Жизнь любого человека по своей сути - многомиллиардная доля случайности. Шаг не туда, не сошедшееся с мыслями и обстоятельствами время, другой характер или же просто взгляд не в ту сторону любых из наших предков определили бы совсем другое население Земли. Причин - несчетное число. И вполне возможно, что талантливей Эйнштейна человек мог быть рожден, допустим, в веке 18. А не родившийся потомок одного из вырезанных гугенотов мог бы своим талантом встать почти рядом с Леонардо или же даже предварить эпоху Возрождения. Коснувшись все того же Леонардо, кто может ныне толком объяснить, что ему талантом равного мир до сих пор пока не видел. Кто-то из погибших (или их дети)в мировых войнах мог потом вполне пораньше бы придумать лазер. И, вероятно, что безумец даже хуже Гитлера мог быть и даже был рожден не именно в 20 веке. В те времена он так не мог прорваться к власти. Но не мог свести в могилу те безвинные десятки миллионов из-за отсутствия оружия большого поражения. Даже воду, касавшуюся уст Наполеона, вполне мог выпить ныне некий житель Альбиона или араб на севере Туниса. Какой-нибудь валун в Стране Суоми вполне способен много рассказать о времени, допустим, из палеолита. Но ни к чему теперь гипотезы и предположения, случайности и варианты. И сослагательная цепь определений. Из квадрильонов /миллионов триллиардов/ вариантов человеческого наполнения Земли судьбой истории преподнесен именно этот. С таким кропотливейшим составлением законов осязаемой природы, что можно бы назвать Всеобщей Справедливостью Земли, когда все живущее на ней может продлять жизнь своего рода лишь через представителей других его ветвей, далеких по составу крови. Все остальные волею слепого отторжения никак, ничем творящим жизнь, не состоялись...
К тому ж никто пока сказать не может точно ничего о дальнем будущем планеты и о любом развитии внутреннего состояния людей. Что для них лучше будет впоследствии: беспредельно прогрессивный Интернет, рьяность к предержанию идей или чистейшие морально - этико - религиозные устои? И есть такое множество серьезнейших вопросов, на которые уж точно все ответы будут даны только отчасти. Мозаикой. Кусками. И то, возможно, лишь в совсем далеком времени. Возможно, мы узнаем о себе то, чего нам знать было совсем не надо (например, внутренние мысли)...
Главный из них тревожно и с настойчивой неотвратимостью уже повис напоминанием на одном здании в Нью - Йорке. Пульсирует над нашим броуновским в высшей степени движением. Перед огромнейшей, неосязаемо - безмерной перспективой дальнейшего развития Земли. Что мы уже стоим в пяти минутах от конца цивилизации. Апокалипсис реально надвигаем на себя. Находимся в шагах от общей смерти, от того бездонного обрыва вдоль нашей напряженной жизненной дороги, на который мы обречены теперь ежеминутно с беспредельным ужасом неотвратимости взирать. Ибо предстоящие пять с лишним миллиардов лет существования живого на Земле из-за решения людей будут постоянно находиться под огромнейшим вопросом. Право же, было бы очень странно осознать, что само существование нашей планеты могло бы до отпущенного ей Галактикой предела оказаться вдруг не бесконечным. Увы, но вероятности такой не избежать. Потому что помимо вероятной встречи с внепланетной случайной угрозой беспредельный гений человечества все-таки пересекается с его же элементарнейшим безумием и чередой неиссякающих пороков...
ПРЕДИСЛОВИЕ
Не было бы всплеска строек индустрии до второй огромнейшей войны
прошлого века - не было б и роста Балашихи, скромного когда-то поселения, притулившегося вовсе уж скромнехонько и тихо под восточным боком у не закольцованной тогда Москвы. Растянулись площадями средь лесов совершенно новые тогда и нужные стране заводы: автогенный и литейно - механический. Появились, после войны в индустриальный втиснувшись пейзаж, еще "Рубин" и 345-й военно - механический завод. Уже чуть позже вырос автокрановый. Городок странным паучьим расползнем жилого фонда все это время с настырностью вгрызается в дремучий лес, обозначая пепелищами его исход. Приезжал сюда и обустраивался большей частью деревенский люд. Строились вовсю малоэтажные дома. Сошли под размещение бараки. Иногда использовались под жилье даже подвалы. И речь означенно звенела тульская, рязанская, тверская. Как, впрочем, и владимирская тоже. Первым поколением своим косвенно столкнулся городок с войной. Заметно обескравливается, перемолачивается в части выделенных к битвам мужиков. Большинство их все ж прикрыто напрочь от пылающих фронтов твердой броней советской оборонки. Второй приток работников приходится уже года на 70-е расширенным и массовым приездом по лимиту с Украины, Белоруссии, Мордовии, Поволжья. Иногда и с прежних мест... Уже в большие общежития. С образованием разнообразней и покрепче. В широкие цеха. На разные станки. Под новые наметки и итоги производства...
К тому времени на языках живущих там вертелось уже много Балаших, включая и клешнявые по формам в картах новые поселки - Южный с Первомайкой. И названия отживших деревень остались только в заводских и краеведческом музеях. Начисто постигшей участью определились Горенки, Леоново. Частично - и Никольско - Трубецкое. Третье поколение по своей сути и явилось первым чисто рафинированным. Как бы и местным. Балашихинским. Своим. Уже привязанным прямым родством к приехавшему раньше контингенту. Оно взрастало, заселив стотысячно с лишним дома. В которых их впервые пеленали. Откуда их привычно отводили в ясли и сады. Куда они всегда бежали шумно после школы. Приезжали из московских институтов. Откуда даже уезжали иногда. Под словом "Родина" подразумевая мягковато - сладко и привязанно к их душам вполне трудолюбивый город Балашиху.
Она теперь уже другая, Балашиха. Не приросшая причинами к нынешним здешним, здорово уставшим и во многом отступившим после резанувшим по живому перемен заводам. Направленная больше на работу временем в столицу. Рассевшаяся там на совершенно непонятных часом должностях, в оживших новым смыслом учреждениях. Заметно переплавленная уже новой психологией. Креативами чаще иначась в сонме мнений и мировоззрений. Но какой бы уж теперь и ни была она, но все же разлилась из родников точно советских, обжатых грубовато - строго теснотой идейных форм, но морально все же никогда не загнивавших...
1
Еще один год в этой жизни закруглялся. Не ходко, мерно наворачивала срок зима по Подмосковью. Обвершком подрастающего наста неспешно расставляла всюду временные свои вехи. Устойчиво в заживе дней пристал к последней из декад декабрь, урывками чуть щедруя прихваченную стылью окружь предельно жиденьким подсевком уже которого, своим размером подравнявшимся с манной крупой, безмерно неоглядного натруса. Поплыли дни, в пленящей монотонности истиха и по-своему перебираемые знобкой, застуженной почти в безветрии, погодой. Сильно подслепшее, почти неласковое солнце робчайшим заступом уже свернуло незаметно к лету. С ленцой дремотной подбавляло в свою явь постепенно ободнявшееся время. Так же вставало каждый день. Плыло на запад сквозь задернувшую плотно небо пеленой, укутанную густо в серость невидь. С планиды хордовой клонилось. Скромненько сходило... Четвертый день от самой Анны Зимней не удосужилось окинуть хоть бы обмерком всевидящего взгляда закрай растяжный плоскогорий не плотными еще снегами устланной срединно - европейской, посреди лесов, болот, положистых равнин привольно растянувшейся России. Югами дальними своя тянулась тихо жизнь, во многом не похожая на ту, что в то же время всей светлынью вылеглась при накрывавшей густо завечерье здешней темноте. Вот только там - стеной вставало густо марево по далям. И все звенело. Растеплялось. Сияло радостями жизни. Беспечно наливалась соком зелень под вставшим где-то прямо в сам зенит над той землей досыта пекущим солнцем. Будто какая праздничность врывалась в безмятежно хорошившуюся жизнь наднебесным, бархатом в мелодию вплетенным колоратурным сверхизяществом сопрано великой Сары Брайтман из непревзойденных "Цветов зла". Тут же было все облачено в минор под исподволь текущее и духом угнетенное аллегро. И ощущения клубились в душах из обьемной массы впечатлений, родных по сути разве что предельно страшноватой, от Вагнера доставшейся "Вальпургиевой ночи"... Прибивались побыстрее люди всякий раз к жилью. Гнало туда же обреченных на бескормицу околичных собак. Во все чердачные углы упрямо, даже днями, забивались напрочь сизари, ничем не сподвигаемые к усыпляющему часто прежде воркованью. До серых сумерек сидели втихомолку на деревьях воробьи. По-своему, по-птичьи обгрустившись, унылую тянули думу о зиме. Возможно, и об отходящем, напрочь обряженным во все еще густящуюся мерклость, дне.
На ночь под вскинувшийся живым страхом скрип деревьев тягучей, неотзывной нотой в тот день чутко вдохнуло в окружь сквозящую в тревоге безысходность. Сторожкую обнизь прохватным налегке подернуло морозцем. В спиральных вихрях с просвистом лихим металась, в облачка вуали часом налегке закутавшаяся вьюга. Заворачивала властно во дворы посуровевшей зимней привычкой нестойкий, робкий сквознячок. Вывеивала из наморозью освежеванных углов в хрупкой воздушности припушенную снежность. Взнимала там же на дыбки порошистое, насквозь все легчаво - крепдешиновое, живущее мгновеньем тельце круговерти. Видать, опять к такому же укладистому снегу...
От южной проходной литейно - механического завода натоптанной до грязной серости тропинкой после оставшегося за спиной троих идущих уличного фонаря легли вперед и удлиняются, слабея мутью, валко колеблющиеся, сочлененно иногда почти сходящиеся вдалеке в плечах и поясе, плоско на наст распластанные тени. Скрипят шаги. Пыхтят одышки. Мужики двенадцатого механического цеха после второй рабочей смены грузной, натруженной походкой направляются домой. Отсыпаться. Отдыхать. Притереться, поплотней пристать дома к покою, вмещенном вскорости в двух долгожданно подходящих выходных. Морально отойти от напряжения однообразной, до приеди насыщенной трудом работы.
Густой теплый парок у всех троих срывается, клубочками струится, исходяще вертится у лиц. Заметно учащается горячим выдохом при разговоре:
- Была бы моя воля, я давно уж нашего Смирнова вместе с этой его говенной должностью цехового освобожденного комсорга напрочь вымел за порог. Если по-честному, то толку-то с него - нечто в молочном деле от козла. Целыми днями только то и делает, что с умной мордой просто шляется по цеху.- Где-то изнутри поддернутые остро воспаленным чувством, голосовые в неустроенности задрожали вдруг слабой натянутостью связки.- Под работу якобы настраивает нас, мать бы его... Будто мы оболтусы безмозглые какие. А сам в насущности-то кто? Ненужная большая шишка, что стоит на ровном месте.- Закачалась учащенно голова к плечам.- Как не посмотришь на него со стороны - одно мурло!..- Оправленный минором, звучный признак отвращения под мину кислую лица слетает сочно с моложавых губ.- И где это его так сильно подковали, что он базарить научился складно всем нам всякую подряд фигню?
В ответ - лишь хрумканье крахмальное скудных натоптышей от мерного надвига снега под подошвы, усиливаемое эхом при залегшей глухо вокруг тропки тишине. Эскапада, будто в вату, западает безответно в нераспуганную чуть поодаль умолчь. Там и глохнет, рассосанная ненасытно темнотой. Сквозь мережность рукасто - черную застывших веток раскидисто и как-то страшновато закучерявившихся яблонь справа пробирается немного наискось и кривовато вверх подвешенным турецким ятаганом подлазуренная ксеноновой безжизненно - холодноватой бледностью который день растущая луна. Взгляд отвлеченный, отторгаясь поневоле всем сознанием, не ложится в жутковатую, сполна глотнувшую беззвучье, в крутое индиго крыла вороньего закрашенную ночь. Любому, кто б прикрыл глаза и встал бы здесь среди зимы, стало бы вдруг психологически несносно. Неуютно. Страшно. Запредельно одиноко. Если б не знать, что вскоре сквозь апрель уже сойдет к земле тепло, то все - пиши: "Пропало". Огромный кусок мира крепко застыл в позывах обреченного безволия. Весь выхолощен в чувствах. Нем. Покорно обессилен. Точно встал оцепенело перед входом в преисподнюю...
Отговорившийся не унимается. Он уже заметно возбужден от невнимания. Сбоку кажется, что даже возмущен. Вспыленность явно выдают накоротке раздутые крылышки носа. Тут же на худой скуле струной подернутой вдруг отзывается остро задетый злостью нерв. Паренек снова с повернутой на четверть влево головы задевает наливающимся дребезжаще - нервно баритоном голосом все ту же выбранную тему:
- Я вот ник - как не понимаю: кто и зачем ввел эту должность?- Струится чувственным пределом в недовольство вправленный все тот же моложавый, дерзкий голос. Легкий осадок горечи степенно выпадает из проникновенной речи никак не угомонившейся и не выравнивающейся тональностью в словах.
- Что ты тут впустую перед нами ерепенишься? Гонишь всякую подряд барду. Начисто лезешь из кишок. Правдоруб ты хренов. Угомонись! Поди, не на трибуну заскочил...- Грубо цепляется из полутьмы оценочным приглядом невольно составляюшийся лишь только на минуты под забралом вычерни годами зрелый собеседник.
- Я же...- Чуть не захлебывается от обиды молодой, рыбой вдыхая жадно воздух.
- Конечно ж, ты... Если тебя сильно волнует это дело, то отойди себе куда тихонько да под встречный ветер и ори хоть до полуночи на полную катушку...- Сухой, светло - коричневой цветом морщавостью к дожитку шедшему лицу пристало на остатке измождение. В глаза вплыла истомленная грусть. Нагнетенность хлынувшим напором неизбывно и упрямо слышится в словах.
- Ну, извини, Васильич, если можешь, подлеца. Но, понимаешь: до того уж накипело от такого бардака!- В конце ответа голос словно слабо зажурчал пересыхающим ручьем, нечетко тонкостью срываясь на фальцет.
- Вот не пойму никак... Не то галимую ты гонишь лобуду. Не то правду непричесанную наизнанку перед нами вывернуть вдруг как бы вот это... возжелал.- Щегольнул умным словцом из-под на миг наплывшей умно поволоки глаз старик.- Будто бы не знаешь, что начальство для себя любимого затеяло всю этую муру. А с него спрос - пойми ты, дурья голова! - что с солнца за сам свет. Мы уже это прошли - жизнь почти каждого давно в полный терпеж подшлифовала. Под общий как бы приравняла строй... Скажи - на кой мне ляд все те же грабли чтоб в башку опять шибали? Когда и кроме них еще лягнуть могут прилично. К тому ж могу и выслугою пострадать. И местом в наш профилакторий. О зарплате я уже не говорю.- Теперь он кажется придавленным не только возрастом и гравитацией к земле. Но еще чем-то иным. Затонутым и больно, и морально.
- И ты с этим смирился...- Звучит не то полувопрос. Не то - намек на констатацию. Тема сразу же сворачивается в притишь. Чтобы нечаянно преклонный не обидеть возраст.
- Ну, как бы так...- Вертикально выставил старик озябшие в фалангах щуплые ладони.- Скорей всего мирюсь.- Маска равнодушия кроет лицо.- Мы с ними... Ну, с начальством - что на разных свадьбах. Свои песни не поем под их баян, и они в наш хоровод вставать не очень-то охочи.
- Но ты ж их слушаешь!
- Ихние песни, что ль?
- Какие песни, к черту?.. Скажи по-честному: ты слушаешь начальство?- Взволнованность никак не покидает молодого. Парень опять взьерошен. Голос его уже звуком тяжел. Почти до медности чеканен. Скрипяще - нуден под конец. Даже немного вьедлив. Речевая выкладка слов в отрывисто - комкастое стаккато отводит начисто от восприятия психологический портрет. Негативом ретуширует вчистую образ и характер. Что нож поставлен лезвием ребром.
Старый таким напором явно недоволен. Взгляд брошен немигающее - оценочно на худоватое лицо. С минуту размышляет, придавая взвешенно ответу важность.
- Как только по работе что... А остальное все - дело десятое. Потому-то всем подряд, кто подковырист и выпытлив, завсегдашне говорю: лишь до семи считать обучен. Так что в дела чужие носа точно не сую.- Рассудительностью обставляет речь.
- Правильно. Что хата скраю...- Другой поддерживает. Тот, что идет справа. С ленивенько - небрежно прогнанным гортанью тенорком присовокупляет свои мысли к стариковским.
- И зря... Надо начальство иногда ставить на место. А то еще, гляди, неровен час - зажрется.
- У нас тут так: кто схватил кнут, того рука и правит. Ты секешь?.. Зачем же лезть сознательно под порку.- Настаивает на своем последний собеседник.- А ты точно, как та бабка, у кой до поросячьего прикупа печаль вовсю не завелась.
- Допустим. Только вот они...
- Зачем тебе они? Ты ж знаешь: развернуть впрямую на тебя летящий паровоз - затея все же не из нужных...- Из жалости неспешно отвечает первому все тот же моложавый спутник. Странно, прикриком конфликтные уравновешивая грани, старается уменьшить, если уж не снивелировать вспыхнувшее незаметно напряжение.- Ты в таком деле лучше отойди. Чтоб на себя много не брать.
- Я же тебе сказал: мы к ним не лезем, они - к нам.- Октавой ниже спокойно унимается старик дотошной выкладкой всех своих прежних мнений с новой стороны.
Следом тянется минута с лишним, кажущаяся одним согласием, другому - поводом для новых, исподволь созревших аргументов и вопросов.
- Узнать бы все-таки хотелось - по какому это праву так они творят? Хотя б не для порядка. Просто. Только для себя...- Новым, тембром четко не означенным вопросом, гладко насыщает тему первый.
- От дурного семени нет доброго племени. Ты сам - что батя твой. Да не прогневается Ванька на том свете на меня.- Вздохнул мужик тяжеловато, с неким сожалением.- Тому тож хоть ежечасно кол на всей башке теши, чтоб правду зря не грыз. И - что с гуся вода... Так и с тобой: какой дубиной огревать бы надо чаще поперек спины. Чтобы не лез в ненужные разборки. Для вразумления бы как. Или острастки...- Глядит поглубже. В самые донца глаз.- А-а-а! Что там толку - обьяснять?..- Жирной точкой закругляет старый в разговоре все свое участие.
- А ты-то кем таким будешь для них? Каким и даденным откуда орудовать так живо навострился правом?- Вполне определенно громко хмыкнул уговаривавший молодого буквально перед этим возрастом близкий собеседник.- Они всех этошних нас ни в какие будни не заметят, ни в праздник заговенный по именам никак не разберут. Скажи спасибочки, что иногда не по одним-то головам хотя б считают...- Конфликтную вплетает нить в грубовато ткущееся тоном рядно речи.
- Я все ж хотел узнать, зачем должность ввели...
- Разъякался, гляди!.. "Я" последней еле поселилась в алфавите, если тебе сказать попроще.- Покалывает умным, незлобивым взглядом. Спокойной взвешенностью выделяется вводящийся им вяло сбоку неожиданный акцент.- Спрашивать он хочет!.. Заяц морковку тоже сьесть хотел, но только кто ж ему это дозволит.- Выплеснулся бодро с уже язвленным подхихикиваньем грузный, неожиданно под самые басы скакнувший выпад. Новое хмыканье дразнящей ноткой пристало ловко на исходе.
- Малым цехам такой лафы ж не дали...- Первый противится. Только уже несмело. Для приличия. С легкой ноткой сомнения на неровно бритом, слегка обсыпанном пока что не созревшими еще прыщами по щекам, худосочном, бледненьком лице. (Про таких в народе говорят, что с девками еще не спал).
- Еще б убрать!.. Партком завода только для себя любимого такие должности который год распихивает по большим цехам. А Юрика - так волосатой лапой сам Петров поставил. Потому что все же как земляк никак.- Тщетной весомостью по каплям важно наливается особа обсуждаемого.- Он в грязь его даже мизинчиком втоптать не даст. Так что полный тут тебе облом, братуха. Сказавши чтоб по-умному - приличное фиаско.
- Я б так пока что не сказал...- Ветровая, фистульная слабь подхватывает вдруг прозябший, не окрепший баритончик. Бросает грубо дальше. Взад. За спины.
- Должность эта, Сань, опора ихняя, партейная, среди молодняка. Ну, типа этого... Навроде надзирателей, что ли, каких. Соглядатаев. Понимать политику внутри страны пора бы, паря...
- Нечего здесь понимать.- Тот не сдается. Все еще перекипает, будто море на картине Айвазовского.
- Придется привыкать. Подстраиваться, нечто родная теща под любой запой зятька. А коль не нравится - так скатертью вон каждому дорожка. Таких у нас вытуривают вмиг. Пинка дадут такого, что аж пулей полетишь! Без всякой под то дело остановки... Но главное, что напоследок даже и об отчестве не спросят. К тому ж характеристику вдогонку выдадут такую, что с ней в тюрьму и то не загребут. Ты это все же заруби себе покрепче на носу. Мало ли что попутно в нашей работе может сотвориться...
- Не рассусоливайте вы! Указчики нашлись еще мне. Ишь: знают они все!.. Вас там только не спросили, что им делать. Исправно для начала научились бы хоть зад свой подтирать. И потом только гляделки направлять на остальных. Командовать у нас любой бы рад. Хотя б над блохами под мышкой...- Обуздывая прыть, неуютной, установленной и нерушимой с левого бока подрисовывает картину властных нравов все тот же старенький, надтреснуто - сипатый голосок.- Мужик завелся. Излагает веско. Твердовато - грубо. Видно - не стерпел.- Языком, Санек, я погляжу, ты вполне шустро управляешь. Что какой половник кутьей бабьей. Только боюсь, что если дорастешь образованием до них - и к ним же понесешься браво в подголоски. Никогда не зарекайся, пока сам на гриву к власти не забрался...
- Да чтобы я!..- Вскипевшим через меру молоком плеснулся вырвавшийся резко голос.
- Не спорь! Какой прилипчивый да правильный нашелся. Ты толком кашу институтскую пока не дохлебал. Скоро тож станок на место потеплее поменяешь. Не факт еще, что тамошние кадры тебя потом не перекуют под свой устав... Вот тогда таким горластым только волю дай! Перебежчики всегда злее чужих. Как полицаи в прошлую войну.
- Закваска у меня рабочая.- Обиделся.- Пойми, Васильич.
- Не хвались пока что целым выплыть на свой берег, прежде чем в чужой воде еще не побывал. С кем, как говорится, поведешься... Поверь, я многое на свете повидал. И знаю: тут, на производстве много кто храбрится. Да красится по нужности до времени под правильную форму.
- Все - пас! Сдаюсь! Не в ту мы степь подались... Врубился я, что никому и ничего я тут не докажу... Приложили вы меня по полной так, что будто на лопатках очутился. Одному мне вас никак не переспорить... Только вот жалко все ж, что пролез Юрик туда, вволю перед этим нам нагадив. Сделал себе на дисках вполне приличную среднюю зарплату. Расценок сколько вон ребятам срезал с третьего участка. Потом лизнул зад руководству и сидит себе теперь удобно в мягком кресле. Собой таким любуется. Отслюнявливает на лопатник жирные рубли...- Звучно и тягуче полновесные ложатся в темень ночи наивностью подернутые откровения заговорившего первым из всех.
- Здесь я с тобой согласен: нам теперь всем по самой полной придется за все это отдуваться.- Втискивается щупло подкрепление под истину от старика.
- Ага... Расценки так на диски 102-е опустил, что даже сам Русанов не становится на них.- Заблаговременно умолк. Чтоб новое воспринялось не проходным.- А что?.. Поди ты потаскай их на себе полную смену за каких-то сраных рупь двадцать четыре с штуки: враз и навек горбом обзаведешься верблюжачьим. В аптеку больше отнесешь, чем заработаешь.- Уверенно мотал крутой резон в подусники тот невидный лицом парень, немного выше и плотнее первого, хихикавший до этого.
Старый молча отошел в сторонку. Стал к ветру спиной. К запарусившим наперед склонился полам заношенного до невзрачности пальто. Прикурил, не торопясь, напустив от лодочкою сложенных ладоней заколебавшийся багровый отсвет на продолговатое и странное от нижней освещенности лицо. Годами выверенным до автоматизма плавным порывчатым движением руки загасил спичку. Выбросил в сторону скрутившуюся, обуглившуюся головешку спички. Догнал ребят. Подстроился под темп размеренного хода. И впредь больше молчал, изредка сбивая мимолетно пальцем пепел с сигареты.
- А еще резцов на эти диски, будь они неладны, не настачишься никак. Уж так набегаешься, высунув язык, в заточку! Что пес глумной к седьмой версте... Снимать-то ведь приходится с деталей все ж не доли миллиметров. А заточники и браться толком не хотят помочь за те копейки, что им платят. Хороших победитовых резцов у мастеров, ты ж знаешь, ввек не допроситься. Вот и точи диски как хочешь. Хоть даже пальцем, в грёбаный ее б конец...- Уже сильнее разошелся Саня голосом. Зарозовели, оживились скулы. Едва заметно дернулся под правым глазом тонкий тик. В рубчатые борозды собрали невеселые раздумья продольные морщины на молодом еще заметно лбу.
- Но их, этих резцов, в шестом цеху - хоть ж...й ешь! Хотя под них работы там - что кот наплакал. Токарю в квартал на полсмены хватит за глаза.- Взметнулось было у другого поначалу гневом возмущение, замыкая эпилог по нисходящей. Рыжей щетиной постепенно унимались, остерненно сходя в недвижь, с беспокойством шевелившиеся до того усы.
- И ведь завод как будто бы один. И планы в куче общей...
- Все такочки. Но нас туда пока что вроде как не звали их позабирать...
- И позовут едва ли скоро...
- Наш Горбатов мог бы одним махом все решить. Враз перебросить. Своим только звонком начальству ихнему.- Плотно укладистым и докторальным тоном выстраивает свой резон второй.
- Конечно же. Ему все это провернуть - что палец обос... обсосать.- С нехитрой тактикой поддерживает утверждение старик, уклоняясь налегке от матерка.
- Что ты! Там с новенькой любовницей пока не до резцов. Займется ими и другим что по работе поплотней - а она вдруг да остынет и отхлынет. А цех?.. Цех план и так переработками закроет.- Обращая в зримость засквозившее по теме равнодушие, парень напряженно, будто бы от дыма, щурит левый глаз.
- Это до времени какого. До поры. Пока его жена в тот же партком заяву накатать не соберется... Помнишь историю с Рушковым?- Морально облегчается с той стороны натуга разговора, сильней переходя в любовную канву.
- А то!.. Когда семью опять как суровьем сшивали наживую. Что по кускам. И еще Колюхе перед этим на парткоме выговор c таким уж назиданием - по яйца самые - влепили подчистую. В рамки для порядка как ввели...
- ...Что в хлев норовистого борова загнали.- Надолго вязнет Саня в разговоре.
- Ну нетушки! То, брат, коню игривому все мало старой борозды.
- А если ему с прежней не любилось. Вышла не в масть...
- Куда глядел?.. Не на ярмарке ж цыган ее всучил? Или он глаза вместо очков на подоконнике дома оставил? Детей тогда хотя б не заводил. Их-то не утопишь, как котят.- Не думает старик угомониться. Весь разошелся. Снова завели.
- И ошибиться уж нельзя. Сам, небось, тож от бабки бегал.- Пытается Санек чуть улыбнуться.
- Ишь ты, ноздрявые! Совсем зарассуждались. Все б вы понимали в тех делах, когда под своим носом-то едва обсохло.- Одергивает старый сразу всех.- Про уху, гляди ж, икра заговорила.
- ...Рвется теперь один на две семьи. Старается вовсю бедный мужик. Все жилы рвет за эти гребаные чувства. И даже рыпаться куда со своим мнением не смеет. Заимел, выходит так, себе еще одну любовь в нагрузку...- Увеселительностью не столь бодро, но уже явно веет налегке от Сани.
- Ага. Что сахар к патоке вприкуску.- Другой веселенько подстраивает поговорку.- Будто одной ее на чай никак не достает.
И снова снег нещадно вдавливается с хрустом под невпопад шагающими шестерьмя ногами. Тиснутся, печатаются плотно вдавины под вытянутые строчки отпечатков. Васильич, докурив почти до фильтра сигарету, после жадной, продолжительной затяжки выбрасывает с кончика ногтя обкуренного указательного пальца метра на три в сторону заметно обсмолившийся до грязной желтизны окурок. Слегка облизывает губы. Сплевывает аккуратно табачинку.
- Я что еще хотел сказать об этих дисках. Хорошо, что Зотов до сих пор не пристает с ними ко мне с моим радикулитом. Не то я б ему сказал!.. Молодняку, смотрю, все больше поручает. И им же кое-что из денежных нарядов потихонечку, по-умному, дает. Не перегибает свою палку. Ведь им ить все равно: терять-то нечего. Зажмут чуток - и как пить дать! - разбегутся по другим цехам. Что там, что здесь ту же дешевку будут получать на обработку... А что? По выслуге пока еще не доросли окучивать хорошие зарплаты да под лопату что есть дури огребать.
- Но ведь и им же проку тоже никакого с беготни. Хер на хер менять - только время терять...- Едко пословицу метает вслед Санек.
- А я, будь не дурак, их, диски эти, тож впридачу без дюралевых деталей в пустую приработку ни в какую брать не собираюсь.
- Застряли эти диски костью в горле вам...- С назиданием сорвался неожиданно опять старик, поглядывая вскользь, как забубонную подвеивает ветром пыль с ближних обвершков в напущенную тихо сверху кутерьму.- Плешь уже мою напрочь проели. Будто бы не о чем совсем поговорить после работы.
- Да! Кстати... Я тут группешку классную такую с нового диска импортного записал позавчера на свой магнитофон. "Киссы" зовутся. По-английски - "Поцелуй". На ночь за пятерку одолжили. Во - закачаешься!- Санины глаза сверкнули не поставленно и живо радостью.
- Не - е...- Сощурившись, тягуче - медленно тускнеют у другого серые глаза.- Я больше русское люблю. Высоцкого еще. И то под настроение когда...- Спокойно так проходит томным голоском мимо чужого увлечения.
На том и кончился их интерес к чему иному. Оба немного помолчали. Потом вскочили снова темой в разбитую суждениями производственную колею.
- Вот закончит Боев институт и перед назначением на мастера или вступлением
в ихнюю эту сраную партию, если осознает свою роль в повышении отдачи с производства, тоже что-то учудит, прошвырнувшись по другим расценкам.
- Этот тоже не находка.- Отяжеляющий ложит акцепт старик на лоно рассуждений.- Еще тот кадр. И то, что хреновни наворотить непрочь - вы еще вспомните меня. Дай-то бог, чтоб не икнулась вам попозже моя мудрость.
- Да. Обжимают всюду брата нашего и до того ж безбожно, что никакого продыху в упор не видно. А невдомек пока начальству: станков-то наших с половину добрую давно списать пора... В четырнадцатом вон уже программных два поставили. О полуавтоматах ихних я уже не говорю. А у нас все улучшения идут пока только за наш счет.- Бубнилась вяло Саней поднятая в пол-октавы выше монотонность.
- Какой там рост производительности к черту, если даже по махонькой нужде скоро времени не будет отойти.- Явно резко задрожал голосовой отзыв.
- Начальству нашему - награды и значки, а нам от них - напряги да тычки...
- Не сходимся никак мы ноне с ними интересом. Будто рыба с раком в старой школьной басне.- Констатирует сухо другой.
- Может, и вправду, хватит про работу. Перекинемся хотя б на девок.- Ответвить желает Саня новой темой рассуждения.
- О них не надо много говорить... Любить их больше надо. И ласкать.- Ввязался мудро старый тем же подсевшим, сиплым говорком.
- Ты прав, Васильич - говорить не надо. Это почти одно и то же, что всласть при людях нарисованной конфетой смаковать. И неприлично вроде. Да и вкуса вовсе нет. А что: разве не так, Санек?..
- Ладно... Давай поближе и попроще. По чему тогда мы будем завтра ударять? Расслабляться то есть от работы.
- Я отпадаю. Меня моя в Измайлово грозилась потащить, пальто чтоб выбирать. С октября мозги всё купоросит, уговаривая на обнову.- Оголосился хмуровато старичок. Оттопыривая лацкан на кармане, решительно добавил.- Етое ни в кою надобность уже не подгоню. Разве что часом за обшлагом придется вшей заради смеха завести. Или отдать братухе, чтоб в деревне по хозяйству доносилось.
- Пальто - пальтом... А я свободен весь. Будто орел в полете.
- Ну, так и что?
- Чего еще?
- Чего, чего!.. Не достать ли завтра для рывка нам немножечко пивка. Рванем, что ли, в пивную? Заправимся...- Зажечь пытается Санек другого охотой на подпитие пива в разливе, по-простому - "рассыпухи".
- Заметано... Когда встречаемся?
- Да часиков эдак в двенадцать. Только вот где?
- Давай-ка в "Шайбе".
- Не - е... Косушкин, вспомнил я, Антону Слюсареву утром говорил, что там вчера пиво несвежим было. И его сейчас будто бы сильно разбавляют.
- Уж лучше бы не доливали...- В своей толкется философии умом.
- Так что соберемся лучше в угловом, на Флерова.
- Лады.
- А ты, Васильич, не забудь, что с тебя тоже будет причитаться. За обнову.
- Ибо носить будешь только на выход, чтоб не проставляться. Мы тебя знаем. Еще тот жук!
- Курица в гнезде, а яйцо - ты ж знаешь - где.- Не серчая, осаждает.- Сказать только успел, а вы за хвост ветру уж и рады уцепиться...
- Боюсь я все же, как бы ты обмывку не замулил.
- Кума под кумом поначалу тож боялась очутиться...
Укутываемые все плотней не унимавшейся никак порошей, много о чем еще поговорили на густо засыпаемой, мягко похрустывающей свежим снегом, нежно припушивающейся тропке. Перед первыми домами, незаметно наплывающими из тьмы призраками, начали прощаться.
- Ну все... Пока что, мужики.
- Пока... Значит, в двенадцать, Сань. Ты не забудь!.. Плюс - минус пять минут.
- Да-да. Тогда за мной еще будет и вобла. Батя мне, как чувствовал, через сеструху на неделе прошлой пару связок передал.
- Давай, ребята.- Напутствовал обоих заговоривший вновь старик, прокашливаясь скупо в щупленькую руку.
- Тебе того ж, Васильич.- Веселая беспечность засквозила на прощанье у Санька.- Будь сам здоров. И чтоб особенно не кашлял.
- Бывайте.- Чуть ли не откозырял обоим молодой напарник.
Все трое вразнобой, не торопко пошли каждый своей дорогой, растворившись вскоре в плотно обложившей город тьме. Уже неслышно разбавляли затихавшим мягко крухким скрипом снега их шаги до утра приспанную немоту дворов, угрюмые углы домов и завершали дробным, гулким и летучим эхом располошенных внезапно лестниц в до утра умолчливых, устрашливостью дышащих подьездах.
Проползала скромно через прожитые сутки жизнь. Под не слышный шорох падавшего снега стирались в городе любые временные рамки и, по домам в безжизненность под сны повитые, предельно размывались среди ночи нечеткие границы бытия. Люди сознанием с покорностью запали, повелись в обманное блаженство безмятежно - длинных снов. А в мельтешаще - кружевной, неощутимой легкости размета в плавных извивах колыхалась показавшаяся пухом, упрямо не желавшая прилечь к последнему приюту полупрозрачными потоками повитая, безбрежно напускавшаяся сплошной завесью кудель...
Утро субботнее как будто задалось. Тучи над городом ночью дружно отошли на северо - восток. В зияющем просвете изумительной нарядностью в валерности предстала опрокинутая чаша прозрачно голубеющего, чистенького - казалось, что даже отстиранного - неба. Издалека дразнила вычурной витальностью. Солнце ярчайше воссияло, купая в россыпи лучей подслеповатые прямоугольники глядевших скучно стекол окон, редко висящие местами тонкие сосульки, мутные, изголуба - серые пятна перемерзших в странной рельефной форме луж, Перескакивало ярким серебром по оцинкованным крышам домов. Часу в девятом мимо вахты заводского общежития с бокастым и растрепанным портфелем, лихо, совсем по-председательски, засунутым в подмышку, хотел было пройти на улицу жилец, которого все за глаза прозвали Пятаком. То ли за жадность, то ли за особой формы нос, каким он, вероятно, стал после занятий боксом.
- Куда этоть, милок, тебя в такую рань несет? Ишь, навострился! Со спеху эдакого часом ночь еще ушедшую догонишь... Господи ж праведный! Ты так летишь, что даже не побрился.- Плывет неровно волнами без тоновых градаций голос старушки сквозь низовую опредмеченность среды в сплошную угловатость обьемного линейно - выпрямленного строя, приобнятого тишиной фойе. Скудна, невыразительна вокруг царит завязка цветовая. Повита безнадежно в сонность. Контрастируют между собой невзрачные, все больше желтый, палевый и синие цвета. В глубине от недоосвещения полупрозрачная забилась скупо в трехметровый вырост дымчатость. Чуть выше загустился при тональном переходе не отчетливый при взгляде мрак. Метрах в семи стоящий, справа еще немного узнается рослый фикус в кадке. Параметрами тусклым абрисом с натяжкой обозначена дверь в комендантскую. Стоят четыре сбитых рыжих стула вдоль стены. Многое дальше - в прорисях и растушевке. От окна за лифтом сеется растущий яркостью рассвет. Но все равно любому обозрению пока явно присуща обделенность. Неопределенностью сполна поражена будто бы из ничего слегка протравливающаяся цветность. Вверху - расплывчатость. Немного тускловато...
- Да чё здесь, собственно-то, трогать...- Остановился. Свободною от заточившей где-то вверху воздух в ношу левой рукой дотронулся до подбородка, приятно выступившим копьеподобным остреньким углом.- Хм - м - м! Да ну!.. Одно название щетины.
- И что тебя из нужд какая, нечто парус, сейчас иззади в путь - дорогу будто ветром подгоняет? Полеживал бы вон себе сейчас. Пятки чесал. Жир потихонечку нагуливал под тело молодое...- Увещевывает ласково журчащим голоском под заметно затухавшим с долгой жизни взглядом, брошенным устало из подернутых приятно поволокой серых глаз. Скудным тщится выпрямиться телом.
- За прессой поспешаю, Николаевна. За прессой... На сьезде вон партейном утверждаются какие-то толковые дела. А я идеей ейной насквозь, словно запахом навоз, весь почти начисто пропитан.- Овеивается звучно всплеском ложной радости беспечный, хриповатый с перепоя тенорок.
- Ишь ты!.. Нашел хвалиться чем, притыка. Носишься тута с ихним сьездом, нечто дурак с какою цацкой. Нужон-то он тебе, скажи на милость?..
- О - о - о!..- Поднимает нос так высоко, что стал упрямо виден волос, которому тесно в ноздрях.- Каждый раз, как есть сажусь, с благоговением его припоминаю.
- Ты рот на них зазря не разевай: эти лишний кусок мяса не подкинут... Что бы он там не порешил этот твой сьезд, а надбавы к пенсии - я точно ноне сведала в собесе - нам, старым всем, и в году новом уже точно не видать.
- А вдруг как вспомнят: Николаевну-то мы, поди, и не учли.
- Ага! Гляди, вспомянут... Хотя бы нынешнее начисление не отобрали.- С обреченностью летит вплетенная в высокое контральто, с шипеньем и присвистом от переднего беззубия, совсем не пламенная речь. Старуха следом входит, причинно от чего-то обращается вся в прислух, склонив покорно набок голову.- А что это там за стекло так дружно меж собой перекликается в этом твоем парфеле?
- А, пузыри?.. Дак просятся ж обратно в магазин. Вот тару сдам и сразу за газетами метнусь к ларьку... Гм - м... Как бы вот этое... К киоску.- Прикидывается простачком, с наивной хитрецой в проблеске слабенькой смешинки серьезно выпучив глаза.
- Чует моя душа: как раз в ларек ты и наладился, парнишка. Глаза твои вона еще какие-то глумныи и влезть обратно в даденное под них место, видать, после вчерашнего и вовсе не хотят. Все в красных жилках. Будто где в нужнике упорно тужился всю ночь напропалую... Поди вон в зеркало поближе хоть на самого себя поглянь.- Указала сухонькой рукой на старое трюмо напротив входа.
- Во - крест! Эмоцией окрашивает сценку жизни.- А что лицо не то... Это, поди, с устатку.
- Ага. Скажи кому другому. Но не мне. Кому другому Лазаря споешь. Я брата вашего тут в разном состоянии уж столько навидалась... А ты сам как тот Ерошка: и дня не проживешь, чтоб не приврать немножко. И эточки... Дела святые вмешивать сюда бы все ж не надо. Господь всемилостивый Бог наш воистину за это может даже наказать.
- Ну, все. Спешу.- Зашлепал было рядом грузными ботинками, стремясь на выход.
- Погодь, погодь... А это ж как у вас всю ночь горланил матафон. И девки так напропалую все визжали - прямо ужасть! Голос Насти из шестнадцатой квартиры, помнится мне, слышен был. Отрывистый такой он у нее. И смех весь ломчатый. Нечто кусками. Уж знаю я его. Такой еще...- Составила розой ладошки.- Как бы тебе сказать...- Хотела незаметно выискать в его глазах промельк лукавинки согласия.- ...В память набросливый. С устоем. До сей поры в ушах стоит...
- Что ты, бабуль! Какие девки? Мы с Пашкой реферат одолевали. Науки грызли напрочь камни.- Больная голова никаким из придаваемых усилий дотянуться не могла до осознания интриги.
- То-то и вижу я, каким макаром вы там камни обгрызали. Он вечером мимо меня аж с целой батареею агдамского вина туда к вам не тверезым полностью, скажу тебе я честно, сиганул. И поздороваться забыл, шельмец. Хоть и в очках хороших ходит, а все же непочтительный до наших лет... Ты вот что мне скажи: почему вы только в стельку пьяными с етим самым рифиратом разбираться девок, глядя на ночь, подпрягаете? Это ж каким нужно умом владать, чтоб по наукам пьяным вдрызг всю ночь шалаться - ошиваться?
- Потом поговорим... Я тебя лучше шоколадкой угощу с обратного пути. Только прошу тебя - не донимай. Самого хоть на куски не рви. Лады?- Выворачивает в благость душу. Только чтоб отстала.
- Беги, беги, такой весь дельный. Весь уж извертелся...- Лукаво хмыкая, заулыбалась.- Шоколадкой угостит он! Себе хотя б вон мелочевки на потребу наскреби! Забыл, небось, что вам еще больше недели до аванса...
- Пробьемся, Николаевна! Все будет чинарем. Под самый аккурат дотянем! У нас еще не то бывало...- Со скрипом развернулся под уход.
"Ну и ухарь!- Глядя вслед колеблющейся, подламывающей тело на бока, походке парня, вскользь про себя подумала старушка.- Девку любую лясами уж так обложит, что та хоть даже и саму отдаст"...
Врывающийся в окно свет уже становится поярче. Другой, разреженной иначит серостью, светлей штрихует контуры предметов, пола, стен. Покойницкой негусто покрывает рудовато мертвенностью шарфом почти укутанную шею и лицо у Николаевны.
Проходящих утром мимо вахты в выходные очень мало. И Николаевне накоротке сегодня удалось за те парочку предутренних не располошенных часов немного, ближе к норме, покемарить. Следом за ушедшим Пятаком стучат дробяще - гулковато по фойе легчавенькие девичьи шаги. Уже - навстречу. Мельчатся в паузах, под скрип дверной неровно отмежевывая влажной строчкой следа на два куска просторное фойе. Эта откуда-то приехала. Подходит. Заметно клонится на правый бок под тяжестью большой дорожной сумки. Пахнет с мороза не выветрившимся по дороге сытым духом щей и еще чем-то до конца необьяснимым, с поставленностью твердой, домовито - деревенским. Низом крадливо, тонкой на остатке, томкой высвежью взбирается наверх прохлада дрожкого задверного рассвета.
- Здрасьте.- Приветствует невыразимо - скромно, еще не доходя, немного сдавленным в груди сопрано. Пыхтит. Выбились из-под мохеровой, домашней вязки шапочки приласканные где-то ветром прелестные пушинки завитка.
- И тебе того же, дочка... Эколь так рано заявилась? Отоспалась бы хоть чуток, радость моя. Правды, известно, в ногах нет. А чтоб с дороги - и подавно.
- Я бы и рада. Но сюда оттель идет один лишь поезд. И то - под заполночь подходит к нам.
- Тогда понятно. Постой, постой... Ты, что ль, Хотеева у нас?- Изогнулась в напряжении насыщенная черной зарослью длинная, ломкая линия бровей на покосившейся легонько голове.
- Да, я.- Боязко ведет навстречу еще не сфокусированный хоть на что-то взгляд красивыми маслятками глазенок. Погрюкивая глухо содержимым, заключенным, видно, только почти в банках, с огромным облегчением ставит сумку на пол.- А что?..- Полуулыбка тронула скользнувшей нежностью уголки губ. Закрепила в ямках щек удачно скроенную чувством радость.
- Письмо тебе пришло, милаха.- Переводит обстоятельно оценивающий взгляд на зимнее зеленоватое пальто пришедшей с пышно обвершившимся новеньким песцовым воротником.- Мы кинулись было искать.- Накоротке всплеснула тоненькими ручками, разведя потом их побыстрей по сторонам.- А Аня с вашей комнаты напарнице сказала, что как в отьезде ты. Вот оно тебя и дожидалось здесь вон, в ящике у нас.- С чистой радостью протягивает той сухой, со вздувшимися буровато жилами, рукой мелко исписанный конверт. С иссякшим интересом холодным останавливается взглядом где-то на уровне девичьей груди.
- Да-да. Отпрашивалась я...- Девушка его берет и, щурясь, вглядывается в почерк. Голос в последнем предложении заметно угасает, отвергая чем-то затаенно - напряженным продолжение в дальнейшем разговора.- Спасибо вам. Это мне тетушка. С Козельска...
Берет с чуть выдавшейся на щеках натугой в руки сумку. С сосредоточенным и легшим плотно на румянец щек благочестивым выражением тащится обременительно к ждущему любого еще с прошлой ночи лифту. Нажимом кнопки разводит смесью шумов створки. Входит. Уезжает.
Старая чувствует разлив нытья по пояснице, переходящего привычно уже третий год в неизбывное почти до Пасхи постоянство. Несет к обитому когда-то дерматином стулу свое усохшее, при седьмым десятке лет в дряблости донашиваемое тело. Правой ладонью подпирает характерно поясницу. Медленно садится. О чем-то думая, сверлит упрямо взглядом точку на стене напротив. Жмурится в разглядывании цели.
Отвергая напрочь улегшуюся было рядом тишину, звонит трескуче телефон. И звук его такой противный. Надоедлив. И настырен. Будто в пустой, из алюминия, кастрюле по кругу носится со страшным скрежетом без всякого устатку попеременно с умолчью никак не угомоняющаяся шестеренка из стекла.
- Ал - лё! И это кто там? Можно громчей! Из общежития вас слушают... Ага. Ионова как я. Из вахты...- Не музыкальная привычно предстает пред разговором нейтральная эмоциями, в произвольности словами заливающаяся ритурнель. Старая с минуту, потеснее прижимая, держит твердо трубку возле уха. Сосредоточенно просовывает под платок. Чему-то обстоятельно внимает.
- Я то же вам и говорю, Михайло Анатольевич: внимательные мы... Да еще так блюдем!.. Ага! Блюдем и бдим. Оббдились прям... В порядке полном тут у нас, на Маркса, обстановка. Чужих, как и велело нам начальство твердо не пускать, так в постоянстве то и делаем... Стараемся, стараемся - а вы все говорите, что приятного тут мало...- Резко ломаются и без того крутые линии бровей.- Вот и уборку ту же мокрой делаем вседенно. Хоть и холод, знаете как крутит руки другой раз. Пыль везде не абы как стираем. К порядку нос везде суем... А то как же! Нам бы еще крылечко починить... Как что? Так я ж вам то и говорю: страшенно похилилось. В особенности справа как от входа подойти. Выщербилось верхом там, гляжу я, где местами тоже... Может быть, даже того. Часом покрошится и сбоку. Со сроком тогда сами порешите... Да! Посеклось сверху еще. Как кто штырем железным всё истыкал... То я и приглядела непорядок в час. Если сказать сейчас - так будет лучше вам пораньше затевать ремонт.
Снова что-то слушает с того конца минут как пять возникшей связи. Оценивающе бегает уставшими с ночи глазами подо лбом. Будто выслеживает некую летающую муху над собой. Иногда часто моргает от волнения.
- А то ж и как! Запомнила... Как что? Все нужное. Что пришлых всех - на то с особым разрешением всех чтобы пропускать. И только по писульке лишь от коменданта... А тот, какого вы вот давече Егоровым назвали, я вспомнила: наведывался. Да. Врать не буду. Был... Точь-в-точь! Патлатенький такой. И рыжеватый. В самый раз с электриком наверх позавчера шмыгнул. Инструменту чамайдан полный попер за ним еще. Я тем утром как сменилась. Так вот напарница потом мне говорила, что там особого чего такого, окромя ремонту самого, никак не затевал. Неподобствий никаких не вытворял... Да-да. Не произвел... А вот с ризетками возился. Девки нам давече сказали. И еще лампочки, куда сказали, им вкрутил.
Снова прильнула к трубке. Немножко изменяется в лице. Как застывает.
- Он? Распускает руки что зря к нашим девкам?.. Экий, скажу тут прямо, нечестивец! А как ведь на порядочного был похож! Расшаркивался: "Здрасьте вам", "Дозвольте извиниться". И ведь по службе ж был - не пропускать было нельзя. На вид как показался образумлив... А таки жаль, что нам девки даже вовсе не шумнули. Обратно шел когда, сказал мне, что, как и быть должно, уже половозрел... Бес его знает. Распознать то слово точно не могла.
Трубка опять торчит у уха. Приложена к непритязательной по простоте, заметно сбившейся прическе. Старая согласно и податливо от огорчения качает головой. Следом тихонько утвердительно кивает. Благоречивому, небось, внимает. И снова предстает усугубленным предыдущий вариант. Вид теперь уже подавлен. Сокрушен до глубины. С явностью, собрав кучу морщин, переживает. Будто бы там, на том конце, все это видят.
- Чего молчу? Так слушаю же вас со всем своим вниманием...
Бабулька слушает опять. Да взад - вперед еще сильней качает головой. Туговато все ж, но осмысляет.
- Дэк этоть...- Пытается хоть как-то втиснуть для смягчения совсем уж редкие слова под оправдание в чужую речь.
И вновь с раскрытым ртом под прищур вслушивается в что-то не особо чтоб приятное на выплесках другой пространной речи.
- Что я скажу? Так исправляться ж будем. Вы призначили...- Вдруг громко переспрашивает.- Да! И вот этоть... Примечали с Таней мы. Бывает, что и ходит к ним. Как и другие из ребят... Мы? Проверяем. Что вы! Нам возбраняется: без этого ж никак!.. Так и они тоже, шельмы, хороши: сами с ними вечно и без дела чтоб, заигрывают часто. Шашли вовсю точат. Глазьми, так и гляжу, даже без особенных причин всегда на сторону на ихнюю стреляют. Без путней надобы встревают в разговоры. Не то, чтоб осторонь пройти, так задевают всё. Нечто хвостом виляют... А в ём же, любом парне, занимается мужское все. Никак живые. И вижу ж часом: тянет к девкам сразу, как каким магнитом... Вот то-то. С нашенскими горше. Остеречь никак нельзя. Вахту-то не бросишь. Так что отвадить мочи нет. Затеют где ты хошь любовное свое. Зайдут другой раз в закуток любой пообжиматься. Не поведут и бровью. Да хоть и греху натворить исподобляются, если сказать по правде. А остеречь нам их на этажах никак невмочь...
Старая щурится. Видать, летит из трубки один крик.
- Я? Защищать?.. Да никого до этих пор никак и не доуспособилась... Ни даже думкой... И на кой ляд мне они все сдались! Детей я с ними не крестила.- Делает вид, что хочет плюнуть.- Напредупреждала. Даже многих. И не раз... А что? Пусть сами думают. У них своя дорога...
Снова тянется накачка, выражающаяся в искажающем лицо искренне глубоком удивлении.
- ...Если в подоле? Что тогда скажу?..- Всплескивает вдруг руками. Следом судорожно - резко правой рукой быстрее прикрывает округляющийся рот.- Господи праведный!- Трубка мгновенно переносится к левому уху. Накладывается безотчетно на платок. Старушка хочет даже помолиться. Направляет три перста ко лбу. Тут глядь вокруг: а все углы - пустые. Рука с разложенным, уже похожим в пальцах на крючок, ослабшим по ненужности крестным знамением ползет безвольно вниз.- Этого еще нам только не хватало! Вы так бы сразу и сказали... Теперь уж точно разом укажу, чтоб он к ейной племяннице не обьявлялся в подступ и на пушкин выстрел! Буду стоять твердо на том, чтобы никак не подпустить... Что буду делать, говорите? Он же у нас пришлый. А раз так, то по всей возможности на вахте удержу. Встану намертво супротив паразита! Поперек лягу всеми костьми своими - а не пропущу... Ага! Пусть только спробует! Я вам сразу сообчение подам. Или с кем, что попорядочнее, скрутим. Да милицаям в отделению сдадим. Когда нахулюганить захотит. У нас тут и свисток где-тось как будто завалялся... Уж понимаю, как могу. Сама всегда стою с ответственностью здесь... Это в обязанности как. Такое тут лихое место... И вам того же. Благих приятственностей всяких аж поверху всех краев. Поболее, чем вы даже сами пожелаете себе. Чтобы - не дай-то бог! - и вовсе не хворали...- Оттараторила что на одном духе запутанный по смыслу эпилог. Устало после выдоха вздохнула. Раззевалась. ( Это уже от нервов). Ложит осторожно трубку на зеленый аппарат. Смотрит напряженно на него. О чем-то долго думает. Квинтэссенцией раздумий вылетает гневное из перекошенных от старческой невинной злобы уст:
- Позавелись кобылы, глянь, игривые какие! У них там чешется меж ног на дню по десять раз, а нам за них ответ держать, что крайним. Хоть ходи теперь за ними, передки им охраняй... Не выучили дома всю девчачью правильность блюсти! Так извертелись уж, под целочек уподобляясь. Трясут тут сиськами! И сам начальничек хорош! Нет, чтоб прийти и поглядеть, что они куда ни попадя такие на себя платья надевают - только сверху грех прикрыть. Ребят на соблазнение толкают. А тех и уговаривать не надо. Они мужское дело туго знают. Бугаи! А девкам только то и нужно. Над кажной же стоять не будешь... Теперь держитесь у меня! Ишь, мокрощелки подобрались! Будуть вам теперь и вечеринки вкупе с именинами. Да шоколады - мармелады чтоб вдогонку...- Убедилась, что вокруг нет ни одной живой души. Хватнула жадно воздух. Затараторила разнузданно и громко, последнюю скинув с себя обиду.- Профуры сучьи! Будь они неладны. Bзялись откудась же на мою грешную голову! Ох, учиню я вам расправу!..- Взгляд негодующе взметнулся к потолку. Ко всем 216 просторным, год назад обжитым однокомнатным квартирам, полной половиной подчистую заселенным данным, потенциальнейше порочным контингентом.
Сорок с лишним минут прошло с тех пор, как отпесочили вахтершу. Самой же показалось, что гораздо меньше. Ибо все это время она тихонько обмозговывала тему. Пережевывала, разложив по полкам в голове прошедший разговор. Потом отбросила затею, подумав вскользь, что разговором сытой не бывать. Открыла створку тумбочки. Хотела было довязать носок. Только куда там! Входная дверь c предельной жалобностью скрипнула. Узнала сразу же: мужские запустила ноги. Сквозняк на третьем шаге от входящего достиг ее одетых в укороченные валеночки ног. Шмыгнул бесстыже вверх. К юбочно - теплому, одетому под низ. Шевельнул выбившуюся шерстяную нить на кофте у подгрудья. Освежил приятно вдох.
- А вот он я! Персоной собственной. Сказать бы как...- Проявляется из полутьмы фигура Пятака.- И непременно с наобещанной недавно шоколадкой.
Тончайшая исподняя фольга от стограммовой, купленной "Аленки" дразняще шелестит в руке под яркою оберткой.
- Не много ль чести для меня ты обозначил? И нет на то таких причин, чтоб чем мне разживаться. Ведь не из пав, поди...- Уравновешенно - спокойным голосом под равнодушным пока взглядом тянет навстречу мягко и несмело Николаевна, застегивая медленно и важно верхнюю пуговицу на однотонно - шерстяной, временем заношенной до бугорков окатышей, серой кофтенке - кацавейке.- Мог бы обойтись и без подобных угощений.- А душа уже горит, трепещет от простого уважения, как сердце молодухи перед первой встречей. Недавней взбучки - как и не бывало. Сплыла. Нечто вода по перьям птичьим.
- Я почитаю завсегда принцип блюсти: уж коль наобещал - так враз исполни.- Переполняет того гордость, с медленной речью переползавшая отвернутую нижнюю губу, уже слюнявую от принятого пива. Кулак от напряжения при данном утверждении белеет так, будто в руке вдруг оказался лом.
- Ну, что ж... Тогда тебе спасибочки. Большое...- Кланяется с неудобства скуповато верхом тоненькой и будто бы слегка озябшей на проходе, чуть согнувшейся клюшкой фигуры. Хотела было попросить, чтоб не шумели этой ночью. Ненароком оглядела шоколадку. После подарка призывать к порядку показалось вроде бы некстати. Выходило неудобно. Именно сейчас неподходяще под любую назидательность... Старушка тягостно вздохнула. Промолчала.
На входе слышится глухое гупанье от оббиваемых о полумерзлый коврик ног. Шмыганье носом. Чуть слышный шорох от слишком плотно облегающего тело разодева. Пыханье глубокое нахоженной одышки. Приближающиеся под легкий кашель слышатся уверенные, ровные шаги. Будто отмериваемые четкостью невидимым отсюда камертоном, подбирают под себя со вскидывающимся так же ровно и размеренно, пошлепывающим звончато - обложно лясканьем холодный, мелкий чешский кафель. Стеклянно, набухая тонко сочным, разлетающимся звуком, пристают плотней к стенам. И, обессиленные разом, хрустальчиками мелкой дроби удаляющихся бубенцов выпадают цепью наголоска где-то рядом.
- О - го - го!.. Кого мы видим? - Приставляет к лицу вынужденную радость не успевший отойти Пятак.- Теперь уж вам - сплошное наше с кисточкой! И полное почтение в придачу. Юрий Петрович к нам, простите, собственной персоной соизволили явиться.- Поворачивается к Николаевне в анфас.- В ботиночках, не "скороходовых" никак.
- Ты бы, Андрюха, не кривлялся.
- Да ладно. Закругляюсь. Только что так рано к нам с визитом? Без сигнала даже чтоб какого из общаги...
- А я не к вам. И не совсем с визитом... А по делам совсем другим. В не деловой пакет уложенным.
- Уразумел. Угу...- Показно щурит левый глаз.- Такое вытанцовывается тут что-то поближе к личному. И типа про пострела.
- Возможно...- Гость скупо прикрывает напускной строгостью пятнами бросившийся к скулам жиденький румянец. Поворачивает голову направо. Хочет сказать что-то уже на благость исподволь перенастроенной вахтерше. Рукой заводит накрест ошпагаченный бисквитный торт за спину.
- Что так спешим? К кому идем?.. Лучше вот бы у нас что посмотрели. Опыту подкинули сопливым. Рекомендаций выдали б кому партейных. Как бы нам жить. Чего не пить. С чего плясать. Что нам сказать. Да и куда потом чесать, конечно. Попутно лекцию народу б прочитали. Для закрепления задач по укреплению, так бы сказать, советского народного хозяйства... В развившемся по само некуда социализьме. - Трясет на уровне пупка холщовым темненьким пакетом. Чуть округлившийся портфель в другой руке тоже хранит солидность, напичканный чем-то тяжелым и сьестным. Ручка оттянута прилично вверх. Её от килограмма так не поведет.- Вон, погляди: тут пища не духовная. До простоты понятная. Такой любому хватит за глаза. И народ, представь, к ней тянется. Что эти... Мухи к меду.- Кивает на провисший посередке низ портфеля.
- Это так ты за газетами ходил, выходит.- Старая ставит в речь слова с укором, выделяя их поодиночке.- Еще один тут обьявился грамотей...
- Газет еще не завезли. Там, может, что еще с дорогой. Или проспали...
- Сказывал Мирон рябой кобылы сон...
- Ну нет их там пока! Я честно...
- Человека-то ты уж не донимай, как прощалыга уличный. Гляди - приклеился репьем. Не видишь - он наряженный, надушенный пришел... По делу личному бы как. И облачен задумками в сурьезность.
- Так вот оно что, значит?.. И ты пошел вразнос по девкам! К кому же, если не секрет, а?
- Я ж у тебя не спрашивал тогда в кинотеатре, почему ты именно к Семеновой подсел? На что ее средь темноты настраивал активно...
- Не только и активно. Даже продуктивно.
- Пусть и так.- Равнодушно согласился собеседник.
- Так то форма работы ваша комсомольская такая. Наставничеством везде ее зовут. Сами же вы наказываете твердо и везде ее распространять. Я и решил понаставлять как бы поправильней девчонку. Лишь бы куда не сбилась с правильных, уже указанных, путей. А что: разве нельзя?...
- И именно, после работы чтоб. Да еще в кинотеатре. Такого что-то я пока не слышал...
- И что? Через культуру и усваивается очень уж прилично. Как иностранные слова сквозь сон... Или оно сейчас не актуально?
- Ну почему ж? Ты не утрируй. Только принцип работы выбран очень странный. Такой же, видно, как сейчас...- Указал коротким взглядом на портфель.
- Это мы азы так закрепляем. Но только лично. Для себя одних настроенной программой. Усугубляем до автоматизма мастерство...
- Не много ль закрепителя достал?
- Я? В самый раз... Только и ты не переусердствуй со своей этой наукой. Хорошо еще, если тебя там правильно с утра поймут. Тут обьяснять нужно б полегче. Проще. Даже ближе. Без ценностей марксизьма с ленинизьмом. И чтоб акценты были ласковей. Нежней. Ведь люди только - только глазоньки продрали. Кофей постельный напрочь посреди мыслей застрял...- Кривовато хмыкнул.- А то в других придется ту науку развивать. Чтоб перейти от косности никчемных фраз на истинные чувства.- Напыщенную вывертами слов притворно - умоляюще заканчивает речь.
Старая силится хоть что-то осознать из сказанного. Поочередно с выдаваемым почтением водит застывшими с вопросом глазками по лицам говорящих. Но ничего не удается толком распознать, чтобы хоть как-то приложить это к уму. Следом с видом расстройства в голове часто моргает. И обретает вид, будто плывет в полной прострации куда-то очень далеко оскудевшим донельзя сознанием. Сцепляет плотно тоненькие губы. Блаженный постепенно обретает вид. Будто мысли не пристали до рассудка.
- Я постараюсь справиться.- Строгий ответ невольно добавляет вычурной суровости резко очерченным пластинам скул.
- Но ты уж постарайся! Заради всех святых, что в мире существуют. Я-то уж так тебя прошу...
- Я же сказал, что постараюсь. Ты не волнуйся. Отдыхай себе спокойно.
- Не слушай ты его. Иди, сынок. Иди... Прицепится ж, как к заблудившемуся леший.- Бубнит себе под нос беззлобно Николаевна, закрепившись наконец-то взглядом на пришедшем.- Зазря навешал всяких упреждений человеку. Силой никакой не отдерешь.
- А это вам.- Пришедший тянет медленно с бумажным ломким хрустом из кармана белый сверточек правильной, почти квадратной формы.
- Я бы и так ведь...- Не нарадуется подношению бабулька. С трудом сглатывает неожиданно приятно накативший горлом ком. Светлеет от приятности.- Ну, что ж... Дело понятное. Сходи, сходи, милок. "Никак, духами одарил. И обходительный. Воспитан ладно в строгих правилах..." Теплеет от прилившей радости едва принявшая дар ладошка.
- Огромное спасибо, бабушка...
- Девка, я тебе скажу, твоя в полном в соку.- Вместе со вздохом выдавила рьяно.- В сам раз на выданье. Так и блюдет всю в полной строгости себя. Уважлива...- Хотела было что еще сказать, но гость уже через ступеньку ступал гулко наверх по лестничному маршу. Специально не стал ехать в лифте с Пятаком.
Посмотрев последний раз вслед уходящему, Николаевна отметила в уме: "А паренек-то вправду ничего... Холененький. Ухоженный. Домашний как. И, видать, шибко заумный. Орудует словами - будто с пулемета строчит. Даже глаза закрывши, сразу скажешь - вовсе не из наших обормотов... А девку бы хвалить сильно не стала. Совсем она уж не по нраву мне. Душой с-под кожи чую. Какая-то неясная такая. Что с недомолвием. С какой-то подковыркой. Улыбку, так и ту неполной, нечто с какого вынула спектаклю. Будто взаймы дает... И на уме всегда себе. Так и подмывает выспросить его: ну что ты в ней нашел хорошего такого? А с той-то стороны подумаешь: зачем же зря парнишку обижать? Может, нашел он в ей какое что особое. Не обычное собой. Что его мне в таких потемках ни к чему настрополять да чужую душу лезть распознавать?.."
Присела. Положила руки на подол. Безотчетно стала оправлять юбку ладошками. В уголках губ приятно улыбнулась. Проворно добралась обеими руками до холодного стекла подарка. Благоприятствие мелькнуло светлой искрой огонька на жизнью выжатом лице от подношения, распихав куда-то далеко по закуткам немного усыхающей с годами памяти полученный чуть меньше часа до того пространный нагоняй от профсоюзного начальства.
Накануне двух последних дней, что завершали год, в заводском Доме Культуры молодежь к восьми часам пестро подтягивалась стайками на вечер. В общежитии дней за десять до этого собрали по червонцу с носа, обьявивши, кто за каким столиком будет сидеть. Троих явившихся уже "под мухой" во главе с Саньком Бутыриным и Пятаком успели отловить еще до первых танцев прямо в зале сразу же за поздравлением от заводского руководства. Те хотели было незаметно скрыться в комнате для самодеятельности. Но не удалось.
Глазами зампредзавкома сразу же за появлением его на празднике явно водила строгость и взыскательность. И потому легко попавшие под твердый и оценочный его пригляд с горячим возбуждением, но еще ровно определяющие собственное вертикальное положение, ребята были выужены и немедленно выпровождены к цепкому разбору в дальний коридор, где состоялась поучительная, краткая беседа:
- Значит, уже наотмечались. Нарезались до срока. Не в одном стакане точно дно видали.- Завертелась вслед за обличеньем голова.- Опередили праздник, так сказать... Мы тут для кого старались? Для себя, выходит, что ль? Вот только по-людски, порядочно у вас как будто не выходит. Если по-честному, от вас здесь никакой взаимностью не пахнет.- Росла тональностью накачка, вздуваясь от вмещаемых эмоций.
- Только пивком чуток побаловались мы, Виталий Алексеич. Сказать по правде: опрокинули маленько так. Попутно. Только по случаю пришлось. Давече друга провожали на вокзал. Ну, и расслабились, понятно...
- Мы ж вам тут вот, будто порядочным, - вы поглядите только! - все полной программой подготовили: и музыку, и угощения, и девушек каких красивых пригласили. Организовали вон какие танцы. Подарков наготовили. И эти как бы... Развлечения добавили туда же. Ну и все прочее такое. Расписано же на афише досконально. Вы, я так думаю, ее читали.- Разряжался потихоньку пылом обличения. Сообразил потом, что те афишу видеть бы и не могли, считав недоумение с трех угнетенных стыдом лиц.
- Так кто же с этим спорит? И нам тут тоже нравится...
- Что будем делать?- Зампредзавкома вполоборота повернулся к комендантше общежития, добравшейся спокойно возрастом до уровня первого почтения, годам так ближе к сорока. Что явно не мешало ей четвертый год иметь себе приличного любовника явно из совсем не молодых.
- Что ж, мне тогда придется поручиться.- Закрепляется с той стороны не очень-то уверенно и робко вынужденное на весь вечер обязательство.
- Не пойму: вы поручаетесь за них или же вам это на себя по необходимости взвалить придется?
- Нет, поручаюсь же. Конечно, поручаюсь...- Срывается успокоительная патока с приятных пухлых губ, тронутых едва заметными чертами увядания, в морщинках собранных над верхнею губой.
- Тогда пристройте где. От глаз подальше. И чтоб сидели, как мышата. Ясно?