В шесть часов десять минут утра 8 сентября 1888 года, инспектор Джозеф Чандлер (подразделение Н Oтдела Криминальных Расследований Городской Полиции) патрулировал отведённый ему отрезок Уайтчапела между рынком Спиталфилдс и улицей Брик Лэйн. В связи с нашумевшим неделю назад жестоким убийством Полли Николс в Бакс Роу, Главный Комиссар Полиции сэр Чарльз Уоррен усилил полицейские наряды по всему Ист-Энду. Вместе с рядовыми констеблями на дежурство был поставлен старший персонал, включая инспектора Чандлера. Круглосуточное бдение поддерживалось прежде всего с превентивной целью. Не упуская из виду выявление подозрительных лиц. Ибо никаких версий, свидетелей и тем более подозреваемых у полиции не было.
Только всезнающие газетчики смело теоретизировали на эту тему. Среди истерических воплей по поводу "получеловека-полузверя" и рассуждений о падении нравов, одна версия получила широкое распространение: кошмар в Уайтчапеле был делом рук еврейского сапожника-надомника Пайзера.
Пайзер, недавний эмигрант из Восточной Европы, был более известен под кличкой Кожаный Передник. По одной простой причине: никто никогда не видел его без неизменного кожаного рабочего фартука, изношенного до неопределённого цвета и глубоких трещин. Пайзер был немного не в себе. Он был известен целой коллекцией странностей, но особо прославился патологической ненавистью к проституткам. Иногда, впадая в "состояние", как он называл свои приступы шизофрении, Пайзер бросался на несчастных женщин и лупил их всеми попадавшимися под руку предметами. Удивительно, но от Кожаного Передника можно было откупиться деньгами. В связи с чем некоторые считали сумасшествие Пайзера притворно-устрашающим и утверждали, что сапожник промышляет обыкновенным рэкетом. Как только грязноватый палец прессы указующе вытянулся в направлении Пайзера, незадачливый рэкетир ушёл на дно и больше не появлялся на публике. В своём закутке, арендованном под жильё и мастерскую, безумный сапожник обозначаться перестал. Полиции было ясно, что Пайзера укрывают члены Уайтчапельской еврейской общины, но при отсутствии каких-либо улик или свидетельств, поголовные и поквартирные проверки могли привести только к ненужному разжиганию страстей. Сэр Чарльз Уоррен, панически боялся любых проявлений антисемитизма и национализма.
Суббота 8 cентября была рыночным днём. Поэтому на улицах Ист-Энда сутолока воцарилась ещё засветло: торговцы, лоточники, ремесленники, поставщики, извозчики - неорганизованными группами подтягивались к Спиталфилдскому рынку. В нараставшей сутолоке инспектор Чандлер николько не удивился, увидев двоих мужчин, бегущих по Ханбюри стрит ему навстречу. Tим Бёрбанк, красильщик, и Джеймс Грин, работник мастерской упаковочных материалов, привлекли его внимание только тогда, когда оба затормозили перед ним с воплями "Убийство! Преступление! Ещё одна женщина!"
Из этого "ещё" Чандлер заключил, что таинственный Уайтчапельский садист сработал снова. Причём в его районе и перед самым окончанием дежурства... Инспектор послал Бёрбанка за проживавшим поблизости доктором, а сам, не скрывая досады, двинулся вместе с Грином по адресу его работы - Ханбюри стрит, дом 29. По дороге Грин сбивчиво рассказал, как пять минут назад, проживающий в этом доме извозчик Джон Дэйвис обнаружил на заднем дворе дома мёртвую женщину, изуродованную самым страшным образом. Дэйвис побежал в ближайший участок, а Грин и Бёрбанк бросились на поиски дежурных констеблей.
Дом 29 был трехэтажным строением: на первом этаже помещались разделочная еды для домашних животных, принадлежавший миссис Хардиман, а также "Мастерская Миссис Ричардсон. Грубые ящики для упаковки". Миссис Хардиман и миссис Ричардсон, включая их семьи, занимали также жилую часть первого этажа. Остальные комнаты в доме арендовали ещё шесть семей. В общей сложности в доме проживало 17 человек.
Боковая дверь здания вела к лестнице на верхние этажи и в узкий коридор, отделённый от магазинчиков и жилых помещений глухой стеной. Коридор выводил на задний дворик, отгороженный от других внутренних двориков шестифутовым деревянным забором. Рядом с забором, который делили между собой дом номер 29 и дом номер 27, в неестественной позе - подогнув ноги и широко разведя обнажённые колени - лежала женщина. Левая её рука покоилась на груди, правая была вытянута вдоль туловища. Как и в случае с Полли Николс, юбки убитой были высоко задраны. Но только намного выше. Так, что были видны окровавленные бёдра и живот. Точнее, кровавая дыра вместо живота. В отличие от предыдущей эскапады, преступник на этот раз пошёл гораздо дальше. Живот женщины был не просто вскрыт: огромный пласт кожи и тканей был аккуратно выкроен из верхней его части. Убийца аккуратно разместил кровавую массу над правым плечом жертвы вместе с перепутанными узлами кишечника, желудком и ещё чем-то страшным, утопающим в щедрой, густеющей луже крови. Аналогичного размера пласт тела был удалён из нижней части живота: разрез тщательно огибал гениталии с двух сторон. Удалённой части брюшной полоста поблизости не было.
Джон Дэйвис привёл полицейских в 6 часов 30 минут. Полицейские прибыли не одни: с ними появился Джордж Багстер Филипс, хирург и консультант полиции. Это был добрейший и уважаемый всем Ист-Эндом человек, который выглядел старомодно и чудаковато даже в викторианские времена. Филипс, в свои пятьдесят с лишним, был одним из немногих врачей, имеющих опыт в криминальной медицине. Двадцать три года опыта, если точнее. Поэтому для любого лондонского коронера его мнение в вопросах патологоанатомии было решающим.
Доктор Филипс протиснулся сквозь толпу местных жителей и случайных прохожих, распихивая набившихся в коридоре зевак пузатым докторским чемоданчиком. Дальше ступенек, ведущих на задний двор, народ не совался: Чандлер запретил кому-либо кроме ожидавшегося патологоанатома доступ к месту преступления и поставил двух новоприбывших полицейский преграждать дорогу наиболее любопытным. Никто правда и не пытался: большинству хватало одного взгляда на располосованное тело женщины, чтобы малодушно ретироваться наружу и присоединиться к ажиотажу, бушевавшему на Ханбюри стрит. На их место тут же протискивалась новая группа зевак, которых незамедлительно обеспечивала растущая на улице толпа.
- Ну, что тут у нас, друг мой? - поинтересовался Филипс, спускаясь из коридора во двор. Уровень земли во дворе был ниже на три ступеньки.
- Номер два, - хмуро ответил сидевший на корточках Чандлер, пристально разглядывая что-то рядом с трупом. - Доброе утро, доктор. Или следует сказать: гнусное утро? Уж простите за откровенность.
- Приветствую вас, инспектор Чандлер. Давненько не виделись. А я, знаете ли, не успел плотно позавтракать, - пожаловался доктор Филипс. - Сдаётся мне, что аппетит я тут с вами не нагуляю.
- Я такого ещё не видел, - невпопад ответил Чандлер. - Мясник. Просто мясник... Разве может человек в здравом рассудке учинить такое с другим человеком. А как вам вот эта демонстрация аксессуаров?
Филипс присел рядом. Чандлер указывал на лоскут грубого муслина и две миниатюрные расчёски, аккуратно разложенные у ног убитой. Расчёски были помещены на раскрытом картонном футляре с идеальной параллельностью друг к другу.
- Видимо, это всё, что у неё было при себе, - прокомментировал Чандлер.
- Педантичный субъект, - заключил Филипс. - А это что? Какие-то таблетки? - он указал Чандлеру на две пилюли, покоящиеся возле головы убитой на столь же аккуратно развёрнутом клочке бумаги. Доктор извлёк из чемоданчика пинцет и бумажный пакетик. Таблетки перекочевали в пакетик. Прихватив пинцетом бумажный обрывок, Филипс рассмотрел его во всех сторон и сунул под нос Чандлеру.
- Это кусок конверта. Конверта Сассекского Полка. Видите вот тут синий военный штамп? Жаль, нет целиком адреса. Только буква "М"... А чуть пониже, буквы "СП". Должно быть, Спиталфилдс... - Филипс опустил клочок в тот же пакетик, что и таблетки, и передал его Чандлеру. - Что ж, давайте посмотрим, что он тут натворил...
Филипс встал на четвереньки и, чуть ли не задевая носом изуродованное тело женщины, стал медленно осматривать его дюйм за дюймом. Чандлер спрятал бумажный пакетик в карман плаща. Из того же кармана он достал записную книжку и карандаш и приготовился записывать.
- Убитой на вид сорок пять - пятьдесят лет. Лицо распухшее. Красное. Язык выдаётся между зубов. Безо всякого сомнения - задушена! - констатировал Филипс. - Наблюдаемые вами обширные разрезы брюшной полости нанесены уже после остановки сердца. Иначе, от потери крови, ткани лица и рук были бы бледно-белого цвета.
Чандлер ожесточённо строчил в блокноте. Филипс продолжал ползать на коленях вокруг трупа.
- Трудно определить следы удушения на горле. Слишком значительные разрезы. Есть что-то вроде синяка ниже правого уха. Но это скорее оттого, что преступник крепко держал её в этом месте, когда резал горло. Горло перерезано двумя глубокими разрезами слева направо. Края ран рваные. Глубина разреза, похоже, до шейных позвонков...
- Он что, попытался отрезать ей голову?
- Возможно, инспектор. Хотя если бы он хотел отрезать ей голову, то сделал бы это без затруднений. Поверьте мне, этот негодяй умеет профессионально препарировать...
- Вы считаете, что вы имеем дело с врачом?
- Может и не с врачом, но с человеком явно знающим как резать и где резать, - кивнул Филипс, не отрывая глаз от трупа. - Вот взгляните-ка сюда. - он указал пинцетом на зияющую пропасть в брюшной полости. - Чтобы так обойти гениталии и удалить те органы, которые он удалил, хорошую практику надо пройти... Обратите внимания на края раны - ровные, гладкие. В отличие от ран на горле. Никаких задержек, рывков, изменений в направлении... Всё одним движением... Ни одного лишнего разреза... У меня бы так не получилось...
- Сколько времени он на всё это потратил, как вы думаете?
- Сложно сказать... Даже если уже было светло... И тогда - не меньше пятнадцати минут... Но мы имеем дело с профессионалом. Может быть, десять минут... делая скидку на мастерство... Могу только развести руками. Надо же так ловко обойти и ректум, и гениталии, чтобы не задеть сервикс... Да, друг мой... Такого я ещё не видел. Ни в криминальной, ни в обычной практике...
- Вы сказали, что он удалил какие-то органы? Вы имеете в виду кишки и прочее... Вот этот ужас, что у неё рядом с плечом?
Филипс задумчиво дирижировал пинцетом в воздухе: плавные, почти нежные, движения в дюйме от тела повторяли направления разрезов.
- Доктор?
Филипс очнулся.
- А? Да-да, инспектор. Извиняюсь... Нет, я говорю об "утери" и мочевом пузыре. Удалены ювелирным образом. И так как мы их поблизости не наблюдаем, остаётся предположить, что преступник забрал их с собой.
- Что, простите, он забрал? - Чандлер ожесточённо строчил в блокноте.- Мочевой пузырь и что ещё?
- Утерус, инспектор. Матку, используя язык толпы.
Чандлер перестал писать.
- Это ещё зачем?
- Наверное, затем же, зачем и мочевой пузырь. Я не побоюсь заключить, что вся эта операция была затеяна именно с целью извлечения внутренних органов... Слишком тщательно они вырезаны... Правда, преступник забрал с собой ещё примерно с пол-фунта плоти. Видите, нижняя часть живота отсутствует?
- Тогда за ним должен был тянуться кровавый след отсюда и до... - Чандлер неопределённо помахал ладонью в сторону улицы. - Куда бы он ни пошёл...
- Здесь я ничего подобного я не вижу, - Филипс оглянулся вокруг. Чандлер поднялся, подошёл к ступенькам, ведущим в коридор, и внимательно осмотрел сами ступеньки и землю вокруг. Не обнаружив ничего, Чандлер поднялся по ступенькам и сделал пару шагов вглубь коридора. Полицейские засуетились, оттискивая народ. Толпа, нависавшая над ступеньками, уважительно подала назад. Чандлер осмотрел пару квадратных футов деревянного пола.
- Ничего? - спросил Филипс. Чандлер помотал головой. - Значит, он упаковал удалённые органы и ткани в какой-нибудь материал или контейнер. Например, в стеклянную банку.
- А банку - в сумку или портфель? Не понёс же он свёрток с этими экспонатами на обозрение всему Ист-Энду? Тем более, если из них кровь лилась.
- А вот это вряд ли, друг мой... Сочилась - да. Лилась - исключено. - Филипс нарисовал пинцетом окружность в воздухе в области живота убитой. - Видите, как мало крови в районе разрезов? По сравнению с тем, сколько крови впиталось в воротник и верхнюю часть платья? Как я уже сказал, преступник вскрывал брюшную полость после остановки сердца. Второго мнения быть не может. Но, что интересно, вот там... - Филипс указал пинцетом на забор над головой женщины. - Значительное количество крови.
Чандлер вернулся к телу и всмотрелся в доски забора. Многочисленные тёмные брызги и кляксы покрывали грубое дерево примерно в футе от земли.
- Значит, он сначала задушил её, но сердце ещё полностью не остановилось. Он, должно быть, посадил её на землю и тогда перерезал ей горло... Пятна крови на заборе расположены слишком низко. - Чандлер отмерил ладонью расстояние до земли - Точно! Она либо начала падать, либо он усадил её на землю... Скорее последнее...
Филипс утвердительно кивнул.
- После этого он уложил её на землю и приступил к... - Чандлер запнулся.
- Примерно так... Мне кажется, он схватил бедную женщину сзади. Согласитесь: иначе бы его залило кровью из каротидной артерии. Резал правой рукой, так как разрез на горле нанесён слева направо. И преступник, и женщина стояли почти вплотную к забору. Отсюда характерные брызги...
- Затем преступник спрятал удалённые органы в какой-нибудь контейнер и ушёл... - пробормотал Чандлер. - Вопрос в том, насколько далеко... Прежде всего нам следует обыскать каждую комнату в этом доме.
- Я всецело с вами согласен, мой дорогой друг... - сказал Филипс, продолжая внимательно разглядывать тело. - Нельзя исключить, что у преступника были окровавлены руки, рукава... А бродить в этих местах в таком виде по утрам.... Да ещё и в рыночный день... Неосмотрительно. По меньшей мере, неосмотрительно... Я не исключаю того, что убийца где-то совсем поблизости...
Филипс дотронулся до колен женщины, затем до бедёр и подреберной части туловища.
- Судя по температуре тела, смерть наступила не более двух часов назад... То есть, - он достал из кармана пиджака часы. - Около пяти часов утра.
Из коридора кто-то громко кашлянул.
- Сэр... Извинения прошу... Сэр? - средних лет высокий мужчина мялся на ступеньках, поглядывая то на Филипса, то на Чандлера. - Джон Ричардсон меня зовут. Миссис Ричардсон, которая "Упаковочные материалы" - это моя мать. Я тут был, во дворике... Приходил проверять подвал... А то бывало замок собьют и украдут инструмент... И материалы разные... Вот тут как раз я присел - на ступеньках. Подвал проверил и присел. У меня ботинок натирал, надо было чуть подрезать там внутри подошвы. Время было где-то без четверти пять. Как раз часы пробили.... Так вот, никакого трупа тут не было. Темно было, конечно, но я бы всё равно увидел. Я лицом сюда вот сел. К забору. И сидел пару минут.
- Мистер Ричардсон, - Чандлер записал что-то в блокнот. - Мне нужно будет, чтобы вы прошли со мной в отделение полиции и дали официальные показания.
- Никаких проблем, сэр. Если такое дело, я всё как надо покажу!
- А я вышел во двор в шесть. Я тут живу, в мансарде. С женой и детьми нашими. - вмешался в разговор стоявший рядом жилец дома Дэйвис. - Тут-то я её и увидел, джентльмены. Вот десяти минут не прошло, как часы били шесть. Миссис мне как раз чаю сделала. Я чай выпил и вышел. Да... Только я сейчас пойти не могу в полицию. Мне в конюшни давно пора. Я извозом занимаюсь.
- Дайте мне своё имя и адрес, - Чандлер на время оставил Филипса и поднялся в коридор. - Мои коллеги вас навестят вечером.
Филипс дотронулся до лица убитой.
- В таком случае, убийство произошло между пятью и шестью часами утра... Не больше полутора часов назад. Нет, скорее - не больше часа. Ригор мортис ещё не начался.
- Уже было светло... - задумчиво произнёс Чандлер. - Сегодня рассвело где-то в четверть шестого. Я заметил время. Спиталфилдс открылся в пять. На улице уже был народ. В этом доме живёт семей пять-шесть. Многие ещё спят с открытыми окнами. И никто ничего не слышал и не видел?
Филипс приподнял правую руку убитой, чтобы разглядеть пальцы.
- Никаких следов борьбы... При сопротивлении жертва, которую душат, часто царапает ногтями нападающего... Под ногтями остаются частицы кожи или материи. - Тоже самое он проделал с левой рукой женщины. - Ага! Ещё сентиментальные сувениры. Смотрите, инспектор!
Чандлер вернулся к доктору и присел.
- Видите, следы от колец на среднем пальце? И на внутренней части фаланги небольшая ссадина? Свежая... Наш коллекционер не только анатомические сувениры собирает. Колечки его тоже интересуют.
- Сомневаюсь, что это были ценные кольца. Серебряные, в лучшем случае, - предположил Чандлер. - Скорее - бронзовые.
- Именно, друг мой, именно! Важность данных аксессуаров не в их рыночной цене! Отнюдь. Для нашего сумасшедшего преступника - это мементо. Трофей, я бы сказал...
- Вы считаете, что преступник - сумасшедший?
- Мне хочется так считать. Тот день, когда нормальные люди начнут вытворять такое, будем днём крушения Британской Империи... А значит и цивилизации. В том виде, в каком мы её знаем. - Филипс встал и отряхнул руки о плащ. - Только не арестовывайте меня за подрывные речи немедленно. Хотя бы дождитесь обеда.
- Доктор! Уж не заделались ли вы социалистом?
Филипс покачал головой.
- Я достаточно хорошо воспитан. К тому же, я слишком многое видел в своей жизни, чтобы пасть так низко. Я оставляю социализм и тело несчастной женщины на ваше попечение, инспектор. Для предварительного осмотра этого достаточно. Буду вам чрезвычайно признателен, если вы организуете перевоз тела в местный морг. У меня будет время провести детальный осмотр где-то после обеда. Частично, вскрытие за нас уже сделано...
В этот момент во дворике появился заспанный и несколько помятый детектив-сержант Лич - коллега Чандлера по дивизиону Н.
- Мистер Чандлер! Покорнейше прошу прощения... Пока посыльный прибежал, пока я оделся...
- Оставьте, сержант. Доктор Филипс как раз закончил осмотр. Организуйте-ка лучше транспорт. Надо перевезти тело в морг. И ещё...
- Инспектор! - Филипс забрёл куда-то в дальний угол двора и ожесточённо махал руками оттуда. - Обратите внимание на этот предмет!
Чандлер бросился к нему. Лич затрусил следом. Полицейские на ступеньках напряглись и, вытягивая шеи, пытались разглядеть, что за странную тряпку обнаружил доктор Филипс. Толпа затихла.
В углу двора, в луже воды, образовавшейся рядом с подтекающим водопроводным краном, вделанном в боковую стену соседнего дома, лежал потёртый, потрескавшийся местами кожаный фартук.
Чандлер долго молчал. Наконец он повернулся к Личу и Филипсу и сказал следующее:
- Нам нужен инспектор Абберлин.
8 сентября 1888 года. 1.30 пополучи - 5.00 утра..
Убитую женщину звали Анни Чапман. Последним, кто видел её живой, был Тимоти Донован - помощник управляющего ночлежным домом по адресу 35 Дорсет стрит. Дорсет стрит находилась в пяти минутах ходьбы от дома номер 29: нужно было только миновать рынок Спиталфилдс, пересечь Коммерческую Дорогу рядом с пабом "Десять колоколов" и свернуть на Ханбюри стрит.
Анни наведалась в ночлежку ещё до заката. Денег у неё не было, а в кредит Донован не пустил. "Не сдавайте кровать"- попросила Анни: "Я скоро заработаю денег". Как Анни заработает денег, ни у кого сомнения не вызывало.
Миссис Чапман овдовела два года назад. Жили они с мужем несчастливо: мистер Чапман крепко пил. Первый ребёнок Чапманов - девочка - умерла в младенчестве от менингита. Младший сын Анни был калекой от рождения и жил в благотворительном детском доме. Другая дочь убежала в пятнадцать лет с цирковой труппой во Францию. Оставшись одна в сорок семь лет, Анни пристратилась к спиртному.
Она неплохо вязала крючком и раз в неделю относила свои нехитрые скатёрки, коврики и покрывала для стульев на Стратфордский рынок - милях в четырёх от Уайтчапела. Чем и зарабатывала на жизнь. Если бы не пристрастие к "женеве", как тогда называли джин, и крепкому элю, она смогла бы перебиваться с хлеба на воду. Но, из-за выпивки, именно на хлеб и воду, да ещё и с крышей над головой, ей не хватало, отчего Анни регулярно выходила ночью на улицы Уайтчапела. В её годы и с её внешностью много она заработать не могла - только чтобы заплатить за постель в ночлежном доме
В тот день Амелия Палмер столкнулась с Анни как раз неподалёку от ночлежки. Анни стояла посреди Дорсет стрит, опустив плечи, поёживаясь под мелко моросящим дождиком. Миссис Палмер давно знала Анни: ещё с тех пор, когда был жив её муж. Иногда помогала ей деньгами.
За пару дней до этой, последней встречи, миссис Палмер уже пересекалась с Анни здесь же, на Дорсет стрит. Было ещё светло. Анни выглядела измученной и как-то бесцельно, еле переставляя ноги, брела по улице, подставив лицо прохладному ветру.
- Сил у меня больше не осталось... Мне, наверное, стоит пойти в больницу, - сообщила она Амелии. - Были бы у меня крепкие ботинки, я бы пошла в Кент. Хмель собирать на ферме. Как раз самая пора...
Ранней осенью бедный ист-эндский люд ходил пешком в сельскую местность на уборку хмеля. Фермеры кормили сезонных работников, пускали их ночевать в тёплые сараи и даже немного платили.
- Вы что-нибудь ели сегодня, Анни?
Чапман безучастно передёрнула плечами.
- И чашки чая не выпила за день... Если сестра пришлёт мне ботинки, я пойду хмель собирать... Только вот с силами соберусь...
Сестра Анни жила в Вест-Энде и время от времени подкидывала Анни мелкую денежку или старую одежду.
Миссис Палмер дала Анни пару пенсов и попросила её купить себе еды. Но ни в коем случае не выпивки.
В это вечер, 7 сентября, они увиделись в последний раз. За несколько часов до смерти Анни Чапман. Амелия Палмер поинтересовалась, пойдёт ли Анни в Стратфорд к открытию утреннего рынка.
- Мне совсем плохо, Амелия... Совсем плохо... Я уже ничего не могу делать...
- Анни, может быть вам сейчас же пойти в приют и лечь?
- У меня пока нет денег... А мистер Донован не пускает в кредит...
Миссис Палмер уже полезла в кошелёк, чтобы достать оттуда пару монет, но Анни грустно покачала головой:
- Не давайте мне ничего, Амелия. Нельзя мне вот так сдаваться. Я должна заработать денег.
- Анни, уже скоро вечер. Где же вы заработаете? - миссис Палмер была женщиной доброй и сердобольной, но строгих моральных принципов. Она отказывалась признаться даже себе самой в том, что её старая знакомая опустилась до проституции.
- Я пойду в Воксалл и попрошу денег у сестры, - тихо ответила Анни. Это была её обычная версия. Позволявшая поддерживать видимость приличия. - Мне нельзя сдаваться. Нужно собраться с силами и достать денег. Иначе мне будет негде спать.
На этом они расстались. Уходя, миссис Палмер оглянулась. Анни Чапман такой и запомнилась ей на всю оставшуюся жизнь: одинокой, ссутулившейся, стареющей женщиной с отсутствующим взглядом, с влажным от измороси лицом.
Во второй раз Анни появилась в ночлежке на Дорсет стрит в половине второго ночи. Донован застал её на кухне сидящей рядом с угольной печкой вместе с парой других регулярных постояльцев. Кто-то угостил Анни горячей картошкой. Анни грелась и запивала картошку пинтой разносного пива. Донован спросил, принесла ли она денег, чтобы заплатить за ночлег. Анни призналась, что у неё было пять пенсов, которые ей "дали родственники", но она почти всё уже потратила.
- Как же так, миссис Чапман, - выговорил ей Донован. - На кровать у вас денег нет, а на выпивку всегда находится!
- Не волнутесь, мистер Донован. Я пойду и быстро достану денег. Только подождите немного, не сдавайте мою кровать. Я очень скоро вернусь с деньгами. Обещаю...
Анни встала и вышла из кухни. Донован проводил её до выхода. Анни остановилась на пороге и постояла пару минут, собираясь с силами. Как будто не могла заставить себя выйти туда - в ночное одиночество.
- Я скоро вернусь. С деньгами. Не сдавайте кровать... - сказала она Доновану с вымученной улыбкой. И ушла.
Анни пересекла Дорсет стрит. Улица была пуста и безмолвна. Взвешенная в воздухе влага, перемешанная с угольной пылью и каминной сажей, обволакивала Ист-Энд. Анни свернула в Литтл Патерностер Роу и через Брашфилдс стрит двинулась в строну Спиталфилдской церкви. Часы на церкви пробили два часа.
Коммерческая Дорога была такой же безлюдной. Анни собиралась уже повернуть назад, как вдруг из тумана, глухо постукивая копытами по брусчатке, выплыла пара вороных лошадей. За ними, как будто наскоро набросанный кистью невидимого художника, обрёл материальные черты угловатый, изломанный силуэт возничего. Анни показалось, что в темноте глаза его, глубоко посаженные над длинным, клювоподобным носом, отблёскивали жадным, алым светом... Медленно, гнетуще медленно над Анни нависла громада старомодной тяжёлой кареты. На дверце кареты в угрожающих позах изогнулись готовые к прыжку и полёту грифоны и львы.
Возничий издал печальный, свистящий звук и лошади беззвучно застыли перед Анни. Пар, выходивший из их ноздрей, сливался с рваными клочьями тумана. Стекло в окошечке кареты скользнуло вниз. Тонкая рука в изящной белой перчатке поманила Анни внутрь.
Анни, как зачарованная, на ватных ногах придвинулась ближе к карете. Золочёная, с барочными переплетениями диковинных цветов, дверь широко распахнулась. Плавно развернулись складные ступеньки. Анни увидела обитые кожей сиденья, бархатные драпировки, шёлковые занавески. Ещё она увидела таффетовый кринолин и миниатюрную туфельку хозяйки кареты, скрытой от неё богато украшенной деревянной панелью. Рука в перчатке указала Анни на сиденье напротив...
Анни не сразу поняла, что обозначал этот жест. Она не двинулась с места, лишь продолжала зачарованно разглядывать роскошь внутреннего убранства кареты. Туман плотоядно обволакивал её. Ветер стих и уже не боролся с тягучей, молочно-белой пеленой забвения, опускавшейся на город. Только скрип сиденья возничего нарушил безмолвие: птицеголовый, завёрнутый в чёрный длинный плащ возничий перевёл свой тяжёлый взгляд на Анни. Глаза его действительно были красными. Альбинос-возничий согнулся почти вдвое, надвигаясь на Анни с высоты своего облучка, исподлобья посвёркивая зрачками, и указал хлыстом на открытую дверь кареты.
Анни покачала головой: она не знала, что сказать и только стояла, как вкопанная, переводя взгляд с возничего на карету, с кареты - на лошадей, неподвижных, как каменные скульптуры.
Рука в перчатке исчезла. Анни ожидала, что дверца кареты захлопнется и волшебное видение растворится в тумане, но вместо этого перед ней предстала сама хозяйка кареты. Это была античная статуя в дорогом вечернем платье. Тугой сатиновый корсет, расшитый гладью кринолин, мраморные плечи, точёная шея... И лицо... Бескровно-бледное, неподвижное и прекрасное, как печальная венецианская маска. Но в то же время - бесстрастное до жестокости. Вместо восхищения это лицо вызвало у Анни ужас. Не просто страх, но липкий, полуночный трепет забытого кошмарного сна откуда-то из детства. Причиной были глаза: пронзительные, чёрные, как бездонная пропасть. Чем дольше Анни вглядывалась в эти глаза, тем холоднее ей становилось, как будто что-то стылое и зимнее вползало в её грудь с этим взглядом, невидимым лезвием осторожно дотрагивалось до сердца, и от этого нечаянного касания лёд сковывал тело и кровь останавливалась в венах.
Если бы кто-нибудь проходил Коммерческой Дорогой в тот момент, то он бы увидел (вероятно, с удивлением), как бедно одетая женщина, закрыв глаза, медленно поднимается в роскошную карету, необъяснимым образом оказавшуюся в самом сердце мрачного Уайтчапела. Хотя, даже если кто-то и проходил этими местами в два часа пополуночи, вряд ли он смог бы разглядеть и женщину, и карету, и беззвучно хохочущего возничего в молочно-густом тумане, в тусклом свете одиноких фонарей...
Где находилась Анни Чапман с двух до пяти часов - установлено не было. Ни патрульные полицейские, ни ночные сторожа, ни рыночные поставщики, не могли припомнить, видели ли они женщину похожую на Анни на улицах Уайтчапела. В ночлежном доме по адресу 35 Дорсет стрит Анни больше не появлялась.
Церковные часы пробили пять часов тридцать минут утра, когда миссис Элизабет Лонг, направлявшаяся на Спиталфилдский рынок, проходила мимо дома номер 29 по Ханбюри стрит. Перед домом, лицом к ней стояла Анни Чапман. Миссис Лонг впоследствие опознала её. Уже в морге. Высокого роста мужчина в чёрном плаще и коричневой охотничьей шляпе стоял спиной к миссис Лонг и беседовал с Анни. О чём - миссис Лонг припомнить не могла. Ей почему-то показалось, что мужчина был иностранцем, но она никак не могла объяснить полиции, откуда у неё появилось это ощущение.
Если бы миссис Лонг вспомнила, что донеслось до её слуха тогда, то ей не составило бы труда обосновать свои подозрения. Мужчина, лица которого она так и не увидела, не был иностранцем. Он говорил по-английски без акцента. Но то, что он говорил, тем более, как он это говорил, казалось исходило из уст иностранца. Или безумца.
Я нашёл тебя. О, как долго я искал ещё одну сестру. Ты пойдешь со мной и я избавлю тебя от твоей судьбы. Я восторжествую над тобой и твоим началом. Восплачь над будущим дочерей твоей матери, ибо их суть - в моих руках. На этих камнях обозначен конец единой из ткущих полотно гибели этого мира...
Но миссис Лонг не запомнила ни слова, из того что она услышала. Как будто сумасшедший собеседник Анни Чапман просто издавал звуки, напоминавшие человеческую речь, но не имевшие никакого смысла...
Пять минут спустя Альберт Кадош, плотник, проживавший по адресу 27 Ханбюри стрит, вышел во внутренний двор покурить. Он набил свою старую глиняную трубку и прислушался. За забором, отделявшим его от двора дома номер 29, определённо что-то происходило. Кадош слышал странную возню. Шуршанье. Сопенье. Кто-то тихо сказал: "Нет...". Что-то зашипело. Большой предмет грузно привалился к забору. Затем раздался треск досок. Глухой стук о землю чего-то мягкого. Еле различимое чавканье. Потом - удаляющиеся шаги. И больше ничего. В пять часов сорок минут плотник Альберт Кадош покинул дом номер 27 по Ханбюри стрит и пошёл на работу. Он тут же забыл, о странных звуках, пока страшная находка в доме по соседству не освежила его память.
А пока - всё шло своим чередом. Утро было солнечным и тёплым. Не осталось ни следа от тумана, ни капли от вчерашнего дождя. Народ толпился у Спиталфилдского рынка. Пели дрозды. Скрипели ставни. Распахивались заспанные окна. Наступал новый день. Ист-Энд оживал.
![[]](/img/v/van_h/glava6/hanbury_1.gif)
![[]](/img/v/van_h/glava6/hanbury_street.jpg)