Vobland : другие произведения.

Приключения Беатрисы Годивы Гвиневеры Фон Кукенхольм

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    История о приключениях прекрасной юной девицы по-прозвищу Бэт, наследницы славного древнего рода, обедневшего по воле судьбы. Бэт покидает тихую деревню, и отправляется в наполненный опасностями, страстями и коварством мир Мидвальда. Встречает новых друзей, влюбляется, предается разврату, познаёт отчаяние и предательство, изучает магию, а главное - пытается найти свое место и предназначение. Комедия сменяется кошмаром, ужасы отступают перед отвагой, праведники раздирают и пожирают львов, прекрасные девственницы заставляют оттаять сердца преступников! А древнее зло жаждет стиснуть мир костлявой рукой! Иллюстрированная энциклопедия Мидвальда: https://lit-era.com/book/illyustrirovannaya-enciklopediya-midvalda-b37698
  
  
  Глава 1. Вперед, в Магическую Академию!
  
  Альбрехт по прозвищу 'Плешивый', староста деревеньки Гнилые Корешки, затерянной между Мутной Заводью, Старыми Соснами и бескрайним древним Виттенмортским Кладбищем, сидел на крыльце своей избы, поглаживая рыжую бороду. На плече Альбрехта прыгал ручной скворец, весело чирикая и чистя пёрышки. Альбрехт играл со скворцом, пытаясь погладить его под клювом, улыбался, и довольно щурил глаза, греясь в лучах заходящего солнца.
  
  Ничего не предвещало проблем, как вдруг, скворец испуганно чирикнул и улетел в избу. Солнце затянуло набежавшей тучей. Альбрехт почувствовал, как его пронзил порыв холодного ветра. На горизонте заскрипели, закачались сосны, высокие и голые, словно корабельные мачты. Ветер пробежал по деревне, поднимая листву и сор. Закудахтали куры, спеша укрыться в ветхих сараях, завыл старый пёс кладбищенского смотрителя. Вторя ему, из леса раздался жуткий, низкий, тоскливый волчий вой. Над деревней сгустились тяжелые, свинцовые тучи, поглотившие последние лучи заходящего солнца. Удлинились тени, в воздухе запахло грозой. Над соснами поднялась стая ворон, кружась и крича.
  
  Старый Альбрехт почувствовал неладное. Резво вскочил с крыльца, принялся всматриваться в сторону извилистой, изрытой дороги, змейкой уходившей к Старым Соснам, минуя лужи и заросшие осотом трясины. И в следующий момент донесся высокий, громкий крик 'Три золотых! Три золотых, Альбрехт!'. Cердце деревенского старосты сжалось от ужаса.
  
  - Неужели это... неужели.. ах ты! Так и есть - восемнадцатая весна! Святые сиськи Матери Мира, как я мог забыть!
  
  Альбрехт хлопнул себя по лбу, с немыслимой для почтенного возраста скоростью скрылся в доме, затворив за собой дверь. Опустил дубовый засов с такой силой, что старая, но крепкая резная изба, содрогнулась. Альбрехт с невиданной прытью носился от окна к окну, задергивая занавески на тёмных, слюдяных окошках. Схватил ушат с водой, залил огонь в печи, захлопнул створку. И затаился, став у стены, за шкафом из грубо выделанной ольхи, выглядывая во двор из-за оконной занавески.
  
  Староста услышал, как в печной трубе завыл ветер, усилились крики воронья. В окошко постучали первые капли дождя. С каждой минутой становилось темнее. По деревне поползли тени. Альбрехт рассеяно бормотал, то и дело поминая бюст, попу, и прочие прелести Матери Мира:
  
  - Проклятая восемнадцатая весна.. мухомор мне в задницу..  вот же старый дурак, как я мог забыть! Пропади пропадом проклятый узурпатор Вильгельм Ушпатит! Разрази гром эту паскудную затею с магами, да отправятся они всем скопом прямо в ненасытную задницу Матери Мира! Вот же настырная, несносная девка!
  
  Бормотание прервал такой громкий удар в дверь, что на печке зазвенели горшки. А затем еще один, сильнее прежнего, заставив избу содрогнуться. Сумерки разрезал женский крик, от которого у старика заложило уши.
  
  - Три золотых! Три золотых! Три золотых, Альбрехт!
  
  В дверь загрохотали с такой силой, что с потолка избы прямо на плешь Альбрехта посыпался окаменевший кал летучих мышей, что поколениями жили на чердаке. Старик громко чихнул, и изо всех сил зажал рот ладонью. Но было уже поздно.
  
  - Альбрехт! Слышу, как ты чихаешь, засунув нос в табак! Ты там, старый бездельник! Три золотых! Три золотых! Три золотых!
  
  В дверь снова ударили, так, что доски затрещали, а засов чуть не лопнул. Альбрехт на секунду вспомнил молодость, свою службу капитаном ополчения у местного феодала, Мариуса Перибольда, заглаза называемого Пуделем. Вспомнил день, когда закованные в латы гвардейцы зловещего сатрапа Вильгельма Ушпатита повалили мраморную статую Матери Мира, стоящую на площади перед замком. А затем, без всякого почтения схватили, словно таран, и в один миг вышибли её головой врата замка на Васильковом Холме. Старик понял, что такая же участь ждет дверь его скромного жилища, и завопил:
  
  - Да здесь я, здесь! Открываю, милое дитя, будь ты неладна!
  
  Кряхтя от досады и вытряхивая сор из бороды, медленно, с трудом волоча ноги, словно висельник, взбирающийся на эшафот, Альбрехт поплёлся к двери. Сдернул засов, приоткрыв дверь на ладонь, и скривившись, пробормотал, будто и не слышал криков с требованием золота:
  
  - Чего тебе, Бэт?
  
  К несчастью Альбрехта, на крыльце стояла юная Беатриса Годива Гвиневера Фон Кукенхольм, или просто Бэт, с размётанными на ветру волосами, тяжело дышавшая, раскрасневшаяся от криков и пинков в двери сельского старосты. Одной рукой девушка придерживала висящий за спиной дорожный мешок, а другую протягивала Альбрехту, ладонью вверх, то и дело сжимая пальцы, будто желая ухватить за бороду.
  
  - Три Золотых, Альбрехт! Наконец-то я отправляюсь в Хунгард, слава Матери Мира! Прямо сейчас! Три золотых! Три золотых! Три золотых!
  
  Не успела Бэт закончить фразу, как Альбрехт принялся изображать старческое помешательство, помноженное на беспамятство. Староста закашлялся и скривился, согнул колени, закатил глаза, сгорбился, словно придавленный грузом многих лет, тяжкими заботами, немыслимыми и непосильными трудами. Скользя взглядом по носкам туфелек Бэт, раскрыл рот. И, пуская пузыри из слюны, начал бессвязно бубнить, не отворяя двери полностью, просунув лицо в щель между дверью и дубовой рамой:
  
  - Хорошее... хорошее дело то... хм, хм.. Хунгард-то, чего же... ну хм, хм... молодость, прекрасная пора... помнится, бывал я в Перевернутом Шлеме... супруга владельца экая была славная молодуха... делает нам глазунью, а сама так и виляет, так и виляет бедрами... к плите наклоняется, и гнётся, гнётся, словно груди свои обширные в нашей-то глазунье извозить хочет... а ляжки-то у неё были что у кобылы-двухлетки... а лицо кроткое, как у ангела... словно сам похотливый сучий сын Кром-Катор овладел мною... хватаю её, значит, за талию, и мчусь к выходу, что есть силы... силен я был в те годы, помню, мог жернов поднять, пугать им кур да петухов на мельничном дворе-то... молодость, молодость... обуяла меня похоть великая... бегу с трактирщика женою на плече, народ кричит, вскакивают со скамей, меня ловить значит... а я по столам, по столам прыгаю, словно гордый горный козел... добежал с девкой на плече до выхода, сил то у меня была прорва в те времена.. а ума вот лишь к старости своей глубокой и несчастной нажил... бегу значит, рукою задницу-то её упругую придерживаю на плече, а другой пьяниц Хунгардских расталкиваю, кому в зубы, кому в лоб... пробиваюсь к выходу, летят в меня кружки да тумаки... пробился почти, к выходу-то, да ума-то задницей вперед вынести девку не было... украл бы и был таков... я парнем-то был самых честных намерений... потом женился бы, как пить дать... пробился значит к выходу... а жена трактирщика-то ерзает, верещит... нет чтобы лежать мирно на плечах моих могучих...повернулась поперек дверей телесами-то своими.. вбгеаю-то я в двери... да как приложу её головой о петлевой брус-то... на котором двери держаться, со звоном да громом... дверь аж слетела... Хунгардские-то плотники известные проходимцы, две доски приложат, плюнут - пусть держится... экие право, подлецы, не ровня нашим умельцам... гром, пыль, чад, крики, ругань... а молодке-то этой хоть бы что, еще добрее стала, невиданной страстью к законному мужу воспылала и великой любовью прониклась... с тех пор и пошла поговорка в Хунгадре - "клятве верности не верь, приложи жену о дверь'... а после держали меня месяц в Хунгардском остроге... а со мной, помню, в остроге сидел пройдоха, развратник и пёсий вор Карлюс Собаколюб... послушай-ка славную песенку, которой он меня научил: 'воруй собак, пинай бродяг, кури табак, ласкай дворняг'... видишь, милая Бэт, как славно и складно и презабавно - спой со стариком 'воруй собак, пинай бродяг, кури та..'
  
  Во время этой бессвязной речи, Бэт то и дело открывала рот, желая требовать золота. Но хитрый Альбрехт каждый раз точно и умело обрушивал на девицу очередную порцию несусветной чуши, не давая ей вставить и слова. Наконец, терпение наследницы рода бедных, но бравых и честных Куккенхольмов лопнуло. Бэт схватила старика за бороду, приблизившись губами к его уху, завизжала, дрожа от ярости и возмущения:
  
  - Тр-р-р-р-р-рии золотых!!!
  
  Альбрехт закатил глаза, схватился за сердце, решив сделать вид, что его хватил удар - и притвориться мёртвым. В старом скрипучем сундуке, под шкафом сельского старосты, не было и сорока серебряных гульденов. Несколько вёсен назад, разбойники, промышляющие грабежом на лесных дорогах, явились в Гнилые Корешки за лёгкой добычей - и были ошеломлены скудностью деревенской казны. Их главарь расчувствовался при виде напускной бедности сельского старосты, подарил Альбрехту сломанный серебряный барометр, распорядился своим людям поймать нескольких кур и собрать яйца в качестве провизии, а затем разбойники отправились ловить удачу на дорогах в Старых Соснах. 
  
  Но в Гнилых Корешках можно было услышать звон монет. В деревню заезжали торговцы и платили золотом за холщёвые мешки с болотными травами, редкими мхами, светящуюся зеленым светом заплесневелую кору дубов, за тёмные банки с пойманными болотными огоньками - а затем втридорога продавали этот товар колдунам и заклинателям, лекарям и алхимикам. С каждого обоза, уехавшего с деревенской площади, торговцы платили старосте золотую монету с изображением надменного профиля Вильгельма Ушпатита.
  
  В Гнилые Корешки наведывались охотники за сокровищами, расхитители гробниц, проходимцы всех сортов и мастей, в надежде найти древние богатства, сокрытые в склепах и курганах бескрайнего Виттенмортского Кладбища. Амбиции большей части этих пройдох не простирались дальше пары серебряных колец, снятых с истлевших пальцев покойников. Каждый, входящий в древние кладбищенские ворота, платил десять серебряных гульденов смотрителю, и получал 'Галчонка' - свиток с печатью Императора Ушпатита и рисунком галки, держащей в клюве кольцо. Свиток давал право расхитителям гробниц продавать их добычу. Торговля свитками приносила больше монет, чем торговля травами - воры и разбойники запасались 'Галками' еще охотнее, чем кладоискатели. Император Ушпатит издал указ рубить руки ростовщикам и купцам, если те покупали драгоценности, новое и древнее золото, Виттенмортские диковинки, не требуя у покупателя 'Галчонка' за каждые пять золотых.
  
  Никто в здравом уме не назвал бы узурпатора Вильгельма Ушпатита мудрым или добрым - но он железной хваткой стиснул Мидвальдскую Империю, выросшую на руинах древних Виттенмортских Городов. Создал непобедимую Стальную Гвардию, учредил рыцарский орден Пяти Топоров, орден Багряной Руки и орден Серых Плащей.
  
  Что касается пользы от учрежденния ордена Неистовой Девы - мнения Мидвальских подданных различались, но похождения славных рыцарей ордена уже двенадцать весен давали пищу слухам, анекдотам, скабрёзным историям, зависти, и более всего - отборной брани и проклятий в адрес императорского трона от немногочисленных поборников приличий. Хорошо это или плохо, но бродячие барды и менестрели собирали в кабаках Мидвальда больше всего монет именно за песни о Рыцарях Неистовой Девы.
  
  Император Ушпатит возвёл Хунгардский Скрипторий, подчинил трёх великих магов, очистил и обезопасил Древнюю Дорогу, учредил гильдию алхимиков, что создавали порох и ковали зеленые клинки, вассализировал и сделал данниками страны за Круглым Морем, уровнял торговые привилегии людей и Старых Рас. И даже от промысла воров, грабителей, расхитителей гробниц - в имперскую казну текло золото.
  
  Раз в сорок дней, в Гнилые Корешки наведывались гвардейцы, гремя бронёй, с заряженными дробью кульверинами на плечах и тяжелыми, широкими, словно мясницкий нож, тесаками. Гвардейцы забирали имперский налог, оставляя одну треть деревенской казны на нужды общины. Поговаривали, что старый Альбрехт держал золото в дупле древнего кривого дуба, сокрытого за пологом болотных испарений, где-то среди трясин, опоясывающих Мутную Заводь. Но сплетники ошибались.
  
  Альбрехт без всякого зазрения совести тратил деревенскую казну на офорты с изображениями обнаженных эльфиек, соблазняющих гвардейцев, нимф, совокупляющихся с кентаврами, лесных троллей, насилующих селянок. На книги из желтого, надушенного благовониями пергамента, за авторством гнома-отщепенца Буббы Дорка. Эти труды были наполненны стихами сомнительного содержания и еще более сомнительными картинками, на которых Мать Мира совокуплялась с Кром-Катором и его драконами. На роскошные альбомы из козей кожи, с рисунками путешественника Марфуса Пучеглазого, под незатейливыми названиями в духе 'Титьки Мидвальдской Империи' или 'Забытое искусство Виттенморта - титьки и задницы древних мраморных статуй'.
  
  Старый Альбрехт держал свои сокровища в подвале под полом, в огромном, оббитым стальными полосами массивном сундуке на трех запорах, с тайным замком, и едва садилось солнце - отправлялся туда с лучиной, предаваться чтению и разглядыванию картинок. Последним приобретением деревенского старосты была редкая книга эльфа-барда Гальмира Пуддинга, в которой описывались 'сладостные рецепты изысканных яств для обмазывания прекрасных девиц Тар-Фарота, и последующего сладострастного упоительного слизывания'. За эту книгу Альбрехт отвалил одному из заезжих купцов, что пользовались недостойной страстью деревенского главы, целых двенадцать золотых - без тени сомнения и всяких колебаний!
  
  - Три золотых! Три золотых! Три золотых!
  
  Настойчивые требование Бэт были словно копьями, летевшими в самое сердце старого Альбрехта. И эти копья были посыпанны солью, политы ядом гадюк, измазанны источающим зеленый свет калом редких болотных жаб! Старика ничуть не занимало, что золота у него не было. Но от мысли, что целых три золотых могут пойти на нужды, иные, чем пополнение его сокровищницы - ноги подкашивались, перехватывало дыхание, и Альбрехта бросало в жар.
  
  Бет имела веское основание требовать монет. Прошлой весною, Император Вильгельм Ушпатит издал указ, в котором обязал каждую деревню, каждый город, и даже дальние вассальные княжества за Круглым Морем, исполнить его очередную прихоть. Указ гласил:
  
   'Избрать из числа юношей и девиц, коим исполнилось 18 весен, способных к магии, дабы они предстали пред Бальфиусом Великолепным, Зальфиусом Мудрым и треклятым толстозадым проходимцем Ульвартом Обжорой, драконы его разгрызи. Определив достойных учеников, повелеваю трём волшебникам создать Хунгардскую Академию Волшебства, дабы её студенты овладели старой и новой магией, а также фокусами трёх магов. Главам общин наказываю выдать по три золотых из городской казны, тем моим подданным, что направляются на суд волшебников, дабы те не имели нужды и задержек в пути. Желаю больше подданых-магов, ядрит их Кром-Катор, да будут они прославлять Имя Моё, покуда не иссохнут титьки Матери Мира!'
  
  Альбрехт жмурился и кривился от отчаяния, под непрекращающиеся крики 'Три золотых!' Как на зло, чертовой девке именно сегодня исполнилось восемнадцать вёсен! Поняв, что юная Беатриса Годива Гвиневера Фон Кукенхольм всерьез вознамерилась предпринять путешествие в Хунгард, и не обращает должного внимания на его уловки, староста перешел к решительным действиям. Разбитый бубнящий старик исчез в один миг. Альбрехт распахнул дверь, выпрямился, важно задрав бороду высоко вверх, шагнул на крыльцо навстречу Бэт. Взял её за плечи, и пристально глядя в глаза, разразился решительной, проникновенной речью:
  
  - Милое дитя! Едва ли есть на этом свете более опасное и отвратительное предприятие, чем путешествие в Хунгард! Одна Мать Мира знает, сколько диких зверей, комаров, пауков, белок.. эмм..белки, бывает, кидают в путников желудями... белок.. и кровожадных вепрей... и самое страшное - волков, поджидают беспечного и юного путника! Дороги сквозь Старые Сосны перемежают зловонные протоки Мутных Заводей, трясины, источающие болотные миазмы, в которых путника подстерегают светящиеся ядовитые жабы! Но самые кровавые и ужасающие злодеяния происходят на земляных дорогах, что утоптаны бандами насильников! Разбойники, убийцы, бродячие поэты и музыканты, гвардейцы, расхитители могил, воры, мерзкие лесные гномы - каждый из них только и думает, как лишить тебя чести, невинное дитя! Кто из них устоит перед твоими роскошными волосами, переливающимися в свете садящегося солнца, словно воронье крыло? Кто из них не прибегнет к насилию, ради удовольствия впиться нечестивым поцелуем в твои сочные, алые, словно спелые вишни, прекрасные губы? Кто из этих мерзавцев не захочет увидеть отражение собственных злодеяний в глубоком зеркале твоих зеленых, словно древние изумруды, глаз? Проходимец, вор, плут, лжец - каждый мечтает зарыться лицом меж твоих прекрасных, увесистых, упругих грудей! И замереть там, источая ругательства от восторга, щекоча усами нежную жемчужную кожу, терзая алые соски грязной щетиной потных, грязных, небритых щёк! Только ступи на темные тропинки между Старыми Соснами - как тебя в тот же час попытается обольстить какой-нибудь проходимец-эльф, тряся этими своими лисьими ушками от похоти, только и думая, как погрузить гадкий длинный розовый язык в твоё истекающее любовными соками лоно, чтобы на хлюпанье и чавканье сбежались все белки, тьфу ты, я хотел сказать, всё лесные волки, желая погрузить в тебя свои чл.. тьфу, я хотел сказать, желая тебя съесть, сожрать целиком, вместе с косточками, милое дитя!
  
  Говоря это, Альбрехт, медленно оглаживал ладонями плечи юной Бэт. Едва заметив, как её щеки тронул румянец, а грудь начала вздыматься в такт участившемуся дыханию, староста попытался развернуть девицу, придерживая за талию, чтобы спровадить с крыльца. Описание поджидающих несчастий оказали желаемое действие - Бэт на секунду забыла о золоте, её лицо приняло отстраненно-мечтательное выражение. Староста, отечески поглаживая талию девицы, начал спускаться с крыльца, увлекая её за собой. И в этот момент раздался насмешливый, высокий голос:
  
  - Готов предложить свои услуги! Готов послужить прекрасной даме щитом от ужасов и опасностей Старых Сосен!   
  
  Пред Альбрехтом и Бэт предстал долговязый эльф, облокотившийся об поленицу. Он слушал их беседу, заложив руку за отворот кафтана, а пальцами другой изящно подперев подбородок. Эльф был одет в подбитую атласом накидку, зеленый бархатный кафтан с мелкими жемчужными пуговицами, блестящими в свете заходящего солнца. На его длинных и худых ногах болтались начищенные воском до ослепительного блеска ботфорты с серебрянными шпорами, за поясом покачивалась в богато украшенных ножнах длинная, парадная шпага, с рукоятью, усыпанной самоцветами.
  
  Как и у большинства долгоухих франтов, из рукавов кафтана торчали кружевные манжеты шелковой рубахи, тонкую шею украшал причудливо повязанный платок. На пальцах блестели кольца с поддельными драгоценными камнями таких грандиозных размеров, что даже самый отчаявшийся воришка не стал бы их красть, боясь быть осмеянным коллегами по воровскому ремеслу или скупщиком краденного. На голове эльфа была огромная зеленая шляпа, с высокой тульей, серебряной бляшкой, широкими полями и целым лесом развивающихся разноцветных лент и перьев.
  
  Эльф сорвал шляпу с головы, и исполнил причудливый изящный реверанс, несколько раз прокрутившись вокруг своей оси на одной ноге, при этом размахивая шляпой так, что Альбрехт и Бэт почувствовали порыв ветра.
  
  - Андорэль Эльфоэльф! Поэт, музыкант, путешественник и защитник прекрасных дам!
  
  Альбрехт выпустил из рук тонкую талию юной наследницы доблестных Куккенхольмов, и едва различимым кивком головы поприветствовал Андроэля, бормоча себе под нос 'ах тыж сучий пёс собачий'. А эльф, растекаясь в ослепительной улыбке, подмигнул старосте и продолжил:
  
  -  Почтеннейший предводитель этой славной деревеньки! Позвольте просить у вас полста серебряных гульденов, дабы я мог обеспечить весь мыслимый комфорт юной прелестнице, в её нелегком путешествии!
  
  Албрехт просветлел, и хлопком ниже пояса отправил Бэт прямо в объятья Андроэля, воскликнув с неподдельным восторгом:
  
  - Дитя моё! Матерь Мира послала нам этого честного, благонравного юношу, пусть даже и эльфа! Не будем отворачиваться от дара свыше! Словно сама Судьба, само Провидение следует твоему желанию отправиться к трём магам! Откуда золото в нашей несчастной, затерянной в Мутных Топях, деревеньке!? Но клянусь, я отдам последнее, дабы сделать твоё путешествие приятным и быстрым!
  
  А затем, повернувшись к Андроэлю Эльфоэльфу, сухо вымолвил:
  
  - Хватит с тебя и тридцати гульденов!
  
  Итак, юная Беатриса Годива Гвиневера Фон Кукенхольм, хоть и не получила обещанных Императором Ушпатитом трех золотых, но зато нашла прекрасного и утонченного спутника, готового разделить тяготы долгого путешествия через наполненный опасностями мрачный древний лес и зловещие ядовитые топи.
  
  Иллюстрации к главе 1
  
  
  
  
  
  Глава 2. Портки и куры
  
  Андорэль Эльфоэльф поймал холщевый мешочек с серебром, брошенный с крыльца старым Альбрехтом. Запустил руку за отворот кафтана, вытащил белоснежный шелковый носовой платок, расстелил на ладони, и высыпал сверху пригоршню монет. Тщательно протер краем платка каждую монетку. А затем начал их пересчитывать, отправляя одну за другой в расшитый бисером, украшенный фальшивыми драгоценными камнями и петушиными перьями поясной кошель. Насчитав тридцать гульденов, Андроэль довольно хмыкнул, и провозгласил высоким, поставленным фальцетом:
  
  - Дела надежней в Мидвальде нету, чем серебро доверить поэту! Тем более эльфу.
  
  Эльф смял носовой платок, и отправил его в карман для смятых носовых платков, притороченный сзади над фалдой кафтана. Развернулся к Бэт, привычным жестом полез за отворот,  вытащил шелковый носовой платок еще белоснежней прежнего, и изящным жестом подбросил вверх. Затем поймал за уголок, причудливо помахал им, и, нагнувшись, постелил на пыльную землю у ног Бэт. Стал коленом на платок, а другую ногу изящно оставил назад, упершись в землю одним носком, чтобы его темно-бардовые портки не соприкоснулись с деревенской пылью, перебитой с куриным помётом. Бэт с недоумением наблюдала за этими невиданными в Гнилых Корешках проявлениями галантности. Её глаза расширились от удивления, когда Андроэль совершил плавный и изящный жест, выхватив откуда-то очередной белоснежный платок!
  
  Андроэль, стоя на одном колене перед Бэт, одарил её прекрасной улыбкой, ловко схватил за запястье, протер шелковым платком тонкие девичьи пальчики, и с громким причмокиванием начал их целовать по очереди, один за другим, слева направо, а затем справа налево, а затем опять слева направо. Бэт покраснела и смутилась, но опасаясь показаться галантному кавалеру деревенщиной, покорно принимала эти знаки внимания. Вошедший во вкус Андроэль вывалил длиннющий язык, и, едва не обвив им запястье, самым кончиком влажно пощекотал ладонь. Это было уже слишком. Бэт вспыхнула, выдернула руку, вспомнила о тридцати гульденах, и деликатно обратилась к эльфу:
  
  - Сударь, я польщена, и рада видеть вас в качестве спутника. Но вам бы доверить мне серебро, что дал Альбрехт. Только не подумайте дурного - вижу, какой вы честный и галантный кавалер. Не желаю, чтобы местные пьяницы или приезжие гробокопатели вас поколотили, сделали ваш нарядный кошель своей добычей. В Гнилых Корешках пруд пруди заезжих бродяг и всякого рода проходимцев - кошель на виду они сочтут если не вызовом, то уж точно приглашением обворовать путника. Путь в Хунгард займёт не один день, наверняка стоит запастись. Скажите, сударь, что, кроме снеди, берут в путь бывалые путешественники?
  
  Эльф, не обращая внимания на слова Бэт, потянулся к её руке, сделав губы трубочкой, но чуть не потерял равновесие. Встал, легким движением поднял и отправил вывалянный в пыли носовой платок в карман для вывалянных в пыли носовых платков, притороченный с другого бока от кармана для смятых носовых платков. Облизав красивые тонкие губы, эльф откашлялся, несколько раз глубоко вздохнул, словно собираясь спеть, и обратился к Бэт:
  
  - Едва ли найдется в Мидвальде более опытный и запасливый путешественник, чем ваш заботливый и покорный слуга, прекрасная Бэт! Вы наверняка не против, прелестница, если буду вас так звать? Не думайте, что купить припасы к путешествию на эту жалкую жмень серебра - плёвое дело! О, Серебро! Эфемерная, неуловимая, хитрая и своевольная субстанция, которая только и мечтает, что покинуть карман!
  
  С этими словами Андроэль полез в кошель, выудил серебряный гульден, поднес к носу Бэт - и щелчком изящных пальцев подкинул монетку. Поймал в воздухе и, закатав кружевной манжет, показал девушке сжатую ладонь. А когда ладонь открылась - монетки и след простыл. Андроэль изобразил изумление, оглядываясь по сторонам, растерянно разведя руки, словно пытаясь отыскать взглядом пронырливых сильфов и фей, унесших монету.
  
  - Крохи серебра, великолепная Бэт - вот удел музыканта и поэта! Истертые гульдены, что подносит ему слушатель-бедняк, стыдясь своей скромной платы за минуты и часы пережитого восторга! Засаленные, замызганные монетки, которые жадный трактирщик кидает на залитый брагой стол, перед тем как выпроводить изможденного менестреля! Но знайте, прекрасная Бэт - я отрицаю власть серебра над собою! Монетам я предпочту глоток вина из бурдюка пастуха, аплодисменты зевак на базарной площади, неловкий, нежный поцелуй трепещущий девы, вкусившей Плодов Поэзии! Тысяча извинений, моя прекрасная голубка, за то, что утомляю вас своим красноречием. Желаю выпить и выспаться - составите мне компанию? Очертания вашей груди, плененной слоем ткани, будоражат мои чувства с тех самых пор, как увидел вас на крыльце этого скупого, чёрствого  старика. Вы словно весеннее солнце освещали невиданной красотой серые и скучные деревенские пейзажи! Возвращаясь к серебру, скажите, Бэт - возможно ли приобрести в вашем премилом захолустье перламутровые пуговицы или носовые платки приличного качества? Сдается мне, среди вас, честных и простых людей, пробавляется ремеслом какой-нибудь искусный и недорогой портной. Который день я мечтаю о портках из гладкого пурпурного бархата, способных должным образом очертить мои бедра! Подлец и мерзавец, гнусная пародия на портного, Кшиштоф Кривой из Лосиной Ноздри, пошил мне такие тугие и узкие бархатные портки, что зеваки имели удовольствие разглядывать каждый изгиб, каждую черточку моего члена под натянутой тканью! Я даже не хочу рассказывать о виде сзади, чтобы не нанести ущерба вашему вкусу, бесподобная Бэт! Слава Матери Мира, эта недостойная именоваться портками подделка лопнула по швам, пусть и не в самый подходящий момент. Это досадно - зато сейчас я со спокойным сердцем ношу старые портки, предшествующие сделке с Кшиштофом Кривым, проходимцем и злодеем невиданного масштаба!
  
  Солнце село, из слюдяных окошек деревенских изб полился желтый свет. Со стороны трактира послышался гомон пьяниц и постояльцев, приправленный звуками скрипки, иногда попадающей в такт мелодии. Но Андроэль Эльфоэльф всё говорил, говорил, и говорил.
  
  Бэт узнала, как правильно складывать и с каким жестом извлекать носовые платки, чем отличается Мидвальдский бархат от Тар-Фаротского, как не выставить себя в плохом свете перед дамами, если захочется чихнуть или вострубить задницей. Андроэль пускался в рассуждения, прилично ли носить портки женщинам, щедро делился мыслями и наблюдениями, как натянуть узкие портки, как отделать портки жемчужными бусинами, в каких портках был Вильгельм Ушпатит в день своего пятидесятилетия, и прочее, и прочее, и прочее.
  
  Бэт слушала, изображая заинтересованность и вежливо кивая. Лёгкий румянец касался щек девицы, когда Андроэль перемежал речи о портках и носовых платках витиеватыми восторгами по поводу её красоты. Бэт не находила удобным стоять столбом перед крыльцом старосты и слушать речи эльфа. Но Андроэля не заботила темнота, время и место. Кром-Катор свидетель, его не заботило вообще ничего на свете, кроме собственных речей и рассуждений.
  
  Вдруг, словно пелена опустилась с глаз - и пришло сумеречное, беспощадное Понимание. Бэт почувствовала настоящий ужас, от которого леденело под сердцем, спирало дыхание, а кожа между лопатками покрывалась мурашками. Дорога к Хунгарду едва ли займет меньше двух недель. И, без всякого сомнения -  всё это время Эльфоэльф будет без устали делиться соображениями о платках, портках, и прочей чепухе, не замолкая даже на минуту!
  
  Бэт совершенно точно знала - приличной девушке не следует перебивать говорящего, пока тот сам не умолкнет. Следуя за этикетом, не прерывая излияний Андроэльфа, Бэт подшагнула, протянула руку, и закрыла его рот ладонью. Эльф принял этот жест за проявление великого расположения, пробужденного красноречием. Прикрыв глаза от удовольствия, принялся звонко целовать Бэт в ладонь, то и дело норовя просунуть язык меж её пальцев. Не отрывая руки от губ Андроэля, опасаясь, что оттуда выскочит очередная порция портков и носовых платков, Бэт сдержанно и коротко распрощалась с эльфом:
  
  - Сударь, я бы пригласила вас переночевать - но моё скромное жилище не удовлетворит ваш вкус. Отправляемся завтра поутру, буду ждать на деревенской площади, у солнечных часов. Желаю думать, что вы не спустите серебро старосты на вино и девок, и мы запасемся припасами. А после - сразу отправимся, чтобы успеть засветло к заставе. Надеюсь, вас устроит постель за три гульдена, кухня и компания в трактире. Желаю крепких снов!
  
  Бэт развернулась, закинула за спину дорожный мешок. С тяжелым сердцем зашагала к своему жилищу, краснея от удаляющегося голоса Эльфоэльфа, восторгающегося видом её задницы и тонкой талии. Невозможно было представить менее надежного и располагающего к долгому путешествию спутника. Но через секунду Бэт устыдилась этой мысли - разве следует сомневаться в честных намереньях персоны, пусть даже и эльфа, лишь из-за болтовни, франтовства, и страсти к носовым платкам? По крайней мере, Андроэль Эльфоэльф был музыкантом - одно это могло скрасить долгий путь.
  
  На Гнилые Корешки опустилась ночь. Затих вечерний перебрёх собак. Деревенские жители погасили лучины и масляные лампы, заперли двери, закрыли окна ставнями, боясь быть обворованными. Торговцы, кучера, и взятые в охрану головорезы, готовились сторожить свои телеги ночь напролёт, держа под рукой кистень или нож. Гомон с постоялого двора по обыкновению перерос в крики и шум драки, а скрипка звучала так, словно музыкант гонялся за проворным гномом, обрушивая инструмент на его голову.
  
  Бэт закрыла за собой дверь избы, когда-то отведенной конюху её семейства. На сердце было беспокойно. Грядущий день должен был положить конец безрадостному существованию наследницы славного рода Кукенхольмов. Высвободить Бэт из плена тяжких, сумеречных дней, что тянулись четвертую весну со смерти её отца, Густава Кукенхольма.
  
  Не желая спать, Бэт высыпала на узкую деревянную кровать походный мешок, начала раскладывать те немногие вещи, что решила взять в дорогу. Щетка для платья. Несколько смен белья, лент и чулков. Пара недорогих платьев. Новые, не ношеные туфельки. Несколько свертков с болотными травами. Небольшой мешочек серебра, что Бэт откладывала для путешествия. Монет было мало, чертовски мало - без трех золотых, обещанных будущим студентам Императором Ушпатитом, Бэт не представляла, как доберётся до Хунгарда. Но оставаться и искать средств - было решительно невозможно. Бэт приняла решение покинуть Гнилые Корешки четыре весны назад, сразу после смерти отца - и не было в роду Кукенхольмов тех, кто боялся трудностей, путешествий, и самой жизни!
  
  Бэт держала меж пальцами костяной гребень для волос, подаренный отцом. На ручке гребня был вырезан щит с Кукенхольмской Курицей - семейный герб, полученный от Императора вместе с титулом. Нахлынули воспоминания о пережитом отчаянии. Тень легла на лицо девушки.
  
  История её семейства знала и блистательные взлёты, и ошеломительные падения, ведущие к нищете, безумию, смерти. Были времена, когда сравнение с Кукенхольмами льстило даже дворянам. Были времена, когда эта фамилия становилась мишенью для насмешек, топливом для анекдотов и скабрёзных историй.
  
  Первым прославившимся Кукенхольмом был далекий прадед Бэт, путешественник, исследователь и пират, Клаус Кукенхольм. Рассказывают, как он явился к Удгардским купцам, требуя золота на покупку корабля. И пообещал огромные, невиданные проценты. Клаус желал купить не просто шлюп или кэч, но баркетину или шхуну, способную бороздить Круглое Море. На вопрос купцов, с каких средств он намеривается выплачивать долг, новоявленный путешественник ответил - 'c доходов от пиратства!'. Клауса Кукенхольма высмеяли.
  
  Но через две весны он добыл денег и купил корабль. А в следующие пять весен награбил у берегов стран за Круглым Морем столько золота, что купцы и знать сочли великим удовольствием иметь с ним дело.
  
  Клаус Кукенхольм исчез вместе со своим кораблём и командой. Говорят, он был изловлен купцами Тар-Фарота и обезглавлен. Говорят, что он нашел покой на морском дне после кораблекрушения. Некоторые утверждают, что он выведал у Короля Спрутов путь за Край Мира, и отправился туда, искать удачи и славы. Перед исчезновением, прадед Бэт поднёс правящему в те времена императору Соломону Мардолу подробную карту побережья Круглого Моря - за что и был пожалован рыцарским титулом.
  
  В жизни отца Бэт, Густава Кукенхольма, случился еще больший триумф, чем у её прославленного прадеда. Отец Бэт был пожалован титулом барона, а его единственная наследница стала баронессой. Но его стремительное падение и смерть не обросли легендами, не стали пищей для героических фантазий. Жизнь Густава Кукенхольма сперва была источником всеобщего смеха. Затем - всеобщей зависти. И смех завистников стал аккомпанементом, под который эта жизнь завершилась.
  
  Густав Кукенхольм всем сердцем любил кур. С малых лет, не обращая внимания на насмешки и упреки в безумии, он пытался вывести породу кур, таких размеров и такой силы - что на них возможно было бы ездить верхом, рыцарю с копьем и в полном латном облачении!
  
  Подобная дикая идея не могла зародиться сама, даже в головах Кукенхольмов, всегда готовых к любому, даже самому странному, предприятию. В отрочестве Густав увидел в одной из книг, что покупал ему отец, картину с рыцарями, сражающимися верхом на курицах. Само собой, этот рисунок был в книге лишь для развлечения детей, утомленных тяжким трудом чтения. Но образ Куриных Рыцарей въелся в голову, всецело завладел умом, и определил судьбу Густава Кукенхольма.
  
  Когда Густаву исполнилось тридцать пять вёсен, у него родилась дочь. От связи с крестьянкой, которую звали то-ли Клотильда, то-ли Колета. Густав без всяких колебаний признал дочь, и даже заключил брак с матерью ребенка, желая для Беатрисы Годивы Гвиневеры Фон Кукенхольм законных прав на капитал, имущество, и славу её предков. Этот брак длился всего двадцать дней - несчастная новоявленная супруга умерла от послеродовой лихорадки.
  
  А еще через одиннадцать вёсен, куриные изыскания дали плоды. Поговаривают, что Густав ухитрился скрестить курицу то ли с призванным при помощи магии грифоном, то ли с рожденным при помощи алхимии василиском. Говорят многое - но будоражащая и сумеречная тайна появления Кукенхольмской Курицы исчезла вместе с её создателем.
  
  Триумф куриной затеи случился на праздновании пятидесятого дня рождения Императора Ушпатита. Из всех концов империи в Большой Зал Хунгардского дворца прибыли диковинки и дары. Посланники пока-что независимых королевств пытались отсрочить неизбежную вассализацию роскошными подношениями - ларцами с болотной специей, табаком и черной фасолью, гобеленами, изображающими сцены охоты императора на кабанов, статуями Ушпатита, отлитыми из золота, ночными горшками тончайшего фарфора, на которые от их изысканности и присесть было страшно.
  
  Тар-Фаротские проходимцы поднесли Императору его позолоченную статую, в полный рост, в образе древнего Виттенмортского бога плодородия Идриса - с огромным, задранным кверху членом, доходившим статуе до плеч. Это казалось данью традиции, славным образом из истории Виттенморта. Но Тар-Фраротские послы украдкой перемигивались и прятали улыбки. Каждый феодал, каждая знатная семья, каждый богатый купец, считали своим первейшим долгом сделать подношение Ушпатиту, но их фантазии не простирались дальше золота, драгоценный камней и пары-тройки наложниц с действительно славными титьками.
  
  Император нюхал болотную специю, воскуривал табак, прятал под язык половинку черной фасолины, шлепал наложниц по упругим задницам, вел счет дарёному золоту, багровел, глядя на увитый виноградными лозами золоченый член Идриса и Тар-Фаротских послов. И развлекал себя, пытаясь попасть монеткой в фарфоровые посудины. Под конец дня эти однообразные занятия привели Ушпатита в отвратительное расположение духа. Он провозгласил дарителей мерзавцами, лишенными крупиц воображения, сукиными детьми и проходимцами, заговорщиками и изменниками, решившими уморить скукой своего правителя.
  
  Настал час Густава Кукенхольма. Пажи вынесли в центр зала огромную клетку, накрытую отрезом бархата. Густав открыл дверцу, и с патетическим жестом сорвал покров. Из клетки выскочила огромная, круглая, жирная курица, размером превосходящая индюка! Курица хоть не подходила на роль скакуна для латника - но была вполне способна прокатить на спине гнома. В зале повило молчание, а затем витражи замка затряслись от хохота. Над Густавом и его даром смеялись даже пажи, даже лакеи, даже шлюхи Тар-Фаротских послов!
  
  Но Вильгельм Ушпатит, в отличие от своего двора и гостей, умел отличить дельные вещи от помпезных безделиц. Он знал цену старому как мир золоту - и знал цену идеям, изобретениям, новшествам, магическим явлениям, что могли быть употреблены к пользе Мидвальдской Империи.  Император намерился пощупать курице бока, вскочил с трона, и зашагал к клетке.
  
  Но не тут-то было - курица понеслась прочь с невиданной скоростью, запрыгивая на столы, переворачивая кубки с вином, кудахча и выпуская облака перьев, сбивая гостей со стульев и роняя помёт. Вильгельм Ушпатит, хохоча от удовольствия и вопя от азарта, гонялся за курицей по залу, вместе с пажами, министрами, гвардейцами, телохранителями и рыцарями Неистовой Девы. Неспешный, торжественный пир превратился в полнейший бедлам - столы со снедью были перевернуты, фарфор разбит, а гости вымазаны вином, соусами и куриными перьями. Наконец, изловив курицу, Ушпатит воскликнул:
  
   - Клянусь чреслами Матери Мира, в тебе не менее тридцати фунтов белого мяса! Экая ты распрекрасная сучья дочь!
  
  Обнял Густава Кукенхольма, расцеловал его - и даровал титул 'Рыцаря Куриной Доблести'. А затем произвел в бароны, одарил пятью сотнями золотых монет, и крошечным феодом в двух милях от деревни Гнилые Корешки. Через два дня императорский герольд привёз Густаву грамоту с новым гербом его рода - жирной, аппетитной курицей, занимающей большую часть геральдического щита.
  
  Но Судьба нередко заканчивает самые ослепительные триумфы самыми омерзительными падениями. Когда человек объясняет свой успех не промыслом Провидения, не даром Матери Мира, не расположением Кром-Катора, и отвечает на ядовитые лобзания гордыни - Удача от него отворачивается.
  
  Густав Кукенхольм был счастливейшим человеком в Мидвальде. Он заручился расположением самого Императора Ушпатита, был щедро одарен землёй и золотом, имел прекрасную дочь - и не был женат! Многие прекрасные и знатные девицы на выданье наверняка приняли бы его предложение руки и сердца. Он мог бы сочетаться браком с какой-нибудь вдовой, без титула, но с изрядным состоянием! И эта богатая добродетельная женщина излила бы нерастраченное тепло своего сердца на Густава и его прекрасную дочь.
  
  Но вместо того, чтобы продолжить куриные изыскания, обзавестись супругой и приумножить состояние, Густав решил повторить свой подвиг. На этот раз - с кроликами. Он возгордился, пожелал обзавестись еще большим расположением Императора, добиться титула виконта, или даже графа!
  
  Он пытался скрещивать несчастных животных со светящимися жабами и лесными енотами, белками и ежами. Кормил их черной фасолью и ел черную фасоль сам, ожидая, что в сумеречных видениях Кром-Катор откроет ему способ. Осыпал золотом алхимиков и колдунов, давал наживаться на этой странной затее проходимцам и мошенникам. Золота не хватало. В погоне за новой мечтой, Густав заложил земли. Требовал денег у кредиторов - а те охотно осыпали его монетами, помня о благосклонности Ушпатита. И всего страшнее - Густав пристрастился к черной фасоли.
  
  Бэт помнила время, когда отец днями лежал в гостиной, одержимый видениями, а на столах, в углах комнат, во дворе - совокуплялись и гадили, гадили и совокуплялись, сотни кроликов. Кроликов воровали лисы, они заболевали, отравлялись в жаркое - но плодились быстрее, чем умирали. И оставались такими же похотливыми, прожорливыми, маленькими и длинноухими. Отец Бэт, видя крах своих амбиций, своей новой мечты, терял рассудок. Тратил деньги на черную фасоль и вино, впадал в беспамятство, делал новые долги.
  
  Бэт помнила тот день. Её исполнилось четырнадцать вёсен, но чтению и музыке она предпочитала прогулки и игры с кроликами, повязывала им банты и наряжала в кукольные платья. В то утро отец пришел в детскую, после бессонной ночи, бледный, с впавшими щеками. Трясущимися руками обнял её, осыпал поцелуями, и, со слезами на глазах, промолвил:
  
   - Моя маленькая Бэт! Судьба рода Кукенхольмов -  испытывать моменты славы, и проваливаться в пропасть отчаяния и бедности. Но каждый раз восставать. И добывать еще большей славы. Дочь моя, знай, у тебя есть титул - это величайшее достижение моей жизни. Я подготовил купчую. Завтра же продам этот дом, эту землю вместе с треклятыми кроликами. Мы сможем жить скромно, забыв о моих глупых амбициях, забыв об этом кошмаре. Я изыщу денег на приданное, и не буду противиться зову твоего сердца, когда ты изберешь супруга. Мы с тобой - единственные из рода Кукенхольмов. Я надеюсь стать дедом, закончить дни в постели, среди любящих внуков и правнуков. Я виноват перед тобою, Бэт. Но не всё так плохо, пока мы есть друг у друга.
  
  А вечером того же дня Густав умер, захлебнувшись черной, как ночь, блевотиной. Он съел черной фасоли аж на двадцать золотых. Гордыня и Безумие забрали еще одного Кукенхольма. Отчаяние вновь вонзило когти в их древний род.
  
  Бэт еще не поняла, не осознала произошедшего - а на пороге её дома появились кредиторы. Никто из Мидвальской знати не пожелал стать опекуном новоявленной разорённой баронессы, дочери 'Рыцаря Куриной Доблести'. Бэт видела, как слуги разбегаются, воруя из дома фарфор, стулья и ложки. Никто не знает, каких сил стоило Бэт пережить бесславную смерть отца и последующее за ней разорение.
  
  По требованию кредиторов, Хунгадское казначейство назначило управляющего делами семьи, старого Турберта Медяка. И он каким-то чудом избавил юную Бэт от долгов отца, распродав всё имущество семьи, оставив ей лишь избу в Гнилых Корешках. Казначейство назначило Бэт содержание, покуда ей не исполнилось шестнадцать вёсен. Этого содержания едва хватало на еду, дрова и одежду. Бэт не узнала голода, но быстро поняла цену серебра.  
  
  Кукенхольмы никогда не стеснялись трудов - Бэт работала в трактире, разносила миски с похлебкой и кружки с вонючей брагой. А к шестнадцати годам её задница и бюст округлились так, что крики и пьяные восторги сотрясали ветхие стены заведения, едва Бэт переступала порог. Бэт покинула трактир, и начала ходить с травницами на болота. Научилась различать травы и заманивать болотные огоньки в тёмную банку.  
  
  К семнадцати годам, старый пьяница и лунатик, бывший гвардейский костоправ Одноглазый Николас, взял Бэт в помощницы. Научил её рвать зубы, ставить пиявок, чистить раны от гноя, сшивать их края, останавливать кровь. А главное - научил Бэт ругаться такой мерзкой и забористой бранью, что сам пират Клаус Кукенхольм испытал бы гордость за свою пра-пра-правнучу.
  
  К восемнадцати годам в Гнилых Корешках не было ни единого повесы, от пятнадцати до шестидесяти лет, который не мечтал бы вколотить член меж бедер Бэт, или насладиться видом собственного семени, стекающего по её губам. Местные проходимцы спорили на золото - 'кто первым даст дрозда нашей баронессе'. Всегда и везде, во все времена, Кукенхольмов влекли плотские удовольствия, и Бэт не была исключением.
  
  Но она помнила о своем единственном богатстве - титуле и чести. Меньше всего Бэт хотела прослыть в Гнилых Корешках доступной девкой. Поклонники довольствовались милой улыбкой, или возможностью проводить её домой, придерживая за талию. Наградой бездельникам, не желающим остановиться на этих знаках внимания, становилось крепкое слово, или увесистая оплеуха. Её некому было научить давать пощечины так, как приличествует баронессе - расслабленной рукой, чтобы не отбить пальцев, с выражением скучающего пренебрежения, превосходства и презрения. Бэт носила с собой нож - Кром-Катор свидетель, она воспользовалась бы им, дойди дело до защиты чести.
  
  Бэт погрузилась в тяжкие воспоминания. Но сон взял своё. Она расчесала волосы, разделась, устроилась на узкой кровати, закрыла глаза и прошептала:
  
  - Мать Мира, сделай так, чтобы это была последняя ночь в Гнилых Корешках. И сделай так, чтобы старого лекаря Одноглазого Николаса не хватил удар от пьянства. Пусть он поносил меня и больных отборной бранью - но давал работу, и учил своему ремеслу.
  
  Итак, юная Беатриса Годива Гвиневера Фон Кукенхольм, уснула, гнетомая печалью. Ей снились то ли портки, то ли куры. То ли влюбленные по уши прекрасные принцы, лобзающие её губы, то ли отвратительные похотливые гномы, терзающие её задницу. Мать Мира услышала просьбу. Это была последняя ночь в деревне, затерянной среди лесов и болот. Утром Бэт оставит своё жилище и своих недалёких воздыхателей.
  
  Но тени прошлого отправятся в путешествие вместе с нею.
  
  Глава 3. В объятиях Эльфоэльфа
  
  Вигмар, проскакав по небосводу, гасит факел. И прячет в жерле вулкана, дабы его не украли драконы. Ночью просыпается Кром-Катор, шарит руками, желая дотянуться до своей секиры. Скрежещет зубами, пытаясь вырваться из плена виноградных лоз. Когда на Мидвальд опускается ночь - Мать Мира закрывает лицо ладонями, не желая видеть того, что творится во мраке. Тёмные личности берутся за тёмные дела, и свет далёких звёзд выхватывает из темноты сцены отвратительных злодеяний.
  
  Зеленокожие пересекают границы Мидвальда, сжигают деревни, насилуют крестьянок - а гвардейцы потрошат зеленокожих, насаживая их головы на пики. Убийцы затягивают удавку на шеях спящих жертв. Головорезы точат ножи, поджидая запоздалого путника. Отравители варят яды, надеясь получить горсть серебра за очередную прерванную жизнь. Воры проникают в дома знати и бедняков, в надежде разжиться золотом или куском хлеба. Гробокопатели разбивают могильные плиты, желая добыть золотых зубов или продать тела тауматургистам. Безумцы и насильники преследуют визжащих от ужаса красоток. Кровожадные волки раздирают и пожирают заблудившихся в лесной чаще. Лисы проникают в курятники и воруют кур. 
  
  Неискушенный человек надеется, что нет ничего страшнее злодеяний, творимых людьми, зверьми, и зеленокожими. Но когда властвует мрак - истончается ткань, отделяющая Мидвальд от немыслимых пространств, наполненных богами и чудовищами, что жаждут обрести новую реальность для своих игр. Ночью всходят ростки черной фасоли. С языков слетают заклинания на забытых языках. Кровь льется по камням лесных алтарей. Бьется пламя свечи над пергаментами чернокнижников. Во мраке струиться магия, рождает безумные амбиции, насыщает злокозненные умы, питает нечестивые желания.
  
  Оккультисты взывают к кошмарным существам из-за полога бытия, предлагая им свой разум и кровь девственниц. Некроманты тревожат усопших - и мертвецы обретают желание покинуть могилы. Алхимики забывают о порохе, пытаются присоединить бездушное сознание к механизмам из стали, дерева, шестерней и пружин. Зловещие неупокоенные короли и малефикары Виттенморта шепчут проклятья в запечатанных саркофагах, пытаются найти выход из катакомб под древними развалинами, скребут истлевшими пальцами двери склепов, мечтают возродить свою могущественную империю - и вновь править миром. Тауматургисты похищают живых и мертвых, творят из их плоти гротескные, немыслимые конструкции, движущиеся и стонущие в ночи - и язык не поворачивается назвать эти создания существами. Безумные Тар-Фаротские жрецы пытаются подкупить джиннов прекрасными наложницами, а на берегах реки Понго темнокожие колдуньи совокупляются со змеями и болотными тварями.
  
  Даже того, кто избежал ночных ужасов, ворочается в собственной постели - настигает бремя тревог и воспоминаний. Перед сном являются иррациональные страхи, тяжкие мысли о путях Провидения, тени прошлого, сожаления о разбитых надеждах, тоска по былым любовникам, ужас неминуемой смерти.
  
  Этих дум возможно избежать - если человек пьян, изможден трудами, или держит в объятиях того, с кем посчастливилось разделить ложе. Ужасы ночи и тревоги, что поджидают в сумерках, можно приглушить вином, разбавить обществом искусной шлюхи, забить ноздри болотной специей, развлечься чтением, занять ум фантазиями. Услышать далекий вой волков, удары грома, звуки дождя и ветра - и порадоваться, что есть кров, в печи горит огонь, и не пришлось засыпать с пустым животом.
  
  Но будь ты бедняк или король - ужасы ночи невозможно одолеть, если ты одинок. В очередной раз придется отойти ко сну с тяжелым сердцем, ожидая момента, когда ночные кошмары вытеснят тревожные мысли. Любому человеку необходим добрый товарищ, преданный любовник, заботливый родич, искренний друг. Любой одинокий человек, гном или эльф - медленно умирает от одиночества, так же, как умирает от язвы, сифилиса или проказы.
  
  Возблагодарим Мать Мира - ибо каждая ночь заканчивается. Вигмар седлает коня, облачается в золотые доспехи, зажигает факел. Скачет по небесному своду, и пламя его факела затмевает свет ночных звёзд. Мрак отступает. И каждый рассвет даёт призрачную надежду на избавление от одиночества.
  
  Бэт была одинокой девицей - и не собиралась привыкать к такому положению вещей. Бедная, но добродетельная и решительная Беатриса Годива Гвиневера Фон Кукенхольм намеревалась обрести товарища, любовника, друга, положить конец своему одиночеству.
  
  Пришел день побега из Гнилых Корешков. Бэт открыла глаза - и первым звуком нового дня стали переливы далекой, чарующей мелодии. Уже через несколько минут девушка направлялась к деревенской площади, навстречу доносившейся музыке, не желая оглядываться на старую избу, где провела последние несколько лет. За плечами болтался дорожный мешок, в её волосы был вплетен цветок гибискуса, сорванный через соседский забор. Бэт бодро шагала по пыльной улочке, не обращая внимания на повес, что шутливо кланялись, восклицая 'доброе утро, моя баронесса!', ощупывая мутным после ночной попойки взглядом её стянутый корсетом бюст.
  
  Этих незадачливых деревенщин можно простить - к добру ли, к худу ли, Бэт была чертовски хороша собой. Даже самый никчемный пропойца и бездельник не в силах оставаться равнодушным к девичей свежести и красоте - ему остается лишь сокрыть своё восхищение и непристойные фантазии за глупой шуткой и пьяной ухмылкой.    
  
  Бэт не надеялась, что франт и болтун Андроэль Эльфоэльф будет ожидать под часами на деревенской площади, и собиралась искать его в кабаке. Она имела твердое намерение удостоверится, что эльф не пропил серебро. А коли это произошло - задать ему хорошую трёпку. Но с площади лилась мелодия чарующей красоты, и ноги сами несли Бэт навстречу этим звукам. Девушка подняла взор к небу, благодаря Мать Мира за мелодию, что разносилась над деревней словно трель соловья, поющего под аккомпанемент дудочек сильфов. И в ту же секунду Бэт врезалась в Альбрехта Плешивого, спешащего ей навстречу.
  
  Благостное состояние, в котором прибывала Бэт от звуков чудесной мелодии, было растоптано, изнасиловано, растерзано видом всклоченной рыжей бороды Альбрехта, бородавкой на его сизом носу, блестящей плешью, хитрыми глазами, красными после ночных бдений над книгами. Без особого энтузиазма Бэт приветствовала старика.
  
  - Альбрехт, никак ты нашел для меня золото, обещанное Императором?
  
  - Милое, чудесное дитя! Ты расцвела, словно прекрасный, волшебный, ароматный цветок, вокруг которого жужжат пчелки, теша себя сладостными фантазиями о пахучем, сочном нектаре! Свет юности и блеск твоих зеленых глаз - самые славные, самые чудные образы, доступные мне, дряхлому несчастному старику, в нашей нищей, многострадальной деревеньке, наполненной одними лишь пьяницами, проходимцами и приезжими плутами! Но годы не сделали тебя более прозорливой, чем ты была в детстве, играя с кроликами в старом доме Куккенхольмов. Кром-Катор свидетель - едва ли найдется минута, когда я не возношу Матери Мира молитв о том, чтобы почувствовать в трясущейся от старости ладони вес хотя-бы одного золотого, желая употребить его для пользы и блага нашей несчастной общины! Откуда, дитя мое!? Откуда золото в Гнилых Корешках!?
  
  В молодости Альбрехт был солдатом, затем капитаном. Ходил среди людей, служил многим феодалам. И являл такие пронзительные сцены добродетели, великодушия и человеколюбия - что злодеи раскаивались в преступлениях, разбойники забывали о ножах, а солдаты воюющей знати обнимались на поле брани. Странно, что Провидение не сделало Альбрехта актёром. В освещенных сотнями свечей театрах Хунгарда могли бы красоваться статуи и картины, изображающие его в роли пророка, несущего свет Матери Мира всем живым существам. Или в роли старого вождя северных варваров, вырезающего из своих бедер куски мяса, дабы накормить плачущих от голода соплеменников. Шлюхи украсили бы эти величественные изваяния цветами, а актеры, желающие покровительства дома Бонбруни, пытались бы подражать его игре. Но Судьба назначила Альбрехту стать деревенским старостой. Дрожащей рукой он смахнул слезу, выдержал паузу, демонстрируя образ несчастной, но непоколебимой праведности, и продолжил:
  
  - Бэт, я принес тебе в дорогу сыра. И книгу! Книга - вот что стоит всего золота мира! В минуты скуки, тоски, желая искупать сердце в золотых лучах Искусства - прочти её, и вспомни о бедном, дряхлом, но заботливом старике!
  
  Альбрехт вручил Бэт узелок со снедью, и небольших размеров том, завернутый в отрез бархата. Откланялся, утирая слёзы, развернулся и направился к стоящим на площади торговцам с телегами, желая обсудить очередное вложение деревенской казны. За долгие годы разврата, воровства, и совершенно немыслимого, безобразного, но искусного вранья - Альбрехт так и не научился полностью заглушать голос собственной совести. Подарок для Бэт должен был сделать этот голос тише.
  
  Староста расстался с единственной книгой, с которой смог бы расстаться. Книга была творением Жоржетты Голоццио, одной из бесчисленного войска кокеток под покровительством семьи Бонбруни. Жоржетта не годилась ни для театра, ни для борделя - но внезапно обнаружила великую способность к писательству. Жадные до золота прохвосты и развратники Бонбруни решили продавать её труды, не пожалев денег для печатников. Напудрили Жоржетту, таскали за собою в общество, и сверх всякой меры утомляли богатых Хунгардских бездельников этой остроумной и блистательной дамой.
  
  Книга называлась 'Приключения могучего защитника девичей девственности, золотоволосого Сира Теобальда Пурпурного в волшебном заморском замке Мустафы Гаруфа, таинственного бронзовокожего Тар-Фаротского вампира, колдуна, и соблазнителя пустынных джиннов'.
  
  Этот опус пользовалось ошеломительным успехом. Но, не смотря на усилия дома Бонбруни - в узких, очень узких кругах ценителей. Эта публика была малочисленна, но сплочена своими странными вкусами, и преданна Жоржетте всем сердцем. Альбрехт много раз принимался за чтение этого труда. И всякий раз откладывал это занятие, испытывая тревогу и недоумение от материй и образов, коими Жоржетта Голоццио щедро украсила своё повествование. Старик опасался, что эти тревожные образы могут его увлечь.
  
  Бэт улыбалась, не скрывая удовольствия от подарка. Отсалютовала удаляющейся фигуре Альбрехта. Забросила снедь и небольшой томик в дорожный мешок. Явилась на площадь, и её взору предстала толпа зевак. Здесь были почти все жители Гнилых Корешков, а также изрядное количество заезжих гостей. На площади собрались даже головорезы Глиморов, нанятые купцами для охраны товара, даже чумазые гробокопатели, опершиеся о свои кирки.
  
  В центре толпы находился резвый осёл, привязанный к солнечным часам. Осёл был запряжен в старую, обшарпанную повозку. А на повозке, возвышаясь над толпой, стоял Андроэль Эльфоэльф, извлекая мелодию невиданной красоты из мандолины, дрожащей у него в руках, словно девица в объятиях пылкого любовника.
  
  Явив завершающую порцию аккордов невероятной красоты, Андроэль раскинул руки и запрокинул голову с торжествующим видом. Ответом был восторженный рёв толпы и гром аплодисментов. Эльф подкинул в воздух мандолину, изящным и точным жестом поймал её, взял двумя ладонями так, словно собрался вонзить зубы в огромный початок кукурузы. Поднес к лицу, высунул язык - и потеребил им струны, произведя незатейливую мелодию. Восторгу толпы не было предела, раздался восторженный хохот девиц, свист и аплодисменты деревенщин. В лежащую на повозке шляпу полетело несколько серебряных гульденов.  
  
  В этот момент осел испугался свиста и криков,  взревел и пустился вскачь. С громом и скрежетом опрокинул столб солнечных часов, к которому был привязан, и поволок за собой. Эльф шлепнулся на задницу, прямо в повозку, но в ту же секунду вскочил, приняв героическую позу и салютуя толпе, словно триумфатор, взъезжающий в город на позолоченной колеснице после совершенно невообразимых подвигов. Осел ревел и носился кругами по площади, с невероятным шумом и грохотом, а Андоэль ловко балансировал на повозке,  размахивая носовыми платками, кланяясь и посылая зевакам воздушные поцелуи. Осла изловили. Андроэля хлопали по спине, приглашали выпить, девицы вешались ему на шею, пытаясь уволочь Эльфоэльфа с площади. И даже почтенные отцы семейств улыбались, глядя как их дочери заключают эльфа в объятия, трепеща от восторга и возвышенных переживаний.
  
  Бэт была удивлена сверх всякой меры. Как такой франт, бездельник и болтун, мог быть причастен к восхитительным, чарующим, прекрасным звукам? Создавать музыку, способную тронуть сердца самых черствых деревенщин? Ей стало стыдно за вчерашние мысли, за свой сухой отказ в гостеприимстве. А Андроэль, приметив Бэт, завопил на всю площадь:
  
  - Я добыл, добыл скакуна, бесподобная Бэт! Пришла пора покинуть эту гостеприимную, прекрасную публику! Ах, сколько чудесных песен мы сложим о своем путешествии!
  
  Через час Бэт, вместе с потрепанным, заласканным Андроэлем, стояла у деревенских ворот. Эльф переминался с ноги на ногу, гладил осла, и не прекращал тараторить о ночи, проведенной в кабаке:
  
  - Вино в Гнилых Корешках пахнет мышами. Крысы пытались совокупляться у меня на груди, не давая уснуть. Никакой возможности не было уснуть от их крысиной возни! Хоть я и не желал, но пришлось спуститься и пробавляться игрою в карты, в обществе бродяг и самых сомнительных личностей. Я проигрался в пух и прах, просадив не только серебро старосты, но и свои прекрасные кольца! Зато мы владеем великолепным экипажем и резвым скакуном! Я поспорил с одним из торговцев, что смогу достать языком сво... свой... дотянуться языком... нет, вам не стоит знать этих деталей, прекрасная Бэт. Они скорее вас смутят, чем развлекут! Я поставил карту древних эльфийских сокровищ, зарытых возле вашей деревеньки, против телеги и осла этого скряги. Знайте отныне, милая Бэт - я не только бард и поэт, но еще и художник. Вот итог этого пари - я выиграл! А кабацкие постояльцы заставили торговца отдать мне этого могучего осла. В нашем экипаже четыре полных бутылки вина, и одна початая. Музыкой я заработал нам двенадцать гульденов, а приветливые жители Гнилых Корешков одарили меня хлебом и яблоками! У нас есть скакун и карета - отправимся же навстречу приключениям, чудесная Бэт!
  
  Бэт разглядывала эльфа, не слушая его речей. Она видела многих болтунов, хвастунов, франтов и повес. Но, в отличие от этих сомнительных личностей - Андроэль Эльфоэльф владел настоящим искусством, музыкой, способной согревать людские сердца, нести в мир красоту и гармонию. Пусть он и продул в карты серебро старосты, но был готов без всяких колебаний разделить свои скудные средства. Не может быть, чтобы её новый знакомый являлся проходимцем или злодеем!
  
  Эти же мысли занимали её, когда камышовые крыши деревенских построек скрылись из вида. Бэт полулежала в телеге, положив под голову дорожный мешок, осел бодро шагал по грунтовой дороге, Андроэль трясся на облучке. Девушку не трогало сожаление об оставленных Гнилых Корешках, но занимали размышления о персоне спутника. А Андроэль все болтал, болтал, и болтал. Излюбленной темой были портки, затем следовали носовые платки, затем мелкие предметы гардероба - пуговицы, ленты, пряжки и броши. С одеяний он переключался на кулинарию, с кулинарии на карты и кости, а с азартных игр вновь на гардероб.
  
  Бэт вполуха слушала бесконечный монолог Эльфоэльфа. Вскоре его речи начали сливаться с шумом деревьев, звуками шагов осла, чириканьем птиц. Она на несколько секунд прикрыла глаза, готовая отдаться в объятия дрёмы, а затем встрепенулась. Бэт потрясла мысль, что прошла лишь пара часов её новой жизни, её великого приключения - а она уже засыпает от скуки в мерно качающейся телеге!
  
  Бэт желала поговорить с Андроэлем, ибо ничего не знала о своём спутнике. Решив не навязываться с расспросами в первые часы путешествия, она вспомнила о прощальном подарке деревенского старосты. Нащупала в мешке небольшой том, вынула, развернула отрез ткани, принялась рассматривать книгу. Обложку украшал рисунок рыцаря, торжествующе указывающего перстом в небо, стоя напротив смуглого колдуна. На рыцаре был только массивный парадный шлем с перьями и гульфик. Колдун же был обнажен, лишь огромная чалма красовалась на голове. А его рука, держащая ятаган, закрывала зрителю вид на срамное место. Бэт устроилась поудобнее, и принялась читать опус под названием 'Приключения могучего защитника девичей девственности, золотоволосого Сира Теобальда Пурпурного в волшебном заморском замке Мустафы Гаруфа, таинственного бронзовокожего Тар-Фаротского вампира, колдуна, и соблазнителя пустынных джиннов'.
  
  ***
  
  Лицо Сира Теобальда Пурпурного освещал свет заката, подчеркивая мужественный подбородок. Его могучие скулы блестели от капелек пота, а прекрасные золотистые волосы развевал горячий ветер Тар-Фарота. Мужественный рыцарь смерил Мустафу Гаруфа презрительным взглядом пронзительных голубых глаз, и воскликнул, играя мужественными скулами:
  
  - Прекрасные девственницы Мидвальда останутся девственницами, покуда Пурпурные Рыцари стоят на страже их добродетельной невинности! Узри праведную мощь Пурпурных Рыцарей, гадкий пустынный чернокнижник пустыни!
  
  С этими словами Сир Теобальд бросил копье на песок, затем воткнул топор в песок, бросил арбалет на песок, кинул на песок двуручный меч, и огромный блестящий двуручный щит тоже воткнул в песок.
  
  А затем напряг могучие мускулы своей прекрасной, выпуклой, мускулистой груди! Его стальные латы затрещали, принимая форму мускулов, подпирающих метал изнутри, а затем лопнули от этого страстного движения могучих мышц и разлетелись на тысячу осколков! Пурпурный Рыцарь положил могучие, мускулистые руки себе на затылок, и напряг грудь, по которой страстно стекали капельки пота. А затем напряг мышцы живота, упругими квадратиками выступающие на его мощном торсе. Сир Теобальд смерил Мустафу Гаруфа презрительной улыбкой, развернувшись к нему полубоком, демонстрируя тонкую талию и игру железных мускулов на своём упругом прекрасном животе без грамма жира. Мустафа Гаруф скривился, и, задыхаясь от гнева, в ярости закричал:
  
  - Как ты посмел вторгнуться в мои владения, и демонстрировать свои великолепные кубики пресса, с которых жарких Тар-Фаротский ветер срывает капли мужественного рыцарского пота!? Я не оставлю подобную дерзость безнаказанной!
  
  Мустафа Гаруф бросил в песок колдовской посох, ятаган, ручную волшебную кобру, которая оплетала его предплечье, источая магический яд, пистолеты с отравленными пулями, и сияющее кровавым колдовским светом нечестивое знамя Тар-Фаротских пустынных вампиров.
  
  Затем одну руку упер в бок, другую же согнул в локте, и напряг могучие бицепсы, которые словно шары перекатывался под кожей его смуглых, красивых, мускулистых рук. Колдун прошептал заклинание, и в ту же секунду его окутал вихрь раскалённого песка, срывая одежду с мужественного, точеного смуглого торса без грамма жира. Продемонстрировав Сиру Теобальду напряженные, прекрасные, потрясающей красоты бицепсы, Мустафа Гаруф повернулся к нему спиной, и движением могучих плеч откинул с обнаженной смуглой кожи водопад своих прекрасных, шелковистых, черных, словно крыло ворона, волос. Упер кулаки в бока, и напряг широчайшие мышцы спины, которые великолепно контрастировали с его тонкой талией, делая его фигуру сзади похожей на капюшон прекрасной страстной пустынной кобры, готовой к броску. А затем - воздел руки и напряг прекрасные, упругие бицепсы, и поворотами корпуса заставил свет заката отенять рельеф его великолепной бронзовой спины. Чернокнижник обернулся, и смерил Сира Теобальда презрительным взглядом прекрасных черных глаз, торжествующе блестящих, словно яркие звезды, освещающие таинственную Тар-Фаротскую ночь.
  
  Сир Теобальд сделал пол шага назад. Тень коснулась его мужественного лица. Но Пурпурные Рыцари были древними хранителями девичей девственности, и даже могучему вампиру и колдуну было невозможно совладать с одним из этих доблестных праведных мускулистых мужчин, без грамма жира на рельефных животах!
  
  Сир Теобальд вскинул голову, и его прекрасные золотые волосы заструились по плечам. Сцепил руки в замок за спиной. Напряг мышцы груди и пресса так, что на его лбу выступили вены и капельки пота. Его грудь великолепно блестела в свете заката, а кубики пресса выделялись под белоснежной гладкой влажной кожей, пульсируя и страстно подрагивая, словно жили своей жизнью. Сир Теобальд излучал мужественность и мускулистость, от него словно исходило свечение, а нагретый воздух, поднимающийся от его горячих мускулов, делал черты его лица еще более прекрасными. Сир Теобальд смерил презрительным взглядом Мустафу Гаруфа, ни на секунду не прекращая играть мышцами своего влажного, горячего, прекрасного пресса и груди.
  
  Вампир и колдун Мустафа Гаруф отшатнулся, оступил на несколько шагов, в его черных глазах промелькнул страх. Он попытался было развернуться в пол оборота, оттенить последними лучами заката рельеф свой великолепной спины, словно выточенной из раскаленного черного дерева.
  
  Но Сир Теобальд был неумолим в своём праведном стремлении любой ценой наказать зловещего колдуна! Он излучал торжество праведной, мускулистой, мужественной добродетели! Пурпурный Рыцарь начал напрягать то правую, то левую часть своей груди, и его великолепные грудные мышцы вразнобой подпрыгивали вверх и вниз, словно расплющенные стальные пушечные ядра, томительно обтянутые белоснежной кожей!
  
  Мустафа Гаруф взревел, издал страшный вопль ярости и страха. Подскочил к Сиру Теобальду и изо всех сил вцепился пальцами в его мужественные соски. Стиснул их что есть силы, пытаясь остановить движение могучих грудных мышц Пурпурного Рыцаря. А Сир Теобальд, не убирая рук из-за спины, продолжал движение пульсирующих, могучих грудных мышц, подпрыгивающих то вверх, то вниз, торжествующе улыбаясь, глядя прямо в глаза визжащего от ужаса колдуна.
  
  Чернокнижник Мустафа Гаруф кричал от ужаса и досады, терзая мужественные соски рыцаря, не в силах противостоять уверенному, мощному движению мускулистой груди защитника девственниц. Смерив Мустафу презрительным взглядом, Сир Теобальд торжествующе воскликнул:
  
  - Так будет с каждым злодеем, посмевшим посягнуть на добродетельную невинность Мидгардских девственниц, ибо могучие мужественные Пурпурные Рыцари всегда готовы прийти на защиту невинной добродетельной девственности и добродетели, подкрепленной девственной невинностью! В следующей книге великолепной Жоржетты Голоццио - я сражусь с могучим волшебником, оборотнем и вампиром, мужественным Бальтазаром Брахусом, чьи мускулистые бёдра подобны стволам могучих дубов. А его ягодицы будут мускулисты до такой степени, что сжав их, возможно размельчить в пыль самые твёрдые камни или сплющить в лепешку пушечное ядро! Покупайте книги Жоржетты Голоццио в театрах и борделях, принадлежащих почтенному и добродетельному семейству Бонбруни!
  
  ***
  
  Бэт закрыла книгу, принялась развязывать шнуры корсета, желая отдышаться. Её грудь вздымалась, к лицу прилила кровь. Девушку терзал жар, дыхание спирало, сердце било громко и часто, словно пожарный колокол. Бэт испытывала сильнейшую жажду. Нащупала в соломе початую бутылку вина, выдернула пробку зубами, сделала несколько глотков.
  
  Пронзительные взгляды, золотистые волосы, разгоряченные мускулы, смуглые спины - писанина Жоржетты Голоццио могла увлечь даже престарелую Хунгардскую вдову, похоронившую пятерых мужей и знавшую сотни воздыхателей. Не смыслом и строем, не искусным вымыслом, но пронзительными сценами невиданной мужественности!
  
  Перед глазами Бэт стояли образы блистательного Сира Теобальда и коварного Мустафы Гаруфа, затрагивая нежные струны девичьего сердца, пробуждая чувственные желания, заставляя бедра конвульсивно сжиматься и трепетать грудь. Бэт исследовала взглядом фигуру сидящего на облучке эльфа, мысленно сравнивая с манящим гротескными образами, сошедшими со страниц творения Жоржетты Голоццио.
  
  Андроэль Эльфоэльф, обернулся, словно почувствовав пронзительный взгляд зеленых глаз. Взгляды девушки и эльфа встретились. Андроэль был франтом и болтуном - но был и поэтом! Он чувствовал флюиды безотчетных желаний и разгорающихся страстей. Разбирался в неуловимых материях, что заставляют блестеть девичьи глаза, вознаграждать поклонников своей красоты не пощечиной, но страстным поцелуем! Беда любого ловеласа - несвоевременность. Настойчивость превращается в навязчивость, ухаживания рождают скуку, а восторги и комплименты лишь докучают. Даже последовательный воздыхатель терпит фиаско, если не обладает чувством момента, или не умеет создать предпосылки, дабы этот момент наступил. Но Эльфоэльфу было достаточно взгляда, движения бровей, одного томительного вздоха, чтобы понять - время пришло! Эльф быстро осмотрелся, оценивая обстановку. За стволам сосен виднелся просвет, впереди был съезд с грунтовой дороги. Наверняка съезд вел или на берег реки, или на полянку с чудесными видами! Андроэль решительно направил осла в сторону, воскликнув:
  
  - Бесподобная Бэт, пришло, пришло время для пикника! Ослу необходим отдых, дабы мы могли достигнуть заставы засветло. Нам же следует исследовать чудесные виды окружающего таинственного леса! 
  
  Через несколько минут распряженный осел щипал траву на поляне, окруженной величественными соснами. Сквозь траву виднелись редкие цветы, тянущиеся к солнцу, было слышно журчание реки или ручья. Эльф мысленно возблагодарил Мать Мира - словно само Провидение создало эту чудную полянку для любовников, ищущих уединения.
  
  Андроэль Эльфоэльф запрыгнул в телегу, упал на колени в солому перед Бэт, взбудораженой чтением и разомлевшей от вина. Выхватил из-за спины мандолину, и исполнил проникновенный, прекрасный отрывок из 'Удгардского Поцелуя'. Эта чудесная мелодия стала для Бэт точкой невозвращения. Она привстала, словно стремясь навстречу, приоткрыв влажные губы, пытаясь унять головокружение и сердцебиение. Эльфоэльф отбросил мандолину, взял ладонь Бэт, их пальцы переплелись, лица сблизились. Бэт прикрыла глаза, и в тот же момент Андроэль закрыл губы дрожащей от романтических переживаний девицы сочным, жадным поцелуем, прижал к себе, упиваясь её трепетом, её страстью и красотой.
  
  Пальцы Бэт зарылись в волосах эльфа, она без остатка отдавалась наслаждению, забыв о всех тревогах и бедах. О долгих одиноких вечерах, когда металась по простыням, гнетомая плотским желаниями, касаясь своего тела в поисках удовольствий. Забыла о глупых деревенщинах, несчастном отце, о череде безрадостных дней в Гнилых Корешках. А проходимец и плут Эльфоэльф оглаживал сквозь ткань платья упругий бюст девицы, и, не встречая сопротивления - сжимал и терзал её грудь, страстно и решительно, ухитряясь при этом развязывать завязки корсета. Томные стоны Бэт повисли в летнем воздухе. Бог Идрис торжествовал, видя как огонь безотчетной страсти превращает попутчиков в любовников! Бэт млела и стонала, отвечая горячим лобзаниям, задыхаясь от настойчивых прикосновений. Повеса и развратник Андроэль предвкушал момент, когда зароется лицом меж её упругих ягодиц, даст девице знать, зачем Мать Мира наградила древнюю расу эльфов такими длинными и гибкими языками!
  
  И в этот пронизанный страстным томлением момент, раздался негромкий, тонкий голос, произнесший без всякой интонации и выражения:
  
  - Это моя поляна. Я её узурпировал. Отныне речные пиявки мои поданные. Белок обяжу платить дань орехами. Неподалеку я видел лисью нору. Значит, у меня будут и вассалы. Как вы посмели вторгнуться в мои владения? Нет, не отвечайте, юные любовники. Я заставлю вас держать ответ, но сперва полюбуюсь сценой яростного совокупления.
  
  Итак, юная Беатриса Годива Гвиневера Фон Куккенхольм пережила славные моменты близости, что становятся топливом для огня великой страсти. Иногда этот огонь освещает тернистый путь в блистающие чертоги вечной любви. Но чаще эти чудесные мгновения растворяются в Песках Стыдливости, Трясине Непонимания, Водах Равнодушия, их сжирает Волк Недоверия, уносит Ветер Морали. Лягушка Случайности ловит их липким длинным языком - и утаскивает в Болото Времени.
  
  Бэт минула Пески Стыдливости. Ветер Морали не растрепал её прекрасные волосы. Она приблизилась к тому, чтобы обрести товарища, друга, любовника. Но вместе с Бэт и Андроэлем на цветущей поляне оказалось кошмарное, иррациональное, зловещее существо, отвергающее реальность.
  
  Ужасы, сокрытые в ночи, вторглись в Мидвальд посреди дня. И настигли Бэт в первый же день её путешествия.
  
  Глава 4. Гадкий Ульрих
  
  В зале гаснут свечи. Стихают звуки вступления, смолкает гомон зрителей.
  
  Желая выглядеть ценителями искусств, франты и повесы  шепчут прекрасным спутницам то немногое, что успели запомнить из театральной программы. Нарядные девицы одаривают поклонников улыбкой. Убирают их руки с юбок, надеясь, что представление будет поинтересней сбивчивых речей воздыхателей. Отцы семейств, пришедшие с дочерями и жёнами, цыкают на болтливых щёголей, украдкой разглядывают их разодетых спутниц. Почтенные мамаши усаживают на колени детей, чтобы спинки кресел не заслоняли им сцены. Поднимается занавес.
  
  Зрителям предстаёт лесная поляна. Зал затихает, задерживает дыхание, ожидая мистерии, драмы, страшных историй, о которых трубили афиши. Зрители желают развлечь себя страхом. Но твердо знают, что оборотней играют актёры в крашеных шкурах. Скелеты пляшут и дергаются на веревочках, что идут куда-то под потолок сцены. А главный злодей начинает рассказ о коварных планах с проникновенной, чувственной арии, совершая всевозможные драматические жесты.
  
  На сцене нет старых, исковерканных деревьев, что качают ветвями, словно иссохшими руками. Нет лесных чудовищ, что пытаются опутать ноги путешественника щупальцами, утянуть в мутную болотную воду. Нет темных силуэтов, мелькающих в просветах меж стволами, рыча и щелкая зубами. Взор зрителя не натыкается на обглоданные кости, белеющие в зарослях терновника. Не слышно уханья филина или воя кровожадных волков.
  
  На небе нет луны или грозовых туч - напротив, сцена ярко освещена. Солнце в зените. Лучи света пронизывают кроны величественных деревьев, заставляя светиться летающие в воздухе паутинки и пыльцу. Среди нетронутой травы возвышаются редкие, но восхитительные лесные цветы. Жужжат трудолюбивые шмели и пчёлы, порхают яркие беззаботные бабочки. Слышен щебет лесных птиц, и где-то высоко, среди ярких зеленых ветвей, соловей возносит хвалу Матери Мира.
  
  А в центре поляны - замершие от восторга юные любовники. Прекрасный эльф, сжимающий в объятиях восхитительную трепещущую девицу. Их губы соприкасаются в страстном, искреннем поцелуе, они сжимают руки друг друга, готовясь к волшебному путешествию, к долгой дороге в Храм Вечной Любви. Зрители издают дружный вздох умиления, готовясь сопереживать юным героям.
  
  Но за кулисами ждет своего часа омерзительный, зловещий драматург. Таращит глаза, горящие нечестивым светом, хищно облизывается, обнажая острые клыки. Потирает руки, желая изуродовать солнечный день сценами дикого, гротескного насилия, столкнуть зрителя с древним злом, рафинированным ужасом, кровавым безумием! Желает сожрать прекрасных любовников, освободить Кром-Катора, изнасиловать Мать Мира, низвергнуть богов! Желает видеть, как дымят факела, блестят крючья, цепи врезаются в плоть, бьют фонтаны алой крови! Как тучи затмевают солнечный свет, как сцена наводняется культистами в черных балахонах, как они взывают к богам чужих миров - и режут друг-другу глотки кривыми ножами, хохоча и провозглашая триумф немыслимых сил зла! Драматург жаждет выпустить в зрительный зал древних существ, ищущих крови и нечестивых удовольствий! Жаждет услышать треск кожи, сдираемой с лиц несчастных жертв, хруст разгрызаемых костей, шипение вырванных сердец на раскалённых сковородах! Мечтает скормить детей безумным богам! Выпотрошить отцов и развратить дочерей! Отсодомировать щёголей и их девиц! Перевернуть кресла! Украсть золочёные канделябры!
  
  В подобное трудно поверить - но Судьба играет с людьми шутки в тысячу раз ужаснее самых чёрных фантазий безумного драматурга. И даже летним днем, в ярком солнечном свете, среди цветов и поющих птиц - ткань реальности пропитывается кошмаром.
  
  Бэт и Андроэль искали взглядами голос, прервавший их романтическую затею. Никого не было видно. Эльфоэльф мысленно сыпал проклятиями, сокрушаясь об упущенном моменте. Бэт зарделась, стыдливо теребила завязки корсета, пытаясь вернуть его на место. Девице было стыдно смотреть в сторону её кавалера, но в висках стучала кровь, сердцем и чреслами владела великая страсть, не нашедшая удовлетворения!
  
  Поляна была пуста - жужжали пчелы, пели птицы, шумели деревья. Жуткий, бездушный голос словно почудился, словно его и не было. Андроэль обернулся к Бэт, намереваясь применить всё свое красноречие, взять штурмом крепость стыдливости, вернуть страсти завоеванные позиции. И в этот момент, совершенно ясно, громко и отчетливо, раздался тот же голос, лишенный всякого выражения.
  
  - Не отвлекайтесь, продолжайте. Представьте, что меня нет.
  
  Спутники вскочили, словно ужаленные. Переглянулись, зашагали в сторону, откуда раздавался этот звук. И лишь достигнув края поляны, смогли разглядеть его источник.
  
  Под высокой елью лежал гном, подперев рукой голову, словно праздный зритель, наблюдающий с берега, как утка скользит по водной глади со своим выводком. Невысокого роста, по пояс Бэт. Лежа на боку, гном казался еще меньше. Он был бос, на голове болтался грязный колпак. Широкие плечи выделялись под мятой холщевой рубахой. На его изорванных портках не было места без латки, пятна, или приставшего репейника. Чумазое, тёмное лицо гнома наполовину скрывала длинная, всклоченная борода. Перед ним стояла корзина из ивового прута, величиной едва ли не больше самого гнома. Корзина была доверху наполнена грибами, самых ярких и ядовитых расцветок. Гном брал маленькими пальцами грибы, один за другим, и методично, без всякого выражения и аппетита, закидывал в рот и глотал целиком.
  
  Эльфоэфльф и Бэт переглянулись, чувствуя облегчение. Таинственный голос принадлежал не кровожадному бандиту, не зловещему колдуну, не восставшему Виттенмортскому малефикару - но всего лишь гному! Андроэль расхохотался, а затем нахмурился и закричал:
  
  - Мерзкий развратный карлик! Воистину, лесные гномы - позор всех Старых Рас! Даже в лесу, даже на этой прекрасной поляне - они подстерегают путников, чтобы обрушить на них своё глупое, бессвязное бормотание! Эй ты, лягушачий владыка! Забирай свои сморчки и поганки - и проваливай, покуда цел!
  
  Гном закинул в рот очередной гриб и проглотил, выпучив глаза от усилий. Взял следующий гриб, протёр его о рукав, и ответил тем же странным голосом, монотонным и ровным.
  
  - Платите пять золотых за ругань в адрес императора этой поляны. А сто золотых вы уже должны, в качестве извинений за вторжение. Итого, с вас три тысячи золотых и семнадцать серебряных гульденов. И отдайте мне хлеб. Наверняка в вашей телеге есть хлеб. А есть ли у вас вино? Поднесите мне золото и хлеб - а затем продолжайте свои игры. Возможно, я снизойду в своей великой милости, и оставлю безнаказанным ваше дерзкое преступление. Узрите мой волшебный меч. Трепещите перед моим величием.
  
  С этими словами гном выудил из портков замызганный, кривой ножик, которым вооружаются грибники. И отсалютовал, воздев нож над головой, не поднимаясь с травы. Ржавое лезвие этого грандиозного клинка едва ли превосходило в длине мизинец Бэт. Эльфоэльф, побагровев от негодования, выхватил шпагу, и принялся размахивать ею, со свистом рассекая воздух. Выскочил перед Бэт, заслонил её спиной и завопил что есть силы:
  
  - Как ты посмел угрожать прекрасной даме этой ржавой зубочисткой! Проваливай, безумец, или я истыкаю тебя шпагой, будь ты хоть Ульрих Пушечное Ядро!
  
  Гном оставил эту гневную тираду без ответа. Словно и не заметил блеска шпаги, не услышал угроз Эльфоэльфа. Поднялся с травы, снял колпак, завернул в него ножик. Разворошил маленькой ладошкой грибы в корзинке, положил туда свёрток, и засыпал сверху грибами. Направился к парочке, ускоряясь с каждым шагом, почесываясь и поглаживая бороду. Бэт улыбнулась. Вид настырного, заносчивого, чумазого и всклоченного карлика, его босых ног, семенящих по траве - мог бы развеселить и самого мрачного жителя Гнилых Корешков.
  
  Но смех застыл на губах девицы, когда её глаза встретились с глазами гнома. Он смотрел словно сквозь неё, исследуя взглядом лишь ему видимое пространство. И в этом взгляде не было ничего человеческого. Ни гнева, ни страха, ни насмешки, ни злости, ни раздражения. К несчастью Бэт и Эльфоэльфа - это и был Ульрих Пушечное Ядро. Странник, гонимый сумеречными желаниями. Иррациональный преступник, злодей, безумец, одержимый манией величия.
  
  Говорят, что давным-давно Ульрих начал свой путь как ярмарочный силач. Приводил зевак в восторг, поднимая на плечах огромных свиней. Ульрих жонглировал пудовыми камнями, гнул гульдены меж пальцев, разгибал подковы, рвал карточные колоды. Ульрих был талантлив и трудолюбив - и усердие принесло плоды, его заметила семья Бонбруни. Перед Ульрихом открылись двери театров, его имя загремело на подмостках. Хунгардские повесы до сих пор помнят чудесную, восхитительную постановку 'Танцующие Пираты Фазильбара'. Сцену с выстрелом из пушки - и гнома, с визгом пролетающего над зрительным залом, разбивающего головой стеклянный шар, осыпая зрителей дождем из блёсток и конфетти.
  
  Ульрих был великим актёром - им стреляли из пушки целых три сезона, и восторгам зрителей не было предела. Девицы рвали друг-другу волосы у дверей гримёрки Ульриха, сражаясь за возможность провести с ним время. Театралы осыпали его цветами, богачи умоляли появиться на балах, знатные дамы присылали лакеев с приглашениями, желая анонимно насладиться талантами могучего гнома. Даже Тар-Фаротские проходимцы пытались заключить контракт с домом Бонбруни, желая отправить блистательного артиста в турне, представить пустынным султанам его величественный полёт.
  
  Но Удача - кокетливая похотливая шлюха, дарящая краткие моменты счастья одному, и отдающаяся другому. И пока человек наслаждается лобзаниями этой изменчивой любовницы - на него направленны сотни завистливых взглядов. Кто-то из завистников сверх всякой меры набил пушку порохом. Во время очередного представления - зрительный зал наполнился пороховым дымом, огнем и грохотом. Ульрих вылетел из пушечного ствола с немыслимой скоростью, разрушил стену театра, пролетел над Хунгардом, срезал мачту корабля в гавани, и, запутавшись в парусах, приземлился на палубу.
  
  Семья Бонбруни, опасаясь за свои вложения, наняла лучших лекарей. Но плоть Ульриха не была искорежена или изувечена. Весь ущерб достался его разуму. Ульрих объявил себя императором. А через несколько дней провозгласил, что отправляется в леса, искать бессмертия. Ульрих сбежал. По Мидвалду поползли страшные слухи о гноме, сокрушающем городских стражников, переворачивающем кареты, требуя от путников поклонения и немыслимой мзды в золоте. Ульрих обезумел. А теперь он приближался к Бэт и Эльфоэльфу - и один Кром-Катор ведал, какие зловещие мысли скакали и совокуплялись на руинах его разума.
  
  Андроэль взмахнул разукрашенной фальшивыми драгоценностями шпагой, желая напугать гнома. Отполированный клинок описал в воздухе затейливую петлю, разбрасывая солнечные зайчики. В следующей миг глаза эльфа расширились от удивления - мнговение назад гном был в тридцати шагах. Но сейчас - находился прямо перед ним, держа одной рукой за пояс, а другой железной хваткой стискивая запястье руки со шпагой. Гном преодолел это расстояние в долю секунды, лесная трава всколыхнулась и прижалась к земле от молниеносного рывка. Через мгновение лица Эльфоэльфа коснулся порыв ветра. А Ульрих изрёк без всяких эмоций, глядя на живот эльфа, словно обращаясь к невидимому собеседнику:
  
  - Реальность иллюзорна. Но мне доступна истина. Склонись перед императором.
  
  Гном поднял Андроэля за пояс, развернулся вокруг своей оси, и дернул руку эльфа вниз, со страшной силой и скоростью. Эльфоэльф оказался в воздухе, вскинув пятки навстречу солнцу. Выпустил шпагу, едва успев заметить, как земля несётся навстречу его лицу. Лишь по счастливой случайности он приземлился на плечо, почувствовав, как трещат всё кости. Над ним возвышался Ульрих Пушечное Ядро. Но секунда - и он исчез, обдав порывом ветра. Эльфоэльф привстал, его глаза расширились от ужаса и ярости, принялся лихорадочно искать шпагу, раздвигая траву дрожащими пальцами. Бэт на секунду оцепенела, а заем закричала на всю поляну, указывая пальцем:
  
  - Он там, Андроэль! Осторожно, он там! 
  
  Андроэль поднял голову. Гном был на другом конце поляны, роясь в корзине с грибами. И через мгновение - снова оказался перед эльфом. Ульрих передвигаясь с такой невообразимой скоростью, что глаз не успевал за его движениями. Схватил Андроэля за воротник, приблизив его лицо, открыл рот, чтобы разразится очередной безумной речью. Но ужас придал Эльфоэльфу сил и отваги! Он был франтом, болтуном, повесой, проходимцем и распутником - и все же, больше всего на свете желал защитить Бэт от безумного карлика. Молниеносным движением эльф выхватил из-за спины мандолину, что есть силы обрушил на голову гнома! Раздался пронзительный аккорд, звук лопающихся струн, хруст ломающегося дерева. Мандолина разлетелась на тысячу осколков, удар пришелся точно в макушку безумного Ульриха! Бэт взвизгнула, с крон деревьев взлетели птицы, испуганные звуком сокрушительного, яростного удара.
  
  Герои готовились восторжествовать над злодеем! О, если бы добродетель всегда торжествовала над злом! Если бы рыцари всегда сокрушали драконов и спасали прекрасных дев, солнечный свет рассеивал ночные ужасы, влюбленные отправлялись в закат, держась за руки! А поверженные кровожадные безумцы оставались позади, источая проклятия, утешаясь отвратительными фантазиями о мщении...
  
  Но Судьбе нет дела до добра и зла. Она веселится, подкидывает кости, переворачивает песочные часы, вовлекает в свои игры и людей, и богов. Хохочет, глядя на недоумевающих героев и торжествующих злодеев.
  
  Ульрих Пушечное Ядро по-прежнему держал Андроэля Эльфоэльфа за воротник, словно не заметив ошеломительного удара. Из его лба торчали щепки, кровь тонким ручейком стекала по лицу гнома. Он раскрыл ладонь и поднес к лицу эльфа - на ладони было несколько поганок в зеленых пятнах, источающих едкий, ядовитый запах. Без раздражения, без злобы, без всяких эмоций, Ульрих ткнул ладонь с поганками под нос эльфу. И произнес, глядя сквозь Андроэля:
  
  - Знаю, ты хочешь зарыть свои мешки с золотом. И не желаешь воспеть моё величие. Но я владею истиной. Вижу мир таковым, каков он есть. Я требую золота и поклонения. Ты упорствуешь не со зла, а из невежества. Глотай эти грибы. Признай своего императора. Глотай грибы. Грибы укажут тебе путь. Реальность иллюзорна, глупый эльф. Глотай грибы. Грибы приблизят тебя к пониманию.
  
  Ульрих сочился безумием, как свежие соты сочатся мёдом. Андроэль завопил во весь голос, и в отчаянии вцепился зубами в палец гнома, прокусив до крови. Ульрих отказался от затеи с грибами, схватил Эльфоэльфа за шиворот, и с невообразимой скоростью помчался к деревьям, волоча его за собой. Вбежал в лес, не обращая внимания на вопли, протащил Андроэля сквозь репей, сквозь заросли малины и терновника, собрав задницей эльфа все колючки и камни. А затем поднял - и швырнул с обрыва в воду, в самую середину реки, пересекающий лес!
  
  Андроэль Эльфоэльф оказался под в водой. В мгновение ока ледяное течение подхватило его, потащило вниз по реке. Эльф вынырнул, изо всех сил погреб к берегу, но холодный поток сбивал дыхание, кружил, унося всё дальше и дальше от его спутницы. Андроэль барахтался, задыхался от ужаса, представляя, как мерзкий карлик насилует Бэт, щекочет грязной бородой, даёт волю коротким, словно маленькие сосиски, пальцам! Наконец, ему удалось схватиться за тонкую ветвь, нависшую над водой. Эльф вцепился пальцами в мокрое дерево, плача от отчаяния и собственного бессилия, болтаясь в стремительном ледяном потоке.  
  
  Бет осталась одна. Замерла, потрясенная произошедшим. Но её оцепенение не подлилось долго, девица бросилась к повозке, вытряхнула дорожный мешок, отыскала нож. Стиснула его двумя руками, стала спиной к телеге, стуча зубами от страха и готовясь к худшему. Она знала, чувствовала - безумные фантазии гнома затронут и её. Взгляд Бэт метался от дерева к дереву, руки дрожали, сердце бешено колотилось, но побелевшие от напряжения пальцы крепко держали нож. Бэт была в отчаянии, ужас сковывал её движения, но ничто не могло поколебать решимости защищать собственную честь.
  
  Словно отвечая её страхам, по поляне пронеслась тень. Порыв ветра растрепал волосы Бэт. И через мгновение она увидела Ульриха, появившегося рядом с безмятежно пасущимся ослом. Гном отряхнул руки, схватил осла за загривок, и ловко запрыгнул ему на спину, задом наперед. Осел потряс ушами, и продолжил пастись, а Ульрих величественным жестом сложил руки на груди, приосанился, разгладил всклоченную бороду. И обратился к Бэт, все тем же бездушным, жутким и странным голосом:
  
  -  Кто твой император, девица?
  
  У Бэт похолодели пальцы от страха. Она решила подыграть безумцу, обхитрить его. Девушка присела в подобии реверанса, не выпуская ножа из рук. Ответила, так уверенно и громко, как только смогла:
  
  - Вы, милорд. Славлю императора лесной поляны!
  
  Знамя пугливой лжи взметнулось над крепостью отчаяния. Но не заставило отступить войска осадившего ужаса. Ульрих начал говорить, и говорил долго. Каждое его слово рождало один и тот же вопрос - 'Разве возможно быть еще безумнее? Есть ли предел, есть ли мера у сумасшествия?'.
  
  - Я был таким же, как и ты. Наивным невеждой. Ел хлеб, пил вино, тискал девиц. Мне рукоплескали. Все три дочери Иохима Вальдинга, самого богатого человека в Мидвальде, скакали на моем члене. И осыпали меня золотом. Но не поклонялись мне. Я взлетел над Хунгардом. Глядя на мир сверху, я постиг истину. Нет никаких богов. Нет Матери Мира, нет Кром-Катора. Нет никакой судьбы. Нами управляет злодей и мерзавец, жестокий и глупый драматург. Я вижу, как горят его глаза. Я слышу, как клацают его острые зубы. Наша реальность - сцена в его театре. Его площадка для игр. Он развлекается, делая нас теми, кто мы есть. Он сделал тебя добродетельной и прекрасной. Он дал этому глупому эльфу странные длинные уши. Он дал мне силу жонглировать тыквами. Благодаря ему я могу поднять этого осла на плечах. Но теперь я знаю истину о мире. Я отвергаю фальшивые декорации, созданные злым драматургом. И поэтому - я требую поклонения. Я мудрый император Мидвальда. Лишь я способен видеть суть вещей. Гляди, на кроне дерева сидят птицы. Одна чирикает и прыгает. Другая чистит перья. Так вот - этих птиц нет, как и дерева, как и поляны. Послушай императора. Я требую поклонения. И золота. Золото иллюзорно, его не существует. Но его блеск способен оттенить моё величие. Я император Мидвальда. Я император. Я император, император. Я император. Кто сейчас перед тобою? Император Мидвальда. Кто сидит на осле? Император Мидвальда. Ты не видишь того, чего вижу я. Вернее, видишь то, чего я не вижу, ибо отрицаю эту искусную иллюзию. Кто твой император, девица? Император Мидвальда сидит перед тобою на осле - а осла не существует, ибо его выдумал злой драматург.
  
  Бэт почтительно кивала, и пятилась назад. Она не слушала болтовню безумца, думала бежать, но знала - мерзкий спятивший гном догонит её в два счета. Где спасение, где искать выход? Провозглашать этого лунатика императором, снова и снова? Но что он захочет вслед за признаниями собственного величия?
  
  - Я знаю, о чем ты думаешь. Ты думаешь - я безумец? Император не может быть безумцем. Смотри, как ловко я сижу на осле. Ты не в состоянии принять истины. Иллюзия слишком крепко вцепилась в твой ум. Драматург не хочет, чтобы ты узнала о его существовании, о его играх. Послушай, девица. Ешь эти грибы. Ешь грибы, и мои слова тебя достигнут. Ешь грибы. Ешь грибы или я кину тебя в реку. Или сверну твою шею. Есть выход, есть спасение от иллюзии - глотать грибы. Глотай грибы. Ешь Грибы. Я сверну тебе шею, сверну, или глотай грибы. Бери грибы, жуй и глотай.
  
  Бэт никогда в жизни не испытывала такого страха. Ужас холодной, когтистой лапой сжимал её сердце, пытаясь вырвать из груди. Но Бэт была не из тех девиц, что беспомощно визжат в руках насильника, не решаясь вонзить ногти ему в глаза. Она не была похожа на Хунгардских матрон, что лишь рыдают и призывают Мать Мира на помощь, когда грабитель выпускает их кишки. Девица подошла к Ульриху, заложив руку с ножом за спину. Пытаясь не показать страха, взяла с раскрытой ладони гнома сморщенный, черный гриб.
  
  Бэт помогала травницам, собирала растения на болотах - но никогда не видела таких грибов. Ножка, словно скрученная в спираль, кончалась шляпками на обоих концах, без следа нитей, что связывают гриб и грибницу. Как и где могло вырасти подобное? Гриб словно появился из безумных фантазий гнома-лунатика. Ульрих вперился взглядом в губы девицы, твердя 'жуй и глотай, жуй и глотай'. Не имея лучшего плана, Бэт решила спрятать гриб под языком - а если гном решит исполнить свои угрозы, выплюнуть, и пустить в дело нож. Она зажмурилась, и отправила странный гриб в рот.
  
  В ту же секунду Бэт почувствовала головокружение. Попыталась выплюнуть гриб, но язык её не слушался. Она почувствовала, как расслабляются пальцы, выпускают нож, подкашиваются ноги, а страх перед грозным карликом куда-то улетучивается. Сидящий на осле гном что-то говорил, его рот открывался и закрывался, но вместо слов оттуда вылетало лягушачье кваканье. Бэт улыбнулась и попыталась квакнуть ему в ответ, но не смогла пошевелить онемевшими губами. Страхи, терзавшие её минуту назад, казались бесконечно далёкими. Голова гнома начала удлиняться, крутиться на шее, словно горшок на гончарном круге. Девушка удивленно рассматривала поляну - деревья переливались чудесными цветами, переплетались и прижимались друг к другу, словно совокупляющиеся гусинецы. Вокруг неё летали шмели, звеня маленькими серебряными колокольчиками. Земля качалась, словно палуба корабля.
  
  Бэт взглянула под ноги - и увидела себя, лежащую на траве, раскинув руки и блаженно улыбаясь. Еще через несколько мгновений она смотрела откуда-то сверху на лес, на извилистую дорогу, на воды быстрой реки. Бэт увидела, как где-то далеко-далеко крестьяне работают в полях. Как аисты вьют гнезда на камышовых крышах деревенских домов. Как дремлют стражники, прислонившись к крепостным стенам, и разноцветные флаги развиваются на башнях замков. Она парила над Мидвальдом, чувствуя, как облака касаются лица и ветер играет с волосами.
  
  Гул ветра сменился шумом реки, всплесками воды, разбивающейся о камни. Ей предстал Андроэль Эльфоэльф, вцепившийся в ветку посреди бурного потока. Вода играла с ним словно со щепкой, пыталась оторвать, унести, а эльф судорожно стискивал пальцы, рыдал и проклинал судьбу. Бэт опустила руку, взяла его за шиворот двумя пальцами, подняла над водой и поставила на берег.
  
  Эльфоэльф отряхивался, озирался, стоя на берегу - а его язык жил свой жизнью. Словно змей выполз изо рта, пополз по траве, извиваясь среди корней деревьев, увеличиваясь, утолщаясь, отрываясь от земли и взмывая вверх, навстречу Бэт. Достиг её, и медленно, но настойчиво начал оборачиваться вокруг бедер, вокруг тонкой талии и упругой груди, слизывая одежду и обдавая волнами тепла. Бэт почувствовала неистовую, звериную похоть! Раздвинула бедра, оседлала теплую, влажную, пульсирующую плоть, сжала ногами, крепко и сильно, словно южный варвар, сжимающий спину могучего скакуна, гарцуя без седла. Обняла руками, прижалась грудью, повисла на упругом, громадном языке, летящем над Мидвальдом! Язык извивался, пульсировал, заполнял пространство вокруг себя каплями раскалённой слюны - а Бэт плавно качала бедрами, терлась напряженными сосками об обжигающую, шершавую плоть, содрогалась, стонала, визжала, мотала слипшимися от пота волосами, закатывала глаза, впивалась в язык зубами, терзала и кусала его! Девичьи соки смешивались со слюной, оставляя в небе Мидвальда длинный след, приманивая грозовые облака.
  
  Бэт теряла рассудок. Волны невиданного, неописуемого удовольствия уносили её прочь, к неизведанным мирам. В пространства, где коварные древние существа похотливо облизываются, потирают склизкие щупальца. Отращивают шипастые члены, перепончатые лапы, раздвоенные языки, планируют безжалостное вторжение в девичьи эротические сны. Внезапно, откуда-то сверху, из-за самых высоких облаков, раздался грохот. Бэт пришла в себя, замедлила движения бедер, подняла глаза - и увидела дубовый стол, огромный, как весь Мидвальд.
  
  За столом сидели боги. Пьяный Идрис, улыбающийся Вигмар, печальный Орфальд, насупленный Брим. Боги играли в карты, пили вино, со страшным грохотом обрушивая пустые кружки на стол. Мать Мира наполняла их из огромного кувшина, одаривая улыбкой и богов, и людей, пробавляющихся своими делами где-то далеко-далеко внизу. Бэт протянула руку, желая прикоснуться к картам, рассмотреть, что на них начертано.
  
  В ту же секунду раздался жуткий, леденящий кровь хохот. Сгустилась тьма. Кром-Катор появился из мрака, окруженный клубами дыма. Взмахнул секирой - и головы богов покатились по столу, вращая глазами и скрежеща зубами. Бет завизжала от ужаса. Кром-Катор захохотал еще громче, схватил со стола голову Идриса, начал грызть его лицо. Не прекращая двигать челюстями, вытащил из колоды карту - и показал Бэт. На карте был нарисован обезглавленный скелет, держащий в одной руке меч, а в другой - череп, увенчанный короной. Бет закричала - и очнулась от собственного крика. Видение рассыпалось, разлетелось, словно разбитое зеркало, на тысячи смутных, странных образов. И эти осколки скрылись в черных водах памяти, ожидая своего часа.
  
  Бэт лежала на траве, на том же месте, где съела странный гриб. Сумерки опустились на Мидвальд, удлинились тени деревьев, затихли птицы. Она попыталась встать, и едва не упала вновь. Голова кружилась, губы пересохли, руки дрожали, чресла пульсировали, рваные воспоминания об экстатических видениях заставляли пылать щёки.
  
  Первое, что Бэт увидела - безумного Ульриха, сидящего на траве, разложив перед собою вещи из её походного мешка. Гном поедал сыр, что дал в дорогу Альбрехт. Бэт не понимала, что произошло, и где она оказалась. Пугающий рисунок на карте стоял перед её взором. Бэт пробормотала вслух:
  
  -Скелет без головы и меч... это рыцарь? Ах, и корона... наверняка, это король. Что за жуткое видение!
  
  Едва услышав эти слова, Ульрих подскочил и вытаращил глаза. Впервые Бэт сумела разглядеть выражение его лица - без всякого сомнения, это был страх. Гном затряс головой, затараторил таким тоном, каким торговец рассказывает грабителям, что оставил все деньги в борделе. От его бесстрастных речей не осталось и следа.
  
  -Я импе.. я император! Проваливай, проваливай с моей поляны, глупая девка! Отвяжись от меня! Почто ты требовала у меня грибов!? Карта со скелетом - это иллюзия, иллюзия, иллюзия! Нет никакой судьбы! Кром-Катор заключён, пленён, связан, стиснут виноградными лозами! Нет никакого Кром-Катора, это тоже иллюзия! Прочь от императора! Прочь от меня! Прочь!
  
  Гном схватил кусок сыра, прижал к груди, и исчез в лесу с такой скоростью, что ветер поднял и закружил листву. Бэт осталась одна, чувствуя недоумение и радость. Хвала Матери Мира, этот лунатик наконец-то убрался со сцены!
  
  Итак, юная Беатриса Годива Гвиневера Фон Куккенхольм осталась без спутника, но зато избежала долгого знакомства с кошмарным безумцем, преступником и злодеем. Она еще не знала, что соприкоснулась с материями, способными привести в ужас даже того, кто сам является источником ужаса.
  
  Иллюстрации к главе 4:
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"