там вода, а раньше...
   — Знаешь что, — заявила она ему, — меня достал уже и Чердак и переключатель и всё на свете! Время-то много уже прошло с тех пор, а оно так и не начинается.
   — Оно может начаться в любую секунду. Я ведь неспроста перевёлся в эту фазанку из Владивостока, и подошёл к тебе сегодня тоже не просто так. Сон мне вчера нехороший приснился. И, я думаю, уже этим же вечером ВСЁ и начнётся.
   — А по-моему, ты просто блефуешь, — заметила она ему.
   — С какой стати мне именно сегодня блефовать?
   — Не знаю, — пожала та плечами. — Я уже мало чего понимаю. Столько времени прошло. Иди-ка ты, Витёк, погуляй куда-нибудь, пока тебя мой парень не увидел.
   — Смотри, как бы не пожалела, — проговорил он, уходя, довольно зловеще.
   — Не верю я уже во всё это, — бросила ему вслед Лолита и усмехнулась про себя: "столько времени прошло, а он всё успокоиться и позабыть этот долбанный переключатель не может!"
   Виктор Кадреченко вышел на улицу, чтобы "стрельнуть" несколько сигареток, поскольку свои он сегодня утром из-за дикой спешки забыл дома. Только девушка (женщина) могла нырнуть на дно бухты Суходол (где нырять, Лолита могла бы найти лучше, чем её полузабытый друг (не друг, а просто сосед) детства Кадреченко) и отыскать там под водой разрытую могилу, простоявшую в таком положении не одну тысячу лет, а на дне могилы и переключатель (вообще, переключателей много и в городе Чердак и в некоторых других городах, но тот, что расположен на дне могилы "затонувшего" - или "второго морского" - кладбища, наиболее из всех доступен). Но, раз её уговорить на это сейчас итак трудно, то Виктор Кадреченко решил смириться и во всём положиться на волю Господнюю.
   На улице стояло несколько кучек "смолящих" ребят и, если незаметно по всем пройтись, то на пару пачек можно насобирать сигарет. И Виктор собрался было отправиться в путь, попрошайничать, но...
   — Здорово, хрен моржовый!— услышал он позади себя чей-то незнакомый голос, по всей видимости обращавшийся непосредственно к нему...
   Виктор обернулся. Перед ним стояли четверо третьекурсников. Это были ребята того самого типа людей, который таким как Виктор лучше обходить десятой улицей, рискуя остаться без денег, избитым и - по возможности - изнасилованным. Тот, что обращался к Виктору, был выше всех своих товарищей и выглядел солиднее и значительнее. Он покуривал дорогую американскую сигару, и Виктор уже мог бы попросить этого парня оставить ему докурить, но делать этого Виктор не стал; вместо этого он спросил у парня с сигарой в фиксах:
   — Это ты мне? — голос Виктора не подвёл и не получился как у перепуганной маленькой девочки.
   — Должно быть, — ответил тот сквозь сигару, — раз ты обернулся. Как делишки, моржовый хрен?
   Некоторые из ребят неподалёку прекратили общаться и устремили всё своё внимание на "неудачника-новичка" и затеявших с ним беседу приблатнённых третьекурсников.
   — Не называй меня так, — проговорил Виктор совершенно без эмоций в голосе.
   — А как тебя ещё называть?— полюбопытствовал тот таким же пустым тоном, словно передразнивал. — Шкурой от хрена? Или просто волосами?
   — У тебя какие-то проблемы? — поинтересовался Виктор у того, и сразу заметил как его надменная улыбочка превратилась в ухмылку.
   — Ты упасть не хочешь?— полюбопытствовал у него тот вместо ответа.
   Уже никто не курил на улице, все запечатлели внимание на разговоре; многие даже приблизились на несколько шагов.
   — Да в чём дело-то? — делал Виктор вид, что ничегошеньки не понимает, хотя прекрасно догадывался в чём дело.
   — В дерьме твоего чайника, — ответил ему один из троих товарищей короля этого училища. Но Виктор ничего не услышал, потому что в глазах у него на некоторое время потемнело, и он рухнул на асфальт. Кулак "короля" перед этим вылетел незаметно, и Виктор даже сообразить ничего не успел, только обнаружил как изо рта у него что-то тёплое сильно текло, когда в глазах прояснилось и он обнаружил, что находится на пыльном и украшенном окурками асфальте.
   — Теперь понял, в чём дело? — спросил его "король", сразу как попал в поле зрения Виктора. — Или на тебя поссать?
   — Ты недоволен тем, что я подошёл к твоей девушке? — произнёс ему Виктор, не успевая сплёвывать кровь, текущую из разбитой губы. — Так ты спроси её, почему я подошёл. Я ведь подошёл не для того чтоб познакомиться.
   — А если я тебе сейчас ногу сломаю, ты сможешь подходить? — спросил его тот, пока он поднимался с асфальта, и одновременно пнул его по кроссовку, так, что Виктору опять пришлось упасть.
   И спасло этого паренька то, что трое подружек (в числе которых была Лолита) ничего не подозревая вышли на улицу покурить...
   — Чё ты делаешь, идиот?! — налетела тут же Лолита на своего парня, но не налетела, а просто спросила. — Нафига ты избил его?
   — Он к тебе приставал, — ответил тот, мило улыбнувшись своей девушке. — Имею я право постоять за тебя?
   — Ну и балда ты! — ласково произнесла она, уводя в сторону входа в здание ПТУ. — Пошли за мной.
   — Да, дорогая, — подчинялся он ей.
   — Встань-ка, разговор есть, — подошла к Виктору девушка по прозвищу Рэмба.
   Виктор поднялся и отошёл с ней чуть в сторонку, чтоб развесившие уши первокурсники, столпившиеся поглазеть на завершившуюся "разборку", ничего не услышали.
   — Лолка нам тут кое-что о тебе рассказала, — заметила она ему. — А ты, насколько я понимаю, не зря решил поступить к нам в училище.
   — Да, — согласился он с ней. — Где-то у вас в училище какие-то странные вещи происходят. Ты же знаешь, как это место найти?
   — Тут любой это место знает, — ответила она. — Подвал. Туда даже сантехники не заходят. Но училище несмотря ни на что не закрывается.
   — Здорово! — восхищённо, но не громко, произнёс Виктор. — Подвал, это то что надо!
   — Ты с ума спятил, — также тихо говорила с ним та. — Уезжай из этого города, пока не поздно; до вечера ещё успеешь. Что тебе дома-то не сидится? Вообразил себя Спасателем!
   — Я и есть Спасатель, — нехотя проговорил тот. — Если б я не поступил в училище, подвал бы меня не принял?
   — Не принял - не то слово, — ответила Рэмба. — Он бы тебя с лица Земли стёр.
   — Благодарю тебя за "наколку", — распрощался он с ней. Другими словами: спасибо за подсказку о подвале, но под ногами сейчас не мешайся. — А мне пора подготавливаться к путешествию в подвал.
   — Ты псих, — проговорила она ему вслед. — Просто сумасшедший!
   — Я знаю, — согласился тот. — Но ничего не могу с собой поделать. Это сильнее меня.
   Когда Виктор вошёл в класс, многие поглядывали на него с презрением, поскольку на спине у него остались следы от плевков, пыли и к заднему карману приклеилась выплюнутая кем-то жвачка и аккурат к ней окурок со следами помады на фильтре. Кто-то посмеивался. Но Виктор не обращал ни на кого внимания; он был занят мыслями - строил план. Машинально сел за свободную парту и погрузился в размышления ещё глубже.
   Кто-то с передней парты повернулся к Виктору и прервал его размышления:
   — Убегай из фазанки, пока не поздно, — предупредил он его шёпотом, чтоб никто "посторонний" не услышал.
   — Это почему же? — спросил в ответ Виктор.
   — На тебя глаз положили, — ответил тот. — А Маргарин - зуб.
   — Кто такой Маргарин? — спросил Виктор, словно и не догадывался.
   — Тот, кто тебя на перемене чуть не обоссал, если б баба его не выскочила. Чё ты ей сказал такого, что она впряглась за тебя? А с Рэмбой вы о чём разговаривали?
   — Всё тебе надо знать!
   — Ну не говори, если не хочешь. Ты только не сиди сейчас долго, а ноги быстрее делай, если хочешь живым и здоровым остаться. Маргарин, он чемпион района по кикбоксингу.
   Но тут в класс вошёл преподаватель, и Виктор решил, что "ноги делать" уже поздно.
   — Да не обращай ты на Тута внимания, — говорил он о преподавателе по прозвищу Мумия Тутохломона-6. — Он же Мум-Тут! Тормоз. Вставай и иди внагляк.
   — Как скажешь, — пожал Виктор плечами и поднялся с места. Ему действительно пора было уже идти: план назрел сам собой, Виктор даже не ожидал от себя такого, что не надо больше голову ломать.
   — Вы далеко собрались, молодой человек? — тут же поинтересовался у него преподаватель.
   — Скоро вернусь, — соврал ему Виктор в ответ.
   — Скоро будет уже очень поздно,— решил поумничать преподаватель, но Виктор прошёл мимо него с таким видом: "попробуй останови!"
   Он вышел в пустой коридор, хотя перед этим предполагал, что в коридоре этом его обязательно будут поджидать Маргарин со своими дружками.
   Он знал, как входить в подвал: был один потайной ходок, о котором даже сантехники - всегда запирающие подвал - ничего не знали.
   Здание училища состояло из четырёх этажей: четыре коридора с различными кабинетами располагались друг над другом и соединяла их между собой лестница, по которой в данный момент и спускался Виктор с третьего этажа. На втором этаже в конце коридора резалась в карты неподалёку от уборной небольшая группка третьекурсников, и когда Виктор спускался мимо второго этажа, головы всех шестерых игроков тут же повернулись в сторону этого парня.
   — О!, говнюк! — обрадовался один из них. — Говнюк, иди сюда! — крикнул он ему приказным тоном.
   — Некогда, ребята, — ответил ему Виктор, проходя мимо.
   — Стой, урод! — заорали ему уже угрожающе. — Мы тебя только изобьём и обоссым. И всё. А если будем догонять, то тебе только хуже будет! Выход заблокирован.
   Но Виктор не останавливался. Маргарина среди тех ребят не было; должно быть, он ожидал его на улице, но для того чтоб войти в подвал, не обязательно было выходить на улицу, обходить здание и взламывать замок подвальной двери. Виктор спустился на первый этаж, прошёл в конец коридора, отодрал несколько трухлявых досок от заколоченного прохода к старой заброшенной шахте, где когда-то давным-давно между четырьмя этажами училища ездил грузовой лифт. Виктор завернул за угол тёмного коридорчика и нащупал руками вход в шахту, где створки лифтовых дверец отсутствовали, и осторожно начал спускаться вниз: этаж был хоть и первый, но шахта уходила под землю ещё на пять-шесть метров.
   Очутившись на дне шахты, Виктор уже слышал с первого этажа голоса, типа: "вот козёл, в подвал полез!"; "куда он денется! - вылезет когда-нибудь!" Но тут кто-то решил взломать замок уличной подвальной двери, и голоса, сопровождаемые ежесекундным матом, тут же быстро удалились.
   Но Виктор решил оказаться в подвале быстрее, чем эти парни успеют взломать уличный замок. И он нащупал в одной из четырёх стен шахты отверстие. Оно было очень узким и находилось возле дна, так что нужно было пробираться ползком. И Виктор не обращал внимания на пару испражнений, в которые залез рукой (откуда они здесь взялись?!), когда ложился на пол и наскоренько пытался проскользнуть своим худощавым тельцем через отверстие в стене.
   За стеной шахты лифта оказался небольшой вертикальный коридорчик. Виктор только нащупал проржавевшие, покрытые грязью и пылью металлические скобы, торчащие из каменной стены, и полез наверх. Хоть он и старался опередить этих освирепевших от злобы на него третьекурсников, но по скобам не нёсся сломя голову, чтоб не свернуть себе шею в этой кромешной тьме и не остаться здесь лежать до тех пор, пока здание не начнут сносить.
   Когда Виктор взобрался по скобам до подвального уровня, то дорогу в основные помещения ему создавал миниатюрный тоннельчик, через который когда-то проходили трубы газоснабжения. И, опять же, сухощавому телу Виктора едва-едва подошёл этот тоннельчик; семь метров Виктор с трудом прополз через эту лазейку, и ещё когда полз, уже слышал как те ребята тщесно ковыряют замок подвальной двери. Но Витя был уже в подвале, и он не думал, что этим третьекурсникам когда-нибудь удастся взломать замок, если они не додумаются притащить какое-нибудь огнестрельное оружие или динамит. Подвал словно какую-то дьявольскую УВЕРЕННОСТЬ вселял в Виктора; и он чувствовал себя на 100%, пока в самом дальнем углу подвала не увидел какой-то тусклый бледномолочный свет, как будто там светилась в миллиард раз уменьшившаяся луна...
   За парадной (уличной) подвальной дверью, кроме голосов взбешенных упорным замком третьекурсников, раздался ещё и голос одного из сантехников училища. Виктор всё это слышал:
   — Головки зачесались? — неожиданно подошёл к ребятам сзади подвыпивший сантехник. — Срочно подрочить приспичило? Что вам надо в подвале, малыши?
   — Сам ты хрен моржовый! — раздался в ответ грубый голос Маргарина. — У нас для этого мочалки есть. А ты, гандон, открывай давай эту ё...аную дверь, пока по ней не потекли твои мозги с яйцами!
   — Да бога ради, ребята! — залепетал тот. — Я просто спросил, да и только. Нате ключ; мастурбируйте сколько вам влезет, если приспичило. Я не... — Но приглушил его мощный удар. всего один удар, и болтливый плюгавенький сантехник больше не разговаривал. Один только ключ, подчиняющий себе замок и открывающий его, нарушал тишину. А до следующей перемены ещё до-о-олго.
   Но Виктор уже не слышал этот ключ с замком. До этого он подошёл к "свечению" и обнаружил, что всё это вовсе не в миллиард раз уменьшенная планета луна, уныло валяющаяся в углу подвала, а... человеческая рука... Она торчала из небольшой прощелины в стене и словно являлась частью трупа какого-то огромного - трёхметрового - человека; такая огромная была рука. Но Виктору не казалось, что тело этой руки мертво, потому что рука излучала свет полнолуния и сама была цвета яркой ночной луны. Но лежала она неподвижно.
   Неподвижно лежала эта рука до тех пор, пока Виктор не подошёл к ней и не взглянул на неё испуганно и удивлённо. Тут-то рука эта и ожила, сразу как за подвальной дверью донёсся мощный удар, наверняка нанесённый Маргарином подвыпившему и оттого нахальному сантехнику. Пальцы руки зашевелились и сама она стала подниматься и двигаться, чтоб схватить опешившего перед ней парня за ногу. Тут-то Виктор и опомнился, сорвавшись с места и кинувшись в противоположный угол подвала. Рука же в это время разительно изменилась: свет исчез; она потемнела так, что приобретя цвет самой замогильной подземной тьмы, всё продолжала и продолжала темнеть, становясь до того чёрной, что невооружённый глаз такая темнота могла бы запросто ослепить.
   Когда эта рука схватила за ногу убегающего Виктора, она оказалась ещё длиннее: этакая семиметровая рука в мгновение ока скользнула за убегающим Виктором, схватила его за щиколотку и потащила назад, откуда он побежал.
   Замок тем временем поддался ключу и подвальная уличная дверь наконец-таки открылась и впустила в своё помещение эту шумную и матершинную группу народа.
   — Заскакиваем! — радостно закричал последний. — Я этого засранца слышал, он в подвале! — Этот последний - восьмой - человек заскочил и дверь за ним захлопнулась, словно сквозняком... Захлопнулась и больше не открывалась.
   Подвыпивший сантехник со свёрнутой Маргариновой ногой челюстью, долго не мог прийти в сознание. И когда из подвала начали доноситься неузнаваемые душераздирающие крики, сопровождаемые яркими вспышками света, грохотом и электрическим треском с вибрацией всего здания, сантехник только-только начал приходить в себя, открывать глаза и соображать, что к чему и где он находится. Слава Богу, память к нему всегда очень быстро возвращалась.
   В классе Лолиты и её верной подруги Рэмбы шёл урок физики. Две эти девушки сидели за самой последней партой и перелистывали подборку журналов "ОНА", когда откуда-то снизу - словно из-под земли - начался грохот, треск и нечеловеческие вопли, как будто там - под землёй - проходило одновременно десять казней на электрических стульях. Но когда здание содрогнулось, все девушки повскакивали с мест, одни то-лько Лолита и Рэмба продолжали сидеть, и в голове обоих были одинаковые мысли: "Фомы неверующие! Их же ни один раз предупреждали, чтоб к подвалу даже близко не подходили, нет - они помчались за этим чёртовым новичком, как стадо болванов! Теперь получают своё".
   Здание ПТУ затряслось и в две минуты в нём не осталось ни единого человека. Все - равно как и Лолита со своей подругой - были на улице и сгрудились вокруг входа в подвал, затоптав с трудом поднимающегося на ноги сантехника.
   Подвальная дверь была заперта наглухо, но кто-то изнутри её вышибал сквозь неутихающие вопли ужаса и адских мучений, сопровождаемых всё теми же яркими вспышками, электрическим треском, гудением какого-то мощного трансформатора и страшным грохотом, как будто там, в подвале, никак не может закончиться какое-то СУПЕРЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ.
   Долго этот кто-то вышибал изнутри подвальную дверь, но всё-таки вышиб, и взору учащихся открылась кошмарная картина происходящего в подвале. Никто не осмелился на это всё смотреть - все отводили глаза в сторону; многие уже давно ушли подальше от подвала. И никто не взглянул на единственного из уцелевших. Это был не новичок, а один из компании Маргарина; он не хотел идти со всеми в подвал, но виду старался не подавать, и, хоть в отличие от остальных ни малейшего зла на новичка этого не держал, старался вести себя "естественно". И КАК он за это поплатился...
   Весь белый - бледнее излучавшей лунный свет "мёртвой" руки,- всклокоченный (волосы наверняка устали уже дыбом стоять), лицо в шрамах и ожогах, этот парень выходил медленно, и пугливо озираясь по сторонам, он всё время что-то бормотал. Но все слышали, что он бормотал, хоть и многие затыкали уши или делали вид, что всячески стараются игнорировать его. Но это ему не мешало повторять и повторять, что в подвале ПЕРЕКЛЮЧАТЕЛИ, и что туда лучше не заходить, потому что там ПЕРЕКЛЮЧАТЕЛИ... Он готов был всю свою жизнь повторять, какой бы бесконечной или мизерной она ни оказалась. И он повторял о ПЕРЕКЛЮЧАТЕЛЯХ.
  

глава 4

МИЛИЦИОНЕРЫ

   В самом конце улицы Крысюга (бывшей ул. Лесной) стоял всего один дом. Частный дом. Жил в нём молодой начинающий писатель (22 года). До смерти своей жены, писатель этот работал в юмористическом жанре - этаком жанре абсурда, в стиле Даниила Хармса. Но когда однажды вернулся домой и обнаружил свою супругу сидящей в её любимом кресле перед включённым телевизором, всю в крови и с перерезанными венами (окровавленный кухонный ножик для чистки картошки всё ещё сжимала её неподвижная рука), то, несколькими неделями позже, в городе (Чердак) начали происходить очень странные вещи, и молодой вдовец, прослушав несколько новостей и несколько милицейских сводок, неожиданно для себя вернулся к творчеству и... изменил жанр - теперь в его произведениях юмора почти не было, а было много таинственного, загадочного и студящего кровь в жилах. Может, писатель этот (кстати, звали его Андрей Стулов; печатался он под псевдонимом "ОХХО") и собирался написать что-нибудь смешное, но в результате импровизации так или иначе получалось страшно: чем страшнее, тем интереснее - тем труднее оторваться от рассказа. Чем больше времени проходило после суицида Елены Стуловой, тем пустыннее становилось на и без того маленькой улице Крысюга; если раньше неподалёку от дома писателя могли слышать голоса играющих детей, лай какой-нибудь собаки или ещё что-нибудь, то теперь даже вороны не каркали.
   Не заасфальтированная улица была обнесена лесом. Дорога за Андреевым домом превращалась в сплетение лесных тропинок, которые выводили на заброшенное шоссе, пересекающее обширную часть тайги и несколько гор, создававшее сокращённый путь до Находки; теперь же от шоссе этого остался один только десятикилометровый огрызок. Начинался этот огрызок от бывшей шахты и заканчивался старой заброшенной церковью, переоборудованной когда-то молодыми баптистами из здания заброшенного морга-крематория. Ходят легенды, что церковь бросили не просто так и не потому что какие-то крутые ребята выкупили у баптистов это здание для размещения своей "хазы" а потом передумали; легенда утверждает, что во время одного из богослужений, кто-то напустил в здание бывшего заброшенного крематория какого-то ядовитого газа и, спустя три-четыре минуты, церковь в одно мгновение превратилась в могилу. И, после недолгих работ милиции и всего остального, верующие жители Чердака про эту "церковь" машинально забыли. И, поскольку мало кому было известно о случае с ядовитым газом, то сведения об этом просочились только спустя несколько лет, когда неподалёку за окраиной города выстроили шахту и тут же забросили, после первого же обвала. Именно тогда двое подростков уселись на свои "мокики" и помчались навстречу "заброшенного шоссе" (шоссе это заброшенным стало две-три недели спустя, после морга-крематория (заведующего моргом неожиданно начала "нагружать" чердаковкая шпана), когда находкинская банда прочно атаковала это шоссе), узнать, действительно ли так страшен чёрт, как его малюют, и, надо сказать, с тех пор, как эти двое ребят (братьев) уехали, родители их провели не лучшую ночь, особенно, когда родители эти с соответствующим трудом получили сведения о старой заброшенной церкви и найденных в ней бездыханных тел двух подростков, лица которых были искажены сильным ужасом. И абсолютные схожести детских тел с сыновьями, заставили этих родителей упасть в обморок.
   Но Андрей Оххо мало во что верил в этой жизни, и, если в старой, всеми покинутой посреди тайги "церкви" нашли двух мёртвых мальчишек, лица которых свидетельствовали о смерти от разрыва сердца и страшного перепуга, то Андрей называл для себя это плодами богатого детского воображения, которое иногда даже переходит рамки.
   Просто, Андрей на этом "заброшенном шоссе" практически каждое утро и каждый вечер бывал и даже несколько раз заходил в здание заброшенной "церкви-крематория-морга".
   Всё дело в том, что Андрей Оххо по утрам и перед сном (тем, что называлось "сном", когда он всю ночь напролёт мог заниматься творчеством, не страдая хронической бессонницей) любил заниматься бегом (пробегать за раз не менее сорока минут - вместо шагомера ему прекрасно служил секундомер), что - по его личному мнению - стимулировало совершенную работу мозга, и для плодотворной деятельности Оххо нужно было всего лишь пораньше встать (если перед этим он ночью спал) и, пока солнце не взошло, сбегать до "церкви" и назад, и после того как солнце исчезнет за горизонтом и прилично стемнеет, сбегать туда же. Оххо нравилась темнота; в темноте он мог спокойно бежать по лесу, по "огрызку шоссе", и если кто-то оказывался неподалёку от бегущего писателя, то у этого "кого-то" было очень мало возможностей узнать в темноте лицо, которое изредка появляется на обложках различных книг автора Оххо, в прессе, по телевидению и много где ещё; да и вообще, последнее время ни в лесу ни на заброшенном шоссе, людей (грибников или просто любителей природы) даже днём не возникало. И, надо заметить, это радовало Оххо, давая ему возможность выбегать иногда и днём, не натыкаясь по пути на каких-нибудь играющих в прятки детей, или байкеров, или новых русских, затеявших очередную "сходку-разборку", или... на милицейские машины, которые иногда заносит чёрте-куда (милиционерам в таких случаях всегда шибко интересно, от кого этот парень убегает, и, проверив у парня документы и убедившись, что это один из членов городской писательской лиги - самим-то им это не очень надо, знать в лицо самого знаменитого в городе писателя-юморитста, - тут же отдают под козырёк и продолжают путь).
   Но в последнее время Оххо начало казаться, что в темноте его охватывает слабенькая паранойя, что, когда он бежит по "шоссе", то из леса, огибающего это шоссе с обеих сторон, на него кто-то (или "что-то") смотрит, затаившись в тишине и темноте и... приготовившись к прыжку... Вообще, хоть Оххо и убеждал всячески себя, как родитель - своего маленького трусливого ребёнка, что "буки" не существует и очень ничтожна вероятность, что неподалёку от шоссе, в кустах может затаиться какой-то психопат с топором или огнестрельным оружием в руках, ему (Оххо) от этого ещё только страшнее становилось. Конечно, он понимал, что это всего лишь его проснувшееся богатое воображение (заснуло оно, когда детство Андрюши Стулова закончилось и он перестал бояться темноты и просыпаться по ночам от кошмаров), но иначе как паранойей он назвать всё это не мог.
   Бегал он и в вечер, предшествующий ночи, после которой последует "день чертовщины" - с "исчезающими" и "переключателями"; ничего особенного в этот вечер не происходило, даже "церковь" и та ничем таким не отличалась.
   После вечерней пробежки, Оххо вернулся домой, включил Макинтош и начал писать новый рассказ, идея которого пришла к нему во время пробежки. Рабочее название рассказа было "МИЛИЦИОНЕРЫ" (рассказ о молодом писателе, выбежавшим однажды на утреннюю пробежку и не заметившем, как сзади - откуда ни возьмись - подъехал милицейский УАЗ и, даже несмотря на документы парня (документы - в порядке), милиционеры из УАЗа предложили этому парню проехаться с ними).
   Всю ночь Оххо писал рассказ, а когда ближе к утру почувствовал, что начинает уставать (ошибок много в словах делать, писать не то, "тормозить" и т.п.), выключил компьютер, обулся, остановившись как всегда "на самом интересном месте" (он любил на этом месте останавливаться - после передышки продолжать писать было ещё интереснее), когда молодой человек, поехавший на УАЗе вместе с милиционерами, начал замечать, как сильно внешности этих работников милиции изменились, став какими-то жуткими и зловещими.
   Было 4 часа утра, 28 минут, когда Оххо выбежал на улицу и привычной трусцой засеменил в сторону переплетающихся лесных тропинок, ведущих к заброшенному шоссе, огрызок которого начинался с изрытой дороги и двух-трёх аллеек, ведущих к заброшенной, обвалившейся несколько лет назад шахте.
   В лесу как всегда было тихо, как на луне; Оххо уже давным-давно привык к этой "загадочной" тишине, и не обращая ни на что внимания, за обычных двадцать минут пересёк лес и выбежал на заасфальтированное сто лет назад и сохранившееся до сих времён шоссе. Больше всего Оххо во всём этом удивляло полное - абсолютное отсутствие каких-либо "страхов" в стиле его "паранойи". Его даже не настораживало какое-то странное электрическое потрескивание, доносящееся издалека, со стороны "церкви", куда Оххо в данный момент и трусил по заброшенному шоссе.
   Яркая полная луна, хоть и была этим утром у горизонта, но всё равно украшала эту местность, окутанную в предутреннюю тьму. И когда Оххо забежал за поворот трассы, то взору его открылась какая-то тёмная машинка... фары машинки этой не горели и вообще она не подавала никаких признаков жизни, словно водитель её пару минут назад решил немного поспать, и заснув, скончался. Расстояние между Оххо и "машинкой" было примерно 200 метров, и чем ближе бегун подбегал к автомобилю, тем лучше мог его разглядеть; например, заметить на его чёрном корпусе синюю полосу и прочитать белые буквы, запечатлённые на этой полосе... Не было уже и сомнений, что "автомобиль этот Уральского автозавода (УАЗ). Андрей только остановился, когда прогрохотал гром. Он донёсся от всё той же церкви. У Андрея Оххо аж сердце ёкнуло от такого грохота. Неожиданно ему перехотелось продолжать бег, но не из-за грохота, а из-за сюжета его последнего рассказа, который припомнился Оххо сразу, как издалека прогрохотал гром и он повторно глянул на "мёртвый" милицейский УАЗик; просто, Оххо сопоставил свою утреннюю пробежку с "МИЛИЦИОНЕРАМИ" и по коже его пронеслась дрожь...
   Побежал назад он куда быстрее, чем неторопясь трусил до этого в горочку. И во время стремительного бега вниз, дыхание его неожиданно замерло, когда он ясно расслышал как мотор УАЗа завёлся и автомобиль двинулся следом за убегающим; тихо поехал, но постепенно набирая скорость. Фары УАЗ так и не включал, а а неспеша пристроился к спине бегущего со всей скорости Андрея Оххо. Андрей уже собирался было остановиться, но УАЗ обогнул его с левого бока, и веровое стекло плавно опустилось. Из чрева УАЗа показалось улыбающееся лицо молоденького милиционера. И только когда милиционер этот задал Андрею свой первый вопрос, Андрей обнаружил, что на лице милиционера не улыбка, а какая-то зловещая усмешка.
   — Ты что, боишься нас? — задал этот милиционер ему свой первый вопрос, в неопределённом тоне.
   Вот Оххо и пришло время останавливаться. И он остановился. Одновременно замер и УАЗ, словно был всего лишь тенью этого Андрея Стулова.
   — Вас?— с привычной безмятежностью переспросил Андрей.— Вас, должно быть, интересуют мои документы? — И он машинально полез в карман.
   — Спортом занимаешься? — любопытствовал второй милиционер из соседнего окошка, пока Оххо рылся в кармане.
   — Нет, — отвечал тот машинально, подготовленную для всей чердачной милиции фразу, — провожу борьбу с лишним весом.
   — В полвторого ночи? — произнёс первый.
   — Восколько?!— тут же перестал рыться Андрей, взглянул на свои электронные китайские "Montana", которые указывали на пять, семнадцать.
   — У тебя часы врут, парень, — заметил ему этот милиционер.
   Андрей уже полностью остановился, непонимающе уставившись на милиционера.
   — Ты документы собираешься доставать? — спросил его тот в ответ на его взгляд.
   Но Андрей Оххо не собирался уже доставать никакие документы, поскольку пару секунд назад убедился, что в его кармане их нет - должно быть, забыл дома, если не потерял по дороге...
   — А вам бы, ребята, тоже не мешало бы достать документы, — заметил он, вместо того, чтоб виновато улыбнуться и постараться доходчиво им объяснить, что по весьма неожиданному недоразумению, он, выбегая из дома, решил, что не забыл захватить с собой паспорт и "военный". — Не потому что я в вас сомневаюсь, а потому что вам это по уставу положено.
   — По уставу нам положено проверять паспортный режим, — отвечал ему милиционер, доставая из кармана удостоверение и разворачивая неподалёку от лица Оххо. — И все до единого подозрительные лица без разговоров доставлять в отделение, но мы нарушаем устав, разговаривая тут с тобой... У тебя есть ещё (ударение на "ещё") какие-то вопросы? — осведомился он, пряча удостоверение назад.
   — Сейчас нет, — ответил Андрей, — а у тебя?
   — Несколько, — ответил тот. — Расскажешь нам всё и можешь быть свободен.
   — Слышал что-нибудь про ПЕРЕКЛЮЧАТЕЛИ? — спросил он ввиду андреевого молчания и выжидающего взгляда.
   — Нет, — соврал Андрей. Он не хотел сейчас разговаривать о ПЕРЕКЛЮЧАТЕЛЯХ; это всё равно что верующего заставить богохульствовать. В Чердаке многие кое-что знали о ПЕРЕКЛЮЧАТЕЛЯХ, и Андрей этой теме посвятил немало рассказов и даже собирался написать книгу (длиннющий роман), но многие о ПЕРЕКЛЮЧАТЕЛЯХ даже и не догадывались, и те, кто знали, завидовали этим многим чёрно-белой завистью.
   — А хотел бы услышать?
   — Не сегодня, — ответил Андрей в тоне "отвяжитесь от меня - сегодня я устал".
   — Хорошо, — усмехнулся про себя тот милиционер, — этот вопрос оставим. А о чёрных руках слышал чего-нибудь?
   — Слушайте, ребята, — начал он корчить из себя "приезжего человека, не погружённого в тайны Чердака", — по-моему, у вас с головой непорядок. Какую-то чепуху вы порите.
   — Ну что ж, — с сожалением проговорил тот, — не хочешь рассказывать, тогда присаживайся, покатаемся немного.
   И задняя дверь УАЗа тут же распахнулась, из машины выпрыгнул милиционер-увалень, предлагая своим видом забираться Андрею вовнутрь. И Оххо ничего другого больше не оставалось - он сел на отогретое широким задом здоровяка место, здоровяк грузно приземлился рядом (теперь Андрей сидел между двух здоровяков в милицейских мундирах, так, что не мог даже головой пошевелить), дверца за ним захлопнулась и УАЗ тут же сорвался с места.
   Он постепенно набирал ненормальную скорость, направляясь в сторону заброшенной церкви, готовя достоверный материал для Андреевых "МИЛИЦИОНЕРОВ".
  

глава 5

ГОЛОВОЛОМКА

   Иванов Пётр Сидорович, отмечая с семьёй и друзьями свой тридцатый день рождения (юбилей), немножко перебрал в распитии спиртного. Но то, что начало происходить с ним ближе к ночи, вовсе не являлось результатом перепоя. Однако, вечером он объяснил своим друзьям, что если сейчас же не пробежит получасовой кросс по лесу, то утром сгорит в аду (в трубах преисподней). И друзья его отпустили, не пожелав составлять ему компанию.
   Когда он вышел из дома, солнце уже готовилось к закату и потихоньку приземлялось у горизонта. Дом Иванова располагался на окраине города и уже за детской площадкой начинался лес. Пётр только старался не сходить с тропинки, потому что он знал по себе, что чем дальше заходить вглубь леса, тем проще заблудиться. И, пока он не вышел на пьяную дорогу, он не бежал, только потом затрусил в горочку.
   Высокие и густые деревья заслоняли пьяную дорогу от внешнего мира, так что даже зимой, когда сквозь ряд деревьев что-то да можно разглядеть, ничего не было видно; пьяная дорога через каждые полкилометра разветвлялась, уводя во все концы сихотеалиньской тайги, образовывая собой какой-то зловещий лабиринт. Но, поскольку Иванов бегал ежедневно, то все его "трассы" (маршруты пробежек он любил периодически разнообразить) были помечены и многолетняя тренировка (бегать он начал с тех пор, как его комиссовали от прохождения срочной воинской службы) уже не давала ему возможности заблудиться - весь лес он знал практически как 5 пальцев.
   Обычно, когда Пётр Иванов бегал по "лабиринту" пьяных дорог, то по пути мало кто попадался из прохожих; в основном - ни людей ни каких-то там иномарок в течение всего кросса не возникало.
   День рождения Петра выпал на день "исчезающих" и "переключателей", но благо, что именинник об этом в течение всего дня даже и не догадывался. Так что он даже и не заметил ничего необычного, когда по лабиринту пьяных дорог забежал далеко от города... но когда он глянул в сторону и увидел, что в лесу, неподалёку от дороги, стоят какие-то странные люди и как-то непонятно смотрят на него, он аж встрепенулся от неожиданности... Выглядели эти люди как бомжи (впрочем, судя по их виду, они и были бомжами), но стояли не вместе, а - каждый на приличном расстоянии друг от друга, как дорожные столбы. Когда Петров вызывающе глянул на одного из них в упор, тот что-то тихо и невнятно пробормотал. Если б Иванов был трезв, он бежал бы, всячески стараясь игнорировать этих замысловатых "бомжей", но он не был ещё трезв, поэтому и остановился напротив того, который что-то пробормотал себе под нос.
   — Что ты сказал? — переспросил его Пётр, подготовив свою коронную реплику (ответ бомжа: "я ничего не сказал, тебе послышалось, парень", Пётр: "да нет, ты что-то сказал! Ты обозвал меня как-то?", бомж: "да с чего ты взял?!" - жалобное, умоляющее не бить, но удар ногой от Иванова последует быстрее).
   — Поворачивай назад, — ответил ему на вопрос бродяга с противоположной стороны пьяной дороги.
   Пётр тут же повернулся в сторону голоса.
   — Это почему же? Что будет, если не поверну? Поколотите?
   — Мы безобидны, — отвечал он ему. — Мы только предупреждаем.
   — Из-за чего вы предупреждаете? — продолжал Иванов свои вопросы; он обожал задавать много вопросов, если ситуация позволяла ему это. — Что является тому причиной?
   — Много что, — ответил тот.
   — Перечисли хоть немного, — получал Пётр от себя удовольствие.
   — Ну, например: серая швейка, мышиная земля, замороженное кладбище, головоломка головограда... Ещё перечислять?
   — Спасибо, больше не надо, — пропало всё его наслаждение. — Я, пожалуй, поверну назад, ты прав. А то вас там таких ещё много.
   — Нас ещё мало, — поправил его этот бомж, — но скоро нас станет больше. Сегодня мы освещаем дорогу в "пустой лес", завтра... могут прийти отражающие зеркальщики, может начаться биение света или зеленеющая долина с ледяным домом и звёздным лесом. Но сегодня ничего может и не получиться, так что...
   — Я тебя с удовольствием послушал, — бросил ему Пётр на прощание, — но мне пора, дружище. Чертовски пора! Будь здоров, приятель! — и он пустился вниз.
   — Ты, главное, не заблудись, — кричал бомж ему вслед, — и бежи как можно быстрее. И бойся ста семидесяти девяти! — Он что-то кричал ещё, но Пётр набрал такую скорость, что ветер залепил ему уши и ноги не чувствовали под собой дороги. Пётр не столько убегал от этого парня (и ему подобных), сколько торопился домой, пока эта история не вылетела у него из головы. Наверное, он будет рассказывать всю ночь, если во время бега не забудет некоторые детали, без которых никакой у него рассказ не получится.
   И он не заблудился: в нужном месте свернул с пьяной дороги в лес, пробежал 40 метров через колючие и местами мокрые кусты, разогнав по пути несколько кошек, и быстро отыскал тропинку, ведущую к его 12-этажному дому. Солнце в это время уже давным-давно ушло за горизонт и лес не торопясь окутывали сумерки.
   Возле дома Иванова по вечерам обычно гуляло много детей вместе с его семилетним хулиганистым сынишкой (который часто подбегал сзади к мальчикам и на глазах у всех детей сдёргивал с них штаны или ещё какие-нибудь проказы учинял), но в этот вечер даже молодёжи, еженощно усеивающей беседки детсада, что располагался неподалёку от петрова дома, не было; абсолютная пустота царила на улице. Это можно было сказать только об окраине улицы Подземной; о самой улице Подземной или о других улицах города Чердак, выбежавшему из леса Иванову и сломя голову бросившемуся к подъезду своего дома (он словно свихнулся и на пустоту вокруг дома внимания не обратил), не было известно.
   Хоть Пётр жил и на десятом этаже, но лифт вызывать и полчаса ждать, пока дети с ним не играются, он не стал, и понёсся как оглашенный вверх по ступеням, не разу не споткнувшись и не разбив о лестницу своё пьяное лицо.
   Бесконечно жать пальцем в кнопку звонка или барабанить ногой в дверь он не стал: как ни странно, дверь была открыта, и складывалось такое ощущение, что в квартире никого нет (179 лет уж как никого нет)... Но он влетел в неё как оглашенный и начал было уже тараторить, но... замер... Оказывается, его место занял другой рассказчик; прочно занял - не столкнуть... Все: его жена, все до единого приглашённые им и его женой гости, даже его семилетний, озорной Максимка (в данном случае он не казался озорным: сидел неподвижно, широко раскрыв глаза и нешироко - рот, в этот момент с него можно было любому вялому и флегматичному ребёнку спустить хоть сто штанов, он бы и не шелохнулся), сидели, затаив дыхание и выслушивая этого рассказчика.
   Удивила Петра Иванова всего одна небольшая деталь: рассказчиком был тот самый бомж, который несколько минут назад предупреждал его о переключателях...
   — С той пьяной дороги существует очень короткий путь, — повернулся бомж в сторону Иванова, не переставая рассказывать слушателям, — и я особо не торопился, потому и опередил тебя.
   — Батя, где ты был?! — повернулся к нему и сын (выглядел сын нормально, как обычно, и ничего странного в нём не было). — Ты ТАКОЕ прослушал!!
   — А давно он начал рассказывать? — спросил у него отец.
   — Он пришёл сразу, как ты пошёл бегать, — ответил сынишка, — вы должны были встретиться у двери. Почему вы не встретились?
   — Так-то, — говорил бомж в то время, как отец с сыном разговаривали, — на улице никого нет: все сидят дома и слушают бомжей. А может и не бомжей. Необязательно вам верить мне на слово. Переключатели основывают движение, наступает мощная головоломка; серая швейка кровожадной земли. Мертвецы-невидимки, крысья начинка, распятый сторож, всё это... — И он ещё всю ночь рассказывал. Но и Иванов Пётр Сидорович не молчал.
  

глава 6

ДУРНОЙ СОН:

Телемилиционеры

1

   — Родители, — обратился сын к ужинающим какой-то белибердой отцу с матерью. — Я сегодня переутомился донельзя. Поэтому до завтрашнего утра - лучше, до обеда - меня не будить, да и вообще, в комнату ко мне не заходить. Я вас предупредил, дальше сами думайте.
   Мать его, как ела свой пересоленный борщ, так и продолжала есть и одновременно изучать телепрограмму газеты "Полуночный чердачник". Отец тоже старался игнорировать своего четырнадцатилетнего сына, уже и не замечая, что ест, уставившись на телеэкран, передающий обращение президента к россиянам.
   Сын же вошёл к себе в комнату, стараясь не потревожить своего злого старшего брата, занимающегося в соседней комнате любовью со своей новоиспечённой супругой, и открыв окно, вылез на карниз - карниз в этом доме очень удобен был для ходьбы,- и пройдя по этому карнизу до лестницы, соединяющей крышу этого пятиэтажного особняка с асфальтом, он спустился со своего четвёртого этажа на третий и таким же образом пройдя по карнизу, выбрал нужное окно и легонько постучал, чтоб никому не вздумалось выглянуть в окно и увидеть на карнизе третьего этажа человеческую фигуру.
   Происходило всё это 29 июля, и поскольку в ночь на тридцатое июля в Чердак должен был приезжать Юрий Владивостоцкий, то произойти этой ночью могло всё что угодно, но Виталию Бленову (14-летнему жителю четвёртого этажа, спустившегося по наружной лестнице на карниз третьего этажа) этим вечером важно было только единственное... И, спустя пять-шесть секунд после того как окошко второго этажа отворилось, Виталий молниеносно исчез в его недрах, услышав как папа громогласно собрался выйти на балкон, покурить.
   Вернулся Виталий домой в половине третьего ночи, завершив всё полным фиаско. Он уже не ползал по карнизам, а спокойно поднялся по лестнице на свой четвёртый этаж и открыл дверь квартиры собственным ключом. После того что он пережил предыдущие четыре часа, вопли недовольных его бесстыжим враньём родителей, могли только поднять ему настроение.
   В квартире, когда в неё вошёл Виталий, все спали, за исключением отца... Он сидел в одних трусах перед телевизором и переключал каналы; сидел - полулежал. А поскольку ночью работает только три канала (порно-канал, муз-канал и канал ночных кошмаров) и отец его ничего такого смотреть не любил, то выбор ему представился явно невеликий, но он всё равно - сидел и щёлкал с программы на программу, словно изображал из себя какую-то скверную пародию на ПЕРЕКЛЮЧАТЕЛЬ, услыша одно это слово и так и не узнав, что оно обозначает (для многих оно действительно является большой тайной и в какой-то мере даже кумиром).
   Когда уставший Виталий проходил мимо распахнутой настежь двери в комнату ежесекундно сменяющего телепрограммы телевизора и отца, сидящего возле него на полу и как-то бестолково уставившегося в телеэкран, отец так и не обратил внимание на открывшего входную дверь сына, хотя прекрасно его услышал. И сын тоже прошёл мимо, не пожелав полюбопытствовать у отца, не сломал ли тот себе палец, от переключения каналов. Он переутомился и пожелал, вместо приставания к отцу, проспать до следующего вечера. Он и не думал, что за каких-то там четыре часа так переутомится.
   И лёг Виталий в постель не раздеваясь и не разуваясь. Закрыл глаза... Но... Не мог уснуть. Этот чёртов телевизор делал звук всё громче и громче, или Виталию это просто казалось.
   Пролежал он так не больше четырёх минут, с трудом поднявшись на ноги и поплёвшись в сторону распахнутой двери в комнату телевизора.
   — Ты не устал ещё? — спросил он у отца в тоне "выключил бы ты свой грёбанный телевизор, пока он не доканал меня!"
   — Не мешай, — тут же отозвался отец своим ровным монотонным голосом.
   — Это ты мне спать мешаешь! — начал он повышать голос. Когда у Виталия иссякало чувство юмора, он превращался в сплошное "быдло".
   — Заткнись, — не менял тона отец, — не то будешь спать со всей семьёй, а она долго ещё не проснётся.
   — Чего ты там мелешь?— не понял он, что его отец имеет в виду.
   — Я не мелю, — отвечал отец своим механическим голосом, не отрывая глаз от телеэкрана, — я делом занимаюсь: может быть ищу новую программу, может быть телевизор ломаю, для тебя это не суть.
   — Чего не суй? — не расслышал Виталий последнего слова.
   — Для тебя сейчас важно самому стать телевизором, — наконец-то оторвал отец глаза от телеэкрана и взглянул на сына,— только так ты справишься со мной.— Взгляд его был коварен, а голос злораден.
  

2

   29 июля выдался на редкость жаркий день и утреннее небо без единого облачка откровенно свидетельствовало о предстоящей духоте и адском пекле. Но бухта Суходол этим тёплым утром была пустынна, когда её берег обязательно должен был быть усыпан тучей разноцветной кутерьмы палаток и иномарок; неподалёку располагалась дискотека и переутомившаяся за ночь молодёжь должна отсыпаться перед предстоящим полуднем, чтоб попасть в самый пик и получить великолепный загар. Но складывалось такое впечатление, что за ночь прошли волны цунами и смыли весь берег... и многие другие берега, потому что те тоже пустовали. Но всё это не интересовало двух молодых ребят и трёх девушек, что жили в одном доме; они решили этот день провести на море, и поскольку переполненному отдыхающими пляжу предпочитали какие-нибудь дикие пляжи, куда даже чайки загадить все прибрежные скалы не залетают, то этим утром их ожидал большущий сюрприз. Так что им не было времени предаваться размышлениям о причине этого загадочного отсутствия пляжников.
   Все они - впятером - учились в одном классе. Двое Николаев (кличка одного из которых - Колесо - распространилась далеко за пределами школы и города Чердак) сидели за одной партой, за самой последней; Лена и Надя сидели перед ними; Настя - в соседнем ряду, так, что все впятером старались всегда быть рядом.
   — О, кайф! — воскликнул Колесо, первым поднявшийся на пригорок и обративший внимание на абсолютно пустой пляж.
   — Чё ты там, фармацевтическую фабрику увидел? — отреагировал плетущийся позади всех Николай (первый).
   — Ты зрачкам своим не поверишь! — отозвался Колесо.
   — Чё это такое? — в голос отреагировали Лена с Надей на безлюдный берег Суходола. — Такого быть не может!
   — Я так и знал! — воскликнул взобравшийся на пригорок Николай-1, то ли обрадовавшись, то ли рассмеявшись.
   — Что ты знал? — спросила Настя вперёд всех.
   — Пойдёмте за мной, — позвал он их вместо ответа, зашагав вниз, навстречу пустынному пляжу. — Сами увидите.
   Те, пожав плечами, двинулись за ним.
   Через семь минут они уже были на берегу.
   — Ментов, главно нет, — произнёс Николай-I, вместо того, чтоб открыть девчёнкам и Колесу эту зловещую загадку пустынного пляжа.
   — А они что, могут быть? — тут же отреагировал Колесо на слово "менты".
   — Они уже были, — ответил тот ему, — десять или двадцать ментовских УАЗиков направлялись ночью в сторону бухты Суходол. Мне же братан рассказывал: двух девчонок-близняшек везли куда-то.. но то, что они сегодня ночью на этом пляже побывали, это точно! Что тут происходило, понятия не имею, но...
   — Но девчонки и я, — перебил его Колесо, — лапшу с ушей уже сняли, ещё ты и рассказывать не начал.
   — Чё?!, лапшу?! — начал тот театрально выходить из себя, — да ты на кого колёса крошишь, мальчик?!
   — Ладно, давайте купаться, Колёса, — прекратили девочки всю эту дребедень пустую, — а то пляжники налетят и не успеем даже в воду залезть.
   — Девчонки, я вам серьёзно говорю, — распинался Николай-I, — 30 УАЗов сегодня ночью...
   — 130! — перебила его Настя. — Сам уже не помнит, что говорит: то 10, то уже 30.
   Но вскоре этот обмен Юмором закончился и ребята погрузились в тихую неподвижную воду Суходола., чтоб потом долго валяться на прибрежном песке и наслаждаться процессом загорания.
   В отличие от всех своих друзей, Колесо под видел так хорошо, что ему и не нужна была маска, и нырять мог на любую глубину, совершенно не притрагиваясь к аквалангу. И когда он - самый быстрый пловец в школе - за две-три минуты доплыл до буя, то все ещё только отплывали от берега.
   — Ленка! — крикнул он своей самой любимой девушке во всей школе (она единственная из всех иногда допускала его до своего тела). — Достать дно?
   — Доставай! — разрешила она ему. — Всё доставай.
   — Смотри, — заострил он её внимание и нырнул...
   — Этот достанет, — бормотала Елена, легко поспевая за отъявленными плавчихами, Надеждой и Настей, которых Коля-первый всячески старался оставить позади, хоть и терял прокуренное дыхание.
   До буйка Коле и трём подругам оставалось плыть считанные метры, но Колесо так и не выныривал...
   — Куда он пропал, этот идиот? — сам себе пробубнил поспевающий к буйку первым, чувствующий как сердце вырывается наружу, Коля. Он даже и не задумывался, вынырнет ли тот вообще, просто прохрипел сквозь хрипящее, разрывающее исколотой всякой ерундой грудь, дыхание. В данный момент ему хотелось только единственного: успеть одышаться, пока приплывут девчонки, вынырнет этот засранец-Колесо, чтоб всем четверым было видно, что он (Николай-I) вовсе никуда не торопился и не капельки не устал, просто быстро так плавает.
   Лена даже и не предполагала, что ей удастся обогнать Надю с Настей и придти к буйку второй (если не принимать в расчёт ушедшего на дно, доставать его, Колесо), но она пришла.
   — Сумасшедший какой-то,— говорила она обрывками сквозь частые и шумные вдохи и выдохи, имея в виду своего верного друга, Колесо, который и "травки" и экстези ей достанет, не только дно.— Пять минут уже нет! куда он...
   — А ты что, время засекала? — хотел было сумничать Коля-I, но не успел задать ей этого вопроса, потому что в прозрачной но бездонной глубине воды показалось-таки поднимающееся на поверхность худощавое-двухметровое тело жкрди-Колеса.
   — Ну наконец-то! — выдохнули приплывшие и тоже заметившие всплывающее Колесо, Надя с Настей. — Мы-то уж думали, что он - топором...
   Но выражение лица вынырнувшего парня начисто перебило весь их юмор.
   — Ты что там, осьминога увидел? — тут же отреагировал на Колесово выражение лица одышавшийся Коля-I, — или 33 подземных богатыря?
   — Не, — как-то вяло, без настроения ответил он, даже не догадавшись элементарно отшутиться.
   — Ты дно-то достал? — налетела на него уже Настя, в то время как Лена явно насторожилась: очень ей не понравилось это перепуганное выражение лица её парня.
   — Достал, — ответил он в том же тоне, не желая продолжать рассказывать, что же он там увидел на дне своим "подводным зрением".
   — Ну а где оно? — продолжала докучать его Настя, пытаясь выглядеть этакой девчушкой-простушкой-веселушкой, до которой никак не доходит, что время веселья давным-давно закончилось.
   Но на её вопрос никто не ответил. Выражение лица Николая-I изменилось вслед за лениным выражением. И Надя тоже взглянула на Колю Колесова как-то по-особенному.
   — Что ты там увидел? — спросила она как-то осторожно.
   — Если я вам скажу, — потихоньку приходил в себя Колесов, — вы мне всё равно не поверите.
   — Там что, утопленник? — предположил Коля Кузнецов.
   — Кое-что похуже, — произнёс Колесо... Но не удержался и рискнул ответить: — Там кладбище.
   — Кладбище?! — переспросила Настя, будто не расслышала или восприняла за неудачную шутку.
   — Второе "Морское кладбище", — проговорил Кузнецов, пока к одеждам школьников подъезжала вереница автомобилей. — Прямо как в романе Оххо, который нас в седьмом классе заставляли читать.
   Но его никто не слушал... И на Колю Колесова больше никто не смотрел: все приросли глазами к милицейским УАЗам; как из первого вылез толстый и высокий милиционер с нагленькими глазками и крикнул окружавшим буй ребятам с девушками:— Ну давайте, детки, выходите из воды, разговорчик к вам есть небольшой.
  

3

   Телевизор Захара переключался с канала на канал: кроме трёх действующих ночных каналов, существовало ещё 10 программ - где настроечная таблица, где "радуга" с гудением, где без гудения, где просто темнота без каких-либо признаков жизни, но Захар вместо всего этого неиначе как видел галлюцинацию, несмотря на то, что всё выглядело вполне реально. Этот только невестка его понимала, что спит. Она всё это видела: и галлюцинацию свёкра и то, что происходило на самом деле, и себя, спящую (словно, летая по комнатам, она иногда залетала в свою с мужем спальню и лицезрела себя сверху, не способная ничегошеньки предпринять; не способная ни себя ни кого разбудить, поскольку сердце её чувствовало, что скоро начнётся что-то нехорошее и всей семье в это время лучше не спать...) и... даже видела и то, что всем членам её семьи снится... Может всего этого, что она видела во сне, на самом деле и не происходило, но для неё это было неважно, потому что каждый по-своему понимает действительность, а она эту действительность понимала... как дурной сон. Однако, это ей не мешало видеть то, что снится её мужу, её свекрови-истеричке... её матери, её отцу (они жили в соседнем доме), её двум братьям и трём сёстрам... Это с ней случилось впервые; раньше она таких снов никогда не видела. Но ей снилось, что со всеми (спящими,- не все в городе спали, а только некоторые) людьми такое - такое же самое, что и с ней - происходит впервые: все они спали и видели действительность, происходящую вокруг их погружённых в сны тел; то есть, описываемая девушка ничем особенным от всех спящих жителей города Чердак не отличалась, за исключением единственной особенности (одного небольшого "но"): каждый, кто этой ночью спал, видел во сне то. что происходит у него в комнате, пока он спит; то есть, видел действительность, но воспринимал эту действительность по-своему, типа того, что каждый видит вещи в индивидуальном цвете: для кого-то происходящие события изображены в сером цвете, для кого-то в чёрном, для третьего - в розовом, для пятого - в серобуромалиновом, для десятого...- в голубом или каком-нибудь сине-зелёном.
   Так и Светлана Бленова видела, как свёкр её час или два сидел на полу перед телевизором, бестолково нажимая на кнопки своего "переключателя"; видела, что все - её муж и свекровь видят то же, что и она; видят что-то её глазами, но воспринимают всё сугубо по-своему (в своём - индивидуальном - цвете); и она видит, как они это воспринимают и о чём думают; как свекровь про себя ругала бестолочь-мужа; как Владимир Бленов желал продолжить заниматься с женой любовью и "бросить" ей ещё дюжину "палок". Плохо только, что они все втроём (не они, а их сознания) не могли встретиться во сне, а только лишь бездейственно наблюдать друг за другом и иногда поплёвывать друг на друга невидимыми, но ощутимыми (или неощутимыми, когда как) слюнами. То есть, всё происходило почти как в жизни, за тем лишь исключением, что это был сон, и все понимали, что это сон, но продолжали и продолжали спать. И многим это даже нравилось, но - опять же - не всем.
   И вот, эти час или два спустя, Светлана в своём сновидении услышала, как чей-то ключ (хотя, она прекрасно знала, чей; что её в этом сне и тревожило; предчувствие неприятности... чего-то ужасного, от чего хочется скорее проснуться) осторожно проникает в замочную скважину и поворачивается по часовой стрелке, открывая замок. Потом дверь беззвучно отворяется, не издавая скрипа, и в прихожую входит самый младший член семьи, Виталик. В душу ему можно было не заглядывать, по нему и так было видно, как чертовски он устал. Он прошёл мимо отца, и на сердце у Светланы тут же полегчало. Но не надолго... Четырьмя минутами позже опять "потяжелело", когда Виталя поднялся и двинулся в комнату с отцом и телевизором. Всё, подумала Света, беды не миновать, лучше б этот сопляк не приходил домой; а если и пришёл и устал, то почему не спится? Почему надо идти и лезть на рожон?
   Света не хотела смотреть, что начнётся дальше; ей хотелось улететь куда-нибудь за пределы этой злосчастной квартиры, и сон позволял ей это. Но она не могла, что-то внутреннее её удерживало на месте; не то, что она видела, с каким равнодушием смотрит свекровь со своим - никогда не любившим родного братишку - сыном (мужем, Володей) на то, что вот-вот начнётся; удержали её несколько соседей, слетевшихся когда всё началось; они были любопытны; они словно всю жизнь ждали ЗРЕЛИЩА: этакой кровавой бани, но дождались чего-то совсем особенного...
   Итак, Виталя вошёл в комнату ПЕРЕКЛЮЧАТЕЛЯ..., попросил отца выключить телевизор или хотя бы сделать потише. Отец ответил ему в духе "переключателя". Тот, соответственно, его не понял и посмотрел на отца как на наркомана.
   — Папа, по-моему твоё бухло сегодня отравленное оказалось, — заметил сын отцу на его совет "стать телевизором, чтобы успешно справиться с отцом", — я смотрю, чердачок у тебя аж за солнце улетел. Может, мне скорую вызвать?
   — Скорая тебе не поможет, — сказал отец и сын заметил, что взгляд его застопорился на паласе: между сидящим на полу отцом и стоящим в двух метрах от него сыном, располагалась часть паласа и что-то под ней шевелилось; какие-то четыре небольших комочка. Виталя, увидев это, тут же отреагировал.
   — Какого хрена ты опять моих хомяков под ковёр затолкал? — заорал на отца взбешённый Виталя (три недели назад отец напился на его день рождения и спьяну затолкал открытую пятилитровую банку-домик с хомячками под палас, чтоб пошутить над сыном, когда тот войдёт, но когда этот младший сын вошёл, хомячки выползли из банки, и если б старший Виталин брат не вступился в тот вечер за отца, отцу бы явно не поздоровилось). Но в то же время взгляд Виталия случайно юркнул на стол, на котором стояла стеклянная банка-домик (вообще, она должна была бы стоять в виталиной комнате, но не это важно) и в ней легко просматривались все четыре хомячка... Так что же это тогда под паласом?... - задумался Виталий.
   — Новая жизнь, — произнёс отец, поднимаясь на ноги.
   — Что? — не понял сын.
   — Это новые антенны вырастают, — объяснил отец о "растущих, шевелящихся под паласом комочках": чем выше они поднимались над уровнем пола - а поднимались они чуть быстрее минутной стрелки, - тем сильнее натягивали палас. — Будет у нас сегодня ночью новый телевизор. Не желаешь поднять палас, удовлетворить любопытство?
   — Нет, — наконец-таки проговорил сын, — я лучше пойду отсюда.
   И он собрался было отправиться к выходу из дома, потому что будить маму или бешенного брата Вову, всё равно что будить Светку (она единственная во всей этой сумасбродной семейке Виталия понимала, и... даже, может быть, немного любила): всё одно, от мамы, папы, Вовы по башке получишь, но... из шипящего телевизора неожиданно донёсся голос...
   Шипение отсутствующей программы прекратилось и лунный-молочный телеэкранный свет молниеносно погас, как будто телевизор сгорел (не выключит же его этот полоумный папа), но просто экран погрузился в сплошную темноту, и если б не этот жуткий хрипящий голос из телевизора, Виталия бы ничто не удержало открыть дверь и навсегда исчезнуть за ней.
   — Уйдёшь от отца, тебя окутают заколдованные цвета, — проговорил кошмарный голос, от которого мурашки пробежали даже по спине спящей Светы, хоть это ей всё и снилось. — И чёрный, распятый сторож даст тебе мышиную Землю.
   Всё, больше этот кошмарный голос ничего не говорил, и поскольку всего несколько минут назад Виталию довелось наслушаться и о мышиной земле и о чёрном стороже и о заколдованных светах (и у него эти несколько минут назад душа от всего услышанного вот-вот приготовилась к уходу в пятки), желание выходить за дверь - вообще удаляться от отца - у него почему-то пропало... Но и оставаться в одном доме с таким отцом тоже было небезопасно: по глазам и поведению не было видно, что Захар пьян, но по речи можно было определить, что он... "сел на иглу" или где-то достал "травку" и теперь "летает". Впрочем, Виталя даже сам себе не мог соврать, что его отец хотя бы изредка чрезмерно увлекался спиртным; его отец также не был идиотом, чтоб не понимать, что такое наркотики, да и возраст ему - мягко говоря - не позволял брать пример с "современной молодёжи". Но почему тогда этот человек так себя вёл?!
   — Не хочешь телемилиционеров вызвать? — полюбопытствовал у сына отец; он всё ещё стоял в трусах и смотрел на Виталия, а в это время телевизор опять заработал, продолжая показывать какой-то отечественный фильм, где двое молодых ребят и трое девушек забрели на пустынный пляж, залезли в воду искупаться, а на берег в это время заезжало бесчисленное множество милицейских УАЗов.
   — Каких ещё телемилиционеров? — больше не понял, чем удивился или испугался Виталя.
   — Тех, — кивнул отец в сторону телеэкрана.
   — Зачем? — не хотел Виталя спрашивать, но вопрос сам вылетел из его уст.
   — Потому что помощи тебе больше не от кого ждать, — ответил отец. — Все спят... Вернее, притворяются, что спят. Но они даже и сами не знают, что притворяются.
   "Антенны" (если верить словам Захара) уже хорошенько натянули палас, приготовившись опрокинуть шифоньер (стоявший на паласе шифоньер был тяжёлый и чтоб его сдвинуть с места, нельзя было не опрокинуть). Но Витале было не до шифоньера, хоть в нём и стояла видеодвойка, взятая его братом Вовой у друзей на временное пользование.
   — Ты можешь толком объяснить, — спрашивал Виталя у отца, — что с тобой происходит?
   — Переключаюсь я, — ответил отец спокойным голосом, каким отвечают на вопрос "сколько времени?"
   На телеэкране в это время "телемилиционеры" на УАЗах оцепили пляж (картина очень сильно смахивала на какое-то сумасшествие) и из одного УАЗа вышел здоровяк-толстяк-милиционер и предложил пятёрке подростков, облепивших буёк как какую-то спасительную соломинку, выходить на берег.
   — Сын, ты очень много вопросов задаёшь, — заметил ему отец, после того как объяснил, что он "переключается". — Я бы тебе очень многое рассказал, но... всё идёт по телевизору. Да и многим не спится. Но тех, кто спит, их больше.
   То, что произнёс Захар дальше, очень сильно напугало Свету, видящую сновидение.
   — И ты, Света, скоро тоже получишь своё, — услышала Света из уст свёкра, смотрящего на сына и словно говорящего ему, а не ей. — Твой дед наврал тебе в твоём позавчерашнем кошмаре. Так что погода на Чердаке не улучшится и Юра Владик скоро приедет. Так что можешь уже включить свою телепатию и передать его Алле кое-что.
   — Что ты порешь?! — всё сильнее и сильнее не понимал отца сын.
   — Не слушай меня, — ответил отец. — И затолкай, лучше, матерены вязальные спицы себе в глаза, пока тебе не стало больнее.
   Но то, что вырастало из пола и натягивало палас, неожиданно дёрнулось, и шифоньер, покачнувшись, рухнул на пол, прямо на вырастающие из пола "телеантенны"; кинескоп видеодвойки взорвался, но отца с сыном это не потревожило - они стояли в стороне от падающего шифоньера; "голд-стар" продолжал показывать кино "телемилиционеры"; из-под шифоньера что-то охнуло человеческим голосом. Хотя, Витале послышалось, что из-под упавшего на пол шифоньера и разбившейся чужой видеодвойки прошептал голос умирающего; что-то вроде: "будь ты проклят, Захар!..."
   — Зачем ты припёрся сюда, щенок?! — зарычал на сына отец, не перестающий смотреть на его неподвижные глаза, так и не взглянувший на упавший шифоньер. — Зачем натворил всё это?! Ты помешал мне смотреть телевизор! Не надо было тебе...
   Но из-под шифоньера выскользнула рука... Она была чёрная как ночь... Она спокойно - без обычной своей молниеносности - схватила Захара за ногу... И когда тот опомнился, было уже поздно...
   — Что же ты со мной делаешь, гадёныш! — завизжал отец благим матом, пока чёрная рука его за ногу ещё только держала. Но пару секунд спустя отец этот больше не орал.
   Виталий в это время находился в здравом уме - никаких "гипнотических состояний" или "галлюцинаций"; он всего лишь беспомощно смотрел на отца, так и не сумев понять, что происходит; он мог бы подумать, что именно такое состояние охватывает спящего человека, видящего кошмарный сон (этот человек наблюдает откровенную реальность, только после того как кошмар его достигнет пика и разбудит этого человека, до него начнёт доходить, что это был всего лишь сон), но в данный момент Виталий ни о чём не думал; он понимал, что мог подойти к отцу, даже мог отцепить от его щиколотки эту чёрную, страшную руку, но врежет ли отец ему в ответ по носу (?), да и справится ли он (Виталий) с этой чёрной рукой, если вслед за ней вылезет какое-нибудь страшилище (несколько страшилищ Витале полчасика назад уже довелось повидать, так что на этот счёт вопросов не должно было бы возникнуть) (?). Только поэтому сын беспомощно стоял и смотрел на отца.
   И Светлане захотелось покинуть квартиру - место действия её (и по её мнению, не только её) дурного сна - сразу, как начали происходить ужасные вещи, как будто до этого сна она, догадываясь, не верила, что ТАКОЕ возможно; именно в этот момент соседи и повлетали в квартиру - через стены, потолок, пол и двери, чтоб удержать Светлану на месте.
   "Голд-стар" в это время продолжал демонстрацию фильма "телемилиционеры", а чёрная рука вывернула ногу Захара так, что кости и суставы затрещали (захрустели), кожа треснула, поливая пол кровью, после чего рука со всей силы дёрнула то, что сжимала, и щиколотка уже с молниеносной скоростью исчезала под шифоньером.
   — Опоздала, дорогуша, — преградили Светлане путь к выходу слетевшиеся отовсюду соседи (многие из них на Светлану никакого внимания не обращали; их больше забавляло ЗРЕЛИЩЕ), — Алла улетела.
   — Какая Алла? — не понимала Света. Она как раз вспоминала предсмертную чепуху свёкра Захара ("Юра Владик скоро приедет. Так что можешь уже включать свою грёбаную телепатию и передать его Алле кое-что").
   — Скоро узнаешь, какая,— ответили ей.— А пока тебе необходимо принять участие в зрелище, если не хочешь сама стать "переключателем".
   И она не хотела "переключиться" (ужасно не хотела), именно поэтому она и вернулась в комнату, где полумёртвый Виталий (вероятно, онемев от ужаса) неподвижно стоял и глазницы его становились всё шире и шире; и чёрная рука, каждую вторую секунду вылезающая из-под шифоньера, выдирающая из захарова бездыханного тела по куску плоти, пока всего его - по кусочкам - не затащила под шифоньер, оставив только лишь большую лужу крови. Но рука после этого не исчезла, она принялась за Виталия, и когда он завизжал сильнее поросёнка на бойне и попытался вырваться из объятий этой кошмарной руки (другими словами: когда он "проснулся"), было уже поздно...
   Ладонь обхватила его колено и Виталия всего пронзило электричеством... Это был мощный заряд. Но сила его позволяла Виталию терпеть и не чувствовать себя как на настоящем электрическом стуле. Но продолжалось это терпение недолго и колено отделилось от Виталиной ноги...
   Чёрная - чернее смоли - рука разорвала Виталия Бленова гораздо быстрее, чем его отца. И только после этого она исчезла, не оставив под шифоньером никаких следов, даже крови, но прежде сурово погрозив Светлане пальцем...
   Ей даже показалось, что какой-то странный голос прошептал в то время, как рука грозила пальцем, что-то вроде "я тебе покажу переключатель!" (так суровые родители предупреждают своего бестолкового ребёнка не совать пальцы в розетку и не есть горящую лампочку).
  
   Проснулась Света от звонка в дверь.
   Она не спрашивала "кто там?", молча открыв дверь. И обнаружила за порогом всю лестничную площадку, усыпанную милиционерами...
  

4

   — Что будем делать? — переглянулись между собой пятеро молодых людей. Выходить на берег им явно не хотелось.
   — И давайте в темпе, — предупредил их всё тот же милиционер. Он один стоял на берегу, как "повелитель телемилицейских УАЗов" (этот "повелитель" управляет всеми УАЗами, и - похоже - один, какими-то там телекинетическими способами водит их, потому что они наверняка все до единого пусты)
   — Стрелять будут, если уплывём? — предположил Кузнецов.
   — Куда мы уплывём? — удивился Колесов, — на Шамору, что ли?
   — Течением-то не унесёт, — произнёс тёзка.
   — Да ты ребёнок, — отреагировала Лена на "детский лепет" Кузнецова.
   — А если не вылезем? — повысил Кузнецов голос, обращаясь к этому толстяку-милиционеру.
   — Что мы такого сделали-то? — спросила у милиционера Настя.
   — Ребята, — объяснил им тот по-человечески (без официального гонора), — мы беспокоимся о вашей же безопасности (буй от берега располагался не далеко, потому милиционеру можно было спокойно говорить, не применяя матюгальник). На пляже находиться очень опасно. Так что поторопитесь к берегу.
   — Не нравится мне всё это, — произнесла Надя.
   — Так что ты всё-таки там на дне увидел?— спросил вдруг Кузнецова Колесо.
   — Да отъе...ись ты со своим дном! — отреагировала Лена.
   — Я спрашиваю не просто так, — пояснил Кузнецов, — а потому, что кое о чём догадываюсь. — И он улыбнулся... Это была какая-то странная улыбка. — Никакое там на дне не кладбище. А вам я советую набраться энергии и переплыть залив, потому что ничего хорошего вас от этих телемилиционеров не ожидает.
   И это последнее, что Лена, Надя и Колесо услышали от Николая-I. Потому что Николай Кузнецов одним вздохом набрал в лёгкие воздуха и нырнул. В донельзя прозрачной воде тело Кузнецова уходило в зелёную глубь бухты Суходол. Он не верил в то, что на дне этой бухты располагалось когда-то затопленное старинное кладбище. Возможно, он надеялся получить на этом дне какие-то сведения об "Алле".
   А четверо оставшихся школьников пару минут спустя не торопясь погребли к берегу, делая вид, что сильно торопятся. Из УАЗов тем временем вышло ещё несколько милиционеров. И они почти все до единого улыбались, но ни Колесо ни девчонки ничего не замечали; заметили только, когда вышли на берег...
  

глава 7

Ещё одна из "ЧЕРДАЧНЫХ ИСТОРИЙ"

   Заканчивалось тридцатое июля.
   Пол одиннадцатого вечера в окрестных районах и отшибах города Чердак рейсовые автобусы по идее работу закончить должны уже несколько минут назад, но... один из них проехал мимо дома Виталия Стовского... Из окон квартиры Виталия можно было увидеть дорогу; в десяти метрах от подъезда его дома располагалась автобусная остановка, так что в такой ситуации очень легко было ориентироваться: если не желаешь тратиться на такси и предпочитаешь пользоваться общественным транспортом (буквально на прошлой неделе мэрия ввела в автобусах, трамваях и троллейбусах бесплатный проезд), то, чтоб по полчаса не ждать автобуса, можно было посидеть на лоджии, дождаться, пока на горизонте не появится автобус, направляющийся в сторону конечной остановки (она располагалась в шестистах метрах от дома Виталия, за крутым поворотом), и спокойно собраться - одеться и поесть, - или просто - выйти из дома, сесть в подошедший автобус и уже "вкруговую" спокойно (иногда водители на конечных остановках подолгу задерживаются) выбраться из этого глухого микрорайончика.
   Именно так и поступили две двоюродные сёстры 19-летнего Виталия (одна была его на год младше, вторая на год старше), пожелавшие вдруг через полчаса после захода солнца начать собираться по домам, сразу после того как им кто-то позвонил и пригласил на вечеринку. Виталию же, большому любителю тет-а-тета и одиночества, ничего другого не оставалось, как проводить сестёр до автобусной остановки, сразу как они втроём обнаружили прогремевший мимо дома (в сторону конечной остановки) Икарус, и вернуться к телевизору, "видику", и - возможно - мастурбации.
   — Может вы останетесь, девчонки? — уговаривал какой-то подросток двух сверстниц на той же автобусной остановке, за пять минут перед тем как Вика, Галина и Виталий вышли из дома и подошли к остановке. — К Толяну сходим, у него "кайф" есть.
   Но те ни в какую: не повезло пацану - мама с папой неожиданно вернулись домой: так и не удалось добраться до вокзала, чтоб съездить во Владивосток, и двух его одноклассниц как ветром сдуло.
   — Иди к маме! — рассмеялись те ему в ответ. — Мама в тазик постучала!
   — Да ну и пошли вы! — развернулся он и вошёл в подъезд восьмого дома, за три минуты перед тем, как Виталий и двоюродные его сёстры вышли. Девчата тут же остановили неожиданно подвернувшуюся Тойоту, и быстренько - без приключений - добрались в соседний район, оставив автобусную остановку полностью пустой.
   — О, а вот и автобус, — безрадостно проговорил Виталий, едва только они втроём вышли из подъезда. — Ну, счастливой вам дороги.
   — Тебе того же, — улыбнулись девушки.
   — Мне-то зачем? — не понял он юмора. — Я же дома.
   — Не совсем, — заметила Вика, заходя в полупустой автобус, — тебе ещё до девятого этажа подняться надо и открыть и закрыть дверь, вот тогда ты будешь уже дома.
   — Спокойной ночи, Виталик, — помахала ему ручкой Галя, не без иронии в голосе.
   Хоть Виталику и не нравился иногда их тон и отношение к себе, но собственную пользу он ощущал: приезжали к нему сёстры очень часто и не просто - чтобы проведать двоюродного брата, а только когда им было что-то надо. Сегодня, например, они заехали с утра пораньше, чтоб переписать (с кассеты на кассету) ряд индийских видеохитов, и провозились до вечера, но ночевать у тоскливого брата не захотели, пожелав провести ночь в хорошей тусовке. Но, опять же, если б не сёстры, то в квартире его кроме мух и комаров вряд ли кто появился бы - только сёстры и скрашивали его тусклое одиночество (но когда он садится за стол, берёт в руки карандаш, лист бумаги и начинает описывать самые кошмарные вещи, на какие только способно его воображение, то скука и одиночество моментально исчезают из его души).
   Но пока он вошёл в тёмный подъезд, поднялся на первый этаж, нажал на кнопку лифта и обнаружил, что тот не работает. Чёрт подери!- девять этажей теперь Виталию придётся преодолевать с помощью "нудной" лестницы, а он так не любил ходить пешком! Особенно, когда откуда-то с шестого или пятого этажа доносился "Сектор газа" и шумное-весёлое общение явно подвыпившей молодёжи (в основном голоса девчонок-малолеток). Но не ждать же, пока вся эта ребятня не угомонится или пока уставшие от еженощного шума жильцы пятых-шестых этажей не запугают их милицией. Виталий решил подниматься смелее и если кто из девчонок начнёт приставать к нему, объяснить, что дома его ждёт жена и злая тёща. Но он боялся, что закомплексованность не позволит ему ничего им объяснить, только придаст его лицу побольше пунцового цвета.
   Когда Виктория с Галиной вошли в автобус, то сердце одной из них тут же ушло в пятки.
   Когда они входили через переднюю дверь автобуса, они не заметили, что в самом конце этого "двойного автобуса-гармошки" распивали пиво с водкой трое молодых людей. Пятеро безразличных пассажиров автобуса (три старушки, угрюмый подросток, щупленький мужичонка, и все едут от-дельно друг от друга) всячески старались игнорировать эту развесёлую, гогочущую троицу с орущим из небольшого "панасоника" "Сектором газа" (почему-то в этот знаменательный день все слушали именно "Сектор", как будто послушать было больше нечего). Водитель автобуса был пожилым человеком, и когда однажды на его глазах в автобусе проходила крупная "разборка" между четырьмя "крутыми" подростками, то он на конечной остановке только лишь подмёл несколько бутылочных осколков, вытер несколько капель крови, и делов-то.
   Вика, войдя в автобус, абсолютно безразлично отнеслась к этой троице, всегда готовая постоять за себя и за младшую сестру. Но... Галина узнала одного из молодых людей...
   — Ты чё так побледнела? — тут же осведомилась Вика.
   — Глянь туда, — кивнула она в конец автобуса, — только незаметно.
   Та глянула. — Ну и что?
   — Белобрысого не узнаёшь?
   — Ааа! — вспомнила та, основательнее приглядевшись к худосочному панку, выкрасившему свой хохолок в ярко-жёлтый необычный цвет. — Это тот придурок, что в школе у нас учился. Анжелин брат. Ты ведь не забывай про его голубую славу на всю школу.
   Это был Виктор Головко; он учился в Галином классе, и всё шло нормально, пока ему не приспичило уговорить одну рохлю-третьеклассницу (сам он тогда учился в седьмом, и третьеклассницу эту он не уговаривал, а практически вынудил) взять у него "защеку"; вот тогда-то жизнь у него и изменилась, превратившись в ад, после того как старший брат этой третьеклассницы на следующий день пришёл в школу со своими дружками, нашёл Витю Головко и утащил его в туалет. На следующий день Головко пришлось не придти в школу. С тех пор его мало кто видел. Только спустя три года он периодически начал появляться в городе, и шли слухи, что каждое его появление заканчивалось двумя-тремя изнасилованными девушками. До Вики эти слухи не доходили, а Гале с сестрой поделиться всё времени не было. И вот он спокойно ехал в автобусе, после того как чердачная милиция ни раз объявляла именно на него розыск.
   — Молчи сейчас, — проговорила Галя сестре, — и не косись на него, пока он нас не узнал. Потом я тебе всё расскажу.
   Та только пожала плечами; дескать, "как пожелаешь".
   Но Галина была донельзя наивна, если решила, что Витя Головко её не только не узнал, но и не заметил. Вообще-то он заметил и узнал этих двоих сестёр ещё пока автобус подъезжал к остановке; он просто делал вид, что кроме выпивки и распрекрасного настроения вокруг больше ничего не существует, и друзей своих подначивал вести себя подобным образом. Возможно, залезли они втроём сквозь закрывающиеся двери на конечной остановке в этот автобус не просто так, а потому что сердце Головко кое-что почувствовало, да и его друзей интуиция не подвела.
   Вика с Галей расселись так, чтоб у той пьяной троицы даже мыслей не возникло, подойти к этим двум девушкам и завести какой-нибудь идиотский разговор. А Виталий в это время преодолел уже четыре этажа и поднимался на пятый, где лестницу перегородило четверо девчонок-пятнадцатилеток и трое их дружков (одному явно 18, двое - помоложе). Когда Виталий попал в их поле зрения, то болтовня и смешки приутихли - всё внимание уделилось Виталию.
   — У Вас не найдётся сигаретки? — чуть-чуть кокетливо поинтересовалась у Виталия одна из девушек.
   — Не курю, — ответил Виталий, и опять ему не понравился свой "гуня-вый" голос и дикая закомплексованность (если можно так выразиться).
   — А бухаешь? — спросил один из двух сверстников четырёх девчушек. Это был тот самый подросток, к которому 10 минут назад пришли родители, и с девочками получился "облом".
   — Нет, — буркнул Виталя тем же голосом, не найдясь что ответить; вероятно, он подумал: "отвечу "да" - заставят пить, ничего не отвечу - придерутся".
   — А чем ты занимаешься? — продолжал подросток одолевать его вопросами. Но Виталя решил не отвечать на этот вопрос, а молча пройти мимо и продолжить утомительный подъём на свой девятый этаж.
   — Неразговорчивый какой-то, — заметила одна из девушек.
   — Да я смотрю - он один всё время дома сидит, — говорил всем этот подросток, живущий ниже этажом - прямо под Виталиной квартирой. — Тишина гробовая, как будто на цыпочках ходит. Чем ты дома-то занимаешься? — спрашивал тот остановившегося Виталия. — Спишь, что ли? Чем занимаешься? Ну не молчи. Отвечай. С тобой ведь люди разговаривают. — Донимал он его с лёгким юморком, без грубости и солдафонства. — Отвечай, раз спрашивают.
   — А тебе какое дело, чем я дома занимаюсь?— наконец-то нашёлся Виталий.
   — Интересно просто, — пожал тот плечами. — Что, спросить нельзя?
   — Чё к тебе девчонки-то не ходят?— принялся донимать Виталия следующий.— Ты, вообще, штуку свою тренируешь перед телевизором? Массажируешь?
   — С чего вы взяли? — Виталий тут же понял, о чём речь, и почувствовал себя так, будто до этого за ним много раз подглядывал его сосед.
   — Не массажируешь?! — удивились те. Но Виталий подумал, что правильнее всего будет сейчас уйти.
   — Э! — позвали его те двое. — Иди сюда! Куда пошёл?
   Третий - восемнадцатилетний - спокойно наблюдал за событиями, как и положено старшему по возрасту человеку. — Догоняйте его, — разрешил он им, — не позволяйте безнаказанно заниматься онанизмом.
   Но те уже преградили ему путь. — Пошли, поговорим - не бойся, никто тебя не укусит.
   Девушки же донельзя напрягли внимание: им интересно было, что будет дальше - заставят ли ребята этого парня мастурбировать перед ними - перед всеми.
   Если бы Виталий морально был посильнее, то он не стал бы объяснять этими назойливым ребятам, что полгода назад он остался сиротой, а намял бы им всем троим бока; но сейчас - именно в этот момент, когда двое "полуцветных" подростков возвращали Виталия назад,- откуда-то сверху донёсся какой-то странный - неопределённый звук... Все ребята тут же замерли. Затем, в промежутках между лестницами потекла тонкая струйка тёмно-красной жидкости, как будто кто-то (наверняка этот кто-то находится на девятом последнем этаже) перерезал себе вены, сидя на цементном полу лестничной клетки, или писает кровью. И, вероятно, так оно и было, если б красный цвет струйки постепенно не перекрасился в какой-то ядовито-зелёный...
   Ребята могли бы собрать своих девчат и двинуться вниз. Но они втроём тут же кинулись наверх, как любознательные дети, один из которых увидел полностью голую женщину, дёргающую ручку захлопнувшейся сквозняком двери, и позвал других. Девушки поспешили за ребятами. Один только Виталий остался стоять на лестничной площадке пятого этажа, как будто забыл как ходить.
  
   Автобус с Галей и Викой тем временем успел сделать уже четвёртую остановку, но девушкам ехать ещё далеко было, и, как замечали эти девушки, троим весельчакам тоже не близко было ехать, потому что - судя по их виду - выходить они ещё долго не собирались. На первой остановке вышли мужичонка и старушка, на второй никто не вышел, на третьей - угрюмый, прыщавый подросток. Остались две старушки, и не на одной из остановок никто не вышел. Галя обратила на это внимание только потому, что дальше водитель проезжал мимо остановок.
   С кресел девушек была полностью видна освещаемая фарами дорога. И они чуть не взвизгнули, когда на дороге неожиданно появился какой-то огромный и безобразный человек. У него был ненормальный рост, он возвышался над автобусом, но Вика обратила внимание, как водитель, завидев эту громадину, резко надавил на газ, и автобус, прибавив мощную скорость, аж встряхнулся весь, вырвав из рук Головко пивную трёхлитровую банку и расквасив её о заднюю стенку салона.
   — Ты, козёл!! — взревел Головко не своим голосом, когда и "панасоник" швырнуло вместе с банкой, приглушив песню Юрия Хоя на полуслове. — Я тебя закопаю щас!! — Обращался он к пожиловатому водителю, когда трёхметровому здоровяку удалось вывернуться от несущегося на него автобуса.
   — Вот гад! — негромко выругался водитель, — не удалось задавить этого клопа!
   Вика хотела было отреагировать на то, что увидела и услышала, но Галя зажала ей рот, потому к кабине водителя направлялся нетрезвый, раскачивающийся во все стороны Головко.
   Но дальше Головко уже полетел вперёд, так как водитель резко надавил на тормоз, и даже девушек чуть не швырнуло вперёд. Но Головко явно свернул себе шею.
   Автобус замер на месте. Водитель открыл переднюю дверь, вышел из кабины и выскользнул в эту дверь, не успели даже двое приятелей Головко придти в себя после того как их здорово швырнуло.
   — Что это с ним? — только и прокудахтала одна из старушек, которых даже и не тряхнуло, словно они были пристёгнуты ремнями безопасности. Вторая старушка поднялась с места и склонилась над неподвижным Головко. — Сынок, ты живой? — Но, не получив никакого ответа, выпрямилась и пожала плечами, пока двое собутыльников Головко приходили в себя, потирали ушибы и поднимались на ноги.
   — Что это с водителем? — никак не могла понять первая старуха.
   Но никто не собирался отвечать на её вопрос: дружки Головко, как и вторая старуха, не сводили глаз с развалившегося на полу парня, особенно, когда у того из полуоткрытого рта потекла тонкая струйка чёрной крови. Галя и Вика тоже смотрели на Головко; Вика смотрела на него как на пару месяцев назад раздавленного трамваем первоклассника (он вышел не на той остановке, но понял это, когда переходил через дорогу, тут-то он и заколебался, пожелав успеть вернуться в трамвай, пока тот не захлопнул двери и не заставил его дожидаться с ледующего, но... из-за поворота на полной скорости вылетел "черроки" какого-то нового русского и заскрежетав на крутом повороте колёсами об асфальт, случайно задел этого мальчика, толкнув его прямо под колёса встречного трамвая. Вика в это время стояла на остановке и видела всё лучше всех); Галя смотрела на Головко с облегчением: хорошо, что всё так обошлось.
   — Водитель-водитель возвращается! — заголосила первая старуха (она так и не вставала с места), предупредив всех.
   — Козёл! — приготовились двое дружков Головко к встрече водителя.
   Но когда этот водитель вошёл, то неприязнь к нему пропала даже у приятелей Головко. Ещё бы - глаза его были налиты какой-то яростной злобой. Но когда он заговорил, то в голосе его никакой злобы не чувствовалось.
   — Автобус сломался, — оповестил он пассажиров спокойным тоном. Затем взгляд его упал на лежащего и заливающего кровью пол парня.
   — Вышвырните его, — обратился он к пассажирам тем же ровным, сдержанным голосом, — а не то он мне тут весь пол изгадит.
   — Вы же его убили! — вскрикнула первая старуха, так, словно до неё это только дошло.
   — Я пугало сбивал! — запротестовал он. — А этот пьяница пытался мне помешать.
   — Какое пугало? — не поняла первая старуха. Но Вика с Галей поняли, какое он пугало пытался сбить, когда даванул на газ.
   — Огородное, — ответил водитель. — Оно людей убивает. Оно - Зло.
   — Ты просто больной, мужик, — заметили ему двое друзей Головко, позабыв про зловещий взгляд. — Тебе лечиться надо.
   — Мне автобус ремонтировать надо, — заметил им на это водитель. — А то смена моя заканчивается, и я домой - блины и борщ поесть не успею. — И с этими словами он снова исчез в дверном проёме.
   — Вот скотина, — злобно усмехнулся один из друзей Головко. — Поесть он не успеет! Давай отпинаем его, — предложил он другу.
   — Да ну, — отверг тот предложение. — Он здоровый. Побьёт ещё...
   Но прервал его... Виктор Головко... он зашевелился и начал подниматься на ноги. На друзей он не смотрел, потому что голову повернуть и выпрямить шею было невозможно. И, хоть кровь всё ещё вытекала из его головы, он произнёс: "надо быстрее ехать, пока этот придурок не сломал автобус!", и двинулся в сторону кабины какой-то походкой зомби. И, когда он залез в кабину и уселся в кресло водителя, двигатель автобу-са тут же заработал и автобус так неожиданно сорвался с места, словно был каким-то японским сверхскоростным кабриолетом в руках неумелого водителя; так неожиданно сорвался, что сёстры даже не успели бы выпрыгнуть в открытую дверь, если б вовремя опомнились.
   Вика подумала, что автобус наверняка раздавит этого замысловатого водителя, но возгласы двоих друзей Головко успокоили её.
   — А-ха-ха! — заорали они, подбегая к торцевому окну, очевидно увидев водителя. — Посмотри на его рожу! Чмо! С х...ем остался! — И один из них даже высунулся в оконную форточку, чтоб попасть в оставшегося с носом водителя харчком.
   — Поедем на вокзал, пацаны, — проговорил вдруг автобусный мегафон, через который водитель ежедневно объявлял остановки пассажирам.
   — Нахрена на вокзал?! — тут же подбежали к кабине друзья этого "нового водителя". — Мы же к тебе собирались! Ты чё, Витёк?
   — Нас ждут великие дела! — искажал мегафон голос Виктора. — Сегодня к нам в Чердак приезжает сам Владик!!
   — Какой ещё к херу Владик?! — не поняли те.
   — Хер его знает, — пожал Головко плечами, говоря уже не через мегафон. — Просто у меня разыгралась необыкновенная интуиция.
  
   В то время, как водитель автобуса, в котором ехали двоюродные Виталины сёстры, чуть не сбил огромного и безобразного трёхметрового парня, внешне очень похожего на огородное пугало, Виталя, которого сильно напугала струйка крови, стекающая откуда-то сверху (он подумал, что кровь течёт именно с его этажа - с кем-то из соседей что-то случилось; так что он даже и не увидел, как кровь перекрасилась в цвет какой-то бледно-зелёной ядовитой травы), уже потихоньку начинал приходить в себя. В глазах его прояснилось и он увидел, что никакой струйки уже не текло. Но больше всего его удивляло не то, почему он не упал, когда у него потемнело в глазах, и не разбил о ведущую вниз лестницу свой тонкокостный затылочек, а то, почему сверху, куда убежала любопытная до крови и всего такого молодёжь, не донеслось ни единого звука, как будто дом этот состоял всего из семи или даже шести этажей, и не на какой восьмой-девятый этаж никто не поднимался, и всё, что происходило до того как в глазах у Виталия потемнело, ему просто привиделось.
   Затем, оттуда же, сверху, до Виталия донёсся тот же странный звук, что прозвучал перед тем как потекла чёрно-красная струйка. Только теперь этот звук Виталию не показался странным и неопределённым... Может быть, ему стоило задуматься о собственном сумасшествии, но ему почему-то показалось, что оттуда - сверху - его зовут... родители... (до того, как родители Виталия однажды поздно вечером возвращались из Находки на отцовом "запорожце" и в них на полном ходу врезался спешащий куда-то рейсовый Икарус, отец не любил звать сына (если ему что-то было от этого сына надо) просто так: "Эй, Виталька, иди-ка сюда"; он предпочитал делать так, чтоб его сыну самому захотелось подойти к отцу: делал какие-то намёки или ещё что-нибудь; и мать Виталия очень часто брала пример со своего мужа; Бог её, как и её мужа, наделил очень богатой фантазией и неисчерпаемым воображением, но взамен этому лишил уверенности в себе и "наградил" комплексом неполноценности. А ещё Он лишил её и её супруга жизни...) И в этот раз они подавали ему какие-то опознавательные знаки в виде "странных-неопределённых звуков", намекающие ему о том, что ему необходимо вернуться домой - срочно необходимо вернуться домой (!). И Виталий чисто сам для себя решил, что он эти "опознавательные знаки" ни с какими другими, кроме знаков его любимых мамы с папой, уже не спутает. И... его уставшим ногам пришлось преодолеть ещё четыре лестничных пролёта.
   В это время где-то неподалёку Виктор Головко свернул себе шею, автобус с Виталиными сёстрами замер на месте и водитель из него выскользнул. Вообще, в это время много чего происходило в городе Чердак и за его пределами (например, в городе Владивосток), но если касаться конкретно Галины, Виктории и их двоюродного брата, то:
   Виталий с трудом поднялся на девятый этаж, сильно запыхавшись (при росте 165 см. весить 78 кг. - не шутка), и не увидел никакой крови. Он вообще увидел не то, что должно было бы присутствовать в реальности: вместо изрисованных всевозможной дребеденью стен и лестницы, были какие-то деревянные, покрытые толстым слоем пыли ступени, поднимающиеся на девятый этаж, на котором никаких дверей не было, кроме единственной. Только дверь эта не вела в квартиру Виталия... пото-му что это была какая-то деревянная - сколоченная из досок умелым деревенским плотником - дверь, вместо той металлической (старой) двери.
   Всё вокруг также состояло из досок - этакий небольшой навес, - сколоченных трудолюбивым селянином былых времён (наверное, в те времена, вместо этого окрестного района мегаполиса Чердак, стояла всего лишь деревня Смоляниново). Всё было погружено в полумрак ночи полнолуния, и прорывающийся сквозь щели бледный - ярко-молочный свет позволял Виталию понять, что никакой чёрно-красной крови вокруг нет.
   Потом он толкнул деревянную дверь и проник внутрь помещения, скрывающегося за этой "таинственной" дверью...
   Естественно, помещение даже и близко не походило на помещение квартиры Виталия Стовского. Скорее это чем-то напоминало собой... чердак какого-то старого деревенского домика. Но, как не странно, именно о таком чердаке Виталий мечтал всю жизнь: взобраться на старый, старый скрипучий и приятно-мрачный чердак и написать там что-нибудь в духе Ричарда Лэймона или Роберта Маккамона (несколько небольших рассказиков, а не роман. Хотя... в таком "чудесном" чердаке можно написать не просто роман, а целый бестселлер, и не один).
   Кроме старинного стола и табуретки, на чердаке ничего особенного не было, но особенное заключалось далеко не в табуретке и не в трёхногом допотопном столе, а в том, что на этом столе располагалось... А на нём была... печатная машинка (Виталий мечтал о печатной машинке не меньше, чем о мрачном "чудесном" (как назвал бы он свой чердак) чердаке; так его достала уже эта куча исписанных мелким почерком тетрадей, кои он складировал под койкой, что ему скорее уже хотелось начать печатать "каракули" (разобрать которые не могла ни одна чердачная, ни один молодёжный журнал, куда бы Виталий не обращался) и уже со спокойной совестью попробовать вступать в Союз писателей, с горем пополам издав какую-нибудь дох ленькую книжку). Только эта печатная машинка была несколько необычна, Виталий таких ещё никогда не видел... Впрочем, всё в ней было как обычно (и англо-русская клавиатура и марка "Чердак-2000" (очень популярная марка печатных машинок города Чердак) и всё присущее современной компьютеризированной печатной машинке на солнечных (в данном случае больше подходит слово "лунных") батарейках), просто Виталию она показалась необычной - какой-то... "волшебной", в чём он через пару минут сам убедился, когда прочёл листок, торчащий из машинки... Странно было только то, что печатные буквы имели не чёрный - положенный - цвет, а... какой-то чёрно-красный, будто машинку заправляли той самой жидкостью, что несколько минут назад чуть не довела Виталия до обморока, а молодёжь, пожелавшую отучить Виталия от онанизма, затянула на этот девятый этаж (и загнала в другое измерение, а не в реальность, в которой в данный момент пребывал Виталий).
   "СЫНА, - было напечатано на листе, - МЫ С ПАПОЙ ОБЕЩАЛИ ПРИВЕЗТИ ТЕБЕ С ДЕРЕВНИ ПЕЧАТНУЮ МАШИНКУ, НО НАС ПО ДОРОГЕ СБИЛ АВТОБУС... У ТЕБЯ УЖЕ НАВОРАЧИВАЮТСЯ СЛЁЗЫ - МЫ ЧУВСТВУЕМ (и действительно, глаза Витали в этот момент заблестели слезами). НО... ОБЕЩАНИЕ СВОЁ МЫ ПОСТАРАЛИСЬ ВЫПОЛНИТЬ: УБЕДИСЬ САМ: МАШИНКА ВОЛШЕБНАЯ... ПОПРОБУЙ, НАПРИМЕР, ВООБРАЗИТЬ, ЧТО СЕЙЧАС МОГЛО БЫ ПРОИСХОДИТЬ С ТВОИМИ ДВОЮРОДНЫМИ СЕСТРЁНКАМИ, И НАЖМИ НА НУЖНЫЕ КЛАВИШИ; МАШИНКА ТАК И ВЫРВЕТСЯ У ТЕБЯ ИЗ РУК И СЛОВНО САМА НАЧНЁТ ПЕЧАТАТЬ. СЫНА, ПРЕДСТАВЬ СЕБЕ ЧТО-НИБУДЬ СТРАШНОЕ, И МАШИНКА ЭТА ТЕБЕ ПОМОЖЕТ.
   МЫ С ПАПОЙ ЖЕЛАЕМ ТЕБЕ УДАЧИ И БОЛЬШУЩЕГО ВДОХНОВЕНИЯ, СЫНОЧЕК. ПИШИ О ВИКЕ И ГАЛЕ НЕ ТОЛЬКО ПОТОМУ ЧТО ОНИ СО ВСЕМИ ЗАОДНО..."
   И после того, как многоточие, завершившее это обращение попало в Виталино поле зрения, он тут же кинулся к машинке, как будто его охватило не только то "большущее вдохновение", которое ему пожелали родители, но и... некий сверхъестественный дар ясновидения.
   Когда его пальцы забарабанили по клавишам быстрее, чем забарабанили бы пальцы какой-нибудь профессиональной машинистки, он уже и не вспоминал о том, о чём догадывался две-три минуты назад (что "опознавательные знаки" (странные-неопределённые звуки) его родителей (намёками требовавших вернуться своему сыну домой) больше всего напоминали щелчки клавиш одной небольшой-волшебной пишущей машинки, о которой Виталий и мечтать не смел), а всё быстрее и быстрее описывал события...
  
   У Гали тем временем всё сильнее и сильнее сжималось сердце, ей всё время казалось, что вот-вот наступит тот момент, когда Головко со своей свёрнутой шеей выползет из кабины и - глядя в сторону Большой и одновременно Малой Медведицы, - подойдёт к двум сёстрам и спросит, минета ли они желают или вылететь за шиворот из этого мчащегося с ненормальной скоростью автобуса. Но Головко не выходил, пока автобус не начал постепенно-постепенно останавливаться (как будто этот чёртов Головко опять своей интуицией что-то почувствовал и останавливался не просто так).
   — Чё такое, Витёк? — заорали двое его друзей (они не орали на своего Витька, а просто громко реагировали), — на фига ты останавливаешься?!
   — Автобус останавливается,— поправил их тот уже с помощью мегафона, как будто за своей спиной чувствовал добрую сотню пассажиров. — Потому что он чувствует "голосующего", а я чувствую, что проезжать мимо хитчхакера (голосующего) нельзя, потому что "помог ты - помогут и тебе": это один из законов сегодняшней чердачной ночи.
   — Я тоже чувствую, что нам поможет этот парень, — говорил один из друзей Головко, пока Вика заметила, как Икарус приближался к какому-то пареньку, и как этот Икарус потом остановился возле "голосующего" и передняя дверь открылась. — Но я также чувствую и то, что мы не воспользуемся его помощью.
   — Это не важно, — отвечал мегафон, пока тот худощавый и невысокий парнишка заскакивал в автобус, — главное - помочь.
   Вбежавший в автобус паренёк мог принять "голос мегафона" за объявление остановки, но ему некогда было что-либо за что-то принимать, потому что глаза его были выпучены и перепуганы, волосы стояли дыбом (Вика, Галя и двое дружков Головко впервые видели, как у человека волосы стоят дыбом, а они действительно стояли).
   — Водитель, разворачивайте автобус назад! — залепетал он своим - чем-то здорово напуганным - голоском, даже и не замечая, как выглядел этот "водитель".
   — Пошёл в вагину,— прозвучал ему ответ от мегафона, в то время как автобус захлопнул двери и хладнокровно продолжил путь, и у парня этого чуть глаза на лоб не полезли, но он всё равно продолжал требовать повернуть автобус назад, пока не поздно, объясняя, что там дальше, куда направляется этот автобус, происходит что-то кошмарное.
   — Водитель остался в заднице! — весело заметили этому парнишке двое пьяных друзей, ещё до того, как он начал объяснять причину по которой необходимо развернуть автобус, преодолеть тот окрестный микрорайончик и убираться из Чердака к чёртовой матери, благодаря одной просёлочной дороге, которая выводила на автостраду. Но паренёк не слушал этих друзей, продолжая гнуть своё:
   — Там ужасно! — твердил он. — Там чёрт знает что происходит! Я с трудом вырвался, а ОНИ сожрали мою девушку!...
   — Так прямо и сожрали?— удивились двое парней своим ироничным голосом.
   — Я не хочу это рассказывать,— ответил он.— Выпустите меня из автобуса. Едьте туда сами, раз вы такие твердолобые, а я не собираюсь...
   — Отнюдь!— перебил его водительский мегафон.— Ты будешь нашим гидом-экскурсоводом, а то мы так напились, что уже и не помним, как из себя выглядит этот блядский центр... тьфу ты; вокзал. Мы ж на вокзал едем!
   — На вокзал?! — выпучились с перепугу глаза паренька ещё сильнее. — Вы рехнулись, ребята!!! — Но его болтовню никто из ребят уже не слушал. Ребята болтали о своём; Головко продолжал вести автобус; двое девушек продолжали сидеть, не проронив ни звука, как и двое старушек, тоже подозревающих что-то неладное.
   Естественно, за окнами автобуса уже ничего не было видно, даже тогда, когда автобус уже рассекал центральные районы мегаполиса; всё было погружено во тьму: не сверкали никакие ночные вывески каких-нибудь баров, ресторанов или просто - ночные ларьки или уличные фонари; всё - светофоры, автостоянки, бензокалонки и всё подобное - было погружено в сплошную тьму. Но несколько минут спустя, Вике и Гале удалось заметить то, что не удалось увидеть не только двум, тупо уставившимся в собственные коленки старухам, вместе с - уже успокоившимся и смирившимся со своей злосчастной участью - пареньком, но и смотрящему в потолок кабины Виктору Головко (хотя, он, как и его верные друзья, наверняка чувствовал сердцем не только то, что удалось заметить двум сёстрам...). Когда автобус наконец-таки въехал на перевал, Галина увидела первой, как где-то вдали - в предполагаемом центре Чердака - улицы (с семисотметровой высоты это было бесчисленное множество игрушечных улочек) были погружены в какое-то призрачное - еле различимое - сияние: чем-то оно очень сильно напоминало туман, но только этот "туман" был светящимся; он охватывал несколько квадратных километров и с перевала больше напоминал собой гигантский харчёк (сгусток слизи), светящийся каким-то непохожим на себя лунным светом, и утопивший собой обширную часть центра, где располагался и железнодорожный вокзал (конечная остановка данного автобуса) и четыре чердачных цирка и тьма всего присущего центру города. Вообще, если бы на этот "светящийся гигантский харчёк-туман" взглянул бы Виталий Стовский (если б он, как настоящий мужчина, упрямо уселся с сёстрами в автобус и вознамерился бы провожать их до самого дома), то он несомненно предположил бы, что эта причудливая "субстанция" за один вечер (несомненно, после захода солнца) сожрала у его родного города всю энергию (сюда входит, как и электроэнергия, так и любая другая энергия).
   Галина, увидев это загадочное явление, тут же ткнула старшую сестру в бок.
   — Ой блин! — отреагировала шёпотом та, как будто вместо этого "явления" увидела разгуливающий по центру Чердака какой-нибудь торнадо. — Куда мы едем!
   — Что это такое? — тем же шёпотом поинтересовалась у неё Галя, как будто сестра её имела какое-то представление.
   — Чёрт его знает, — ответила Вика, — но оно мне не нрави... У меня аж мурашки по спине побежали.
   С горы автобус помчался на холостом ходу и на поворотах всем, кроме пьяной троицы казалось, автобус вот-вот перевернётся. На дороге было пустынно, как на планете Солнце (хотя, Вика с Галей - эти две любительницы ночных бдений - прекрасно знали, что ночная жизнь на Чердаке идёт в несколько раз более полным ходом, чем, например, в Нью-Йорке, и на дорогах пробки возникают гораздо чаще, чем днём). И хоть того "светящегося тумана" видно не стало, когда спуск с горы завершился и двигатель машинально заработал, но Вика с Галей уже присоединились к "пьяной троице"; они также как и те чувствовали сердцем, что центр (вокзал) Чердака приближается всё ощутимее и стремительнее.
   Спустя ещё пять-шесть минут езды, появились первые признаки жизни: колонна милицейских уазов двигалась им навстречу. В колонне этой было двадцать или тридцать уазов, - Вика с Галей сбились со счёта, когда те проезжали мимо, словно этот пассажирский автобус, равно как и его пьяный водитель со свёрнутой шеей, их не интересовал ни единым образом. Фары уазов нормально освещали дорогу (не были погружены в непроглядную тьму) и в салонах каждого из них свет горел, только мчались они с такой скоростью, что разглядеть ничего было невозможно.
   — Ой, сколько милиционеров! — восхищённо произнесла "вторая" старушка, в то время, как Вика, Галя и паренёк беспомощно смотрели в окна на безразличные, не сбавляющие скорости уазы.
   — Почему ни один не остановил этот автобус? — угрюмо - беспомощно пробормотал себе под нос паренёк.
   — Не суетись, пацан! — раздался из мегафона, расположенного под самой головой паренька, голос "водителя". — Моя милиция меня бережёт! — проговорил Головко любимую фразу напёрсточников (когда кто-то из обманутых игроков начинает запугивать напёрсточника милицией). — И ещё долго беречь будет.
   УАЗы проехали; всё погрузилось в прежнюю тьму, но не совсем...
   — Шо это там в земле светится всё время? — прошамкала вдруг одна из старух, обращаясь ни к кому и одновременно ко всем вместе. И когда вторая старуха, паренёк и двое сестёр начали вглядываться в окна, то с трудом замечали пролетающие мимо небольшие трещинки в асфальте, тротуаре и всём остальном земном покрытии; трещинки эти светились тем же слабым лунным светом "харчка-тумана" (кстати, до него, по предположениям сестёр, было уже недалеко) - свет издавался откуда-то изглубины земли, словно это были не простые трещины на асфальте, а что-то страшное, уходящее куда-то глубоко под землю. И в это время из кабины раздавался голос Головко:
   — Пацаны, вам хреново видно? — обращался он к двум друзьям. — Давайте я свет выключу?
   — Давно бы!— обрадовались ребята и свет тут же потух. И видно стало сразу лучше и старухам и сёстрам и пареньку. Сёстры видели, что из светящихся трещин вырывался небольшой дымок, хоть и трудно было что-либо разглядеть - всё проносилось мимо со скоростью 70 км/ч.
   Затем двое друзей начали материть паренька, за то что он им ничего не показывает и не рассказывает.
   — Ты же у нас грёбаный гид-экскурсоврот! — орали те на него. — И сидишь-молчишь как жареная селёдка. Нахера мы тебя брали?!
   — Я вас умолял выпустить меня, — оправдывался парень, — а вы...
   — Всё, надоел ты нам! — перебили его те, — до чёртиков, как больная сифоном секель! Выметайся из автобуса, козёл!
   — Остановите, — отвечал он, — выйду.
   — Да ты не выйдешь - вылетишь, как туалетная муха Ц-Ц! Витяха, открывай двери!
   — Успокойтесь вы, — ответил Виктор из кабины, не применяя мегафона. — И оставьте этого человека в покое, он нам ещё пригодится.
   И те вернулись на свои места; старухи с девушками продолжали всматриваться в пролетающие мимо улицы; всё постепенно набирало цвет - автобус въезжал в центральный район, окутанный "светящимся туманом", только - как постепенно убеждались девушки - "туман" этот уже не светился, как тогда, когда Галина первой увидела его с 700-метрового перевала; теперь этой Галине казалось, что "туман" постепенно "гаснет", превращаясь в самую обычную летнюю ночную мглу. И Галину это ещё больше пугало: в светящемся тумане можно было хоть что-то разглядеть, а в обычном - густом... ещё когда всё вокруг погружено в темноту... так, что даже не увидишь, сколько времени на часах, и долго ли ещё до рассвета.
   Но, как позже убедились и сёстры и две старушки и паренёк и даже трое пьяных друзей, "панасонник" которых уже давным-давно не изрыгал "Сектор газа", до рассвета ещё катастрофически далеко... Возможно, целая вечность. Возможно
   Дальше писать Виталию не хотелось; не потому что страшно или неинтересно описывать эти банальные ночные будни 30 июля, с кровожадной землёй, переполненной мертвецами-невидимками, замороженными кладбищами, головоломками головограда (или "головосмрада", как ЕГО ещё принято величать на мышиных землях в длительном уровне) и всеми зеркальными и могильными сторонами отравленных переключателей - ядовитых зеркал вечности из крысьих начинок. Виталя решил закругляться и оставить продолжение на потом или забыть его, прежде перевернув испечатанный мелким шрифтом лист (25 на 44, такие объёмы листов в Чердаке пользовались большим спросом среди писателей) и напечатав на свободном месте название своего рассказа, которое давным-давно вертелось у него в голове, "Ещё одна "чердачная" история". Виталию нравились прерванные на самом интересном месте истории, ещё больше чем подобные названия; он вспоминал об основателе своего родного города, Юрие Владимировиче Чердаке, который печатался под шуточным псевдонимом Писака, и помнил, что у этого Писаки бестселлерами становились не толстые и огромные романы, а именно сборники рассказов, каждый рассказ которых заканчивался на самом интересном месте, когда уже и суть была сказана и вся аллегория в избытке понятна, оставалось только насладиться продолжением студящей кровь в жилах крутой развязки... тут-то рассказ и заканчивался. Но в Чердаке развелась уйма писателей, и кумиром каждого несомненно является Писака, и все хотят хоть чем-то походить на Юрия Владимировича (так что тема "незаконченного рассказа" должна была бы приобрести большую популярность, но... есть "НО..."), но ещё большее количество по-настоящему талантливых писателей не забывают такое правило, как "не сотвори себе кумира", и создают что-то своё - что-то принципиально непохожее на творчество этого гениального писателя, произведения которого сбывались (действия происходили в городе не до того, как рождались произведения, а после того) и Писака, сам того не желая, как бы являлся своеобразным пророком. Но кто его знает, желал этот Писака того или не желал.
   Когда Виталий закончил писать и удивлённо осмотрелся по сторонам, то никакого чердачного помещения вокруг не было. Это была его квартира, его рабочий стол, на котором стояла пишущая машинка "Чердак", и вращающийся стул на роликах, вместо старой, сколоченной из дуба табуретки. За окном была ночь. Электронные часы Виталиного видеомагнитофона свидетельствовали о том, что уже ноль часов, 13 минут. Виталий решил прогуляться немного перед сном, иначе сны не приснятся и он следующим утром будет писать без вдохновения.
   Одел свои китайские тапочки, которые мама и папа подарили ему на прошлый День рождения, открыл дверь... и только тогда вспомнил. Что лифт в его доме этим вечером сломался, и Виталию опять придётся ломать ноги, взбираясь на девятый этаж. Но закрывать двери и возвращаться назад было уже поздно... Сосед (ниже этажом) Виталия просунул в свой дверной проём тяжёлый ботинок фирмы "рибок", когда тот, увидев его компанию, поспешил захлопнуть у них перед носом дверь и успеть закрыть её на четыре крепких замка и на две цепочки.
   Это были всё те же четверо девушек и трое их приятелей, только в этот раз все они выглядели разительно иначе: их лица были перекошены какой-то безумной злобой, глаза всех семерых блестели какой-то убийственной яростью подонков и - как показалось Витале - ОТРАЖАЮЩИХ ЗЕРКАЛЬЩИКОВ...
   Но эта семёрка вовсе не собиралась убивать Виталия; на уме у них было совершенно другое.
  

глава 8

ПРОГУЛИВАЯ УРОКИ

   — Щас мы у тех двух козлов одежду заберём, — предупредила двенадцатилетняя Маша Петрова двух своих одноклассниц, Люду и Катю, после того как они в течение часа преследовали двух старшеклассников, сбежавших с физики и ринувшихся на море. — Вот они попляшут!
   — А они правда вчера за твоей старшей сестрой подглядывали? — в третий или четвёртый раз спросила её Катя, всё никак не верящая, что эти два заморыша-неудачника вчера были замечены возле двери женской душевой и безнаказанно испарились.
   — За всеми девчонками! — не могла та никак придти в себя. — Правда, через ту скважину, у которой они торчали, хрен чё увидишь, но Танька говорит, что карапузики их аж трико оттягивали.
   — Смотрите-смотрите! — чуть не взвизгнула Люда, отрывая друг от друга увлечённых разговором двух подружек, — он трусы снимает!!
   Ребят, которых преследовали девчонки, звали Алексей и Евгений. Им наскучила физика и они решили сходить искупаться. Однако, они были крайне невнимательны, зайдя на пустынный пляж и решив, что вокруг никого нет и Евгению можно не мочить свои семейные трусы (Лёша был в плавках); они даже и не обращали внимание на кустарник, располагавшийся неподалёку от камней, на которых они оставили одежду и аккуратно зашли в воду по покрытому острыми камнями дну. Им обоим было по тринадцать лет, но успехом у девушек они не пользовались - обоих смущали свои "маленькие размеры противогаза".
   Кустарник, хоть и был огромен, но ребята даже и предположить не мог-ли, что там кто-то сидел. Однако, девочки разместились там очень неплохо и им всё было видно, и как Лёша обнажал своё худенькое "дистрофическое" тельце, под плавками которого словно ничего и не выделяло-сь, и как Женя снял трусы... но так и не повернулся лицом, чтоб девочки могли оценить его "достоинство"; они все втроём молили Бога, чтоб Тот позволил ему хоть на сантиметр повернуться, но... Всё ещё впереди: мальчики осторожно прошли двадцать метров по остроконечному дну и когда вода была им уже по грудь, и они поплыли (по-легушачьи; по-собачьи, или, как это называли в их школе, по-девчачьи), девочки решили, что пришло-таки время выбираться из засады...
   — Ээээй, педики! — закричала им Маша, пока Катя и Люда управлялись с их одеждой, складывая в целлофановый мешок, найденный неподалёку, и принимая выжидательную позицию. — Плывите сюда!
   — Нафиг они нам сдались! — отреагировала на её неожиданный план трусливая Люда.
   — Надо так, — ответила ей та. — Хочу член у кучерявого посмотреть. И, может, удастся рыжего уговорить снять плавки.
   Ребята тем временем поняли, что дело неладно, но в растерянности не знали, что делать дальше.
   — Давайте быстрее! — торопила их Маша.
   — Вы, козы! — заорал на них Алексей, — а ну положили всё назад. — Он, наверное, настолько был взбешён таким неожиданным поведением этих сопливых шестиклассниц, что забыл о том, что его друг - в чём мать родила, и про вчерашний инцидент у душевой, когда им удалось убежать, а догонявшим их трём 11-классницам не удалось догнать их. — Я вас щас отвафлю всех!
   — Вот и давай! — разрешила ему Мария.
   — Что мы вам сделали такого? — жалобно закричал им Евгений.
   — Вчера, — только и ответила ему Маша (и он всё понял). — Просто вылезь, я хочу на отросточек твой поглядеть. И мы тогда сразу отдадим тебе всю одежду.
   — Да чего на него глядеть? — пожал тот плечами. — Это ведь не телевизор с мультфильмами.
   — Он у тебя волосиками оброс? — полюбопытствовала Катя.
   — Менты! — вскрикнула вдруг Люда, заметившая как на пляж медленно въезжает УАЗ (он был всего один: остальные, наверное, заполонили близлежащую опустошённую ночную автостоянку). — Смываемся!
   И девчонки бросили мешок с одеждой и поднялись на пригорок, откуда было и всё видно и лес располагался неподалёку, так что запросто при возможности можно было кинуться от ментов врассыпную. Конечно, от данного милицейского УАЗика опасности для девочек могло бы не возникнуть, если бы не существовало... "школьной милиции"... (если кто-то не приходил в школу или бесследно исчезал, на него объявлялся "мини-розыск" и школьный участковый обязывался доставить в течение урока этого пропавшего). Но, возможно, это вовсе не школьный участковый приехал, а... некто "заблудился". Но, всё равно, девчонки разместились за пригорком так, чтоб и им всё было видно и милиционеры чтоб их не заметили, даже если эти два "купальщика" пожалуются на них милиционерам.
   — Бежим отсюда!— продолжала трусить Люда.— Может это и участковый!
   — Ну и пофиг! — ответила Маша. — Самое интересное пропустим!
   — Да у этого кучерявого его в микроскоп и то не разглядишь! — усмехнулась Катя. — Тоже мне, интересное!
   УАЗ тем временем проехался по целлофановому мешку с одеждой ребят, не заметив его, и остановился, едва только тот остался под его задним колесом. Открылась дверца и из УАЗа вышел высокий толстый милиционер.
   — Вылазьте из воды, — обратился он к замершим в двух метрах от дна и с тревогой смотрящим на него ребятам. — В школу поедем. Я вас научу с урока удирать!
   — Мы не можем, — отвечал Алексей, указывая на друга: — у него трусов нет, а там, на пригорке, — указал он в сторону притаившихся за холмиком шестиклассниц, — девчонки. Они одежду нам не отдают.
   Тот тут же обернулся в сторону холмика, но никого не увидел. — Какие девчонки? Вы мне мозги не пудрите! Вылазьте немедленно, пока я вас сам за волосы не вытащил!
   И те, привыкшие к своим слабым характерам, не стали артачиться или пытаться что-то доказать, и погребли к берегу.
   — Это же участковый! — воочию убедилась трусливая Людмила, до того как двое семиклассников погребли к берегу. — Давайте срываться отсюда, не то достанется нам по двадцать первое число, и за прогулянную математику, и за физкультуру...
   — Да не заметит он нас! — прошептала ей Катя. — Ещё секунду!...
   — О, — обрадовалась Маша, когда милиционер, не заметив их, заставил ребят немедленно выбираться на берег и те поплыли. — Щас начнётся! Только бы руками не прикрывал.
   Но Женя от растерянности ничего не прикрывал руками, выйдя на берег, вслед за своим другом, тут же объясняя милиционеру, что не хотелось мочить свои панталоны и потому он в таком виде.
   — Одевайтесь и в машину, — скомандовал им беспрекословный милиционер, не желая ничего выслушивать.
   Но дело в том, что ребята не заметили, как девочки бросили свой целлофановый мешок, прежде чем незаметно от подъезжающего УАЗа взобраться на пригорок; не заметили они также этого мешка и под задним колесом УАЗа, отчего и получилось недоразумение.
   — Во что мы одеваться будем? — повысил Алексей голос. — Мы же говорим, что девчонки нашу одежду забрали!
   — Ну и залазь тогда без одежды! — гаркнул на него тоже выходящий из себя милиционер.
   — Ну надо же найти их сначала!— предлагал Евгений милиционеру своим тоненьким плаксивым голоском. — Они в нашей школе учатся... — Но тот схватил его в это время за волосы, как и Алексея, и затолкал в машину
   Девчонки были бы рады громко расхохотаться в голос, когда кучерявый Женя наконец-таки обнажил своё "достоинство" (это было его самым большим комплексом, что его пах никак не хотел обрастать чёрными кучерявыми волосами, какие имела его голова), но им очень не хотелось, чтоб этот психованный милиционер их услышал. Но когда тот грубо схва-тил мальчиков за волосы и затолкал в машину, Маша явно свихнулась...
   — Стой! — заорала она милиционеру. — Будь другом, вытащи ещё раз кучерявого, я плохо его разглядела.
   Людмила в это время была уже в лесу.
   — А ну-ка спускайтесь сюда! — увидел он Машу и высунувшую только одну голову, Катю. — Вас тоже разыскивают. Где третья?
   — Не надо их сюда!— умоляюще заплакал Женя.
   — Заткнись, — рявкнул на него милиционер. И - девчонкам: — Где одежда этих двоих?
   — Мы её не трогали, — пожала Маша плечами. — Может, они её потеряли, а на нас спирают.
   — Спускайтесь сюда, — повторил милиционер своё требование, но уже в более спокойном тоне.
   — Двадцать первый тебе! — ответила ему Маша и Катя за голову схватилась, "с ума сошла!". — Думаешь, я тебя не знаю, что ты никакой ни участковый? Такие как ты по городу ездят, детей воруют. А меня ты хрен достанешь!
   — Я бы не стал делать столь поспешных выводов,— угрожающе произнёс ей милиционер, залезая в машину. — Всё может статься наоборот.
   — Да пошёл ты! — показала она ему средний палец. — Фак ю!
   Но милиционер уже разворачивал свой УАЗ и уезжал с пляжа.
   — Чё ты, Людка, спряталась? — крикнула ей Маша. — Вылазь давай, мент уже уезжает.
   — Да и он бы всё равно нас не поймал здесь, — осмелела уже Катя, обращаясь к Люде.— Не будет же он стрелять по...
   — Молчи уже! — рассмеялась Маша с Людой в голос. — Сама-то перепугалась как...
   — Смотрите! — перебила Катя машу, кивнув на то место, где до этого стоял УАЗ с одним единственным милиционером. — Вон мешок!
   — Идиоты! — рассмеялась Маша над рыжим и кучерявым. Перед самым носом ничего уже не видят! — Дальше весь их разговор затмило весёлое обсуждение Жениного "хозяйства".
   УАЗ в это время выехал на дорогу, набирая максимальную скорость, оставляя позади и пустынный дикий пляж и всё на свете.
   — Ну Вы хоть дадите мне во что-нибудь одеться, — надеялся Женя, обращаясь к милиционеру за рулём (судя по тому, что они вдвоём сидели на заднем сидении, у милиционера на затылке были глаза, или же он настолько был уверен в себе). — Не садить же меня в класс за парту в таком виде!
   — А я тебя в класс за парту и не посажу, — ответил ему милиционер, ровно в то время, как УАЗ пролетал мимо школы. — Можешь мне верить.
   — Куда мы едем? — уже обеспокоено спросил у милиционера Лёша, заметив с какой скоростью пролетела мимо школа.
   — Без тебя разберусь, — ответил рулевой.
   Трое девчонок решили мешок не трогать, и оставив его на пляже, двинулись в сторону школы. Маша говорила милиционеру правду; она ни один раз видела, как дети заходили в УАЗы (или не заходили, если их силой затаскивали), УАЗы уезжали и детей больше никто не видел. Так что, понимая, что ни Люда ни Катя о подобных вещах ничегошеньки не знают, она сделала так, чтоб целлофановый мешок остался лежать на пляже, даже если следствия никакого после этого не будет (не будет, после того как "школьная милиция" собьётся с ног, разыскивая владельцев этих вещей), и создав вокруг себя и подруг весёлую атмосферу, решила таким образом наскоро добраться до школы, а там будь что будет.
   И когда им троим оставалось только завернуть за угол старого барака (в Чердаке в такие бараки заселяли многих бездомных), до них донёсся голос какого-то старого, изнеможённого человека.
   — Зря вы, внучки, нагрубили милиционеру, — произнёс им этот голос.
   Когда они повернулись, то увидели неподалёку от себя мокрого от пота и жары старика; хоть он одет был и валенки и в ватные штаны и в телогрейку и в шапку-ушанку, Маша произнесла совсем другое:
   — Они не грубили, — сказала она, вместо того, чтоб спросить, не холодно ли ему. — Я одна это делала. А почему зря?...
   — Хоть ты и одна это делала, — говорил им старик, — но действовать нужно вам втроём. Мальчики не за что попали в беду. Идите за мной.— И он двинулся в ту сторону, откуда пришли эти трое девчонок.
   — А далеко ли идти? — спросила Маша, не двигаясь с места.
   — Нет, — ответил старик, остановившись. — Я вам покажу одного человека, который придёт к вам сегодня вечером в школу, а вы его запомните, и тогда ничего плохого не случится.
   — А что плохое может случиться? — спросила у него Маша.
   — Я не знаю, — сказал тот. — Ну вы идёте, или вам всё равно?
   — Пошлите сходим, — обращалась Маша больше к трусливой Люде, чем к Кате; обращалась в тоне "чего нам терять? Не убьют же нас, в самом деле!"
   И Люда с Катей нехотя подчинились тону этой влиятельной Маши, зашагав вслед за дурно пахнущим стариком.
   Они вышли на автобусную остановку, наполненную народом, как-то машинально осматриваясь, и особо ни к кому не приглядываясь (хоть все трое и обратили внимание на одно долговязого мужчину под два метра ростом, возвышающегося над всеми пассажирами; не обратить на него внимание было бы очень трудно, особенно - не обратить внимание на его необычный для простого ничем не примечательного человека вид). И... сами не заметили, как сидели на заднем сидении... вместе с раздетым до гола кучерявым мальчиком, которого они знали лучше собственных пальцев, и рыжим мальчиком в плавках. И это заднее сидение словно стало шире, разместив на себе пять подростков.
   — Вот так незаметно мы и похищаем детей, — повернулся к девочкам тот высокий и толстый милиционер, в то время как Маша, сидящая возле двери, тщетно дёрнула за ручку, попытавшись открыть дверь. — А двери в наших машинах открываются только для взрослых.
   Но Люду и Катю не столько привлёк вид злосчастного Жени, трусы которого вместе со всем остальным остались на берегу дикого пляжа (искупаться на котором, прогуляв физику, идею подал именно он), сколько внешность милиционера: это был немножко не тот милиционер, этот был немножко поменьше и похудее...
   — Лёша, объясни им, — заметил милиционер взгляды двух девчонок, обращаясь к рыжему подростку.
   — Это брат близнец того милиционера, которому ваша Маша нагрубила, — монотонно, бесцветно проговорил мальчик, — у того смена закончилась и они поменялись местами.
   — Ну дайте мне хоть чем-нибудь прикрыться! — заревел кучерявый, зажимая руками свою промежность, как будто у него вот-вот начнётся какая-нибудь менструация.
   — Подотри немедленно свои е...учие сопли!!— заорал на него милиционер, — а не то я поотрываю тебе руки и прикрываться вообще нечем будет.— Этот милиционер был в тысячу раз психованнее своего брата, а глядя на предыдущего, складывалось ощущение, что бешеннее человека не найдёшь
   — Мы не будем на тебя смотреть, — пообещала Жене Катя, чтобы хоть как-то скрасить его отвратительную участь.
   — И правильно, — отреагировал милиционер. — А вы знаете, почему этот рыженький мальчик готов мне хоть ботинки лизать? — спрашивал он у девочек и одновременно отвечал. — Потому что он страшно не хочет, чтобы я выбросил в окно его плавки. Так-то, девочки; будете меня подводить - останетесь без одежды.
   — Если Вы собираетесь лишить нас девственности, — произнесла ему Маша, — то Вы, дяденька, глубоко опоздали.
   — Надо же! — усмехнулся милиционер. — Можешь успокоиться, я не педофил. Есть вещи в миллиард раз интереснее, чем лишение девственности.
   Судя по тому, как часто этот водитель позволял себе поворачиваться к подросткам и отрывать руки от руля, можно было подумать, что если ему понадобится лишить кого-нибудь одежды, то он не останавливая своего УАЗа, перелезет через спинки передних сидений и лишит.
   Ни Женя с Лёшей, ни Маша с Катей и Людой не могли посмотреть на то, что происходило за окнами их УАЗа, когда он поднимался в горочку, но если бы смогли... то явление это очень сильно повлияло бы на их психику: вся дорога, от УАЗа до предела, уходящего в невидимую даль, была наполнена милицейскими УАЗами. Если б у Маши появилась бы возможность рассказать кому-нибудь из подруг о этой наводнённой УАЗами дороге, с ней бы перестали общаться, всенародно объявив её сумасшедшей.
  

2

   — По-моему, мы заблудились, — наконец-то изрёк муж жене своё окончательное решение, после того как пробродил с ней несколько часов в поисках выхода из этого леса, или хотя бы тропинки, с которой они сбились, а уже начинало темнеть. Сходили, называется, за грибами - даже поганки ни одной по дороге не попалось.
   — Этого быть не может! — заявила ему жена. — У нас же из еды ничего не осталось!, а уже время ужина. А на ночь надо плотно есть...
   — Всё бы тебе есть! — проворчал на неё муж. — Лопнешь когда-нибудь.
   — Я сегодня с обеда ничего не ела!— дала она мужу понять, какая она ГОЛОДНАЯ.— Хоть бы чаю с конфетами или - лучше - с тортиком.— Говорила она быстро, так, что иногда разобрать ничего было невозможно, потому что во рту у неё постоянно что-то находилось (из пищи); но поскольку речь она произносила быстро, то перебить или не дать договорить, было иногда очень трудно, потому она и любила с самого детства выговариваться полностью, даже если несла такую ахинею, что уши вяли даже у тех, кто её слушал.
   — Саша, хватит уже о еде, — попросил её муж, Александр.
   — А о чём тогда ещё? — удивилась та. — Когда ты за мной ухаживал, то понимал, что кроме как о еде, я мало о чём люблю разговаривать.
   — Это потому что больше ухаживать мне было не за кем.
   — Ты так говоришь, как будто за прожитые 10 лет что-то изменилось, — произнесла она с усмешкой, — как будто сейчас ты можешь за кем-то ухаживать
   — Как ты можешь такое говорить! — не возмутился он, а просто изобразил возмущение. — Ведь у меня есть ты. И прожили мы не 10 лет, а 11 с половиной.
   — Тем более! Одиннадцать лет прожить и даже не завести ребёнка!
   — По-моему, это ты не хотела заводить детей, — напомнил он ей, как напоминал всякий раз, как только та начинала доставать его подобным образом. Да, она не хотела начать толстеть и стареть после первой беременности, но это ведь ей не мешало сейчас издеваться над мужем.
   — Не хотела, благодаря тебе, — продолжала та наслаждение, — у тебя ничего не получалось. Впрочем, дети меня и не интересуют уже.
   — А что тебя интересует? Еда?
   — Ну и хотя бы, — согласилась с ним та всё тем же надменным голоском. — Ты, всё равно, без меня подохнешь, хоть я у тебя и стерва порядочная, и на шее одиннадцатый год сижу. Ты меня должен беречь как зеницу ока. Женщин ты боишься, а если у тебя не будет жены, то твои долбанные книжки с романами ужасов люди не будут читать - ты превратишься в большое ЧМО.
   — Да, Саша, — откровенно согласился он с ней (чем чаще она ему об этом напоминала, тем быстрее он всё забывал), — ты мой талисман. Без тебя я подохну с голоду. Ведь это ты помогла мне дебютировать и раскрутиться.— Смирение его не было показным. И Александр понимал, что именно его откровенное - идущее глубоко из души - смирение помогает его жене не стать отъявленной мегерой, а только лишь изредка поддевать его
   — Да я у тебя круче Господа Бога, а ты даже вывести меня из этого долбанного леса не можешь! Ты даже часы сегодня утром захватить забыл!
   — Я тебе обещаю, мы обязательно выйдем из лесу, и ты успеешь сегодня поужинать, — уверял он её. Но сам думал о другом. В принципе, он начал об этом думать ещё с тех пор как понял, что они заблудились в этом лесу. Ведь он в тот момент обратил внимание на некоторые загадочные особенности этого необычного леса, на которые его благоверная почему-то не преминула обратить внимание: ни единого насекомого вокруг не было - раз; какая-то гробовая, неестественная тишина и всё словно на картинке - два; безоблачное, неподвижное - словно застывшее - небо (если не обращать внимание на то, что темнело очень быстро) - три. И только перед тем, как он пообещал своему "талисману", что они обязательно выберутся из лесу, ему в голову взбрела одна безумная мысль: совершенно случайно ему припомнился один его рассказик; там он описывал... точно такой лес...
   Но Александр сейчас ни за что не поделился бы со своей супругой этой сумасбродной мыслью, что они находятся в выдуманном им лесу и... возможно, скоро погибнут (хотя он и не помнил, что в этом лесу начнёт происходить дальше - давно рассказ писал).
   Они сделали ещё несколько шагов - пролетело несколько минут; сумерки сгустились ещё сильнее.
   — Ты меня надурил?— спросила его жена, Саша, когда сумерки сгустились настолько, что... вокруг стало ещё темнее, чем бывает обычной ночью... — Ты ведь не найдёшь выхода из этого чёртового леса, потому что ты всегда был недотёпой. Ну скажи, что ты меня надурил!
   И он собрался ей сказать. ВСЁ сказать, что он о ней думал в течение одиннадцати с половиной лет. Но так и не сказал, потому что в одну секунду вокруг многое изменилось.
  

3

   Когда УАЗ выезжал из города, Маша заметила как мимо пронёсся столбик с табличкой: ОСТОРОЖНО, КЛАДБИЩЕ "Ч-13".
   Если б ситуация вокруг Маши была другой, то она несомненно поинтересовалась бы у водителя УАЗа, что может означать это "Ч-13", но она сидела и молчала.
   — Осторожно, лес! — усмехнулся вдруг милиционер, словно разговаривал сам с собой. Дети переглянулись. — Эти две собаки думают, что они скоро издохнут. Но они не издохнут! Я не позволю им совершить самоубийство!
   Дети смотрели друг на друга странно (Маша, Люда и Катя уже не поглядывали незаметными взглядами на Женин пах, да и тот уже не прикрывал ничего руками - не о том сейчас надо было думать); взгляды их спрашивали друг друга: "что это на него нашло?!" Но милиционер не обращал на них внимания. — Раньше считали, что самоубийство страшнее всех до единого головоедов, охотящихся за детским мозгом. Но сейчас ведь время изменилось и появились вещи вомного раз ужаснее и кошмарнее самоубийства.
   Солнце в этот день пекло как никогда; лучи его не только слепили глаза милиционеру (уж кому-кому, а ему было в эти секунды не до солнца), а и попадали на обнажённые тела Жени и Лёши, производя на ребятах неплохой загар. Люда посмотрела на свои часы и вспомнила, что через час начнётся её любимая "Санта-Барбара" - уроки в это время уже заканчиваются и многие школьники спешат домой, чтоб успеть на "барбару" ("барби", как многие называют этот сериал). Но Люда решила смириться, если через час она не сможет посмотреть серию.
   — Последний раз загораете, детишки, — нарушил милиционер молчание, которое после его последних слов продлилось ровно минуту. — Следующие дни солнца вы больше не увидите.
   — Это почему ещё? — поинтересовалась Маша, повысив тон. — Что ты собрался с нами делать, мент?!
   — Конкретно я - ничего, хоть я и олицетворяю значительную часть Вселенной. Переключатели требуют, чтоб я затолкал вас в ИХ карманы, и не лез своим длинным носом туда, куда собаки ...уем не лезут. Так что ко мне, детишки, никаких претензий. Не я виноват в том, что кладбища увеличиваются - от объёма до количества.
   Дальше дорогу, по которой нёсся УАЗ, окружали сонмы могил; кладбище ("Ч-13") началось неожиданно, и чем дальше в его глубь забирался УАЗ, тем бесчисленнее выглядели эти памятники; они словно были друг на друге - их было так много и так тесно среди них, что у Маши и Алексей даже начинало рябить в глазах, и они уже не смотрели в окна. Дорога постепенно стала какой-то старой, грязной, разбитой, и УАЗ поднимал за собой шлейф пыли. Где-то взлетела туча ворон и многоголосый вороний грай пронёсся над машиной, оставив её в покое благодаря "ненормальной" скорости УАЗа.
   — Слушай, Лёша, — обратилась Катя к рыжему, — а как он нас посадил в эту машину? — Она как будто понимала, что уже в каком-то смысле обречена и решила удовлетворить своё любопытство - понять, как такое возможно: стояли на остановке, и пока тот странный старик выискивал "опасного" человека, они ни с того ни с сего едут в УАЗе. — Ты видел это или нет?
   — Он не садил вас, — ответил тот всем девчонкам - ни одной Кате интересно было послушать, как всё происходило. — Это всё тот мокрый старик, который надурил вас и привёл на остановку; к нему подошла какая-то жирная, горбатая старуха...
   — Она аж под два метра была, — описал Евгений её высокий рост.
   — ...и одновременно со стариком вогнала вам в шеи шприцы.
   — Да, — опять влез в рассказ друга Евгений, — незаметно, сзади подошли и даже из пассажиров никто ничего не заметил.
   — И вы сами залезли в подъехавший УАЗ, — продолжил Алексей отвечать на вопрос. — Это какая-то страшная химия. Шприцы...
   — Я лучше тебя видел!— опять перебил его друг.— В них было что-то чёрно-зелёное, в шприцах. И старуха как-то ехидно ухмылялась...
   — Ты скоро договоришь?— вдруг поинтересовался у кучерявого милиционер.— Передал бы заодно своему другу, чтоб он отдал мне свои плавки.
   — Ты что, извращенец?— полюбопытствовала у милиционера Маша своим саркастическим голосом. — Мальчишеские трусики коллекционируешь?
   — А ты заткнись,— спокойно заметил он ей,— пока тебя не раздел догола.
   Но в следующую секунду мысли его переключились в совершенно иную сферу. Над кладбищем в это время неожиданно поднялся небольшой ураган; хороший вихрь поднял с дороги гору пыли с гравием и задел УАЗ. Именно в этот момент милиционер надавил со всей силы на тормоза. Небольшой торнадо пронёсся мимо, вместе с этим неожиданным ураганом, и опять вокруг остановившегося УАЗа воцарил прежний штиль жаркого летнего дня.
   — О!— посыпались от подростков восторженные возгласы, когда ураган уже отчаливал от машины.— Вот это круто!! Как в "Смерче"! он нас чуть не поднял!! На Чердаке же не бывает таких смерчей! Это ж не США.
   — Приехали,— напрочь перебил повернувшийся к ним милиционер весь их восторг. — Выходить на улицу будете, или не будете мне мешать?
   — Не будем мешать в чём? — уточнила Маша.
   — Мне нужно закапать вам глаза, — пояснил тот.
   — Закопать глаза? — переспросила Катя.
   — Не умничай, — ответил ей (и не одной ей) милиционер. — Здесь нужно ваше желание жить с новыми взглядами... С новыми глазами, в общем. Если вы того не пожелаете, то наше новое общество в нас нуждаться перестанет и вы перейдёте в низшую касту... Короче, я вам не позавидую в противном случае. Вообще, вам мало кто позавидует...
   — Закапывай, — перебила его Маша.
   — Кого закапывай!— окрысились на неё подруги.— Нафига нам всё это...
   — Вы не поняли, — прошептала им та. — Посмотрите вокруг. Это же "Увеличительное кладбище". С этим парнем во всём надо соглашаться.
   — Это замороженное кладбище, — пронёсся над ушами девочек второй "шёпот" ироничного тона милиционера.
   — Так я ему и поверил! — тут же заметил девочкам Лёша. — Уж я-то читал в газетах о Замороженных кладбищах, и знаю. что это за жуть.
   — Дети, — проговорил им милиционер, — только не тяните резину. Я на вас и так много времени угрохал. Сразу выбирайте: либо в низший свет вам путь, либо в ВЫСШУЮ... тьму. Я, как посредник, не советовал бы вам СВЕТ.
   — СВЕТ, это кладбище? — уточнил Алексей.
   — Короче, — решительно проговорила Мария, — и так понятно, что все согласны на лучшее.
   — Лучшее, это, разумеется, не кладбище,— тут же уточнил для всех милиционер, доставая из-за пазухи небольшую коробку с пятью ампулами.
   Закапывал он им глаза обыкновенно, как в любом из кабинетов окулиста во время проверки глазного дна. Обычно, после атропина человеку подневольно приходится ходить в очках с затемнёнными стёклами, поскольку химия сопротивляется вселенной, в частности - небесному светилу Солнце, при взгляде на которое легко можно ослепнуть после сильной дозы атропина. Подросткам капали тоже что-то наподобие этого химического препарата. Только, спустя несколько минут, жаркий летний полдень превратился в вечер, и темнело очень быстро.
  

4

  
   ВСЁ, что муж Александр думал о своей жене Саше в течение одиннадцати с половиной лет, он собрался высказать, уложившись в несколько секунд. Но не успел даже и начать, поскольку неподалёку неожиданно обнаружил... покрытую инеем могильную плиту... А откуда-то из глубины леса в это время доносился визг детей - душераздирающий, как Александру послышалось.
   — Смотри-ка! — удивилась и его жена, обернувшись и увидев могилу, — а это откуда здесь взялось?! Её ж не было... — подошла она к могиле ближе. — Льдом покрыта!
   — Льдом?! — приблизился к памятнику и он, пару секунд назад принявший корку льда за иней. Но взгляд его приковал далеко не лёд, а то, что он прочёл на плите, прочно замаскированное льдом.
   — Андрей Стулов, — произнёс он, не веря своим глазам.
   — Что, Стулов?— не поняла его жена, тоже вглядываясь под корку льда.
   — Это могила Оххо, — объяснил он ей.
   — С ума сошёл! — тут же отреагировала она. — Какой Оххо! Тут же не видно ничего, что ты там вычитал! И как ты смеешь так о моём любимом писателе-юмористе...
   — Он уже давно не юморист, — напомнил ей муж.
   — Мы на кладбище? — осматривалась она по сторонам, и в поле зрения ей попадали такие же могилы, как и "могила Оххо", если верить зрению Александра.
   — Да, — согласился он, тоже осмотревшись, — это Замороженное кладбище. "Ч-13".
   — "Ч-13"! — дошло до неё. — Сегодня одна из могил на "Ч-13" должна распуститься! — голос её неожиданно стал паническим. — Убираемся отсюда!
   — Что? — не понимал её муж.
   — Убегаем, куда глаза глядят! Но из кладбища надо выбраться!
   — Ну ты и дура! — усмехнулся он. — Ты что же, газет не читаешь? Там ведь чёрным по белому: ЕСЛИ ВЫ ЗАБЛУДИЛИСЬ НА ЗАМОРОЖЕННОМ КЛАДБИЩЕ, СТОЙТЕ НА МЕСТЕ - ПРИЕДЕТ МИЛИЦИЯ И ВАС СПАСЁТ.
   — А я, по-моему, уже кое-что чувствую, — поделилась она с мужем, — как милиция приближается к нам и приближается.
   — Ну вот и здорово! — улыбнулся Александр, — а то эти замороженные кладбища, как трясины: засасывают, куда б ты не шагнул, а потом человек постепенно натыкается на могильную плиту со своим именем. И в зеркале такой человек уже не отражается...
   — Ну что за чепуху ты опять мелешь! — перебила его жена. — Темнеет уже, а ты каким был, таким и остался...
   — Что?! — испуганно осмотрелся он по сторонам, тоже заметив, что вокруг стемнело ещё сильнее, чем бывает обычной ночью.
   Жене его в это время показалось, что, пока они бродили по лесу и она так и не обратила внимания на свои губы, которые накрасила перед этой вылазкой, помада размазалась по щекам, когда она нечаянно задела лицом ветку; поэтому она искала в своей сумке косметичку, в которой в обязательном порядке присутствует и зеркальце...
   Тем временем их со всех сторон окружали негры, одетые в красные комбинезоны...
  

глава 9

ВОНЮЧКА

   Валера Тосков чувствовал от себя сильный запах пота, и ничего не мог поделать - двое девушек, которым он прошлым вечером назначил свидание, уже приближались.
   Валера стоял перед входом на платный пляж, солнце жарило не по-августовски и донельзя повышенная влажность создавала такую духоту, что пот с Валеры готов был течь рекой, но сколько себя помнил Валерий, пот его был как вода - никогда не издавал запаха, даже если Валера второй месяц не мылся - иногда он даже летом мог позволить себе неделями не принимать душ, если потовыделение его похоже на ведро опрокинутой на голову воды,- но сегодня, в этот самый знаменательный для него день, он чуть не задохнулся, пока двое очаровашек приближались к нему.
   Почувствовали девушки сильный запах пота ещё за десять шагов до Валеры, и Валере показалось, что их сейчас вырвет. Улыбки со смазливых лиц девушек тут же пропали. Они с Валерием не были знакомы,- познакомились прошлым вечером через телефон,- но догадывались, что это он; понимали они также, что потом разит именно от него, поскольку народу вокруг больше не было. Они бы могли у него что-нибудь спросить, но... одну из них вырвало, пока вторая что есть силы сжимала нос, давая всем своим видом понять, что им плохо от этого зловония и они не могут двигаться, и что этому парню лучше сжалиться над ними и отойти куда-нибудь подальше.
   Валера тут же двинулся в сторону леса, услышав что-то вроде, "...как обосрался...", донёсшееся от тех, приходящих в себя девчонок.
   "Чёрт! - злился он, заходя вглубь леса всё дальше и дальше, - весь день ежу под хвост! Такие классные девчонки!... - Ему хотелось расплакаться: он не умел знакомиться на улице, да и не хотел. А вчера подвернулся замечательный шанс - служба знакомств после продолжительного (в несколько месяцев) молчания преподнесла ему неожиданный сюрприз в виде этих двух очаровашек, которые на улице знакомиться не любят ещё больше чем обходиться друг без друга, и по телефону они договорились с ним, что будут вдвоём, и ему такой вариант пришёлся больше по душе, чем набивший оскомину тет-а-тет. Но плакать Валера не любил, и заставил себя смириться с этой проблемой.- Бывают вещи и похуже, а убиваться из-за такой мелочи - глупо. Мне 20 лет!- вся жизнь впереди! У меня этих девчонок ещё будет... больше чем...- Он попытался выбрать сравнение, но что-то его остановило... Это был "запах"... Он принюхался... и понял - от него не пахло потом. Совсем! - Что за чертовщина?!"
   Он глянул в сторону пляжа - Валера недалеко ушёл, сквозь деревья проглядывался полупустынный прибрежный песок и... те две девушки, они расстилали на песке постельное покрывало и готовились с пользой провести этот душный солнечный денёк. Его аж передёрнуло всего от такой неожиданной радости: появилась прекрасная возможность вернуться и попробовать восстановить отношения, тем более вокруг никого нет и если во время знакомства у Валерия возникнет какая-нибудь неувязка, то смущать его будет некому.
   Тосков мог бы спокойно идти, чтоб по дороге как следует сосредоточиться, но он решил, что не успеет застать девушек на берегу, и чтоб не дожидаться, пока они наплаваются, побежал.
   Бежать было недалеко, но поспешность требовалась, поскольку девушки уже раздевались и естественнее всего для них сейчас было окунуться в морскую воду, а не ложиться и сходу загорать.
   Пока он бежал и наступил на что-то мягкое, он бы даже и не обратил на это внимание, если б был полностью глухим и не услышал бы вскрик. Но поскольку со слухом у Тоскова всё было в порядке, он остановился и глянул в ту сторону, откуда донёсся вскрик боли. А это был невысокий человечек, он сидел облокотившись на дерево, вытянув ноги и пробовал задремать, и, надо сказать, у него это неплохо уже получалось, если бы этот чёртов парень не бежал сломя голову как сумасшедший и не наступил бы ему на ноги...
   — Чёрт, — забормотал этот человечек, когда парень остановился и взглянул на него, — сон в руку! Идиотизм какой-то!
   — Что? — переспросил его Валера: ему показалось, что мужичок этот что-то очень странное произнёс, вместо того, что должен был произнести в такой ситуации; Валера даже не обращал внимание на то, что мужичок этот был пьян в стельку.
   — В прошлом месяце мне сон приснился, — объяснял ему тот своим заплетающимся языком, вместо того, чтоб выть от боли (Валера пробежался по его ногам как по бульвару); но, видимо, пьяному море действительно по колено, даже несмотря на то, что находится оно от него в двухстах метров, — что я сплю в лесу и какой-то придурок несётся по лесу как шизофреник и топчется прямо по моим ногам. И вот сегодня это происходит.
   — Я, конечно, прошу прощения,— вспомнил Валера о своей цели,— но...
   — Но с теми девчонками тебе не повезёт, — продолжил пьяный. — От тебя опять завоняет.
   — Что?! — остановился Валера. — Не расслышал.
   — Всё ты расслышал, — произнёс тот.
   — Чем и почему завоняет? — спросил Валера, уже чувствующий от себя слабый но удушающий запах пота.
   — А ты понюхай себя и не спрашивай, — ответил тот.
   Но обоняние у Валеры было превосходным (месяц назад он бросил курить), потому вместо того чтоб нюхать, внимание его упёрлось на девушек - они уже входили в воду.
   — Зачем ты меня отвлёк! — заорал Валера на этого типа, не замечая, что чем дальше девушки уходили от берега, тем сильнее уменьшался запах пота. — Что, ноги тебе так сильно отдавил?!
   — Да причём здесь ноги! — махнул он на них рукой. — Я могу помочь тебе избавиться от зловония. Как раз, пока те купаются, я расскажу тебе кое-что.
   — А тебе так необходимо рассказать мне своё кое-что? — Если б Валера не задал ему этого вопроса, тот воспользовался бы возможностью поиздеваться над Валерой.
   — Ещё как необходимо.
   — Ну тогда валяй, — разрешил Валера. — Хотя стой! — он принюхался. — То меня ж не воняет!
   — А ты посмотри на девочек - они собрались совершить большой заплыв, — кивнул он в сторону девушек, отплывающих от берега всё дальше и дальше. — Не стоит тебе подходить к ним близко: организм твой говорит тебе, что это опасно...
   — Ни хрена он мне не говорит! — пробормотал Валера угнетённым голосом. И... Вдруг его осенило: — А искупаюсь-ка и я! В воде-то потом не воняет, как ни старайся!
   — Не смей!! — подскочил тот, игнорируя своё состояние. — Они могут утонуть, если ты начнёшь к ним приближаться!
   — Я не знаю, кто ты такой, — остановился Валера, — но лучше тебе не мешать мне и даже не пытайся меня остановить, не то я сверну тебе шею и не посмотрю на то что ты маленький. Я не хочу уподобляться тебе - неудачнику и становиться алкоголиком.
   — Я не неудачник, — говорил тот вслед уходящему в сторону пляжа Валере. — Я просто принимаю свою жизнь такой, какая она есть. И тебе посоветовал бы принять её... Не то в тюрьму сядешь, — уже орал ему вслед пьяный коротышка, так Валера от него удалился, — если тебя вообще к вышке не приговорят. Утопишь ведь девок!!
   Но Валера его уже не слышал.
   А девушки слышали выкрики, доносящиеся с берега, но не могли ни одного разобрать - далековато они удалились.
   — Смотри-ка, — заметила одна другой, с усмешкой кивнув в сторону берега. — Вонючка тот раздевается!
   — Не называй его вонючкой, — отозвалась подруга. — Разве он виноват, что ему отвратителен запах клееросина? Гребём лучше быстрее, чтоб он нас не догнал.
   — Точно, — прибавила темпа первая, — а то завоняет своей "риксоной"!
   Но Валера и сам не ожидал от себя такой способности плавать. Теперь он уже не чувствовал себя утюгом с вёслами, больше он ощущал себя этакой "кометой".
   — Чёрт, канализацией что ли воняет? — не поняла первая подруга.
   — Точно, вонь какая-то! — дошли запахи и до второй.
   — Вонючка приближается! — наполовину шутя, наполовину всерьёз (не понимая, отшутиться ей сейчас или придти в ужас) обратила первая внимание второй на парня, что был уже совсем неподалёку.
   — О блин!, как он быстро плывёт! — испугалась вторая, уже всерьёз воспринимая проклятость этого зловещего человека.
   — О боже, какая вонь! — взмолилась первая. — Какой-то он проклятый, этот... — Но прервал её визг подруги... Вода этот визг заглушила - голова подруги исчезла под водой.
   — Инка, ты чё!— отреагировала та, и тут же получила ответ: во что-то вязкое погрузились её ноги - в этакую подводную трясину... И "вонючка" уже был недалеко. Хотя, какой там "недалеко"; он уже схватил девушку за волосы (больше не за что схватить было) и потянул, но "трясина" её засасывала с такой силой, что запутайся пальцы Валеры в густых волосах девчонки, вязкая "трясина" проглотит и его... А у него пальцы и правда уже запутывались, и хоть он сам канализационного смрада и не ощущал, но тело девушки потянуло его за собой под воду.
   — Дьявол! — хотел было Тосков заорать, но голова его была уже под водой...
   Тело утягивало Валерия всё глубже и глубже (десять метров до дна); давление уже сжимало ему голову, разрывая и доводя до треска его барабанные перепонки... Валера даже воздуха не успел набрать.
   Ему уже хотелось вдохнуть, так спёрло дыхание, но... пальцы его высвободились...
   Валера пулей рванулся вверх, оттолкнувшись ногами от беспомощного тела девушки.
   Первое, что привлекло его внимание, когда он вынырнул и носоглотку его раздирала морская вода, ворвавшаяся в его лёгкие во время подъёма, это... старый-добрый милицейский УАЗик...
   По внешнему виду УАЗа не похоже было, что его вызвал сюда тот чёртов коротышка; скорее похоже было, что коротышка этот... превратился в УАЗ; милицейская машина имела такой вид, словно стояла там ещё до того, как Валера зашёл в воду...
   Возвращаться на берег Тоскову быстренько расхотелось, сразу как из УАЗа выскочил огромный-толстый офицер, вооружённый "калашом".
   — Выгребайся в темпе!— рявкнул он в мегафон Валере. И тот тут же погрёб (тут же к нему вернулось состояние "утюга с вёслами") - так мол ниеносно на него повлиял сильный голос этого сурового офицера милиции.
   — Я их пытался спасти, а не утопить! — замямлил с трудом доплывший до берега Валера. — Их что-то затягивало.
   — Конечно! Так я тебе и поверил, вонючка! — усмехнулся тот в ответ, открывая торцевую дверцу. — Залазь, дерьмо.
   — У меня даже свидетель есть, — продолжал оправдываться Валера. — Вы же здесь видели неподалёку того коротышку, товарищ милиционер?
   — Томбовский лев тебе товарищ, — заметил тот.
   — Ну я же совершенно не виноват!— последнее, что донеслось от Тоскова, перед тем как дверца захлопнулась и больно ударила его по носу.
   Судя по тому, что видел Валера сквозь запыленное стеклянное окошко, как мимо мчащегося на максимальных скоростях УАЗа пролетало с каждым километром увеличивающееся множество деревьев, УАЗ заехал глубоко в пригородную зону и гнал по пустынной "пьяной дороге". И это пугало его ещё больше, чем предвкушение приближающегося "обезьянника", где его будут жестоко избивать, поскольку допрашивать этого отморозка незачем: всё произошло на глазах у офицера, решившего заехать на пляжик и посмотреть, всё ли там в порядке, словно интуиции его до этого не давало покоя какое-то мерзкое (но, в то же время, и в некоторой степени сладкое) предчувствие. Пугало Валеру это потому, что последнее время в Чердаке участились случаи возникновения на улицах лже-милиционеров, и слухи о нескольких жутких случаях не обошли Валеру стороной. Не исключено, что данный офицер со своим "лже-уазом" является одной из таких "птиц", он ведь не продемонстрировал Валере удостоверение, перед тем как грубо запихать его в машину.
   Ничего не изменило бы, если б Валера успел обратить внимание на то, что офицер - капитан Васинцев в машине был не один; что на заднем сидении сидели ещё двое... Только эти двое были не подростками, один из которых был в чём мать родила, а были эти двое такими же как и данный офицер, "милиционерами". Один из этих двоих милиционеров всё предлагал остановить машину и "отметелить ублюдка", никак не находя способности смириться с увиденным и дотерпеть, пока они не доедут до "замороженного кладбища" ("Ч-13").
   — Я не могу уже спокойно сидеть! У меня руки чешутся! — канючил он. — Давай вытащим этого урода и закопаем подальше в лесу. Зачем обязательно надо до кладбища ехать?!
   — Так положено, — отвечал ему рулевой, старший по званию, Васинцев. — Ритуал такой, салага.
   — Это я салага?! — собрался было постоять за себя молодой лейтенант.
   — Ты салага! — ответил ему тот, заметно повысив тон. — Ты знаешь, сколько МЫ растили замороженное кладбище? Самый рекордный срок! За месяц вырастили... Ну, без малого, месяц. А ты, салажёнок зелёный, хочешь сегодня нарушить традицию?!
   — Потерпи немного, — объяснил лейтенанту напарник, прервав гневного капитана, — вот привезём этого придурка на место и отдадим его сугубо тебе в руки. Там уже выбьешь на нём весь свой нетерпёж.
   — Вот так! — подтвердил Васинцев. — И не смей больше вякать! Тоже мне, "качок прав"!
   — Да ладно тебе! — реагировал лейтенант. — Расслабься, я пошутил...
   Но прервал его неожиданный рывок вперёд - Васинцев со всей силы надавил на педаль тормоза.
   — Ты чё, Вася, офонарел?! — в голос вскрикнули едва оставшиеся в живых лейтенанты.
   — Цыц! — ответил им тот. — Опять у меня интуиция! Через четыре с половиной минуты кто-то выйдет из лесу.
   — Так дай я пока побью ублюдка! — обрадовался представившейся возможности младший лейтенант.
   — Ладно, чёрт с тобой, — махнул рукой Васинцев, — вылазь, бей. Всё равно не оставишь нас в покое.
   И тот с нетерпением выскочил из машины и кинулся к торцевой двери, и давай дёргать её за ручку, забыв, что та снаружи открывается ключом, а он забыл этот ключ с собой захватить.
   — Вася, — подбежал он к Василию Васинцеву, — чё за дела! Ты чё мне ключ не дал?!
   — Жена тебе давать будет! — швырнул тот под ноги лейтенанту ключ от торцевой двери.
   — Жена у меня стерва, — пробормотал тот, поднимая ключ и бегом заворачивая за угол УАЗа. — Ох и чешутся у меня на тебя руки, — обрался он не к открываемой двери, а к тому, кто сидел за ней, — как на член в ранней юности.
   — А ты его сильно измучил? — тут же отреагировал капитан, — в своей ранней юности.
   — Поумничай у меня! — отвечал ему лейтенант в то время, как дверца открывалась и сердце Валеры Тоскова всё глубже и глубже уползало, подбираясь к пяткам. Он понимал, что стопроцентно обречён. Из его узенькой кабинки очень трудно было пропустить хоть одно слово, произносимое лже-милиционерами, пока их УАЗ не затормозил и не набил на лбу задержанного шишку. Но что такое шишка в сравнении с ожидаемой его участью. Тем более, что Валеру ни разу в жизни ещё не били как следует... Вообще, давно его не били и потому он страшно боялся битья, особенно боялся избиения сотрудниками милиции. После того как пристрастился к телепередачам типа "чистосердечное признание" или местной, "Права Чердака", где часто показываются различные съёмки скрытой камерой, в том числе и дознания, Валере не очень-то мечталось попадаться милиционерам, когда по коже его пробегали мурашки от жути, показываемой "Правами Чердака".
   — Ну, выходи, парниша, — зловеще усмехнулся лейтенант, потирая кулаки, как только в поле зрения ему попал съёжившийся, до чёртиков перепуганный молодой человек. — Чё это ты перепугался?! Когда девок топил, ничего тебя не пугало? Выходи!
   Тот медленно вылез, ускорив своё движение, когда лейтенант схватил его за волосы и вышвырнул.
   — Зачем ты топил их? — не бил он его пока, любопытствуя.
   — Чтоб не сопротивлялись, — ответил ему из УАЗа Васинцев, — мёртвых-то проще трахать, чем живых...
   — Ты не слышишь? — перебил капитана старший лейтенант, пока младший нанёс Тоскову сокрушительный удар в грудь, отчего тот отлетел на пару метров. — Орёт кто-то из лесу. Заблудился что ли? — прислушивался он.
   Капитан тоже постарался прислушаться, из глубины леса действительно кто-то орал. Лейтенант в это время подбегал к упавшему на траву Тоскову, чтоб нанести ногой удар по рёбрам.
   — Да это же Полев! — дошло вдруг до капитана. — Интуиция меня не подвела-таки. Что-то он нам кричит... Эй, лейтенант, — крикнул он в окошко, — отставить!
   — Повезло тебе, щенок, — процедил Тоскову не попавший по рёбрам (Валера заслонился рукой) лейтенант. — Отдохнёшь чуток. А потом продолжим. Я умею бить, так, чтоб не сразу убивать, чтоб растянуть удовольствие.
   — Не бейте его,— процитировал старший лейтенант услышанные выкрики.
   Через полминуты из лесу выскочил... тот самый коротышка, которому Валера несколько минут назад отдавил ноги. Только на этот раз коротышка этот не был пьяным и... был одет в милицейскую форму.
   Тоскову он попал в поле зрения как НЛО: полчаса назад он был пьян и одет почти как бомж, а что теперь... Может это брат-близнец того коротышки?...
   — Это же тот парень! — орал он капитану и двум лейтенантам, как полным идиотам. — Он вонять начинает, когда приближается Зло. Кретины чёртовы!!
   — Правда что ли?! — тут же подбежал к Тоскову младший лейтенант и склонился, чтоб поднять его. — Ох, прости меня, брат!
   — Ударь меня в фанеру, — разрешил лейтенант, когда поставил Валеру на ноги. — Сочтёмся. — Но он ещё долго уговаривал Валеру ударить его в грудь, так и не уговорив.
   — Быстро заскакиваем в машину, — отдал распоряжение Полев, — надо скорее ехать на Ч-13, пока информация не ушла из могилы. Могила только расцвела.
   И через несколько минут (Валера теперь, разумеется, сидел рядом с уговаривающим его младшим лейтенантом, на мягком креслице, а не в узенькой кабинке) УАЗ примчался на "Замороженное Кладбище", остановившись возле нужной могилы.
   — Давай, парень, — обращались теперь к Тоскову, подводя его к ярко-белому памятнику, покрытому прочным слоем ледяной корки, — на тебя вся надежда. Прикоснись к ней руками и постарайся сосредоточиться. Ты должен что-то почувствовать.
   — А руки не замёрзнут? — Он уже и не спрашивал их, откуда в конце июля взялся лёд.
   — Плюй на руки! — отвечали ему. — Руки твои не стоят того, что ты почувствуешь.
   И Валера прикоснулся, пока четверо милиционеров переговаривались между собой, восхищаясь им ("Вот это феномен! "Вонючка". Раз в миллиард лет рождается такой! Ну и повезло нам сегодня! Как это нас угораздило наткнуться на него именно тогда, когда "расцвела старинная могила"). Руки его тут же пронзило каким-то небывалым по своей резкости морозом, как током ударило. Валера тут же отдёрнул руки от памятника Андрею Стулову.
   — Ничего-ничего, — тут же завопили в голос милиционеры, — привыкнешь. Не отпускай руки, не то могила завянет и мы так и не узнаем ничего о Снежном Демоне.
   Всё-таки времени им много не потребовалось, чтоб уговорить Валеру; всегда податливый Валера через "не могу!" прислонился к могиле ОХХО ладонями...
   Но те наврали ему, что он привыкнет, потому что чем дольше он не отпускал ладони, тем сильнее его пронизала жуткая боль. И через две-три секунды Тосков уже орал благим матом, потому как он не мог оторвать ладони от этого необычного льда, когда решил плюнуть на все их уговоры и к могиле больше не прикасаться.
   — Всё видите? — кивнул им на оглушающего их "Вонючку" Полев. — Обращаете внимания на то, что он чувствует? — обращался он к ним как к бестолковым студентам-практикантам.
   — Конечно! — в голос подтверждали те. — Нам повезло!! Мы застали могилу в самом разгаре! Через тринадцать минут она начнёт вянуть...
   — ТРИНАДЦАТЬ МИНУТ!! — воскликнул младший лейтенант. — А если Вонючка не выдержит этих тринадцати... Если он коньки отдаст...
   — Потерпит! — усмехался Полев. — Замороженные Кладбища Вонючек не убивают. Тошно им, знаете ли.
   Но Валера не чувствовал того, что чувствовали милиционеры (они за него чувствовали: он им здорово помог, так что им теперь не надо было дурить этого младшего лейтенанта и вместо Вонючки ему подсовывать могилу ОХХО), он в это время находился в самой бездонной глубине преисподней. И все последующие 13 минут погружался в бездну всё глубже и глубже, раздирая потустороннее время и пространство со скоростью боли. Хотя, он сам того не замечал, что правое полушарие его головного мозга погружалось в бездну ада, в то время, как левое проникало в долину информации, извергаемой могилой и всем телом мёртвого писателя; левое полушарие бродило по лабиринтам информации, "отсеивая" всё лишнее и подбираясь к тридцать первому октября, к Кровожадному бурану...
   ...Оххо (Андрей Стулов) тогда принёс в Союз писателей своё самое слабое произведение, не для того, чтоб похвастаться, до какой степени оно Хилое, а потому что пришло несколько новичков-недотёп и принесло свои бездарные и безвкусные подражания Гениальному Писаке; вот он и решил продемонстрировать этим зелёным, желторотым мальчикам и девочкам, какого им уровня надо придерживаться, если они хотят не выражать свои мысли, а всего лишь желают разбогатеть на чердачных любителях почитать всякую дребедень (лишь бы пострашнее!); собрал вокруг себя этих литературных молокососов и начал читать:
  

"31 ОКТЯБРЯ

   Лето выдалось холодным. Жители города чердак теплили себя надеждами на улучшение: ждали хорошей погоды, но так ничего и не дождались - пасмурный август (не менее пасмурный и прохладный, чем июнь и июль) сменил холодный сентябрь и в конце октября выпал первый снег...
   Это началось ещё 30 октября вечером, через два-три часа после того как стемнело; поднялся ветер и разбил несколько не закрытых на ночь окон в домах города. Те, кто мог в то время выглянуть в окно, обычно удивлялись, восклицая, "метель, надо же!" Снег никого не удивлял, удивляла пороша, прокатывающаяся по дорогам да по скверам.
   Утром всё было более-менее заметено снегом, но ветер так и не поутих. Однако, возможность автомобилям пробираться по дорогам ещё существовала, сильных снежных накатов не было и по всей видимости не намечалось, и уроки в начальных классах не отменялись.
   Полина Зайцева работала мастером участка в одном из цехов самого процветающего завода ЖБИ всего города Чердак. Утром она, как и положено, на работу приехала транспортом предприятия, даже и не догадываясь, что после обеда весь завод разъедется по домам. Но поскольку синоптики предсказали непрекращение снега и возможность бурана, то директор завода немедленно подписал приказ отменить работу всех цехов, пока у транспорта предприятия ещё есть возможность развезти всех рабочих по домам.
   Пока Полина добиралась служебным автобусом и смотрела в окно, она могла увидеть чуть ли не через каждые полкилометра застрявшие в снегу иномарки и даже микрогрузовик буксовал, взбираясь в снежную горку, но, возможно, водитель того служебного автобуса, в котором ехала Полина, выбрал удачную колею и колёса не скользили по снегу, как например у грузовика "камаз", перевозящего бетонные блоки и застрявшего где-то с левого края широкой горной дороги.
   Но вдруг произошло неожиданное: автобус остановился посреди дороги и открыл все двери.
   — Выходящие есть? — спросил водитель.
   — Надо было спрашивать до того как останавливаться! — ответило ему сразу несколько недовольных голосов. — А то сейчас забуксуем как тот камаз!
   — Не забуксуем, — ответил донельзя уверенный в себе водитель, закрывая двери и убедившись, что выходящих нет. — Сами увидите. — И он выжал сцепление, изготовившись продолжать путь, не беря пример с вездехода "Ситроен", что забуксовал неподалёку.
   Но не тут-то было... Колёса дежурного автобуса забуксовали-таки. И в адрес твердолобого водителя тут же полетели упрёки и выражения недовольства.
   — Да сейчас поедем, — отбивался тот от возгласов - не обещал, а именно отбивался. Видимо, водитель этот не принадлежал к числу тех, кто сносит выкрики и ругательства в свой адрес.
   Но автобус так и не ехал, как его водитель и орущие на него пассажиры ни старались.
   Хотя внимание Полины привлекло нечто совсем другое... Она в это время смотрела на водителя утонувшего в снегу "Лэнд-Краузера", и пока весь автобус поносил "бестолоча водилу", Поля неожиданно для себя поднялась с места и направилась к выходу.
   — Ты куда? — окликнул её кто-то слегка удивлённым голосом.
   — Всё равно ещё нескоро поедем, — бросила та на ходу. — Может даже и вообще не поедем.
   Полина знала что говорит: автобус действительно мог никогда не сдвинуться с места; всё зависело от неё и... от водителя "Лэнд-краузера", которого Полина разглядела через окно и что-то в ней тут же переменилось...
   Она вышла из автобуса и осмотрелась по сторонам.
   — Какой красивый у нас город, — произнесла она после того как осмотрелась.
   Если ориентироваться по том, что автобус полчаса поднимался в гору, то если взглянуть вниз - в ту сторону откуда по извилистой дороге приехал сюда этот автобус - можно было бы четверть Чердака увидеть как на ладоне. Но только не в данный момент можно было бы увидеть, когда вокруг, кроме метели и залепляющего всё на свете снега, за пять метров ничегошеньки нельзя было разглядеть. Но Полина, никогда особого внимания на город не обращая, когда каждое утро и каждый вечер проезжала на служебном автобусе через перевал, вдруг решила в этот заснеженный день заметить, что "город у нас красивый". Хорошо только, её никто не услышал. Но она словно и сама себя не слышала: молча обошла автобус и подошла к занесённому сугробами "Лэнд-краузеру". Ветровое окошко того тут же опустилось, дверь только не могла открыться - снег мешал.
   На то, что Полина начала делать дальше, уставился весь автобус: все до единого пассажиры перестали ругаться и прилипли к окнам, когда Полина начала залазить в это открывшееся боковое дверное окно, зацепившись за что-то рейтузами и продрала в них дырку...
   Долго она сидела в той машине, а автобус всё это время не собирался двигаться с места. Все видели, Полина просто сидела и разговаривала тихо, чтоб никто ничего не услышал.
   Час или полтора они разговаривали, потом Полина вылезла из окна; вылезла таким же самым образом, каким и залезла - все видели, как ей неудобно пробираться через это узкое окошко, и как стыдно перед сотрудниками: здоровенная и немного красивая женщина, а ведёт себя очень странно - не объяснишь же всем своего поведения.
   — Мы поедем, — сказала всем пассажирам Полина, когда вошла в автобус, — но один из нас должен выйти из автобуса. Иначе мы не поедем.
   — Мы вообще не поедем! — гаркнул на неё водитель автобуса. — Мы застряли в снегу и колёса уже неплохо замело...
   — Ты-то хоть помолчи! — тут же заголосили на водителя женщины.
   — А толку-то! — оправдывался тот.
   — Я вам слово даю, — твердила пассажирам Полина. — Сразу, как один из нас выйдет из автобуса и исчезнет в пелене метели, чтоб никто из нас его не увидел, автобус сразу сможет ехать. Я только что разговаривала с тем водителем, — кивнула она в сторону уже наполовину занесённого снегом "Лэнд-краузера", — впрочем, это неважно...
   — А что он такой чёрный, этот водитель? — спросило несколько человек в голос, увидев через окна и страшную пелену метели еле различимый "Лэнд" и того, кто засыпал за его рулём (они точно видели, что он засыпал); и он был не негр, а просто лицо его, шея и кисти рук (всё, что можно было увидеть под красным спортивным комбинезоном) были по-настоящему чёрными (чернее "подземной ночи" и самой слепой тьмы), если пассажирам этого служебного автобуса ничего не показалось.
   — Это не важно, — ответила Полина. — Ну так что, будет кто-нибудь выходить, пока нас не занесло как в песочных часах?
   — И автобус сразу поедет? — осведомился водитель с соответствующим сарказмом в голосе. — А если я выйду? Из вас ведь никто автобус водить не может! Так поедет он сам? — обращался он непосредственно к Полине.
   — Выйди и узнаешь, — ответила та ему.
   — Добряк! — пожал тот плечами, усмехаясь и выходя из автобуса. Видимо, он больше всего на свете любил шутки.
   — Только отойди от автобуса так, чтоб тебе его не было видно.
   — Как скажете, сударыня, — усмехнулся тот, отойдя куда-то за "Лэнд-краузер" и исчезнув в метельном шквале...
   И что тут началось: автобус завёлся и потихоньку поехал вперёд, разгребая снег, как древний ледокол "Титаник" (данный сюжет увидел свет раньше, чем это сделал "Титаник" Джеймса Камерона. Примечание автора). Автобус был завален сугробами уже чуть ли не по самые стёкла.
   Постепенно автобус набирал скорость, а все немели, глядя на того человека, который в этот суперснежный денёк-вечерок решил заменить водителя. Все прекрасно видели, что водитель этот в красном спортивном комбинезоне. Но лица его пока никто не видел (зеркальце заднего обзора, висящее над головой водителя, самым неожиданным образом оказалось разбито). Но сразу, как автобус набрал максимальную скорость и рассекая небывалый за всю историю снегопадов буран, мощными хлопьями в две секунды превращающий что угодно в последствия схода снежной лавины, "новый водитель" поднялся со своего водительского места и повернулся к перепуганным, повжимавшимся в кресла пассажирам.
   — Вернулся восвояси Великий Потоп, — невнятно проговорил он, охарактеризовывая ситуацию.
   Теперь лицо его было не чёрным; это оно сквозь снежную пелену казалось чёрным, но теперь все ясно видели, что не только его лицо, а и весь он походил на снег... только этот снег был насквозь пропитан кровью; на нём побывало много крови - тьма крови: тьма запёкшейся и засохшей многими столетиями крови; и вся эта кровь отображалась на этом небольшом, снежном человеке в красном спортивном комбинезоне с покрытым массой всевозможных язв, гниющем лице.
   — Вы пожертвовали человеком ради того, чтоб спасти свои задницы? — усмехнулся он. — Допустили жертвоприношение!
   — Какое жертвоприношение?! — подал кто-то голос. — Он же сам вышел, этот водитель, мы его не заставляли. Да и вообще мы ничего ни о каком жертвоприношении не знали.
   — Как это, не знали?! Полина должна была вам сказать!
   — Я тебя надула, идиот! — хохотнула ему Полина. — Теперь ты никто! И не будешь больше никому в кошмарных снах сниться!
   — Вот сволочь! — взревел тот. — Будь ты проклята! Будьте вы все прокляты!
   — Будь ты сам проклят, козёл! — рявкнула ему та в ответ. — Заботиться нужно о душе, а не о теле, а ты до сих пор понять не мог, что душа вечна и её - в отличие от тела - не убьёшь! А ты мертвец. Ты всегда был мертвецом, мертвецом и остане... — Но больше она ничего не говорила: больше никто в автобусе не разговаривал, потому что автобус на полном ходу врезался в увязший надолго в снегу бензовоз, и через пять минут ветер стих, снег прекратился, выглянуло солнце и закат пообещал завтрашнему дню быть солнечным и не по-осеннему тёплым.
   31 октября не спеша переходило в вечер и дети уже капитально приготовились к ночному празднику Дня Всех Святых. Кто знает, может на этот маскарад придёт группа подростков, выкрасившая лица чёрно-бурой краской и одетая в красные спортивные комбинезоны (одна из самых пресловутых масок чердачного Дня Всех Святых), если не весь праздник будет переполнен этими чернолицыми красными комбинезонами. И кто знает, может во время маскарада произойдёт что-нибудь страшное (по-настоящему кошмарное), и заработают переключатели или начнётся серая швейка, но это уже другая история...
   Копец".
  
   — Тьфу ты! — выругались лейтенанты, пока вонючка приходил в себя после тринадцатиминутного путешествия по бездне ада, — какой-то дешёвенький рассказик! А мы и уши развесили! То же мне, повезло!
   — Дешёвенький-то - дешёвенький! — заметил им капитан, — но на ус намотать не помешает, мало ли, вдруг пригодится.
   — Слабые рассказы в нашем городе не сбываются! — твёрдо заявил старший лейтенант. — Кому нужна примитивщина!
   — Но ОХХО ведь! — спорил с ним Васинцев, — о ЧЁМ-НИБУДЬ ведь говорит это имя! Не слабый ведь писатель!
   — Оно говорит лишь о том, — ответили ему, — что рассказ этот Стулов написал ещё в юности. Больше ни о чём не говорит.
   Но когда УАЗ выезжал из Замороженного кладбища и Вонючка до сих пор не мог прийти в себя, каждую вторую секунду содрогаясь от шока, Васинцев разглядел в гуще леса группку подростков, всю до единого наряженную в красные спортивные комбинезоны... Капитан остановил машину и... ему показалось, что лица ребят выкрашены в красный цвет. Подростки как будто не видели остановившегося УАЗа; они стояли, как будто сговаривались о чём-то.
   — Глазам своим не верю! — отреагировали лейтенанты в голос. — Они что, заблудились?
   — Да что-то непохоже, — ответил капитан сам себе. — Это вообще пацаны?, я что-то не разгляжу.
   — Они только кажутся пацанами, — бредил шокированный Вонючка, словно разговаривая сам с собой, — но на самом деле это снежные негры - летние буранные демоны.
   — Чё он бормочет? — уставились на Вонючку четверо милиционеров; подростки в это время уставились в сторону УАЗа.
   — Скоро пройдёт, — успокоил капитан троих. — Сейчас он находится в мире иллюзий. Только завтра из его глаз исчезнут глюки. Я знаю...
   — Не фига ты не знаешь! — взялся с ним спорить Полев. — Это ж не галлюцинации, а видения очищенного мозга. Глюк, это когда мозг отравлен.
   Подростки в это время приблизились к машине ещё ближе, словно старались вовсю, чтоб их не заметила ни одна живая душа.
  

глава 10

Доброе утро

   — Да, маловато я яблок съел! — забормотал просыпающийся Юра Владивостоцкий. — Изрядным твердолобием я всегда отличаюсь! Столько интересных тем для рассказов!...
   Бомж, что сидел всю ночь возле Юры, как сторож, ничего кроме "Доброе утро" произнести не мог, хоть и собирался задушить Юрия, пока тот спал, но... выглядел он так, словно Юра его своими вещими снами загипнотизировал...
   — Извини, сомнамбула, — проговорил ему Юра, поднимаясь и потягиваясь, — но я сильно спешу! Меня ждут великие дела!
   Дорогу наверх Юра нашёл. И уже через пару минут выбрался из-под перрона, на рельсы, и... последнее, что он увидел, было приближающейся электричкой...
  

глава 11

ПИСАКА  2

   — Чёрт! — проворчал Писака, вынужденный поставить после "было приближающейся электричкой" многоточие, подняться с места, прервав главу 10 на самом интересном месте, и подойти к двери, — опять этот придурок ключи наверняка потерял!
   Главу 10 он писал, стараясь вовсю игнорировать дребезжащий дверной звонок, но когда его брат начал материться за дверью и обещать, что взорвёт дом, Писака и прервался.
   — Ключ потерял! — открыл Писака дверь чердака, впуская брата-близнеца. — Да?
   — Не терял я его! — заоправдывался тот на свой обыденный манер, — у меня его кто-то из кармана вытащил...
   — Хватит уже врать! — перебил Писака брата. — Тебе-то и по пути никто не встречался. Здесь же окраина города - захолустье, а ты...
   — Да ладно, — махнул он рукой. — Как творческий процесс у тебя двигается, скажи лучше. Твой дебют. Как он идёт? Написал что-нибудь про город Чердак?
   — Да, — ответил тот. — Вторую часть Чердака написал. Так её и назвал, "Город".
   — Оригинально! — похвалил его брат-близнец театральным голосом.
   — Да ты почитай, хотя бы, чем осуждать; уж поинтереснее твоего "Писаки"!
   — Ладно, почитаю, — улыбнулся писака. — Бегать пойдёшь?
   — Да надо бы. В голову больше не лезет ничего. Только ты мой "Город" не стирай. Хорошо?
   — А чего его стирать, — пожал тот плечами, усаживаясь за компьютер, — он мне не мешает. Продолжу дальше печатать.
   Писака вышел на улицу и затрусил по тропинкам да по пьяным дорогам окраины города Владивосток, в то время как его брат-близнец почитал немного "Города", зазевался и продолжил печатать, решив написать третью часть и назвать её "Вредители", сюжет которой родился у него во время бега.
   Эти двое близнецов верили в бег (в то, что во время бега лучше думается и творчество становится продуктивнее) ещё до того как вынудили Юрия Владивостоцкого покинуть дом и начали на его компьютере писать роман "Чердак", по очереди отправляясь бегать трусцой.
   Поскольку братья знали, что некоторые мечты иногда сбываются, они надеялись, что когда-нибудь сбудется их мечта и они научатся читать мысли друг друга, а не пользоваться сотовым, когда Писака-писатель бегает и диктует своему бездарному братцу зарождающиеся в голове сюжеты, а тот их быстренько набирает на компьютере. Если б они умели читать мысли друг друга, то работа пошла бы куда продуктивнее! Они вдвоём мечтали об одном и том же, но стеснялись друг другу признаться в своих мечтах, боясь быть осмеянными друг другом.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"