Дверь автобуса открылась, словно театральный занавес, распахнувшись, начинает новую пьесу. Действующие лица салона автобуса уже были на своих местах, готовые к продолжению бесконечной, монотонной, каждый день повторяющейся истории... Сценаристы не особо утруждали себя проработкой реплик героев, их движений, какой-то "сверхзадачей". Осветители, декораторы тоже не ломали себе голову в оформлении сцены...
- Один, пожалуйста, но счастливый, - сказал Сергей и положил рядом с кондуктором 18 рублей.
Кондуктор наконец-то за целый день улыбнулась и протянула билет. Билет на самом деле оказался счастливым... За окном в вечерних фонарях падал первый снег. Он на самом деле был первым и желанным... За его нежность и невинность, которой он укутывал уличную серость и промозглость, осенней непогоде прощался даже сам холод и леденящий ветер... Дверь закрылась, и салон вдруг превратился из сцены в зрительный зал, а театральная сцена оказалась уже за стеклом, и все внутри стали зрителями...
Легко из тепла наблюдать за ненастьем за окном, с философской отстраненностью созерцать обделенность, незащищенность, даже страдания, когда тебя это близко не касается. Вот так и сейчас, разворачивающаяся уличная сценка оставит равнодушными зрителей в автобусе, которые останутся безучастными к ней в силу её малости и незаметности, если конечно не присмотреться ближе... а зачем... Ветер рвался все резче, словно, во что бы то ни стало, хотел содрать старую листву с деревьев и полностью обнажить их к приходу зимы... Осиротевшие листья метались по освещенному парку, сбиваясь в кучи, словно так, вместе с такими же собратьями по ненастью, будет легче перенести необратимую разлуку и испуг... Высокий куст рябины тоже пострадал, потеряв изрядную часть листвы и ягод, но всеми силами цеплялся за уцелевших, как за своих детей, словно не знал, чем снова это закончится... Вой ветра будто озвучивал неравную и предрешенную схватку, а белый снег на газоне уже окропился первыми жертвами. Но может это вовсе и не жертвы, и каждая упавшая ягодка даст новую жизнь и станет деревцем? Тогда почему в таком огромном парке эта рябина... "так одна"... По парку куда-то тянулись прохожие. Все прохожие - были похожие. Некий непреклонный закон вел их знакомыми тропами, несмотря на то, что снег пытался скрыть старые пути, заметал их, прятал, чтобы они нашли новые, но их уверенность в своем деле вытаптывания, обескураживала... и на новом белом холсте снова вырисовывался знакомый серый чертеж их жизни. Одна тропинка как раз проходила мимо куста рябины, и спустя несколько минут практически все, упавшие наземь ягоды, были раздавлены и превращены в алые капельки, словно следы необратимой неосторожности или преступления...
Почему так устроено, что из тысяч родившихся, вызревших ягод шансов стать новым деревом практически нет ни у одной, что не было раздавлено, будет съедено или просто сгниет. А сколько миллионов маленьких плодиков выносила эта липа, и какое множество пушинок с этого тополя в свое время полетели в жизнь, не имея никаких надежд на успех... Господи, почему ты так расточителен. Из миллионов шанс имеют единицы, выживает сильнейший, борьба за существование и естественный отбор как движущие силы эволюции... так, что ли? Господи, неужели ты - дарвинист... это - шутка конечно... воистину неисповедимы твои пути, и мы можем лишь гадать о целях твоих. И только ты ведаешь, кто даст новую жизнь, а кому стать кормом для птиц или удобрением. Может и не каждая ягодка наделена самой жизненной субстанцией, а в основном это просто биомасса - сочетание белков, жиров, углеводов, минералов; которая создана для питания других живых существ или просто, чтобы Марья Сергеевна сделала настойку рябины на коньяке.
И что это за жизненная субстанция такая? И в каждом ли человеке она есть? Может большая часть из нас тоже лишь биомасса в модном пиджаке? А живых не так уж и много?
Сказано: "весь мир - театр, и люди в нем - актеры". Но кому в этой жизни, и какие роли распределены, главное почему? Почему одним достаются главные роли, другим второстепенные, кому-то судьбой выпадает быть статистом или участником массовки, а кто-то вообще оказывается лишь декорацией? Может, мы вводимся в этот спектакль жизни согласно некому списку ролей, что утверждается где-то в небесной канцелярии? Но при реализации этого замысла, здесь на Земле, вмешиваются какие-то потусторонние силы и проталкивают всюду своих людей. И, может поэтому, популярными, успешными, влиятельными здесь у нас становятся не самые умные, честные, творческие или духовно развитые люди. И какая-то путаница возникает с целями, ориентирами и идеалами, к которым стремится большая часть человечества. И чего больше в этом вмешательстве: злого умысла, невежества или банального мошенничества? А может, этим кто-то решил поправить какие-то несовершенства этого мира и сделать "как лучше", но... сообразно своему образу и подобию... и не на эту ли тему прямо сейчас начинается история в следующей сцене...
Возвращается Главный режиссер после длительной творческой командировки к себе в театр. За время, пока он был свободен от своих обязанностей и привычных забот, ему удалось в спокойной обстановке подумать о будущем театра, репертуаре, гуманитарных и образовательных целях театра, о влиянии театральной деятельности на жизнь людей в целом. Полный новых идей и замыслов, идет он в первый рабочий день по знакомым коридорам своего театра, заглядывает в зал, поднимается по лестнице, приветствует всех кого встречает. Но постепенно чувствует, видит, хотя, пока не понимает, что что-то важное произошло за его отсутствие. И люди, на него как-то по-другому смотрят. И что-то словно, поменялось, даже в самих людях. Он знает, конечно, что пока его не было, в театр был назначен новый директор, с которым он раньше был даже знаком, но как они сработаются вместе, поладят ли, пока и не предполагает.
- Ну, здравствуй, здравствуй, наш дорогой и незаменимый, как же я рад видеть тебя, как здорово, что опять мы будем работать вместе! - приветствует его директор и протягивает руку. - Вот прислали меня к вам сверху, чтоб усилить, так сказать, команду, чтоб следовать в нужном фарватере, в ногу со временем... выглядишь отдохнувшим, полным сил, глаза, вижу, горят, - похлопывает он главрежа по плечу и, после некоторой паузы. - Да, мы тоже тут время зря не теряли. Кое-что в репертуаре подчистили, кое-какие нововведения сделали, попробовали пошире посмотреть на наши возможности и цели. Подожди, не возражай только сразу, а то я тебя знаю, вот послушай. Мы очень тебя ценим, твои заслуги, таланты, устремления, высокие идеи. Но... готовы ли мы сейчас, в этот непростой в материальном плане период, на какие-то эксперименты, к постоянному поиску чего-то нового, вечной неопределенности в завтрашнем дне? Интересны ли наши спектакли будут зрителю, купят ли билеты, будет ли достаточно денег на костюмы, декорации, да просто, чтобы жить, кормить детей? Ну и зрители уже устали от вечного метания, искания смысла жизни. У них и так жизнь нелегка, хочется просто развлечься, отвлечься от серости или даже чурнухи жизни , отдохнуть, увидеть что-то более легкое, доступное, понятное, ободряющее, когда не надо ни о чем думать... Вот скажи, кому понятны та тонкость игры, глубочайшие смыслы Слова, Звука, Паузы, Мысли, которые ты хочешь воплощать в своих спектаклях... ну 5-10 человек в зале, да и в труппе от силы 3-4 человека готовы реализовывать масштаб твоих замыслов. А что прикажешь делать всем остальным. Да, ты готов тянуться к Свету Небесному, но как быть тем, кто не готов, кто рад бы для хлеба насущного поработать. Вот, мы тут поставили парочку простеньких пьесок, ты их забраковал когда-то "примитивно, пошло, не интересно". Но зритель по-другому думает, посмотри, постоянные аншлаги, сборы, касса, отзывы. Раньше главные роли получали избранные, а сейчас, каждый может играть главную роль. Ушло неравенство, а как следствие, и зависть, люди успокоились, почувствовали перспективу в жизни. Раньше, как было, смотрит обычный актер на вахте список распределения ролей в новом спектакле, и видит, что главные роли достаются одним и тем же, а он где-то там, в "кушать подано", и у человека стресс, неудовлетворенность, осадок на душе, который он не хочет никому показать, и прячет это где-то глубоко-глубоко. И таких осадков у него за его карьеру накопилось, как соленых огурцов в банке. И так эти "огурцы" мешают ему чувствовать себя полноценным, востребованным и успешным. Он, и так их прячет, и так засовывает. Но всегда найдется тот, кто, при случае, сможет уколоть его, в самое больное. И тогда, словно эта банка с огурцами падает и разбивается, и всем становится видны все его неудачи, бесталанность, никчемность. Это огромный стыд, когда все видят, то, что кто-то так старательно прятал от них и, даже, от себя. И всем все понятно, ведь у них почти так же. И в одном огурце из разбившейся банки легко узнается недоношенный Гамлет, в другом - выкидыш короля Лира, в третьем - сморщенный Чацкий, ну, а четвертым он уже закусывает второй стакан водки, что с горя влил в себя в захолустной забегаловке, чтоб, опять же, забыться и не видеть правды жизни. Вот, как ведь было. А мы изменили их жизнь, и дали людям надежду.
Да, мы еще разрешили актерам сниматься в сериалах, рекламе, проводить корпоративы и еще дали много свобод. Сейчас мы можем заменить каждого, у нас нет трудности, чтобы ввести кого-либо в спектакль, взамен внезапно отказавшегося от роли. У них появился достаток, уверенность в завтрашнем дне. Мы решили их проблему хлеба насущного. И они благодарны нам.
Да, мы может, и не так, конечно, сеем разумное и вечное, как бы тебе хотелось. У кого-то даже какие-то угрызения совести по этому поводу возникают. Но, и эту проблему мы взяли на себя. Мы кое-где разместили рекламу, заказали несколько статей в газетах, журналах, пару занимательных программ прокатали по телевидению, чтобы разъяснить людям, что то, что мы даем - модно, современно, креативно, все - для людей. Это ведь работает, ты же знаешь. Люди давно уже перестали думать своим умом, а черпают мнения из СМИ и соцсетей. Да, это - уловка, но ради большой цели. И этот грех, мы взяли на себя, и за это люди нам тоже благодарны.
Вот ты всегда проповедовал свободу иметь свое мнение, делать то, что велит тебе совесть. Но, для большинства, ведь свобода не в этом... Они почувствуют себя свободными, лишь тогда, когда у них как раз и заберут свободу выбора, избавят от сомнений, угрызений совести. И эту свободу Мы им дали. Ты, может, заподозришь нас в корысти какой-то, злом умысле, но люди сами рады этому. Так ведь не только здесь, в театре, это происходит, так ведь во всем мире устроено. "Ибо кому же владеть людьми, как не тем, которые владеют их совестью и в чьих руках хлебы их", - сказал классик. Да, мы получили доход, власть, уважение, но это ведь с полного согласия, без насилия, добровольно. Всем стало хорошо.
Молчи, молчи, я знаю всё, что ты мне скажешь, да, до последнего слова. Лучше не возмущайся, а присоединяйся к нам, за нами сейчас сила. По глазам вижу, какие-то сомнения заронил я в душу твою, думаешь, я шучу, разыгрываю тебя. Думаешь, начитался я "Великого инквизитора", цитирую его и проверяю тебя, поведешься ты или нет. Нет, мне не надо ничего запоминать или цитировать, уж тем более, проверять тебя. Ведь я знаю, что это - правда жизни. Но не та светлая сторона, что выдавалась нам Достоевским за Истину, а та, что он называл темной, это ведь его настоящие, выстраданные мысли. Но он боялся признать, и принять свою вторую половину, бежал, прятался, отрекался от нее ради той, что все называют Светлой. Хотел казаться Светлым. Но посмотри, за чем сила, что время доказало и расставило по своим местам. Где то, что он проповедовал... Свобода, Любовь, Мир Справедливости, где это. А выжило то, что он отрицал. Эта темная сторона гораздо убедительнее и достовернее у него получилась. И то, что он осуждал и показывал людям, как предвидение и предостережение, так они этим воспользовались, как руководством к действию, и воплотили в жизнь. Ибо за этим - Сила, и в этом - Правда. Вот ведь как. Ну... Присоединяйся. Ведь такие как мы творят историю. Причем незаметно, инкогнито. Нас не знают в лицо, никто не помнит наших имен. Да, запомнят этих гениев - выскочек. Ляпнут что-то красивое, что им привиделось там, и все в восторге, но мы не в обиде. Они вечно всюду суются, мешают людям жить, зарождают сомнения, недовольство, не смотря на все наши усилия, чтобы всем наконец, стало хорошо. Одно успокаивает то, что никто не возьмется воплощать в жизнь то, что они накаркали, предвидели или, как это еще назвать? Кому захочется связываться с их утопиями и мараться во всем этом? А мы не боимся замараться, мы трудолюбивые, смиренные, безвестные труженики истории, бескорыстные хранители равновесия... Присоединяйся... Ведь только-только всё начало устраиваться...
Пока мы не знаем, как там все у них закончилось. Но как раз в это время наш герой вышел из автобуса и по знакомому нам парку направился к театру. И в эту же самую минуту новый порыв ветра яростно сорвал еще партию алых ягод с рябины и, словно в казино, разбросал их по игральному столу. Ну, а на что вы сейчас поставите, читатель, а? На красное или на черное, на чет или нечет? Что начертала судьба в этот раз?
Сергей подошел к входу. Высокая тяжелая дверь с резными ручками закрыла за ним картину уличных неурядиц. А вторая такая же дверь, открывшись, дала почувствовать тепло, запах театра, торжественность и возвышенность обстановки, ожидание сказки, какого-то особого поведения, чуть ли ни ритуальности.
Да, говорят, что театр начинается с вешалки. Но неужели только этих трех затертых и пыльных слов, достойны достопочтенные служители гардеробного дела. Вы никогда не задумывались, что гардероб и фойе перед ним, напоминают зрительный зал и сцену. И мы с вами находимся на этой сцене, а гардеробщики - зрители. Вы думаете, что просто сдаете одежду, вещи, берете бинокли? На самом деле за Вами наблюдают, Вас изучают, а Вы разыгрываете определенные сценки, произносите монологи, дискутируете. Опытному гардеробщику легко понять случайно Вы попали в театр или Вы уже собаку на этом здесь съели. Они знают, ценитель ли Вы театрального искусства или так, потусить любите. По незначительным жестам, взглядам, телодвижениям они безошибочно отличают, с кем пришел этот молодой человек с женой, подругой или любовницей. Они, даже, могут, почти точно, рассказать историю какой-нибудь случайно выхваченной, из стоящих за одеждой, семьи. На гардеробщиков люди почти не обращают внимания, и поэтому, не стесняются оставаться в очереди со своими настоящими лицами, глазами, движениями, мыслями. А, если к этому присмотреться, то опытный взгляд много интересного и удивительного может узреть. И кто знает... не нас ли они обсуждают, когда последние из опоздавших, в суматохе раздеваясь, убегают в зал, когда настает тишина, нарушаемая лишь чьими-то быстрыми шагами на втором этаже, когда приглушается свет, и они собираются вместе на посту у одного из гардеробщиков.
Вот так было и сейчас, спектакль давно уже начался. Четыре женщины в возрасте, одетые именно так, как должны выглядеть настоящие гардеробщицы, облокотившись на локти о барьер, через который мы перекидываем свою одежду, чтобы отдать им, что-то обсуждали. Они разом замолчали, и стали внимательно смотреть, пока Сергей шел по фойе и на ходу снимал пальто.
- Как раз ко второму акту, - мягко сказала та, что приняла одежду.
- Не всегда мы властны над временем, -ответил он, улыбнувшись, принимая номерок. Так сложились уж обстоятельства, что сегодня он мог встретить Любовь, только здесь и только сейчас. Любовь, так звали девушку, с которой он договорился встретиться в антракте.
Гардеробщицы провожали его взглядом в тех же позах, опершись на локти, пока он не завернул за угол, и еще какое-то время, слышали звук его шагов, разносившийся по пустому фойе, но и тот вскоре стих, когда Сергей ступил на покрытую ковром высокую парадную лестницу. Несколько её пролетов с белыми колоннами по бокам уносились ввысь, открывая вид роскош-ного фойе второго этажа.
Высокая центральная зала и прилегающие к ней кулуары были безлюдны. В установившейся здесь на время спектакля тишине, вдоль стен отдыхали банкетки, диванчики, несколько мягких стульев. Свет был приглушен, отчего было хорошо видно, как за высокими окнами падал белый снег, выхваченный из темноты уличным освещением.
На стенах висело около двух десятков картин какого-то художника. Сама обстановка, словно приглашала включить воображение и погрузиться внутрь, отправиться в путешествие, оживить картину, и превратить её пространство в маленькую сцену, обрамленную рамой, внутри которой оживает своя пьеса, история.
Вон, в той картине, опавшие лепестки цветов рядом с восточной вазой вот-вот упадут с пестрой скатерти вниз, а ветер разбросает их по комнате. А там, неаполитанская девочка, бегущая навстречу морю, вот-вот бросится в распростертые объятья теплого влажного морского бриза. На смену мрачному одиночеству сумерек, с картины в конце узкого коридора, спешили вереницы рыбацких баркасов, издающих низкие звуки и пускающие клубы дыма с картины напротив. Крики портовских грузчиков, суматоха и буйство рыбных базаров, казалось, слышались из соседнего зала. А дальше, над выбросившейся на берег набережной в высоком рассветном небе только что родившийся солнечный луч пробивался сквозь вуаль утренних облаков. Это было похоже на бесконечной глубины, серые глаза, открывающие ворота в горний свет, приглашая полностью в нем раствориться.
На одной стене висело большое зеркало. Сергей взглянул в него, и поймал себя на мысли, что на какое-то мгновение он не узнает своего отражения. Словно это не истинный его облик. Будто это лицо, одежда всего лишь грим, и костюм для какой-то очередной роли, а истинная суть, где то в глубине, за этой внешностью. Может, так и происходит, когда мы сталкиваемся с прекрасным. Настоящее искусство, не важно, живопись ли, музыка, театр, погружает нас внутрь себя. И мы через красоту, через истинные переживания сталкиваемся со своей сутью, и на время становимся самими собой, пока реальность снова не погрузит нас в иллюзию настоящего. От этой промелькнувшей мысли он улыбнулся, и в глубине улыбки уловил то, что только что от него ускользнуло, но сейчас опять вернулось. Люди, улыбайтесь чаще, пусть через Ваши искренние улыбки и искорки в глазах Ваше сокровенное истинное начало освещает, преобра-жает и делает чище этот мир.
Скрип паркета предательски выдавал его передвижение по фойе. Иногда скрип стихал, когда Сергей останавливался у очередной картины, потом снова продолжался, пока не раздался в центральной зале.
Ближе к окну залы стоял одинокий белый рояль. Он был, словно, пришелец с других планет, истосковавшийся по своему дому. Казалось, что сейчас он был погружен в сон, и в этом сне он был там, на далеких планетах, в дивных мирах гармоний, вселенских ритмов, восхитительных мелодий и неземных звучаний. Там, где зарождается сама суть всякой вибрации, любого движения, проявления и эволюции. Начиная от невидимого вращения электронов по своим орбитам до невообразимого бесконечного расширения мириад галактик... от кружения в первом бальном танце среди сияния, великолепия и роскоши в доме на Английской набережной до "Dies irae" в "Рапсодии на тему Паганини" и неумолимой пляски Смерти, уносящей души к месту их нового пристанища. И всё это сразу, в одно мгновение, в одном сне, длящемся вечность или миг...
Крышка рояля была открыта, клавиатура обнажена. Это выглядело даже эротичным, словно женщина, слегка приоткрыв тайну, вожделенно приглашала коснуться её белых и черных холодных клавиш, длинные тонкие умные живые пальцы. Чтобы даже от нежного их касания завибрировали все её струны, и все тело начало дышать их мелодией. Чтобы нарастающее желание отдаваться проникновению внутрь не прекращалось, перетекая в глубокое слияние в единой гармонии, растворяясь друг в друге, друг через друга, друг для друга, от едва уловимого дыхания до неистовства экстаза, выходя за рамки туда, где разрушены законы обыденности и очевидности, и где один плюс один уже не равняется двум, а где один и один вместе дают бесконечность...
Сергей подошел к инструменту, провел рукой по полированному его изгибу и едва слышно коснулся двух клавиш. Сейчас не время было тревожить его покой. Он немного постоял и, уловив в дыхании зрительного зала за дверями приближение окончания первого акта, направился к лестнице. В зале послышались аплодисменты, потом шум, который стал нарастать, подкатывать всё ближе и ближе к дверям, как бы, напирая на них. И, наконец, как золотая от заката вода заполняла каналы Венеции на стенах, так галдящий поток вдруг хлынул из распахнувшихся дверей, залил коридоры, растекся по фойе, потек вниз по лестнице в буфет. Сергей продолжал идти, но, словно, вне этого потока. Людская река расступалась перед ним и смыкалась за ним. Даже, если они двигались в одном направлении, река все равно, как бы омывала его, не вбирая в себя.
Внизу, в буфете, поток достиг своего дна и закружился в водовороте. Кто-то медленно двигался в очереди, кто-то ждал заказ у кассы, кто-то, балансируя с подносом, просачивался к месту, где можно остановиться, чтобы съесть или выпить приобретенное, потом освобождал место другому...
Любовь выпорхнула из двери напротив и, словно просочившись сквозь людскую толпу, оказалась у кассы, к которой уже подходила очередь Сергея. Они улыбнулись друг другу, что-то сказали. Потом ждали заказ, продолжая разговаривать. Взяв поднос с кофе, они отошли к стойке, где продолжили беседу. Она кивала головой, смеялась, поправляла волосы, снова смеялась, отпивала понемногу кофе, что-то говорила, он тоже говорил, что-то показывал.
В таком шуме невозможно было понять, о чем они говорят, как течет нить их разговора, чему улыбаются, смеются. Да это и не важно. Слова нужны были лишь, чтобы настроиться на общую волну, создать взаимное притяжение и вовлечение, чтобы попасть туда, где слова вовсе не нужны, в ту реальность, где нет разделений и противоречий, там, где мир, свет, покой, единство. Для них пропали время и пространство. Они не замечали шума вокруг, тесноты, постоянно перемещающихся людских масс, находясь или касаясь тех миров, откуда были сны одинокого рояля, или откуда берутся замыслы художника, или откуда появилось вдохновение у того, кто так старательно сегодня выделывал узоры для каждой снежинки в том снегопаде, что шел сейчас где-то за стенами театра.
Третий звонок вернул их к обычной жизни. Они вдруг заметили, что буфет изрядно опустел, и поняли, что пора подниматься наверх. Они присоединились к общему потоку, что тек к входу в партер, но перед самыми дверями остановились, чтобы простится. Людская река, омывая застывшую в объятьях пару, просачивалась в зал. Потом они разомкнули объятья, держась за руки, потом за одну руку, потом за кончики пальцев, глядя друг на друга, пока очередная волна не оторвала её и увлекла в зал. Он собрался уходить, но вдруг развернулся и тоже просочился следом. Он встал сразу за дверями за портьеру и наблюдал, как она пробиралась к своему месту. Любовь заметила, что он пошел за ней и, удивленно посмотрев на него, села на свое место.
Он продолжал смотреть на неё, а она, иногда оборачиваясь, посматривала на него, улыбаясь, пока в зале не начал гаснуть свет, и не начался второй акт. На сцене какие-то наряженные люди стали орать не своим голосом не свои слова,
словно специально пытаясь привлечь внимание Сергея. Но для него сцена была в другом месте, и софиты выхватывали из темноты никак не их. Любовь продолжала иногда поворачивать свою головку, улыбаться, даже, смеяться чему-то. С лица Сергея тоже не сходила улыбка. В это время и все в зале чему-то смеялись - в общем: всем было весело, но каждому по-своему. Когда на сцене наметилось другое явление, Сергей, приоткрыл дверь и оказался в тишине фойе. Он прошел несколько шагов от двери, спустился по трем ступеням и вновь предстал перед четверкой всебдящих гардеробщиц.
- Вам не понравилось? - спросила та, что выдала его пальто.
- Да нет, почему... мне всё, как раз, очень понравилось, - ответил Сергей. Она и её коллеги, в свою очередь, заулыбались, переглянувшись между собой, выстраивая в голове свою версию происходящего, включая сцену прощания, которую они не могли не заметить. Они получили чудесную возможность - повеселей провести время, и продемонстрировать друг другу свои дедуктивные способности.
А Сергей уже был за дверями театра. Он шел по улице, и прохожие шли по улице, и снег тоже шел по улице, и каждый шел по своим делам. Но, несмотря на это, они, даже и не зная о том, вместе участвовали еще в одной сценке.
Все они сворачивали на тропинку, что начиналась у театра, проходила рядом с кустом рябины и шла дальше, через парк. И из-за того, что люди на тропинке появлялись постоянно, старая ворона, что сидела на снегу с одной её стороны, никак не могла перейти на другую. А с другой стороны лежала заброшенная сюда ветром ягодка рябины. Напрасно снег пытался спрятать её, так как ворона уже заприметила легкую добычу, и все время покашивала на неё взгляд. Когда людей становилось меньше, ворона бочком подпрыгивала ближе к тропинке, но потом снова отлетала, испугавшись чего-то. Так, проведя какое-то время в нерешительных попытках, она собралась было с духом, чтобы наконец-таки схватить желанный объект. Но тут, на её несчастье, закончился спектакль, и людей повалило гораздо больше. Она плюнула на это дело и улетела.
Зрители постепенно расходились по домам, кто в компании, кто один, кто молча, а кто оживленно что-то обсуждая, но снежинки, носившиеся всё это время вокруг театра, были явно не согласны с тем, что игра окончена и пора на ужин. Они набрасывались на каждого, кто выходил из театра, словно предлагая: "ну, давай еще поиграем". Но не так-то легки на подъем были выходящие, они, поругав непогоду, прятались за воротниками, шарфами и шли себе дальше. Когда Люба вышла из театра, снежинки набросились и на неё. Но она оказалась в более веселом настроении, чем остальные. Она не стала прятаться от шалуний, что назойливо попадали ей в лицо с каждым порывом ветра, а улыбнулась и, словно сказав: "ах так", сама погналась за ними, ловя их руками, иногда даже ртом. Те в свою очередь, не ожидая такого отпора, стали удирать, она же не успокаивалась и бежала за ними и, сняв свою вязаную шапочку, стала ей гнать их. Потом, снежинки уже летели за ней, отвечая на такой выпад. Так и кружилась она вместе с ними под светом театрального фонаря в своем белом пальто, походя на большую белую снежинку. Потом они побежали к остановке, и она вскочила в как раз подошедший автобус. Дверь закрылась, снежинки пытались проникнуть внутрь, но мешало стекло, в которое они бились. Потом автобус тронулся, они какое-то время еще летели за ним, но потом отстали и продолжили кружиться друг с дружкой в выхваченном из темноты конусе света.
Последним из театра вышел человек в сером плаще и шляпе. Он закурил сигарету, немного постоял, о чем-то думая, и медленно пошел. Затем, он бросил окурок в урну, и собрался было уже идти, но тут что-то заметил на снегу. Он подошел ближе. Это была уцелевшая ягодка рябины. Он постоял немного, и, зачем-то, наступил на неё. Он не сразу раздавил её, а сначала почувствовал, как её тонкая кожа натянулась, он дал ей возможность сопротивляться, испытывать надежду, но потом раз... и её не стало. Он даже не получил от этого удовольствия, не посмотрел назад на содеянное, а просто пошел дальше.