Аннотация: Экскурс в "Пикник на Обочине". Все, что от вас скрывали.
Понедельник заканчивается в воскресенье.
Как известно, "Понедельник" Стругацких был написан в 1965 году. А весной следующего года вышел отрывок из "Улитки на склоне", часть из Леса. Причем, Стругацкие уже имели замысел Улитки: два слоя, слабо связанных друг с другом, "Лес" и "Управление".
Можно даже проследить волну: Понедельник с его легендами, сказками, [тостами - зачеркнуто], народным духом плавно перетекает, продолжается в "Лесе", с его Выселками, амазонками и всепроникающим словесным недержанием, после которого понимаешь, откуда кот ученый набрался всего этого.
А еще - в Управление, оглушающий своей безмозглостью аппендикс бюрократической машины.
Как будто бы, "Понедельник" и "Улитка" два разных произведения, но это не так. Вот та их литературная волна, которая ушла в Лес, точно так же пролилась и на Управление. То есть, "Понедельник" раздвоился. На полный загадочных чудес и ценный сам по себе Лес и ... Институт. Который ранее носил название НИИЧАВО. А потом, после цепи преобразований, реорганизаций, перепрофилирований, стал называться Управлением...
Тихо тихо ползи,
К вершине Фудзи,
Мерзкая слизкая тварь
Теперь давайте перескочим через "Сказку о Тройке" 1968 года, смешную сатиру по мотивам, и возьмемся за самое таинственное и непонятое произведение Стругацких, которое плотно связано с первыми двумя книгами.
"Пикник на обочине", 1971 года.
Как будто все понятно: радиант Пильмана, зона, сталкеры...
Но странности начинаются, если отвлечься от захватывающего сюжета и копнуть глубже.
Первое: где именно разворачиваются события?
На первый взгляд, это условный Запад, но Стругацкие настойчивы, они дают, повторяют детали. Они кидают их нам в глаза, чтобы мы увидели несуразность.
В рассказе о Мяснике: "светилом медицины не только города, но и штата".
Так Англия или США?
Совпадение? Не думаю. Ошибка? Отнюдь, Стругацкие намеренно дали два места. Чтобы уточнить, что это - не Англия. И не США. И не Европа (в тексте есть упоминание Рэда об этом: "чем все ихние Европы и Африки. И ведь пьян еще не был, а просто представилось мне на мгновение, как я весь измочаленный с работы возвращаюсь в стаде таких же кретинов, как меня в ихнем метро давят со всех сторон и как все мне обрыдло и ничего мне не хочется")
О метро чуть позже, а сейчас другие подсказки.
Стругацкие - мастера деталей. Которые проработаны до мельчайших нюансов. Которые приглажены, подточены, выстроены в единый паззл.
Цитата первая: "в тени под кустом, стояло блестящее ведерко со льдом, из которого торчало узкое длинное горлышко бутылки"
И вторая, чуть дальше: "... дотянулся до ведерка и, вытащив бутылку, взглянул на ярлык. По темному стеклу стекала вода, и Рэдрик отвел бутылку в сторону, чтобы не капало на брюки. Он не любил дорогого виски"
В ведерке со льдом. В длинной узкой бутылке. Не "Луи Рёдерер", не "Вдова Клико", не "Шато Шеваль блан", наконец, урожая 1923 года с южных склонов Гаронны... Нет, виски!
И это дано нарочито и демонстративно, чтобы мы зацепились, заметили, возмутились, что такого не может быть. Да, именно что не может. На условном Западе. Но может быть совсем в другом месте. В ...
Но - об этом чуть позже, а пока еще одно отступление. О пиве.
"Эрнест грохнул на стойку пустую кружку, выхватил из холодильника бутылку, откупорил ее и наклонил над кружкой."
В Англии или США в пабах пиво не подают в кружках. В тяжелых пивных кружках. Наливают в бокалы. Кружки - деревянные и оловянные - традиция и пережиток.
Но вот тяжелые пивные стеклянные кружки были в ходу в ... СССР. "Пейте пиво!" "Жизнь хороша, и жить хорошо!" - и пузатая граненая увесистая круженция с белой пенной шапкой над недолитым пивом.
Да-да, именно так. Место действия в Пикнике вовсе не "Запад". А непривычно измененный, гротескный, неумело играющийся в Запад СССР. И время действия - в тексте прямо говорится об этом, - 90-е годы.
Не верится? Тогда еще детали.
Герои пьют. Много и часто. Более того, все свободное времяпрепровождение - в пабах, с коньяком, пивом, виски. Причем, все это мешается свободно, без предубеждений и ограничений.
Вы подумали о скромных пуританских "дринках", льде в бокалах и гомеопатических разведениях одно к тремстам? Нет, это абсолютно советские привычки пить после завода, работы, сразу переходя на сотки и пол-литры.
А вот другой, совершенно выдающийся эпизод, выбивающийся из канвы повествования, его невозможно не привести полностью, настолько он примечательный.
Ричард Нунан. 51 год
"- Детка, - сказал он секретарше, - меня понесло по клиентам. Оставайтесь командовать гарнизоном, удерживайте, как говорится, крепость, а я вам принесу шоколадку.
Секретарша расцвела. Нунан послал ей воздушный поцелуй и покатился по коридорам Института. Несколько раз его пытались поймать за полу - он увертывался, отшучивался, просил удерживать без него позиции, беречь почки, не напрягаться, и в конце концов, так никем и не уловленный, выкатился из здания, привычно взмахнув нераскрытым пропуском перед носом дежурного сержанта."
Не будем поминать советскую особенность двигать шоколадками шестеренки бюрократических механизмов, умасливая секретарей всех рангов, она воспета многими.
Но вот дальнейшие кульбиты Нунана- никого не напоминает? Калягина, например. Нет? Ну как же, "Прохиндиада"! Сан Саныч, ловкий образец советского доставалы-снабженца с блатом, мелкого прохиндея, которого никогда нет на рабочем месте. Стругацкие, мастера деталей, стопроцентно попали в образ. Но отнюдь не в образ делового человека из США или Англии, с "время-деньги", " у вас есть одна минута", "свяжитесь с моим адвокатом". А в образ хитрюги, имитирующего бурную деятельность.
Поскольку это все по прежнему СССР.
Но как же тогда негры [преклонных годов], как же шведы, ООН-новцы и прочие элементы западного быта?
Афроамериканцев, кстати, в повести несколько. И один из них удостоился очень характерного имени-прозвища.
Гуталин!
Слово "гуталин" в англоязычной культуре днем с огнем не сыщешь. Ибо его там нет в принципе. Есть ваксы, есть "обувной полировщик" (shoe polish), есть "чернильщик" (blacking), есть просто обувной крем.
Но нет никакого "гуталина", которое является приметой быта советского, причем очень характерной приметой.
То есть, человека называют советским словом и никого этого в повести не смущает.
Еще один характерный признак - жилье.
Рэд с Гутой живут в многоквартирной хрущевке многоэтажке. Но мысль переехать в собственный дом (деньги-то водятся) у них не появляется вообще. А между тем, личный дом - идеал в англо-американском мире, пример комфортной жизни, просто цель номер один в любом американо-английском списке желаний.
Они даже не имеют ни малейшего представления о частном доме в пригороде, в которых живет (или который стремится иметь) основная масса простых американцев.
"Слушай, может быть, уедем все-таки? Купим где-нибудь дом на окраине, где никто не живет, дачу какую-нибудь заброшенную..."
Мир "заброшенных дач" и домов на окраине, в которых никто не живет, поскольку нет инфраструктуры, услуг, развлечений - это ни что иное, как мир советских городов во всей своей красе.
А теперь перейдем к главному. О чем же именно написали Стругацие.
Вспомним "Понедельник" и "Улитку". Институт, изучающий Непонятное. Непонятное, с тем самым оттенком чертовщины и игривой запредельщины осталось ("ведьмин студень", "веселые призраки"), а вот Институт, пройдя советские огонь, воду и медные трубы, превратился в закрытый НИИ, полный военных, бездельников и прохиндеев.
А та беззаботность, энтузиазм, шасть дней одного года, азарт лириков-физиков, та открывшаяся было новая эпоха шестидесятых сгинула, оставив единиц. Александр Привалов, он же Кирилл Панов - последние реликты.
Панов не просто так погибает. Вместе с ним исчезает мир "Понедельника" и ему на смену встает мир Зоны. Только это не инопланетный мир, а чуждый, иной, бесконечно непонятный мир настоящего Запада.
И этот мир разрушает, ломает старый СССР со скоростью цепной реакции.
"И такие катаклизмы происходят в любом городе, в любой местности, где селится эмигрант из района Посещения, и количество этих катаклизмов прямо пропорционально числу эмигрантов, поселившихся в данном месте."
Люди, вкусившее западной колбасной жизни, разрушают застывший, лишенный идеалов мир позднего СССР, попутно привнося новые сложности и непонятности.
Новое поколение непохожее на прежнее, абсолютно далекое от родителей. Две несовпадающие Вселенные...
"- Она уже почти ничего не понимает, - тихо сказала Гута".
Девочка с черными глазами, девочка-гот и родители, живущие в прошлом. Какие там конфликты отцов и детей. Это конфликт нового мира, новых людей и мира многоэтажек, НИИ, обслуживающих самих себя, мира, забывшего о развитии.
Рыжий, рыжий - конопатый.
Главного героя не зря зовут Рэдом. Рыжим.
Это рыжий в полном значении - непохожий, другой. Человек, не принадлежащий ни тем, ни тем. Разрушитель. Челнок, с каждой поездкой Туда привозящий в СССР яблоки познания добра и зла. Он стоит ногами на обоих берегах, но не может зафиксироваться ни на одном из них.
Откуда он появился - из Леса? Из Института? А он всегда тут был, его все тут знают.
Свой собственный крах СССР подготовил сам.
Впрочем, это сейчас всем ясно. А вот тогда, в начале 70-х было далеко не очевидным. Еще не обмерзла Оттепель, а бодрые 70-е, с азартом перехватившие эстафетную палочку 60-х, никак не наводили мысли о застое, войнах, и будущей продовольственной программе в связи с глубинными проблемами в сельском хозяйстве.
"Перемены в наших сердцах" находили свое отражение в действительности - страна менялась.
И вдруг - "Пикник на обочине", пророческая катастрофа существующего, вполне успешного мира.
Кстати, здесь нет противоречия с "Миром Полдня" Стругацких, поскольку Полдень - это не идеальный утопический СССР. Это Земля, на которой СССР уже не существует. И он не трансформировался, он просто сгинул без следа. В горниле 90-х, как и было предсказано.
Стругацие вообще после "Понедельника" упали в мрачность и безысходность. Даже над Полднем нависли Странники, совершенный инструмент деструкции, от которого нет защиты.
И поворотный момент в их творчестве - именно "Пикник на обочине".
Как они узнали о 90-х, как увидели - другой разговор...
Ну и обещанное метро в Пикнике.
Европейские города с метро, это в основном, Париж. В Риме на то время было полторы ветки, то есть, метро совсем условное. Как и в Амстердаме. Метро в Берлине - это метро уже не западное, а восточноевропейское, советское.
Парижское, конечно же, запутанное, узкое, сложное. Но представить Рэда Шухерта, штурмующего Парижское метро - нонсенс. Это несовпадающие в принципе сферы. Да и в европейских городах, полных личных автомобилей, час пик в метро более-менее легкий. Это не Токио и не Мехико, это комфортная уютная Европа.
Но под образ людей, набитых как сельди, в вагоны метро, спешащих утром на работу (поскольку машин-то мало, а наземный транспорт работает госплан весть как) ложится только московское метро. Или ленинградское... СССР, как и было сказано.
Итог: "Пикник" - мрачный, скрытый за метафорами, за чужими названиями мир СССР, катившийся к распаду.