Кто-то был с Иваном Ивановичем на огороде. Серёжа видел их с крыльца. Но чтобы подойти к Ивану Ивановичу и тому, кто с ним был, надо пройти мимо одного мальчишки, который живёт в соседней квартире, которому уже девять лет. Зовут его Славка, Славец. Он может подставить ножку или дёрнуть за волосы. Но самое худшее, это то, о чём он совсем недавно рассказал ему по секрету. Серёжа ничего не знал про того человека, о котором поведал ему Славец, но по интонациям догадался, что это очень большая и серьёзная провокация... Неимоверная опасность исходила от этого Славца! Но однако Серёжа был не трус. Вернее, он не хотел быть трусом, и он пошёл к огороду, делая вид, что не замечает Славца, и прошёл совершенно благополучно. Иван Иванович курил трубку. Он сказал грубым голосом:
- Здорово, Сергей! Как тебе спалось?
- Ничего себе. А вам? - вежливо спросил Серёжа, присаживаясь на большой гладкий камень.
Тот, кто стоял рядом с Иваном Ивановичем, оказался не человеком. Это было что-то, похожее на распятие, из крест на крест связанных палок, на которое Иван Иванович надел свой старый пиджак и шляпу. Но когда подул ветер, шляпа слетела, а под ней... не оказалось головы, перетянутой колючей проволокой, только торчал кончик палки.
"Вот так история! - удивился Серёжа. - А я-то думал, это тот самый, про кого мне рассказывал Славец..."
Он спросил:
- Иван Иванович, вы иногда играете?
- Нет уж, - ответил Иван Иванович, вздохнув, - мне это теперь не интересно.
- А это что? - Серёжа с обличительным видом указал на "распятие", наряженное в пиджак.
- Это чучело. Познакомься! - Иван Иванович помахал в воздухе шляпой чучела и опять надел её на кончик палки. В это время поднялся ветер, и чучело приветственно взмахнуло руками.
- Мне нравится оно... чучело... - Серёжа замялся, потому что "чучело" всё-таки ругательное слово, и ему не хотелось называть так существо в одежде человека. Иван Иванович выбил трубку об огородный плетень и сказал:
- Ну, вы тут с ним оставайтесь и караульте мой огород. Машите руками и пугайте птиц, а я пойду. Работать надо. Верно, уже часов десять. - И он пошёл прочь - большой и некрасивый, как все взрослые.
- Зачем вы его здесь поставили? - крикнул вслед ему Серёжа.
- Птиц гонять, - ответил Иван Иванович, не оборачиваясь.
Серёжа остался стоять на камне. При каждом порыве ветра чучело взмахивало руками, и птицы испуганно разлетались.
"Как бы оно само с ними не улетело", - подумал Серёжа. Но разве это было возможно? Ведь единственная палочная нога чучела была глубоко врыта в землю.
Вдали Славец мастерил самострел.
Лето началось недавно. Трава была зелёная и мягкая. Где-то в лесу заплакала кукушка. Должно быть, опять потеряла своё гнездо. Две маленькие птички с белыми грудками и острыми хвостами прыгали около Серёжиной ноги и он боялся пошевелиться, чтобы не испугать их.
Славец сделал самострел и нацелился в чучело, но промазал.
Серёже повезло: он жил зиму и лето за городом. Он мог целые дни слушать кукушку, а зимой кататься на санках. Пять лет он жил на свете и всё время за городом. А маме-то его не повезло. Она должна была ежедневно ездить на работу во Владивосток и привозить оттуда тяжёлые сумки с продуктами. На кукушку она не обращала внимания, потому что ей было не до того.
Иван Иванович тоже ездил во Владивосток на работу. Славка никуда не ездил. Он был школьник и зимой ходил в школу через пруд, а летом не ходил, вероятно потому, что летом пруд оттаивал, и в школу никак нельзя было пробраться. Разве только на лодке, а лодка есть не у всякого, вернее, её нет ни у кого.
Хотя, если уговорить Ивана Ивановича, он бы, пожалуй, смастерил Серёже корабль. Но нужно хорошенько уговорить! А то он такой непонятливый...
Летом у Славца было много времени, и он придумывал всякую всячину во вред людям.
Серёжа долго глядел на чучело, которое то стояло неподвижно на своей единственной ноге, то начинало суетливо махать руками, и с него иногда слетала шляпа, которую Серёжа осторожно надевал на его палочную голову. Глядя на чучело, Серёжа вдруг подумал, что ему жалко это странное существо, у которого даже нет лица.
Прошёл день, самый обыкновенный. В определённое время обедали. Была неприятность со Славкой, который сунул Серёже за шиворот большого, коричневого муравья. "Мураво", как он его называл. Потом помирились. Вместе ловили в луже лягушек.
Потом, хотя Серёжа ничего плохого сделал, Славец плюнул ему на макушку. Серёжа показал бабушке заплёванную макушку, бабушка ахала и бранилась.
Так прошёл день, самый обыкновенный. В обычный час стемнело. Долго куковала кукушка, жалуясь на бессонницу. Может быть, ей и спать-то было негде, потому что она опять потеряла своё гнездо. Приехала мама и ничего не привезла. Когда совсем стемнело, Серёжа вышел на крыльцо. Небо было чёрное, только там, где полоска леса отделяла его от земли, светилась яркая, светло-жёлтая полоса. Там, озарённое последними лучами дня, стояло чучело и чуть-чуть шевелилось от ветра. "Бедняга, - подумал Серёжа. - Всю ночь стоять и махать руками, словно тот милиционер... посреди дороги. Я-то лягу, а ему каково?" На шляпе чучела сидела ворона. Оно взмахнуло руками, и ворона взлетела на дерево, тяжело и лениво. Серёже показалось, что чучело его поманило, позвало, велело ему подойти.
- Нет, сейчас уж поздно. Завтра утром я подойду к вам, - пробормотал Серёжа и пошёл спать.
***
Утро наступило очень скоро. Серёже показалось, что он проснулся. В комнате было темно и странно: стена и окно оказались совсем не там, где им полагалось быть. Серёжа встал, ему ещё хотелось спать, и он едва пошевелил непослушными ногами, но он вспомнил, что обещал чучелу утром навестить его. Может быть, ему холодно там стоять. Может быть, Иван Иванович плохо кормит его... Взяв кусок хлеба и набросив на плечи серенькое ватное одеяло, Серёжа вышел из комнаты. В кухне все предметы изменили свои обычные места: дверь оказалась совсем не там, где он искал её. Серёжа вышел во двор. Молодая остролицая луна поглядывала на него сверху. Косоротая, она проводила его холодным взглядом. Кутаясь в одеяло, Серёжа шёл по направлению к огороду. Земля была влажная, и песчинки кололись.
Оказывается, чучело вовсе не стояло на одном месте. Оно подпрыгивало между грядками, глухо стуча своей палочной ногой, и ветер колыхал пустые рукава его пиджака.
- Я принёс вам поесть, - сказал Серёжа. - Немного хлеба... И одеяло, если вы замёрзли.
Чучело приблизилось. Серёжа накинул на его палочные плечи своё маленькое одеяло. Но чучело не стало его благодарить. Напротив, протянув руку, оно выхватило у Серёжи хлеб и с хохотом подбросило его наверх.
- Что вы делаете? - обиделся Серёжа.
Из-под шляпы, сползающей до плеч, опять раздался пренебрежительный хохот. Чучело подскочило к самому краю плетня. Одеяло болталось на его плечах. Заглянув под шляпу, Серёжа увидел только конец палки. Странно всё-таки, что не было у него совсем никакого лица.
- Садись, - сказало чучело.
Серёжа сел на камень, который днём, при солнышке, горяч, как печка, а ночью остывает.
- Почему ты не спишь?
- Мне жалко вас, - признался Серёжа. - Я думал, что вам хочется есть, холодно, страшно тут одному.
- Нет, что ты! Вот если бы я был человеком, я действительно страдал бы от голода, холода, одиночества. Но я ведь не человек. Я ничего не чувствую. Я - чучело, и в этом моё преимущество перед людьми.
- Вот поэтому мне вас и жалко. Вы не можете уйти отсюда даже на минутку. Пойти в лес за ягодами, наловить лягушек в пруду или съесть кусок хлеба с вареньем.
- Да, не могу. Но знаешь ли, некоторое время я был человеком. Хочешь, я расскажу тебе об этом?
- Хорошо, что вы признались... Я как раз об этом думал... Но не вслух, чтобы взрослые люди не услышали и никто потом меня не наругал. Просто мне Славец рассказывал про Иисуса Христа. Ну, это мой сосед. Он от кого-то услышал такие легенды и... Понимаете? У него одна цель: пакостить людям. Он наверно хотел, чтобы я впал в самообман и начал рассказывать другим про этого Иисуса...
- Погоди-погоди, сынок. Ты хочешь меня спросить, не являюсь ли я этим Иисусом Христом? Да ты что! Совсем, что ли?.. Знаю я всё про твой разговор со Славцем, но у меня совсем другой случай. Он связан с птицами... Впрочем, если ты выслушаешь мой рассказ, то сам всё поймёшь.
- С птицами?.. Просто мне не нравится ваш хозяин. Он, как все взрослые... Ну, какой-то ску-учный! Некрасивый. Я подумал, может, рассказать всем, что он держит у себя в огороде... Этого...
- Захотел настучать на своего соседа? - подмигнул тот ему весело, левым глазом.
- Мне иногда казалось, что он как-то так... смотрит на мою маму.
- Да? Как, так, смотрит?
- Просто он не её сын. Он очень старый... Очень некрасивый. Она молодая. Я её настоящий сын!
- Малыш, понимаешь, - перебивало мальчика чучело, теряясь в догадках, о чём болтает этот шкед; что у него за странные капризы, - у меня совсем другой случай. Как же тебе объяснить? В общем, ты историю про Золушку слышал? - решил он объяснить мальчику на примере.
- Там, где фея предупредила страшненькую тётеньку, - с трудом принялся вспоминать Серёжа, - чтобы, если на балу её кто узнает, она не рассказывала ничего про тайну своей красоты, иначе карета превратится в тыкву, а хрустальные туфельки опять станут тяжёлыми вонючими башмаки?..
- Она самая! Я просто хочу, чтобы ты не думал, будто я тот... этот... Иисус Христос. Судя по болтовне этого сорванца, Христос прожил чуть больше тридцати, а я... Как бы тебе сказать?.. Всего ничего.
- С самой весны я стою здесь, на огороде, - начал свою историю Серёжин собеседник. - Как это скучно! Никто не любит меня, никто даже не боится, кроме глупых птиц. Умная птица, и та понимает, что я всего-навсево две палки, связанные крест накрест.
День и ночь стою на одном и том же месте. Нога моя врыта в землю. Беспомощно и глупо я размахиваю руками туда-сюда. У меня нет имени, нет лица. Я не могу пойти в лес за ягодами, наловить в пруду лягушек или поесть хлеба с вареньем.
В одну из ветреных осенних ночей, когда я метался под напорами ветра, один добрый человек - доктор он или волшебник, точно не могу тебе сказать, - пожалел меня. Он сказал, что поможет мне стать человеком, если я захочу и сумею им быть. Он освободил меня из огородного плена, дал мне имя, одежду и облик человека, а настоящее лицо должно было у меня появиться потом, если я сумею стать человеком.
Он сказал мне:
- Вы берёте на себя большую ответственность. Быть человеком очень трудно. Вам надо будет работать. Умеете ли вы работать? Вам придётся быть энергичным, смелым, находчивым, мужественным. У вас должно быть доброе и честное сердце. Но все эти качества появятся у вас, если вы страстно захотите стать человеком и будете жить как человек.
Я ответил ему, что очень хочу быть человеком и буду жить как человек.
- Хорошо, - сказал доктор. - Ещё одно предупреждение: избегайте порывов откровенности. Если вы откроете кому-нибудь секрет вашего происхождения, вы снова обратитесь в палку без лица и имени, наряженную в чужой пиджак.
- Согласен, - кивнул я.
И вот я обратился в молодого человека лет двадцати пяти. Я поступил работать на шахту. Ну и сырость же там была! И ниоткуда, можешь себе представить, не проникал даже самый маленький луч солнца. В первый же день работы я быстро устал и промочил ноги. Толстый слой глины налип на подошвы моих жёлтых башмаков. Надо тебе сказать, что все принимали меня за иностранца: я говорил с некоторыми затруднениями. Ведь в огороде мне не случалось разговаривать. Я назвал себя Альбертом. Это имя красиво звучит.
В конце концов, я действительно был иностранцем... или, вернее, гражданином птичьего государства. У меня ведь не было родины.
Итак, я работал в шахте. По окончании рабочего дня я стоял около скользкой стены, куря трубку. Я наблюдал с недоумением, как работают люди. Право же, я совершенно не мог понять причины их усердия. Я спросил одного из них, того, который работал особенно весело и легко:
- Скажите, дружище, вы, верно, надеетесь на большую награду?
Он ничего мне не ответил. Я спросил другого:
- Разве вы не устали, что работаете сверхурочно?
- Устал, - ответил рабочий. - Но надобно кончить работу в срок.
Я спросил третьего, самого молодого:
- Вы, верно, любите работать?
- Да, - сказал он, - когда я работаю, у меня хорошее настроение.
Должен тебе сказать, что меня озадачили все эти признания. Я этих людей понять не мог. У меня работа вызывала усталость и отвращение - ведь я, бывало, только и делал, что размахивал руками! Идя по улице, размышлял я о трудностях человеческой жизни и вспомнил свой огород. Как было легко и безопасно махать руками, когда налетал порыв ветерка! Право, это не требовало никаких усилий с моей стороны.
Неожиданно прямо передо мной остановился трамвай, переполненный людьми. Толпа ожидающих на остановке кинулась и облепила вагоны со всех сторон! Что вдруг случилось со мной? Эта суетящаяся толпа показалась мне стаей птиц и нечаянно, совершенно нечаянно, я замахал руками и закричал: "Ш-ш-ш!.."
Какой-то толстяк с раздутым портфелем и клювообразным носом был, несомненно, вороной. Я ударил его по голове, но он ничего не сказал, потому что в трамвае ведь никто не отвечает за свои действия. Некоторые только и отводят душу, что в трамвае. Я видел, как била своего соседа зонтиком одна старушка. Дома ей этого делать никогда не позволяли.
Я вышел из этого трамвая, пошёл пешком. Шёл я в это время по мосту вдоль реки. Наблюдал за детьми, купающимися в реке. Одна девочка тоже начала на меня смотреть, отплывала от берега всё дальше и дальше, как вдруг закричала и забилась в воде. Я остановился у перил и начал смотреть, как она тонет. На берегу засуетились. Какой-то мужчина промчался мимо; больно задев меня плечом, он крикнул: "Человек, чего же вы стоите?" И, на ходу стащив с себя пиджак, бросился в воду. А я отправился своей дорогой. Мне было неинтересно знать, что у них там произойдёт. Вероятно, он её вытащит и все спокойно разойдутся. Я посмеивался про себя: "Нелепые существа, эти люди: на свете такое множество девочек, и ничего не изменится, если их станет на одну меньше".
Слушавшему его в это время Серёже случайно вспомнился фильм "Человек-амфибия". Тот момент, где Ихтиандр был напуган торговцем, жестоко бьющим пацана за похищенную рыбу. Тогда он оттолкнул злодея и раздал рыбу оборванцам. Когда же подошёл полицейский, Ихтиандр объяснил нелепость происшедшего: "Но ведь в океане такое множество рыбы! Ничего не изменится, если их станет на одну меньше?" - Слово в слово, как произнёс Серёжин рассказчик. Серёжа аж восхитился. Должно быть, он смотрел этот фильм, когда был человеком? И как точно всё передал!
- Со мной в шахте работала молодая девушка, - продолжало повествовать Чучело. - Она была красивая и весёлая. Глядя на неё, я думал: "Вот, подходящая мне жена..." Я сказал ей об этом и вскоре она стала моей невестой.
Однажды вечером мы сидели с ней на бульваре. Множество круглых зеленовато-жёлтых фонарей раскачивались над нашими головами; один из них не качался, а висел совершенно неподвижно, потому что это был не фонарь, а луна, в подражание которой люди делают фонари. Мимо ходили люди, и с площади слышалась музыка Моцарта.
Ну, прибей меня, Мазетто,
Успокой своё сердечко.
- Как хорошо, - сказала моя невеста. - Мне очень хорошо с тобой!
Я удивился: что находила она во всём этом хорошего? Мне, признаться, было почти также скучно, потому что в голове моей почти не было никаких мыслей, а в сердце - никаких чувств. Но время от времени я, обращаясь к девушке, повторял слова, которые говорят люди в подобных случаях: "Дорогая, ненаглядная, обожаемая". И когда я так называл её, девушка глядела на меня каким-то особенным взором, значение которого мне было непонятно. Наконец, она сказала:
- Мне кажется, ты тяготишься работой в шахте. Есть люди, душа которых просит простора. Знаешь, чего бы мне хотелось? Летать. Летать вместе с тобой в большом звёздном небе. У тебя тоже есть крылья, и мы непременно будем летать!
Ты подумай только! Я, привыкший стоять на земле, крепко врытый в родную почву огорода, должен летать по воздуху подобно ненавистной мне птице! Едва сдерживая охватившее меня негодование, я сказал ей:
- Дорогая, ненаглядная, обожаемая, никогда, клянусь, никогда я не буду летать, как эти глупые, беззаботные птицы. Как это могло прийти тебе в голову? Взлететь на небо, а потом упасть и разбиться!
Она взглянула насмешливо:
- Вот как? Значит, я в вас ошиблась. - Она казалась огорчённой. - Я считала вас дерзким мечтателем... Кто же вы в действительности?
Пытаясь подыскать точное слово, я случайно вспомнил свой огород. Честное слово, там было не так уж плохо - маши себе руками: вправо-влево. И задумываться не над чем: куда ветер дует, туда и маши...
- Я презираю трусов, - сказала моя невеста, она была сердитая. - Вы... Вы... - Она тоже замялась, как и я, но подыскивая не точное, а хлёсткое и обидное слово: - Вы просто чучело!
- Да, - закричал я, сам не понимая, что на меня нашло. - Я чучело и горжусь этим! Лучше быть чучелом, чем всеми этими тупыми, маленькими, безмозглыми... жалкими...
В эту же самую минуту до меня дошло, что я не выкрикиваю все эти слова, а молчу их. Мы находились на прежнем огороде, "у разбитого корыта". Я стоял на своём месте, размахивая пустыми рукавами, а моя невеста, жалобно чирикая, скакала вокруг меня в виде маленького серого воробья.
- Улетайте, улетайте поскорее, дорогая, ненаглядная, обожаемая, - сказал я ей и взмахнул руками. Она пискнула что-то и улетела.
Вот и вся моя история. Как сам понимаешь, никакого Иисуса Христа... Понравилась ли она тебе?
- А что она пискнула?
- Я ненавижу птичий язык. Я его не понимаю. Но когда она улетела, я вспомнил это слово, которое должен был сказать. Чтобы остаться человеком. Подкаблучник!
- Вы спрашиваете, понравилась ли она мне... Вы же говорили, что ваш доктор предупреждал, чтобы вы его не выдавали? То есть, не раскрывали секрет вашего происхождения. Если вы сказали, кто вы есть на самом деле, это ведь ровным счётом ничего не значит? Секрета-то вы так и не раскрыли.
- Да, не раскрыл, но мы были сильно влюблены друг в друга. И малейшая ссора... Как я сказал, будет падением с высокого звёздного неба. То есть, потребует правды... Э-э, оправданий. В общем, рано или поздно я мог не выдержать сломаться. Если она знает всю наизусть мою душу, то каким-то способом разнюхает и про секрет. Конечно, для неё это бессмыслица, но чисто формально он будет раскрыт...
***
Чучело закачалось на ветру и закричало: - Кши... А вот это занятие по мне! Хочешь, я и тебе помогу обратиться в чучело?
- Нет, - испугался Серёжа, - я хочу быть человеком. Я постараюсь на всю жизнь остаться человеком.
И он проснулся.
- Ты кричал во сне. Не болит ли у тебя что-нибудь? - спросила мама с беспокойством.
- Нет, - сказал Серёжа. - Я видел нехороший сон. Скажи, разве так уж трудно быть человеком?