Сексуальное путешествие

(Часть вторая)

Глава 4. В начале пути

Готовиться к отъезду приходилось одному: жена уж месяц как была в отъезде, в отпуске, и в день, а вернее, ночь моего отбытия должна была приехать. Ситуация складывалась таким образом, что, встретив Лену на железнодорожном вокзале, я намеревался привезти ее домой и через три часа тем же поездом отправиться в свой непутевый вояж.

Слава всем женам мира, а особенно моей, которые мало-помалу, но к пенсии - точно, научают своих благоверных мужей собирать вещи в дорогу! Теперь-то я точно знаю - носков надо брать с собой несколько пар, а не занашивать одни до состояния заменителя дихлофоса - вонючей смерти тараканов. Желательно затолкать в уголок чемодана или сумки рулончик туалетной бумаги: газетные киоски есть не на каждом полустанке, да иногда бывает просто жалко тереть недочитанным фрагментом статьи о каком-нибудь передовике капиталистического производства по... тому месту, которым часто думают российские правители. Впрочем, статьи бывают разные.

К вечеру моя спортивная сумка с синей надписью по фронту "adiddas" была укомплектована, и я приступил к самому ответственному моменту сбора. В "женском отделении" шкафа среди различных лоскутков, иголок, ниток отыскался старый капроновый чулок. Отрезал ножницами его носок, положил в носок 12 тысяч рублей крупными купюрами и двумя булавками: одной большой, другой маленькой, пришпандорил сей портмоне, куда бы вы думали? Вот женщины улыбаются, правильно - к внутренней стороне трусов. Человечество еще не изобрело более надежного средства перевозки денег на большие расстояния. И чем больше денег и длиннее расстояния, тем шире трусы и прочнее запоры. Капрон, когда-то облегавший женскую ножку, теперь возбуждающе трется о нежную плоть. Еще больше возбуждает наличие 12 тысяч рублей (старыми, господа, старыми).

В час ночи я встретил Лену. Теплой летней ночью мы пешком, благо живем рядом с вокзалом, добрались до дому и, не тратя времени на мирную беседу о прошедшем отпуске жены, о погоде, о цветах-мимозах, прыгнули в кровать. Ведь предстояло наверстать упущенное и сделать глубокий задел на предстоящие полтора месяца разлуки... Через три часа пришлось разомкнуть жаркие объятья, надеть штаны, поцеловать в дверях горячую щеку: счастливо оставаться, дорогая, пока, дорогой, - и протянуть угрюмому проводнику билет на верхнюю полку плацкартного вагона.

Особой любви к разъездам в дурно пахнущих российских поездах по девственно ржавым и принципиально непараллельным рельсам я не испытываю. Но альтернатива: полет в самолете - меня устраивает еще меньше. Приходится мириться с отсутствием комфорта, реже и поверхностней дышать (отдельное спасибо доктору Бутейко), вяло двигаться. Закинув сумку на "мансарду", я придвинулся к окну и, благословляя предстоящий отпуск, ушел в прострацию. Мой неподвижный взор повис на серой пастели привокзального мира и успокоился.

Из состояния нирваны меня вывел здоровенный детина, прилично одетый в костюм, но пьяный до остекленения глаз. Он шел по узкому вагонному коридору "на автопилоте" с открытой бутылкой пива в правой руке. Шел он верным путем - по прямой, от двери до двери. К сожалению, воздушный коридор вагонного пространства оказался несколько уже размаха его крыльев - пивная бутылка натолкнулась на перегородку плацкарты, катапультой вылетела из его непослушных рук, забрызгав ячменным напитком значительную площадь. Мужчина проследовал дальше. О потере он даже и не догадывался. Брызги пены до меня не долетели, но я почему-то взял лежавшую на полу пустую бутылку и проследовал в направлении пьяного гражданина. Что двигало мной в тот момент, зачем я это делал: меня не оскорбили, постель моя была чиста, ну, почти чиста, так, несколько капель - мелочь. Чувство ущемленной нравственности или собственное эго, неуютно себя чувствующее под короткими взглядами подмоченных попутчиц? Ох уж этот социум, ох уж эти социальные установки, толкающие тебя совершать бессмысленные с точки зрения физиологии и здравого смысла поступки!

Спустившись с вагона, я подошел к одинокой группе из трех мужчин, один из которых явно был моим клиентом. Они мирно о чем-то беседовали и меня, соответственно, не ждали.

-             Это Ваша бутылка? - Обратился я к осоловелому профилю пьяного детины, глядя на него снизу вверх. Двое других с интересом посмотрели в мою сторону, но не тот, к кому был обращен мой вопрос. Я для него не существовал.

-             Это Ваша бутылка!?

Прежняя немая сцена. Дикое пренебрежение моей личностью неожиданно сильно взвинтило меня. Какого черта! Так унижать и за что?! Ноздри мои раздулись, рука сжала сильнее холодную поверхность сосуда и...

Отступление второе. Драки

Душными астраханскими вечерами, когда непроглядная темень падает на землю, и лишь одинокие столбы да приветливые окна домов взрезают мрак на радость копошащейся с мячиками и чижиками детворе и группкам старушек, полудремлющих на расшатанных завалинках в ожидании бессонной ночи, на улицы, во дворы высыпает, всосавшая с молоком матери волю, молодежь. Ох уж эти разухабистые астраханские парни! Ох уж эти апологеты разинских проказ! "Красна смерть на миру" - это про них. Вы когда-нибудь нюхали Волгу? Чтоб летним вечером одному под стрекот половозрелых кузнечиков и скрытных сверчков пройти на самый край речного причала, сесть на его деревянный парапет, развернуться к дующему с реки ветру и в полную грудь, медленно, с упоением вобрать в себя его запах?... Голова немедленно начинает кружиться, к тебе приходит радость. Временные континуумы смыкаются в трепещущем от восторга сердце, теперь ты - и Золотоордынский воин, и рубака Стенька, и душа Хлебников...

Взросшая на пьяном волжском воздухе душа молодых прикаспийских парней, да и девчат тоже, требует игрищ, забав удалых: чтоб себя показать и других... поиметь. А в чем себя покажешь, как не в драке?! До сих пор у меня перед глазами одно из таких побоищ - игрищ.

...Две металлические нитки рельсов прочертили по сухой земле осязаемую границу между двумя селениями: мостопоездом Љ 404 и поселком "Геологоразведчиков". Привычно "по черному" палит желтое южное солнце, порывы ветра больно хлещут по щекам колкими песчинками, перемещая по твердой глине маленькие барханчики. Во рту сухо, и для того, чтобы показно, с шиком сплюнуть меж зубов, приходится прикладывать немалые усилия по сбору дефицитной слюны на кончике языка. Я стою у подножья высокого вала, насыпанного в годы войны для устройства моста через Волгу, и с интересом наблюдаю за разворачивающимися на моих шестилетних глазах событиями. Рядом в низкорослых кустах жужжат медоносные дикие пчелы, лениво брешут в поселке зевающие во всю пасть собаки. Дикая орда человек в сорок мостопоездских парней в возрасте от 10 и старше пересекает раскаленную границу и подходит к большой куче щебня. В тридцати метрах впереди на край асфальтовой дороги выехал на велосипедах с огромными псами арьергард противника.

-             Я те дам драться, я те... - чья-то мать выхватила из толпы парней, распихивающих по рваным карманам щебень, своего малолетнего сына и подзатыльниками погнала его домой.

-             Че ты! - Сконфуженно кричит мальчишка, бросая взгляд на ухмыляющихся друзей, пытаясь выдернуть свою руку из цепкого мамкиного захвата: доказывай теперь, что ты не "маменькин сынок"!

-             Я те дам - че, я те дам - че!... Ну-ка, выбрось, скотина, камни из карманов! Все штаны изорвал, на тебя не напокупаешься. Весь в отца, паршивец, весь в батяньку пошел, такой же непутевый. Эх! - И смачная затрещина завершила речь разгневанной женщины. Потом, немного погодя, она будет пытаться загладить свою вину перед насупившимся сыном: сынок, иди покушай, смотри какая вкуснятина у нас сегодня; а пока горечь-горькая за жизнь проклятую выплескивается мерными порциями на загривок невинного создания. Через край плещется.

Тем временем мостопоездские парни, набив до предела карманы каменными снарядами, обратили свой гневный взор на силы противника. Собаки. Что делать с ними? После короткого совещания один из бойцов бегом покидает позицию и вскоре возвращается с огромным бродячим псом-волкодавом, любимцем всей окрестной детворы - Оськой.

-             Фас! - Скомандовал "полководец" щебеночников.

-             Гав! - Сказал Оська в направлении собак геологоразведчиков, снова повернул свою радостную морду к "полководцу" и, виляя грязным хвостом, стал ждать дальнейших команд.

Собак противника как ветром сдуло. Плацдарм для нападения расчистился, и с криками "ура", прицельно кидая камни в убегающие фигуры врага, волна мостопоездских схлынула с щебеночной горки и полилась вдогонку...

Минут пятнадцать никого не было видно, только доносились из-за зарослей феника,  скрывавших из виду происходящие события, звон разбиваемых окон домов, вскрики избивателей и избиваемых, выстрелы охотничьего ружья: Я вам, мать вашу, покажу как окна бить!!! Бабам!!! Я вам... у, ты... бабах!!!...

Вскоре из-за поворота дороги, запыхавшиеся, с горящими от азарта глазами, выбежали мостопоездские парни, гонимые разъяренным противником. Лица воюющих уже не столь прекрасны, каковыми они были перед началом битвы. Кровоподтеки и синяки теперь "украшали" бойцов. Рваная одежда болталась под ногами, мешала бежать.

Отступающие вновь вбежали на щебеночную горку и быстро-быстро возобновили боезапасы. Противник остановился у подножия в нерешительности. А зря. Через минуту нагруженные камнями ребята вновь атаковали нерешительного соперника, сломив его оборону окончательно и бесповоротно. Долго еще доносились до меня чьи-то жалобные крики, плачь и взрывы лопающихся стекол. Я взобрался на самую вершину земляного вала и с упоением познающего реальный мир маленького человека внимал тем звукам.... Совсем недавно я, шестилетний пацан, получил первый урок кулачного боя.

... Весна приходит в Прикаспийскую низменность очень рано. Мгновенно просыхает от луж земля, позволяя и младу и стару покатать крашенные яйца на Пасху, прочертить ржавым напильником на желтом песке "классики", вырыть продолговатую ямку для "чижа". Весна выгоняет всех на улицы. Выгнала она в тот раз и моего старшего брата Николая сотоварищи. Они скучковались в небольшом скверике, в том, что за красным противопожарным щитом с одиноко весящим конусообразным ведром и ящиком песка (багор и топор мужики давно сперли на сплав бревен). В тени акаций и тополей ребята организовали спарринг-бои. У кого-то появилась пара боксерских перчаток. По этому случаю пытливые мальчишки решили попробовать: как оно драться не голыми кулаками, а с помощью перчаток. Один из соперников надевал перчатку на правую руку, другой - на левую, и начинали бой.

Я и Вовка Шинкарев, мой ровесник и друг, подошли понаблюдать за забавой старших. Те, увидев мелюзгу, и пресытившись махать руками друг с другом, взяли нас за химот (шиворот), одели по перчатке и сказали: гонг!

Я смотрел на Вовку, подталкиваемого на меня своим "секундантом", но не желающего сближаться, на тяжелую кожаную перчатку на своей левой руке и не знал что делать. До этого момента я никогда в жизни никого не ударял кулаком. Никогда кулаком. Я всегда догонял своего обидчика, если он убегал от меня, валил его наземь, клал на лопатки, садился ему на грудь, и мои крепкие не по годам пальцы смыкались у него на шее. Никому из моих сверстников не удавалось разомкнуть захват. Я душил и кричал: будешь еще, будешь?! Я кричал, душил и ждал ответа: не буду! Чаще всего мольба о пощаде доносилась из сдавленного горла почти сразу. Только однажды я натолкнулся на волю большую, чем моя.

Я повалил того мальчишку возле общественной водяной колонки, сел ему на спину и сзади сдавил горло.

-             Будешь еще меня обзывать?!

-             Буду.

Я еще сильнее сдавил его шею. Меня трясло от обиды и возмущения, и я ждал другого ответа.

-             Будешь еще?!!

-             Буду! - в его сиплом голосе прозвучали стальные нотки, и я понял, я испугался, что мне, вероятно, придется идти до конца. Я со всей силы сжал кисти. Шея его побагровела, а лицо стало приобретать синюшный оттенок. Я не мог ему позволить, я никому не мог позволить оставаться безнаказанным. Но и не мог убивать! Не хотел убивать!!

Я заплакал. Слезы текли градом по горячим щекам, застилая белый свет, который вдруг стал не мил.

-             Скажи, дурак, что не будешь!! Убью ведь!!! Скажи!

-             ...

Он молчал не потому, что не мог говорить из-за сдавленного горла - не хотел! Я видел это, я ощущал это своим задом.

-             Скажи! Ну, говори же!!!

Он молчал. Его молчание говорило за него: буду. Лицо его стало белым, он перестал сопротивляться. Я окончательно разрыдался, встал и, дрожа от перевозбуждения, от близости встречи со смертью, кусая нижнюю губу, быстро удалился... Больше меня тот мальчишка не обзывал и обходил стороной за две версты, очевидно холод старушечьей косы и его коснулся, но я всегда помнил, что он сильнее меня...

Пока я соображал, что мне делать с огромной боксерской перчаткой, Вовка Шинкарев поддался, наконец, уговорам и подталкиваниям своего секунданта, сделал шаг мне навстречу, и прямой правой "въехал" в мое наивное лицо. Слезы брызнули из глаз как из фонтана "Самсон, раздирающий пасть льва". Перчатка слетела с руки на землю, я повернулся и ушел с "ринга". Присел у штакетника палисадника и, давясь слезами, уткнулся разбитым лицом  в коленки. Кровь струйкой лилась на сухую глину. Ощущения, которые я испытывал в тот замечательный момент, были новы для меня: никто раньше не бил меня по лицу. Мой нос был целомудреннее девы под венцом. Секли ремнем по заднице, по спине, давали затрещины, но чтоб кулаком в лицо - никогда. Я сидел на корточках, раздавленный обидой за собственную слабость, за то, что показал сопернику спину. Вытирая рукавом рубашки окровавленный нос, я вслушивался в свое теперешнее состояние, запоминал его, переваривал животом, чтобы в следующий раз, когда какая-нибудь сволочь доберется до моего лица, она не рассчитывала на мое удивление. Придушу, гадину!..

К четырнадцати годам жизнь доказала мне, что придушение - не лучший способ борьбы под Солнцем: опасен и не одобряем обществом. Пора было научиться драться на кулаках, и я записался в секцию бокса.

Зал, в котором тренируются боксеры, с квадратным, стоящим на возвышении рингом и висящими на цепях "грушами", пахнет незабываемой смесью пота, крови, кожи и свежевымытых полов. Пьянящий запах мужского упорства и силы. Сюда приходят ребята не пером писать. Глухие итерации выколачиваются наглыми метафорами справа и слева на кожаных мешках. Резкие прямые ставят короткие точки, и звукоряд повторяется на новой строчке мучительно рождаемой поэмы.

Я научился прыгать на скакалке, раскручивая ее со скоростью сверхзвукового самолета. При этом твое тело пушинкой зависает в нескольких сантиметрах над поверхностью пола, парит над ним, и никак не понять серым веществом своим почему, собственно, у тебя это получается. Стоит только опустить взгляд на носки и попытаться проследить за моторикой отталкивания - тут же происходит сбой, и бечева скакалки вязнет в ногах. Только доверие своему телу, его врожденным вычислительным способностям, позволяет испытать чувство полета. Поверь - и лети. Задумался - приехали, здравствуйте девочки!...

Еще мне показали, как надо бить прямым правой и боковым слева, отражать удар в челюсть подставленным плечом, читать в глазах соперника его намерения и с силой опережать их, всего лишь на мгновенье, всего лишь на ресничку.

Первый спаринг-бой я провел со своим ровесником, находящимся со мной в единой весовой категории. Он был на пол головы выше меня и немногим более опытен. Я долго кружил вокруг него, уклоняясь от прямых ударов и автоматически отвечая резкими, но не сильными выпадами. Бить первым я еще не научился. Бой так бы, наверное, и закончился ничем, если б в конце третьего раунда, загнанный настойчивой атакой соперника в угол, я не "выкинул" с силой вперед прямую левую. Смачный хлюпающий звук разбитого носа возвестил о моей победе: секундант противной стороны "бросил полотенце". Мой друг-соперник заплакал от обиды: так нелепо нарваться на неприятность, по сути, в выигранном бою! Я тоже не получил удовольствия. Более чем скромные поздравления окружающих говорили о не вполне заслуженной победе.

Второй бой показал, как надо бить противника. Моим спаринг-партнером был поставлен крепкий сутулистый парень на пару лет старше меня и немного потяжелее. По команде "бокс" мы сошлись в центре ринга. Он бил в мои перчатки методично и хлестко, с силой акцентируя пудовые удары. Но я к тому моменту уже знал, что от него ожидать.

Однажды, на тренировке нас свели с ним в пару для разучивания новых ударов и методов защиты от них. Я по старой привычке меланхолично двинул прямой левой в перчатки напарника, ожидая такого же тоскующего движения в своем направлении, чтобы подставить в защите свой блок и снова ткнуть в направлении сутулого. "Тренировка все-таки, чего зря мутузить друг друга. Дойдем до ринга там и побоксируем" - начал было рассуждать я, как в ответ на философские построения получил настоящей силы удар в челюсть собственной перчаткой, которую едва успел подставить, так как на серьезный удар не рассчитывал. "Да, этот парень Платона не читал" - подумал я, мобилизуясь к серьезным впечатлениям.

Вот и теперь сутулый, рожденный к бою "любезный" мой соперник, вкладывал всю мощь в свои удары и мысли не допуская о снисхождении... Разошлись мы с миром.

Третий и последний бой на ринге в моей недолгой боксерской карьере я провел со "шкафом". "Шкаф", очевидно, звали Федором: это был восемнадцатилетний детина под два метра ростом, под сто килограмм (против моих 60) весом, с милым улыбчивым лицом.

Вы когда-нибудь били кулаком о бетонную стену? Я - да. И этой стеной для меня был его живот. Огромный и твердый. То, что до его лица мне не дотянуться, не продраться через его руки-весла, я смекнул сразу и сконцентрировался на животе. Его было много, он был не прикрыт, и я с великой силой, на какую могли сподобиться я да Самсон, со злорадным предвкушением удовольствия от вида скрюченного тела верзилы на потном полу ринга, вмазал ему под дых (в живот , одним словом). "Бум" - гулко сказало эхо и... только - то! Я не поверил. Я ловко уклонялся от ударов и бил, бил с остервенением по его броне. Хоть бы что! К середине боя мне стала понятна бесперспективность моих намерений, и я стал бабочкой летать вокруг рассерженного циклопа.

Как там говорится: сколько бабочкам не виться...? Я получил три удара в нос. Все три были нокдаунами. Такой страшной силы удары по голове я не получал ни до, ни пока после! От каждого такого тычка череп хрустел сухарем, мозги всплескивались и беспорядочно ложились на дно черепной коробки, искры сыпались по всему рингу, и рассуждать о вечном в секунды отрешения от действительности не хотелось вовсе.

-             Ну, как тебе соперник? - Спросил меня по окончанию боя счастливый тренер.

-             Нормально

-             Как ударчики?

-             Класс. - Сказал я, отворачивая от прищуренных ехидно глаз наставника, свое разбитое лицо.

-             Ничего, ничего, - он похлопал меня по плечу, - не забудь на днях принести медицинскую справку.

Принести медицинскую справку - это означало, что я принят в когорту боксеров, что меня можно готовить к покорению вершин мордобоя. Я подошел к раковине, сморкнул в нее из каждой ноздри по огромному сгустку запекшейся крови, смочил водой пылающее лицо и ... навсегда покинул клуб. Не потому, что получил по "фейсу", наоборот, я был горд своей выносливостью и характером, меня зауважали, но... я знал, что требуемую справку не даст мне ни один медик мира: посылать больного на смерть не в традициях сынов Гиппократа. Знал, что момент этот обязательно настанет, но желал, чтобы он наступил как можно позже.

Испытать приобретенные навыки рукопашного боя мне удалось лишь спустя много лет, когда я, молодой отец и сопливый муж, теплым весенним вечером возвращался с работы домой. Верхнетуринское небо было по-прежнему низким, но жить все равно хотелось, и жить хотелось хорошо.

Бодрым шагом с авоськой в руках я шел вдоль железной резной ограды детского садика. До дверей квартиры, губ жены и самодельного шкафа с цветастыми занавесками взамен дверок оставалось метров двести, когда я вдруг споткнулся о подставленную ногу одного из двух бездельничающих в воротах ограды молодых парней. На улице было тихо, им было скучно, а тут еще я иду улыбчивый. Споткнулся и чуть не упал. Восстановив равновесие, я, естественно, возмущенный, скомкал на груди обидчика рубашку и, напирая на него, произнес в то время сакраментальную для меня фразу:

-             В чем дело?!!

Я был молод и наивно полагал, что перед тем как начать бить человека   нужно сначала разобраться в причинах происходящего и только в случае крайней нужды, когда слова бессильно расплывутся плевком на моей чести, может быть, начать оказывать физическое воздействие. Мой визави оказался более жизненно утертым. Он врезал меня со всего размаху в нос (опять в мой нежный нос!!!). Я тут же понял, что ответ на мой вопрос последовал - пора переходить, минуя длинную череду встречных аргументов и промежуточных выводов, к заключительной стадии дискуссии. Я деловито положил у забора авоську, шапку снимать не пришлось - она сама слетела с головы от удара, и мы занялись мужским делом.

Пока мы с обидчиком махали кулаками его дружок каратист по призванию и сопляк по умению с серьезным видом кружил вокруг нас и, выбирая удобный момент, прыгал на меня, выкидывая в ударе ногу. Только что "кия-я-я!" не кричал. Мне постоянно приходилось держать его перемещения в поле бокового зрения, вовремя увертываясь от грязной подошвы башмака. В конце концов, "каратист" был так настойчив, что я решил уделить ему толику своего внимания: улучшив момент, ударом оттолкнул обидчика, тут же поймал летящую в моем направлении ногу дружка, позволил ему приземлиться на вторую и, продолжая держать на весу его ходулю, сместив ее слегка влево, врезал правой ногой ему между ног. После этого я "каратиста" возле себя не видел. Схватил обидчика за волосы, пригнул его голову к низу и свободной рукой стал наносить по ней удары...

-             Это что вы удумали - драться?! Ну-ка, прекращайте сейчас же!!

Проходившая мимо пожилая женщина разняла нас, и мы, подобрав с земли оброненные шапки, молча разошлись в разные стороны.

Приветственно скрипнула входная дверь квартиры, безмолвно встрепенулись занавески на шкафу, губы жены застыли в изумленном изломе:

-             Что случилось?!

-             А что?

-             Не знаю, у тебя надо спросить. Посмотри на себя.

Я заглянул в зеркало, висящее в прихожей - на меня смотрела взлохмаченная уродина с опухшей верхней губой. Сайгак, ни дать, ни взять. Я смотрел на губу, а она продолжала раздуваться, становясь центральным местом моего парадного фасада. Пришлось рассказать, заинтересованно слушавшим жене и дочери, все как было.

-             Ну, а им-то хоть досталось от тебя? - Спросила по окончании моего рассказа жена. Обе мои женщины замерли в ожидании ответа.

-             У одного, я думаю, должны опухнуть яйца, а лицо второго должно быть не намного красивее моего.

Было заметно, как их души наполнились гордостью за меня, лица просветлели. Мужчина, с которым они вместе живут, и каждая по своему его любит, не ударил в грязь лицом, не спасовал перед опасностью. "Мой отец (муж), - думали они в этом момент, - настоящий мужчина." Они были счастливы. А я был счастлив оттого, что были счастливы они.

... Насилие. Что может быть противнее и сладострастнее его? Природа полна им, она его порождает. Всякий, имеющий силу - потенциальный источник насилия, применения силы  вопреки желанию объекта воздействия. Лишь направленность такого применения отличает агрессора от пацифиста. Обыватель плывет по течению, радикал - против, бандит, насильник, сука - поперек...

И вот опять я шел с работы. Осень. Свежий ветер трепал фалды пиджака. Асфальт успел просохнуть после небольшого дождичка. Было приятно идти и думать, выстраивать сюжет новой статьи, прикидывать, где можно будет завтра поживиться какой-нибудь информацией (редактор - зверь: вынь и положи ему каждый божий день по два информационных сообщения).

Навстречу шел высокий, коротко остриженный мужчина. Одет он был не по сезону: в брюки и рубашку. По свободного покроя походке и грубо оттесанному папой Карло лицу было видно, что из тюрьмы он вышел не так давно.

-             Братан, - обратился он ко мне, поравнявшись, - не подскажешь, как пройти до улицы Ленина?

Я честно стал ему объяснять и показывать направление руками, но скоро по его репликам "под дурачка" и хитрому пристальному взгляду, тому самому взгляду зоны, который неизбежно приобретает всяк туда входящий, я понял - ему мои объяснения не интересны. Развернулся и пошел к автобусной остановке. Он молча последовал за мной. 

 Рейсовый автобус был уже в двух метрах от меня, когда незнакомец сзади схватил меня за рукав.

-             В чем дело, гражданин! - Я по-прежнему попытался докопаться до причин странного поведения прохожего. Рука моя дернулась, но все также оставалась в плену цепкого захвата.

Мы стояли друг перед другом. Прочий мир куда-то отдалился и затушевался в мглистой дымке отвлеченного сознанья. Исчезли прочие звуки... Нас стало только двое. Худощавое лицо незнакомца было улыбчивым, а бело-голубые чуть на выкате глаза по-волчьи смотрели в мою душу, облюбовывая себе в ней вид на жительство. Его жилистые пальцы на самом деле впились не в рукав пиджака -  они меня держали за что-то во мне тонкое, зыбкое, из которого ежесекундно выдавливалось и просачивалось мое "Я". Оно липкой массой стекало по моему телу и растекалось у подошвы его правого ботинка. Я дергал рукой, угрожающе хрипел разные слова. Мне становилось все хуже и хуже. Меня оставалось все меньше. Мой тиран, просветленно улыбаясь, упивался молчаливой своей властью надо мной, падал на землю от моих резких движений, поднимался и снова погружался в меня.

И вдруг я ощутил себя на краю дозволенного вмешательства. Я понял, еще немного и меня не будет. Останется лишь лужа на асфальте. Отчаянным движением я вырвал свою руку из его объятий. Ничто не изменилось в нем, только руки бессильно повисли вдоль тела. Я вошел в автобус и сел. Автобус тронулся.   С утихающей дрожью в членах я стал вновь обретать самого себя.

Привычный пейзаж за окном через некоторое время смог бы меня успокоить, если бы... если бы мне на плечо не легла чья та сухая рука. Это по-прежнему был он - мой кошмар. Улыбку на его лице сменило выражение искреннего удивления на мое неадекватное поведение. Почему не подчиняюсь, чего артачусь! Расслабься, и нам обоим будет хорошо - говорили глаза.

Но противник мой уже проиграл. Нельзя было давать мне фору во времени, нельзя было ослаблять хватку. Я теперь знал, как действовать. Я понял, что вопросы больше уже в таких случаях задавать никогда никому не буду.

Я встал и резко двумя руками оттолкнул незнакомца. Тот отшатнулся. Натянутый как струна я сел. Он медленно стал ко мне приближаться. Также медленно, криво улыбаясь и смотря в одну точку перед собой, держа врага в поле бокового зрения, я стал натягивать на правую руку кожаную перчатку. Обстоятельно, с чувством я разгладил на ней каждую складочку. Великое удовольствие принятого решения было испытано в тот момент! И  когда я с хрустом сжал пальцы в тугой кулак... незнакомец исчез.

... Прозвучал гонг и зритель повалил в буфет.

... Выходя на своей остановке, я мельком бросил взгляд на передние сидения автобуса. На самом переднем сидел мой недавний противник, спокойно с тенью лени смотрел прямо перед собой на дорогу, о чем-то думал. Его бритый затылок ровным счетом ничего не выражал. Я спрыгнул со ступеньки и...

... ровно через два года вошел в переполненный рейсовый автобус. Взявшись за поручень, меланхолично покачивался в такт движению шумной железной машины, везшей меня до дома. Куда ехали вечером после работы остальные граждане, я не знал. Да и знать, честно говоря, не хотелось. В общем, все ехали по маршруту. Вскоре молодой коренастый очкарик, бултыхавшийся слева от меня, затеял со мной разговор. Говорил только он, и с течением времени его речь мне нравилась все меньше и меньше. Похоже, парень был слегка подшофе.

-             А я тебя знаю. Э-э-э, как я тебя знаю. Ты так себя не знаешь, как я тебя знаю. Ты такой же, как я. О, о, смотрите, какое он лицо сделал! Сделай личико попроще...

Минут десять он нес подобную ахинею. Окружающие нас добрые люди отвернули свои личика к окошкам и внимательно слушали монолог. Их интерес был заметен по шевелящимся ушам. Пару раз я урезонивал приставалу, апеллируя к отсутствию желания с моей стороны вести светский разговор. В последний раз - с нотками угрозы.

-             Да, ладно ты, чего выпендриваешься, ты же такое же гавно, я знаю. - С этими словами, сально улыбаясь, он взял меня за локоть. Вот этого ему делать не следовало. Прямым правым я въехал парню в глаз. Он отлетел на сиденья. Стекла его очков разлетелись в разные стороны, к счастью не поранив удивленные глаза.

-             Что же это такое делается! - Заверещала по старой русской привычке русская женщина, на которую он упал. - Зачем же вы его бьете, да еще по глазам! Разве не видите, что он выпивши?! Хулиган какой!!

Она усадила паренька на свое место. Носовым платком промокнула на его лице царапины от стекол и долго еще не могла успокоиться, разъясняя мне, какая я скотина, раз осмелился поднять руку на человека под градусом. Удивительно, господа, как много прощается на Руси пьяному мужику! От него готовы терпеть оскорбления и унижения до проступления гранатовых зерен в цвете кожи, до полного онемения сознания. "Нельзя бить пьяного хама", но почему? Почему, когда он протрезвеет, его можно хоть убить - никто слова не скажет. Почему, когда пьяный, пахнущий свежей блевотиной, мужичок прилюдно лезет со скабрезностями и облапывает сидящую в автобусе женщину, а стоящий рядом простой трезвый гражданин хватает за грудки хулигана и пытается его урезонивать, то реплику в свой адрес слышит от оскорбляемой гражданки не торжествующий пьяница, а наоборот, вставший на защиту ее чести гражданин.

-             Зачем вы на него внимание обращаете? Видите, он пьяный. Ну, чего вы с пьяным связались?...

"Странно" - думал я, глядя в запотевшее от людского дыханья окно автобуса. Слева от меня по-прежнему располагался мой визави, протирая оптические стекла запасных очков.

-             Ты что ж думаешь, ударил меня и все? Думаешь, отвязался? Да ты знаешь, с кем ты связался?! Тебя завтра уже искать будут по всем моргам...

С каждым словом он распалялся все больше и больше. На упругой шее проступили крупные капли пота.

-             Лучше прекрати, а то снова получишь. - Сказал было я, как в ответ получил боковой удар кулаком по правой щеке.

Удар был неожиданный, но не сильный. По крайней мере, он меня не потряс, хотя потом где-то с неделю я фланировал по Верхнетуринским улицам с синяком под глазом. Мой боковой отбросил его на людей. Вокруг нас мгновенно образовалось свободное пространство в первом приближении напоминавшее боксерский ринг. А говорили автобус полный. Парень самортизировал от мирных пассажиров и с замахом кулака бросился вновь на меня. Короткий резкий удар снова отбросил его на два метра, и он повис на чьих-то услужливых руках. Стекла запасных очков брызнули как и у первых. Из разбитого носа потекла кровь.

-             Ладно, мужики, хватит драться. Нашли место. Хотите руками махать - слезайте с автобуса, там и машите.

Это были слова двух парней, сзади спеленавших меня и уведших в сторону от кровавого побоища. Своего визави я больше не видел и не слышал. Тихо и, казалось бы, сонно стояли и сидели пассажиры. Также тихо, постепенно остывая от возбуждения, стоял и я. С тыльной стороны правой кисти медленно стекала на пол темно-красная жидкость. Я смотрел на кривые ручейки крови и старался понять, чья она. Наверное, общая. Так мы стали с автобусным нахалом братьями по крови.

Которая текла не переставая, и я, чтобы не запачкать ни себя, ни окружающих, вышел из автобуса на следующей остановке, немного не доехав до конечной точки своего маршрута. Холодный белый снег смыл с меня следы разборки, превратясь в жуткое розоватое месиво. Щипало раны, и болели порезы, сверкающие в молочном свете фонаря мелкими крупинками стекла. Подошел другой автобус, я стряхнул с себя последние остатки напряжения и...

конец отступления

... и отдал пивную бутылку, стоявшему рядом с осоловевшим отъезжающим, мужчине.

-             Это его бутылка? Пусть возьмет и не бросает ее где попало! - Развернулся и вошел в вагон.

В попутчицы Бог послал мне одну старушку - "божий одуванчик" с конопатым внуком и двух девок-молдаванок, пестро и не по-летнему одетых: со множеством поддевок. Вскоре верхняя полка вскрипнула подо мной, я протянул ноги в сторону приоткрытого окна, завернулся в простынку и вознамерился отдохнуть. Поначалу все было прекрасно: поезд ритмично покачивался и стучал на стыках рельсов, летний ветер приятно обдувал мои ноги. Я блаженно шевелил под простыней пальцами ног в предвкушении новых свежих впечатлений, которые, кстати сказать, не замедлили себя ждать. Еще до того момента, как старый пыльный поезд, кряхтя, задвигал своими громадными колесами, я был облит три раза. Первый раз, вы помните, пивом (так, чуть-чуть), второй раз - сам расстарался, боржома, понимаешь, захотел на дорожку, газированного. Стоило мне едва приоткрыть крышку, как половина содержимого двухлитровой пластмассовой бутылки с  ш-ш-шиком разлилось по отсеку. Досталось и молдаванкам. Те лишь улыбнулись в ответ, стряхнули с подола пенящуюся пузырьками жидкость и через десять минут попробовали откупорить нехило газированный "Святой источник". Мы с бабушкой - "божьим одуванчиком" смахнули с лица святую водичку и мило улыбнулись в ответ. Тройная купель в самом начале отпуска - что бы это значило? Тогда я еще не знал - что.

И вот теперь, лежа на верхней полке, я начинаю ощущать, что ветер из приятно-прохладного становится ужасно холодным. Чувствую, горло начинает прихватывать. После нескольких беспокойных минут, когда я пытался, неимоверно изгибая ноги, куда-нибудь их пристроить в теплое необдуваемое Никакими ветрами место, я не вытерпел и закрыл окно.

Первые десять минут было тихо. Затем тяжело засопели молдаванки, зашелестели газеты в их руках: девчатам стало душно. Бабушка с внуком потели молча. Я, покрытый испариной, крепился из-за всех сил, так как представлял последствия открытия окна вновь.

-             Ой, как душно! Давайте откроем окно! - не стерпев дальнейшего прения под плотным черного цвета трико, одна из молдаванок подошла к окну и, навалившись грудью, - благо, было чем, - открыла окно. Вновь на меня пахнуло свежим летним ветром, стало хорошо. На семь минут...

В дальнейшем ночь проходила в попеременном закрывании и открывании окна. Девки-молдаванки сидели друг против друга на "пристяжных" местах возле прохода и беспрерывно, до самого утра, о чем-то болтали. Я поражаюсь женщинам! Это какой надо обладать фантазией, непересыхающим небом и подвижным языком, чтобы совершать подобное, причем, походя, как будто так оно и надо.

К трем часам ночи я окончательно замерз (пассажирки обмахивались подолами и сдували со щек капельки пота), подполз к злополучному окну и с остервенением закрыл его. Через полчаса сквозь дрему услышал натужное пыхтение здоровой девки, налегающей телом на оконный поручень... Утром по зову молдаванок пришел проводник, развел руками и сказал, что придется вызывать ремонтников. А пока я забылся сладким вагонным сном под перестук мчащих меня стальных колес. Сладость неизведанного. Как в детстве.

Сон второй. Начало

В темной палате тихо, слегка пахнет зеленкой, мочой и свежими простынями. В открытый дверной проем падает пучок молочного света от светильника дежурной сестры. Слышно как тарахтят в столовой огромные холодильники и вполголоса переговаривается между собой ночной персонал.

Мне шесть лет. Я лежу на койке в санатории для больных с нарушением опорно-двигательного аппарата и собираюсь заснуть. Впервые я не в семье, и мое жадное до нового, любознательное естество стремится осмыслить увиденное и услышанное, войти с ним в гармонию, стать в нем своим.

-             Лешка, вставай, пошли - неожиданно шепчет мне в ухо новый знакомый парнишка, мой ровесник. Лицо его расплылось в таинственной улыбке.

-             Куда?

-             Пошли, чего покажу!

-             Чего еще?

-             Ты письку у девчонки когда-нибудь видел?

Вот этого я никак не ожидал. Краска стыда заливает мне лицо. Я отворачиваю его от света, чтобы мой конфуз остался незамеченным - дразниться ведь начнет! Легко сказать - у девчонки! Я свой-то пистон совсем недавно разглядел...

Мы стояли с дружками на территории производственной базы Мостопоезда и писали на рельсы. Каждому из нас было по четыре-пять лет, поэтому гуляли и писали мы там, где хотели и когда хотели. Проходившие мимо взрослые нас понимали.

- Ребята, смотрите у меня что! - воскликнул заводила и осторожно двумя несмелыми пальчиками отодвинул свою крайнюю плоть к основанию, оголив нежную головку членчика. Нашему удивлению не было предела: "Нифига себе!" - сказали мы себе, и тут же направили взоры на свои агрегаты. С превеликой осторожностью, затаив дыхание, я миллиметр за миллиметром, готовый в любую секунду немедленно все вернуть на свои места, освободил головку своего в будущем достойного члена. Когда это произошло и ничего при этом не случилось, я был счастлив. Теперь моя пиписька была почти такой же, как у взрослых. Я тут же, на рельсах, сильно повзрослел...

-             Так ты идешь? Или боишься?

Боишься. Разве можно такие слова говорить мальчишке? Запретные слова. Я скидываю с себя одеяло, и мы, в полосатых пижамах, на цыпочках подходим к одной из многочисленных кроватей в нашей палате. Девочка - ровесница встречает нас смущенной улыбкой, но белки глаз при этом поблескивают озорством. Обе ее ноги замурованы в гипс, раздвинуты в стороны и подняты вверх растяжкой за поперечную палку, придающую жесткость конструкции. Очевидно, что у нее перелом обеих ног. Трусики в этом случае не одеть - место между ног прикрыто мятой простыней.

Мой дружок, не долго думая, поднимает простыню и отбрасывает ее в сторону. Оба они: исследователь и исследуемая, с любопытством принялись разглядывать промежность. Девочке пришлось приподняться на локти.

Я удивляюсь смелости и извращенности лежащей передо мной в раскоряку девчонке. Смотрю ей в глаза, вижу насмешку над моей нерешительностью и... опускаю взгляд ниже. Через секунду я уже поглощен созерцанием. Розовая нежная плоть, разрезанная на две половинки с причудливо выглядывающими из-за больших малыми половыми губами, становится объектом экспериментов. Дружок откуда-то достал пипетку и медленно, побаиваясь, всовывает ее в узкое влагалище. Девочка, я уже не удивляюсь, помогает ему в этом...

-             Это еще что такое!!! Чем вы тут занимаетесь?! - резкий окрик дежурной сестры заставляет нас сорваться с места и разбежаться по кроватям. Но не тут-то было! Она выволакивает нас за уши в коридор и расставляет по углам.

-             Так чем это вы там занимались, вместо того чтобы спать ночью? Ну, молчите, молчите. Пока не признаетесь, из углов не выйдите.

Белая масляная краска на стене облупилась. Я стою лицом к стене и ногтем сковыриваю остатки былой роскоши. Расплакавшийся и просивший прощения дружок мой давно уже посапывает в своей кроватке. А я, считая себя ни в чем не виновным, решаю умереть в мерзком углу, но прощения не просить.

Ночь в санатории тиха и таинственна. Всюду, кроме палат, горит яркий свет. Жужжат люминесцентные лампы, клюет носом в раскрытый журнал дежурная сестра, нечаянно забывшая о моем существовании; шуршат наши пачки печений из  "передачек", приносимых родителями, в руках пьющих в столовой горячий чай с нашими же конфетами дежурных врачей и сестер. По утру многие из больных детей будут удивляться, куда делась вчера еще существовавшая в натуре шоколадка или мандаринка. Постояли бы они по ночам в углу - не удивлялись бы. И слез бы меньше было потом.

Следующей ночью дружок в полосатой пижаме снова позовет меня полюбоваться запретным плодом, который мне на первый взгляд совсем не приглянулся. Восторженно дыша мне в ухо и давясь слюной, он шепнет мне: "Я уже туда и свою письку засовывал!". Я отмахиваюсь от назойливого дружка, поворачиваюсь на левый бок и делаю вид, что засыпаю. А сам удивленно думаю: "Что толку ТУДА совать свою письку? Какая от этого радость?". Думаю так, а уши почему-то наливаются кровью и разворачиваются в направлении той самой кровати, где сейчас два ребенка о чем-то увлеченно договариваются...

Конец сна

...На следующий день, изморенный духотой и недосыпом, я ступил на свердловскую, пардон, екатеринбургскую землю. Здесь, в краю веселых мошенников и будущего Президента, мне предстояло провести несколько часов до отхода поезда на Пермь. Сжатая всей пятерней ширинка отозвалась ласкающим слух хрустом денежных купюр, а это значит, что все в порядке и можно смело отправляться бродить по свердловским просторам. Солнце еще высоко, и я пока еще под ним!..

"Здравствуй, Бродяга!

Долго же ты странствовал, уйдя в августе, но теперь ты объявился, и солнце снова греет маленького соскучившегося Котенка своими лучами.

>а сама в письме не слова ни сказала о своем сегодняшнем

положении: что с тобой, с кем ты, где ты...<

Знаешь, особенно рассказывать нечего. Вроде нашла работу, но фирма настолько странная и, кажется, малость криминальная. Остается только надеяться, что платить будут. Но это проза жизни.

С кем? Одна, как всегда одна. Вот знакомлюсь по сети, но, честно говоря,

встречаться боюсь (надеть нечего). Ладно, я опять расхныкалась. Не бери в голову.

>Через год диплом, а еще через год я поеду в очередной отпуск!!! Тебе это

ни о чем не говорит?<

Хотелось бы верить.

>Чат исчез вместе с сервером. Никаких контактов с его обитателями у меня

нет<

Ну да Бог с ними. Кстати, что это за книга (я так понимаю, интернетовская)?

Извини, мне пора заканчивать. Я-то не из дома пишу.

>И не вздумай объедаться на ночь сметаной - это не прилично!<

Что вот Вы, сударь, понимаете в сметане для котов?

Твой, Котенок."

*  *  *

"Здравствуй, милый мой обжоркин, глазастый Котенок!

Грустно читать твои осенние письма, но еще грустнее, что они так же коротки, как опавшие абрикосовые листья. Или не мил тебе уже старый Бродяга?

С нетерпением жду наших с тобой фотографий. Ты почему - то о них молчишь.

Часто вспоминаю твою симпатичную мордочку и скучаю по ней.

Повесть моя, которую я затеял, пока носит сетевой характер, и первую ее часть я опубликовал у себя на страничке:

http://bennyhills.fortunecity.com/ullman/363/alex1/vagrant.htm

Если она окажется достойной опубликования "вживую" - будем публиковать. Есть уже первые отклики, и многих очень заинтересовала дальнейшая судьба Котенка.

С начала апреля приступлю ко второй части...

Мне очень хочется, чтобы твоя личная жизнь приносила тебе максимум удовольствия. Ты этого достойна. Жаль, что я не могу помочь тебе...

Пиши как можно чаще, я жду.

Старый Бродяга"

*  *  *

"Дорогой Бродяга!

Я редко пишу, но лишь оттого, что пишу не дома. Сзади ходят люди, заглядывают, хихикают. Для большинства мейлов (писем - А.В) это неопасно, но с тобой мне не хочется отделываться общими фразами, да язвительными замечаниями. Честно говоря, я маюсь. И писать не могу (не пишется), и без писем не могу (единственная отдушина сейчас).

Вкратце о себе. Уже не работаю. Оттуда тоже уволили. Спросишь, почему. Знаю, выглядит не очень правдоподобно, когда человека второй раз подряд увольняют, а он снова и снова утверждает, что это не потому, что он плохо работает. Что я чувствую? Облегчение. Проснувшись на другой день, я поняла: "Кошмар закончился". Теперь снова ищу работу.  Мне сказали: "Все у Вас не слава богу". Точно. У матери все еще хуже. Черт побрал нашу многонациональную Родину со всей ее многоукладной экономикой! Жизнь подталкивает к тому, чтобы уехать из Петербурга. Хоть в Москву, хоть за границу. Но это будущее, а пока... А пока живем.

Знаешь, я ведь понимаю, что поступаю по-свински, рассказывая тебе все это. Это мои проблемы, но, к сожалению, ни о чем другом я думать сейчас не способна. Ты желаешь мне счастья в личной жизни. Лучше загадай удачу в бизнесе. Для меня это важнее. Поверь, твое искреннее и доброжелательное отношение очень и очень важно для меня. Это как маленький теплый огонек, к которому иногда хочется пододвинуться поближе.

О фотографиях. Пленка еще не закончена. Как-то не фотографировалось. Как только, так сразу. Я помню, будь уверен.

Однако, сейчас о главном. Сегодня побывала на твоей странице. Впрочем, думаю, что ты уже об этом знаешь. В любом случае отпечаток лапы твоего Котенка в гостевой книге уже имеется. Храни. Когда я стану мировой знаменитостью, ты разбогатеешь.

Просмотрев твою повесть (извини, на большее не было времени), я отметила следующее:

1) до чего же интересно пишет твоя Светлана: и стиль, и содержание. Черт возьми;

2) имя Светлана мне не нравится. Смени его, пожалуйста, на Эстер или, на худой конец, на Эрику;

3) надо сказать, ты бываешь грубоват. Некоторые фразы меня как-то смутили;

4) кажется, что некоторые предложения в моих письмах ты подправил. Так? Или у меня провалы по стилистике. Ответь честно, мне это нужно.

5) прочитала твое последнее письмо. Я ведь тогда его не смогла получить, т.к. с сетки слетела. Так что ты закономерно не получил ответа;

6) что-то не заметила я особо интереса к судьбе Котенка среди твоих гостей. Я-то, пожалуй, переживу, но нехорошо обманывать маленького зверушку. Нехорошо, батенька;

7) какая жена? Бродяга, я думала, ты только мой;

8) где впечатления о Петербурге?

9) хочешь совет? Разбей на более мелкие главки, а то длинно как-то. И искать надо. Сделай переход. А то, кому-то переписка неинтересна, а кому-то -твои рассказы о городах.

10) и, наконец, вспомнив всю историю нашего (к счастью, незаконченного) знакомства, я поняла, что пора нам поговорить серьезно.

Как-то ты написал письмо о том, что искренность на чате не нужна. Я не говорила тебе, но ведь ты меня спас. Нет,  я не шучу.  Мне тогда действительно было очень паршиво. Твое письмо явилось ведром холодной воды или пощечиной, выводящей из шока. Я искренне благодарна тебе за это своевременное хирургическое вмешательство. Что же я вижу сейчас? Бродяга, неужели ты серьезно уверен в том, что кто-либо может поверить в вымышленность твоей повести? Слишком много подробностей, слишком вычурен и замысловат сюжет для нашего недалекого, ох какого недалекого мира Интернета. Так зачем все это? И для кого?

Прости, я тебе тогда поверила, когда ты сказал, что все в порядке. А ведь проговорился ты в первом письме после перерыва. Вначале думала что-то с чатом или Интернетом. Наехали, отключили... ну не знаю. Я, конечно, глупая девчонка. Знаешь, я отметила, что ты перестал звонить. Думала, пропал окончательно. Но, к счастью, нет. Не знаю, могу ли я спросить, что с тобой. Вернее, я догадываюсь, но если тебе очень одиноко или мерзко, то Интернет не лучшее место. В конце концов, мне все равно, что думают другие о моих мыслях или чувствах. Я могу прилюдно обсуждать все, что угодно. Грош всему этому цена. Да, я переживаю, но в 99,9% случаях это поза, этакий взгляд на себя в зеркало: какой жест, какая интонация. Но ты-то зачем полез во все это?

Искренна ли я сейчас? А черт его знает. Поэтому не задаю никаких вопросов. ("Ай, лукавый маленький Котенок, - подумал, должно быть, Бродяга. - Сам пишет, что не задает вопросов, а абзацем выше... Вот все они толстые коты такие".) Что же еще? Я восхищена твоим мужеством в деле с сыном, но прав ты или нет, судить не смею. У меня ведь нет детей.

Зря ты не хочешь мне рассказать. Мы живем так далеко друг от друга, что навредить не сможем, даже если захотим. А может быть и польза. Но решать тебе.

Вот, пожалуй, и все.

Хочешь приехать - приезжай. Обязательно. С тобой удивительно хорошо молчать. Как ни с кем другим.

Целую, шлю банку сМЯУтаны (жалко, конечно, но что не сделаешь для друга). Лови, вот только подожди, излишки с краев слижу. Ох, хороша. Ну бери, бери, а то я передумаю.

Твой Котенок.

P.S. Я возвращаюсь к тебе опять. Знаешь, мне очень страшно сейчас. А почему и сама не знаю. Раньше я очень любила разговоры о вечности, бесконечности, космосе и мирах. А последние полгода все это вызывает во мне панический ужас. Какая-то чертовщина творится вокруг меня. С матери упал крест. Не знаю, что делать. Я все не могу покреститься, но хочу. Я уже давно, лет пять думаю об этом. Раньше отсутствие креста меня не трогало, а сейчас вижу на ком-нибудь и чувствую, что не хватает мне его. А обряд пройти не могу себя заставить. Как будто что-то не пускает. Мама постоянно размышляет о странном совпадении различных явлений. С начала года я стала носить три кольца, когда ты приезжал их было только два. Третье было, но не носилось. Все они подарены мамой. Как поменяла кольца местами, все вроде пошло на лад. А теперь они опять халтурят. Слушай, ты в наговоры и сглаз веришь? Только не смейся. Мне совсем не до смеха. Все как-то срывается в последний момент. Такое ощущение, что я пытаюсь найти выход из темной комнаты. Иду на блик света и стукаюсь об косяк, если бы на полшага влево или вправо, но нет. Удар оглушает и отбрасывает назад. Все повторяется снова. В церковь не могу ходить. Боюсь. Каждый раз, как схожу, так все хуже становится. Не знаю, Бродяга, поймешь ли ты меня. Конечно, когда у человека что-то не клеится, он начинает на тени креститься. Наверное, это все ерунда. Ты прости, я опять о проблемах. Не обращай внимания. Но если можешь что-либо посоветовать, то посоветуй.

А может ты и прав, и это все - безотцовщина. Хотя раньше же я спокойно жила.

Твой Кот (мяу-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у)"

*  *  *

"Здравствуй маленький, взъерошенный котенок с грустными голубыми глазами (голубыми? Извини, но я забыл цвет твоих глаз. Помню, что красивые, но какие красивые?)! Совсем стал старым твой Бродяжка.

Не страшно, что ты делишься со мной своим горем - я выдюжу, плохо из-за того, что оно у тебя есть. Пора бы судьбе проявить к тебе свою благосклонность, перестать мучить моего Котенка.

В чем заключался кошмар на твоей новой работе? Почему твой ум не оценен по его возможностям, или наоборот - оценили твое тело? Впрочем, если тебе рассказ об этом принесет дополнительные страдания - молчи. Сам себе придумаю твою историю.

Что ты имеешь против многонациональной укладности нашей Родины?

Ты хочешь, чтобы я загадал тебе удачу в бизнесе? Изволь, сегодня вечером я постараюсь. О результатах доложу.

Доложу будущей мировой знаменитости! Только позвольте поинтересоваться: на каком поприще мировая история застолбит для Вас место на гранитном постаменте? Что-то как-то Вы скрывали от Бродяги Ваши притязания. "Колись, неверная, чьих губ восторг хранит сопливый сей платок?".(Экспромт от А.Вагранта).

Мерси, за просмотр моей повести, надеюсь испытать блаженство от факта ее прочтения тобой.

Твое задание понял: Светланку кончить, родить Эстер. Будет сделано.

Я действительно бываю груб, прости меня за это. Плохой, Бродяжка.

Твой текст я не правил принципиально, чтобы не выглядело так, будто я сам с собой разговариваю. Твой стиль - это твой стиль. Лишь в двух-трех местах я позволил себе исправить, с моей точки зрения, явные стилистические ляпы. Только и всего.

Мои впечатления о Петербурге еще впереди, ведь повесть не закончена и много еще есть что сказать. В том числе и о тебе. Скоро ты узнаешь, какое произвела на меня впечатление, и может быть, что-то в нем тебе не понравится, и ты обидишься на своего Бродягу. Но первоначальная установка: писать правду и только правду, насколько мне позволяет моя гулема-память, не оставляет мне путей лавирования в описываемых событиях. Предельная откровенность может многим не понравиться, но... я так хочу. Я вообще пишу лишь потому, что мне этот процесс в данное время и в данном месте доставляет удовольствие. Уже недели три как не хочу и не пишу. Имею право, как лицо стороннее, к когорте писателей не имеющее никакого отношения. Хлеб насущный я зарабатываю на чиновничьем поприще, все остальное  делаю в радость, в удовольствие. Так что, милая моя, я еще не знаю, будешь ли ты со мной разговаривать, когда прочтешь всю повесть: не многим нравится чужое мнение о собственной персоне. Мы чаще всего представляем себя иными, чем нас видят чужие глаза. По этой причине я, к примеру, перестал критиковать, делать разборки литературных произведений моих друзей и знакомых. К добру это обычно не приводит.

Зачем и для кого я пишу? Затем и для вас, милые создания. Большинство своих поступков в жизни я совершаю по наитию. Думаю очень редко (для меня это мучительный процесс), больше фантазирую, представляю. Все вычисления происходят на уровне подсознания. Я ему доверяю, а оно плюет на мое доверие: куды ты денешься, милок, говорит оно мне и стервозно хихикает в висках.

Все, что я хочу рассказать, я расскажу в повести. Может быть, я и стал ее писать, дабы удовлетворить потребность высказаться о прошлом, о наболевшем, снять застаревшие комплексы, так сказать, заглянуть в предысторию невроза и уже там скребком его, скребком по склизким стенкам.

Спасибо за сметану! Съем непременно! А там, где ты лизнула, я лизну дважды. Закрою глаза, и лизну в третий раз...

Наговоры, сглаз..., есть, конечно. Ведь, в принципе, они все - материальные объекты, выбросы отрицательной биоэнергии в окружающее пространство. Они запрограммированы, вследствие чего неплохо находят объект воздействия. Выход один - надо уметь или учиться уметь ладить с людьми. С разными и всякими. Ладить - не значит соглашаться. Ладить, значит - не быть врагами.

Церковь, религия и человек - понятия параллельные, которые в бесконечности отчаяния иногда пересекаются. Не отождествляй религию с церковью. Первая, по сути, есть состояние души человека, ее потребность в надежде на лучшее, в защите. Вторая же, ничего общего не имеющая ни с Богом, ни с душой, - кормушка, житница, услада тела и собственных заблуждений некоторых предприимчивых, опущенных судьбой, грешных "человеков". Они так погрязли в культовой обрядике, в обгрызании "четырех мослов Иерусалима", что до человека в его естественном состоянии (человека-разумного, а не человека-верующего) им просто нет дела. Паства как таковая - вот поле их засева и сбора урожая. Шаг в сторону природы - анафема, газават, побег.

Хочешь верить в Бога - придумай и верь. Либо выбирай любого из уже придуманных ранее. Почти на любой вкус: от бога искусителя - Яхве, до бога пофигиста - Будды. Я, когда приспичит, придумаю себе Бога сам. Те, что уже есть, не любят людей. Им важно собственное величие и наше низкопоклонство. Мой Бог может быть всяким, но он обязательно будет любить меня! Только на этом условии я соглашусь быть с ним на равных.

До свидания, мой беззащитный, слабенький Котенок. Надеюсь на то, что последующие записи в книге твоей судьбы будут светлыми и согревающими.

Передай мои наилучшие пожелания твоей маме. Подари ей от моего имени парочку солнечных лучиков. Вам, петербуржцам, больше солнца не помешает.

Твой Бродяга"

...Надеюсь, Котенок, очень надеюсь. Видела бы ты сейчас своего Бродяжку, в голубом спортивном костюме с сумкой через плечо, мягко ступающего по теплому тротуару. И было бы все ничего, если б при этом курточка не была расстегнута (ой, жарко!), демонстрируя прохожим белое сибирское тело, а волосы на голове не стояли бы дыбом. Но они стояли и должны были стоять, потому что в поезде 220 вольт продержались в розетке ровно полторы секунды. Мой фен жалобно разок вжикнул, всхлипнул и, если б у него были руки, он упал бы мне на грудь и всплакнул. На что проводник пощелкал тумблерами, пожал плечами и собрался уж было тоже броситься ко мне в объятья, разметая в стороны волосы на голове, но я вовремя удалился. Полноте, господа, мне вас с феном жаль, но нерасчесанным явиться народу придется все же мне одному. Народ сполна оценил сочность моего художественного образа - шарахался от меня задолго до пересечения путей. Но мой путь был легок и светел.

Недалеко от вокзала кучка "лохотронщиков", - зная их структуру можно легко вычислить каждого, - разбиралась с очередной жертвой.

-             Отдай мои деньги! Я тебе говорю, отдай мои деньги, гадина!! - грузная женщина с воспаленным лицом, в запале, облокотясь на столик мошенников, кричала в лицо "крупье" - спокойного как звездное небо, симпатичного малого.

-             Послушайте. Вы деньги поставили? Поставили. Ваша цифра не выпала? Не выпала. Так чего вам надо от нас? Вы проиграли.

-             Отдай деньги, говорю! Верните мне мои деньги, ворюги! Я... я сейчас милиционера приведу...

-             Пожалуйста, приводите. Вон он стоит возле столба. Идите, зовите. У нас все законно. Лицензия имеется.

Милиционер действительно стоял и, мило улыбаясь про себя, ждал, когда его подзовут на разборку. Свой милиционер, хороший.

Конечно же, денег гражданочке не видать как индексацию вкладов малолетним. Пошумит, поплачет в окружении бесчувственных жуликов, да и пойдет восвояси. Доказано жизнью. Тот "блюститель порядка" может ее и до электрички проводить и на билет добавить. Мошенниками Свердловск был славен с давних пор. Я сам дважды был их жертвой. Эх-хе-хе, стыдно вспомнить.

...Было мне в ту пору девятнадцать. Пацан пацаном, но уже ждал пополнения в семействе. Жена была отправлена рожать в Пермь, так как детская смертность в Верхнетуринске превышала рождаемость. Рисковать особого желания не было. И вот получаю телеграмму: родила, дочка, как назовем, целую, Оля. А надо вам сказать, к вопросу о телекинезе, депешу я получил днем, а ночью, в четыре часа, глаза мои вдруг открылись. Я совершенно не хотел спать! Никогда со мной ни до, ни после этого случая ничего подобного не происходило: сон для меня священен. Я встал с кровати, достал из пачки сигарету и пошел через вечно промерзающий коридор четырехкомнатной коммунальной квартиры на кухню. Щелкнул резко выключатель и сигарета выпала из моих ленивых губ - шипя и выгибая спины, на меня набросились четыре огромные крысы. Три серых и одна, наиболее крупная, пятнистая. Первым попавшимся под руку предметом, а им оказалась алюминиевая вилка, я стал обороняться, остервенело размахивая столовым прибором. Вскоре я перешел в атаку, и крысы разбежались. Пятнистая прыгнула в последний раз, чуть ли не лая на меня, получила кулаком по морде и недовольно ретировалась. В таких условиях приходилось нам осваивать несметные богатства Западной Сибири, господа! Нда,с.

После боя полагается  перекур. Сигарета пошелестела в моих руках и ароматно затлела. Я сидел на корточках глубокой ночью за тысячу верст от пермского роддома, пускал кольца дыма в потолок, а в это же самое время, в эти самые мгновения жена рожала, истошно крича и упираясь кулаками в кушетку. Роды, получается, я принял удачно... Под утро уснул как ни в чем не бывало.

Выехать в Пермь я смог лишь через два месяца после рождения дочери. Свердловск, пункт пересадки на моем пути. Аэропорт. Вхожу в зал и иду к окошку кассы для покупки билета на Пермь. Очередь не очень длинная, человек двадцать, встаю, жду.

-             Вы последний? - спросил меня мужчина с дипломатом.

-             Я.

-             Да-а-а, постоять нам придется. Говорят билетов нет по всем направлениям. Вы куда летите?

-             В Пермь.

-             О, и мне тоже туда! Слушайте, я тут навел справки, оказывается скоро поезд идет в нужном нам направлении, и билеты есть!

-             Не успеем.

-             Успеем, возьмем такси, успеем. На двоих дешевле будет. Ну, что, едем?

-             Поехали. - я подхватил свой чемоданчик и пошел к выходу.

Незнакомец взял на себя инициативу по поиску такси, хотя на привокзальной площади их было в избытке. Вскоре мы отъехали от аэропорта. Метров через сто к нам подсел еще один человек. Обычно таксисты больше никого не подсаживают по пути следования. К сожалению, в то время мне это странным не показалось. Машина быстро, но ровно несла нас к центру города. Очень скоро состоялся разговор.

-             Вернулся из отпуска. Отдыхал на берегу чудесного Черного моря в Анапе. Чудный город, чудесная природа. Представляете, 320 дней в году - солнечные! - подсевший на переднее сидение был из тех людей, которые могут заговорить любого. Он горячо жестикулировал, гримасами придавая особую чувственность всему произносимому незакрывающимся ни на минуту ртом.

-             Командир, ничего если я закурю? - обратился он к водителю. Затем откинул сиденье и через плечо, время от времени отворачиваясь и пуская струйки дыма в лобовое стекло, продолжил начатый разговор. Мой знакомец сидел на заднем сидении справа от меня и, казалось, безразлично смотрел через боковое стекло.

-             А какие там девочки!! М-м-м, шоколадки, мулатки и прочие вкусные штучки. Хе-хе. Да-а-а, отдых в тех местах замечательный. Жил я в пансионате. Образовалась некоторая компания, и вечерами, бывают такие моменты, ну, вы меня понимаете, когда просто хочется побыть в тиши, откинуть туфли и наслаждаться добрым обществом, вечерами мы играли в креста. Меня научили. Это карточная игра такая. Презабавная я вам скажу игра! О, у меня и карты с собой остались. Хотите, покажу? Командир, ничего, что мы тут аккуратненько картишки раскинем? Ну, вот и славненько.

Через минуту "отпускник" объяснял нам правила игры и раскидывал на моем, пристроенном на коленях, чемоданчике небольшого размера карты.

-             Вообще-то, игра на деньги. Но не подумайте чего такого! Ничего особенного, так - мелочь. Мы начинали по пять копеек. Чтоб было наглядно и понятно, давайте поставим по пять копеек. Мелочь же! Зато порядок.

Мы порылись в карманах, и на коже чемодана звякнули медяки. Правила игры сильно походили на игру в покер: необходимо было набрать выигрышную комбинацию карт, ранжированную по старшинству. Самой мощной, небитой комбинацией были три туза. Делались ставки и тут же возрастали.

Неудивительно, что с самого начала мне стало везти. Я брал взятку за взяткой. Счет пошел на рубли. Далеким-далеким чувством, где-то там в преисподней душевной, я понимал: надо бы кончать, добром может не кончиться. Но как это сделать?! Скажут, как же так, дружок! Набрал наших денежек и не даешь нам отыграться? Ай-яй-яй, нехорошо.

Все так же нежно катил по дороге наш автомобиль. Гудели шины. Шуршали мятые купюры на импровизированном столе.

На тринадцатой сдаче я получил сразу три туза! Такое бывает раз в жизни. Ну, два. Не больше. Внутри меня похолодело: не подать виду, главное, не подать виду сопернику! Червонец? Да, за милую душу! И сверху еще два! Два и два? Тут надо подумать... А была, не была - еще пятьдесят!!... Сто....

Сосед сбросил свои карты с самого начала и теперь с неподдельным, живым участием склонился над коном. А на него я уже выложил за исключением мелочи и заначки на билет до Перми все свои деньги: двести рублей - зарплата за полтора месяца. Мне предстояло либо согласиться и раскрыть карты, либо повысить ставку. "Знакомец" заерзал по сидению:

-             Покажи, покажи карты. Я ему все-равно ничего не скажу. Ну, чего ты боишься... Ё-ё-ё-ё!!! Давай повышай ставку. Денег не хватает? Да ладно ты, с такими картами я тебе добавлю, потом отдашь с наваром. Давай, давай...

К счастью, мой "личный ограничитель" сработал. Как когда-то бывало за праздничным столом я окосевшим взглядом пытался разглядеть стоящую передо мной стопку водки и говорил себе: если ты ее сейчас выпьешь - "улетишь". Подумай хорошенько, хочешь ли ты этого? Нет, не хочу. Значит - стоп. Правда, потом утром удивлялся, почему я после этого момента ничего не помню? Ведь я же не стал ее выпивать. Не стал ведь... Не стал?...

Я раскрыл карты. Я не жадный, мне довольно и этого. Три туза, господа! Не извольте рыдать, мне вас жаль.

Противник пыхнул сигаретой и разложил веером свои карты. Три туза!!! Как так, возмутятся знающие в этом деле толк, нет таких колод с шестью тузами! Вот и вас озноб пробил. Успокойтесь, товарищи, и вспомните о покерах. Двух шутах, играющих человеческими жизнями походя и с улыбкой. Весь фокус заключался в том, что раздача была за противником. И это обстоятельство утяжеляет его комбинацию. Он выиграл!

Следующую половину пути до железнодорожного вокзала мы ехали молча, и каждый думал о своем. Попутчики моментально потеряли ко мне всякий интерес, было видно по лицам, но божились по приезду на вокзал засесть в ресторан за счет победителя и отметить сие событие. За такси платит выигравший! Слабое утешение. "Отпускник" вышел задолго до вокзала: "Мне еще надо снять деньги со счета. Но я вас догоню, и как обещано, мы встречаемся в ресторане. Обязательно!". Знакомец сопроводил меня до конечного пункта нашего маршрута. Догадайтесь, что он мне сказал при выходе из такси! Ну, конечно же, он что-то там вспомнил и ему надо срочно куда-то там на несколько минут отъехать. Но вернется он, конечно же, обязательно. Только, чур, я его обязательно дождусь. Только обязательно... И отчалил белый теплоход.

Ждать я никого не стал. Хоть это понял. Купил билет и скоро, задуваемый в карманы ветром, ехал к любимой жене, к новорожденной и еще не знакомой дочке. Им я сказал, что деньги у меня украли. Не виноватый я...

А теперь смейтесь! Смейтесь, милые мои, есть от чего: ровно через год все повторилось!!!

Я был в Астрахани, в родительском доме,  когда узнал о рождении сына. Получив телеграмму, я бросил курить. На четыре месяца. И выехал в Пермь.

И вот снова я в такси, снова еду из аэропорта Свердловска на железнодорожный вокзал и опять на заднем сидении слева. Попутчики подсели сразу на остановке такси. А теперь догадайтесь, чем мы занялись дорогой? Мы играли. Карточная игра называлась по-другому, правила были еле-еле изменены, и мошенники были другими. Все остальное представляло из себя дурной сон, о чем я, весело засмеявшись, не преминул доложить своим попутчикам:

-             Представляете, год назад я также ехал на такси к вокзалу, и мы также играли в карты! Дежавю какое-то.

-             И что, и что? - настороженно заерзал на переднем сидении застрельщик.

-             Да ничего - проигрался!

-             Бывает..., но мы же так, для интересу, время провести.

Через пятнадцать минут у меня на руках была вторая по значимости композиция, а на кону месячная заработная плата. Сосед по старой схеме пасанул и переключился на мою раскрутку. Тут-то и случился непредвиденный для них облом. Во-первых, я был на целый год старше (страшно подумать: двадцать лет и - двое детей!). Во-вторых, они у меня были не первые. И в-третьих, ну не дурак же я! С задержкой на год я понял, что меня обманывают, разувают, раздевают. Я понял, что на руках впереди сидящего с искринкой в правом глазу (плохой шулер) карты разложены посильнее моих. И я успокоился.

-             Пас - сказал я им, и сбросил карты в кучу рубашками вверх. Надо было видеть их печальные глаза! Не докрутили мужика. Сорвался. Я оправдался отсутствием денег. Они сделали вид, что поверили.

Теперь на середине пути из такси вышел я. Ехать дальше не имело смысла (куда бы еще они меня завезли?). Мое прозрение позволило мне довезти до Перми две третьих суммы, изначально отяжелявшей мне карман. Там даже ничего не заметили. Я никогда не посвящаю жену о суммах в моей одежде, и взаимное табу блюду сам. Счастливые взаимоотношения. Каждый из нас вправе усомниться: в деньгах ли, в верности ли, но воплотить свои сомнения в конкретные действия по их подтверждению - никогда! Это ниже нашего достоинства. И даже не мудро. Рассудите сами на досуге, господа.

... Вдоволь нагулявшись по привокзальным окрестностям Екатеринбурга, я возвращался к поезду.

-             Дурак! Ой, дурак ты! Зачем говорил мне: ставь, ставь? Где теперь деньги?! На что домой поедем?! Скотина... - похожая на бомжиху, женщина лупила авоськой своего замороженного мужа. Лохотрон находился рядом. Было видно, что все деньги спустила она, и теперь на муже  "отдыхала". Ребята с рулеткой по-прежнему сохраняли полное спокойствие. Милиционер у столба чуть ли не падал на асфальт в припадке сонной болезни.

-             Ей, парень! Иди, сыграем - закричал мне один из вершителей судеб.

-             Я что, похож на лоха?!

-             Не, ты похож на пижона!!

-             Во, это уже лучше! - и я проследовал как и положено пижону с прической панка к своему вагону. Цыганки и лохотронщики сегодня могут отдыхать.

Снова стукнули колеса, качнуло вагон и запахло машинной смазкой. До Перми шесть часов ходу. Ни прилечь, ни уснуть, остается только сидеть чуркой стоеросовой, да рассуждать на отвлеченные темы. А что может быть отвлеченнее инопланетян?

Запись четвертая. Записки дилетанта о контакте.

Да не рассердятся ученые мужи, прочитавшие записки мои, за неточность какую, либо мнение дерзкое, ибо автор сих отрок человек светский, университеты не посещавший.

Начнем с того, что зададимся вопросом: "Одинок ли наш разум во Вселенной?" Отвечаю: "Нет, не одинок". При наличии бесконечной вселенной, где туда-сюда снуют метеориты, звезды и обломки разные, имея при себе запас органических соединений, где миллиарды и миллиарды таких же желтых карликов как наше солнце, было бы опрометчиво утверждать обратное. Не вдаваясь в подробности, отмечу также, что разумная жизнь в других мирах должна быть на органическом уровне: это обусловлено сложной структурой разума, связью между информационными блоками, ростом объекта и так далее. Но это тема других записок, и мы не будем заострять свое внимание на данной проблеме.

Но если вопреки всему вы мне скажете, что мы - единственный экземпляр разума во Вселенной, то и черт с ним, ведь тема моих записок не наличие внеземных цивилизаций, а контакт с ними. Может показаться парадоксальным, что автор этих строк разрабатывает тему контакта с другим разумом, допуская, что его может и не быть. Прочитав до конца эти записки, вы сами сможете решить данный парадокс.

Итак, по теме.

Никто, я думаю, не будет возражать, если мы разобьем историю развития цивилизации на следующие этапы:

Планетный - до выхода в космос;

Орбитальный - запущены искусственные спутники планеты, освоена луна или луны, если их много;

Системный - освоены все планеты звездной системы;

Галактический - возможно присутствие в любой точке Галактики;

Супер - возможен перелет в другие Галактики и освоение их.

Можно было присовокупить ко всему и Гипер-этап, но, трезво рассудив, вы его быстро отбросите: бесконечность Вселенной, бесконечное количество направлений в ней, ограниченное количество субъектов... Кстати, Гипер - подразумевает освоение всей Вселенной. Если хотите - это Бог.

Рассмотрим возможность контакта с Суперцивилизацией (сокращенно условимся называть ее Супер "Ц".

Супер "Ц" -  высокоорганизованный разум, способный осуществлять межгалактические перелеты. Пойдет ли он на контакт с нами? Предположим, что Супер "Ц" обнаружила на нашем шарике разумную жизнь. Кто мы для нее такие? Разумные существа, находящиеся на орбитальном этапе развития. Имеет ли смысл контакта с морально-этической точки зрения? Не станем ли мы нахлебниками у более развитых существ? Не подавят ли они нас психологически своим могуществом? Не разовьется ли в нас комплекс неполноценности? Отвечая на все эти вопросы, неотвратимо приходишь к выводу, что на контакт с нами Супер "Ц" не пойдет. И он будет возможен только в том случае, когда мы будем стоять на пороге Супер-этапа. Вполне возможно, что Супер "Ц" несколько и они успешно сотрудничают между собой, имея общий космический кодекс и применяя на практике политику невмешательства в развитие сторонних цивилизаций. А может быть, что и воюют между собой, взрывая звезды, меняя кривую пространства, делая прочие пакости. Все может быть, не может быть  пока только между нами контакта. На наши сигналы они отвечать не будут по той простой причине, что могут свободно сами сюда долететь.

Галактическая цивилизация (Галакт "Ц") - также высокоорганизованный разум, способный осуществлять внутригалактические перелеты, осваивать планеты. На контакт Галакт "Ц" не пойдет по то же причине, что ж Супер "Ц", пока мы не выйдем на галактические просторы. Но хотелось бы осветить один очень интересный момент. Представим себя на месте Галакт "Ц". Захотелось ли бы нам знать все о своей Галактике? Есть ли еще в ней иной разум, и на каком этапе развития он находится? Стали бы мы составлять голографическую карту для межзвездных рейсов? Конечно, да. Но для того, чтобы составить карту и каталог Галактики надо знать основные параметры объектов (звезд, планет, систем), координаты их относительно эталонной точки отсчета, скорость и направление движения, существует ли жизнь на объекте и в каких формах, и мало ли что еще для любопытствующего инопланетянина.

Наиболее удобно изучать объект, находясь в непосредственной близости от него. Но это не всегда возможно. Если бы мы увидели, что на объекте существует разумная жизнь на орбитальном или высоком планетном этапе развития, стали бы мы высаживаться на планету, тем самым, проявляя себя и вступая в контакт, нарушая естественное эволюционное развитие чужой цивилизации? Нет. Мы постарались бы получить необходимые знания о данном объекте косвенным путем. Но что нам мешает обследовать планету непосредственно, если на ней обитают разумные существа, находящиеся на низком планетном уровне, т. е. не имеющие понятия о космосе, ядерной физике, генетике и так далее, если их прогрессивным средством передвижения является другое животное, а совершенным оружием - дубина или меч? Ничего не мешает. Для них это будет вне досягаемости сознания, каковыми для нас, образованных, еще в некоторой степени являются: теория относительности, квантовая механика, гравитация.

Системная цивилизация (Систем "Ц")- хорошо организованный разум, освоивший систему планет своей звезды. Контакт возможен только посредством получения косвенной информации (сигналы, зонды.../. Почему контакта с Систем "Ц" и Орбит "Ц" не было и не будет?

Во-первых, из-за несогласованности временных континуумов, разницы во времени контакта. Допустим Орбит "Ц", не говоря уже о Систем "Ц", несколько ранее развилась, чем мы и пошла на контакт сто лет назад. Могли мы принять эти сигналы? Нет. Не достигли соответствующего технологического уровня. Они же через 50 лет безуспешных попыток прекратили будировать космос, убедившись в бесполезности данного занятия или же там у них нашелся такой же дилетант как и я, который разъяснял ученым мужам никчемность этого дела, и они прислушались к его словам /шутка/. Теперь мы начали посылать сигналы, но они-то их уже не ждут!

Во-вторых, а кому это надо? Что мы можем сообщить друг-другу, когда сигнал в одну сторону идет десятки, сотни или тысячи лет и в другую никак не меньше? Мы только успеем сказать: "Привет!", и пройдут тысячелетия пока в ответ мы сможем услышать: "Чего, чего? Повторите, плохо слышно...". За это время мы сможем развиться в Галакт "Ц" и установить прямой контакт, куда более надежный.

И, в-третьих, если Орбит "Ц" находится на более низшем уровне развития чем мы, то кому мы посылаем сигналы? Бронтозаврам или питекантропу Ваське, который еще не знает, что он "Васька"? Вероятность нахождения Орбит "Ц" и Систем "Ц" с разным уровнем развития очень и очень велика.

Контакт между нами и Систем "Ц" (Орбит "Ц") будет возможен лишь тогда, когда два потенциальных контактера достигнут уровня Галакт "Ц".

Исходя из вышеизложенного, хочу обратиться к ученым мужам нашим. Кончайте вы это дело! Не посылайте сигналов, не слушайте небо, не созывайте симпозиумов и конференций по контактам с другими мирами, не пускайте вашу мыслительную энергию и народные деньги на ветер. Нам надо так много узнать о нас самих, о том, что нас окружает и вывести, наконец, науку на Галактические просторы. Вот тогда мы и вернемся к нашему разговору, вот тогда и поконтачим, будьте уверены. А пока просто имейте в виду, что другие миры есть, и что они тоже ждут контакта с нами. Вперед, к будущим контактам!

Да простят меня ученые мужи, если что не так сказано в записках моих. Одно слово - дилетант.

Конец записи

Слава Аллаху, догадался себя дилетантом обозвать! Запись была сделана в период максималистского отрочества, когда я считал себя умным, не имея на то особых оснований, а излишние копания в теории были для меня ковырянием в нафталинных экспонатах. К чему рыть колодец, когда можно напиться из лужи! Сегодня я отношусь к своим прошлым воззрениям с огромной долей самоиронии, но... Согласитесь, в этих записках что-то есть, ексель-моксель.

Когда Яша Борохович, мой старый добрый еврейский друг, вечный публицист, балагур и непревзойденный интервьюер прочел мой псевдонаучный опус, поднял на меня две черных с проседью удивленных брови и спросил:

-      Лека, может я чего не понимаю, но смеяться где?

Глупенький, он подумал, что я ему дал на прочтение одну из своих побасенок. Я же извлек из глубин сундука серьезный труд серьезного подростка. Какой тут смех?!

Кстати, раз уж я заговорил про Яшу. Этот еврейский антисемит и русский американец в одном флаконе умудрился войти в историю журналистики своим интервью с Борисом Немцовым.  Дело происходило в США, куда Борис прилетел на симпозиум, в номере отеля. Этот наглый Борохович усадил молодого, в то время перспективного политика в мягкое кресло, подсунул ему под нос диктофон с новыми буржуйскими батарейками, за которые он переплатил, страшно подумать, несколько центов и стал рассказывать... о себе!!

Немцов поначалу пытался выправить идиотскую ситуацию и заставить Яшу начать задавать вопросы интервьюируемому. Потом долго сидел молча и грустил. Сказал, в конце концов, следующее:

  - Странное у нас интервью. Говорите вы, а не я.

И на возражение журналиста: "Но я сейчас говорю не для интервью. Это важнее, чем интервью. Интервью подождет..." - выставил его за дверь. Такого интервью в истории мировой журналистики никогда не было и, надеюсь, больше не будет. Я смеялся от души, представив себе как Боря Немцов с глазами на выкате пропертого бычка стоит у закрывшейся за журналистом из дурдома двери и туго соображает: что это было?

Относительно наши баранов, то бишь - инопланетян, скажу вам по секрету как добрым знакомым: они есть. И в моих руках тому два доказательства.

... Произошло это где-то в году девятьсот восьмидесятом прошлого тысячелетия. Я тогда еще молодой и охочий до хорошо оплачиваемого физического труда работал в строительном управлении плотником-бетонщиком. Однажды по старой русской традиции нас послали делать не свое дело: укладывать временную дорогу к строящемуся объекту. Тихая ночь. Конец лета. Или уже осень, не важно. Под резиновыми сапогами пятерых парней из бригады влажный песок, на небе - неизбежные в Верхнетуринске серые скучные облака. Подъезжают большегрузные машины с дорожными плитами, стропальщик орет: "Вира!! Мать-перемать", крановщик равнодушно дергает за рычаг, и мы вчетвером зависаем вместе с плитой над местом ее укладки. "Майна!". Вжик, бум! И ломиком ее, "карандашиком"...

-          Смотри, смотри!! - вдруг услышал я в один из периодов короткого отдыха (время от начала отрыва порции щебня от крайней дальней кромки совковой лопаты до вгрызания данной кромки в  щебеночный массив) и оглянулся по направлению прочих взглядов. Все смотрели в правый дальний угол темного неба, из которого по легкой дуге совершенно бесшумно и равномерно летел молочный шар. Вокруг него светился эллипсовидной формы обруч, вытянутый в направлении движения. Высота облаков была не более пятисот метров. Размер объекта очевидно колебался в пределах 10-12 метров. Безветренная погода не предвещала никаких неожиданностей.

-          Неопознанный летающий объект, мужики.

-          Ага, инопланетяне - с усмешкой сказал я, продолжая неотрывно следить, запрокинув голову, за странным объектом. Через 15-20 секунд он вошел в облачность, вспыхнул отраженным белым пламенем и исчез.

-          Что это было? На самолет не похоже...

-          А хрен его знает. Поехали, за работу! - успел скомандовать бригадир Вовка Манзюк, как вдруг с неба на нас обрушился страшной силы ливень. Он просто упал на нас словно мешок с мелкими камнями. Мы забились в кабину автокрана и не успевшего уехать из-под разгрузки грузовика.

Дождь, которого не должно было быть по всем законам природы, дождь, о присутствии которого не известил всегда сопутствующий ему характерный озоновый запах (я его чую как собака), залил все стекла машины, через которые ничего нельзя было разглядеть. Оглушенные и растерянные мы сидели молча и неподвижно. Через четыре минуты дождик кто-то выключил. Также внезапно и ни с кем не посовещавшись. Землю размыло. Стало свежо. Но дорогу, хоть и не Байкало-Амурскую магистраль, делать было надо.

-              Майна! - очередная плита шлепнулась в лужу.

-              Сейчас подправлю.

-              Пойдет! - сказал Вовка Манзюк - Давай следующую, епэрэсэтэ, не спать на работе...

Через день все Верхнетуринские газеты вышли с сенсационными новостями. В разных концах города и района, на нефтяных месторождениях, разные люди видели различные непонятные объекты. В одном случае в районе нефтяного куста рабочие видели огромное блюдце, из которого исходил красный луч, упираясь вторым концом в трасформаторную подстанцию. Через минуту ее не стало. В другом случае и в ином месте что-то огромное и непонятное пролетало над головами людей. Всего было опубликовано эпизодов шесть-семь. Я прочитал газеты, сопоставил по месту и времени все явления и понял - это были ОНИ. И я ИХ видел собственными глазами.

Вот так вот, друзья. Поверьте вашему Бродяге. А если у кого и осталась тень сомнения, тому и Библия в руки. Читайте откровения пророка. Уж он-то брехать точно не станет. Учитывая тот факт, что многие из нас имеют наклонность рассуждать о библейских истинах, не читая ни Нового, ни Ветхого завета, позволю себе привести главу из откровений Иезекииля почти полностью.

"Книга пророка Иезекииля. Глава 1.

...4. И я видел, и вот бурный ветер шел от севера, великое облако и клубящийся огонь, и сияние вокруг него,

5. А из средины его как бы свет пламени из средины огня; и из средины его видно было подобие четырех животных, - и таков был вид их: облик их был, как у человека;

6. И у каждого - четыре лица, и у каждого из них - четыре крыла;

7. А ноги их - ноги прямые, и ступни ног их - как ступня ноги у тельца, и сверкали, как блестящая медь.

8. И руки человеческие были под крыльями их, на четырех сторонах их;

9. И лица у них и крылья у них - у всех четырех; крылья их соприкасались одно к другому; во время шествия своего они не оборачивались, а шли каждое по направлению лица своего.

10. Подобие лиц их - лицо человека и лицо льва с правой стороны у всех их четырех; а с левой стороны - лицо тельца у всех четырех и лицо орла у всех четырех.

11. И лица их, и крылья их сверху были разделены, но у каждого два крыла соприкасались одно к другому, а два покрывали тела их.

12. И шли они, каждое в ту сторону, которая пред лицом его; куда дух хотел идти, туда и шли; во время шествия своего не оборачивались.  

13. И вид этих животных был как вид горящих углей, как вид лампад; огонь ходил между животными, и сияние от огня и молния исходила из огня.

14. И животные быстро двигались туда и сюда, как сверкает молния.  

15. И смотрел я на животных, - и вот, на земле подле этих животных по одному колесу перед четырьмя лицами их. 

16. Вид колес и устроение их - как вид топаза, и подобие у всех четырех - одно; и по виду их и по устроению их казалось, будто колесо находилось в колесе.

17. Когда они шли, шли на четыре свои стороны; во время шествия не оборачивались.

18. А ободья их - высоки и страшны были они; ободья их у всех четырех вокруг полны были глаз. 

19. И когда шли животные, шли и колеса подле них; а когда животные поднимались от земли, тогда поднимались и колеса.

20. Куда дух хотел идти, туда шли и они; куда бы ни пошел дух, и колеса поднимались наравне с ними, ибо дух животных был в колесах. 

21. Когда шли те, шли и они; и когда те стояли, стояли и они; и когда те поднимались от земли, тогда наравне с ними поднимались и колеса, ибо дух животных был в колесах.

22. Над головами животных было подобие свода, как вид изумительного кристалла, простертого сверху над головами их. 

23. А под сводом простирались крылья их прямо одно к другому, и у каждого были два крыла, которые покрывали их, у каждого два крыла покрывали тела их.

24. И когда они шли, я слышал шум крыльев их, как бы шум многих вод, как бы голос Всемогущего, сильный шум, как бы шум в воинском стане; а когда они останавливались, - опускали крылья свои.

25. И голос был со свода, который над головами их; когда они останавливались, тогда опускали крылья свои.

26. А над сводом, который над головами их, было подобие престола по виду как бы из камня сапфира; а над подобием престола было как бы подобие человека вверху на нем.

27. И видел я как бы пылающий металл, как бы вид огня внутри его вокруг; от вида чресл его и выше и от вида чресл его и ниже я видел как бы некий огонь, и сиянье было вокруг него.  

28. В каком виде бывает радуга на облаках во время дождя, такой вид имело это".

А вот и Пермь. Приехали.

Пермь - средне старый русский город. Большой, безликий и спокойный. Пермяки - "соленые уши" - так их прозвали за присутствие в ушных пазухах кристалликов соли, обычно ссыпавшейся у грузчиков за уши, переносивших мешки на богатых пермских соляных копи, - добрые, работящие люди. Право, они достойны иметь собственную школу балета мирового уровня - пермскую школу.

Взяв такси, я вскоре переступил порог однокомнатной квартиры, купленной не так давно для дочери на период ее обучения в университете.

Пять дней я занимался ремонтом жилища. Вечерами мы с дочкой лежали на раскладном диване и кресле, и разгадывали бесконечные кроссворды. Играло радио Ностальджи, весело несла всякую ахинею Европа Плюс. Воздух за ночным окном завис. Было душно. Летали комары. Глядя в белесый потолок, я вспомнил один случай. Я его всегда вспоминаю в Перми...

Отступление третье.Тесть.

Дочери было уже два месяца, когда я со скрипом отворил тяжелую дверь деревянного дома родителей жены, и с трудом узнал Ольгу в худом маленьком существе, робко запахнувшемся в ситцевом халатике, переминающемся с ноги на ногу, ожидая своей очереди обнять меня в неожиданно крепких объятьях. В доме пахло зеленкой, глаженой марлей и женским сцеженным молоком...

Однажды мы: я, тесть и его брат, поехали на мотоцикле с коляской в какую-то глухую деревню присматривать для покупки корову. Отца жены звали Савва, и всем своим видом он соответствовал нареченному имени: коренастый крепыш с кривыми устойчивыми ногами и стеклянным протезом вместо левого глаза. Впрочем, полуслепота не мешала ему  лихо водить свой ижик по ухабистым дорогам Прикамья. Его старший брат был не в пример ему флегматичного склада характера, тщедушен и еще более прост в разговоре.

Проехав часа два с половиной по более-менее асфальтированной дороге, мы остановились у обочины, оставили разомлевшего родственника в люльке караулить технику и подались в лес. До ближайшей деревни было еще полтора часа ходу по лесистым холмам. В конце концов, коровку мы так и не приторговали, намаялись и вернулись к сладко посапывающему сторожу мотоцикла с явным намерением ехать домой.

Устал я сильно. Ныла спина. Человек степной, не привык я лазать по горам и пригоркам. Не те мышцы натренированы прожитыми в Астрахани годами. За столом в вялой "светской" беседе за рюмочкой, второй коротали три коробейника остаток дня.

-      Эх, жалко коровы не купили! Да-а-а-а, жалко. Ну, да ниче, завтра опять пойдем. Я знаю, в одной деревне бабка продает коровенку-то. У нее и купим. - сказал Савва и ткнул вилкой в соленый огурец.

-      Опять за тридевять земель?

-      Да, а что?

-      Я, пожалуй, завтра с вами не поеду.

-      А пошто так-то?

-      Устал я сильно. Спина отваливается. Нельзя мне так много ходить.

-      Больной что ли?

-      Больной.

Тесть негодующе сверкнул стеклянный глазом и до краев, живо, наполнил себе маленький граненый стаканчик.

На следующий день никто никуда не поехал.

Оля щебетала в светлой комнате с дочуркой. Гули, гули и все такое прочее. Теща со старшей дочерью кухарили за дверью с занавеской. Савва лежал на скрипучем древнем диване, закинув ногу за ногу и созерцая крашенный потолок. Ваш покорный слуга стоял воле тестя за гладильной доской и хорошо разогретым утюгом - гладил дочуркины пеленки.

Немая сцена продолжалась с полчаса. Затем Савву прорвало.

-                                             Значит, говоришь - больной? - начал он с риторического вопроса. - Чего ж ты, больной женился тогда? Нахрена, если больной? Как же ты будешь семью кормить?

-                                             Прокормлю как-нибудь.

-                                             Прокормлю как-нибудь - передразнил тесть и завел себя еще на пол оборота. - Как это "как-нибудь"? Ты чуть прошелся и уже отваливаешься! Такой молодой! Что же будет с годами?

-                                             ...

-                                             Чего молчишь? Молчи-и-ишь, сказать нечего. Ишь, не пойду, говорит! Я тебе дам - не пойду. Как миленький пойдешь! Завтра же и пойдем.

-                                             Нет, не пойду - я помотал головой и плюнул на горячую поверхность утюга: не остыл ли, демонстрируя тем самым свое показное хладнокровие. Ноги тем временем начали нервно подрагивать.

Савва переменил позу, щеки его зарделись, негодование с шипением выливалось наружу.

-                                             Тоже дочка нашла муженька больного. Инвалида. Да, кому ты, нахрен, нужен такой. Откуда ты взялся? Болеешь, так не женись!!! Идиоты. Вся семейка твоя такая. И мать твоя сука, как она...

Он не успел договорить. Единственный живой глаз застыл в диком испуге и вывалился из глазницы. В нескольких сантиметрах от его охваченного ужасом лица, сверху, навис раскаленный утюг.

-                                             Что ты сказал?!! Что ты сказал, гадина, про мою мать?!! - бешено орал я, давясь брызнувшими во все стороны слезами. - Повтори, скотина!!!

Левой рукой я схватил его за волосы, а правой еле удерживал свой гнев. Я ждал повтора оскорбления, чтобы с откуда-то нахлынувшим радостным упоением, влепить пылающим железом в постылое лицо. "Только повтори, только повтори... - шептало мое подсознание разуму - ...и рука моя опустится... на твои глаза".

-                                             Ты чего, ты чего! - защебетал он в испуге, на несколько секунд парализованный и полностью находившийся в моей власти.

Пыл мой угас также внезапно, как и возник. Звякнул штепсель о стойку гладильной доски, и я, ушедший в себя, в ознобе, покинул комнату. Я сел в кресло рядом с ребенком, оставив приходящего в себя тестя и его родных причитать по случившемуся. Дернулись занавески, бледная и очумелая вошла жена.

-                                             Собирай вещи, до отъезда мы будем жить в гостинице - тихо сказал я, прокручивая в памяти те сантиметры, которые отделяли меня от крутого перелома в жизни.

В гостиницу мы не переехали, но через неделю уже были в Верхнетуринске.

конец отступлению

... В Перми я пробыл недолго. Моросил мелкий никчемный дождик. По черному, пахнущему металлом и бичами (бич - бывший интеллигентный человек) перрону сновали озабоченные люди. Их суетливые носы в поисках нужного листали вагоны как давно наскучившую неинтересную книгу от начала состава до хвоста и от хвоста до свистка тепловоза. Мы обнялись с дочерью на прощанье.

 - Пока, папулька, счастливо отдохнуть!

 - Спасибо. Идите уже домой - вымокните.

 - Счастливый ты. Сел и поехал. Такой круиз! Я тоже так хочу - сказал мне, улыбаясь и пожимая руку, Игорь, полу грузин, полу русский, полу делец, полу бандит - вообщем, друг семьи. Влага капала с его полу лысины, глаза мечтательно поблескивали.

...Спал ли я в поезде? Не помню. Он был проходным, транзитным. В моем купе от нечего делать, одетая по-походному в облегающее трико и короткую блузку, переваливалась на нижней полке с одной ягодицы на другую пышных форм бывшая танцовщица бальных танцев. Ее тянуло поговорить. Но муж, неопрятной, помятой наружности еврей средних предзакатных лет, методично листал над нею журналом с кроссвордами и упорно молчал. Было заметно, что молчать он начал почти сразу после опрометчивой свадьбы. Парой слов я все же с нею перекинулся. И, допустим, я все-таки спал! Ведь настал черед рассказать вам об очередном сне. Который он там по счету?

Сон третий. Онанизм

Мне двенадцать лет. Поскрипывают в печке дрова. Жар от нее распространяется по комнате, так что левому боку становится тепло, а правый ждет своего часа. Я лежу на кровати, накрывшись по шею ватным одеялом. Отец на низкой скамейке курит свои нескончаемые сигареты "Памир", пуская дым в приоткрытую дверцу печи, и время от времени кочергой беспокоит поленья дров, весело умирающих в огне. Мама сидит на табурете в центре комнаты. Мы смотрим телевизор. На небольшом черно-белом экране отрабатывают произвольную программу спортивные пары в фигурном катании на льду. Мама увлеклась этим видом спорта как болельщик и просто получает от этого зрелища огромное эстетическое наслаждение. Все внимание мое и отца, естественно, учитывая пуританские нравы той эпохи, приковано к коротким платьицам спортсменок и тому, что под ними.

 - Во, ногу задрала, аж вся жопа голая, ебиться в рот! - в очередной раз не выдерживает отец, смачно плюет в топку и снова устремляет свой взгляд на экран.

 - Не ругайся, охальник! - одергивает его мать.

Я на все это не обращаю никакого внимания. Нутро мое напряжено. Правая ладонь тихонько спускается под трусы и нащупывает налившийся кровью, набухший от желания член. Кожу на всем теле начинает приято покалывать тысячью мелких иголочек. Я ловлю каждый момент, в котором промелькнут девичьи или, ух ты!, покажут целиком две округлые ягодицы. В эти секунды мои движения руки под одеялом становятся стремительными, бедра напрягаются и сдавливает грудь. Дыханье замерло. Боюсь пошевелиться и специально делаю равнодушное выражение лица. На случай, если кто-нибудь обернется.... Опять плавочки...Снова груди...Крупным планом рот...Плавочки...Силуэт вдалеке...На тебе, на тебе!...Ох, попка! Фигурист поднимает напарницу в поддержке вверх ногами, которые разъезжаются в шпагате. Это все!!! Я судорожно запускаю под жаркое одеяло левую дрожащую руку и тремя пальцами перехватываю у самого корня восторженно торчащего полового члена канал, по которому мощными рывками стала рваться наружу сперма. Правой рукой продолжаю дрочить, ощущая радостную мощь стучащих в безымянный палец бесшабашных сперматозоидов. Мне еще невдомек, что подобная задержка ни к чему хорошему привести не может, кроме разве того очевидного обстоятельства, что постель моя и трусы мои останутся незапачканными.

Скоро пульсация заканчивается, и с лица постепенно сходит предательский румянец. Ну вот, я откидываюсь на подушку, фигурное катание как вид спорта меня интересует мало.

 - Да что ты будешь делать, опять жопа голая!

 - Не бурчи, дай посмотреть.

В топке громким хлопком взорвалось полено, забросав искрами рукав рубашки отца. Ирина Роднина снова станет чемпионкой. Она сделала свое дело. Я мирно засыпаю.

конец сна

  Странное чувство испытываешь, когда пытаешься с помощью печатного слова выразить свои чувства и мысли. Одновременно, и с одной стороны, ты ощущаешь слабость и инертность буквы: в полной мере твой внутренний мир никак не укладывается в правила русской лексики; с другой - чистый лист бумаги или теперь уже бликующий экран монитора вгоняют тебя в депрессию: ты так туп, братец, чтобы вполне использовать возможности чистого листа.

Здравствуй Котенок!

Что-то я потерял тебя. И ты не отвечаешь. В нашей с тобой повести я скоро подъеду к Санкт-Петербургу. Встретишь ли ты меня снова?

У меня все хорошо. Я по-прежнему нахожусь в состоянии невесомости. На работе меня повысили в должности и... я ухожу с нее! Такого дурака еще свет не видывал. Если честно, у меня был просто нервный срыв, много всего навалилось. И на вершине этого срыва я подошел к новому председателю и сказал, что мне с ним не сработаться. Договорились расстаться по джентельменски. Сейчас я в отпуске с последующим увольнением. Вернее, в течение отпуска я должен найти работу и принести ему отношение на перевод. Ситуация складывается так, что меня уже с ногами берут в районную газету редактором отдела (в другую газету предлагали главным редактором, но это значило быть под местной властью. Я так не умею). В то же время "светит" хорошее, теплое и денежное место. Но нужно время! А его нет. Видимо придется провернуть одну многоходовую комбинацию, в результате которой я либо останусь вообще без работы либо получу желаемое. Скоро все может решиться.

Как поживаешь ты? Как мама? Наколдовал ли я ей выправление бизнеса? Пиши. Не теряйся.

Твой Бродяга непутевый.

_______________________

Ленинград. Санкт-Петербург. Питер. Холодные стены утреннего вокзала. Тихо и пустынно. Еще слишком рано. Город спит и сладко позевывает. С телефона-автомата звоню в гостиницу.

 - Алло.

 - Я слушаю.

 - У вас свободные номера есть?

 - А какой вам надо?

 - Одноместный.

 - Нет одноместных номеров нет, есть двухместные.

 - И сколько будет стоить одно место в таком номере?

 - Ну, я думаю, за двести рублей можно устроить...

Я понимаю, что на том конце провода меня хотят надуть, тем не менее, узнаю адрес, маршрут, благодарю за информацию, обещаю приехать и вешаю трубку. Нет уж, батенька, говорю я в стенку, не надо нас дурить. У гостиничного номера цена твердая и "устраивать" ее нет нужды.

На перроне я сговариваюсь на съем комнаты с по-утреннему озябшей частницей за сто рублей, и мы едем в "апартаменты" на автобусе.

С первого вздоха меня очаровал в Питере сладкий вкус воздуха. С таким удовольствием я еще нигде и никогда  не дышал.

...Мое временное жилище представляло собой двухкомнатную с узким коридором, высокими потолками и обваливающейся от сырости штукатуркой квартиры в старом, послевоенной постройке, доме. Хозяйка встретила приветливо. Это была женщина лет пятидесяти с лукавой улыбкой и большими глазами. В тот момент я не был предрасположен особо пристально приглядываться к содержательнице приюта для гостей славного невского города. Меня больше интересовала низкая, составленная из различных нелепых частей чего-то, прикрытого сероватой простыней, кровать; постоянно открытая форточка без спасительной сетки от комаров, стоячая ванна, в которую я вскоре и направился, разложив свои причиндалы на крае небольшого полированного стола и придвинутом к нему стуле. Приняв душ, полуголым я вошел в свою комнатку, где скромно сидела за столом моя хозяйка, мило улыбалась и сметала со скатерти крошки, оставшиеся от прошлых жильцов. Перед ней стояла бутылка со 100 граммами водки, две рюмки и тарелка с несколькими кусочками зрелой колбасы.

 - Выпейте с дорожки - сказала она, сверкая любопытствующим взглядом.

Мы выпили, закусили, перебросились парой слов.

 - Да она меня хочет, старая! - промелькнуло в сознании и уснуло там до поры, до времени. Я подошел к телефону и набрал номер Котенка.

Уговорились встретиться возле Казанского собора. Вскоре я был там.

С цветком королевской розы, взъерошенный и взволнованный стоял я в тени дерева на площади перед величественным храмом. Люди, праздно гуляющие и задумчивые, смешные и не очень проходили мимо, сидели на деревянных разукрашенных скамейках, нетерпеливо постукивали мелочью в палатке морожечника, спасаясь от жары под пестрыми зонтами. Моя роза слегка вспотела, и я передвинулся в тень от небольшого дерева. Эстер должна была появиться с минуты на минуту, поэтому каждая молодая девушка, направляющаяся в мою сторону, становилась объектом моего самого пристального изучения. В какой-то миг сердце вдруг защемило, и я запаниковал: "А вдруг подойдет сейчас какая-нибудь мымра, представится Котенком, и что мне с ней почти целую неделю делать?!". Продолжалось смятение недолго. "Играй со смертью!"- как часто я себе говорил в юности после просмотра одного индийского фильма, герой которого возвел эту фразу в жизненное кредо.

"Только не это, умоляю!" - прокричал я себе, завидев идущую уверенной походкой прямо на меня рыжую с кривыми ногами в белях туфельках особь женского пола. Не доходя до моего полуобморочного тела на расстояние вытянутой руки, она свернула вправо, и я подумал, что, в общем-то, девчушечка не так уж и плоха была...

- Привет - небольшого роста с плотным ладно скроенным телом, правильными чертами едва пухленького лица и короткой стрижкой передо мной стояла Эстер и не знала, то ли ей застенчиво улыбаться, то ли изобразить занятого в данный момент делами человека. Она выбрала второе, но ей это удавалось с трудом.

- Котенок? Привет. Это тебе - я протянул ей цветок с предварительно оборванными шипами, чтобы мой нежный и ласковый зверек случайно не поранил себе лапку.

- Ты знаешь, мне тут надо кое-куда зайти. Ты не проводишь меня?

И мы пошли рядом. Неловкость первых минут не собиралась так скоро покидать нас, сковывая язык, движение рук. Мы почти не смотрели друг на друга, боясь показаться назойливыми. О чем говорили? Да, обо всем понемногу. О том, что надо забрать мамины часы из ремонта, о том, что у нее сегодня мало времени: необходимо написать на английском языке аннотацию для поступления на новую работу, о прекрасной летней погоде.

Первоначальный мой план рухнул. Заманить Эстер к себе в кровать в первый же день не удалось. Тогда я еще не знал истинных мотивов отказа, но вечер грозил быть сексуально пустым, что ну никак не соответствовало статусу сексуального путешествия. Какой цинизм, какая проза!!! Неужели я и в самом деле настолько циничен и приземлен? Хорошо это или плохо, где горизонт духовности моей?

Простившись с Котенком и договорясь о новой встрече на том же месте в тот же час, я поехал на временную квартиру, инстинктивно зайдя в магазин и купив литровую бутылку "Нашей водки" с соответствующим колбасным эквивалентом.

Хозяюшка меня уже ждала. Слово за слово, и маленький стол, упершийся  худым боком в стену исторического дома, был накрыт, чем бог послал. А бог послал, что я купил. Налили рюмки.

Пил я мало, все больше слушал. Любашин глаз - хозяйку звали Любой - соловел с каждой фразой, потому что после каждой фразы выпивалось. Вскоре в разговоре ни о чем я узнал, что самым почитаемым и запомнившимся ее постояльцем был сам Расул Гамзатов, с которым она познакомилась на курорте. "По всем статьям был мужчина!" - с восторгом говорила она и совала мне под нос книжку с его автографом. Правда, был у нее один молодой, с огромным как у ишака членом, командировочный, но стихов писать, как великий дагестанский поэт, он не умел. На середине бутылки веселая вдова вдруг призадумалась, затем вскинула удивленно брови:

- Значит, трахнуть меня хочешь?

- Угу.

- Забесплатно?

- ?

- Да что ж я хуже проститутки какой, что ли? Те знаешь какие деньги огребают? Дашь сто рублей - лягу с тобой.

Я протянул ей сторублевку.

- О, порядок! Наливай!

Через полчаса водка кончилась. Сквозь меня можно было смотреть, Любашу порядочно разобрало.

- Сходи еще за бутылкой! Жадный что ли? Что тебе стоит, вы же сибиряки богатые. Давай бегом за бутылкой.

- Тебе уже хватит.

- Хватит. Я сама знаю, когда... Добавь еще сто рублей, а? Разве ж это деньги...

Я добавил вторую сотню и вышел в ванную. Когда вернулся, она уже лежала на кровати, вернее на том, что ее заменяло.

На удивление, тело этой пятидесятилетней женщины, было довольно стройным, а кожа светлой и гладкой. Во время полового акта особой активности она не проявляла, но стоило мне, изнемогая, в очередной раз откидываться на матрац, как она тут же цепляла меня своими цепкими  руками и начинала настойчиво скулить: "Ну, давай, ну еще давай...". В середине всей этой кутерьмы Любаша неожиданно воскликнула: "Я знаю, что вы, мужики, любите!" и, загребая руками одеяло, словно пловец вольным стилем, кинулась делать мне минет. Не оставив и капли в моем бокале, она спокойно легла на свою половину. Минут через пятнадцать, немного отдохнувший, я положил левую руку на ее мягкую грудь.

- А! Что! Ты кто такой!! Ты чего хочешь со мной делать?! Пошел отсюда!!! - она дико замахала руками, непритворно испугавшись, увидев в моем лице незнакомца. Немного сконфузился и я, начиная понимать с кем имею дело.

Через минуту ее переходящий от ласково-гнусавого: "Ну, чего ты, давай" до требовательного: "Давай трахаться, я тебе говорю!" голос возвестил об окончании ее галлюцинации. Уже с большой неохотой, больше по инерции, я согласился вновь взобраться на эверест. А через некоторое время все вновь повторилось. Секс с сумасшедшей оказался выше моих сил, и я повернулся на бок. Через час толкания меня в бок, требований и ласк она ушла в свою комнату. Я остался один наедине с жирными петербургскими комарами. Бессонная ночь продолжалась.

Наутро Любаша требовала вернуть ей двести рублей, которые  якобы  я ночью куда-то перепрятал. Однако все же нашла их, вскипятила чайник и, напутствуя меня в дорогу, сказала:

- Ты приводи сюда свою подружку, не стесняйся. Занимайтесь любовью здесь. Я и простыню новую постелю...

У прежней продавщицы цветами я купил подобную вчерашней розу с лепестками, завитыми под бигуди. Местом встречи все так же были холодные гранитные ступеньки Казанского  собора. Эстер привычно опоздала, но для меня сие обстоятельство не имело ровным счетом никакого значения: я наслаждался Петербургом, прислонившись щекой к толстой колонне, вбирал в себя мудрость времени и живую энергию прежних прикосновений иными людьми в иное время и по другому поводу.

Мы пошли в Эрмитаж. Золотые краски чудесных окладов волшебных картин после утомительного шествия по залам потускнели в наших глазах, и взор стал стремительней и менее прилипчивым к холсту. Котенок "накушался" искусства быстро: она не раз бродила по здешним закоулкам, многое ей было знакомо. Я, как настоящий провинциал, впервые прильнувший к груди Мельпомены, сосал жадно, накапливал жирок в своем горбу на будущие времена - когда еще придется погостить у Сикстинской мадонны.

Господа! Будете проездом в Санкт-Петербурге, зайдите поесть пирожков в Эрмитаж. По пути к буфету в длинной, узкой портретной галерее остановитесь на выходе из нее напротив двух больших картин, висящих друг напротив друга. Имя художника я теперь не помню, но свое личное открытие запомнил навсегда. Делал ли его кто до меня - не знаю, так как книжек по искусству не читаю и не декларирую стихи. На одной из картин изображена Бородинская битва. Мое внимание привлекла причудливо изогнутая радуга в виде латинской буквы "V". Виктория - победа русского духа над французским оружием. Ассоциация очевидная, и она не вызвала бы у меня ничего, кроме удовлетворенной познавательности, если б я не стал разглядывать другое полотно того же художника. Битва с поляками. О том, что в ней также победила русская армия, я узнал, взглянув на картину под неожиданным углом. У сломанного ядрами и побитого картечью дерева, расположенного в центре событий, вдруг прорисовался большой сук. Я увидел все ту же букву, все та же виктория витала над полем брани. Отклонился на градус - сук исчез. Дерево безмолвствует. Это явная задумка автора, выполненная столь затейливо и мастерски, что вызывает восхищение. Сходите за пирожками...

Потом мы катались по Неве и ее притокам на моторной лодке. Проходя по набережной, я увидел одиноко стоящую у каменных ступенек, уходящих в воду, гондолу с двумя скучающими извозчиками. Мы запрыгнули в нее, не задавая никому никаких вопросов. С моей стороны такой поступок был несколько опрометчивым, но я пока об этом не догадывался.

- Каким временем вы располагаете?

- Я думаю, часа полтора-два нам хватит.

- ОК! - и у шкипера загорелись реснички.

"Наверное, соскучился по работе" - подумал я, и впервые обнял за плечи Эстер. Ну, чтоб не замерзла, конечно.

  Нева не пахнет так, как Волга. Может быть из-за того, что размерами мала и рыбными запасами не может похвастать. Или же не хватает ей берегов с вольным степным дурманом, жаркого все разлагающего солнца и высокого черного словно пропасть ночного неба. Тем не менее, приятно прокатиться на лодочке по спокойной речной глади среди овеянных славой каменистых стен.

Моя рука лежала на плече Эстер, и я пытался почувствовать ее тепло, как бывало прежде, мои ладони впитывали в себя особый жар девичьих тел с явно ощущаемым во рту вкусом липового меда. Кроме того, это тепло всегда напоминало мне обволакивающую энергию материнской груди -  ласковую, добрую, возбуждающую. Но теперь мою руку обдувал легкий ветерок, и она оставалась прохладной. Я не чувствовал Котенка. Это меня начинало беспокоить. Она же полностью отдалась ситуации, ее красивые розовые губы слегка припухли, упругие щеки порозовели. Тени мостов, под которыми мы проезжали, неслись ей навстречу с шумом и тайной, на секунду охватывающей нас и бросающей в новый овал света и времени. Она упивалась свободой, движением и свежими впечатлениями. А я упивался пивом, взял с собой в морское путешествие одну бутылочку.

Через сорок пять минут монотонная езда по водным артериям Питера нам прискучила. Мы велели извозчику остановиться вблизи какого-нибудь ресторана. Эстер сошла на берег первой, не стала дожидаться, когда произойдет расчет с извозчиком, медленно, плавно ступая по ступенькам, с легкой меланхолией поднялась на набережную. Настроение у меня было великолепное. Я весело пожелал речникам счастливо оставаться и поинтересовался, сколько с меня причитается.

- Триста пятьдесят - сказал шкипер, очаровательно улыбаясь.

Однако - подумал я и полез в карман, из которого досталось только двести рублей с мелочью.

Однако! - быстренько подумал я в очередной раз и пробежался руками по всем остальным закуткам своей одежды. Денег не было! Нет, они, конечно, были, но там... в надежном месте, за булавочками. Заблаговременно переместить часть из них в ближний предел я просто забыл. И тогда я сказал:

- Сколько, сколько?!

Ребята перестали улыбаться и сгруппировались. Шкипер достал бумажку с пометками и стал рассказывать мне о времени и тарифах нашей прогулки. А я в это время лихорадочно соображал, что мне дальше делать: лезть в трусы или... Как назло Эстер приостановила свой подъем наверх и с интересом обернулась к нам. Провалиться сквозь землю с десятками тысяч в трусах было для меня мало. Я сгорал от стыда.

- Вот... двести рублей. Извините, ребята, но больше у меня нет. Ах, да, вот еще червонец...

Ребята все поняли, не до конца, но поняли, вернули мне десять рублей "на дорогу" и отчалили. Я был спасен. Пацаны, век не забуду, спасибо, родные!

С червонцем в руке мы зашли в ресторан.

Назывался он, по моему, "Моряна" или что-то в этом роде. По крайней мере, руль в интерьере был, и рояль посреди палубы стоял. Мы вошли в отдельную каюту и посмотрели друг другу в глаза.

Весь вечер я с упоением наблюдал, с каким аппетитом Эстер поглощала еду. Словно маленький голодный экскаватор. Узнал почему: ни она, ни ее мама к домашней готовке особой страсти не испытывают, поэтому их рацион без особых изысков и блины на именины - скорее всего через год. Милый кролик, она так забавно хрустела пекинской капустой. Между едой мы непринужденно трепались обо всем понемногу, гадали по руке и слушали джазовые оркестровки музыкантов.

В метро доехали до станции с железными засовами, похожими на задвижки русских печей - такие же черные и нелепые. Возле ступеней подъезда ее дома мы стали прощаться. Я наклонился, чтобы поцеловать Эстер в губы, но она уклонилась и подставила моим нахальным усам щеку. В этот вечер я не придал этому особого значения, но в следующий вечер все повторилось вновь. Я сделал движение к улыбающимся губам - ее голова развернулась на 90 градусов, и мне была предложена пухленькая, аппетитненькая, но все же щечка. Я молча покачал головой и вновь сделал движение к губам. И опять мой нос уткнулся в щеку. И в третий раз я покачал головой  и предложил более радикальный вариант расставания. Эстер обречено пожала плечами и вошла в подъезд. По дороге она обернулась, вскинув на меня печальный взгляд, как бы предлагая в последний раз воспользоваться тем, что она может предложить. Но теперь уже я непонимающе скривил плечи, помахал рукой  и быстрой походкой направился в метро. Потом, в минуту откровения, мой маленький Котенок долго, долго посмотрит в мои воспрашающие глаза и скажет:

-                                              Ну, почему вам всем, мужчинам, это так важно!? Целование, секс и все эти жеманные штучки, напрямую связанные с похотью. Мальчик накидывает на девушку пиджак, говоря при этом: не замерзла ли ты, дорогая? Приглашает провести вечерок в ресторане с заранее предсказуемым концом. И главное, что вы считаете так и должно быть. Если я с кем-то пошла в ресторан, то я ему уже обязана. Но почему? С какой стати? Неужели нельзя просто провести вечер в приятной беседе друг с другом, получить удовольствие от интеллектуального общения? Почему плоть всегда идет впереди разума? Я этого не понимаю. Я не получаю никакого удовольствия от прикосновения мужчины, от занятия любовью с ним. Иногда, чтобы удержать приглянувшегося тебе молодого человека переступаешь через себя и ложишься с ним в кровать. Ведь он хочет именно этого. А мне стоит огромных усилий перешагнуть через чувство омерзения к самому процессу. Вот такая я неправильная, не как все...

До автобусной остановки я добрался поздно. Звездное небо раскинулось над Петербургом, а на Полярной звезде вывесили табличку: Attention! Последний автобус ушел, однако. Рядом с остановкой ждали клиентов такси. Но я не воспользовался их услугами. Во-первых, хотелось отдохнуть от назойливости хозяйки приюта. И во-вторых, я не знал куда ехать! Единственное, что меня связывало с моими походными вещами, так это номер автобуса и мостик на повороте, после которого мне выходить. Славно было бы в придачу ко всему забыть месторасположение дома, где я поселился. Одним питерским бичом стало бы больше.

Я побродил по Невскому проспекту и решил заночевать на железнодорожном вокзале. Опрометчивое решение! Вокзал был переполнен. Просто посидеть не на чем. На корточках много не насидишь - отекают ноги. На втором этаже в буфете я купил бутылку пива, встал за столик и, наблюдая за игрой в покер на автоматах, стал коротать время, медленно попивая пенный напиток. Следующим за буфетом располагался платный зал ожидания. Через стеклянную стену видно, как сонно понурили головы несчастные граждане, судьба которым уготовала жалкую участь времяпрепровождения прекрасной ночи в таком затхлом месте. Дышать, действительно, можно было с трудом. Потом, когда я попаду в платный зал, пойму, что "дышать полной грудью" - выражение идиотское и к данным военно-полевым условиям не применимо.

Из двери зала вышли трое пьяных, заспанных, плохо ориентировавшихся в пространстве парней и направились по проходу между столиками. Я по-прежнему меланхолично наблюдал за депрессивными дерганиями ручек игральных автоматов и на всякий пожарный случай настроил боковое зрение на трех друзей, вскоре вторгшихся в мое личное пространство. Главный из них, не сбавляя шага, через губу прогнусавил: "Мужик, дай-ка пива попить" и размашистым движением руки попытался схватить со столика мою пивную бутылку. Я уловил его движение, резко передвинул недопитую бутылку в сторону, цокнул языком, покачал головой в знак несогласия с таким поворотом событий, удивился своей смелости и внутренне приготовился драться. Его растопыренная ладонь пролетела мимо. Ни мало не задерживаясь "святая троица" проследовала дальше: ну, не получилось на халяву, что ж теперь с курса сбиваться. Я допил свое пиво, заплатил три рубля толстой женщине на стуле и сел на фанерную скамью в зале ожидания. Недолго поклевал носом. Клева не было, и я уснул...

Через час я проснулся оттого, что умирал. По-настоящему.

Я открыл глаза и увидел, как сползаю со скамьи. Даже во сне мой организм боролся за выживание. Мой мозг закручивался в немыслимую спираль, и сознание проваливалось в бездну. Я терял сознание. Не знаю от чего: кислородного голодания, врожденного дефекта головного мозга, спазмы сосудов, но такое со мной уже было несколько раз ранее, и я знал, что делать в этом случае. Нужно срочно опуститься на пол, присесть на цыпочках. Все успокоится, все пройдет. Я сполз на холодный бетонный пол, ожидая облегчения, и со смертельным страхом осознал, что продолжаю проваливаться в небытие. Это было против правил! Мне должно было стать лучше, должно! Я опустился на четверинки, склонил голову до самого пола и пополз к стоящей рядом колонне. Добравшись до нее, я сел на грязный заплеванный бетон, прислонившись спиной к прохладному столбу. С большим трудом, огромным усилием воли, я стабилизировал свой незапланированный полет к Стиксу и перевел дыхание. Мне нужен был нашатырь. Я поднялся и еле передвигая ватные ноги пошел в направлении буфета. На середине пути меня заштормило вновь и с еще большей силой. Последние метры я просто падал на барную стойку, не в силах больше сопротивляться падению. Мое распластанное тело испугало буфетчицу. С трудом подняв голову, почти ничего не видя и трудно соображая, кроме выработавшегося годами алгоритма гашения приступа я ткнул перед собой пальцем и прохрипел:

-                                              Пепси и нашатыря...

-                                              Ой, боже ж ты мой, нет у меня нашатыря. На валерьянки прими, поможет. Ой, ты ж боже мой, как угорел парень!

Маленький стаканчик с изрядной дозой валерьяны был осушен мгновенно. Я взял протянутую мне холоднющую бутылку буржуйского напитка, опустился на пол возле стойки спиной к прилавку и приложил ее ко лбу. Жадно отпил половину и снова прислонил к голове...

Через пять минут душа вновь вошла в мое тело. Я отчетливо различал, как добрая буфетчица отгоняла от кинувшихся вдруг ко мне жуликоватого вида трех парней: "Знаю я вас, гадов: помочь хотим. Знаю я вашу помощь. Кыш от него, а то милицию позову!". Вокзал по-прежнему дремал, сонно позевывали ищущие туалет обитатели, и как-то странно пахло валерьянкой.

Скоро мне стало совсем хорошо. Остаток ночи, а было уже почти утро, я решил провести на гостеприимных питерских улицах. По дороге к выходу один из той троицы окликнул меня: "Слушай, друг, дай попить водички". В руке я держал недопитую бутылку "пепси". Ему нужен был повод завязать со мной разговор, а мне не хотелось здесь больше задерживаться.

-                                              Вон буфет. Пойди и купи. - грубо ответил ему я, чувствуя, что силы вернулись ко мне, и твердым шагом вышел на улицу. Отойдя метров на сто от центральных дверей вокзала, обернулся. Три серых силуэта смотрели мне вслед, о чем-то тихо переговариваясь. Перейдя через дорогу, вошел в универсам, купил пива. За круглым столиком у окна стояла размалеванная, полусонная девица и тупо пускала кольца в своего соседа, задумчивого милиционера.

-                                              Молодой человек чего-нибудь хочет? - вяло оживилась она.

-                                              Спасибо. Уже.

Рассвет я встретил в автобусном павильоне на широкой ребристой скамье. Первый автобус довез меня до моей сумасшедшей квартирохозяйки.

-                                              А мы так не догова-а-аривались - сказала она, открывая дверь.

-                                              Да, пошла бы ты!.. - подумал я и упал в свое койко-место. Через два часа Эстер придет в условленное место. И я, как всегда, встречу ее с королевской розой в руках.

Напыщенно, не правда ли? Проще надо быть, милый мой человек, бродяга непутевый. И чего ты сунулся в эту поездку? Захотелось на старости лет острых ощущений, жить без них не можешь временами? Точно, точно, так оно все и было. Наступают дни, минуты, когда плавная, спокойная, серая поступь времени вдруг начинает тяготить. В без того примитивные мысли, влезает ужом извечный вопрос прыщавого подростка: зачем жить? Умирая, что я больше теряю: счастья или несчастья? Уходят минуты, день сменяет новый день и наступает ночь с фантастическими снами. Это путешествие - один из моих снов.

В третий день моего пребывания в гостях у Котенка мы посетили Петропавловскую крепость, постояли у императорских гробов, заглянули в раздаточное окошко сырого каземата, подивились на гипсовых уродов в передвижной кунсткамере, где-то бродили еще, а вечер завершили поход в летнем саду.

Сквозь струи цветомузыкального фонтана постепенно темнело северное небо до состояния сильно использованной копировальной бумаги, сквозь дыры которой мерцали молчаливые звезды. Молчали и мы. Я обхватил Эстер сзади, положив ей свои ладони на живот. Она держала мои руки, медленно, в такт классическим мелодиям, покачиваясь и приводя меня в движение и смятение. Я обнял ее тело, и ничто во мне не шевельнулось. Не заиграли тремоло ватные ноги, не участилось дыхание и не вспотели ладони. Я обнимал ТОВАРИЩА, ДРУГА, КОЛЛЕГУ ПО РАБОТЕ. С которым чертовски приятно побеседовать за кружкой кваса, хлопнуть по плечу и шутливо послать ко всем угодникам сразу. Эстер не интересовали мужчины, Эстер не интересовал секс. Котенок любил Бродягу. Ведь между пыльным скитальцем и хрупким самостоятельным животным не может быть ничего пошлого. У них не может быть общих детей. Они могут только любить друг друга. Или дружить.

Лишь однажды, когда мы переходили очередной маленький мосток через очередную маленькую речку Петербурга, и я нес какую-то околесицу не важно о чем, Эстер неожиданно засветилась розовым светом. Волосы ее встревожил свежий ветер, щеки раскраснелись, губы налились кровью, и капельки пота на краешке рта заискрились таинственным светом. Она взглянула на меня с таким томлением и восторгом, что я, ей Богу, растерялся и одновременно восхитился увиденным. "Неужели!!!"- вскричал я в мыслях и тут же, через несколько шагов, увидел, как погасли прожектора, и конная милиция вывела последнего орущего фаната за пределы стадиона. Больше душа Котенка не позволяла Тигрице овладевать собой. А я - смирился.

Вечером, проводив Эстер до крыльца е дома, - попытки поцеловать ее остались в прошлом - я купил билет на автобусно-пешую экскурсию по ночному Петрограду. На завтра мы договорились не встречаться, ввиду занятости Эстер, поэтому днем я мог себе позволить отоспаться.

Ночной Питер совсем неплох. Погода была тихой, чистое черное небо - таинственным и высоким. Так было поначалу. Когда небольшая группа экскурсантов подъехала на автобусе к берегу Рижского залива, пошел дождь. Я, жаждая хоть каких-нибудь развлечений, наплевал на непогоду, сбегал под струями дождя к шуршащим о камни морским волнам, омыл в них ноги и подобрал несколько светлых камушков. Один из них, оказавшийся осколком от облицовки старой колонны, я потом подарил Эстер. На память. Себе оставил точно такой же осколок.

Полуночные туристы, загадав желание, носились как угорелые от одного разводного моста к другому, стараясь успеть увидеть величественное движение как минимум трех мостов; чесали подбородки черным лоснящимся химерам и звучно шлепали их по макушкам (чтобы стать богатыми!). Загадал желание и я. Я загадал: пусть с моим братом все будет хорошо. Пусть он будет жив... Я добросовестно проделал весь полагающийся в таких случаях ритуал, и страстно хотел верить ему.  

Больше всего в этой экскурсии мне понравились три вещи. Первая - чрево разводного моста, когда мы, отдавшие экскурсоводу по лишнему червонцу,  опустились в бетонное брюхо  на отметку ниже уровня воды и среди огромных зубчатых колес и мощных, урчащих насосов, отдавались трепету перед силой человеческого упрямства. Вторая - сама ночь, неспешная, романтичная и возбуждающая. А третьей была маленькая речь нашего умнички гида, возле маленькой церквушки за мостом направо. Говорил он тихо, никому не мешал. Даже той парочке, что в десяти метрах от нас коротали ночку. Девушка с распущенными желтыми волосами сидела на коленях юноши, развернувшись к нему лицом. На поясе был завязан плащ, который прикрывал ее бедра. Они молча покачивались. Иногда она опускала на него копну своих волос, скрывая его лицо и пряча жаркий поцелуй. Поначалу молодые люди вели себя скромно. Можно было подумать, что пришли они сюда книжку почитать, но забыли ее дома и теперь думают в какую библиотеку пойти утром. Но долгое сидение без движения на упругом пенисе не под силу ни одной королеве Виктории. Жрица любви стала томно елозить  на ногах напряженного паренька. Я отвернулся от экскурсионной группы и под занудное бормотание гида с интересом наблюдал за настоящей жизнью ночного Петербурга. Жаль, лекция скоро закончилась, конца первого акта я так и не дождался. Мне кажется, им понравилось мое пристальное внимание. Уж не приходят ли они сюда периодически заниматься любовью прилюдно? Что ж, в этом что-то есть. Мои первые сексуальные опыты тоже были почти публичны. Я еще не рассказывал об этом? Ну, что ж, как-нибудь... может быть... чем черт не шутит.

Отоспавшись днем, я съездил в Петергоф. Промокший от фонтанов и дождя, вернулся на любимый сердцу моему Невский проспект, а затем, под вечер, - и к сумасшедшей вестфалке. Всем своим видом она давала понять, что готова заработать еще пару сотен рублей. Но очередная ночь со сдвигом по фазе меня больше не прельщала.

Настало утро. Последнее утро Бродяги с Котенком. Я купил букет гладиолусов и уселся на ступеньках Казанского собора. Себе я сказал: ну, все, мужик, успокоился, больше не дергайся, веди себя с Эстер тихо, мирно, как с товарищем. И у меня получилось.

...Гибкие ветки высоких деревьев временами, когда порывы северо-западного ветра усиливались, сбрасывали на наши головы, словно окропляя младенцев перед причастием, холодные дождевые капли. Мы невольно вздрагивали и сильнее прижимались друг к другу. Летний сад по ненастью был пустынен. Только мы да парочка молодых людей  напротив на мокрых скамейках. Чтобы Эстер не промочила своего веселого разноцветного ситцевого платья на сырые решетки скамейки был положен томик Гете "Фауст. Страдания юного Вердера", который я взял из дома почитать от скуки в дороге. Но она села рядом, стряхнув с твердой обложки упавшую с листьев влагу. Мы сидели прижавшись и молчали или говорили ни о чем. Голуби шумно пролетали мимо, о вечном и наверняка простом шептали друг другу упругие ветки. Было свежо и тихо. Потом Эстер достала из сумочки простенький фотоаппарат, и я сфотографировал ее. Затем она меня. Следом мы остановили одинокого прохожего, и он заснял нас на пленку вместе. Фотографии я жду до сих пор...

...В закусочной типа Макдональдс всегда много народу, вкусно пахнет булочками и пепси. Мы сидим за низким пластмассовым столиком и сосредоточенно питаемся. Милый Котенок с огромным аппетитом уплетает свой большой гамбургер с названием что-то вроде Кровавая Мэри или Большая Розалинда. Мы все также мило молчим и часто поглядываем друг на друга.

-                                              Почему ты все время молчишь?

-                                              Разве? По-моему я все время разговариваю с тобой, даже когда не открываю рта.

Котенок длинно заглянул в меня, зарделся и снова впился в толстый бутерброд. Теперь монолог молчания сменил диалог взглядов. Было видно, как неуютно себя в эти минуты чувствует Эстер. Внутри нее шла борьба желаний и жизненных установок. Я читал по ее открытому прекрасному лицу, как нелегко дается ей расставание. В какое-то мгновение ее должно было взорвать слезами, кровью и желанием смять этот мир в ладонях и слепить его по новому, так как надо. Как надо нам двоим. И снова она переборола свой порыв. Виноватая улыбка спряталась за пакетом с хрустящим картофелем...

...В этот вечер питерский вокзал не ломился от народа. Мы стояли посреди большого зала, обняв друг друга за талию. Между нами лежала походная сумка, а там, за окном, чернели рельсы, по которым я должен буду скоро уехать. Возможно навсегда. Хотя... не знаю, говорил ли я уже об этом, но в моей жизни так устроено, что все значительное, что со мной случается, случается дважды. Я больше чем уверен, что эти же рельсы привезут однажды меня обратно в город, где мне так прекрасно дышится, где я забываю о своей астме. Когда мы стояли уже на перроне возле состава Эстер все-таки взорвалась! Она обхватила меня обеими руками за голову и с жаром мокрыми губами поцеловала в обе щеки. Слезы брызнули из ее вмиг опухших глаз, и я схоронил ее озябшие плечи на своей груди.

-                                              Спасибо - тихо прошептал я ей в ухо, нежно поглаживая по спине. Только теперь я понял, что весь день она готовилась к свершению именно этого подвига, лишь ради того, чтобы в последние минуты доставить удовольствие другу. Перешагнув через себя. Сломав себе хребет.

-                                              Спасибо, милый мой котенок - сказал я и поцеловал бугорок Венеры на ее ладони.

Грязное, почти не просвечивающееся вагонное стекло теперь разделяло нас. Ее фигура сжалась, сделалась хрупкой и по беззащитному лицу непроизвольно, сами по себе, текли слезы. Плакала она не потому, что уезжает Бродяга, вернее, не столько потому, сколько до боли в суставах и надтреснутых от ежедневного душевного страдания жилах было жалко проходящей мимо жизни. Простой и как у всех. "За что! - взывала она Бога. - За что мне такие муки, Всевышний! Ну, почему мне нет места в этом мире?! Почему я не такая как все? И почему все не такие как я?". Поезд бесшумно тронулся, очертания перрона сдвинулись влево, Эстер исчезла.

Я сидел на нижней вагонной полке, вспоминая и осмысливая все события пяти проведенных в Санкт-Петербурге дней. Я разжал кулак, и оттуда мне ухмыльнулась хитрая рожица черного котенка, подаренного мне на прощание Эстер. Тогда я еще не знал, сколько несчастья мне принесет эта улыбка. Впереди меня ждали  Астрахань, Омск и Барнаул. Все самое жуткое и сексуальное было еще впереди. Но об этом - мой следующий рассказ. Пока же, с вашего разрешения, милостивые судари и сударыни, я немного вздремну. Быстро стемнело, однако.