Дочь наконец уснула, тихо всхлипывая после долгого рева. Я смотрела на неё с нежностью и болью в сердце - на порозовевшие веки и носик, на подрагивающие губки...
Во сне она всегда обнимала большеротого и тонколапого лягушонка из Икеи, которого ей подарил мой муж почти год назад... Теперь она засыпала только с ним, вцепившись в теплую мягкую ткань.
Муж спал тоже, а я понимала, что ещё долго не усну. Мешать им с дочкой не хотелось, поэтому я стащила с полки ноутбук и осторожно прокралась на кухню. Как всегда - рассеянное шарение в сети, вялое общение по аське, мягкий стук клавиш - но сон не шел, я упорно думала о какой-то ускользающей из сознания вещи, которая преследовала меня целый день...
Я, конечно, зря наткнулась на его дневник. Зря начала читать. Мои брезгливость и равнодушие вдруг сменились странным беспокойством... Нет, это даже отдаленно было не похоже на "воскрешение прежних чувств", или о чем там трещат латиноамериканские сериалы. Это было похоже на рябь на гладкой поверхности воды.
Иногда мне действительно казалось, что он обращается ко мне, он хочет, чтобы это прочитала я... и эти странные письма с одним-двумя словами, которые приходили каждый день вот уже месяц... Я сразу ощутила тревогу, но не придала этому значения. А вот теперь дочка уснула, и все началось заново.
Дочка... у меня каждый раз подступали слезы к глазам, когда я думала о ней, слезы счастья. Никто не знает, как я боролась, какую цену отдала за неё... Сейчас прошло больше года, она крепкая, красивая блондинка с большими серыми глазами и моей улыбкой, с детским круглым личиком, лепечущая "мааааам!"...
А тогда...
Тогда я сходила с ума. Дочь родилась намного раньше срока, такая слабенькая, что её даже не могли перевезти в городскую больницу. Мне казалось, у меня нет надежды.
Меня сразу предупредили, что выпишут через три дня. Пускать будут к дочери один раз в сутки. И все. И хоть бейся о стены.
Я со скандалами выбралась из роддлома на следующий же день, еле передвигая ноги. Я не плакала, да и вообще почти не плкала в те трудные два месяца. Глубоко в груди у меня будто кол сидел, и, хотя он мешал дыханию, он не давал мне согнуться и упасть...
Я ходила по городу, я писала письма во всевозможные знакомо-незнакомые учреждения, чтобы понять - что делать. Но ничего принципиально нового никто не мог сказать. Надо было просто ждать и надеяться, а я уже приходила в отчаяние. Я видела, как плохо дочке, и мне казалось, я медленно умираю, когда сжимаю крошечную ладошку через отверстие в кювезе...
О нем я тогда думала мало. Просто было некогда. У меня не было иллюзий, что он узнает о рождении малышки и вернется, да это мне было и ненужно. Иногда вспоминала, как в мучительном бреду - и снова включалась в гонку за жизнь.
Я отчаялась до того, что выпросила у подруги адрес бабки-целительницы и рванула на прием.
- Болеет лялька-то твоя... - грубовато, но сочувственно сказала та, подержав меня за холодные ладони.
- Ага... - прошептала я.
- Плохо это. Кто-то ей плохого желает, сильно. Пока она у тебя в животе была, ты её защищала чуток своей энергией. А сейчас не можешь. Да и ты сама обессиленая.
Я вышла от неё, не чувствуя, что мне полегчало от молитвы и брызгания святой водой, но я, кажется, поняла, что должна сделать.
Пожелали плохого... и как я не догадалась? Конечно, его семья могла желать нам самого плохого, вплоть до смерти... с чего я взяла, что они не настолько подлые? Потому что сужу людей по себе, по своей добросердечности?
В этот же день я опять съездила в больницу к дочке, выслушала, что все по-прежнему, с еле сдерживаемыми рыданиями посмотрела на крошечное тельце в кажущимся огромным подгузнике и маленьких носочках...
Да, это было страшно и чудовищно, но я решилась. Пусть думает, что она умерла. Пусть думает, что ничего от него не осталось на этой земле, и ничто не угрожает его спокойствию. Нас нет... Страшный и сложный спектакль, который я сыграла практически блестяще, замерев от страха сделать ещё хуже...
Но хуже не было. Я прекрасно понимала, что, если он и не читает все это - кто-то ему передает. Я не знаю, помогла моя осторожность или что-то ещё, кто-то свыше, чьи-то молитвы...
Дочь пошла на поправку. Её смогли перевезти в городскую больницу, правда, и там мы не пролежали долго - я несколько раз бегала в церковь и ставила свечки за это чудо. Она набирала вес, начала сама кушать и вообще превращаться в нереальной красоты младенца, как на глянцевых фотографиях в журналах. Или я просто рассуждала, как любящая мама...
Но даже когда нас выписали домой, я долго не могла расслабится. Я просыпалась даже среди той короткой дремы, которая выпадала мне в перерывах между уходом за дочкой - просыпалась и в ужасе вскакивала, чтобы посмотреть, как моя малышка. Я начинала рыдать, как только мне приходилось уходить по делам на несколько часов. Я боялась, я все равно жутко боялась... Страх стал отпускать только к ноябрю. На улицу с коляской я выходила только закутавшись так, чтобы меня было не узнать. Постоянно оглядывалась.
Боже, я почти превратилась в параноика. И думала только о дочке. Постоянно - только о ней, я не могла расслабится, я хотела, чтобы он подумал, что я ненавижу его так, что ко мне опасно приближаться.
А потом я встретила мужа. Я не сразу сказала ему, что у меня есть дочка. Но где-то после третьего свидания решительно привела его домой и подвела к кроватке. Дочка с любопытством таращилась на незнакомого человека и смешно гулила.
Муж наклонился, аккуратно взял её на руки и бережно произнес:
- Надо же, принцесса какая...
Я тихонько расплакалась, а дочь, чувствуя мои настроения, тоже наморщила нос.
- Тс-с-с-с... - сказал тогда-ещё-не-муж. - Видишь, волнуется... не плачь.
- Не плачу, - шепотом ответила я.
Вот так и началась моя новая жизнь, с мужем и дочерью. Муж удочерил мою зайку, и мы стали настоящей семьей. Но тот прошлый страх все же иногда возвращался ко мне. Я не могла признаться, что дочь жива. Не хотела.
Я узнавала какие-то подробности его текущей жизни и удивлялась, как же спокойно он живет. Хотя, так ли спокойно? Он развелся с женой... раньше бы меня это обрадовало, а теперь я просто пожала плечами. Нет, я не думала, что это из-за меня, но думала - наверное, никто там никого не простил, как так вышло.
Он кропал свои странные рассказы. Он жил. Преподавал. Я тоже жила, и даже вышла на работу. По вечерам играла с дочкой и смотрела с мужем фильмы. А он превратился в какую-то очень далекую дымку...
Пока вдруг не создал журнал и не заглянул в мой.
Потом он начал мне сниться почему-то. Сны были глупыми и, по большему счету, бессодержательными. Но...
- Может, хватит скрывать дочь? - спросил однажды муж. - Это уже почти страшно.
- Я не хочу, чтобы он знал. Я уже спасла её тогда... от него.
- Пойми, я не верю в карму и все такое... но лучше сказать. Да, это ничего не изменит, не бойся... Но просто ты камень с души снимешь. А уж он пусть живет с этим так, как хочет.
- Ты его защищаешь? - я даже побелела.
- Нет, что ты... он так над тобой издевался... Я просто думаю, что так будет лучше...
И теперь я сидела и не понимала, лучше ли это. Я не понимала и того, правильно ли поступила год назад. Но зато у меня теперь есть дочка - моя радость и плоть от моей плоти... живая, сопящая в кроватке и обожающая купание в ванне.
Я скажу ему, и что?
Я не знала, я просто не знала.
Я открыла ноутбук и написала: "Ты зря проверял кладбища. Она дома и она спит".
... А через час зазвонил телефон. Я щелкнула крышкой:
- Алло!
- Ты так и не сменила номер?
- Ты?????
За столиком я увидела его сразу и на секунду ослабели ноги. Я ошиблась, я все-таки ещё ненавидела его, несмотря на благодарность за новую жизнь. Просто резко пришли на память слезы и отступающее сознание в моменты, когда он издевался надо мной...
- Привет. Ты изменилась, - спокойно произнес он.
- Неудивительно, у меня же ребенок. Ты тоже изменился.
- Я имею ввиду, ты так же красива, но... другая.
- Я не за комплиментами пришла, - оборвала я реверансы и села напротив.
Однажды, когда-то давно, мы уже были здесь. Столько всего изменилось за три года, что с трудом верилось.
- Как она? - тихо спросил он. - Зачем?..
- Она... - я невольно улыбнулась краешками губ. - Славная. Маленькое солнышко... У неё светлые волосы и серые глазки. Она ходит и чуточку говорит даже...
- Ты принесла мне фотографии? - он болезненно поморщился.
- Нет. Прости... - улыбка сползла с моего лица. - Об этом не может быть и речи. Нет... Теперь ты никогда не увидишь её...
- Зачем тогда... ты все это сделала... год назад и теперь?
- Я спасала её от тебя... ты же ненавидел её... - медленно произнесла я. - А потом... мне казалось, ты просто должен знать, что она в порядке, чтобы жить дальше...
Мне самой уже все это стало казаться глупым.
- Прости, что так вышло...- тихо сказал он.
- Ничего, я же очень счастлива. Мои домашние так любят друг друга... с тобой бы ничего не вышло.
Я смотрела на него и вдруг вспомнила лицо дочери. Во мне не было любви, но я вдруг подумала, что в дочке осталась тень тех горько-сладких дней... Долгих прогулок по городу, первой подаренной розой, встреч и расставаний, голубого неба над нами... пониманий и ссор, подарков и слез, нежности и холодности...
И это не забыть, не вычеркнуть, просто как-то жить с этим, помня, что так было.
- А помнишь... - еле слышно сказала я и улыбнулась. - Ты принес мне розу и сказал "одна роза - единственной..."
- ...А потом она почти умерла у тебя на коленях, когда я сажал тебя в автобус...
- Я довезла её до дома и поставила в воду. Нам есть что вспомнить...
- Ты не злишься? - почти удивленно спросил он.
- Нет. Я благодарна... за Верушу, за то, что встретила мужа... Я благодарна тебе.
- Я очень хочу увидеть её... хотя бы раз...
- Я подумаю. Дай я просто подумаю...