Коммунизма призрак сперва над Европой витал. Но сколько не каркали карлы и клары, сколько не разбрасывали вкусных крошек и прокламашек, сколько не подманивали, воркуя ласково: ""проли-проли-проли ..."", не стал призрак в Европе садиться. Не понравилось. Местом приземления своего выбрал страну российскую. Хоть и зимы там долгия, и леса дремучия, а вот поди ж ты ... не иначе как загадочная русская душа прельстила проклятого. Нечисть она нечисть и есть. Ей гадить занятно лишь там где опрятно.
Приземлился нечистый и прямиком к мужику, а тот, в аккурат, отдыхал. В те времена далекие, теперь почти былинные, каждый русский мужик, двух генералов кормил. Но это в обед, а до и после обеда мужик в небо смотрел. Подошел к нему призрак, в глаза со значением заглянул да и молвит:
- Ты, мужик, неконкретно себя ведешь. Не крутой, ты пацан.
- Ась?!
- Ты вот все в небо пялишься, а о свободе не думаешь.
- Чевось?!
- Ты вот что, вишь вон из шалаша на лодчонке пломбированной, барин подгребает? Поди-ка ты к нему, советов попроси.
- А на кой ляд мне эти советы? ....
Но пошел однако, любопытство разобрало.
Барин же видать до того просвещенный был, что аж лысый. И капитал имел в переметной суме - сумму для оплаты переметнувшихся. Мужик, как положено, шапку долой, поклон отвесил, с ноги-на-ногу переминается, заговорить не решается. Вышел барин на бережок, пощурился на апрельское солнышко и достал из карманов пачку папирос ""Герцеговина Флор"". Сломав с явным удовольствием пару герцеговин и, вытряхнув из них табак, стал трубочку набивать.
- Огоньку, барин ? - обрадовался мужичок поводу рот раскрыть.
- Погоди любезный, ты у меня еще разожжешь огонек. И искра нами припасена для этих целей. Ты вот лучше скажи о чем твоя вековая мечта.
- Э ... дык... эвона, ... дрын бы мне... , стену в избе подпереть, а то уж больно покосилася.
- А вот и неверно ты, батенька, мыслишь. Зачем тебе стена прямая, тебе свобода нужна, воля народная.
- Дык, мы евто ... вольныя ... шестой десяток почитай как вольныя ... Али о другом изволите? (краснеет) ... неее-е-е барин, по части девок мы ни-ни ... никак нельзя нам, женатыя мы будем.
- Девки говоришь ... хм...
- Оне самые, тута недалече для благородных девиц институция даже имеется.
- Аааа! Очень своевременная мысль! Пойду-ка я там устрою ... съезд. А ты мужичок думай, думай. У генералов твоих часы вон на цепочке висят. Золотые! Грамм двести! Ну думай-думай...
Пожал мужичок плечами, в носу ковырнул и обратно побрел, к генералам. А часики-то так и блестят на солнышке! Так и блестят! Посмотрит мужик на воду - отражение там золотое сверкает, переливается. В землю взгляд упрет - одуванчики золотом слепят. Хотел на небо по привычке воззриться, ан нет, и там блеск сплошной, аж на солнце циферблат примерещился! Сморило мужика на жаре, но и во сне покоя нет ему. Приснился тот, давешний, что к барину уговорил пойти, да часиками перед носом так и вертит, так и вертит. Вскочил мужик как с бодуна, глядь, а уж и солнце зашло и не видать ни зги. Только в инстиуции в подвальном этаже огонек светится. ""Отродясь такого не бывало! Чтоб барышни после закату засиживались. Пойду гляну, не стряслось ли чего худого!"". Подошел к окошку: ""Мать честна!"" Полна горница господ! Вдруг, словно присосало его к окну. Страшно, а оторваться не может. Стоят господа возле стола круглого, скатеркой красной убранного, руки на книгу толстенную возложили и завывают голосами утробными: ""Вихри враждебные веют над нами! Вихри враждебные веют над нами! ...."" А под потолком и впрямь туман какой-то сизый клубится. Вдруг они как заорут все разом: ""Вставай проклятьем заклейменный!"" И явилось из тумана чудище о двух бородах, а книга по столу забегала, аки блюдце чайное. К кому подбежит, тому чудище орет: ""Ты пиши!"" А тот сразу нос в тетрадочку и ну строчить. Обомлел мужик, пот его холодный пробил, бежать хотел, а двинуться не может. Так и рухнул как был под окном, и дух из него вон полетел.
****
И видит себя мужик в краю неведомом. Свет тусклый сквозь небо свинцовое пробивается, да птица черная в небесах кружит с мерзким клёкотом. Не ровен час - буря грянет. Стоит мужичина наш на круче немерянной у обрыва самого, а внизу, насколько глаз хватает, - лесоповал. Посреди лесоповала того котлован глубоченный, и на дне его домина из металла белого стоит. ""Ну, - думает, занесла нелегкая ..."" Хотел было спуститься, да боязно, кабы шею не сломать на кручах. Глядь, а справа-то - большак мощеный имеется! Дотопал мужичок по комьям да колючкам до тракта, повернул по нему в сторону обрыва, идет-посвистывает да вёшки отсчитывает. Мостовая гладкая, камни друг к другу пригнаны - не поскользнешься, не спотыкнешься! Сталa однако дорога спускаться - по склону петлять. Откуда не возьмись: афиша на повороте: ""Починка! Смена вех!"". Постоял мужик, и так и сяк покумекал: ""Зачем чинить, что не сломано?"" В толк не возьмет, но дальше идет. А на следующем повороте .... ""Батюшки святы!"" Ну, чисто Мамай, прошел. Камни все повыворочены, столбы повыдернуты, хорошо ещё хоть куда идти видно - не потеряешься. А дальше - больше. Ручьями тракт размыло совсем, и камней-то вывернутых не видать, столбы в обрыв попадали и разбежался тракт по склону тропинками скользкими. Спустился с бедой пополам мужичок, вышел на лесоповал: ""Мать-честна!"" Деревья порублены, да так на земле и брошены. А на бывшей опушке плакат: ""Через четыре года здесь будет Солнца Град!"" Пуще прежнего удивился мужик, но стал мало-помалу сквозь завал пробираться. Где приклонится, где продерётся, где протиснется. И не заметил как до котлована добрался да сходу в него ненароком и ухнул, каким только чудом цел остался! Отряхнулся, оглянулся и прямиком к дому металлическому, ко двери входной узорчатой. По бокам от нее в кувшинах мраморных диковинные кактусы-декабристы красуются. А над самой дверью звезда полярная вырезана. Лепота! Но и двух шагов не сделал горемыка-путник по направлению ко входу, как сзади на него набросились, за воротник цепко схватили и над ухом голос мерзкий раздался:
- А! Так вот ты наконец, твоей-то шинели мне и нужно! - от неожиданности мужик упал ничком и почувствовал, как с него стаскивают верхние одежды.
- Кыш, кыш окаянный!, - гаркнул кто-то у входа.
Словно из стены выскочив, на невидимого грабителя бросился человек в светлой накидке:
- Убирайся! Живо! Сколько тебе раз повторять, не отыщешь ты её! ... Из шинели твоей давно уж все повырастали!
Ворот отпустили и мужик почувствовал себя совершенно свободным. Да и незнакомец-избавитель подбежал и помог встать, приговаривая:
- Ну наконец, а мы-то с Либертецией, - сестренка это моя, заждались было, - и он принялся радостно похлопывать растерянного мужика по плечам
- Ну, братишка, бери меч! На! Отдаю!
Оторопь мужика взяла, стал он к двери пятиться, бормоча:
- Не велено, нам ... не сказывали нам ничего насчет мечей, - а сам бочком-бочком, нашарил рукоять и шасть за дверь металла белого, захлопнул ее изнутри, подпер плечом, стоит - отдышаться не может. Слышит за спиной шум, гам, как на базаре. Оглянулся: ""Во те на!"". Зала огромная пред ним, народу в ней полно, все делом занятые. Кто торгует, кто покупает, кто так гуляет. Мужик сквозь толпу пробирается, по сторонам озирается. У скобяной лавки зазывала глотку дерет: ""Топоры, топоры, давай все к топору!"" А рядом владелец стоит в костюме англицком. Только зазывала смолкнет, он в колокол: ""Бам!-Бом!-Ба-Бам!"", и приказчик снова орать начинает: ""К топору, к топору!..."" Рядом зеркальных дел мастер диковинный товар предлагает: на фанерном листе мужик с бородой намалеван, а заместо лица у него зеркальце вставлено. И ценник привешен: Зерцало ""Графъ"". Напротив жидок-очкарик стоит, таращится в зеркало то, и бормочет себе под нос:
- Ни мира, ни войны не отражает, а армию распускает .... ни мира ни войны не отража ...
- Сонник! Сонник! Кому сонник! Грядущее - по снам! - покрыл его бормотание крик жидковолосой дамы в мужском сюртуке.
- Да угомонитесь же! Вера! - пытается остановить ее, ловя за рукав, юнец со следами прыщавости на лице. Подмышкой он держит широченную полированную доску из которой торчат ровными рядами острия пятидюймовых гвоздей. На торце овальная металлическая бирка: ""Садов и Ко, кроватных дел мастера"". Тут мужичку кто-то как тисками плечо сдавил. Оглянулся - чуть не окочурился от страха: человек из железа его схватил. Одной рукой мужика держит, другой полу металлической шинели чуть отгибает, а глазами за пазуху показывает и шепчет повелительно, губ не раскрывая:
- Пройдемте, сударь, я Вам такое мыло продам! - ""Тройка"": руки чистит, голову холодит, сердце горячит. В чрезвычайных обстоятельствах - незаменимая вещь! А может сомы желаете? - сомы грамм и нету драм ...
Дернулся мужик, что было силы, армяк разодрал, но вырвался-таки, да спиной на торговца соседнего налетел.
- Что,
темнота
деревенская,
громадьё
монумента
смутило?
Бери - товар уникальный!
Поставишь искусство в спальной!
- Это что, же?! Чтоб и ночью спокою не было?
- А не хочешь в спальню, отнеси к кузнецу, пусть он тебе ее на гвозди перекует. Не будет в мiре крепче гвоздей!
- Да отродясь такого не слыхал, чтоб из статуй гвозди делали, - возмутился мужик, - не надобно нам такого!
- Ну как знаешь, - продавец сразу сник и запахнулся с головой в желтую вязаную кофту.
- Эй, деревня!, - закричал кто-то сбоку: подходи в лото счастья испытать - выиграешь, сапоги атласные носить будешь, проиграешь - так и лапти снимешь. Не успел мужик опомниться как напористый лотошник уже заталкивал его руку в холщовый мешок:
- Давай, давай, таскай не унывай!
Мужик выпростал руку из мешка, разжал кулак и на стол выпало четыре деревянных бочоночка с цифрами.
- Одииин, - принялся нараспев, словно мяукая, зачитывать лотошник, - деееевять, восемь, четыре! Ну счастливец, ну кормилец, - не оплошал, скотный двор выиграл! Корча рожи и поясничая он пустился в пляс, выкинул несколько колен, а затем подскочил к мужику и всучил ему что-то вроде тетради в затёртом переплете. Мужик приоткрыл обложку и обнаружил потрепанную книжицу отпечатанную на плохом гектографе. Лотошник залился хриплым издевательским смехом:
- Ховай её, ховай скорей, да поглубже! Найдут - пятьдесят восьмую дадут!
В это время в соседнем ларьке усатый батька в малороссийских шароварах принялся громко орать, призывая покупателей к своим яблокам двух сортов:
- Эй, Налетай! Бери белых, пока не покраснели, бери красных пока не побелели... Чего уставился, простофиля, - обратился он к мужику, - пробу хошь? С этими словами он вытащил из-под прилавка огромную кривую саблю и что силы рубанул ею по разложенным плодам. Красные и белые яблочные ошметки полетели в грязь и за ними сейчас же потянулась чья-то лошадь. Подняв глаза, мужик увидел верхового с головы до пят закутанного в плащ из багрового кумача. Даже лицо его полностью скрывал нависающий капюшон. Наездник наклонился к мужику и зашипел:
- Яблочками брезгуешшшь ... а ну, поднимай!
Таким холодом да ужасом могильным повеяло от всадника того, что у мужика от страха аж дыхание пресеклось, стоит не шелохнется: ни жив ни мертв.
- Да, оставьте Вы его, тов. Назгульнов! Он Вам вскорости не яблоко, он Вам целину поднимет. Свое за чужое считать научится, - вступился продавец за оцепеневшего мужика.
Тут уж не на шутку трухнул мужичоок. И решил от греха подальше уйти с базара того. Завернул было в проход ближайший, а на него там единым блоком надвинулось двенадцать матросов с венчиками из белых роз на бескозырках. Пьяные в дугоря и в руках у каждого по факелу:
- Ща, - кричат, - мы такой пожар раздуем ...
А рядом пацанята хлипкие вертятся и подвизгивают:
- Плавильно, дяденьки матлосы! Плавильно! Ся у нас ночи синие костлами взовьются!
Шарахнулся от них мужик и на чужую незапертую дверь налетел. Прямо так вот незваным к кому-то и ввалился. В комнате за огромным, накрытым персон на сорок, столом пила чай пара с очень тоскливым выражением на лицах, а промеж них сидел ...заяц, да не лесной русак, а огромный, видимо с человека ростом. Завидев мужичка, он закричал:
- Занято, занято, мест нет!
- Замолчи ты, Первомартовский Заяц, - строго одернула его дама, затем улыбнулась неожиданному гостю и добавила ласково, - присаживайтесь, пожалуйста. Андрюшенька, будьте любезны, подайте народу нитроглицеринчику и, если Вас не затруднит, пододвиньте к нему поближе вон ту серебренную динамитницу.
- Конечно Софочка! - откликнулся барин, и развернулся к гостю:
- А не подскажите ли, любезный, который теперь час?
- Эээ ... дык ... мы это ... мы по солнышку живем, часам не обучены, нам не к надобности.
- Вот и славно, и нам тоже, как Вы изволили выразиться, не к надобности. Но часики-то Вам не помешают, не правда ли? И он извлек из кармана золотые часы, зачем-то покачал их на цепочке и хитро подмигнул мужику, затем печально вздохнул и добавил - впрочем крышку можно и не открывать, всё равно сейчас шесть часов. Пора пить чай. Вы, Софочка, допили уже? Можно пересаживаться?
Вся тройка пересела на один стул влево и дама налила каждому по полной чашке. Беседа тотчас же возобновилась:
- А помните Чацкого, Софочка? Он с нами начинал, но чай пил не по летам и сошел с ума вскорости.
- Как же, как же! - обрадовалась барыня и принялась оживленно болтать, обращаясь попеременно то к Первомартовскому Зайцу, то к барину. Про неожиданного посетителя своего они похоже напрочь забыли. А тот, поглазев по сторонам, поднял взгляд к потолку, поддерживаемому по углам могучими фигурами вырезанных из дерева рысаков. Загривки их упирались в потолок, а морды обращены были вниз, и казалось, что кони добрыми оправдывающими глазами смотрит на это безумное чаепитие.
Скучно стало мужичку по сторонам пялиться, поднялся он тихонько, поклонился да и вышел вон. Дверь за собой прикрыл поплотнее и тогда только увидел на ней табличку: ""Вековое чаяние тружеников - ... "" далее доска была обломана, а недостающая половина: "" ... - освобождение от труда!"" прибита была уже на соседней двери. Этот второй кусок таблички с одного из гвоздей сорвался и повис, заслоняя собой список жильцов, да так, что от каждой из пяти фамилий одни только первые буквы остались. Из букв тех срамное слово складывалось и мужик отвернулся к двери напротив. На ней также висела табличка
-Аб..аб...абыр ...валг, - с трудом разобрал мужик, - это как же понимать прикажете?
За дверью тем временем стали раздаваться крики, затем со звоном разбили чего-то стеклянного и на улицу как ошпаренный выскочил человек весь в бинтах, которые он тут же ожесточенно принялся с себя срывать. Пониже спины у него торчал лохматый собачий хвост, который радостно вилял при каждом движении беглеца:
- Я есмь человек! - визжал он на всю округу, - я жаловаться буду! Меня, из повелителя природы, в жучку преображать !!! Это вам даром не пройдет, господа инженеры человеческих душ! И он побежал в конец прохода, возбужденно крутя хвостом.
- Вот прохвосты ! - раздался откуда-то снизу недовольный голос, - все двери испоганили! Мужик опустил глаза и обнаружил, что почти у самых ног его сидел на корточках дворник и ретиво отскабливал краску с приступка соседей двери. - Сорванцы! Изрисовали все двери пентаграммами какими-то, а мне - скреби! Мол, им так виднее кому помогать, а разве ж здесь кому поможешь ... гиблое дело! - Чего пялишься, - разозлился он неожиданно на мужика, - давай, проходи - не зевай. Шляются здесь всякие, только свет застят! Иди вон на вокзал коли делать нечего!
- А по што мне на вокзал идти? И что же это за вокзал такой, прям в дому?
- А кто их разберет, сам-то я на нём ни разу не был, но туда все ходят. Вишь вон человек бредёт с дубинкой и мешком, вроде как в лес собрался. А на самом-то деле он на вокзал пошел. Вот за ним и следуй. Мужик бросился было догонять человека с мешком, но тот успел свернуть и исчез совершенно. Зато в конце прохода виднелись роскошные трехчастные полированные двери пред которыми било три маленьких источника с мутноватой водицей. Над дверьми красовалась резная доска: ""Дивный новый мiр!"". Не удержался мужик, подошел, потрогал рукою притолоку - такая работа, диво! Только притронулся - доска на него обрушилась, чуть башку не снесла. ""Вот те на!"" Под вывеской же открылась голая штукатурка на которой было коряво нацарапано: ""Мор и Утопия"". А сквозь двери донеслись сдавленные стоны и судорожное бульканье. Затрепетал от ужаса мужик, побежал во всю прыть, и сам не заметил как оказался в просторном помещении. Посреди его стоял бронзовый монумент изображающий огромную мартышку в горделивой позе, а на пьедестале значилось: ""Нашим предкам от благодарных потомков"". Вокруг монумента толпился народ явно в ожидании чего-то; иные сидели на узлах или сундуках дорожных, кто закусывал, а кто вообще спал прямо на полу. Около стенки лохматобровый мальчуган под диктовку нянек записывал в школярскую тетрадь сказку: ""..землица у них была малая, но обустроились потихоньку, целину вокруг подняли и началося и у них возрождение ..."". Прямо напротив них два господина в заношенном платье дремали на выставленной в рядок дюжине ореховых стульев. К ноге одного из господ была привязана веревка, другим концом обмотанная вокруг шеи крупного теленка с глазами нездорового золотистого цвета. Сзади два крестьянина негромко переговаривались:
- Вишь ты! - сказал один другому, - вон какой вагон..., что ты думаешь, доедет тот вагон, если б случилось из Петербурга в Москву, или не доедет?
- Да какое там ... дальше Петушков не двинется!
Услышав подобный разговор, мужик вытянул голову и в самом деле увидал у дальней стенки голубой вагон, рядом с которым стоял усатый человек с ружьем и проверял у входящих посадочные талоны, которые тотчас же нанизывал на штык. Пробравшись поближе мужик с изумлением обнаружил, что вагон стоит на нарисованных рельсах, а спереди к нему прицеплен потешно раскрашенный детский деревянный паровозик, в кабине которого, нажимая на нарисованные педали, играла в машиниста миловидная девчушка. Заметив, что на нее смотрят, она спрыгнула на пол и подскочила к мужику:
- Скажи-ка дядя, ведь когда мы тронемся, паровоз и вправду вперед полетит и никогда-никогда не остановится? - маленькая девочка теребила мужика за штанину и ждала ответа, сверля его взглядом голубых пытливых глазок. К счастью ее позвала мама, которая с довольным видом готовилась уже подняться в вагон и горделиво посматривала на снующих вокруг людишек, не имевших талончика на посадку. Девочка подбежала к ней, и стала дергать за полу юбки:
- Мама, мама, а нас этот усатый с ружьем посадит?
- Не волнуйся, Инесса, он добрый, он всех посадит.
По другую сторону вагона болезненного вида малый, в остроконечной, напоминающей древний шлем, шапке зеленого сукна, развел прямо на полу костер и калил в пламени его длинную рельсу, горланя какую-то песню. Затем он опустил пышущий жаром конец рельсы в кадку с водой и, наслаждаясь шипением металла, зашептал:
- Закаляйся рельса стальная большая и маленькая, закаляйся рельса ...
Любопытная Инесса и его не оставила своим вниманием:
- Мама, мама, а зачем ему такой шишак на шапке?
- Сладкая моя, слышишь же он поет, что разум его возмущенный кипит, а шишак это надо полагать чтобы пар выход имел...
Когда посадка была окончена усач-проверяющий крикнул певцу с возмутившимся умом: ""Поехали!"" - и махнул рукой. Парень, просунув добрую часть рельсы под вагонные рессоры, принялся с усердием шатать свободный конец, так что весь вагон со страшным скрипом закачался из стороны в сторону. Контролер же забрался на крышу вагона, подобрал концы вожжей, встал в рост и, с трудом балансируя из-за качки, принялся остервенело стегать стоявший впереди вагона паровозик. Делал он это с такой частотой и таким усердием, что вожжи аж задымились, да и от деревянных боков игрушечного локомотива стал подыматься дымок.
- Ты глянь, нерусский, однако ж быструю езду любит, - раздался рядом с мужиком хриплый голос. Обладатель его стоял опираясь одной рукой на огромную заржавленную двуручную пилу, а другой нащупывал что-то в кармане замызганной телогрейки. Наконец он извлек на свет помятую пачку папирос ""Архипелаг"", и щедрым жестом протянул ее мужику:
- Закурим!
- Дык ... этоть ... в помещении-то не дозволяется вроде как...
- Да какое там! Не дозволяется ...! - нечаянный собеседник, растянул губы в усмешке. Вишь как они костром надымили, а ты ...""не дозволяется"" ... боишься ежели, так в рукав кури, не засекут.
- Нехорошо, однако ... ну да ладно, давай, пожалуй, покурим. Табачок-то хорош ли у тебя?
- Заборист ... так заберет, что и не знаешь когда отпустит ...
Новый знакомец достал серную спичку, ловко запалил ее, чиркнув о подошву сапога, и затянулся папиросным дымом:
- Иваном меня звать, по отцу Денисович ... а насчет дыма ты не опасайся, вот ужо ветер свежий двадцатого числа повеет, дым сгонит, с полей аромат кукурузный принесет... всего и подождать-то, что один день ... да еще один день .. да еще день..., - он погрустнел, забормотал, что-то себе под нос, а мужик тем временем смог наконец-то зажечь свою папироску. Стоило горячему дыму проникнуть в горло, как пронял мужика такой голод, так под ложечкой засосало, что все остальные мысли начисто вылетели из его головы. Озираясь по сторонам, он, к великой своей радости, заметил торговку, разложившую прямо на деревянном ящике неказистые помидоры. Маленькие, но аж по три целковых за фунт:
- Да ты что, старуха, за такие помидоры три целковых просить! - возмутился было проголодавшийся мужик, - Креста на тебе нет!
- А на тебе нешто есть? - равнодушно отозвалась бабка.
Мужик сразу хвать себя пятерней по груди и застыл как изваяние: ни креста, ни цепочки!
- Вот найдешь крест, будут тебе и помидоры...
От страха и изумления перекрестился мужик быстрее молнии и враз очутился там, где силы его давеча покинули: под окном институции для девиц. В зале, где господа собрались, стол уже к стене отодвинули и стулья в три ряда расставили, сидят - беседуют. Говорил как раз тот плешивый барин, что на лодочке из-за моря приплыл: а о чем речь держал - не понять, потому как на полуфразе мужик очнулся:
- ... а затем, товарищи! ...
Внезапно усатый господин в платье казенного покроя завопил с места капризным голосом, явно дразнясь:
- товарищи..., товарищи... какие же мы товарищи, когда товара нет как нет, и делить нечего ...
- Архиважное замечание! - без тени обиды отозвался плешивый, которого прервали на полуслове, - вот народ-то мы за товаром и пошлем.
С этими словами он повелительно указал пальцем в окно. Все разом оглянулись на расплющенную против стекла мужицкую бородатую физиономию.
- Ой, ну и рожа !... - взвизгнула дама в парчовом сарафане и изящных лаптях из тонкой кожи.
- А вот эта самая рожа нам товар и принесет, - радостно отозвался плешивый и живо вскочил на стол; лицо его страшно исказилось, он простер руку, выпучил глаза и зычным голосом, нараспев, прочел заклинание:
Мужика разом словно столбняк пробил. Глаза кровью налились, в ушах ходики затикали, впереди сверкание разлилось.
- Ф-аааас!!! - заверещал плешивый.
И понесся мужичина вперед ног не сгибая, дороги не различая. В одной руке откуда не возьмись - вилы, в другой - тесак. Бежит, орет, что орет - сам не разберет. Сбоку от него матрос бежит, бежит солдат какой-то, пальба вокруг ... рабочий сзади бежит так тот аж пулемет волочет, рот во всю ширь раззявил, глотку песней про последний бой надрывает. Зарево вокруг, девки стриженные вкруг костров из книг сложенных пляшут, через пламя сигают. Колокола гудят, аж лопаются ... совсем помутилось у мужика в глазах, туман багровый взор застит, ноги свинцом налились, грудь сдавило, руками горло свое обхватил мужик и тут словно молотом по голове ему вдарили, и ноги ровно кто серпом подсек и померк свет ...
Долго ли коротко в бессознанке пробыл мужик - не ведомо. Очнулся он на делянке своей, бурьяном заросшей. Стоит - репу чешет. Окромя репки той ничего почитай и не осталось у него. Избёнка родная совсем покосилась, зато к крылечку новое корыто прислонено. Было разбитое деревянное, а стало железное, ржей до дыр проеденное. Только институция для девиц, как стояла, так и стоит, вроде даже краше стала. Из дверей её два господина показались. Обрадовался мужичок, побежал навстречу:
- Ой, господа хорошие, простите меня неотесанного, что в беседу вашу встреваю, но я-то, грешным делом подумал уж, что один-одинешенек на белом свете остался.
Поморщились господа при слове ""белый"", но снизошли-таки до ответа.
- Да-а..., мужик, наломал ты дров ... теперь перестраивать всё придется.
- Ой, да я с радостью всё-всёшаньки заново перестрою, восстановлю как было.
- Ну ... как было ... это ты брат погорячился, - вступил в разговор второй господин, а вот как мы укажем так и построишь...
Присмотрелся тем временем мужик к господам тем. Молодой - вроде незнакомый, а вот пожилой на того плешивого похож, что давеча по столу скакал. Только что без бороденки. Но вслух ничего не сказал - побоялся начальственную мысль перебить. А молодой господин продолжал покудова:
- Для начала надобно тебе справедливость восстановить, награбленное отдать. А мы тебе избёнку твою вернем
- Это как же понимать прикажете? - изумился мужик.
- А так и понимай! Часики-то присвоил! Отдать надо.
- Эт какие такие ча... - начал было мужик да осекся. Рука его нащупала в кармане чего-то круглого, металлического. - Вот те раз, я ж не хотел!? Ну дела .... А енералы-то где ж?! ... батюшки мои, это как же я ... когда ... !? И аж зарыдал от стыда.
- Но-но! Нечего нюни распускать. - приструнил раскисшего было мужика молодой господин. Генералов тех, ты, мужик, вилами запорол, и слезы твои крокодильи не к месту. Лучше подумай кому часы вернуть, а то не видать тебе избенки твоей.
Мужик стоит, всхлипывает, слезу горькую по генералам льет.
- Да как же это ... как быть-то ... может детки у них малые остались, надо бы отыскать!? А...?! Господа хорошие. А...!? Может хоть деткам? А...?
- Не было у них детей, не было ... надо тебе замену искать достойную генералам твоим, чтобы грех с души снять и чтоб предмету ценному не затеряться.
Обрадовался мужик предложению такому:
- А как найти-то? В город что ли податься, у людей спросить? Так это я мигом!
- Зачем у людей! - воскликнули господа хором. - Ты у нас спроси! Вот кто по-твоему из нас троих на генерала больше похож: ты или мы?
- Дык это ... опешил мужичок, - какой же из меня енерал, я все больше по пахотной части, или вон по части обедом накормить ... неее-е... не енерал я...
- Правильно мыслишь, по-новому! - одобрил пожилой господин, -вот и отдавай, раз не ""енерал"". А ты, - обратился он к молодому, - квитанцию ему выпишешь по полной форме, что принят, мол, товар в целости и сохранности. И гляди, - добавил пожилой строго, - не забудь ему бумагу дать, что в избе своей он теперь полноправный хозяин.
Возликовал мужик. Какие господа добрые да заботливые! Лихоимство простили, и избу его не только не отняли, но аж с гербовой печатью бумагу на нее дали. А пожилой господин еще и благодетелем щедрым оказался -выдал мужику пятак медный и рюмку для водки - старенькую, но почти небитую. От такой радости нечаянной у мужика даже слезы умиления из глаз полились. И стал он жить-поживать, да генералов кормить, прям как во времена стародавние.