Тусклый жёлтый свет падает рассеянным клином на стол, старую клеёнчатую скатерть с грушами и яблоками, на дырявое плетеное кресло, на одинокий цветок на окне, на всю эту маленькую комнату с тёмными углами и старым котом на диване.
За окном мерно покачивается такой же тусклый фонарь, в его пыльно-жёлтом мерцании тихо опускаются мохнатые снежинки. Они летят на маленькую узенькую улочку, на старые двухэтажные дома, на скамейки у подъездов, на корявые разросшиеся деревья, на узкую дорожку, на которой и одному тесно, того и гляди провалишься в сугроб. Снег периной лежит на всём, от его мерцания становится светлее.
Улица и комната сливаются в этом жёлтом свете, уже нет стен, отделяющих их друг от друга. Они переговариваются друг с другом этими тусклыми, мерцающими треугольниками. Старый кот уже на окне, он смотрит на снежинки и довольно щурится: здесь тепло - батарея и лампа, а вечером, может, и накормят.
Снежинки, кот, комната, улица - они одиноки в этот поздний час, они ждут того, кто сможет разбудить их, кто пройдёт по дороге, поскользнется за углом, зайдёт в старый подъезд с деревянными ступеньками, накормит кота, а потом будет долго читать, сидя в своём плетеном кресле. И всё это - шуршание страниц, скрип кресла, мяуканье и скрип фонаря - не нарушает тишины, они её неотъемлемая часть, они не позволяют ей стать тяжёлой, надоевшей.
Часы зашипели, засвистели и как уставший старик со вздохами, охами и хрипом пробили девять. Кот недовольно посмотрел на них, уж очень долго и громко они кряхтели. Внизу хлопнула дверь, заскрипели ступеньки, вот уже он и в квартире. Кот только лениво повернул голову в его сторону, признал в нём знакомого и устало отвернулся к окну.
- Васька, сколько раз тебе говорить, что свет надо выключать? - отряхиваясь в коридоре крикнул человек. - Я знаю, что так тебе теплее, но это же форменное расточительство. И не смотри на меня своими хитрыми глазами, это не я забыл его погасить, это ты, мошенник, его включил.
Кот и не думал смотреть, он даже не собирался его слушать. Васька нехотя потянулся, выгнул спину, зевнул во всю кошачью пасть и пошёл обратно на диван - там всё-таки теплее и мягче.
- Ну, что ты всё молчишь? Василий, по крайней мере, это не вежливо. Ты что обижаешься, что я называю тебя Васькой? Ты считаешь, что для твоего возраста больше бы подошло имя Василь Василича или Василь Мефодича? Тогда извини, я как-то уже привык просто к Ваське.
Он сел на диван, о чём-то задумался и стал машинально гладить Ваську. Кот недовольно поднял морду. Мало того, что ему приходилось выслушивать всю эту болтовню, так теперь ещё и эта пытка, ещё несколько минут и шерсть станет дыбом, начнут проскакивать искры. А этот человек даже не понимает, что не надо развлекаться подобными вещами, коту неприятно.
Васька демонстративно спрыгнул с дивана и вернулся на окно. Ещё минут через пять он перебрался на стол. Человек молчал, он всё ещё о чём-то думал и ничего не замечал. Такое явное пренебрежение оскорбило кота, он начал точить когти об угол шкафа и истошно орать.
- Что ты хочешь сказать? - спросил у него человек. - Тебе не нравится, что дома так тихо? Мне тоже не по себе от этого, но ничего, я уже начинаю привыкать. Вась, расскажи, что было днём? Опять противные воробьи целый день скакали по подоконнику, и ты не мог их поймать? Бросался на стекло и больно ударялся? Ничего, подожди лета. Тогда выпущу тебя во двор, охоться на кого хочешь. Что ты ещё говоришь? А-а, наглые вороны сидели на соседней крыше и дразнили тебя? Не расстраивайся, это они всё от зависти. Нет, Вась, это просто хамство, я с тобой разговариваю, а ты портишь мой шкаф. Ладно, пошли на кухню, может, после ужина ты станешь поласковее.
Гречневая каша со вчерашней подливкой не впечатлила Ваську, он брезгливо фыркнул, потряс лапой, как будто испачкался и пошёл назад в комнату.
- Не вредничай, другого ужина у меня нет, могу добавить, разве что, курицы варённой из позавчерашнего супа. Она ещё съедобная.
Но Васька не слушал, он важно шагал в комнату, предпочитая оставаться голодным, чем унижаться до гречневой каши без мяса.
- Ну, что ты за нахал, в самом деле? Улёгся на мой стол. А ну, брысь от сюда.
Васька не отреагировал, он продолжал лежать свернувшись. Он знал, что этот вечерний приступ разговорчивости пройдёт, что скоро человек сядет в кресло и будет читать. Тогда можно будет совершенно спокойно перебраться к нему на колени. Это уже совсем хорошо, тепло и спокойно.
Чтение, обычно, сильно его захватывало, он забывал, разговаривать с Васькой и тем более переставал гладить. Лишь изредка он зачитывал какой-нибудь отрывок или начинал восторженно отзываться об авторе, а иногда, наоборот плевался и называл автора бездарем. Но подобное продолжалось не больше минуты, потом он опять погружался в книгу.
Звонили в этот дом редко и в основном по работе, от сюда же звонили ещё реже. Поэтому настойчивое дребезжание старого телефона раздражало Ваську, он хотел поцарапать его или спихнуть со стола, а ещё лучше перегрызть шнур. Но царапать было бесполезно, спихнуть тяжело, а перегрызенный шнур вызвал бы страшный скандал, поэтому кот смирился и только недовольно шипел всякий раз, когда раздавался звонок.
В этот раз звонили опять по работе, разговор был недолгий и очень сдержанный, но после него, весь вечер был испорчен. Человек встал и подошёл к окну, потом опять начал разговаривать, но недолго и как-то странно.
- Вот, Вась, только с тобой и можно поговорить, ты хоть выслушаешь, хотя ничего и не поймёшь. Остальные спешат, - он криво улыбнулся и больше уже не разговаривал, а только думал о чём-то, уставившись в темноту, на этот мерно покачивающийся фонарь, на сугробы, на занесённые крыши и скамейки.
Улица была пуста и только тусклая лампа под старым абажуром смотрела на тёмную улицу и говорила, что не всё так тоскливо и пустынно, что и здесь есть люди.
А кот свернувшись на подушке уже спал и ждал следующего дня, когда он также будет смотреть на летящие снежинки и пытаться поймать воробья.