Феномен литературных негров возник, как представляется историкам литературного рабства, не ранее 2000-х годов. Поначалу литературных гастарбайтеров поставлял Таджикистан, во всяком случае, в среде литературных рабовладельцев бытует мнение, что таджикистанские лит рабы более выносливы и неприхотливы в творчестве. Однако вследствие растущего спроса и упадка великолепной литературной традиции самого Таджикистана (история новейшего времени доказывает это полным отсутствием самого предмета исследования), качество таджикистанских гастарбайтеров ухудшилось.
Рабовладельцы пробовали экспериментировать попеременно с узбеками, кыргызами, казахами, косивших под узбеков и даже случайно затесавшимися пакистанцами, но качество не годилось для высокотребовательного к качеству рынка СНГ.
Редкие эксперименты с молдаванами и украинцами давали определенную надежду, но литературный продукт не дотягивал до оригинального урожая, выходившего из под пера мэтров. Все же давали себя знать европейские ценности, про которые, как оказалось, не братья знали еще меньше, чем россияне.
Ситуацию усугубляло движение аболиционистов и созданное при помощи свободных литератуведов тайное сообщество по освобождению лит негров. Сложными путями через Московское метро освобожденные негры бежали из Южного Бутово на север, в Бибирево, в свободу и литературное счастье.
Уже можно считать практически доказанной связь между взрывным собянинским расширением Московского метро, всеми этими новыми кольцами, развязками и линиями, и увеличением числа освобожденных от литературных страданий.
По странному стечению обстоятельств, ничего из этого не относится к Пелевину. То есть, вопросы, является ли Пелевин литературным негром, и чьим, или же его творчество всего лишь разновидность подтанцовки на корпоративе "Норильского никеля" - по прежнему вопиюще открыты.
Точно так же нельзя утверждать, что Пелевин - самонаименование группы интеллектуалов таджико-пакистанского происхождения, пытающихся в своих текстах донести до нас просьбу об освобождении.
Невыносимая женскость бытия.
В литературе, посвященной нагвализму, до сих пор нельзя встретить версию, что Кастанеда был женщиной, что служит косвенным доказательством этой теории.
Доминанта социальной парадигмы современности - маскулинность, как написано на флаге общества потребления. Впрочем, надпись эта начертана на обратной стороне и тем же шрифтом, каким производители пишут о глютамате натрия и ароматах, идентичных натуральному, то есть, скромно и почти не читаемо - для того, чтобы не отвлекать от главного девиза.
В любом случае, значимые достижения женщин замалчиваются и скрываются мировым правительством, как и прочие знания, способные поколебать устои человеческой цивилизации. Например, Рокуэльский инциндент 1947 года.
Самое секретное в нем даже не тела инопланетян, хранящиеся в камерах глубокой заморозки Зоны 51 - кого в обществе массового потребления, виртуальной реальности и пиар-компаний гипермаркетов испугают зеленые тушки без штрихкода, - а то, что все они без исключения женского рода.
Потому достижения женщины и ее восхождение к вершинам мезоамериканского духа выданы за достижения мужчины.
На самом деле Карлесита Кастанеда - американка мексиканского происхождения, яростно писавшая под мужским псевдонимом , чтобы охватить как можно большую читательскую аудиторию.
Знание этого дает ключ понимания к многочисленным недомолвкам Кастанеды, склонности к театральности и обещаниям рассказать все когда-нибудь потом.
Согласно мезоамериканской традиции, путь женщины состоит в воспитании в себе игуаны. Любопытно сравнить эту цель с сакральным феминизмом русской женской традиции, главная цель которой - взращивание в себе бабы, и этапами инициации, одни названия которых "девушка-дизайнер", "кассирша Ашана", "онажемать", заставляют трепетать от прикосновения к подлинным тайнам мироздания.
Впрочем, это другая тема. Во всяком случае, текст Пелевина позволяет предположить, что он не понаслышке знает подобные вещи. Заставляет ли это нас задать вслух вопрос об инициации на этом пути Пелевина? Оставим этот вопрос без ответа.
Садомазобуддизм как высшая стадия постмодернизма.
Разумеется, было бы заманчиво считать Пелевина продуктом Сколковских нанотехнологий, помноженных на воскресную сетку вещания каналов "НТВ" и "Рен ТВ", однако все не так однозначно.
По всей видимости, Пелевин - канал слива полусекретной информации спецслужб, или же отражение в медийном пространстве борьбы башен Кремля между собой.
Как к примеру, программа Высоцкой "Едим Дома", которая является слухами, эхом, тенью в виртуальном пространстве Останкино закулисной борьбы между поварами Путина (ведь нельзя же всерьез считать, что она что-то готовит).
В случае же с Пелевиным масштаб несоизмеримо больше и давнее. Можно привести в пример полученные им от КГБ СССР сведения о зеркале русской революции и экспериментах с излучателями в Ясной Поляне.
Кроме того, постоянные черные очки Пелевина, исключительный атрибут черных полковников и тонтон-макутов, предполагают некую вовлеченность их носителя в секретность. Или же скрывают следы пыток, которыми он подвергался перед тем, как подписать свое согласие на сотрудничество.
Оттого "Тайные виды на Фудзи" являются ничем иным, как попыткой отразить тонкие грани духовных исканий спецслужб, застрявших, судя по Пелевинскому тексту, между небесами Яма и Тушина буддийской Абхидхармы. Или же скрытую борьбу между приверженцами махаяны и хинаяны.
Так или иначе, это, безусловно, найдет свое отражение в следующих текстах Пелевина.
Заканчивая этот короткий опыт историко-архетипического экскурса в Пелевина, нельзя не вспомнить о постмодернизме.
Если считать Высоцкую вершиной постмодернизма в кулинарии, Петрова и Боширова - вершиной постмодернизма в разведке, зеленых человечков вершиной постмодернизма в военном деле, то в таком случае, Пелевин, без сомнения, является постмодернизмом в самом постмодернизме, через который постмодернизм опровергает себя и лишает самого себя смысла.
Пелевин - мастер литературного анекдота, мастер зеркальных отражений самих отражений и в этом смысле является для постмодернизма тем самым топором, которым Раскольников разрубил русскую литературу на две не способные понять друг друга, части.
В любом случае, этот текст - тоже постмодернизм...